С благодарностью Ghost of Heraclitus и извинениями перед ним же
— Ну хорошо, доктор Абак, — сказал Доттид Лайн, главный операционный директор Эквестрийского бюро названий и стандартов. — Расскажите, с чем мы тут имеем дело.
Заклинательница-единорог заколебалась и постучала кончиками передних копыт друг о друга[1], увядая под давящим взглядом молодого чиновника.
— Мы не… ээ, то есть, мы не вполне знаем, сэр.
Доттид фыркнул.
— Вы университетский волшебник. Ваша работа как раз в том, чтобы знать разные вещи, разве нет?
— Распространённое заблуждение, — ответила доктор Абак, прыгая на знакомую стезю, как пума на тучного и, возможно, не способного передвигаться дамана. — Слово «знать» подразумевает некоторого рода абсолютность, а чем выше вы поднимаетесь в научных кругах, тем яснее понимаете, что абсолютность – это удобная и уютная выдумка, в которой укрывается мир, чтобы иметь возможность функционировать ото дня ко дню, оставаясь в неведении относительно истинной истины.
Многозначительно подвигав бровями, она добавила:
— Мой бывший научный руководитель не знает совсем ничего. Потрясающий учёный.
— И это всё, что нужно миру, чтобы функционировать ото дня ко дню? — сказал Доттид. — Абсолютность? Вот, значит, чего нам не хватало все эти годы. Если ваша работа не в том, чтобы знать разные вещи, доктор, то не скажете ли, почему Департамент администрирования счёл хорошей идеей прислать вас к нам?
— Наша работа не в том, чтобы что-то знать. А в том, чтобы выдвигать гипотезы с той или иной степенью уверенности.
— Чудесно. Не могли бы вы с как можно большей степенью уверенности выдвинуть гипотезу о том, что же именно происходит в моей приёмной?
— Насколько я могу судить, ваше здание испытывает аквагенную мета-эманацию седьмого класса, сконцентрированную вокруг латунного кодекса, который сегодня принесла с собой молодая принцесса.
— Ага. То есть все эти журчащие плачущие голоса, которые со стонами требуют из пустого воздуха, чтобы мы их «освободили», – это аквагенная мета-эманация седьмого класса. С ростом номера они становятся хуже или лучше?
— Это не шкала, — сказала доктор Абак. — Семь – это семь[2].
Доттид пришёл в замешательство. Будучи химиком по образованию и первой работе, он с глубоким недоверием относился к числам, которые были сами по себе и никак не соотносились с другими числами. В этом было что-то непорядочное.
— Эти голоса. Они… как-то заперты в книге?
— Нет, это была бы аквагенная классическая эманация седьмого класса. Их легко перепутать. Ха, была бы это классическая семёрка, мы бы тогда просто макнули книгу в уксусную настойку понидрагоры, шлёпнули на неё несколько рун, и вуаля, всё готово. Но нет, это мета-эманация. Сила артефакта в этой комнате тянется на квантовом уровне к другим артефактам, духовно связанным с бытием принцессы.
— Значит, мы пошлём поисковую команду к ней в замковые покои и отыщем, что за штука на самом деле доводит этих духов до истерик, так что они заливают мне звукоизолирующую плитку. Так?
— Принцесса может даже ещё и не знать о существовании той вещи, — сказала доктор Абак. — На квантовом уровне все события происходят разом, прошлое и будущее одновременны и каждый момент обладает эффективной продолжительностью в вечность. Возможно, истинная ловушка духов принадлежит принцессе сейчас, а возможно, принцесса натолкнётся на неё завтра или мельком видела её в музее полвека назад. Когда речь заходит о квантах, возможности буквально безграничны.
У Доттида мелькнуло желание, чтобы все события и вправду происходили одновременно, потому что это означало бы, что столь необходимый ему послеобеденный перерыв на чай имел место в этот самый момент. Увы, связь всех вещей не принесла ему приличного улуна[3], так что пришлось обходиться без этого.
— Ясно, — сказал он. — А что тогда мы можем сделать?
— Ну, у вас есть некоторое число вариантов. Вариант один – вы можете удалить кодекс из здания. Это должно решить проблему.
Повисла пауза.
— А ещё? — после выжидательного молчания спросил Доттид.
— Больше мне ничего не идёт на ум, — ответила доктор Абак.
— Вы сказали, что у меня есть некоторое число вариантов.
— Вообще говоря, один – это тоже число, — объяснила доктор немного оправдывающимся тоном.
Доттид поразмыслил над ситуацией. Два года назад его пригласили в Бюро названий и стандартов ради рутинной химической консультации – убедиться, что платиноиридиевый цилиндр, который должен был служить эталоном килограмма, имеет настолько чистый состав, насколько этого мыслимо добиться, и не станет со временем окисляться, сбивая тем самым стандарт. Два года спустя Доттид по сути управлял всем учреждением. Формально над ним стоял директор, не вполне твёрдый рассудком жеребец по имени Пидженхол; но за пятьдесят лет, что бедный Пидженхол таращился на генеалогические таблицы, копытоводства по геральдике, логарифмические линейки и всё такое прочее, у него появились кое-какие странности, и он отправился в продолжительную экспедицию по установлению фактов по вопросу о том, «сколько в мире миль». То, что командировке по-прежнему не было видно конца, свидетельствовало о том, что ответ – «очень даже много». В результате Доттид был привычен к быстрому принятию копытоводящих решений, которые обычно ожидались от куда более опытных чиновников. Он должен был признать, что они у него хорошо получались.
— Мне нравится вариант номер один, — сказал Доттид.
— Я не могу от неё избавиться, — сказала принцесса Ми Аморе Каденца. — Это самое близкое к свидетельству о рождении изо всего, что у меня есть.
Доттид смерил взглядом увесистую книгу. Он должен был нехотя признать, что кодекс был изготовлен с изрядным мастерством: внушительная стопка тонко прокованных латунных листов была покрыта вьющимися магическими рунами и по всей поверхности инкрустирована блестящими родохрозитовыми сердечками. Вся эта кипа была довольно ненадёжно сшита вместе истлевшими полосками ткани, которые явно были всё же моложе, чем скреплённые ими «страницы», и которые, вероятно, вскоре должны были заменить на более прочный переплёт, который продержался бы ещё пару столетий. Местами ткань истончилась и порвалась, так что латунные пластины выпадали и торчали под углом, превращая и без того тяжеловесный фолиант в настоящего монстра непрактичности. Вдобавок к этому книга активно источала маслянисто-розовую магическую ауру, усердно экспериментирующую с законами физики в окружающем сантиметровом слое пространства и действующую Доттиду на нервы.
Сердце у него тоже не лежало к этому артефакту по двум дополнительным причинам. Во-первых, Доттида воспитали в деократической вере, и внезапное появление в Эквестрии второго аликорна несколько десятков лет назад – «Бог-2: Племянница Бога»[4] – вызвало немалый переполох в его глубоко религиозной семье. Крошечная его часть до сих пор не могла видеть в весёленьких розовых украшениях тома ничего, кроме языческих, богохульных, без сомнения еретических знаков. Во-вторых, книгу было бы практически невозможно подшить к делу должным образом. Тот факт, что эти две причины для недовольства имели приблизительно равный вес в мыслях Доттида, должен проливать немалый свет на его личность.
Доттид взял карандаш в зубы и осторожно перевернул им обложку кодекса, чтобы не смешивать свою телекинетическую ауру с нервирующим его ореолом книги. Он прищурился, глядя на выписанные по латуни обжигающие глаза колдовские руны, которые, казалось, плыли и текли по поверхности металла. Потом прочистил горло и глубоким и повелительным голосом зачитал эти магические письмена:
— «Книжка… нашей… малышки».
— По-видимому, настоящие записи о моём рождении были уничтожены тем же метафизическим бедствием, которое стёрло с лица Эквестрии мою наследственную империю, — с небрежным жестом сказала принцесса. — Ничего лучше этой книги у меня нет. Это неразрывная девятисотлетняя хроника моего жеребячества под опекой Сестринства песни в древнем городе-крепости Редут. Она содержит сведения о росте, весе, питании, здоровье, а также много страниц с рисунками и историями из жизни – слишком много, на мой, да и чей угодно, вкус.
Доттид открыл книгу ближе к середине.
— «И се, на Тринадесятый Час Тридцать Пятого Дня Года Овцы Принцесса-Богиня пожелала, чтобы Ей была исполнена Песня о Камелопарде, дабы Её Светлейшая Особа могла Улечься Баиньки. А потом Она пожелала этого Снова. И Снова. И се, ещё раз, Снова. Тогда Сестра Евфония заявила, что она уже Наелась Досыта проклятой Песни о Камелопарде, и, так изрекши, установила Правило: Хорошие Маленькие Божества да не просят более Двух Последовательных Повторений Песни о Камелопарде перед Баиньками. И далее она сделала Заявления касательно Вечернего Питья, а именно…» — Доттид перелистнул ещё несколько страниц. — О, а вот симпатичная гравюра, как вы сидите на табуреточке.
— Это, мм, не табуретка.
Доттид моргнул. «Больше никаких пелёнок!» — гласила с энтузиазмом изукрашенная подпись под рисунком. Количество довольных завитушек, добавленных к буквам, определённо наводило на мысль о том, что писавшая успела свести самое тесное знакомство с ритуалами перемены пелёнок принцессы и была откровенно рада тому, что с ними покончено. Доттид хмыкнул и быстро закрыл кодекс.
— Да, что ж, — сказал он.
— Эта книга не идеальна, — сказала принцесса. — К тому же некоторые мне говорили, что её статус священной реликвии и многовекового объекта поклонения наделил её ограниченной степенью разумности и непредсказуемой аурой дикой магии, но должна сказать, что я ничего необычного не замечала.
«…ОССССВОБОДИИИТЕ НАССССС…» — произнёс голос, и с потолка плеснуло солёной, морской водой, которая разлетелась в брызги на лакированной поверхности стола.
— Ух ты, — с усмешкой сказала принцесса, подняв взгляд. — Ну у вас тут и трубы.
— Да, вы же знаете эти старые правительственные здания. Необъяснимая Труба с солёной водой постоянно протекает, — поспешно ответил Доттид. — Вы абсолютно уверены, что хотите пройти через это, Высочество? Не хотите ли лучше остановить процесс прямо сейчас и вернуть ваши несколько, ээ, тревожащие записи о рождении в рунное хранилище, в котором они, без сомнения, находились?
— Уверена, — сказала принцесса с безмятежной улыбкой. — Мне по-настоящему нужно провести эту смену имени, мистер Лайн. Если вы ещё не слышали, меня назначили на пост посла в Городе-государстве Клаудсдейл, и это самая важная работа в моей жизни. Мне требуется новое начало, разрыв со старой скучной «принцессой Кейденс». Я хочу стать обаятельной, утончённой, новой пони. Являющей собой пример того, как Любовь способна изменить мир. По-настоящему способной занять своё место в нынешнем мире. Стать особенной[5].
Ну что ж, клиент не поддаётся, подумал Доттид. Остаётся только план «Б»: прогнать Её Высочество через бумажную волокиту настолько быстро, насколько это в поняшьих силах.
— Как вам угодно, — сказал он, выбирая перо из стоящих в подставке перед ним и одновременно откручивая крышку с маленькой чернильницы с очень хорошими ланьими чернилами. — На что вам хотелось бы сменить имя?
— Кейдэнс, — сказала принцесса Кейденс.
Телекинетическая аура Доттида потухла, и перо опустилось на место.
— Прошу прощения?
— Кейдэнс, — повторила принцесса Кейденс.
— Ещё раз, будьте любезны.
— Кейдэнс, — снова повторила она, погромче и помедленнее.
Доттид запустил копыто в свою чёрную безумно запутанную гриву, едва не застряв в ней. Доктор Абак недавно высказала идею, что, согласно квантовой природе времени, эта встреча в каком-то смысле будет продолжаться всю его оставшуюся жизнь, и у него начинало зарождаться чувство, что что-то в этом может быть.
— Не «с чего», — уточнил Доттид. — А «на что».
— Кей-дэнс, — ответно уточнила Кейденс. — К-Е-Й-Д-Э-Н-С, через «э», не через «е».
Доттид на секунду сжал губы. Потом он осторожно достал из стоявших на полу сумок толстую стопку бумаг, подсвечивая её своей обычной тусклой аурой, и аккуратно положил на стол рядом с книжкой малышки.
— Я погрузился слишком глубоко и жадно в недра архива вышедших из употребления формуляров и пробудил ужасающее создание из бумаги и чернил, — объявил Доттид Лайн. — То, что вы видите перед собой, – это CB-451, бланк официального заявления о смене имени принцессы-аликорна Эквестрии (не правящей). Я никогда раньше не видел этого формуляра. Я даже не знал о его существовании. До того как ваша предварительная заявка об официальном заявлении о смене имени принцессы-аликорна Эквестрии (не правящей) поступила к нам на прошлой неделе, я и подумать не мог, что мне когда-либо в жизни понадобится формуляр CB-451[6].
— Да, — сказала принцесса, желающая быть известной как Кейдэнс. — И в предварительной заявке говорилось, что у меня есть пять дней с её подачи на то, чтобы заполнить все необходимые документы, а я, к сожалению, не сразу смогла раздобыть свидетельство о рождении, потому что за ним пришлось слетать в Редут, а там, конечно, устроили эту большую церемонию, и дальше, не одно, так другое. Но! Вот я и здесь пять дней спустя и готова заполнить заявление.
Она с уверенным видом сложила перед собой копыта.
— В этом документе, — решил пояснить Доттид Лайн на тот случай, если принцесса вдруг забыла этим утром надеть контактные линзы, — пятьсот страниц. По вашим словам, нам полагается заполнить его до конца дня. И Ваше Высочество идёт на всё это, чтобы… перевернуть одну-единственную гласную в имени.
В голос принцессы вкралась слабая нотка подростковой раздражительности.
— Да, и в предварительной заявке было целых пятьдесят страниц, и я не горю желанием заново начинать процесс с самого начала, поэтому не приступим ли?
Кап, кап, кап. «…ОССССВОБОДИИИТЕ НАССССС…»
Доттид ущипнул нос двумя копытами. Он испытывал глубокое уважение к двум принцессам Эквестрии. Честно, испытывал. Как у деократа с пелёнок и верного слуги Диадемы почтительность к аликорнам-правителям была у него фактически в крови. Но временами, всего лишь временами, в отношении младшей из принцесс ему хотелось, чтобы… чтобы…
…Ну да неважно, что ему хотелось. Отказать Дотти в приверженности долгу было никак нельзя. Глубоко вдохнув, он снова зажёг рог и поднял перо.
— Мы будем так хорошо себя чувствовать, — сказала принцесса Кейденс, — когда закончим с этим.
— Аминь, — пробормотал Доттид Лайн, обмакнул перо в чернила и поднёс к бумаге.
Через три часа процесса заполнения документов дипломатия начала сдавать.
— «Подпись официального опекуна»? — воскликнула принцесса. Её грива начинала выглядеть неряшливо, часть прядей выбилась из голубого бантика. — «Подпись официального опекуна»?!
— Следствие галочки, поставленной около «Находится под попечительством иного лица» двенадцать страниц назад, к сожалению, — ответил Дотти, чья неряшливость была не так заметна благодаря тому простому факту, что он никогда не был особенно ряшливым[7].
— У меня нет официального опекуна! Мне, вообще-то, девять с половиной веков! О, смотрите, они ещё хотят, чтобы подпись была нотариально заверена!
— Это не преграда, Ваше Высочество. Так обстоят дела, что я лицензированный нотариус.
— Правда? — с наигранным недоверием спросила принцесса, опершись подбородком на копыта. — А может, вы ещё и некромант, мистер Лайн? Может, сама смерть – не преграда вашим силам? Потому что я вам скажу, где находятся все тридцать поколений моих официальных опекунов: на погосте аббатства в Редуте. Последнюю из тех, кого с основанием можно было назвать моим опекуном, уложили туда двадцать лет назад. Эксгумируем сестру Эон, сэр? Чтобы она приложила хладное копыто к этому ужасу?
Доттид нервно облизал губы.
— Значит, Её Высочество принцесса Селестия.
— Да, — резковато сказала принцесса Кейденс. — Давайте пока пропустим это место, а когда закончим с остальным, можно будет отнести документ тётушке, чтобы она его подписала. Вы сможете заверить подпись принцессы?
— Смогу, — со всей честностью ответил Доттид, опуская тот факт, что просить государство Эквестрийское удостоверить, что принцесса Селестия – это действительно принцесса Селестия, было довольно нелепой идеей. Уж если правящая государыня всея Эквестрии – на самом деле кто-то другой, то у государства Эквестрийского проблемы куда больше и глубже, чем может решить простой нотариус.
— Замечательно. Тогда следующую страницу, пожалуйста, и не забывайте, что нам нужно успевать где-то по странице в полминуты, чтобы уложиться вовремя.
— К счастью, тут много стандартного текста, — сказал Доттид, листая страницы и постоянно следя краем глаза за лежащей на столе зловещей книжкой малышки. — Стандартно. Стандартно. Всё стандартно. Ага, а вот что-то содержательное.
Он прочистил горло.
— «Перечислите ниже все относящиеся к делу результаты стоматологических обследований в столбик», — Доттид нахмурился, покрутил лист в воздухе и положил его обратно в стопку. — И больше здесь ничего не сказано, я боюсь.
— Все относящиеся к делу результаты обследований? — переспросила принцесса Ми Аморе Каденца, широко раскрыв глаза от изумления и качая головой. — А что, какие-то мои зубы имеют большее отношение к делу, чем другие? Может, резцы или коренные?
— Ни малейшего понятия.
— А вы предположите! — крикнула она, широко раскинув передние ноги.
— Предположения ведут к плачевным результатам в обеих моих избранных профессиях, Высочество, — твёрдо ответил Доттид. — Делопроизводство до ужаса похоже на химию: если двигаться вперёд, не будучи уверенным, что делаешь, то это зачастую заканчивается взрывом. Вот что вам нужно сделать: отложите этот лист в сторону, а когда мы тут закончим, отправляйтесь к своему нынешнему стоматологу, и пусть она внесёт всю информацию, которая, как она считает, составляет адекватный ответ на этот вопрос, а потом пусть распишется и обязательно перечислит все свои профессиональные квалификации. Тогда, если этот пункт будет когда-либо оспорен, вы сможете сослаться…
— Нет! — криком перебила Доттида принцесса. — Не буду я делать ничего такого! Я ненавижу этот формуляр, мистер Лайн. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! А я Бессмертное Воплощение Всей Любви Вообще, так что это кое о чём говорит!
Не по годам молодая аликорн оттолкнулась от стола, и её грудь тяжело вздымалась, а глаза метали докрасна раскалённые кипящие ядовитые взрывающиеся молнии на провинившийся документ.
На мгновение черты лица Доттида смягчились. Он поднялся и, обогнув стол, подошёл к принцессе.
— Когда я что-то ненавижу, — сказал он, — то нахожу, что пришло время для чая.
Принцесса подняла на него взгляд.
— А сейчас время для чая? — тихим голосом спросила она.
— Неизменно.
— Знаете, — сказала Кейденс, с изяществом потягивая из чашечки традиционный чёрный ассам, — всё, о чём я могу думать, пока мы тут сидим, – это на сколько страниц мы отстаём от графика.
— Зато вы можете думать, — проворчал Доттид. — Это уже сдвиг к лучшему.
Кейденс секундочку поразмыслила над этим.
— Вы правы.
— Да, — согласился Доттид, — прав. Скоро вы снова сможете относиться к требующейся от вас бумажной работе с любовью и терпением, и, когда это случится, мы вернёмся к ней со свежими силами и компенсируем всё потерянное время.
Аликорн несчастно уставилась в чай.
— И как мне узнать, когда это будет?
Лицо Доттида приняло выражение, которое на ком-то меньшем можно было бы назвать ухмылкой.
— А по этому вопросу вы у нас должны быть экспертом. Это же вы Бессмертное Воплощение Всей Любви Вообще.
— Возможно. Но если бы я вдруг была Бессмертным Воплощением Подачи Горячей Воды, то ещё не стала бы от этого мастером-сантехником.
«…ОССССВОБОДИИИТЕ НАССССС…»
— А сантехник бы вам очень пригодился, с такими-то трубами, — с небольшим смешком сказала Кейденс.
— Да, — Доттид поёрзал на месте. — Трубы, конечно.
— Но всё-таки, серьёзно, — сказала принцесса. — Я способна ощущать любовь. Я могу воздействовать на любовь – изменять течение любви, распутывать её узлы, выправлять искажённую любовь. Но какая от этого всего польза, если я на самом деле не понимаю, что любовь такое?
— Лично мне не требуется понимать водопровод. Лишь бы из крана текла горячая вода, и я буду счастлив[8].
Кейденс задумчиво разглядывала его несколько секунд.
— Доттид Лайн, — спросила она, — что такое любовь?
— Любовь – это настоящий эквийский завтрак. Яйца всмятку, тушёный помидор, бобы, грибы, поджаренный до точки хрупкости сенной бекон, чай и жареный хлеб.
— Не шутите.
— Ну хорошо, — сказал Доттид. Его глаза немного затуманились, и, когда он снова заговорил, к его голосу примешивался лёгкий северный акцент, которого Кейденс там раньше не слышала.
— Любовь… это окончание диссертации, — сказал он. — Ты целые годы ведёшь исследования и скрупулёзно записываешь результаты, постоянно отвечаешь на нападки на жизнеспособность и полезность своей работы, остаёшься верным своей истрёпанной убеждённости. А потом вдруг – всё готово. Ты успешно защитился, сдал положенные копии в архив и разослал для публикации, и у тебя на копытах самый последний документ, простая коротенькая одностраничная заявка на получение диплома. И как только ты сдаёшь её в регистратуру, приходит чувство блаженства и удовлетворённости, не похожее ни на что из того, что ты испытывал раньше. Я думаю, что если вы найдёте в этом мире пони, с которым будете чувствовать себя так же, который всегда будет для вас, как счастливый конец длинного трудного путешествия, то вы найдёте любовь.
— То есть любовь — это?..
— Завершение, — пожал плечами Доттид. — Завершённость. Цельность. Что-то из этого. Всё вместе.
Кейденс некоторое время смотрела на него.
— Нет, — в конце концов сказала она. — Нет. Не вполне.
— Извините, — ответил Доттид, не зная, что ещё тут сказать.
Кейденс махнула копытом.
— Не за что. Просто моя первая учительница однажды сказала, что когда я найду жеребца, который сможет ответить на этот вопрос к моему удовлетворению, то это и будет мой суженый.
— Тогда это и к лучшему. Из меня бы вышел плохой принц.
— Я в этом не так уж уверена, — с грустной маленькой улыбкой сказала Кейденс. Потом она глубоко вдохнула, встряхнулась и распушила перья. — Ну хорошо, я чувствую себя как надо. Добьём то, что осталось от этого зверя?
— Непременно, — Доттид левитировал чайный сервиз обратно на удобно расположенную полку и вновь поднял перо. — Продолжаем. «Раздел сто восемьдесят семь: сверьтесь с предварительной заявкой».
— Вот и она, — сказала принцесса, левитировала из сумки сопутствующий документ – поменьше, чем основной, – и передала Доттиду.
— Замечательно. Здесь всё легко: нам просто нужно переписать официальный регистрационный номер и время приёма из предварительной заявки в заявление. Пустяки. Даже жеребёнок справится.
Кейденс улыбнулась.
— Звучит превосходно.
Проглядывая первую страницу заявки, Доттид обмакнул перо в чернила и поднёс к заявлению.
Он замер.
С кончика застывшего в воздухе пера упала капля на страницу.
— Время приёма, — выдохнул он.
— Да? — сказала принцесса Кейденс. — Что-то не так?
— Вводное замечание в предварительной заявке. Оно даёт пятидневный срок на подачу заявления.
— Да, конечно. Я подала заявку в прошлую среду. Четверг, пятница, потом понедельник, вторник, среда. Пять дней.
Доттид сглотнул.
— Рабочих дней, — выдавил он.
— Прошу прощения?
— Это пять рабочих дней, Высочество, — Доттид постучал тупым кончиком пера по предварительной заявке. — Здесь… здесь речь идёт о календарных днях.
— Нет, — сказала принцесса Кейденс, выхватив у него бумаги. — Нет, не может быть.
— Четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник. Заявление опоздало на два дня, Высочество.
Принцесса задрожала, как особенно злой лист.
— Нет, — повторила она. — Это не может происходить. Это не происходит.
— Дышите глубоко, Ваше Высочество. Всё, что нам нужно сделать, – это взять свежий бланк предварительной заяв…
— В ней пятьдесят страниц! — взвизгнула принцесса Ми Аморе Каденца. — Я не собираюсь начинать всё заново! Должен быть какой-нибудь способ это исправить!
— Он есть, — сказал Доттид. — Нам нужно взять свежий бланк предвари…
— Нет! Измените дату или ещё что-нибудь!
— Это шло бы совершенно вразрез с самим смыслом записи даты.
— А если… а если вы её потом нотариально заверите?
Мысли Доттида были на секунду выбиты из колеи.
— Нотариальное удостоверение не даёт мне сил объявить что-то истинным, Ваше Высочество[9].
— Почему? Какой тогда вообще смысл что-то заверять?
— Это машина, — сказал Доттид. — Великая машина делопроизводства, которая говорит, что нам не требуется доверять друг другу, только правительству.
— Это плохая машина! — крикнула принцесса. — Вы, сэр, винтик в очень плохой машине!
— Машина есть машина. Я отнёсся со всем участием к нуждам Вашего Высочества в этом вопросе…
— «Участием»? Почему вы мне не сказали про календарные дни до того, как мы потратили три часа на это чудовище?
Доттид глубоко вдохнул.
— Это указание было на предварительной заявке, заполненной ещё до того, как меня попросили включиться в это дело. Я положился – как оказалось, ошибочно – на то, что вы внимательно прочитали её.
— Вам следовало знать, как устроен процесс, и не глядя на формуляр!
— Я в жизни не видел ни одного из этих формуляров! — сорвался Доттид, наконец не выдержав. — Они никогда не требовались, потому что у нас никогда не было такой занимающейся ерундой принцессы, как вы!
Вот оно, было сказано в открытую. На комнату опустилась поражённая тишина.
«…ОССССВОБОДИИИТЕ НАССССС…»
— Да заткнитесь вы! — рявкнул Доттид на потолок. Потом он повернулся обратно к принцессе. — Ээ, то есть я хотел сказать, Высочество…
— Нет-нет, я понимаю, — ровным голосом сказала принцесса. — Вы хотите, чтобы я была, как тётушка. Интригантствующая. Снисходительная. Манипулирующая.
Крошечный религиозный фундаменталист из детства Доттида ощетинился в нём вопреки его желаниям.
— Принцесса Солнечная и Лунная, — процитировал он, — это вселюбящая, всеблагожелательная…
— …ужасная, тираническая…
— …законная предводительница нашей страны и всего свободного мира.
— И первостатейная заноза в крупе. Вы с ней не жили.
— Лучше относиться к ней с уважением, вот что я хочу сказать.
— Знаете что? Всё, мы с этим покончили, — сказала принцесса Кейденс. — Я хочу, чтобы вы открыли последнюю страницу и начали расписываться. Все последствия я беру на себя.
— Но…
— Выполняйте.
Доттид кивнул. Королевский приказ – это всё-таки королевский приказ. Он исполнительно левитировал все страницы, кроме последней, в стопку готовых, потом разложил оставшийся лист перед собой и принялся читать.
Через некоторое время принцесса заговорила:
— Что? Что там такое?
— Вам это не очень-то понравится.
— Прочитайте мне.
Доттид начал зачитывать:
— «Моей чудесной маленькой племяннице. Поздравляю с окончанием этой нелепой анкеты. К этому времени тебе, возможно, пришло в голову, что процесс смены имени даже для принцессы Эквестрии не может быть настолько сложным, чтобы требовать пятисотстраничного копытоводства. Это предположение было бы совершенно верным».
Под розовой шкуркой принцессы Кейденс её лицо стало мертвецки бледным.
— «Это был урок выдержки и смирения перед лицом раздражения. Многие пони нашей прекрасной страны весьма укоренились в своих привычках – такова уж природа нашего вида. Как принцессе Эквестрии и будущему чрезвычайному и полномочному посланнику в Городе-государстве Клаудсдейл тебе всегда следует проявлять уважение к традициям и формальностям твоей выбранной страны, даже если они не всегда выглядят особенно осмысленными. Если ты читаешь это по завершении длинного и трудного путешествия по официальным каналам или если ты попросту решила (и весьма мудро, добавлю) целиком ознакомиться с лежащей перед тобой задачей до того, как приступить к ней, прими мои похвалы и поздравления».
Доттид попытался сглотнуть жёсткий комок в горле.
— «Если же тебе зачитывают это после того, как ты совершенно вышла из себя и выместила принцессье раздражение на каком-нибудь беззащитном и ни в чём не повинном чиновнике, то нам нужно поговорить. Пожалуйста, обратись ко мне, как только тебе будет удобно. Подпись: С любовью, Е.К.В. Селестия Непобедимое Солнце, Глас горы, Правящая принцесса Эквестрии, Защитница Кантерлота, Страж Эверфри», и прочая, и прочая.
Доттид согнул лист и поставил его на стол в виде палатки. Ему хотелось, чтобы он мог укрыться в возведённой таким образом структуре.
— Тролль, — прошептала Кейденс. — Ужасный, ужасный тролль.
Доттид не сразу собрался с мыслями.
— Я думаю, — ответил он, — принцесса хотела сказать, что…
— Спасибо вам, мистер… Лайн, верно? — донёсся от двери мелодичный голос. — Но сего дня мне не понадобятся ваши услуги толкователя.
Доттид соскочил на пол и попытался поклониться так резво, что ударился рогом о край стола.
— Ваше Величество! — выпалил он. — Мы сегодня… исключительно неподготовлены к визиту венценосной особы![10]
Селестия Солнечная и Лунная музыкально усмехнулась.
— Иногда я предпочитаю посмотреть, чем занимаются мои маленькие пони, когда они не готовились к визиту венценосной особы, — сказала она. — Вы отлично справляетесь в отсутствие директора Пидженхола. Я уже несколько десятков лет не удостаивала это ведомство своим присутствием и должна сказать, что работа бюро отлажена как никогда раньше.
— Да, мы гордимся своей эффективностью в том, чтобы всё… было… ээ… определено.
Доттид поморщился от того, как слова текли из него, словно кофе из опрокинутой чашки. «Селестия, сохрани меня, — подумал он. — Селестия, сохрани меня от себя самой».
— И у вас это прекрасно получается, — сказала бесспорная государыня всея Эквестрии. — В ту же копилку, вы уж простите принцессу за кое-какие игры с архивом вышедших из употребления формуляров и подмену некоторых реальных документов на мои творения. Там было разложено ещё несколько бюрократических ловушек и западней для моей племянницы, но не беспокойтесь: теперь они все обезврежены, и ваша эффективность не должна встретить дальнейших препятствий.
— Спасибо, Ваше Высочество.
— Что же до тебя, Ми Аморе, — сказала принцесса Селестия, обращая терпеливый взор на племянницу, — по правде говоря, я ожидала большего от пони, сумевшей добиться того, чтобы два враждующих видных кантерлотских рода отставили в сторону разногласия и заключили союз.
Младшая из аликорнов пнула ножку стола и что-то неразборчиво пробормотала.
Селестия улыбнулась.
— Тем не менее, поздравляю с успешной сменой имени, принцесса Кейдэнс-через-э.
Принцесса Кейдэнс подняла взгляд.
— Но… мы же не закончили с заявлением.
— Заявление, как уже сказано, было полностью подложным. Настоящая смена твоего имени уже прошла через инстанции.
— Как?
Селестия подмигнула.
— Я подсунула бумаги в документы о твоём назначении на пост посла. Ещё один урок для тебя, Ми Аморе: обязательно прочитай и пойми все до единого документы, которые дают тебе на подпись, перед тем как подписывать их. Ты была «Кейдэнс» ещё с тех пор, как проснулась этим утром, и на этом основан мой последний урок для тебя сего дня, — Селестия безмятежно указала на Доттид Лайна, и тот испытал сильнейшее желание нырнуть целиком под стол. — Это не «старая скучная принцесса Кейденс» закатила сегодня истерику этому верному госслужащему. На самом деле это была «обаятельная, утончённая, новая принцесса Кейдэнс», которая «являет собой пример того, как Любовь способна изменить мир». Ясен ли мой урок, Ми Аморе?
— Мой имидж, — сказала подавленно выглядящая принцесса Кейдэнс, — не так важен, как то, что я делаю.
— Очень хорошо, — ответила Селестия и обняла племянницу огромным крылом. — А теперь, я думаю, мы уже отняли у мистера Лайна достаточно времени.
— Извините, Дотти, — со смущённой улыбкой сказала принцесса Кейдэнс.
— Ничего, — ответил Дотти, про себя умоляя Вселенную как можно скорее ниспослать ему приёмную, полностью лишённую воплощённых божеств.
В танце перьев Селестия пропустила вперёд новоиспечённую принцессу Кейдэнс к выходу из комнаты, но через несколько секунд вернулась одна.
— Мистер Лайн, спасибо вам за ту роль, которую вы сыграли, хотя и не догадываясь об этом, в нашей небольшой теневой игре.
— Не стоит упоминаний, — сказал Доттид. Лично он намеревался приложить все усилия, чтобы не упоминать о произошедшем даже в мыслях.
— Вы хороший администратор, — продолжила принцесса. — У меня есть чувство, что нам с вами ещё предстоит разделить кое-какие интересные времена.
Доттид едва не заскулил. Слова «интересные времена» занимали видное место в его личном списке десяти вещей, которые желательно никогда в жизни не слышать от главы вашего государства[11].
— Уверен, что так, — наконец выдавил он.
Принцесса Селестия кивнула ему.
— Шагайте в свете, Доттид Лайн, — сказала она и тоже покинула комнату.
Тут Доттид не выдержал и забрался-таки под стол. В целом этот день был не самым лучшим для исключительно маленького пони, предпочитавшего не привлекать к себе внимания и стремившегося к тому, чтобы всё вокруг работало максимально гладко. Но если повезёт, то остаток дня будет приятным, продуктивным и полностью лишённым присутствия и махинаций аликорнов.
Как раз когда Доттид думал эти слова, он услышал, как капли солёной воды забарабанили по крышке стола у него над головой.
«…ОССССВОБОДИИИТЕ НАССССС…»
— Ну конечно, — сказал он вслух. — Книжку-то они и забыли.
Доттид Лайн не был в этом уверен – он больше ни в чём не был уверен, – но, скорчившись у себя под столом и слушая перестук аквагенной мета-эманации по дереву, он не мог отделаться от подозрения, что только что пережил момент, который будет продолжаться всю его оставшуюся жизнь.