Пока поёт свирель

Глава единственная

Клубы паровозного дыма и пара, сплошным потоком вырывающиеся из усталых труб, медленно растворялись в утреннем воздухе, опускаясь к каменным плитам перрона.

Сонные пассажиры, толкаясь и переругиваясь, спешили к массивным дубовым дверям, отделяющим перрон от вокзального здания, скрывающего глубоко в своём лабиринте ходов и залов заветный выход в город.

Броукен Хорн, буквально засыпающий на ходу жеребец цвета хакки, устало плёлся вслед за основным потоком пони, спешащих по своим делам. Ему-то особо некуда было спешить, разве что на свидание с тёплой мягкой постелью, кажущейся раем, по сравнению с восьмичасовой тряской на сидячем месте. Он мог бы, конечно, купить билет и в купейный вагон, но откуда у простого, не слишком усердного студента Академии такие деньги? Если честно, у него оставался последний десяток бит — как раз хватит доехать до студгородка, а там уж можно и у соседей занять.

Неожиданно внимание жеребца привлекло какое-то движение справа. Буквально самым краешком зрения можно было заметить молоденькую кобылку, открывающую какой-то длинный чёрный футляр. Заинтересовавшись, как и парочка других зевак, Броук подполз поближе.

Кобылке грязно-оранжевого цвета с растрёпанной и не менее грязной песочной гривой можно было дать от силы лет пятнадцать-шестнадцать. Глядя на неё, можно было предположить, что она живёт прямо на вокзале, приютившись в какой-то маленькой каморке, где когда-то уборщицы держали тряпки и моющие средства. В синих глазах, чистых как небо в погожий летний день, отражалась дорога, прохожие, парочка зевак и флейта, с трудом удерживаемая дрожащими копытами.

Но вот, глубоко вдохнув, поняшка прильнула губами к потрескавшемуся мундштуку кленового инструмента и по зданию пронеслись первые протяжные звуки.

Казалось бы, ноты заиграли, закружились вокруг зрителей, унося их в какую-то далёкую-далёкую страну. Флейта буквально пела в копытах молодой пони. Звуки, спеша наперегонки друг с другом, словно бы соревновались, чья история прекрасней. Одни рассказывали о далёких странах и великих героях, другие тихо шептали колыбельную, третьи шумели прибоем, а четвёртые… Четвёртые рассказывали про закат. Такого прекрасного заката Броук не видел ещё никогда в жизни. Он сверкал и искрился на морской воде, озаряя корабль красными лучами.

— Святая Селестия… — Послышался тихий шёпот из толпы.

Огромная толпа пони, среди которой были все: от бродяги, до аристократа, затаила дыхание, уносимая волнами звуков. Мелодия, словно морская пена на гребне волны, бегущей по бескрайнему океану, искрилась всеми цветами радуги. Но вот эта волна налетает на скальный гребень, и пена-мелодия с новой силой взмывает ввысь, даря всем своё великолепие.

Казалось, что прошла целая вечность, когда мелодия начала стихать. Всё тише и тише слышалось пение свирели в копытах маленькой поняшки. Всё дальше и дальше уходил мир грёз, уступая место серой реальности вокзала, орошаемого осенним дождём.

Пони, с изумлённым видом стоящие вокруг музыкантки, с изображённой на крупе тростниковой свирелью, начали медленно приходить в себя и, фыркнув, убегать дальше по своим делам. Кто-то бросал в футляр монетку, кто-то с гордым видом проходил мимо, изображая безразличие. Но на всех лицах отчётливо читалось, что они никогда не забудут того момента. Момента, пока поёт свирель.