Fallout Equestria: Садовник
Глава 1: Всему есть причина
Прошли годы с тех пор, как я нашёл своё призвание. Моей меткой всегда была кувалда, и потому я знал, что мой удел будет связан с тяжким трудом. Но труд ради высшего блага – это больше, чем я мог мечтать. Моя работа приносила мне удовольствие, пусть даже многие жители Пустоши не сходились со мной во взглядах. А работа моя была проста.
Я хоронил мёртвых.
Покидая парковку в центре Мэйнхэттена, я тащил за собой тележку. Облачившись в плащ и остатки брони, я прочёсывал Пустошь. Однако делал я это не ради сокровищ. Я искал мертвецов. Искать долго не приходилось, скорее они сами находили меня. Однако в почти полумиле от парковки не было ни единого тела: ни костей, ни скелетов, ни осквернённых трупов, освежеванных рейдерами и выставленных напоказ. Неважно, умер пони сегодня или два столетия тому назад – все они находили пристанище в моей тележке, а затем и в толще земли.
Одни считали меня гулем, сомневаясь в моих мотивах. Другие же, увидев, как я собирал тела мёртвых, сразу хватались за оружие, с опаской принимая меня за очередного каннибала, отвергнувшего саму суть рода пони. Однако каждый, кто понял мою цель, знал, что причина была вовсе не в этом. Большинству было приятно лицезреть, как их умершим родственникам отдают дань уважения. Остальных радовало то, что тени прошлого освобождали место для новой жизни. С каждым днём я всё дальше забирался вглубь города в поисках не столько новой жизни, сколько останков былой. И каждый раз я находил всё больше пони.
Сегодня моя тележка была переполнена. Я наткнулся на самодельное убежище, которое оставалось запечатанным на протяжении двух сотен лет, прежде чем рухнуть под натиском Пустоши. Несколько семей, скелеты которых прильнули друг к другу в последней молитве богиням, стали моей наградой за усердные поиски. Их кости почти до верху заполнили телегу, поделив место с припасами, которые должны были помочь им выжить. Хоть я и преследовал высшую цель, я всё ещё оставался смертным земнопони. Это не было воровством. Платой за припасы было моё безмолвное обещание отдать их останкам дань уважения. Мою работу они оплачивали чем могли, даже если у них ничего и не было.
Пополнив загруженную телегу припасами, я отправился обратно домой, где мне предстояло выкопать новые ямы и навсегда воссоединить эти семьи, сделав их частью новой жизни на этой Пустоши. Вид останков пони, собравшихся в единой молитве, вселял в меня надежду, что хоть наша смертная богиня и была мертва, их молитвы, пусть даже спустя два столетия, были наконец услышаны сочувствующей душой.
До меня донеслось шуршание щебня, как и сотни раз до этого. Я сразу понял, что рейдеры заявились на уже очищенную мной территорию. Им не суждено постичь значимость моей работы, ибо им было ведомо лишь разрушение. У одного из них был нож. Именно он и пригрозил мне ужасными последствиями, если я не отдам им свою тележку. Другой пытался обойти её сзади, готовясь наброситься на меня из тени и перерезать глотку. Я услышал, как щёлкнул предохранитель пистолета. Казалось бы, любой нормальный пони держался бы подальше от жеребца с телегой полной мертвецов. Я не стал медлить.
В сторону рейдера с пистолетом из-под моего плаща вылетел топорик, вонзившийся ему прямо между глаз, расколов голову. В тот же миг я откатился в сторону от телеги, выхватывая кувалду. Вскочив на ноги, я с размаху отправил стальной боёк прямо в грудную клетку рейдера с ножом. Годы, проведённые за дроблением бетона, превратили мои шейные мышцы в калёное железо. Такой удар был смертелен для любого пони, защищённого чем-то слабее силовой брони. На этом же были лишь куски кожи и шин. Кувалда проломила его грудь, обагрив всё вокруг кровавыми брызгами. Рейдер повалился на бетон, захлёбываясь собственной кровью. Пони, пытавшегося ударить мне в спину, я встретил ударом задних копыт по морде. Грива рейдера взмыла над моими копытами, заставив его обронить своё примитивное оружие. Удар расколол ему челюсть, и теперь из неё лилась кровь, окрашивая бетон в алые цвета. Он пытался отползти подальше, пока я шагал к нему с кувалдой во рту.
Теперь произойдёт что-то одно: либо он станет молить о пощаде и, получив её, сразу же на меня набросится, либо убежит подальше от моего грозного молота и в скором времени скончается от заражения крови где-нибудь среди городских руин. В любом случае, скоро он вновь станет частью Эквестрии. Теперь ему предстояло решить, когда это случится. Он всё же решил спасаться бегством, и на этой неделе мне нужно будет вернуться за его останками.
Рейдеры пополнили мою и без того забитую тележку. Не было нужды в церемониях или молитвах за упокой. Эти пони, если их можно так называть, сами избрали путь разрушения и заплатили за него сполна. Пустошь собрала свою кровавую дань, оставив мне лишь останки их былой жизни. Я продолжил свой путь по бетонным улицам Мэйнхэттена, которым не было конца.
Давным-давно я нашёл утешение в своих неспешных прогулках домой. Большинство путников с этой дороги были знакомы как со мной, так и с моей работой, поэтому, проходя мимо, всегда вежливо кивали в знак приветствия. Многие отдавали мне своих умерших близких, чтобы я их похоронил, принимая мою проповедь как житейскую мудрость. Семьи же тех, кто не жалел своего времени и припасов, получали собственные деревья или садики. Моя работа по захоронению одного пони зачастую стоила больше, чем все их подарки, однако им от этого становилось легче, ведь любимые ими при жизни пони заживут по-новому. Покой, покой был единственным, что я мог предложить, и всё же мне было приятно дарить его везде, где бы то ни было.
Ограждение из колес повозок вело меня по единственной безопасной тропе к моим владениям. Миновав ворота, я отцепил телегу рядом с ближайшим участком целого бетонного покрытия. Я окинул взглядом то, что раньше представляло из себя обычную парковку. Покатые крыши из осколков битого стекла, скреплённых металлическими или деревянными заклёпками, поблёскивали на солнце. Их поддерживали крепкие стены из листовой стали или пластика, а окна были сделаны из оставшегося стекла. Ряды таких построек тянулись вдоль всей парковки, вместе образуя длинные теплицы, каждая из которых была полна памятных деревьев. Какой-то пони однажды усомнился в пользе моих теплиц. Но стоило мне раз ему показать их изнутри, как он сразу всё понял.
Я любил дождь и то ощущение, когда он омывал мою васильковую шерсть, стекая по чёрной гриве. Однако дождевая вода всегда вызывала сомнения. Быть может, ещё до войны, когда пегасы расчищали небеса, сомнений не возникало, однако, сколько я себя помню, дождь так же часто был проклятием, как и благословением. Теплицы не только держали деревья в тепле круглый год, но и уберегали саженцы от суровых дождей, сохраняя драгоценную чистую почву, выкопанную из-под бетона. Когда вода проходила цикл очистки, ею орошали землю, тем самым питая корни растущих деревьев. Теплицы не давали чистой воде испариться, сохраняя деревья здоровыми к следующему сбору урожая.
Как бы это двусмысленно ни звучало, но я надеялся, что моя система садоводства пустит корни на просторах пустошей. Более того, кое-где уже всерьёз загорелись моей идеей и поняли, что теплицы и вправду помогают увеличить урожай. Однако пони также обнаружили, что без мёртвых новая жизнь не зарождается.
Я сделал большой глоток из перегонного куба – спасительного источника чистой воды посреди пустошей. Мой верный работник Гаучо однажды принёс его с собой откуда-то с Пустоши, а также нашёл применение нашим фруктам, делая из них опьяняющие напитки. Его жена продавала эту выпивку пони, желающим хоть на несколько часов сбежать от суровой реальности. Сам Гаучо говорил на иностранном языке, который мне с трудом удавалось понимать. Другие же не понимали ни единого слова, принимая его за дурачка, которого я нанял в качестве дешёвой рабочей силы.
По правде сказать, Гаучо творил чудеса, когда дело касалось различного рода механизмов. Из него получился бы отличный попутчик, не будь он прикован к инвалидной коляске. Где-то на пустошах он потерял обе задние ноги. Всегда готовый к ответу на удары судьбы, он сконструировал коляску, работающую на энергии кристаллов и с лёгкостью обгоняющую любое существо на Пустоши. К сожалению, необходимые для этого магические камни были дорогим удовольствием, поэтому ему редко выпадала возможность «побегать».
Гаучо махал мне из гаража, приглашая полюбоваться его новейшим изобретением. Я с радостью подбежал к нему, желая узнать, что его безумный гений смог воплотить на этот раз. Его жена стояла рядом. Каса была умопомрачительно красивой кобылой цвета корицы, меткой которой был дом. С её привлекательной внешностью и красивой речью она воплощала саму утончённость и элегантность. Как она встретила своего чудаковатого мужа, не говоря уже о том, как полюбила, было настолько за гранью моего понимания, что я даже не утруждал себя подобными вопросами. Однако любовь их была взаимной, и они постоянно осыпали друг друга ласками и заботой. И эта искренняя любовь всегда поднимала мне настроение всякий раз, когда я о них вспоминал. Раз этой парочке удалось найти свою вторую половинку посреди всего этого пекла, то, возможно, остальные смогут так же полюбить друг друга. Время от времени их необузданная страсть становилась причиной чрезвычайно неловких моментов. Я сталкивался с их страстными порывам столько раз, что уже и не сосчитать, пока не уяснил: если створки гаража прикрыты – лучше попросту не заходить.
Гаучо указал мне на коробку, прикреплённую на месте новоиспечённой дыры в стене моего гаража. Когда я поинтересовался насчёт её, он протарабанил что-то про вескую причину. Или про томатный суп с курицей. Гаучо был настолько возбуждён, что его речь стала совсем неразборчивой, а он горел желанием показать, какие чудеса он сотворил на этот раз. Я услышал, как позади меня захлопнулась дверь гаража, и поинтересовался у него, не будет ли это как в тот раз, когда из-за его изобретения мы все чуть не погибли. В ответ он попросил уточнить, какой конкретно. Я издал тяжёлый вздох, и он включил устройство.
Сперва ничего не произошло. Затем по комнате пронёсся лёгкий ветерок, отдающий зимней прохладцей. Комната продолжала неспешно остывать, приятно контрастируя с жарой Пустоши. На устройстве образовалась капля и упала прямо в ведро. Увидев это, я провозгласил его изобретение величайшим событием для всей парковки со времён посадки первого дерева. Однако он сомневался, сможет ли его аппарат создавать достаточно воды, чтобы окупать энергозатраты. Далеко не впервые открывшиеся возможности проектов Гаучо оказывались куда больше его изначальной задумки.
Когда Каса начала расцеловывать своего мужа, я решил удалиться из гаража и вышел обратно на парковку, не забыв закрыть за собой дверь. Они выйдут, когда закончат. Я вновь вернулся к своей телеге, где начал разделять погибших на скелеты и ещё свежие тела. Останки рейдеров и ещё парочки несчастных пони теперь лежали на холодном бетоне – на тех местах, где они наконец обретут покой. Скелеты же, коих было порядка нескольких дюжин, я планомерно перетащил к дробилке.
Некоторое время назад я обнаружил, что костные останки, особенно довоенные, не могут подарить столько же жизни, сколько ещё свежие тела. Один доктор с Пустоши поведал мне, что состав костной ткани не даёт им стимулировать рост растений в той же мере, что и плоть. Но если добавлять костную муку в землю, то она может послужить неплохим удобрением. И я прислушался к его совету. Позже я узнал, что доктор оказался каннибалом, однако его мудрость осталась со мной. Кости дробились, вовеки оставляя эти семьи неразлучными, и их останки давали начало новой жизни. Естественно, сама процедура была не из приятных, но, как и всё остальное на Пустоши, она стала неким сплавом веры и практичности. Из костей взрастёт новая жизнь, равно как и упокоятся все попавшие на эту стоянку.
Как и всегда, машина дробила с ужасным звуком. Однажды Гаучо сказал, что в её недрах живёт злой дух. Изначально дробилка предназначалась для измельчения ветвей, и использованием её в подобных целях я разгневал дух машины. По правде сказать, была одна причина, по которой я мог поверить в злого духа: проклятая штуковина громыхала словно одержимая. Я поместил первую семью на платформу и начал воздавать молитвы почтения и благодарности, помазывая елеем[1] ушедших. С последним словом моей молитвы останки мёртвых устремились к вращающимся лезвиям; кости исчезали в утробе машины с тошнотворным хрустом и треском. Когда-то давно звуки дробилки могли заставить меня лишиться любой недавно съеденной пищи. Теперь же я отстранился от всего и начал зачитывать молитву: “И да не осудит меня Селестия, ибо деяния мои воздадутся другим”. Зачитывая эту мантру, я всегда находил в ней уединение. Ведь до тех пор, пока я отдаю всё ради возрождения былой Эквестрии, ещё остаётся надежда на мир. А в эти жестокие времена мир – величайший из даров.
И вот я уже вновь стоял у выложенных мною тел, собрав костные останки в брезентовые мешки. Каждый из них носил имя своего владельца. Эти мешки хранили в себе последние бренные останки Кармелов, Кловеров и Шугаров. Если бы война не оборвала их жизни так рано и жестоко, эти пони продолжили бы жить долго и счастливо под тёплыми лучами солнца Эквестрии. Возможно, они стали бы врачами, или пекарями, или даже политиками. Безграничные возможности их дальнейших жизней сгорели в пламени мегазаклинаний. И теперь вместо всех тех возможностей у них оставалась всего одна: посмертно помочь цвести Эквестрии.
Я поднял свою кувалду, наслаждаясь привычной мне тяжестью. Однажды Гаучо продолбил в головке полость и заполнил её текучим металлом, который нашёл где-то на просторах Пустоши. Её вес ничуть не изменился, но зато удар стал подобен приливной волне и раскалывал толщу бетона быстрее, чем мне когда-либо удавалось. С тех пор я всегда стараюсь найти побольше этой серебристой жидкости. И да поможет мне Селестия, если этот молот когда-нибудь сломается. Замахнувшись, я обрушил всю массу кувалды на бетонное покрытие стоянки и одним ударом пробился до самой земли. Сделав ещё несколько ударов, я раздробил его до необходимых мне небольших обломков, а ещё парочка превратили бы оставшиеся осколки в порошок.
Из-за недавнего нападения одна из стен заметно убавила в толщине. Её, как и другие, мы восстановим из выбитых мною кусков тротуара. Как и во всей Пустоши, для постройки чего-то нового надо было уничтожить старое. Так же, как Гаучо разбирал старые машины для изобретения новых, я пробивался сквозь слой павшей цивилизации, чтобы возродить жизнь. Наши с ним жизни просто идеально переплелись. Ему нужно было место для своих работ, а я нуждался в механике, готовом помочь защитить новую растущую жизнь на пустошах. Я поднял лопату и принялся сгружать куски бетона в свою телегу.
Неспешно работая в лучах полуденного солнца, я постоянно делал перерывы, чтобы отпить из очистителя воды. Я прямо-таки ощущал силу чистой эквестрийской земли, пробивающейся через волокна черенка моей лопаты, зная, что вскоре он переломится от такой нагрузки и я останусь без инструмента. Гаучо должен был чинить мои инструменты, но с недавних пор он уделял большую часть своего времени новому хитроумному изобретению и любимой жене. Не то чтобы я его за это винил. Но всё же к концу дня я уже буду без лопаты, а значит, придётся идти в город за новой.
Многие пони будут рады увидеть, как моя тележка катится по просторам их городов. Местные знали, что я – гробовщик, а не гуль. Может некоторые и боялись моих намерений, но большинство всё же понимало то, чего я пытался добиться. Пережившие утрату находили утешение в свежих плодах, что я всегда приносил им после первого урожая их родового дерева. Слово о моих деяниях ширилось всё дальше, и меня приняли на Пустоши как «Садовника жизни».
Солнце отбывало свои последние часы над небосводом Пустоши, опускаясь за горизонт и озаряя теплицы лучами своего света. Несколько деревьев уже были готовы к сбору урожая. Этим же вечером я соберу их плоды, а самые свежие из них привезу в город. Мой взгляд остановился на дереве у дальнего конца стоянки, готового для своего первого сбора. Семейство Пиков заплатило мне стеклом, чтобы я похоронил тело их новорождённого жеребёнка. Дитя было единорогом и прожило всего несколько дней. Дерево же прожило куда больше их ребёнка и теперь принесло свои первые плоды. Фрукты с ветвей я принесу его родителям, чтобы почтить их сына и ознаменовать новую жизнь, которую он помог создать. Надеюсь, это дарует им умиротворение.
Вокруг меня уже была достаточно большая яма, чтобы уместить в себя тела двух рейдеров, не столь давно пытавшихся меня убить. Затащив в неё бездыханные тела, я начал засыпать их грудами вскопанной земли. Сейчас меня уже не мучили угрызения совести, как это было с предыдущими дюжинами похороненных здесь бандитов. Их решения были неверны, а тяга к разрушению привела прямо в землю под моей парковкой. Я подготовил саженец яблони и посадил его в недавно вырытую могилу рейдеров. Семейство Шугаров также нашло своё место под этим деревом. Напоследок я сделал заметку на заказ новых надгробий для своего нового пополнения.