Дружба — это натурфилософия / Friendship is Physics

О природе вещей

Дражайшая Кловер,

Наша принцесса не склонна к милосердию, однако опала её перечёркивает само слово «жалость». За сии семь месяцев я не повстречал ни единого пони, а ветра лишь воют громче и несут стужу — близится зима. Наши родичи-пегасы более не властвуют в небе? Заметь, я по-прежнему пишу «родичи»; пусть Платина говорит, что хочет. Меня, её самого преданного мага, уже изгнали за... мои «отступнические» взгляды, с их слов. Есть ли такое, что ранило бы меня сильнее? Но даже если так, Кловер, прошу: не показывай письмо и вообще не упоминай, что мы переписываемся, ибо гнев её обратится на тебя. Ты — наперсница принцессы; боюсь, это особое положение. И чем меньше у неё будет подозрений, тем дальше ты отведёшь её от тропы разрушения, кою избрали полководец Харрикейн и канцлер Пудингхед.

Если столь многие пони, что живут и трудятся бок о бок, несут смерть друг другу и самим себе, какая у меня осталась надежда, о Кловер, скажи? Меня, Старсвирла, покинул мой народ, забыло собственное племя... да и, уверен, пегасы с земными не окажут теплого приёма, приди я к их очагу. Боюсь, северные вьюги, что завывают снаружи пещеры, погубят меня, если не весь род пони. А с чего будет по-другому? Я подвёл единорогов, упустил из копыт свою сеньору, не завершил великое заклинание... но всё же, надеюсь, милостью судьбы меня не забудут. Сохрани письма, Кловер. Спрячь и никому не показывай, да, но сохрани. Если после нас ещё останутся пони, а после них — другие, и так далее, пока хватит воображения, то пускай помнят, что жил когда-то такой жеребец по имени Старсвирл. Пускай помнят, о чём я думал, что делал и о чём писал.

Прилагаю к письму очерки с собственными измышлениями о мире, в котором мы живём, почему так и зачем он существует. Кто прочтёт их, если вокруг нет ни души? Чернил мало, равно как и отведённого мне времени. Но мне ли судить, насколько важно время и собственная жизнь? Я — изгнанник, друг лишь себе самому, так чего же по правде стоит моё дальнейшее существование? Если и есть что-то, чему лучше посвятить последние часы, так это записям. Я оставляю свои раздумья в наследие грядущим поколениям. Надеюсь, мы с тобою не последние. Однако полёт моей мысли не столь закончен, не столь основателен, не столь ясен, сколь хотелось бы. Боюсь, зима притупила, сковала морозом мой острейший гений. Некоторые очерки готовы лишь наполовину, Кловер, а другие едва начаты. Не сомневаюсь, я могу доверить тебе свои начинания. Заполни пустоты. Обобщи и сделай выводы. Сотвори во имя нашего рода целостный труд, а не те едва связные обрывки, кои породил мой окоченелый разум.

— Твой неизменный наставник,

Старсвирл

Однажды был проведён такой опыт. Одна матерь противилась своего нежеланного дитя и в итоге бросила его — так гласит сказ, а иных версий я не слышал. Сведущая в науках земная пони по имени Следствие подобрала жеребёнка, назвала его Причиной и поселила в искусственный мир. Место это размерами не уступало королевскому замку, а стены его изнутри казались неприступными скальными утёсами. Всё, в чём нуждается пони в мире обычном, было там: трава и иная пища; навесы, если небу взбредёт новая причуда; обилие деревьев и горных пород, дабы не остаться без инструмента.

Хотя границы сего мира и чудились голыми каменными стенами, на самом деле в них скрывались потайные проходы. Следствие внимательно следила за Причиной: подкрадывалась, как только тот засыпал, пряталась в зарослях и вытворяла ещё много чего. Развитие жеребёнка удручало. Без товарищей он, лишённый речи, не познал языка, хотя время от времени издавал звуки, неизвестные ни до, ни после. Без сородичей, обделённый вкусом победы и славы, и без хищников, избавленный от борьбы, жеребчик совсем не заботился о себе; тельце его оставалось тщедушным и хилым. Без общества, без сословия он так и не получил кьютимарки. Лишённый смысла жизни, Причина захирел и вскорости угас.

Тогда Следствие раздобыла ещё двух жеребят, кобылку и жеребчика, коих нарекла Порядком и Желанием, а затем выпустила во всё тот же искусственный мир. И итог заметно отличался от предыдущего. Их жизни всецело обращались друг вокруг друга: что бы один из них ни творил, каждое деяние он посвящал своей половинке, не считая совсем уж простейших нужд. Пара общалась меж собой неизвестными словами, но сомневаться не приходилось — то определённо были некие слова. У обоих метки — сердца. Закончив наблюдения, земная пони решила показать Порядку и Желанию внешний мир, но тот показался им странным и пугающим. Со временем они выучились настоящему языку, но говорили по-прежнему с ошибками; они не делились своею любовью со Следствием да так никогда и не завели жеребят.

Из сих двух опытов, подкрепив их простыми сведениями из естествознания, мы делаем вывод, что некоторые убеждения (суеверия, если точнее) о нашем происхождении лгут. За примером далеко гнаться не надо: сразу же отбросим все досужие пересуды об Эпоне, так называемой «первой пони». От одной не появится много. Преданье о Солнечной Кобыле и Лунной Кобыле, что сотворили наш род, а потом оставили в наследие единорогам власть над небесными светилами, звучит убедительней, но всё-таки неправдоподобно. Ибо как две пони породили множество? Взять даже дни сегодняшние: единороги, пегасы и земные пони во всём отличаются друг от друга, что уж говорить про фестралов, гиппокампов или иные непроверенные вымыслы — такое многообразие возникло от столь ничтожного начала?

Наиболее вероятным — хотя, боюсь, и здесь проглядываются мистические мотивы — будет то, что пони происходят от, пожалуй, сотни представителей каждой из трёх рас. Сего достаточно, чтобы образовались и общество, и разнородность. Все иные точки зрения заведомо предполагают, что у народов прошлого было могущество, коего не имеют народы нынешние, а такая мысль вызовет недоумение даже у обывателя, совершенно не искушённого в вопросах естества. Разве не древа тянутся ввысь и вширь, обрастая ветвями и листьями? Разве не селения становятся городами, если рождается больше, чем умирает? Разве не единороги со временем постигают тайны магии, храня в памяти старые? Разве не земные пони изобретают новые приспособления, чтобы возделывать землю; разве не они обучаются знахарским уменьям; разве не они открывают для себя новые злаки? Разве не пегасы беспрестанно углубляются в понимание небес? О нет, первые пони были самыми бессильными из всех, не обладали даже малейшей крупицей чародейского таланта. Так к чему рассужденья об одной или двух праматерях, коей мощи хватило бы, чтобы породить целых три народа?

Но здесь кроется насущный вопрос, ответ на который и есть ключ к пониманию всего в нашем невероятном мире. Множество порождает множество, да, но в определённое мгновение ход истории нарушает это правило — три сотни первых пони (или около того) появятся на свет явно не от своих предков. Но откуда же?

Говорят, когда-то давным-давно существовало двое непримиримых врагов, два племени пегасов — Алые Перья и Дождевые Тучи. Долгие годы вражды так и не принесли никому победы, а потому учёные мужи из обоих родов вознамерились узнать: действительно ли естество предписывает им противостоять друг другу или же преграду соперничества можно неким образом сломить? Тогда каждое племя избрало по одной пони. Кобыла из Алых Перьев уверилась, что вторая точно так же принадлежит Алым Перьям, а та — что будто встретила пегаску из Дождевых Туч. И, как только сие произошло, обе они вскорости сдружились, а их примеру последовали и сами племена.

Из сего мы делаем вывод, что естественная связь меж пони есть Дружба (а не её отстутствие). Однако существует также её противоположность, Вражда, и Равнодушие. Что означает сие наблюдение? Взглянем на иные разумные расы, с коими мы разделяем мир. Никто не отрицает, что грифоны, как правило, склонны к Вражде; хотя мало кому они нравятся, никто не питает к ним такой неприязни, какую питает один грифон к другому. Кочевники-зебры, с другой стороны, Равнодушны, ибо живут обособленно друг от друга. Мулы и ослы — самые Дружелюбные из всех; они, пускай и более открыты, нежели полосатый народ, пока ещё не чета нам.

Заметим также, что именно мы, пони, более всех владычествуем над миром. Всякий трактат о военном деле признаёт, что грифоны с лёгкостью превзошли бы нас в битве, однако внутренние склоки повергают всё во прах. Существуй грифоны, склонные к Дружбе, а не Вражде, они бы давным-давно установили своё господство. Но таковых нет, а потому по-прежнему царствуем мы. Посему Дружба — лучшая из связей натуры.

Более того, будет полной наивностью полагать, что лишь по чистому совпадению мир как будто создан специально для нас: трава под копытами одаривает нас обильной пищей, наши крылатые родичи властвуют над облаками, да и сами небесные светила во власти наших рогов. Ответ прост: вселенная желает нашего существования. Мироздание породило первых пони и наделило их самой достойной из связей естества, ибо тоже вожделело Дружбы и желало поделиться ею с нами.

Естественный мир участвует в том же самом круговороте Дружбы, Равнодушия и Вражды — и сие поясняет многие явления природы. Особенно самый главный из вечных вопросов — почему же вещь падает на землю, если её подбросить в воздух? Сочтём, что мир есть центр всего, окружённый вначале облаками, потом сферами солнца и луны, а в довершение звёздным небосводом. Чем ниже, тем всё крупней и крупней становятся вещи. Не Дружба ли тому объяснение?

Приподнимем мяч магией, а затем вдруг резко оборвём левитацию — и он упадёт. Естество шара зиждется на Дружбе, а посему он движется к центру всего, а именно земной тверди. Всё то же самое справедливо для любого тела: хоть для лёгкой палки, хоть для самого крупного чудовища. Пожалуй, лишь солнце и луна — примеры Равнодушных вещей, ибо они ни падают вниз, как Дружелюбные мячи, ни стремятся ввысь, как Враждебное пламя и пар.

Пони, а вернее пегасы, умеют летать, что есть Враждебное действо, потому как отрывает их от земли. Тогда неудивительно, почему из всех трёх рас наши крылатые родичи самые агрессивные и воинственные, а уж тем более это касается парящих в вышине грифонов. Нередки и иные наблюдения: самые высокие строения навроде королевских замков связаны с сильной Враждой, тогда как простые скромные хижины и тому подобное — с Дружбой, ибо те ближе всего к земной тверди.

Другие утверждают, что тела падают вниз из-за нисходящего ветра, а не потому, что по своей натуре склонны к тому — очевидно, что это в корне неверно. Не ветер ли так же склонен к Дружбе? Не потому ли все пони живут в одном месте, что оно есть центр мира, точно как и мир есть центр всего? Не движет ли теми изгнанниками, что покидают общество, Вражда или хотя бы Равнодушие? Неудивительно, что нам неизвестны границы мира: чем дальше уходит пони, тем сильнее естество тянет его обратно, а те же, кто не склонен к Дружбе, просто не возвращаются назад — ни так, ни этак мы не узнаем, что же открылось им. Кроме того, ветра могут дуть и по восходящей, но отчего-то ещё никто не видел, чтобы дом или дерево вдруг взмыло в воздух.

Взглянем же на подземный чертог, именуемый Тартаром, и его чудовищных обитателей. Тартар в нашем понимании располагается на обратной стороне мира; он купается в свете, когда наше небо окутывает мрачная тьма, и погружается в чернейшую ночь, когда для нас солнце входит в зенит. Если бы виной всему были нисходящие ветры, как пишут иные профаны, то каждое тамошнее чудище немедля низвергалось бы в пустоту, и мы бы никогда более не слышали о нём. Однако же если вещи натурой своею склонны к Дружбе и посему стремятся к центру вселенной, то и монстры падают в направлении, кое кажется им низом, хотя нам оно видится верхом. Если мы рассечём мир поперёк (так, что на верху будут наши дома, а снизу Тартар) и взглянем, то узрим, что движемся с ними в противоположных направлениях. У нас головы будут над копытами, у них же — вверх тормашками. Но, так или иначе, и мы, и они движемся к центру всего, а причина тому — Дружба.

Дружба — не обязательно нерушимый принцип; даже среди нас есть такие, кто, поддавшись веянию предрассудков, предпочитает воинственным пегасам и простакам-земнопони общество единорогов, тесно общаясь лишь с ними. И в этом нет ничего удивительного. Сие объясняется явлением, кое некоторые нарекли «притяжением». Определённые материи в непосредственной близости охотнее движутся друг к другу, нежели должны были бы падать вниз, а временами — друг от друга, причём с той же силой. Они вызывают неслабый отклик в иных телах, Дружелюбный ли или Враждебный, но точно не Равнодушие, с коим обычно тела относятся друг к другу.

Тем же объясняется, например, и явление грозы, кое возникает, если один или несколько пегасов достаточно потревожат тучу. Казалось бы, молния склонна к Вражде, о чём свидетельствует пламя, вспыхивающее в месте удара (а огонь, как я отмечал, подымается от земли ввысь) — но всё-таки она движется сверху вниз, а не наоборот. Посему очевидно одно: Вражда молнии с облаком гораздо сильнее, чем Вражда всеобщая, и перевешивает её стремление к небу. Если пегас взбудоражит облако снизу, а не сверху, то мы вероятно увидим обратную картину: разряд возникнет наверху тучи и взметнётся ввысь.

Невообразимое число тел в нашем мире — молния то, тучи или металлы, или ещё что — отчётливо напоминает разнообразие рас пони, хотя даже с полумифическими фестралами и гиппокампами оно блекнет в сравнении с многоликостью вселенной. Впрочем, сходства очевидны: как все наши народы разделяют узы Дружбы, но могут с Враждой относится друг к другу, так всякая материя схожа свойствами с одними телами и различается с другими. Пони одной расы временами могут разниться в личностях. Несложно догадаться, что таким же образом две или больше материи, составляющие одну вещь, на самом деле суть одно и тоже, ибо отличаются темпераментом, а не общей формой.

Как уникальная Вражда молнии превосходит Вражду всеобщую, так и сильная любовь или, на крайний случай, крепкая дружба превалирует над обычным законом у разумных рас — вот что мы обнаруживаем. Страстное желание быть с кем-то другим заставляет нас покидать собственные семьи, города, народы... Нетрудно сравнить подобное с притяжением тел.

Впрочем, нельзя полностью исключать и то, что существует Дружба по отношению к обществу, или «стадное чувство», коим его ещё называют. Как гласит закон Метки, вероятность возникновения кьютимарки обратно пропорциональна количеству уже имеющихся в обществе схожих кьютимарок. Её появление скорее ощущается сердцем, нежели рассчитывается умом — пускай так, однако никто не станет всерьёз отрицать, что метки хотя бы чуть-чуть, но подстраиваются под окружение пони. Потому в селении, коему хватает древесины, но недостаёт плотников, у кого-то заведомо появится метка, связанная с работой по дереву. Каковы естественные и культурные границы сего, однако, определить сложно, ибо за несколько лет до получения кьютимарки жеребята могут разузнать, что нужно их окружению. Как пони важны для общества, так и общество важно для пони.

По сим причинам и некоторым иным я страшусь за будущее рода пони, ибо мы и дальше продолжаем грызться и отдаляться друг от друга. Единорогов, земных пони, даже воинственных пегасов — всех нас объединяет Дружба, то чувство, на коем держится мир. Чем больше ненависти зреет в наших сердцах, тем сильней ожесточается погода и гибнет растительная пища. Диво ли, что вселенная, коя породила пони для дружбы, истребляет нас, ставших врагами? Насколько я, изгнанник, в праве судить, единственная наша надежда лежит в Дружбе, в стадном чувстве — в том, что объединяет все народы воедино. В Гармонии.

Присоединяйся, как говорят, или умри...