Снег перемен

Глава четвёртая «Муравьиная фуга»

Ей снилось, что она Муравьед. Большой и сильный, терпеливый, влюблённый в свою работу. Друг своим друзьям, любитель чая, музыки и чисел, — большой ценитель частностей и знаток цельных форм. Может, кто-то назвал бы муравьеда хищником, но ведь благодаря его стараниям в муравьиных колониях рождались реакции, стремления и чувства, желание бороться и жить.

Когда путы поддались, она попробовала стать Муравьедом. Было больно, мерзко, а ещё кисло во рту.

— Тшшш, Сноу, не плачь, всё закончилось. Ты храбро боролась, я горжусь тобой.

Сноудроп лежала в огромной мраморной ванне, пена пахла розовым цветом, о бортик скрипела до скрипа вычищенная спина. Мыться, мыться, мыться!.. Это ведь так здорово! Она обожала мыться и даже сейчас наслаждалась этим; вот только ей было больно, до скрежета зубов больно — как снаружи, так и изнутри.

Бесчисленные укусы покрывали тело: они горели от каждого касания, и даже от небольшой, случайной волны; а то, что она ощущала внутри, было уже не просто жжением — немыслимо жаркая звезда пульсировала, а в её центре пылала сплошная, бесконечная боль.

— Горячая ванна помогает, не правда ли?.. А когда яд рассосётся, ты будешь на седьмом небе от счастья. Пройти по краю и вернуться, это самое сильное, что есть в жизни, это ничем не заменить.

Она сжалась в комок, ощущая сильные объятия единорога, который всё почёсывал её за ушами и целовал в лицо. В этом не было ничего страшного, в сравнении с пережитым, но как же хотелось чувствовать рядом хоть кого-то не настолько чудовищного. Да ту же Кризалис: она ведь хорошая, и никогда не стала бы так с ней поступать.

— Как там ребята? — Сноудроп спросила, с трудом выдавив из себя фразу. Мысли спутывались, боль не давала сосредоточиться ни на чём.

— Осваиваются, веселятся. Наши снежинки уже пошли в дело, прямо сейчас принцесса съела свой пломбир и мирно почивает, а Кризалис болтает с каким-то жеребёнком. Винди, вроде как, у него голос нечёткий. Твой друг?

Сноу вздохнула, стараясь сосредоточиться. Говорить было лучше, чем не говорить. Она заговорила:

— Нет, не друг. Я подкармливаю их, а они всё равно смотрят на меня как на пустое место. Не знаю почему. У них же ничего нет: из дома убегают, в приют приходят только к зиме. Я просто думаю, что могла бы оказаться на их месте, сдайся мама. Но мама не сдалась, вот и я не сдаюсь.

— И ты не пыталась сблизиться, погулять с ними?

— Ну, да.

На самом деле она пыталась, отчаянно пыталась; по крайней мере в мечтах; но в реальности попытки умирали, стоило ей только услышать мимолётные беседы в жеребячьей компании. Да в точности как школьные «товарищи», они втихую посмеивались над ней, и никто не догадывался, насколько же у одной незрячей острый слух.

— Я не хотела их убивать… — прошептала Сноу. — Я даже комара убить не могу. Жужжит, жужжит сволочь, гоняюсь всю ночь, а потом всё равно выпускаю. Ненавижу. Не могу.

Она заговорила о муравьях. Меньше всего на свете хотелось, но всё равно заговорила. Как бы она ни старалась изгнать пытку из воспоминаний, этот ужас возвращался снова, и снова, и снова. Она вырвалась, упала — а потом вылизывала себя, кричала, давила и поедала их. Больше всего на свете хотелось забыть.

— А Кризалис без ума от этого. Чейнджлинги ведь агрессивны от природы, особенно когда голодные. Им требуется слить злобу на беззащитных, а ещё лучше настрадаться и жестоко отомстить. Думаю, эта игра с муравейником напоминает ей о доме. Её ведь убили бы, не сожги мы улей. Она хочет вернуть свой народ, но одновременно ненавидит всё связанное с ним.

Сноудроп вздохнула. Она уже давно знала, что в мире всё непросто: не всегда на добро отвечают с благодарностью, не всегда зло несёт заслуженную кару — а ещё изредка всё смешивается, всё сливается, так что хорошее от плохого не отделить.

Она никогда не обвиняла принцессу в жёсткости решений — ей ведь лучше знать; не хотела зла и бедолагам-чейнджлингам — сами ведь настрадались; но одно единственное могла сказать точно — единорог рядом был её врагом.

— Я уничтожу тебя, — она призналась.

Поцелуй достался щеке.

— У тебя неплохо получается, кусучая ты черепашка. Я о тебя скоро все зубы обломаю, а убить жалко, да и отступать нельзя.

«Ответное признание?» — Сноудроп удивилась. Она ждала молчания, может насмешки; но «черепашка», это было так по-жеребячьи, что аж уши поднялись. Из сотни обидных прозвищ в школе «черепашкой» её не называл ещё никто.

Жеребец продолжил с явным весельем:

— Чем займёмся сегодня? Завтрак готов, но обед с ужином мы можем состряпать вместе. Я могу поучить тебя танцам, но и прогулка к озёрам хорошая идея. Или полёт. Ты ведь любишь летать? А потом мы будем читать у камина, на твой вкус, или устроим музыкальный вечер, но тут уже выбор за мной, — единорог перевёл дыхание и продолжил чуть снизив тон: — А ещё можно поговорить о детстве и мечтах, как ты хотела. Не люблю открывать слабые места, но ты заслужила награду, выбирай с умом.

— Пыток… не будет?

— Нет, конечно же, даже самой сильной на свете кобылке нужно немного отдохнуть. Никакого насилия сегодня, никаких пыток. Только честность и открытость. Клянусь.

В первое мгновение она не смогла поверить, во второе и третье тоже. Секунды шли, а она лежала, затаив дыхание. Сутки отдыха, то есть уже не сутки, но всё равно почти двадцать часов — это же так много. Об этом она не смела и мечтать!

Может это обман? Насмешка?.. Но единорог рядом не смеялся, а только обнимал её, словно бы понимая, насколько ужасно для неё сейчас было бы остаться одной. Казалось, что по всему телу до сих пор ползают мелкие кусачие твари — она часто вздрагивала, но боль внутри постепенно улеглась.

* * *

Горячая вода обволакивала, ласкала измученное тело — из бассейна не хотелось вылезать. Сноудроп знала, что культурные пони едят за столом, достойно берут чашки копытами, ни в коем случае не чавкают — но прямо здесь и сейчас ей не хотелось играть в этикет. Впрочем, она не спешила, а ела как всегда аккуратно, ведь приготовленная с любовью пища заслуживала того.

На завтрак были блинчики с ягодной начинкой, большая миска с мягкой, сладковато-пряной рисовой кашей, а чтобы вкус не упрощался, к основе полагалась морковная соломка в кисловато-остром соевом соусе — не слишком жгучем, а ровно настолько, чтобы подчеркнуть главное блюдо. Ещё нашлась тыква с финиками, яблочное желе, крошечные кексы в медовой глазури, уйма фруктовых корзинок — слишком много еды, чтобы съела даже самая голодная пони, так что Сноу просто наслаждалась разнообразием стола.

— Как ты успеваешь? — она спросила, запивая блинчик маленькими глотками льдисто-холодного морса.

— Магия же. Тебе бы тоже было несложно, будь у тебя сотня конечностей, нечувствительных к порезам и огню.

Конечно… магия. Будь она единорожкой, она вовсе не страдала бы без глаз. Сноу представила, как ощупывает мир вокруг десятками бесконечно длинных, чувствительных крыльев; как касается каждого предмета в комнате, словно собственным языком; как может попробовать вкус и запах томящейся в печи пищи. Вот чему она отчаянно завидовала, но, увы, маленьким чейнджлингам не полагалось рога на голове.

— Можно рог потрогать? — она спросила, ожидая услышать отказ; но жеребец просто придвинул голову.

Совсем он её не боялся. Конечно, кто испугается малолетней незрячей?.. Даже если она вдруг сожмёт челюсть на основании рога, рванёт на себя — а потом будет бить и бить со всей силой пегаса, прямо по морде, пока голова навсегда не скроется под водой…

Мышцы напряглись, но вскоре расслабились. Глупые надежды. В драке у неё не было ни единого шанса — она ведь совсем не умела драться, да и меньше всего хотелось уподобляться врагу.

Сноу повернулась, прижавшись животом к животу единорога; копыта легли на плечи, губы коснулись гладкого и чуть колючего от волшебства рога. Малость подумав она вытянула язык. Вообще-то это считалось заигрыванием, культурные кобылки такого себе не позволяли — и уж тем более ни одна нормальная пони не стала бы ласкаться к тому, кто только что её пытал. Или стала бы?..

Вздох. Нормальные пони не попадали в такие передряги: нормальные пони сидели дома, выходили замуж, воспитывали жеребят — и всё у них было хорошо. И жили они здоровыми до старости, ничуть не беспокоясь за мир вокруг, потому что обо всём остальном заботились богини. А некоторые пегаски рождались невезучими, по-особенному невезучими: такими, что хоть жизнь и забрасывала их на вершину, но счастья это не приносило; а потом и вовсе похищали, оставалась только боль.

Сноудроп всхлипнула, и вдруг ощутила, как вдоль позвоночника спину поглаживает, а второе копыто жеребца опустилось на круп.

— Ты обещал, секса не будет.

— Насилия. В остальном тебе решать.

Секс ради облегчения ведь не считался насилием?.. Она не знала, мысли спутывались. И после всех укусов внутри так ужасно чесалось: той жуткой боли уже не было, но зудящее чувство сводило с ума. Ей казалось, что кто-то там до сих пор ползает, пусть даже единорог клялся, что вычистил всех.

— Ненавижу это, такой грязной себя чувствую… — Сноудроп приподнялась, ощущая на плечах и холке прохладный воздух; в щель уткнулся твёрдый массивный конец.

— Представь внутри себя огромное тёмное море.

— А?..

— Бесконечное море на дне твоей души, которое называется подсознанием. Оно несоизмеримо больше тебя. А ты расслаблена, ты разбита, твой разум погружается в глубину.

— Я не хочу, — Сноудроп мотнула головой.

— Нет, хочешь. Ведь в тебе нет ничего злого. Ты самая добрая пони на свете, тебе нечего бояться. И там, в глубине, тебя ждёт огромный добродушный зверь…

Единорог рассказывал дальше, чётким и ритмичным голосом: о море спокойствия, о тихом звере в глубине. Сноудроп не понимала, к чему всё это, но попыталась представить. Большое тёмное море. То есть тёплое, даже горячее… словно живущее в подвале замка добродушное существо. Вдруг всё стало просто до смешного — она обняла его, прижалась. Мгновение, и она уже ощущала его снаружи и изнутри.

Прозвучал тихий стон, и Сноудроп узнала собственный голос, но так, будто слышался он издалека.

— Обними своего внутреннего зверя, слейся с ним, пусть он станет частью тебя.

— Я… уже, — Сноу прошептала, и услышала себя лишь через мгновение.

— Умница. А теперь не задерживайся, возвращайся. И пусть он идёт с тобой.

Она попыталась всплыть, и тут же ощутила, как снизу мягко подталкивает. Запахи вдруг усилились: до мельчайших аккордов она прочувствовала розовую воду, смешанную с мятным ароматом шампуня; оттенки недавнего завтрака; жжёный и чуть хлебный запах жеребца. Она услышала его дыхание, ровное, хотя и учащённое; собственный стук сердца; пульсацию огромной штуки внутри.

— Аууу, — Сноудроп выдохнула со стоном.

Член плавно двигался в ней, так глубоко и сильно растягивая, что каждый толчок словно бы заканчивался в груди. Дыхание выбивало, сердце сдавливало — она ощущала, как о щель бьётся мошонка с нежной шерстью и парой крупных как дыни яиц. Но боли не было, только лёгкое жжение на границе усилившихся до предела чувств.

Сноудроп застонала, когда единорог крепче обхватил её; но он не давил, не принуждал, и даже не трогал магией. Она чувствовала жеребца под собой, свои копыта на его шеи, а внутри огромный распирающий конец. Темп был медленным, но на выходе спину аж до крупа холодило воздухом, а на входе она погружалась в воду по шею и чувствовала запредельно сильное давление, которое заканчивалось мягким ударом крупа о бёдра жеребца.

— Разрешишь присоединиться?

— А?..

Сильный поцелуй достался носу, губам. Она разжала зубы, языки сплелись; потекли долгие, очень долгие мгновения сбитого дыхания; мысли смешались. А тем временем тело всё покачивалось, вверх и вниз, вверх и вниз — постепенно она ускоряла темп.

Наконец, единорог оторвался.

— Если хочешь, я тоже оставлю роль. Войду в транс, буду свободнее. Хочешь?

— Свободнее?.. — Сноудроп мотнула головой. — Давай.

Копыта легли на плечи, её прижало, предельно глубоко она приняла жеребца. Дальняя стенка матки, невыносимое растяжение, давление, уходящее в грудь — бешеный стук сердца. Но той боли уже не было, а от дикого чувства заполненности даже зуд отступил.

Разум вдруг очистился: изредка возникали мысли, но не длинные, не грустные и даже не грязные; а приближающийся пик возбуждения превратился в долгий, почти музыкальный звук — и не сразу она осознала, что так постанывает сама.

Сноу покачивалась над бёдрами жеребца, а раз вверх и вниз двигаться не позволяли копыта, круп вращался то по часовой, то против часовой стрелки, изредка начиная смену движения с быстрого толчка вперёд и назад. Точка давление смещалась, срывая дыхание, язык вываливался изо рта.

И вдруг жеребец прижал её к себе, оттолкнул и притянул; оргазм пришёл в тот же миг; но движения бёдер усилились, копыта каменно-крепко обхватили бока — и пик всё не прекращался, словно десятки и десятки ярких искр следовали друг за другом, отвечая на биение сердца. Её стоны превратились в пронзительный крик.

— Ааааай!..

Сноудроп ощутила, как её приподнимает, поворачивает. Подбородок оказался на мраморном бортике ванны, ноги вытянулись вперёд и назад. Теперь жеребец стоял над ней, полностью управляя темпом секса, как и самим её телом. Внутри всё сжималось и разжималось, её била крупная дрожь.

Но страха не было, начисто исчезло чувство ужаса и беспомощности, а грубые ласки только распаляли огонь внутри. Сноу не понимала, что с ней происходит, да уже и не хотела понимать: она нашла себя кобылкой, дикой и бессловесной, которой хотелось внимания — а всё ужасное как будто уходило в пустоту. Был только этот миг и этот час.

* * *

Массивный жеребец прижимал её сверху; копыта сдавливали грудь; его мускулы напрягались, и в то же мгновение её тело тянуло назад. Внутри кололо, словно бесчисленными иглами, всё горело и саднило. Она ощущала каждую раздражённую муравьиным ядом ранку, каждый укус — время словно замедлялось — а затем член вдавливался в шейку матки, легко пробивая себе путь дальше, в клитор билось медиальное кольцо.

Сноу поскуливала, сбиваясь на хрип в мгновения особенно сильных ударов; внутренние стенки ощупывали член. Она чувствовала расширившиеся вены, неровности на краях головки, пульсацию широкого медиального кольца. Угол входа менялся, точка давления перемещалась то вправо, то влево — а жеребец всё ускорял темп.

Её захлёстывало, и спазмы влагалища становились резкими, беспорядочными; но как только оргазм чуть отступал она принималась массировать пенис бёдрами и внутренними стенками, стараясь сжать как можно сильнее и удержать внутри. Вход становился лёгким, стремительным — но выход она превращала в настоящее испытание для себя и жеребца.

Боль, напряжение, противостояние — всё смешивалось, всё сливалось, приправленное её тихими стонами и резкими выдохами единорога. Она чувствовала, как пульсация члена усиливается, яйца сжались — рогатый едва не кончал. А ей становилось всё хуже: толчки внутри превращались в доводящую до тошноты тяжесть, в мгновения передышки шейку матки начинало саднить.

Жеребец сдерживался, явно желая продлить себе удовольствие — и это едва не доводило до слёз. Она ускорила темп до предела, копыто прижалось к бугру на животе. Наперекор всему: собственному нежеланию, испугу, отвращению — Сноу вжалась до предела, и наконец-то ощутила горячие струи внутри.

Гонка закончилась, осталась только затихающая пульсация прижатых к половым губам яиц и её собственные спазмы. Особенно сильный оргазм постепенно уходил.

— Доволен? — тихо спросила Сноудроп. — Нравится кончать в тринадцатилетних слепых?..

Поцелуй в щёку был ответом, но после он заговорил:

— Хочешь, добавим остроты? Предлагаю игру на желание. Без магии, на равных. Кто выдохся, тот и проиграл.

«Желание?..» — она задумалась, стараясь унять непослушные медлительные мысли. Животные кобылки не должны были думать! И тем более говорить: от этого внутренний зверь пугался, гадостное чувство поднималось в душе; но у неё были желания, а вернее — нежелания, одно из которых перевешивало всё.

— Муравьи. Не хочу… никаких муравьёв.

— Ставка принята, — он поцеловал её в губы, копыто похлопало по анальному кольцу.

— Ставка принята… — она ответила, поморщившись.

Мысли ползали как ленивые черепахи, думать совсем не хотелось; но внутри ощущалась сила, желание, непривычная стойкость — что-то изменилось, то ли в теле, то ли в самой душе. Сноу повернулась, проворачивая член внутри себя, копыта легли на напряжённую мускулистую шею. Плевать, что ей всего тринадцать! Плевать, что у негодяя в сотню раз больше опыта!.. Кобылки выносливы — вот что она теперь знала точно, а маленькие чейнджлинги выносливее во много-много раз.

Взмах крыльев, и во влагалище остался лишь конец члена, плавное падение, и вскрик едва удалось сдержать. Сжатый туннель раздвинуло с огромной силой, в матку ударило, дыхание с хрипом вырвалось из груди. Но нет, больше она не собиралась расслабляться: никаких передышек, пока он не кончит, а потом ещё и ещё раз. И тогда он сдастся, а она ухмыльнётся ему в лицо.

— Обожаю видеть тебя в бою.

— В бою?.. — она резко выдохнула, чтобы продолжить на вдохе: — Да ты же мразь. Тварь. Хуже худших жеребят.

— Ха, я подчиню тебя. Ты станешь самой верной кобылкой на свете.

— Никогда!

Она сжалась вокруг члена; крылья резко опустились, поднимая в воздух — вывернуло едва ли не до крика — и тут же снова тело рухнуло вниз. Снова обожгло, сотнями злых искр вспыхнули укусы, внутренностям достался сильнейший удар. Казалось, будто её снова и снова протыкает огромным стальным прутом — но Сноу знала: жеребцы не железные. Никто в этом мире не железный! И если ей так больно, значит и мерзавец должен был хоть чуть, хоть немного страдать.

Она ударила его в нос.

— Не увлекайся.

— Да ты!

Единорог с силой обнял её, не давая пошевелиться, затем отпустил.

— За каждый следующий удар я буду отрезать кусочек от твоего крупа. Завтра. И заставлю съесть.

— Ты… — она всхлипнула, снова сжимаясь и покачиваясь над ним.

Ужас был мгновенным, подавляющим. Вновь она зашла слишком далеко! Но уже через пару мгновений Сноудроп ощутила, как страх отступает: словно туман, словно уходящая волна. Её внутренний зверь не боялся слов, он вовсе ничего не боялся, да и слова «завтра» он как будто не знал. И тогда она обхватила его ещё сильнее, и просто сделала, что хотела больше всего.

Отвести голову. Рывок. Удар. Лбом прямо по носу. И снова, пока не полетят горячие капли, пока нюх начисто не забьёт запахом крови. И после пятого удара она вдруг ощутила, как лицо намокает: медный привкус появился во рту.

И внутренний зверь вдруг испугался — дикая смесь чувств заполонила ум — он будто молил пощады: перед этим чудовищем, этим врагом. Она задрожала, прижалась, вытянула язык: с частыми выдохами Сноудроп принялась облизывать кровящий нос жеребца.

— Почему?.. — она выдохнула, заёрзав. Распирающий член внутри невыносимо давил.

— Я же говорил, ты добрая до самой глубины души. Гордись этим, ведь я горжусь тобой.

— Ненавижу.

— Заметно. Рубиновые сполохи страха спадают, цвет отчаяния почти исчез. Уже есть осознание, мерцает оттенок привычки, и первая золотистая струна укрощения охватывает твою душу, скоро подобные ей оплетут тебя целиком.

Она сжалась, мелко дрожа. Даже богиня не читала её! Могла, но не делала ведь. И в сны не заглядывала без спроса. Потому что это личное, глубоко личное — и если Кризалис можно было простить её природу, то какому-то рогатому вообще не полагалось такие заклинания знать!

— Это нечестно.

— Конечно. Я пошутил.

— А?

— Я же обещал не пользоваться магией. Хотя, струнку укрощения всё равно чую, Криз их так упорно рвёт, что это уже стало привычкой. Так и ловим мы друг друга, чтобы вырваться и снова поймать…

Он говорил что-то ещё, но Сноудроп не вслушивалась. Вновь стало грустно и страшно, снова заболело в крупе. Она пыталась призвать внутреннего зверя, но тот не отвечал, совсем не отвечал. Крылья поднялись и опустились, с силой она насадилась на член, — и боль вдруг ударила так резко, что слёзы выступили в уголках глаз.

— Хватит, не мучай себя, — единорог обхватил её, медленно вынимая.

— Я… муравьёв… не хочу.

Член покинул растянутое отверстие; внутрь хлынула тёплая, щиплющая шампунем вода.

— Сноудроп, умей сдаться, чтобы попробовать снова. Ещё не вечер. Когда захочешь, мы поборемся вновь.

Единорог обнял её, мягко покачивая, так что тёплая вода ласкала всё тело. Что-то зашуршало, заскрипело — на голову опустилось мохнатое полотенце, частый гребень оказался в зубах рогатого и принялся почёсывать самые чувствительные места.

Холка, плечи, кожа вдоль позвоночника, грудная клетка и бока — всё расчёсывало, всё отвечало жгучими вспышками боли. Но тот фантомный ужас — бесчисленные лапки на теле — постепенно проходил. Ванна действительно дала облегчение, и слыша тихое бурление уходящей воды Сноудроп уже не боялась. Совсем не боялась. Как будто внутренний зверь взял всё худшее и унёс к себе в глубину.

* * *

Вода ушла, полотенце обтёрло тело. Спросив её разрешения, рогатый просушил гриву заклинанием, и беспорядочные, мягкие как пух пряди теперь вились вокруг головы.

— Тебе идёт пушистость, не находишь?

Она согласилась. Всё равно хорошие косички умела заплетать только принцесса, а что до одной слепой, свободные причёски с детства нравились ей. Так и теперь, грива прибавила в объёме, стала немного неровной, но вскоре прикосновения жеребца создали текучий, словно водопадный узор.

Ей понравилась новая причёска, а ещё приятно было идти, ощущая на теле лёгкий словно перья, но пушисто-тёплый халат. Рогатый вывел её во внутренний двор, где пахло палой листвой и шелестела липа. Слышался шум бесконечного осеннего дождя, но на неё не падала ни единой капли, только свежая влага в воздухе щекотала нос.

— Немного гимнастики? — предложил единорог.

И она с охотой кивнула: с непослушными ногами так и так нужно было что-то делать. Можно побегать по коридорам, но ужасно не хотелось портить чистую одежду, да и чутьё подсказывало, что свободного времени будет не так много, — и лучше уж тратить его на план спасения, чем на отчаянные попытки снова научиться ходить.

Единорог что-то колдовал, цокая языком; она шагала, приседала и подпрыгивала — и постепенно движения становились легче, скованность уходила. Вскоре Сноудроп уже бегала по внутреннему двору крепости, следуя за стуком хворостины о камни впереди.

— Можешь ходить где захочешь, Сноу. Разрешаю даже полетать. То заклинание, что я вывел на твоём теле, даст направление на крепость, да и от падений защитит.

Она поморщилась. Вот богине, например, не требовалось разрисовывать подопечных от ушей до хвоста, чтобы дать немного защиты. И как же злило, что одна не очень умная слепая тогда заартачилась: уж очень не хотелось выделяться. А так, может, всё вышло бы иначе?.. И уж точно Кризалис не смогла бы так запросто подменить защищённую заклинанием пони. Более сильным заклинанием, а не тем оберегом, который достался ей вопреки «не хочу».

Но случившееся случилось. К драконам размышления — она просто старалась наслаждаться спокойным днём. Единорог показывал залы и проходы, подвалы и немногие жилые комнаты. Он нашёл набор баночек с пахучими снадобьями, изготовил ребристые таблички — и теперь привычные ей знаки указывали направления ко всем значимым местам.

Рогатый предложил комнату, довольно уютную, в окнах которой слышался шорох липы, а галерея рядом приятно пахла океаном. И ей бы даже понравилось здесь, будь она обычной пони; но копыто касалось брюшной пластины, а мысли были совсем не о том.

— Можно мне жить в подвале, где и остальные?

— Живи, — просто ответил единорог.

Сноу тренировалась, разбираясь в хитросплетении залов, галерей и выложенных грубым камнем тоннелей. Она находила пропахшие запахом чейнджлингов спальни, старалась избегать «муравьиной комнаты» и опасно гудящих провалов в стенах; а вот приятно пахнущая женьшенем крыша донжона наоборот привлекала, как и лежащий глубоко под ней подвал. Единорог туда не заходил.

Приближалось время обеда, желудок урчал; и вскоре спутник это приметил: с шорохом ковра и стуком копыт по неровному камню они вышли к кухонной двери. Той самой, обитой железом и смазанной до беззвучия петель. Слушая частые удары сердца Сноудроп стояла, прислонившись к стене. И да, проклятье, она боялась! Её здесь насиловали, её пытали — и никаких сил не хватило бы, чтобы толкнуть дверь. Единорог сделал это сам.

— Давай же, — он заговорил мягко. — Я научу тебя готовить. Хороший вкус, это отличная база, а ты почему-то замкнулась на холодных блюдах. Разве не хочется большего?.. Или мама не подпускала тебя к огню?

— Ну, да, — собрав всю силу воли Сноудроп шагнула через порог.

Быстрое движение вперёд и в сторону, глубокий вдох, и Сноу едва не потонула в вихре всевозможных ароматов. Пряно пахло анисовое масло, так напоминавшее запах Кризалис; чувствовался аромат базилика, имбиря и муската; а через горьковатую нотку кориандра пробивалась зелень, корнеплоды и грибы. Так много всего, но ей не привыкать — вскоре море вокруг разделилось на ароматные течения, а их источники потянули к себе.

Сноудроп глубоко втягивала воздух, обходя комнату, бок касался неровной горячей стены. Это была печь, большая и кирпичная, но любопытство вело дальше. Нашлись корзины с овощами и пучки сушёных трав, набитый мукой короб и несколько бочонков, множество глиняных сосудов с маслами и крупами — изрядный избыток всего. Впрочем, кухня была обставлена в идеальном порядке: вскоре Сноудроп уже с лёгкостью могла угадать, где что лежит.

Наконец, со вздохом она коснулась ребристого каменного стола.

— Эм, ты можешь извиниться за… сделанное?

Сноудроп ждала молчания, может даже насмешки; но единорог обнял её с негромким «извини». Просто обнял, без пошлости, без навязчивых ласк. Стало ли от этого легче?.. Сноу не знала, но ведь и мама, и принцесса всегда учили её извиняться за свои ошибки. И этого рогатого ведь тоже учили хорошему, не могли не учить! И это прорывалось, как бы он ни пытался играть в козла.

Ужасно хотелось верить, что во всём этом есть хоть какой-то смысл, пусть даже самый ничтожный шанс.

— Я неплохо готовлю салаты, могу свёклу с картошкой почистить… — Сноудроп начала, но вдруг ощутила лёгкое прикосновение на губах.

— Мы сделаем хлеб.

— Хлеб?

— Ага, первый шаг к настоящей кулинарии. Просто, вдохновляюще и очень вкусно. Хочешь учиться готовить — приготовь хлеб.

Что-то лязгнуло, появился запах дрожжей; зашуршала мука, перед носом опустилась глиняная миска; а вскоре заполнился и стакан прохладной воды. Смешать?.. Это было так просто, но услышав о следующем ингредиенте Сноу поморщилась — под выменем прижался второй глиняный сосуд.

Сжатие, растяжение; сжатие, растяжение. Единорог доил её — между прочим, совершенно неготовую к этому тринадцатилетнюю кобылку! — и миска постепенно заполнялась, звук падающих в слой влаги струек она не перепутала бы ни с чем.

— Это так нужно?

— Ещё как нужно. Немного молока, треть стакана масла, луковица и соль. А дальше работа с тестом, и я готов поспорить, твои нежные копытца справятся с этим лучше любого волшебства.

Голос его был увлечённым, даже восторженным, вымя сдавливало сильно, хотя и не больно. И Сноудроп начинала понимать: этот рогатый был из того редкого типа пони, как их — сложное название — перфекционистов! Которые или делают свою работу идеально, или пытаются, пока не рушат всё до победного конца.

— …Знай, Сноу, компоненты, это лишь четверть блюда. Ещё четверть, это конечная, тепловая обработка. А настоящее искусство кулинара в том, чтобы мыть, чистить и нарезать. Твой острый нюх, слух и нежные копытца в этом здорово помогут.

— Я умею чистить картошку…

— А промыть с щёткой? Узнать сорт? Перебрать?.. Будем учить тебя заново. И я рад, что ты родилась пегаской, ведь грязнопони безнадёжны. Мы даже огородничаем здесь сами, а единственный случай, когда я рискнул купить спаржу на рынке, закончился несварением у бедняжки Кризалис.

«Расист», — хотела буркнуть Сноудроп, но услышав конец фразы удивилась, переспросила.

— Да, диета чейнджлингов, это их главная слабость. Им требуются живые, чувствующие, в идеале разумные жертвы. Мой проект в первый год бы накрылся, начни я похищать жеребят. Впрочем, выращенные в любви и заботе растения сошли на замену. Тщательный отбор, модификация, предельно аккуратная кулинарная обработка, вот три составляющие успеха. И адаптивность моих подопечных, конечно же. В конце концов Криз смогла привыкнуть, теперь ей даже нравится что-нибудь вкусное, если подать с толикой сыра, сливочного масла или молока.

Сноудроп слушала в пол-уха, одновременно морщась от ощущений в быстро пустеющем вымени; незрячие глаза слезились. Вечно она забывала вовремя зажмуриться, когда работала с луком, а сейчас и вовсе приходилось шинковать его тончайшей соломкой, как велел единорог.

— Сноу, я вырастил хищных всеядными. Почему-то казалось, что ты это оценишь, — он проговорил смущённо.

Несколько мгновений она продолжала работать с луком, но ощутив прикосновение к шее остановилась, задумалась. Вчерашний день, превращение, дыры в бёдрах — вспоминать всё это было нелегко.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Да не за что.

— А ты не думал, что Криз, ну, сама по себе хорошая?

— Думал. И от этого становится по-настоящему больно. Я ведь убил друзей, чтобы спасти смысл своей жизни. Но если Кризалис вдруг станет обычной пони, то тогда смысла не останется совсем. Представь себе мир без снежинок, Сноудроп.

Она не знала что ответить, особенно тому, кто едва не убил и жестоко насиловал её. «Незадачи случаются», — вот что хотелось сказать, но насмешки, это так по-жеребячьи. Готовить было гораздо приятнее, а к возвращению Криз хотелось сделать что-нибудь вкусное. И горячее. Ведь стаканчик пломбира идёт ко всему.

* * *

Приятный жар исходил от печи, с тихим шорохом летали плошки и блюдца, шелестели шинкующие зелень ножи. Сноудроп поначалу чувствовала себя неловко в переполненной ожившей утварью кухне, но единорог объяснял дельные вещи, а если она вдруг отвлекалась, крупу доставался болезненный шлепок. Особенно обидный, потому что с методом «кнута и пряника» она сама согласилась — работало ведь.

— Итак, морковь нашинкована?.. Теперь обжариваем. Какие выбрать часы?

— Первые!.. — зад обожгло болью. — То есть вторые! До хрустящей корочки, до мягкости внутри!

Песочные часы перевернулись, едва слышно зашелестело. Рядом уже стоял набор таких же сдвоенных стеклянных вазочек, и половина из них отмеряли время — одновременно поспевали и плюшки на противене, и овощи в двух сковородах; а в остальных трёх постреливало прокаливаемое масло. Рогатый собирался готовить суп, но пока что компоненты только обжаривались и тушились, разве что на бобах вываривался бульон.

— Подготовка, Сноудроп, прежде всего подготовка. Нежность, забота, внимание. Начнёшь резать недочищенный овощ — блюдо испорчено; начнёшь чистить недомытый — Кризалис будет кривиться. Чейнджлинги ведь очень чувствительны, помни об этом. Прежде чем жарить главное блюдо, нужно так его подготовить, чтобы само запрыгивало на сковороду. Вот это я называю — профессионализм!

— Ага, — она потянулась. — А мои хлебцы уже готовы. Можно попробовать?

Зубы слегка куснули ухо, жеребец приобнял.

— Голодная?.. Подожди немного, хлеб нужно завернуть, чтобы дошёл. Вот тогда будет вкусно.

Правила-правила, почему нельзя сразу куснуть, если пахнет так замечательно, а корочка аж до звона хрустит?.. Впрочем, Сноудроп не спорила, разве что всё больше сомневалась, что из неё выйдет годный кулинар. Глаза-то заменить нечем, и даже «наставник» изрядно призадумывался, когда готовность требовалось определять на цвет.

— Что же, — он обнял её крепче. — У нас появилось свободное время, а секс на голодный желудок особенно хорош. Готова к новому раунду?

Сноу крепко зажмурилась, прижала уши. Да, она была готова — по крайней мере телесно: жжение внутри усилилось, по бёдрам текло. И с отвращением она теперь знала как бороться, но вот от нарастающей злости вперемешку с бессилием не помогало уже ничего.

— Можешь не спрашивать каждый раз? Бесит.

— С магией, в Криззи-стиле, или ваниль?

«Гррр…» — она едва не зарычала. «Без пыток, без насилия», — он обещал, но как будто видеть не видел, что она чувствует! Сноудроп искренне не понимала, что Криз нашла в этом подонке. Нельзя же любить только из благодарности? Или можно?.. Сноу не знала, да и не хотела знать.

— Слушай, как-тебя-там, — Сноудроп выдохнула, пытаясь унять гнев. — Да делай что хочешь! Всё равно ведь сделаешь. А я назло всему найду хорошего жеребёнка, подружусь с ним, мы будем уважать друг друга. Мы поженимся в двадцать, у нас будут замечательные дети. А у тебя не будет ничего!

— Будет, — он возразил.

— Ха!

Крылья поднялись и опустились, Сноудроп запрыгнула на стол. Ребристая поверхность мерзко тёрлась, укусы на животе принялись саднить — но чихать ей на это хотелось. Гнев, ненависть, отвращение — раньше Сноу терпеть не могла худшие чувства, но теперь начинала понимать. Если так лупили, ласкали, а затем снова лупили — нужно было держаться хоть за что-то, да хотя бы за ненависть к худшему в других.

— Давай в Криззи-стиле, — Сноу сказала громко. — Раз уж я вместо неё.

Жеребец похлопал её о круп, перевернул. Пара мгновений, и спина оказалась на ребристой поверхности стола, крылья раскинуло, ноги высоко задрало.

— Скажи «снежинка», если будет тяжело.

«Ага, и признай поражение», — она подумала, внутренне содрогаясь. Но резкого входа не было: пенис лишь коснулся щели, после чего лёг между сосков. Конец прошёлся по телу, скрипя о брюшную пластину, прижался к груди; а рядом легла плошка с мягко пахнущим оливковым маслом.

Со всё-таки прорвавшимся вздохом она принялась смазывать член: копытом вниз, копытом вверх — марая так тщательно вымытое тело. В это же время магия поглаживала анус, постепенно растягивая: скользкие капли поднимались по толстой кишке.

— А ты чистая, податливая, тебя хорошо разработали. Давай придумаем, чем Кризалис отблагодарить?

— Ну, она хочет знать, что ты её любишь. Любишь ведь?

Губам достался быстрый поцелуй, жеребец не ответил; вместо этого бёдра подняло, и копыта принялись массировать края отверстий: от четвёрки верхних и широких, до пары самых чувствительных на икрах. Сноудроп невольно застонала.

— Принимаешь ставку?

— Ага. Если обещаешь кроме муравьёв не резать меня. И покажешь свои истинные чувства Кризалис, она ведь так ждёт.

— Хорошо, — ответил он после пары мгновений молчания. — Но играем всерьёз, спуску не дам.

И ведь не дал. «Подготовка?» — нет, не слышали. Член прижался к анальному отверстию, надавил. И вдруг стало больно, невыносимо тягуче-больно. Смазка, опыт с хитинистыми, расслабленность — ничто не помогало, он был попросту слишком большим! Она поднатужилась, попыталась поёрзать — и ощутила на бёдрах крепкий захват. Жеребец поднялся на стол, прижимая её всем собственным весом, давление усилилось до скрежета зубов.

— Ты… порвёшь же!

— Уже сдаёшься?

С переходящим во стон рычанием Сноу потянулась навстречу, обхватила копытами спину жеребца. «Я справлюсь, справлюсь», — твердила она себе, стараясь призвать то дурацкое море спокойствия и всю свою кобылкину суть. Но, проклятье, внутреннему зверю это не нравилось! Кому, вообще, мог понравиться этот грязный, неестественный секс?!

И вдруг член скользнул выше. Прямо к щели. Плавным и невероятно глубоким движением жеребец вошёл в неё.

— Аааахр… — Сноудроп выдохнула, извиваясь.

Мгновенные спазмы прошлись по влагалищу, внутренние стенки со всей силы обхватили пенис — но он был таким скользким, даже с предельным напряжением ей не удалось его удержать. Выход, и снова вход — жеребец засадил ей по яйца, легко преодолев шейку матки. И снова резкий скользящий выход — Сноу ощутила подступающий оргазм.

Она взвизгнула, задёргалась; разрядка наступила мгновенно; все мускулы словно превратились в масло, бессильно подрагивая тело растеклось по столу. И тут же с невероятно освобождающим чувством член вышел из неё; мгновение ожидание; и снова надавил. В заду вспыхнула резкая боль.

— Ай! — она сжалась, — Ты!..

Он вошёл внутрь. Продавил, растянул, расширил — мышцы ануса бессильно сжались вокруг широкого, неровного по краю конца. Она дрожала, боясь ощутить текущий на хвост ручеёк крови, но ничего ужасного как будто не случилось — боль постепенно уходила, оставляя только чувство огромного напряжения внутри.

— Сноу, а в тебе что-то есть! Казалось бы, мессианский комплекс, скука-то такая. А стоило чуть потрепать, вот и хитринка, вот и темперамент, и даже нежность в глубине. Не удивлён, что Криз в тебя влюбилась, ничуть не удивлён.

— Слушай, ты можешь просто выебать меня? Молча!

— Неа, скучно же.

— Ненавижу.

Ещё она ненавидела ругаться, ненавидела спорить — но терпеть жеребячьи выходки уже не оставалось сил. Жеребята ведь неплохие, она знала: пусть ей доставалось в школе, пусть пришлось хлебнуть от Кризалис и ребят — но ведь сволочи потому и сволочи, что за ними тянется неподъёмный воз проблем. И нельзя винить других за то, что они бесятся от боли! Ей ведь тоже бывало больно; больно до холода, до пустоты в душе; но её спасали, а значит и она могла спасать других.

Но этому мерзавцу было скучно. Скучно! Словно он знать не знал, как она страдает, или хуже того, словно это было для него нормой жизни — относиться к другим как к неочищенной картошке: с шутками, с прибаутками ошкуривать и рубить. А затем снова возвращалась игривость, нежность, неподдельный интерес. Её бедную душу качало как маятник: от надежды к отчаянию, снова и снова — и внутри словно бы слышался хруст.

* * *

Жеребец не спешил, чуть продвигаясь вперёд и вскоре отступая, по бёдрам елозило медиальное кольцо. Хватка магии разжалась, давление тяжёлого тела сверху тоже исчезло — копыта теперь лежали над плечами, а грудь лишь слегка касалась груди. И Сноудроп постанывала сквозь сжатые зубы: ощущения сзади были отвратительными, но то, как клитор прижимало и потирало шерстью едва не заставляло её кончать.

Передние копыта обхватывали шею жеребца, задние его бёдра. Она чувствовала начало каждого движения и старалась расслабиться, принимая удар, и изгиб кишки понемногу распрямлялся. «Тело кобылки способно на многое», — говорила Кризалис, и Сноу старалась возвращаться к этой мысли каждый раз, когда вдруг становилось больно, а к сердцу подступал холодный комок.

— Хлебцы готовы, хочешь?

— Нет!

Она не хотела смешивать лучшее с отвратительным. Нужно было закончить, заставить этого негодяя излиться, а уже потом достойно поесть. Ведь если даже еда будет с привкусом грязи, то что тогда останется от её жизни?.. Разве что чистый, всегда чистый снег.

— Давай сменим позу, — она попросила. — Ты нечестный. Я даже двинуться не могу.

— А ты честь с честностью путаешь, глупышка. Формализм, вот лучшее прибежище предателя. Попробуй тоже, с твоим-то характером тебе точно понравится на смыслах играть.

— Да пошёл ты.

И он обнял её крепче, а затем вдруг поднял над столом.

— Ааай… ты?!

Единорог усмехнулся:

— Суп сварился и скоро поспеет, пряности пропитывают рагу, да и десерту не мешает отвлечься. Пошли в столовую? Соберём на стол, тебя потренируем, а там уже и нормально поедим.

Он шагнул, поддерживая её передним копытом — но лишь для собственного удобства! — вся тяжесть тела висела на её сжавшихся за спиной единорога ногах. А внутри давило, чуть отступало, и снова давило — с каждым шагом член всё злее растягивал её многострадальную прямую кишку. Но что было самым тяжёлым, это трение шерсти о клитор. Вперёд и назад, вперёд и назад — прямо о мягкий, уже скользкий от её соков подшёрсток — это доводило до иступления, слёзы собирались в глазах.

— Ааау… хватит! Свалюсь же!..

— Сдаёшься?

Она сжала зубы, стараясь удержать оргазм, застонала. Тянулись мучительные шаги. И вдруг мелькнула шальная мысль: «А какое мне дело?» — стоило разжать копыта, и кое-кому мало не покажется. Хрусть, и сладкое чувство отмщения. И в этом не будет ни капельки её вины — предупреждала ведь.

Копыта разжались.

— ААААЙ!!!

Вместо падения она повисла на детородном органе. Всё внутри невыносимо сжало, растянуло — бедное лоно будто расплющило в блин. Оргазм был мгновенный и ужасающе сильный. На бёдра брызнуло, ноги забились. А рогатый всё так же невозмутимо шёл вперёд.

— Ты что… железный? — она выдохнула, дрожащими копытами цепляясь за спину жеребца.

— Ты тоже, — он усмехнулся. — Я же заколдовал тебя, чтобы не поранилась случайно. К сексу это тоже относится. Показать?

— Что?.. Нет!

Единорог склонился, мимоходом дунул в ноздри; и вдруг язык стремительно лизнул по глазам. Она заморгала.

— Жуть как хотелось в нос куснуть. Но нет пыткам, значит нет пыткам. Завтра укушу.

Скрипнула дверь, потеплело; вновь Сноудроп услышала треск камина и шум дождя за узкими окнами — это была столовая, ещё одно место ужасных воспоминаний. Но не только ужасных: слабый запах корицы заставил чаще дышать, и на самом краю чувств она ощутила тот особенный, анисовый аромат Кризалис. Как же её не хватало…

— А как там ребята?.. Вернуться к обеду?

— Едва ли, — жеребец сказал ровно. — Прямо сейчас она охмурила стражника, а толпа уличных жеребят заканчивает с дворцовой кухней. Что не стащили, то испортили, обеденный зал хотят сжечь.

— Эм…

— Верь в неё. Я же верю, хотя душу бросает то в холод, то словно адским пламенем печёт.

Ну, да, от этого рогатого попахивало чем-то жжёным. Магия сказывалась?.. От принцессы пахло озоном, когда она не в духе, от простых пони потом и злостью, а чейнджлинги и вовсе были одуряюще ароматными. Но приятно ароматными, в отличии от некоторых жеребцов. От неё же самой теперь пахло чем-то молочным, словно ванильным пломбиром, а ещё кобылкой в первой охоте. Это сводило с ума.

— Можно вопрос? — она спросила, чувствуя, как спина касается мягкой обивки дивана, а член внутри пробивается особенно глубоко. — Ты… Мой запах на тебя сильно влияет?

— Дикий стояк. Но в твоём распоряжении теперь два отверстия, пользуйся этим. Устала, чередуй.

«Как щедро», — она потянулась, попробовала перевернуться. Член сзади уже не ощущался как раздирающий внутренности кол, клитор приятно тёрло и прижимало, но поза «кобылка снизу» всё равно была невыносимой. Никакой свободы, никакого контроля — только объятия этого самовлюблённого козла.

— Достало, — она выругалась. — Или меняем позу, или я признаю поражение. А потом плюну тебе в лицо.

— У нас будут потрясающие жеребята.

— Убью.

Она опёрлась ему о плечи, дёрнулась со всей силы — и вдруг с удивлённым ойканьем оказалась на полу. На очень холодном, пусть и покрытом пушистым ковром. А ещё без объятий. Пустой.

— Эм, слушай, — она выдохнула и снова вдохнула. — Да, я ненавижу тебя! Что в этом такого?! Ты же полное чудовище! Тебе, вообще, наплевать, что перед тобой живая кобылка, которую где-то любят и ждут.

— Забудь об этом. Хочешь быть чейнджлингом, соответствуй. Прячь чувства, адаптируйся, манипулируй.

— Ты!..

— Меня для тебя, вообще, не должно существовать. Просто условия среды. Паршивые условия, из которых ты должна найти выход.

Копыта прижались к лицу, да так сильно, что челюсть разболелась. Снова этот мерзавец издевался, но, проклятье, в его словах было здравое зерно. Она должна была выбраться, помочь ребятам — и ничего более. Богиня всегда говорила: «Лишние ссоры не нужны», — да и одна слепая сама это прекрасно знала. Просто выбраться — вот всё, что ей нужно. Но не любой ценой, только не любой ценой.

Несколько резких вдохов и выдохов, и злоба чуть улеглась, она заговорила:

— Ладно, я проиграла. Давай просто поедим и поговорим о чейнджлингах? Ты ведь, вроде, писал книгу о них?

Жеребец её нежно погладил, помог подняться. Вскоре они уже лежали бок о бок на мягких подушках, о стол звенели графины и блюдца, а вокруг с тихим шорохом закружились листы.

— С чего же начать. Начну с происхождения лучших хищников этого мира. Самых адаптивных, самых живучих, и самых специализированных. Ведь чейнджлинги, стоя на вершине пищевой цепи, способны питаться только единственным её звеном. Разумными, чувствующими, одушевлёнными созданиями, такими как мы…

* * *

Единорог говорил увлечённо; вступление закончилось, и теперь он скользил по ключевым темам: от анатомии чейнджлингов до их этических учений. Оказывается, были даже такие! И Сноудроп слушала, подняв ушки: ведь каждое слово было важно, исключительно важно — а когда она что-то не понимала, то копыто прижималось к брюшной пластине, и вопрос сам срывался с языка.

Первая лекция не затянулось надолго: рассказав лишь основы единорог предложил несколько тем. Питание меняющих облик, охотничьи привычки, размножение — самое важное, что можно рассказать в первый же день, и что должен освоить каждый маленький чейнджлинг.

— Жаль, мы не можем погрузить тебя в естественную среду, — единорог посетовал в конце речи. — Но я попробую что-нибудь придумать. Главное, ты должна запомнить — чейнджлинги другие. Очень изменчивые, очень пластичные, слабовольные от природы. Тот стресс, что сейчас испытывает Кризалис в Кантерлоте, ничуть не меньше твоих мытарств здесь.

«Ага, стресс», — Сноудроп вздохнула. Она уже не представляла, что будет с её репутацией через месяц, если каким-то чудом ребята не попадутся. Грабёж дворца в первый же день, раскрашенные статуи сада — этого мало?.. Увы. С помощью некого «Винди» весёлая компания собиралась взяться за магистрат.

— Ты можешь их вернуть? — она спросила, потирая лицо копытом.

— Ужасно хочется, но нет, не стану. Кризалис взрослеет, ей пора научиться самой добывать себе пищу и управляться со скотом. Жаль, что учить некому, но я верю в её интеллект, хитрость и природный инстинкт.

— Но их же убьют, если раскроют!..

— Давай закроем тему. Они или перебесятся, или умрут.

«И я следом за ними…» — Сноудроп опустила голову, поджав уши.

Она ждала продолжения лекции, но вместо этого зашуршало, на грудь опустился мягкий бумажный фартук; а уже через мгновение послышался гулкий отзвук заклинания, нос затопил замечательный аромат. Свежайший, хрустящий до шороха хлеб, сезонный овощной суп, нотки пряностей и обжаренных корней.

— Благодарю, ценю, смиренно принимаю, — единорог сказал с оттенком печали. — Ты замечательно вкусная, Сноудроп.

С тихим «ага» она тоже куснула хрустящий и полный нежного мякиша ломтик. Казалось бы, куча дрожжей, пшеничная мука, молоко и оливковое масло, но лепёшка оказалась потрясающе приятной, пусть и простой, однотонной на вкус.

— В творении душа творца, Сноу. А сияние наших душ, это единственная пища для твоих новых друзей. Поэтому забудь о моральности, забудь о мнении толпы, не упускай ни единой возможности творить.

— Ага, — она потянулась, и обхватив миску передними копытами, хлебнула густого супа. Разваренные бобы и пятнышки оливкового масла, хрустящие кусочки овощей. Солоновато и пряно, немного островато, с мягким послевкусием. Наверное, это тоже было предпочтением чейнджлингов, а может и у рогатого проявлялся собственный стиль.

Сноудроп ела молча, ведь хорошая еда заслуживала внимания, да и единорог мало что говорил. В этот раз она знала, что обед состоял из единственной перемены, поэтому даже попросила добавки, когда миска показала дно. Вкусно же, а к тому же увлекательно. Пряности сливались с овощами в единую композицию, но у каждой морковки, если распробовать, был собственный вкус.

Корнеплоды не фрукты, природа не создавала их на съедение. Но и хлеб тоже пекли из размолотых зародышей трав. Значило ли это, что с точки зрения природы пони мало чем отличались от чейнджлингов?.. А может и были хуже — ведь Сноудроп уже знала, что хитинистые усваивали только направленные чувства, или их сосредоточение — ткани чужих тел. И молоко было ничуть не хуже крови: даже вкуснее, если привычку переломить.

— Сноу, готова продолжить?

— А?

— Я рассказал о питании чейнджлингов, время поделиться знаниями о выборе жертв…

Единорог рассказывал дальше: о похищениях младенцев и юных девственниц, о видах подменышей и месте их в иерархии роя. А ещё о том, как важен личный контакт, согласие и внимание; о том как одна глупая слепая оказалась идеальной жертвой — настолько идеальной, что окончательно сломала ослабленный за годы заточения инстинкт.

«Неудачи случаются», — снова хотелось фыркнуть, но рогатый говорил так вдохновлённо, будто уже давно придумал, как всё исправить. И, наконец, она спросила напрямик:

— Так что за план у тебя на меня?

— Ещё не поняла. Занятно, — он хмыкнул. — Что же, раз уж обещал открытость, расскажу. Хочу сделать из тебя верную рабыню для моих подопечных. Не задавайся, будь умницей и милашкой, и твоя жизнь обретёт новые краски. Всё у тебя будет хорошо.

Для подопечных… ну конечно же. Он что, считал её совсем дурой? Жеребята, как самые мелкие, так и здоровенные, вечно себя оправдывали. Кто же признается, что ему нужна кобылка для плотских утех?..

И вот этот рогатый, распоследний злодей, тоже мнил себя свободным — а на самом деле все пони нуждались друг в друге. Кобылки и жеребцы, жеребята и жеребята, жеребцы и жеребята — всем хотелось быть вместе. И ведь без секса всегда можно обойтись — потому что дело не в сексе, дело в доверии к другим.

Внезапно мелькнула мысль, что не всё в мире сводится к одной незрячей. Может, этот рогатый тоже боялся и ненавидел, вот только не себя, а несчастную кобылку рядом с собой?..

— Скажи пожалуйста, ты меня ненавидишь?

— Нет, — он ответил кратко, но через несколько секунд продолжил: — Я ненавижу, когда в работе возникают лишние переменные. Ты проблема, Сноудроп, я плохо тебя знаю и потому опасаюсь. Будь предсказуемой, не путайся под ногами, и тогда мы сработаемся. Ты сильная личность, я буду тебя уважать.

«Уважать», — она мысленно повторила. Кризалис тоже обещала уважение, вот только какое-то странное. Ведь хорошие королевы не отдают на съедение дракону любимых друзей. Или отдают?.. Если дракон подавится, это ведь победа, а храбрые королевы не стоят за ценой…

Сноудроп мотнула головой, сжала зубы. Пятнадцатилетние кобылки не играли в богинь! Или в королев!.. Не важно, ей просто хотелось хоть кому-нибудь доверять. В смысле, полностью, как себе — чтобы не чувствовать себя игрушкой, или пешкой в чьей-то партии. И что бы не говорил о чейнджлингах этот рогатый, Кризалис была другой: настоящей, наивной, не очень умной — потому что умная королева сделала бы всё иначе.

— Я тут подумала, — Сноудроп начала негромко. — Всё ведь могло быть совсем не так. Кризалис бы просто съела мороженое, и мы бы разговорились. Без похищений, без насилия, без всей этой боли и суеты. Я бы рассказала о себе, она о себе, пусть и не всю правду, нам было бы весело вместе. Через пару-тройку месяцев мы бы поцеловались, может попробовали бы что-нибудь не очень пошлое. Я познакомилась бы с её братьями, а потом и с тобой.

Сноу покачала головой, затем заставила себя обнять жеребца.

— Мы бы гуляли по городу, ели мой пломбир и твою вкуснейшую пиццу. А потом вы предложили бы взять меня сюда. Думаешь, я испугалась бы путешествия? Да ни за что, я же пегаска, я всегда мечтала побывать в каждом местечке Эквестрии. И я не испугалась бы секса, не испугалась бы странного, и даже от боли бы не ныла. Мне ведь правда хотелось нового! Но с друзьями, которым я могу доверять.

Со вздохом она потёрлась о щёку единорога.

— Вы бы дали мне право отказаться. Ну, та же «снежинка», например. И когда захочу возвращаться домой. Но я бы не отказывалась, я ведь хоть и трусиха, но очень, очень любопытная. Может, я даже муравейник бы попробовала, если без укусов и убитых муравьёв. Вот зачем было так делать?.. — её передёрнуло. — Но ещё не поздно всё исправить. Я ведь ненавижу ненавидеть. Я могу простить.

Она замолкла, с дрожью ожидая — и отчаянно, отчаянно надеясь! — а единорог всё молчал.

— А ведь неплохая атака, надо запомнить, — он усмехнулся, как будто про себя.

«Атака?!» — Сноудроп сжалась. Да она же всю душу в речь вложила! А он, он будто оплевал в ответ…

— Тебе похоть все мозги проела?!

Он засмеялся:

— Может и так. Ты такая милая, когда бесишься. Обожаю тебя.

— Да пошло оно всё!..

Жутко захотелось снова врезать в нос насильнику, но тот был быстрее — объятия сомкнулись, мордочку с силой прижало о тёплую грудь. Тогда она укусила, и вдруг почувствовала, как клыки пробивают кожу: рот заполнил медный привкус, запах крови ударил в нос. И от этого стало страшно, до ужаса страшно — она затряслась.

— Эм, извини.

— Да ладно тебе. Ты можешь простить, это как день ясно, и что делать с этим я не знаю. Черепашка ты толстобокая, сложно с тобой.

— Я не толстобокая… — Сноудроп вздохнула. — Но ты подумай над моим предложением, пожалуйста, подумай. Зачем быть чудовищем? Зачем делать зло ради зла?.. Это ведь никому радости не приносит, даже тебе самому. А если больно оглядываться, ну так мне тоже больно, я пойму, я буду с тобой.

Он нежно почесал её за ушком, и от этого стало чуть спокойнее на душе. Вдруг, правда одумается?.. Ведь так хотелось, чтобы всё исправилось: всем было хорошо, и никто, совсем никто не пострадал. А ещё хотелось отомстить, убить, уничтожить — взять Кризалис и бежать на край мира, чтобы точно не нашёл. И эта буря чувств словно разрывала — Сноудроп уже не знала, чего хочет, а чего боится больше всего.

* * *

Сноудроп ёрзала, стараясь не слишком отвлекаться. Несколько часов длился рассказ о жизни чейнджлингов, и, ну, там было очень много о размножении; а единорог описывал так увлечённо и с такими подробностями, что у неё невольно намокали бёдра. Всё внутри чесалось и зудело, мурашки бегали по ногам.

— Первая течка, Сноу, это лучшее время для оплодотворения. Похищенного жеребёнка оплетают, держат на пике сексуальных фантазий и долго, очень долго подготавливают. В конце он с радостью принимает потомство королевы, чтобы кормить их, согревать, и по сути стать третьим родителем. Ведь именно тогда крохотные чейнджлинги учатся менять облик, они подстраиваются под носителя и даже перенимают его черты.

— Эм…

— А достойно исполнившего роль жеребёнка принимают в семью. Чейнджлинги очень рачительные создания, они чувствуют верность и глубоко ценят послушных жертв.

Сноу вздрогнула, когда ощутила прикосновение к спине. Неспешное копыта закружило вокруг поднявшихся крыльев, разминая побаливающие мускулы; крупу достался лёгкий шлепок.

— Уже не так внимательна? Что же, понимаю, перейдём к практике. Заодно попробуй отыграться, если ещё не забыла, чего хотела добиться от меня.

— Не забыла… — она ответила, мотнув головой.

Истории о чейнджлингах были жуткими, то есть жутко интересными, а вот скатываться обратно к унылому сунь-вынь совсем не хотелось. Но что с рогатого взять. Наслушавшись о всех этих феромонах и афродизиаках, она уже хорошо представляла, как жеребцы западают на запах течной кобылки. Не так уж чейнджлинги отличались от пони, если зайти с такой стороны.

Живот прижимался к животу, бёдра к бёдрам: жеребец сидел на крупе, а часто пульсирующий пенис прижался к холке, мимоходом задрав её хвост.

— Приступим? С магией?

— Угу. Только дай мне начать.

Сноу поднялась на задние копыта, расправила крылья. Твёрдый пенис прижался к влажному месту. Это был десятый раз, или двадцатый? Всё спутывалась, всё сливалось: она уже не помнила, сколько раз делала это с чейнджлингами, а сколько раз обслуживала этого негодяя. Опускаться было не так уж тяжело, даже приятно — телу хотелось ведь.

— Ааау… — она застонала.

Подняться, балансируя на бёдрах жеребца, опереться о плечи, и снова вниз. Тяжёлый удар достался шейке матки, затем второй — через несколько мгновений расслабленный вход поддался: член протолкнулся в совсем не предназначенное для него место, снова надавил. Растяжение стало невыносимым, сбилось дыхание — но она держалась, пока ягодицы не коснулись яиц.

— Мандарин хочешь?

— Аа?.. Давай.

Запахло нежными цитрусами, заскрипела шкурка — и поднявшись в очередной раз Сноудроп с удовольствием куснула дольку. Кислый сок, сладкий привкус, приятно ощутимые колбочки — вкуснятина же. Она обожала мандарины, и нередко объедалась ими, когда Клаудсдейл пролетал вдоль южных морей…

Вдруг что-то коснулось её под хвостом. Появился запах оливкового масла — шероховатый предмет заскользил, прижавшись к анальному кольцу.

— Эм?..

Надавило, с силой протолкнуло; упругий на ощупь и довольно крупный фрукт засел внутри; а затем единорог поднял её выше, и снова опустил. С дико распирающим чувством член скользнул в задний проход, а бедный мандарин, истекая соком, ухнул куда-то в глубину.

— Какая ты неловкая, — вздохнул единорог. — Кризалис бы страшно расстроилась. Ты должна быть внимательной, нежной, осторожной. Может, не спешить с мандаринами, яблоко возьмём?

— Что?! — она вздрогнула, внезапно поняв суть игры: — Я что, инкубатором должна быть?!..

— Тебя ещё готовить и готовить. Как ты собираешься служить королеве, если с собственным телом справиться не в состоянии?..

Очередной мандарин прижался сзади, она едва не зарычала. Кислый сок раздражал было позабытые укусы, всё внутри зудело. Зачем так делать? Мучить, издеваться, портить хорошую пищу?.. Новый удар, и бедный фрукт проник дальше, вместе с остатками первого — жеребец вошёл в неё по медиальное кольцо.

— Вот видишь, совсем несложно. Нежность, контроль, развитые мускулы, со временем всё к тебе придёт. Ты будешь с лёгкостью принимать дюжину крупных томатов, и после часа гимнастики ни один из них не лопнет. Вот тогда Криз будет тебя уважать.

Сноудроп поморщилась, стараясь протолкнуть подальше скользкий от масла шероховатый фрукт. Третий мандарин уже прижимался к основанию хвоста, четвёртый и пятый лежали на бёдрах — а сколько их всего она даже не хотела знать. Мерзко ведь. Вот Кризалис умела сделать даже самое странное увлекательным, а рогатый рядом попросту раздражал.

— Как там ребята? — она спросила, кое-как приняв третий мандарин.

— Командуют парадом. Вместе со стражей, местными и жеребятами тушат магистрат.

Мордочка вжалась в плечо единорога, болезненный стон едва удалось сдержать. Она уже не столько за себя боялась, сколько за потерявших голову товарищей. Вдруг убьют кого-нибудь ненароком? Вдруг сами пострадают? Вдруг попадутся?.. Принцессы ведь не пожалеют, никто не пожалеет — услышав столько о меняющих облик она понимала это как никогда раньше.

Никто не жалел чейнджлингов, но Кризалис всё равно бывала доброй. По крайней мере пыталась: изредка, с большим усилием, не понимая толком сути идеи — и как будто всему миру наперекор. И если катающийся как сыр в масле рогатый вырос таким мерзавцем, то, проклятье, как можно было это не уважать?!..

В круп болезненно шлёпнуло.

— Ты опять в облаках витаешь, Сноудроп. Разве не стыдно? Сосредоточься. Тебе нужно многому научиться, а я не хочу тратить вечность на тебя.

«Гррр», — она едва не зарычала. Вот всё бесило, но отношение, будто ей оказывают услугу, заставляло и без того саднящий круп адским пламенем пылать.

— Хм, злишься, ещё один мандарин пострадал. Время перейти к оральному сексу. Готова испытать себя?

— Гррр, оральный-шманальный! Да я же не разбираюсь во всём этом! Забыл что ли, ещё позавчера я девственницей была?..

В круп снова шлёпнуло, ещё больнее и обиднее. Пятый по счёту мандарин протолкнулся сзади, Сноудроп ждала очередного сбивающего дыхание удара, но единорог вдруг начал переворачивать её. Медленно и плавно, так что хвост свесился на брюхо, а крылья широко раскинуло в стороны. На мгновение чувство верха и низа пропало, закружилась голова.

Секс вниз головой?.. Глупость-то какая. И пусть она теперь знала, что чейнджлинги иногда делают это в полёте — да и пегасы тоже! — но не в такой же безумной позе. Падать ведь страшно, до ужаса страшно — ей не раз приходилось падать, носом прямо в облака, пока крылья не подчинились. И даже мамы не было рядом: потому что дурацкие правила лётных курсов, где родителям совсем ничего нельзя.

Она висела в хватке магии, подбородок упирался в основание члена, а нос в одуряюще пахнущую мускусом мошонку. Единорог поглаживал её, но почему-то не спешил.

* * *

Текли секунды, горячее дыхание обдувало влажную щель, мандарины в заду неприятно тянули. Сноудроп чувствовала, как по животу текут капли сока — то ли её собственного, то ли от безжалостно раздавленных плодов. И каждая влажная дорожка чесалась — словно снова по ней бегали сотни и сотни кусучих муравьёв.

— Да чего ты ждёшь?..

— Любуюсь. Ты такая красивая: розовая внутри и угольно-чёрная снаружи, с перламутровым отливом панциря, бирюзой в гриве и этими потрясающими мурашками на коже спины. Да кому нужны пушистые, если чейнджлинги так прекрасны?.. И в отличии от наших самовлюблённых кобыл готовы на всё.

«Шовинист», — она вздохнула, поёжившись. И вдруг очередной выдох превратился в удивлённый стон — язык коснулся клитора, плавным движением жеребец лизнул, а затем принялся посасывать и ласкать.

— Это нечестно.

— Да ладно тебе, заслужила. Будешь помогать?

Дрожа от подступающего удовольствия она потянулась, передние ноги обхватили член жеребца. Вверх и вниз, вверх и вниз, она поглаживала его грубоватой кожей венчиков и пястей, а копытами массировала основание. Хитинистым это нравилось, но рогатый подонок совсем не выдавал себя.

Её постепенно приподнимало, оттягивало назад. Вскоре ласкать основание стало неудобно: копыта едва опирались о бёдра, а подбородка коснулся широкий неровный конец. Слишком широкий. Она едва не лопалась, принимая его сзади — а тут ведь и челюсть, и зубы. Хотя, какое её дело?.. Быстрый обхват, наклон, и она куснула его в край.

— Не боишься, что откушу?

Копыта обхватили бока гораздо крепче прежнего, щёлке достался быстрый поцелуй.

— Ничуть не боюсь, — он ответил шутливо. — И ещё одно, Сноу, обещаю, что бы ни случилось, я не убью тебя.

— Нравлюсь?.. Так пожалел бы, дубина.

С тихим смешком жеребец лизнул её внутри. А затем снова, и снова — он ласкал попеременно её клитор и особенно чувствительную точку на входе влагалища, а ещё покусывал, оттягивал, раздвигал. Удержаться было невозможно — и чувствуя тягучую муть в голове она вновь застонала, горячая влага брызнула изнутри.

— Сможешь принять глубоко в рот? Заставишь кончить, сразу победила. Кончишь двадцать раз подряд, победил я.

— Тридцать раз.

— Идёт. Сумеешь «снежинку» шифром отстучать?

— Сумею… — она буркнула, стараясь потянуться. Задние ноги затекали, бёдра неудобно прижимало к плечам и шее жеребца. Она бы могла даже придушить его. Могла ведь?.. Было слишком страшно, чтобы так запросто попробовать; хотя и хотелось, ужасно хотелось.

Она поморщилась, касаясь губами неровного края члена.

— Будь ты жеребёнком, я бы отлупила тебя.

— Будь я жеребёнком, я бы тебя вовсе не заметил. Я жил работой, Сноу, жил призванием, только с возрастом я стал замечать лучшее в других…

— Заткнись!

Сноу разжала челюсть со всей силы, потянулась вперёд. Край головки, середина, копыто с другой стороны — шипя и кривясь от растяжения она всё-таки протолкнула в рот эту огромную штуку. Язык отдавило, зубы едва не впивались в отжатые губы — и особенно мешали клыки.

— Хфф?.. — она выдохнула, стараясь устроиться поудобнее. Единственное копыто упиралось в бедро жеребца, и отчаянно скользило.

— Доверься мне.

Мгновение передышки, ещё мгновение, а затем жеребец неспешно начал её опускать. Член упёрся в нёбо, отжало основание языка. Сноудроп боялась тошноты и рвоты, но этого не было — только давление и доводящая до хрипа тяжесть. Гланды вжало в горло, придвинутое к шее копыто ощутило уходящий дальше огромный бугор.

— Мффф… — она выдохнула, но не успела набрать полные лёгкие воздуха.

Дыхание прервалось, страшное растяжение перешло в пищевод. Помня опыт с Кризалис она принялась заглатывать, но это почти не помогало — слишком большой конец попросту продавливал себе путь. В нос вжалось медиальное кольцо, и одновременно с этим она почувствовала, как член входит в желудок — уже опустевший после еды.

Кольцо проскреблось, ещё больше разжимая челюсть, с нарастающей болью член упёрся о что-то в животе. Это было её пределом, она больше не могла! И как будто поняв это единорог задержался, а спустя пару секунд потянул её круп обратно наверх. Так же медленно, с невыносимым трением, член освободил дыхательное горло, остановился во рту.

— Хааа… Хах… — она быстро задышала.

— Слушай, Сноу, а ведь неплохо. Да что там «неплохо», просто божественно для первого раза! Быть тебе королевой орального секса, если научишься работать языком…

«Языком?..» — в заполнившей голову мути она разобрала только это слово. Язык и правда ужасно прижимало, он дрожал — а ещё он был узким и длинным, раздвоенным на конце. С огромным трудом она заставила эту гибкую штуку обернуться вокруг члена, слегка его сжать.

И в тот же миг жеребец снова потянул её вниз. Горло, пищевод, вход в желудок. В этот раз он насаживал гораздо быстрее, а ещё ощутимо глубже — удар о стенку желудка отдался болью внутри. Она захрипела, задёргалась; обёрнутый вокруг члена язык едва не затянуло в горло, и вдруг стало вытягивать, когда круп потащило обратно вверх.

— Да, Сноу, это твой талант! И у тебя есть все шансы на победу, если постараешься.

Она застонала, чувствуя, как член двигается обратно — и одновременно с этим клитор обхватили жёсткие губы, что-то уткнулось в щель и в растянутое мандарином анальное кольцо. Надавило, протолкнуло — холодные прикосновения магии ощутились внутри. И в то мгновение, как член вошёл в желудок, заполнившие её прямую кишку фрукты тоже двинулись: одновременно, словно их связывала невидимая цепь.

— Хррф… — она захрипела на выходе, за которым лишь через пару мгновений последовал очередной заход. И тогда она вся задрожала, едва не сжимая зубы. Всё внутри содрогнулось, тело сжал несильный, но резкий оргазм.

Язык то вытягивало изо рта, то затягивало обратно; мандарины двигались внутри; а ещё были губы на клиторе, сильные объятия, одуряющий запах разгорячённого жеребца. Её живот намок от соков и пота, на лицо капало, всё тело саднило. Следом за вторым оргазмом сразу же последовал третий и четвёртый, слившиеся с удушьем и ударами в глубине, а вместе с пятым она ощутила, как сзади прижимается очередной плод. Два плода!

— В кобылку твоего возраста королева откладывает до сотни яиц. Твой желудок и кишечник, матка и мочевой пузырь, каждая полость твоего тела. Сначала некрупные, подобно этим фруктам, яйца будут расти, постепенно растягивая и расширяя. На долгие месяцы ты станешь носителем и большую часть срока проведёшь в долгом, полном пиковых фантазий сне.

— Хффф… — Сноудроп фыркнула. Глупый рогатый хотел её запугать. Понятия он не имел, что она чувствовала, когда на бёдрах появлялись эти дыры, а в кожу живота врастала роговая броня.

Пятый и шестой, седьмой и восьмой — в её природные отверстия входили шершавые и лишь чуть смоченные маслом плоды, а следующие один за другим оргазмы опережали их. Пятнадцатый и шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый — чувствуя удушье и невыносимое трение внутри она кончала снова и снова, едва не сбиваясь со счёта. Копыта потирали горло, обвивший пенис язык дёргало с каждым движением — но жеребец почему-то не кончал.

* * *

Двадцать седьмой, двадцать восьмой оргазм. Всё тело дёргало уже слабеющими спазмами, в голове совсем помутнело. Вдыхая при первой же возможности Сноудроп старалась работать: она массировала яйца и основание члена передними копытами, сжимала задние ноги вокруг шеи жеребца. Она даже зубами поиграть пыталась! Но рогатому было на всё наплевать.

Она не могла сдаться! Она не хотела муравьёв!.. И потому из последних сил держалась.

Двадцать девятый оргазм. Сноу в отчаянии захрипела, копыта принялись со всей силы бить в бёдра жеребца. Длинные цепочки мандаринов ходили внутри тело, уже входя и в матку, и заполнив до предела толстую кишку. Она сжимала их, некоторые лопались и вытекали, но им на смену тут же приходили новые. Кислый сок раздражал укусы, желудочная кислота чувствовалась во рту — а сил держаться совсем не оставалось.

Тридцатый оргазм. Сноудроп расслабилась, мелко дрожа. Мыслей не осталось, воли тоже, ослабевшие мускулы уже не могли сжиматься, тело как масло текло. И вдруг она почувствовала особенно глубокий и болезненный толчок внутрь — желудок как будто сдвинуло, нос вжался в пару крупных как дыни яиц. Они запульсировали, одновременно с частыми спазмами члена — что-то потекло в глубину.

Бессильно она положила копыта на бёдра жеребца. Не хотелось уже ничего. И она ждала так, чувствуя, как исчезают последние ощущения, как по ногам бегают мурашки и уши накрывает ватная глухота. А потом как открылось второе дыхание — она забила копытами со всей силы, захрипела; дикий ужас поднялся в глубине души.

— Ты великолепна, Сноудроп. — жеребец потянул её наверх, постепенно освобождая.

С влажным звуком член покинул горло, вырвался изо рта. Дикий хрип, и она задышала. Не было кашля, не было мыслей, только дыхание и воздух, заполняющий словно бы всё внутри. Она сжимала бёдра о шею единорога, передние копыта зажали рот — и что-то густое текло изнутри, сбивая дыхание, горячие капли падали вниз.

— К-кровь?!..

— Нет же, трусиха.

Она расплакалась, прижав копыта к груди. Всё внутри саднило, в горле стояла невыносимо горькая кислота, перемешанная с солоноватой спермой — и вдобавок ко всему она висела вниз головой. Но с последним единорог всё-таки сжалился — он перевернул её, крепко обнял; широкий язык коснулся уголков глаз.

— Я… проиграла.

— Продолжим? Время ужинать, но ради хорошей кобылки можно и пропустить.

— Кхх… горло болит.

Он поцеловал её в губы, язык коснулся зубов. Мгновение, и в ушах зазвенел отзвук заклинания. Единорог отстранился, и что-то прохладное, пахнущее ванилью зависло перед ртом. Это было мороженое. Нежный и чуть колючий от крупных снежинок пломбир — один из той коробки, которую она делала для уличных жеребят. И было это всего лишь пару суток, а казалось, вечность назад.

Она откусила немного мороженого, проглотила. И как только холодный комок прокатился по горлу, слёзы снова потекли рекой. Горячие и такие солёные на вкус. С каждым кусочком пломбира боль понемногу отступала, внутри холодило — но как же тяжело было на душе.

— Я… я не понимаю, как до сих пор держусь.

— Тебя воспитали волевой. Как и меня, как и я Кризалис. Жаль, что мы по разные стороны баррикад.

— Да… — она выдохнула, — жаль.

Лишь через долгое время дыхание восстановилось. Единственный вопрос кружился в голове:

— Как там ребята? К ужину вернутся?

— Едва ли, у них и без нас королевский ужин. Вино, музыка, юные девственницы. В твоём «Сахарном домике» сегодня оргия, и уйма, уйма довольных уличных жеребят.

Сноудроп скривилась, замотала головой. Её бросили? Чтобы портить других, совсем беззащитных?.. Кризалис ведь сделала это однажды… Да нет же! Негодяй лгал, играл на чувствах — он же так хотел её сломать. И она должна была держаться: во что бы то ни стало, вопреки всему.

* * *

Время шло, а она всё сидела, чуть ёрзая на бёдрах единорога. Он вытащил цепочку мандаринов из её вагины, снова вошёл сам, но двигаться не спешил, как будто наслаждаясь этим чувством тяжести и давления — или что там чувствовали берущие тринадцатилетнюю кобылку жеребцы?..

— Ты хочешь ещё? — Сноудроп спросила, обтирая слёзы о грудь единорога. — Я смогу, если по-нормальному, то есть не в рот.

Без лишних слов он поднял её, пенис почти выскользнул из влагалища. Одно плавное движение, мгновение боли, и он проник до предела: ягодицы прижались к бёдрам, внутренние стенки плотно обхватили напряжённый член. Слишком твёрдый, слишком тяжёлый — даже по меркам совсем не маленьких хитинистых жеребцов.

— Кризалис… изменила твоё тело?

— Нет, я же не трутень. Это они мои питомцы, а я их бог.

Это чудовищное, зашкаливающее самомнение. Она уже не представляла, какой силой воли обладала Кризалис, чтобы годы — годы! — терпеть этого негодяя. Постоянно под наблюдением, без шанса сбежать, без единой возможности отомстить. И что бы ни творили друзья в Кантерлоте, она уже ничуть их не винила; злость в сердце собиралась как огромное, жгучее пятно.

Было тяжело, мучительно и мерзко; и возбуждения ни капли не осталось, хоть зови внутреннего зверя, хоть не зови. Но она старалась не плакать: копыта потирали бугор на животе. Силы иссякали, подстёгнутая чейнджлингами выносливость подводила: кобылки сильнее, она знала, но возбуждённый жеребец рядом как будто вовсе не уставал.

Магия задрала её задние ноги, копыта принялись массировать основания крыльев — во всё ускоряющемся темпе он принялся её насаживать и освобождать.

Она почувствовала прикосновение магии; несильное, обхватывающее бока; а копыта жеребца легли на бёдра, массируя пару верхних отверстий — спазмы внутри стали ещё сильней. Сноудроп не представляла, как это возможно, но после всего пережитого приближался очередной оргазм. Только вот удовольствия в нём уже не было: одна усталость и боль.

— Ааааа… — она застонала сквозь зубы.

— Хм, что-то мне это напоминает.

Единорог опустил копыта ниже, другую пару отверстий расширило до боли в ногах.

— Ааай…

И снова движение копыт, что вызвало переходящие один в другой стоны:

— Ооу!.. Еей!.. Ииии…

Послышались ноты клавесина, зазвучала флейта, и единорог, будто подстраиваясь под музыку, принялся массировать её ножные отверстия. Стоны срывались на взвизги, чтобы уже через мгновение перейти в короткий пронзительный крик.

— Я…

— Не отвлекайся! Звучи!..

И снова она застонала, не в силах произнести даже единственного слова. Копыта проникали в отверстия на бёдрах и икрах, стоны превращались во всхлипы, а всхлипы во вскрики — и постепенно темп музыки менялся, у вокализа появился собственный ритм. Она пыталась просить пощады, но голосовые связки не подчинялись! Совсем не подчинялись: голосом, словно флейтой, управляли лежащие на ножных дырах копыта жеребца.

Сноу не знала, сколько длилась эта странное действо. Едва не плача она дышала в короткие мгновения перерывов, распирающий член плавно двигался внутри — удовольствие подступало, но не достигало пика; усталость давила до ваты в ушах. Единорог больше не разговаривал с ней, а только ласкал, чередуя копыта с прикосновениями магии, а магию с короткими укусами, переходящими в горячие касания языка.

И она «звучала», не могла не звучать. Её тонкий сопрано играл главную партию в «Зимнем ноктюрне», вопли смешивались с инструментами фуги, а реприза часто заканчивалась недовольным ворчанием жеребца. Но он не наказывал её за ошибки, а только сильнее обнимал.

Музыка едва пробивалась через ватную глухоту, ласки вязли в окутавшей тело усталости, и даже преследовавшее весь день возбуждение развеялось. Но ей было приятно, вопреки всему приятно — словно что-то сломалось внутри.

— Сноудроп?..

— А?

Жеребец поцеловал её в губы, нежно и сильно: смешанная слюна заполнила пересохший рот. Она принялась глотать.

— У нас будут замечательные жеребята.

— Да пошёл ты.

Её прижало спиной к мягкой обивке дивана, толчки внутри стали особенно глубокими и сильными. Жеребец часто вынимал, и тут же возвращался, чередуя отверстия: член вбивался то в забитую шершавыми фруктами прямую кишку, то в её многострадальную матку. Наконец, она ощутила, как пенис запульсировал особенно часто — разжатые половые губы намокли, по бёдрам потекло.

— Да когда же ты устанешь…

Жеребец хмыкнул, массируя ей плечи и основания крыльев; распирающий орган внутри постепенно опадал. Дальняя стенка матки и её вход, верхняя половина влагалища — всё сжималось, возвращаясь пусть к открытой, но уже не так жутко растянутой форме. Она почувствовала, как медиальное кольцо выходит, а затем с потоком смешанных со спермой соков её покинул и весь член.

— Я… победила?.. — Сноудроп прошептала, едва не поперхнувшись слюной.

— Ага, начисто. Никаких муравьёв, невредимый круп, признание твоей любимой. Отметим?

«Победила…» — она не могла поверить. Или он поддался? Но тогда это вдвойне победа! Ведь он хоть чуточку, хоть раз, но всё-таки её пожалел.

— А как там ребята?

— Умаялись, дрыхнут. Видела бы ты Кризалис, как она валяется на твоей измаранной постели, в объятиях плюшевого бобра и пары пушистогривых жеребят. А морда такая довольная, словно переиграла всех…

Единорог рассказывал дальше: о счастливых чейнджлингах, спящих в обнимку с изрядно растрёпанными кобылками; о начисто сожжённом городском архиве; о том, какая ждёт диархию тяжёлая ночь. Он искренне веселился, и она не могла понять: вот как это ребячество сочеталось с жестокостью, с пытками, с изнасилованием до крови ни в чём не повинных жеребят?..

Словно разные пони жили в этом рогатом, и сейчас рядом с ней был не худший из них.

— У нас есть печенье. Хочешь?

— А?.. Давай.

Песочное, нежное, со вкусом мёда, имбиря и изюма — печенье и правда было замечательным. А ещё с обеда остался большой и кремовый тыквенный пирог. Они ужинали, хотя время, как поняла Сноудроп, уже давно шло к полуночи. Усталость постепенно отступала — а ведь она уже очень, очень давно была на ногах.

— Ты хоть доволен? — она спросила, нащупав носом щёку жеребца.

Он улыбнулся, хотя и не ответил. Послышался щелчок и едва слышный треск огня, потянуло дымом табачной смеси, что едва не заставило её чихнуть.

* * *

Текли мгновения, на краю слуха трещал камин, стучал дождь за окнами. Дымящая трава жутко раздражала, но Сноудроп не смела ни о чём просить. Может уберёт трубку, а может и откажет; может пожалеет завтра, а может и не пожалеет — внутри снова собирался тот мерзкий холодящий страх. Но куда сильнее давила усталость: глубокая и каменно-тяжёлая, она буквально прижимала её к груди жеребца: единственное копыто на холке казалось неподъёмной плитой.

— Моё предложение, — Сноудроп с трудом заговорила. — Помнишь?.. Я могу простить, пока другие не страдают. Я ведь чувствую, тебе не хочется мучить, ты обещал не убивать. Разве сложно сделать шаг дальше? Всего лишь один шаг, и мы встанем против этого вместе! И никакие угрызения совести нас не победят…

— Нас угрызения, как пытка, услаждают, Как насекомые, и жалят и язвят.

— А? Прости, не понимаю.

Единорог ответил с коротким смешком:

— Не обращай внимания, всего лишь строка стиха. В оригинале: «Мы кормим своё раскаяние, как нищие своих паразитов».

— Эм, нищие?

— Забудь. Я говорю о чувствах и скуке, настоящей скуке, когда бесполезен для мира, а дальше только смерть.

Она вдохнула, едва не закашлявшись; копыта крепче обняли жеребца.

— Я понимаю. Бывали дни в детстве, когда мне хотелось лететь куда-нибудь, пока крылья не перестанут нести. Но у меня была мама, не просто мама, а очень близкий, единственный друг. Мы засыпали и просыпались вместе, подолгу разговаривали по вечерам. И конечно же я гнала прочь глупые мысли, я никогда не посмела бы так ранить её!

— Вы и сейчас близки?

— Конечно! Я пишу каждую неделю, а зимой мы и вовсе живём вместе, мама тоже полюбила Кантерлот…

— Ладно, — единорог сказал, прервав её речь прикосновением ко рту. — Я тебе ничуть не доверяю, но это и не важно. Как насчёт встречного предложения. Я тебя отпускаю, Сноу, прямо сейчас, из уважения к твоей борьбе. Но ни меня, ни Кризалис ты больше не увидишь, мы покидаем Эквестрию навсегда.

Она оцепенела.

— Отвечай.

— Эм… Что?..

Уши поджались, копыта сдавили виски; она молчала; и только мысли испуганными птицами метались в голове. Ей хотелось домой, больше всего на свете хотелось! Забыть этот ужас — к драконам, к чертям — и глупых чейнджлингов, и их самозванного бога, и всю боль внутри. Но ничто ведь не забудется. Ребята останутся здесь, и каждый их день будет точно таким же: без единого шанса выйти, без надежды спастись…

— Отвечай, — повторил единорог.

— Я не могу.

— Верно, не можешь. Ты будешь драться, оправдывая это принципами, а на самом деле ради ярких чувств.

Она опустила голову, скривилась. Некоторые пони совсем ничего не понимали — вот как горох о стену! — как дурные жеребята, они видели только себя и свои проблемы, а потом переносили их на весь мир вокруг. И никакого умения слушать, никакого желания понимать. И уж если одной слепой хотелось стать чейнджлингом, чтобы видеть в других чувства, то этому рогатому хитиновое брюхо точно бы не помешало — да что там, только это могло его спасти!

— А Кризалис тебе уже предлагала, ну, стать чейнджлингом?.. Ты отказался бы, я знаю, но предлагала ведь?

— Да сотню раз.

Сноудроп кивнула. Значит, подруга тоже всё понимала: и любила, по-настоящему любила. Ведь кобылки влюбляются даже в таких мерзавцев, которые могут бросить их всего лишь из-за болезни жеребёнка. Из-за его слепоты. Иногда она думала, что сказала бы отцу, но на самом деле вовсе не хотела с ним встречаться. Как говорила принцесса: «Мысли прочь, из сердца вон».

Некоторых не исправить, это нужно было просто принять.

— Моё предложение…

— Ты милая, — жеребец сказал спокойно, — но не стоишь того.

Она потёрлась ему о грудь, вздохнула. Теперь оставалось самое сложное: продержаться до возвращения Криз, убедить её оставить пустые надежды — и уходить из этого проклятого места. Они справятся вместе: а если волшебник попытается преследовать, что же, тем хуже для него.

Больше она не чувствовала себя бессильной. Однажды она молилась для себя, и нашла в этом смысл жизни; теперь, с первым же снегом она будет молиться за ребят. И Зима их укроет, поддержит, защитит; и чейнджлинги тоже будут делать снежинки: ведь в снежинках надежда и уверенность, верность близким и верность себе.

— Я хочу поспать, можно?

— Спи.

Единорог обнял её, но спать с ним уж точно не хотелось. Сноудроп выскользнула, копыта опёрлись о покрытый ковром пол; частыми взмахами крыльев она поддерживала тело, но идти всё равно было нелегко. А нужно. Ведь нормально поспать она сможет лишь в единственном месте: где её никто не тронет, где приятно пахнет женьшенем и корицей, а ещё влажно и тепло.

— Я в подвал пойду. Можно пирог взять?

Единорог не сказал ни слова против, но и помогать не стал; впрочем, она и не нуждалась. Копыто нащупало край стола, нос втянул ароматы: по запаху тыквы нашлось блюдо с пирогом, по медовому имбирю ваза печенья. Ещё было что-то яблочное и что-то кофейное, нечто молочное и нечто арахисовое — но сил осталось немного, она не решилась перегружать себя.

С осторожностью Сноу перетянула поднос на спину, крылья поднялись, удерживая его по краям. Восемь неспешных шагов, и нос уткнулся в стену. Ещё дюжина, вдоль окон, и она нащупала угол, а чуть позже и дверь в коридор. С дрожью Сноудроп толкнула дверное кольцо, переступила порог — но ничто не останавливало — без помех она вышла наружу. Шаг, и ещё шаг — с глухим стуком камня под копытами удалось добраться до лестницы.

Только тогда она позволила себе зарыдать.

Сноу плакала молча, стараясь не уронить ценную ношу со спины. Всё уже было сказано, всё обдумано, она не находила других путей. Да и что могла найти слепая в этом проклятом месте?.. Но всё равно хотелось верить, что хотя бы для неё и Кризалис был какой-то шанс. Подруга ведь скоро вернётся?.. Сноудроп не знала, как долго сможет держаться без неё. До первого снега оставался ещё месяц: двадцать восемь долгих, бесконечно долгих дней.

Она спускалась, касаясь крыльями перил и осторожно переступая ступени; сердце часто билось, что-то болело в груди. За эту пару суток она уже выплакала столько слёз, что в глазах зудело, и несмотря на недавний чай снова хотелось пить. Впрочем, это не беда: друг напоит, а ещё поможет ей очиститься и обнимет, чтобы легче было уснуть. Но любит ли он пироги с имбирным печеньем?.. Она не знала, но несла подарок от чистого сердца: хотелось сделать приятно хоть кому-то, кто хорошо относился к ней.

Следуя за запахом женьшеня, от одной ребристой таблички к другой, она добралась до гулкого зала в подвале. Запах усилился, вокруг стало теплей.

— Доброй ночи, — она пробормотала, закрывая дверь за собой. — У меня есть пирог, печенье и немного мандаринов. А ещё мне очень, очень хочется спать.

Вздох, и копыта опустились в вязкую массу, мордочка окунулась в тепло. Сноу не знала, что ждёт её завтра, но не очень боялась. Ну, пытки и пытки, насилие и насилие — едва ли могло быть что-то хуже пережитого сегодня и вчера. Она чувствовала надлом внутри, но и новую силу: ту особенную, холодную и злую, какую не раз находила в хитинистой подруге. И если уж Кризалис держалась, стыдно было бы уступить.

Но нет, она не собиралась всего лишь держаться до первого снега: даже если чудовище не слушает, это не значило, что нужно просто сложить копыта и молчать. Слова, это оружие; знания, это сила — и теперь Сноудроп вспоминала всё, чему научилась у принцессы. Пусть у одной слепой забрали невинность, но не всё сводится к телесному — этот экзамен она собиралась с честью пройти.