Прощай, Сталлионград!

Часть I

Данный фик использует стилистику Советского союза из чисто эстетических соображений и не является попыткой запилить "СССР с цветными лошадками". Сталлионград может иметь отдельные схожести с известным нам Советским Союзом, но является самобытным государством со своими особенностями

Сколько стоит твоя жизнь? Ты никогда не узнаешь этого, если живёшь на залитых солнцем лугах Эквестрии, лишь недоумённо вскинешь бровь и скажешь, что всякая жизнь бесценна, внутренне удивляясь бредовости вопроса.

Однако мы здесь хорошо знаем цену жизни. Здесь, за колючей проволокой, в городе тысячи пушек, в гигантских жерновах шестерней, перетирающих нас в пыль – о да, мы знаем цену жизни. Её определит рисунок на твоём боку в день, когда ты станешь взрослым, – и больше ты никогда не сможешь забыть, чего стоишь.

Возможно, тебе повезёт. На твоём боку появится метка в виде счётов – и ты будешь определён на должность бухгалтера. Твой путь уже прописан: вот, ты закончишь детский сад, потом тебя ждёт школа, потом – экономические курсы, и в итоге тебя определят в одну из этих бесконечных черных громадин заводов: какой-нибудь «СЗТ#44 Имени Красного Ноября» станет твоим местом в жизни. Там ты будешь отрабатывать цену своей жизни — ровно столько, во сколько государству обошлось твоё воспитание, трудоустройство и паёк.

Или, быть может, твоей меткой станет винтовка, и ты вольёшься в ряды доблестной Красной Кавалерии? Или, если уж ты совсем везунчик, твоей меткой станет красная звезда – и перед тобой откроются ворота Красной Канцелярии? А может, ты у нас писатель и несёшь пролетарскую культуру в массы? Работай и не забывай – незаменимых нет.

Жизнь каждого гражданина обходится государству очень дорого. Если после школы ты принят в Партию – значит, государство сочло тебя достойным пайка. Когда-то, товарищ Сенцов сказал: земнопони не нужны Боги и принцессы, церкви и монархи, чтобы прокормить себя. Им не нужны ни чванливые единороги с их балаганной магией, ни одуревшие милитаристы-пегасы. Земнопони не нужен никто, чтобы стать счастливыми, но путь к счастью далёк и полит потом и кровью. И если уж тебя взяли прокладывать бесконечную дорогу к свободе и счастью — значит, высохшую и отравленную отходами токсичных производств землю будут выдаивать ради тебя не зря. Значит труд десятков пони, разбирающих скалы и выдалбливающих каменную породу в поисках источников живительной влаги был не напрасным – ты нужен. Твоя профессия послужит на благо Сталлионграду. Иначе – незаменимых нет.

Наш класс считался удачным. У нас было двое лётчиков, два танкиста, пятеро кавалеристов, двое работников народного просвещения, двое – в будущем большие чины в МСБ… Ах да, еще я, с кьютимаркой в виде пончика.

Здесь следует сделать небольшое отступление и рассказать, о том, откуда вообще в Сталлиограде взялись пончики.

Наша семья была из Красных единорогов. И единороги, и пегасы могли быть гражданами Сталлионграда, но именовались «красными», дабы подчеркнуть оторванность от иждивенцев снаружи. Красные единороги отказывались от любой магии и могли работать только копытами. Несмотря на то, что потеря магии была тяжелой утратой, красные единороги были частым явлением, но занимались в основном ручной работой – на руководящие посты их не пускали. Пегасов же было мало – если единорог мог, скрепя сердце, отказаться от магии, то пегас, который не летает – абсурдная картина. Я встречал всего одного, и тот был древним дворником.

Моя мать была земнопони, она работала секретаршей у начальника партархива. Отец же был караванщиком, и ему, единственному из единорогов, доводилось ходить с торговыми рейсами даже в Эквестрию. Мама всё боялась, что он не вернётся из рейса – нет, не из-за опасностей леса, или бандитствующих грифонов. Я слышал, как она причитала перед сном, в одну из бесконечных одиноких ночей:

— Вот, подцепит какая-нибудь… дууура напомаженная, с крупом выпяченным в этих их корсетах… У нас бы тут на картошку наскрести, а у них этот срам…

Насмотревшись на жизнь по другую сторону колючей проволоки, многие не возвращались. Я видел у отца объёмные папки «недоверенных лиц» — тех, кто предал интересы социалистического отечества и остался жить в Эквестрии. Это был длинный список имён и фотографий, и под каждым был желтый штамп – «в контакт не вступать, к каравану – не подпускать». К каждому прилагалось описание. Например, «пытается под любым предлогом попасть на состав, оставляет провокационную литературу в местах общего пользования… В контакт не вступать, к каравану – не подпускать». Мама всё боялась, что однажды увидит этот штамп под папиной фотографией. Не знаю, почему она никогда ему не доверяла. А я был уверен, что он там не останется. С тех самых пор, как я жеребенком встречал его на вокзале, кутаясь от метели в дедовскую шинель, которая была втрое меня шире, – папа всегда возвращался. Обычно они возвращались зимой, и это было чертовски красиво. Занесённая снегом брусчатка вокзала, развевающиеся красные знамёна, вытянувшийся по струнке караул — обычно вместе с караваном шел дипломатический представитель для переговоров с монархистами — гремит приветственный марш верных, подкатывающий паровоз с огромной красной звездой окатывает вокзал облаком пара, и папа, папа, с выбивающейся из-под шапки алой гривой, в своей просторной черной куртке на меху, спускающийся со сходней, и волокущий чемодан. В нём, за вторым дном, обычно были гостинцы. Чаще всего — всевозможные пряники, иногда – игрушки. Когда я стал постарше, он привёз мне ремень. Он выглядел точно так же, как наши, школярские, но был сделал из настоящей кожи! По его заказу его даже искусственно состарили, и мы налепили дедовскую пряжку со звездой. И никто не знал, что сзади в нём потайные карманы, в которые можно прятать шпаргалки. И никто не знал, что это настоящая кожа! Помню, как лопался от гордости, проходя мимо одноклассников, по-солдатски оттягивая копытом надраенную прягу и чувствуя как приятно давит на живот пачка жвачки.

Разумеется, мама была против. А вдруг найдут? Ну разумеется, найдут! И что же я тогда делать буду? Одна! С ребенком! А что пони скажут!

И в чем-то она была, к сожалению, права. Это было очень безрассудно, как представляется мне сейчас, но тогда мне всё это казалось игрой. Увы, любая игра должна рано или поздно закончиться.

Я уже заканчивал 10-ый класс, когда папа привёз мне… Пончик! Тогда он сказал, чтобы я даже не думал о том, как он его провёз. Так или иначе, тот лежал передо мной, огромный, покрытый шоколадной глазурью. От одного взгляда на него я заливал стол слюной. Я дал себе зарок есть его по кусочку, как можно дольше, но, разумеется, стоило мне его лишь укусить, как остановиться стало невозможно. И вот, когда я уже облизывал стол, чтобы добрать последние капли шоколадной глазури (да, маме бы не понравилось, но когда еще я получу целый пончик!) я вдруг почувствовал лёгкий укол на боку. И когда я обернулся, попробуйте догадаться, что там было? Ну разумеется, пончик. Тут же я услышал, как что-то грохнулось на пол – это разбился стеклянный поднос, который несла мама. Она замерла как вкопанная, уставившись на мою новую метку. Её глаза были распахнуты так широко, что, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Её копыта отбивали по полу нервную дробь. Было похоже, что она вот-вот потеряет сознание. Но мама не успела ничего сказать – в кухню с ведром борща зашла наша соседка, дородная кобыла за сорок, и матери пришлось буквально втолкнуть меня в кладовку, в которой обычно хранились швабры, после чего она захлопнула дверь и начала о чем-то расспрашивать соседку, оставив меня одного в темноте. Честно говоря, праздничный момент обретения своей судьбы я представлял не так. Но это было ничто, по сравнению с необходимостью нести доказательство контрабанды в школу.

В Эквестрии вы редко можете увидеть форму. Монаршьи особы носят минимальные знаки царской власти (даже короны толком нет), гвардейцы носят нелепый церемониальный доспех, а на улицах народ вообще ходит в чем мать родила. В Сталлионграде вы такого не увидите. У нас есть форма. Мы одинаковы. Мы – звенья одной цепи. Идя с утра на работу, вы наверняка увидите колонны школьников – всех в одинаковой черно-белой форме. Белый верх, черный низ, нашивка с эмблемой школы, ленты дежурных/дружинников, шапка/картуз, в зависимости от времени года. Грива и хвост по возможности заправлены под одежду. Голое тело – это не принято. Это – оппортунизм. Даже если твоя форма по ощущениям напоминает картонную коробку, и тебе так мерзко натирает бока грубой тканью – ты должен помнить, что пока ты в форме – ты един.

От деда, участвовавшего в первых конфликтах с Эквестрией, мне досталась форма красного кавалериста. Сапоги, портянки, галифе, рейтузы, ремень, рубашка, шинель, кираса, портупея накладной воротник с петлицами, картуз – вся эта гора предметов одежды была твоим обмундированием на службе. В детстве мне всегда казалось, что чем старше ты становишься, тем более ты должен надевать. Эквестрийцы носили в лучшем случае шляпу. Так что посиделки «без одежды» на кухнях считались признаками оппортунистов и отступников.

Я неспроста говорю о форме – ведь именно она, так раздражавшая меня раньше, позволила мне пойти в школу, и не вызвать подозрений. Конечно, это тоже было опасно – сколько веревочке не виться… Мама первое время то и дело срывалась на крик, а потом в панике зажимала рот копытом. У нас в квартире еще пятеро соседей. Мы несколько раз собирались за широким обеденным столом – я, мама и отец – и пытались что-нибудь придумать. Не придумали. Решили пока сделать вид, что ничего не случилось, и отправить меня в школу – ведь сказаться больным не выйдет, соседи всё видят. Я до сих пор помню, как мы сидели до ночи, и мать срывающимся голосом сетовала: «Ну надо же что-нибудь придумать!»

Мы просидели так до двух ночи, когда мать погнала меня спать. Наутро выяснилось, что ничего так и не придумалось, и меня решили пока отправить в школу и выиграть время, чтобы не вызывать подозрений среди соседей.

Особая благодарность Airplane, за вычитку и идеи по содержанию. Ты няша :3