Мое сердце

Мое сердце

Подобрав полы легкого плаща, я сел на холодную железную скамейку в коридоре больницы и стал ждать. В коридоре никого не было, и было слышно, как в ближайшей палате доктор разговаривает со своим пациентом.

— Мази, используйте только мази. У вас слишком нежная шерсть.

— Но я купила флакон…!

В другом конце коридора что-то лязгнуло, и я не расслышал, что купила кобылка.

Белый кафель навевал скуку и холод. Я не чувствовал здесь сквозняка, но я все равно немного дрожал от холода, которым отдавал белый кафель больницы. Лампочки на потолке горели ярким дневным светом – из-за этого света я вспоминал прошлый декабрь, и мне становилось еще холоднее. Я потер шею, и стал смотреть направо, и вдруг поймал себя на мысли, что не помню, в какую сторону ушла медсестра. Коридор тянулся до бесконечности вправо и до бесконечности влево, и двери палат казались такими одинаковыми.

Из ближайшей палаты вышла кобылка, еще молодая, но уже подходившая к тому возрасту, когда слова «у вас слишком нежная шерсть» могут из предостережения превратиться в комплимент. Она оправила тонкую синюю блузку и повернулась налево. Проходя мимо, она чуть взглянула на меня и улыбнулась, а я не успел улыбнуться в ответ, о чем-то задумавшись. Пройдя мимо двух белых дверей, она снова повернулась и вошла в белую дверь с левой стороны коридора. Нужно не забыть, подумал я, что выход с левой стороны, а не с правой.

Далеко в конце коридора было видно большое окно – за ним мне казалось что-то зеленое. Дерево, наверное, клен. Вся больница была окружена кленами. Зря их здесь сажают. Когда-нибудь они засохнут и упадут на окна, и те разобьются вдребезги. Придется платить пегасам, чтобы они в воздухе распилили деревья на части и опустили по кускам на землю.

Я вспомнил, какой теперь был сезон. Лето, только начало июля. Сидя в этом холоде, я уже и забыл, что на самом деле сейчас лето.

Чихнув, я сунул копыто в карман плаща, чтобы достать платок, но мне попался какой-то конверт. Я вытащил его, запустив второе копыто в другой карман, и внезапно понял, что это такое. Я захотел положить конверт обратно, но вдруг опять о чем-то задумался, и оставил конверт рядом на скамейке. Достав из второго кармана платок, я утер нос, глядя при этом на конверт. Срок закончился неделю назад, но я обещал Фару, что дам ему время на дополнительную верстку. Печать началась позавчера вечером, а Фар отдал мне конверт два дня назад. Если бы я не забыл, он бы еще мог опубликоваться, но уже поздно. Я даже не читал его рассказ.

Положив платок обратно, я взял конверт и стал смотреть на маленькую марочку, стоявшую в левом верхнем углу. На ней был нарисован жеребенок, держащий в копытах синий шарик. Его лицо было радостным, он нешироко улыбался. Присмотревшись, я понял, что это не шарик, а наша планета.

В коридоре хлопнула дверь, и я спрятал конверт в карман. Медсестра шла ко мне, широко шагая и вглядываясь в блокнотик, который она магией перед собой несла. Когда она подошла ко мне, я поймал себя на мысли, что не запомнил, из какой двери она вышла.

— Как вас зовут? – спросила она, поднимая магией желтый карандашик.

— Это важно?

— Такие правила.

Я назвал ей свое имя. Она записала его в блокнотик.

— Вы его отец?

— Я его друг.

— Это ничего не значит.

— Для меня это много значит, — сказал я.

Она посмотрела на меня. Лицо ее было узкое и белое.

— Можете подробно рассказать, кем вы ему приходитесь?

— Я его коллега по работе. Мы с ним работаем в редакции через три квартала отсюда. Я уже говорил это по телефону.

Она записала мои слова в блокнотик.

— Могу я узнать, что с ним случилось? – спросил я наконец.

— Сломанное копыто, поврежденное горло. В остальном только легкие ушибы.

Она снова посмотрела на меня.

— Он был в шоковом состоянии, когда его сюда доставили. Потребовалось успокоительное. Вы знали, что ваш друг эпилептик?

— Нет, этого я не знал, — сказал я.

Она опять что-то записала в блокнотик.

— Я могу сейчас его увидеть? – спросил я.

— Можете, — ответила медсестра, затем убрала блокнотик в нагрудной карман и ушла вперед.

С минуту мы шли по прямому как стрела коридору. У самого конца мы вошли в дверь с правой стороны. За ней оказалась лестница. Ступеньки ее были выложены коричневым кафелем. Мы поднялись на второй этаж, вышли в коридор и, пройдя еще немного, остановились у двери палаты, которая нисколько не отличалась от дверей других палат.

— Он сейчас отдыхает, поэтому не задерживайтесь, — сказала медсестра и вошла в палату. Я прошел за ней.

В палате было душно. Медсестра приоткрыла немного окно, за которым была видна река, собрала склянки, стоявшие у небольшого шкафчика, и вышла. Фар лежал с левой стороны, почти у самой двери, в деревянной кровати, укрытый тонким летним одеялом. Переднее его копыто было перевязано белой повязкой. Кроме него в палате никого не было.

Глаза его были закрыты, но я сразу понял, что он не спит.

— Фар, — я взял его за плечо.

Он открыл глаза и улыбнулся. Глаза его казались напуганными.

— Как ты? – спросил я.

— Уже лучше, уже намного лучше.

Теплый летний воздух заполнял палату. За окном раздавался шелест деревьев.

— Ты хорошо устроился! – сказал я и тут же понял, как это было не к месту. Но Фар только снова улыбнулся.

— Там за окном клены. Ты их не любишь.

— Ну отчего же? Очень красивые деревья.

— Не любишь. Ты всегда злишься, когда видишь клены.

По коридору кто-то прошел. Я обернулся и посмотрел на дверь. Она была плотно прикрыта.

— Как так вышло, Фар? – спросил я, снова взглянув на него.

Он промолчал. Губы его были вытянуты, как бы еще растягиваясь в улыбке, но уголки их опустились вниз, из-за чего выражение его лица сделалось каким-то карикатурным.

— Ты не мог бы закрыть окно? — сказал он.

— Тебе не душно?

— Мне холодно.

Я подошел к окну. По середине реки плыл небольшой теплоход. На палубе я разглядел множество пони. Они бегали туда-сюда, словно танцуя. Я смог даже расслышать музыку. Потом я поднял копыто и закрыл окно.

— Фар, ты эпилептик? – посмотрел я на него.

Он поднял голову.

— Что?

— Ты эпилептик?

— С чего ты такое взял?

— Медсестра так сказала.

— А она с чего взяла?

— Говорит, ты был в шоковом состоянии, когда тебя сюда привезли.

— Чепуха, — он положил голову обратно на подушку. – А может… Не знаю, я не помню, что было, когда меня сюда привезли.

— Тебе дали успокоительное.

— В самом деле? – спросил он.

— Да.

Он шмыгнул носом и покачал головой, не поднимаясь с подушки.

— Не помню, ничего не помню.

Я подошел к его кровати.

— Ты помнишь, что случилось?

Фар посмотрел на меня. Лицо его очень осунулось.

— Помню.

Он пододвинулся в кровати и стал смотреть в окно.

— Я хотел съездить в редакцию, когда автобус уже ушел, и я остался стоять на остановке. Я просто… Я просто хотел спросить тебя, что с моим рассказом, попал ли он в печать. Я бы и так все узнал в среду, но я просто не мог ждать, мне очень хотелось спросить у тебя. А Карсы… мои соседи, они уезжали в кемпинг на неделю, у них был отпуск, они работали в театре. – Он говорил быстро, часто сбиваясь. – И они предложили подвезти меня, потому что нам все равно было по пути. И я сел к ним, и мы поехали. Мы ехали так до главного шоссе. Им уже нужно было поворачивать, и я попросил, чтобы они высадили меня, но мистер Карс сказал, что на шоссе опасно, и лучше он сделает лишний крюк, чтобы меня не сбили, и довезет прямо до города. Они всегда хорошо ко мне относились, — он замолчал на пару секунд. Дыхание его было тяжелым. – Потом этот жеребец, что ехал перед нами, слишком поздно включил поворотник, и мистер Карс успел его объехать, но не удержался и вылетел с шоссе, и машина тут перевернулась, и потом опять встала на колеса, и что-то ударило меня по горлу.

Фар замолчал. В коридоре было тихо.

— Что стало с ними? – спросил я.

— Миссис Карс умерла. Сломала шею.

— Мне жаль.

— Мне тоже, — сказал Фар.

— А того, кто не включил вовремя поворотник, нашли?

— Не знаю. Я ничего не помню, что было потом. – Тут он посмотрел на меня. – Я, кажется, не приду в среду.

— Конечно, — ответил я. – Только отдыхай. Главное, что ты жив.

— Думаешь, это главное?

— Разумеется. А по-твоему нет?

Он закрыл глаза. В палате становилось душно. Я встал, чтобы снова открыть окно, но тут Фар взял меня за копыто.

— С ними была их дочка. Маленькая, шесть лет, может быть, меньше. Она сидела на заднем сиденье, рядом со мной. Я даже не вспомнил про нее.

Я промолчал.

— Когда мы перевернулись, помню, я на пару секунд очнулся. Помню, я чувствовал, как жжет горло, и что по нему что-то течет. Мистер Карс еще держал руль и сидел весь сгорбившись, а миссис Карс отвернула голову к окну, но я сразу понял, что она умерла, потому что копыта ее были как-то странно вывернуты. И я понял, что слышу крик. Я не мог повернуть головы, но я увидел, что их дочка тянет копыта к голове миссис Карс и кричит что-то. Она была пристегнута ремнем и никак не могла дотянуться, но она кричала, и кричала, и вдруг я понял, что она кричит какие-то слова. И я прислушался, и услышал: «Мамочка, мамочка, спаси меня, мамочка, любимая, мое сердце, мое сердце», и понял, что это она кричит. Я сначала решил, что это кто-то снаружи. Я даже не мог подумать, что это она, потому что дети только верещат или просто зовут маму, а тогда она кричала совсем другие слова.

Он тяжело выдохнул. Я молчал.

— Понимаешь, ни один жеребенок не кричит такие слова, когда напуган.

Фар посмотрел на меня.

— Ни один, — повторил он и отпустил мое копыто.

В палате стало очень душно. Я нащупал застежки плаща и расстегнул их. В коридоре послышались шаги. Пока они приближались к нам, я не переставал смотреть на Фара, а он не переставал смотреть на меня. Дверь открылась и вошла медсестра.

— Вам пора, — сказала она мне. – Дайте вашему другу отдохнуть.

Я резко встал, и перед глазами у меня все стало синим. Фар еще немного посмотрел на меня, а потом повернул голову и стал смотреть в окно. Медсестра подошла к окну и опять немного его приоткрыла.

Выйдя из палаты, я спустился по лестнице, затем прошел по первому коридору до выхода, распахнул дверь, и оказался на крыльце больницы. Солнце почти было в зените, и стена ярких зеленых кленов, обступавших здание, шла до бесконечности в правую сторону и до бесконечности в левую. Я спустился на землю и перешел дорогу, на которой стояла машина. В ней я заметил ту самую кобылку, которой посоветовали пользоваться мазями. Она сидела на месте водителя, разговаривала с кем-то по телефону и одновременно что-то искала в бардачке. Я прошел мимо, и она не взглянула в мою сторону. Перейдя дорогу, я повернул направо и пошел вдоль парка, направляясь в сторону редакции. Я снова о чем-то задумался, как вдруг справа от меня раздался далекий гудок уходящего парохода. Он гулко заревел в окружающей тишине начинавшегося буднего дня, и мне показалось, что как будто во всем мире не было больше ничего, кроме этого самого гудка.