Все началось с письма.
Как раз между тем, пока я ставила противни со сладостями с корицей в духовку и вынимала их, когда я остановилась, чтобы перевести дух, и решила прочитать стопку писем, которые принесла почтальонша. Один конверт, в частности, выделялся из остальных. Исходя из отправителя и стиля почтовой оплаты я могла бы сразу сказать, что это что-то не связанное с бизнесом. Обычно я бы пропустила предмет, или, по крайней мере, сложила бы его в постоянно растущую кучу материалов, которые мне посылают на регулярной основе фанатичные клиенты. В конце концов, владение самой высокооценённой кондитерской в Понивилле вносит значительный вклад в почтовый ящик.
То, что я обнаружила внутри, было простой просьбой. Пони, отправившая письмо, была своего рода музыкантом — лириком. Она уже написала народную балладу о жизни и временах Понивилля, но где-то в припеве позволила проскользнуть названию моего кондитерского заведения. Очевидно, от удара совести кобыла отложила распространение своей песни, ради единственного контакта со мной и обращения с вопросом: может ли ей быть разрешено упомянуть мой магазин в тексте, так как она, по-видимому, часто посещала мой бизнес и была заядлым фанатом.
Я была удивлена, в основном собой, что я обдумала эту просьбу второй раз. Я всегда благодарила пони, кто спрашивал разрешение перед тем, как ссылаться на название моего заведения в деловых предприятиях, но редко такой запрос был столь официальным, и в отношении песни обо всём. Так, по прихоти, я ответила ей подтверждением и отправила ответ на следующий день.
Я и не подозревала, что двадцать четыре недели и два дня спустя, я буду сидеть с этой кобылой на этой скамейке, наблюдая, как рысят жители Понивилля, пока мои уши до краев забиты её шутками, анекдотами, и периодическими вздохами причудливой радости. До сих пор не знаю, как бы я назвала эту дружбу, но это, бесспорно, достаточно шумно.
— Первая вещь, которую я сделаю в Гриффонвейле — попробую еду! — щебечет Лира в зимний воздух, её рот полон ухмыляющихся зубов, пока она качается взад и вперёд на скамейке рядом со мной. — Я буду сидеть в кресле, ощущать океанский бриз в гриве, и наслаждатся чем-нибудь из их лучших блюд! Мммм! Я чувствую их запах сейчас! Стоганофф из ягодных семян! Авиоли с горным маслом! Хихи! Меня не волнует, что говорят большинство Эквестрийских критиков по поводу вегетарианской еды грифонов, я буду в восторге!
— Не забывай, что ты отправляешься туда на стажировку. — прогудела я, мои глаза замкнулись на инее, который цеплялся за лезвия травы между нами. — Ты же не хочешь стать жертвой мести Маретесумы, пока приводишь себя в порядок на своих Международных Музыкальных Занятиях.
— Я знаю, я знаю! — Лира наклонилась назад, положив шею на пару скрещённых копыт в своей обычной странной манере. — Любой соискатель в Кантерлотский Оркестр должен пройти этот двухлетний курс, но там же типа будут не только пыль и нотные листы! — Она оскалилась мне и подмигнула. — Я с нетерпением жду изменения в обстановке!
— Окей...
— Пффф! Не "окейкай" мне! — Она покачивает болтающимися ногами взад и вперёд под собой. — Я смогу увидеть Высокогорье Рейзон-Бикд весной — прямо когда цветут Северные Бутоны! А потом есть руины Великой Империи Когтей! Ооо! И не заставляй меня начинать рассказывать о всем местном пейзаже и музыке, такой как перьевая народная скрипка, и стратосферная опера, и!...
— Да... Да. — я тяжело вздыхаю. — Я поняла, уже. Ты только и делала, что рассказывала о своей поездке в Гриффонвейл весь год.
— Хах! Мы знаем друг друга только пол года, глупая кобылка!
— И ты перестанешь сидеть так? — бормочу я, закатывая глаза. Ты заставляешь всех пони пялиться...
— Хихихи! — она хихикает, и только больше откидывается назад, опуская голову, пока её рог не будет направлен на край скамейки. — Признай! Ты будешь скучать как только я уеду, Бон Бон!
Я смотрю в залитые солнцем аллеи Понивилля и не говорю ничего. Что я могла сказать? Менее чем через двенадцать часов Лира уедет, соберётся и сядет на поезд, который увезёт её в путешествие через всю страну, для подготовки к почтенной карьере в Высшем Кантерлотском Симфоническом Оркестре. Это должно значить очень мало для меня, для моего бизнеса, для моей повседневной жизни одиночества и удовлетворённости.
Возможно, если бы это произошло месяцы назад, мне было бы легче сказать что-нибудь. Месяцы назад, когда я была прежней кобылой с прежней жизнью, но с меньшим количеством тактов музыки для придания ей музыкального сопровождения.
Как я позволила прийти к этому, чем бы оно не было? Я не просила ничего особенного в своей жизни. Если я была в чем-то виновата, это в том, что не была достаточно абразивной, когда она впервые улыбнулась мне и развязала разговор со своих уст. Я никогда не чувствовала себя плохо из-за своей антисоциальности раньше. В годы, хромавшие в моей жизни, я успешно отдалилась от своих родителей, сестры, и любых пони, кто когда-либо делал вид, что я была объектом дружбы. Итак, что я сделала не так?
— Просто хочу дать тебе знать, я исполнила песню в Сахарном Уголке прошлой ночью, и она имела огромный успех! — сказала она двадцать четыре недели до настоящего момента. Её янтарные глаза сияли, пока она подпрыгивала в центре моего магазина. — Омигош! Ты должна быть там! Все пони её любят! Они даже зааплодировали, когда название этого заведения было спето.
— Уххх-хуххх. — удалось мне вздохнуть перед размещением слоя перечно-мятного драже на прилавок. Я выплюнула ручку духовки и сощурилась на неё. — А вы?...
— Лира. — улыбнулась и сказала она. — Лира Хартстрингс.
— Нет нужны повторять своё имя дважды. — прогудела я. — Я услышала в первый раз.
— Я просто пришла, чтобы лично поблагодарить тебя за возможность, которую ты дала мне, Мисс Бон Бон! — воскликнула она с заметным румянцем на её мятно-зелёных щеках. — Если бы я шлепнула что-либо другое в ту часть песни, она не имела бы... Не знаю... Своего "шарма"!
— Мм, ага. Если вы так говорите. — я начала упаковывать драже одно за другим, мои глаза приклеились к работе. Всегда очень легко просто оставаться сосредоточенной на своей работе. — Так вы знаете моё имя?
— Пффт! Типа кто не знает твоё имя?
— Не плюйте на стол, пожалуйста.
— Прости, просто это место такое фантастическое! — воскликнула она, проносясь в манере танца через атриум, окидывая взглядом все угощения, выставленные на показ. — Все пони, и стар и млад любят приходить сюда! Сладости Бон Бон! Известные во всей Эквестрии!
Я вздохнула долго и тяжело. — Это ужасное название...
— Я думаю отличное!
— И меня точно не знают во всей Эквестрии...
Она захихикала, рисуя копытом вокруг своей трескающейся морды. — Йеш! Почему ты так подавлена?
Я подняла бровь в её направлении. — Я не подавлена... Я...
— Что, шутлива?
Я свирепо зыркнула. — Реалистична.
— Хех, вот, что мне нравится в тебе! Ты реалистична! Ты осознаешь мир и знаешь, где просунуть конфету, чтобы правильно подсластить!
— Э-э-э-э... — Я выдержала неловкое выражение. — Леди, Вы едва ли меня знаете.
— "Хартстрингс" [1] помнишь? — она подмигнула. — Или, может, я должна повторить её для тебя? — А затем снова рассмеялась.
— Ну... — я глубоко вздохнула и перешла к следующему подносу сладостей. — Вы, конечно, довольно... Бодрая.
— Я ничего не могу с собой поделать! — пискнула она со слезящимися от её социальной истерики глазами. — Я в самой фантастической кондитерской в стране. Кобылы и жеребцы поют мою песню...
Я бросила на неё любопытный взгляд. — Они уже поют её?
— Ага! Это тебя удивляет? — Лира сияла. — Это твоё местечко вдохновило балладу, в конце концов. Мне нравится думать, что та же самая энергия и радость, которую приносит это место, была передана через музыку. Вот почему я пришла сюда поблагодарить тебя!
— Что-то подсказывает мне, что вам не нужна большая помощь в благодарности...
— Не думаешь ли ты, что жизнь слишком хрупка, чтобы заполнять её хмурыми лицами?
— Хех... Хе-хе-хе...
— Видишь! — указала она. — Ты со мной согласна!
Мои глаза скрестились. Я сощурилась и невозмутимо взглянула на неё. — Что заставляет вас это говорить?
Она просто схватила себя, смеясь.
Мои ноздри вспыхнули с тяжелым вздохом. — Я начинаю понимать, почему вы по привычке заходите, чтобы купить закусок.
— Вообще-то я немного голодна. Я ничего не ела два дня.
— Вы меня разыгрываете. — Я посмотрела на неё, на её ярко выраженные запястья и мятно-зелёную грудную клетку. Я сощурилась — Вы меня не разыгрываете...
— Я берегу пиры для особых случаев. Сегодня мог бы быть особый день, но это зависит. — Она поиграла своими копытами и притворилась, что не смотрит на меня. — Есть ли у тебя планы на ужин?
У меня была работа, которую нужно сделать; я должна была сказать "нет". Я должна была выбросить эту маниакальную лошадь прямо там. В конце концов, чем больше поводов я давала ей оставаться в моём магазине, тем более невозможно было сказать, сколько клиентов она могла спугнуть своей радостью, воспроизводящейся в стереосистеме круглосуточно.
Всю мою жизнь быть одной было простейшим достижением, к которому я располагала своё сердце, если его можно назвать таковым: сердцем, то есть. Кровь пульсирует в моих венах и артериях, но сердце? Если Лира чувствует, что моя выпечка наполняет души Понивилльцев также, как и их животы, это её выбор в это верить. Всё, что она когда-либо сделала, зависело от неё, точно также как всё, чего я когда-либо достигала было сформировано решениями, сделанными мной, а не какими-то преобладающим духом.
— Мы все химикаты, в конце концов. — сказала я. Прошло три недели после того, как я впервые открыла её письмо. Мы выработали привычку есть снаружи местного салатного магазина каждый четверг и пятницу. Лира составила расписание спонтанно; я не из тех, кто спорит со случайностями. — В этом нет души, — сказала я между кусочками зелёного салата и сельдерея в дневном сиянии тёплого лета. — Мы рождены из материи, просто не имеющей здравого смысла, чтобы стать инертной самостоятельно, поэтому химикаты сгорают через нас. Даже магия, так же сильно, как она сплавлена с лейлиниями твоего собственного рога, следует установленным наборам универсальных принципов, заканчивающихся только энтропией и распадом.
Конечно, это точно не было обычной беседой за ужином. Впрочем, наше "знакомство" ещё было довольно свежим. Часть меня хотела спугнуть её. Эта тактика работала несколько раз прежде с пони, глупыми достаточно, чтобы подумать, что я тёплая и понимающая кобыла.
Лира, с другой стороны...
— Вау, это очень, очень очаровательно. — Она наклонилась вперёд, её глаза блестели так же, как и лимонная кожура, лежащая на её тарелке. — Так ты правда веришь, что когда мы все умрём, мы станем ничем? ПУФ — всё?
Я пожала плечами. — Во что ещё верить?
— Ну, хихи, множество! Но у меня никогда раньше не было друга, который бы мыслил как ты.
Я застонала в свой салат. — Лира, сколько раз повторять тебе...
— "Мы не друзья?" — Она подмигнула мне, перед тем как прихлебнуть сенной газировки из своей чашки, и добавила, — Ну, я знаю, что это не так.
— Ты, сейчас?
— Ты перестала называть меня "Мисс Хартстрингс!"
Я сделала паузу перед тем как отправить вилку с салатом в рот. Я вздохнула, откусила кусок и проглотила. — Просто средство упрощения вещей.
— Хихи... Если я и могу сказать что-нибудь о тебе, Бон Бон, так это то, что ты любишь упрощать! — Она скрестила свои передние конечности и прислонилась к столу. — Итак, что насчёт Принцессы Селестии и Луны? Они же практически богини! Какую роль они играют в этой МРАЧНОЙ и ТЁМНОЙ вселенной, в которой, по-видимому, живут? Её ухмыляющиеся зубы сверкнули в солнечном свете.
— Если бы в запасе для нас была какая-то загробная жизнь, или был бы какой-то способ продлевать жизнь смертным пони под их правлением, тогда, я совершенно уверена, кто-то из них уже сделал бы что-то с этим.
— Следовательно, ты думаешь, что они просто сидят сложа копыта, и позволяют вселенной сгнить в своей манере?
— Почти. Я бы сделала то же самое.
— Это невероятно. — пробормотала Лира.
— Почему это должно быть невероятно?
— Нет, я имею ввиду... — она выдохнула с мягкой улыбкой и посмотрела на меня, положив щеку на копыто. — Что кто-то, приносящий такую радость и удовлетворённость такому количеству жизней жителей деревни, так мало думает о жесте.
— Это потому, что жест искусственный, — сказала я. — Эта "радость" и "удовлетворённость" о которых ты говоришь — просто сахарная лихорадка, которую мои продукты приносят тем, кто их заказывает. Я не понимаю, в чём дело.
— Мне кажется ты что-то скрываешь. — произнесла она, прищурившись глазея на меня. — Я никогда не слышала о производителе конфет без сладкого сердца!
— Всё, что я делаю — это управляю бизнесом в конкуренции с сотнями такими же по всей стране. — сказала я. — Даже мои сотрудники знают, что всё это о заработке битов.
— Если бы это было правдой, они бы работали где-либо ещё! Мы обе знаем, что есть что-то, что притягивает их к тебе! Так же, как множество пони притягиваются к твоему магазину снова и снова.
— Я полагаю, я просто везучая...
— Пффт! — она ухмыльнулась. — Попробуй другое слово.
— Я понятия не имею, о чём ты говоришь.
— А как же твои родители?
— А?
— Ты любишь их?
— Что это должно означать?
— Ты любишь их, или нет?
— Я привыкла к ним, полагаю.
— Спорим, они чертовски гордятся тобой за то, что ты столького добилась в кондитерском бизнесе.
— Я не знаю.
— Ты имеешь ввиду, что не общаешься с ними?
— Это важно?
— Мои родители расстались много лет назад. — сказала Лира. — Но я всё равно люблю проводить время с каждым из них. — Они приносят чувство счастья и цели в мою жизнь.
— Ты уверена, что это правда? — спросила я, бросая на неё острый взгляд. — И не потому, что ты просто веришь, что это правда? Потому, что ты вынуждена в это верить?
Лира пожала плечами. — Я признаю, что они достают меня время от времени... Особенно на тему моей карьеры. — Она поёжилась с гримасничающим выражением, но почти сразу растворила его разрывной ухмылкой. — Но это часть семьи! Не всегда всё гладко, но моя жизнь более полная только потому что я с ними!
— Ну, честь и слава тебе за то, что у тебя есть что-то, заставляющее чувствовать себя такой особенной.
— Хихи! — Она ударила по столу между нами и указала на меня. — Вот, что ещё мне в тебе нравится! Ты безжалостно честная!
— Теперь есть наречие...
— Серьёзно! У тебя есть собственный взгляд на мир, но тем не менее, ты позволяешь другим иметь собственное мнение, всё время позволяя пони знать, что о ним думаешь!
— Не имеет значение что я думаю. — сказала я. — Ничего из этого не имеет значение, в конце концов.
— Потому что мы все умрем, правильно?
— Ну да.
Она наклонилась и подмигнула. — Ну, ты имеешь значение для меня, Бон Бон! Я стала более счастливой пони, узнав тебя.
Я посмотрела на неё. Я смотрела на неё ещё несколько секунд. — Ты полная дурочка. — И вернулась к своему салату под хор мятно-зелёного хохота.
Мы разговаривали о других вещах, в основном о вещах, которые делала она, вещах, которыми она интересовалась. На самом деле, большинство наших "разговоров" заключались исключительно в её болтовне о чем-то одном или ином, пока я сидела там, планируя стоимость выпечки следующей недели, или убедительно кивая головой, изображая внимательность. Глубоко внутри я знала, что что бы я ни сказала — какими бы словами не делилась с какой-либо весомой искренностью — выглядело бы только как попытка сбить её жизнерадостный дух.
Я никогда ничего не могу с собой поделать. Был период однажды в моей жизни, где я была такой же радостной, причудливой и разговорчивой, как Лира, но всё изменилось. Мне нравится думать, что я открыла себя настоящую. Мои родители говорят иначе, особенно моя мама. Она притворяется, что думает, будто знает "настоящую меня" , как будто та же самая маленькая улыбающаяся кобылка могла бы когда-либо быть спасена от измученного взрослого, который с тех пор вырвался от неё и дома её мужа.
Близкие когда-то ко мне пони говорили, что я построила стену вокруг себя, барьер, на котором все чувства, и проблемы, и страхи мира замирают. Я почти хочу сказать им, что единственная причина, по которой я когда-либо воспринимала стену, это то, что они иллюстрировали её в первую очередь. Так много пони быстры узнать что-нибудь обо мне — будь то проблемы, или занимательно холодные детали. Я верю, что если вместо этого каждый пони просто остановится и посмотрит на себя, то они осознают, что у них нет выбора, кроме как выбрать тот же самый философский путь, который выбрала я.
Мы все одиноки, в конце концов. Мы мертвы задолго до рождения, и мы вернёмся к этой тьме, когда всё будет сказано и сделано. Мне сказали, что я "фаталист" из-за этого видения, но "фатализм" — это слово, и всё, на что жизнь может надеяться — это претенциозная каша слов, в попытках разглядеть смысл ярких случайностей, которые происходят вокруг нас каждый день.
Если у меня есть хоть какое-то чувство, это страх: страх, что когда пони, такие как мои родители, или мои клиенты, или — да — даже Лира найдут себя на финальной петле забвения, и все жизненные банальности, и теологии, и надежды рухнут, чтобы пробить застойную завесу, через которую может пройти лишь наш прах. Какие же экзистенциальные ужасы и терроры предстоят таким радостным пони, кто бережёт все свои всхлипы на последний вздох?
Но я никогда не сочувствовала им, не до того момента, как я познакомилась с Лирой.
— Что ты думаешь о жеребятах? — некогда спросила она.
Я подняла взгляд от каталога заказа кухонной утвари по почте. — Хмм? Жеребята?
— Ага. Ты знаешь. — она взглянула сквозь парк. Был холодный осенний день. Вокруг гонялись друг за другом несколько пустых флангов, толкая и волоча ярко-красную повозку. Их хихиканье заполняло прохладный, хрустящий воздух выше нашей деревянной скамейки. — Дети. Не заставляют ли они тебя думать о потерянной невинности? Радостях прошлого и тому подобном?
Я пожала плечами. — Я не думаю много о своём жеребячестве.
— Оууу... — проворковала Лира. — спорим, ты была прямо-таки очаровательна!
— Я была глупа.
Как всегда, она засмеялась. И, как всегда, отошла от своего хихиканья с лёгким вздохом и задумчивым тоном в голосе. — Я люблю жеребят. — сказала она тепло. — Они такие счастливые, такие милые.
— Они также могут быть чертовски жестокими.
— Да, но нет, если ты воспитаешь их правильно. — воскликнула Лира. — Нет, если ты делишься с ними своим сердцем, показываешь им все секреты мира, и подготовишь их как к хорошему, так и плохому. Я думаю, вот почему мы стареем, Бон Бон; чтобы помочь детям после нас стареть медленнее.
— С чего вдруг внезапно такая жеребячья лихорадка?
Лира нежно выдохнула, пока наклонялась назад по отношению к скамейке в своей особой манере. — Я посетила класс Чирили на днях, чтобы дать урок местной музыки, и они были просто такими... — Она слегка шмыгнула носом. — Они были такими милыми. Я знала, что каждый из них любил меня — типа действительно любил меня, даже не зная обо мне ничего. Они были такими... Чистыми...
— Напоминает мне кое-кого, кого я знаю. — Я перевернула лист в каталоге.
— Это заставляет меня задумываться, что я делаю со своей жизнью, — пробормотала Лира, она расчесала копытом гриву, пока смотрела как играют дети. — Мне нравится писать музыку, ты знаешь. Мне нравится посещать твою кондитерскую и петь с другими пони, и смотреть местные постановки и тому подобное. Но мне интересно, является ли всё это просто наполнителем.
— Наполнителем?
— Как будто я пытаюсь заставить себя чувствовать все эти частички радости, которые делают меня такой счастливой, словно жеребёнка. — сказала Лира. Она снова вздохнула. — Только сейчас слишком поздно. Та пустая сладость ушла, а я только обманываю себя, когда поддаюсь глупым маленьким отвлечениям в эти дни.
— Отвлечениям от чего?
— Я не знаю — я должна быть более обеспокоена моими обязанностями... Полагаю?
Я перевернула страницу и пробурчала, — Нет ничего неправильного в небольшом гедонизме, Лира.
— Хихи — Конечно! Но это работает для тебя! И не совсем для меня!
— Почему нет?
— Потому что я во что-то верю!
Я пристально на неё посмотрела. — Я никогда не говорила, что ни во что не верю.
— О? — Она скрестила свои передние конечности и ухмыльнулась мне. — В таком случае, напомни мне: во что же ты веришь?
— Я верю... Я
в-верю...
— Даааааа?
— Я вздохнула и перевернула страницу. — Я верю в отсутствие необходимости верить.
— Хихихи... Ооооо, Бон Бон, ты одна на миллион.
— А ты слишком чертовски молода, чтобы так много думать о потерянном жеребячестве.
— Пффф! — Она закатила глаза и оскалилась. — И сколько же тебе лет, ещё раз?
— Мне... — Я глубоко вздохнула и погрузилась в каталог. — Я достаточно взрослая.
— Так что же ты думаешь о жеребятах?
— Ты уже задавала мне этот вопрос.
— Но ты не ответила на него, не так ли?
— Ну да.
— Ну?
— Они толстые маленькие аварии в их самой глупой форме.
— Хах! И как я только знала, что ты это скажешь?
— Тогда зачем ты спросила?
— Потому что, держу пари, ты всегда хотела сказать это вслух, — сказала Лира с подмигиванием. — Но, благодаря мне ты наконец-то получилась шанс.
Я посмотрела на неё. Мои глаза сузились. — Хоть что-то. — пробурчала я.
Лира посмеялась своим коротким смехом, а я притворилась, что мой пульс не учащался при каждой его трепетной ноте.
Я не уверена, когда это началось: режущая кромка, возникшая из моей тьмы. Я имею ввиду, она всегда была там, поджидала меня, маячила за каждым углом моего дома. Я часто видела те тени глубоко ночью. Я выработала привычку расхаживать, рысить вокруг дома с выключенным светом. Так я думала, так я могла заняться планированием следующего порядка работы с моим магазином. Лира, возможно, была слишком амбициозна в своей похвале моему заведению, но это не сделало меня менее гордой за свою работу. Даже сегодня, я продолжаю мечтать, дико и не дремля, о создании самой популярной, самой успешной кондитерской розничной империи в Эквестрии. Это привело к моим страданиям, непрерывном приступу беспокойства и именно это не даёт мне спать по ночам, наедине с тьмой.
Но эта тьма не воздействовала на меня. Она была утешением, второй простыней, в которую я могла завернуться помимо одеяла на кровати. Я ожидала эту тьму после каждого моргания, только сейчас она стала чёрствой, изношенной, как будто она отвалится в любую секунду и покажет что-то за пределами тени, что чернее, чем чернота, и вдвойне тревожнее.
Я никогда не представляла, что одиночество может ощущаться таким... Одиноким. Но расставаясь с Лирой после каждого ужина, видя, как она уходит, слыша, как воздух становится всё более разряженным, когда немая вселенная пытается заполнить пробелы её смеха, я начинаю воспринимать что-то, что когда-то было бесформенным. Тёмные нити находят свой путь к моему центру, и когда они соединяются, обсидиановый саркофаг принимает форму сердца. Я была очень напугана, чтобы открыть железную крышку и посмотреть, что лежит внутри.
Но в один день я поняла, что мне это и не нужно.
— Я уезжаю зимой. — сказала Лира. — она улыбалась спокойной улыбкой в свете ламп магазина. — Но только на два года! — Её голос принял мелодичный тон, как будто она пыталась разгладить все вставшие дыбом волоски на задней стороне моей шеи. — Мне предписано отправиться в Гриффонвейл, можешь в это поверить?
— Для твоей музыкальной карьеры, правильно? — прогудела я, пытаясь вложить себя глубже в материал за стойкой.
— Бон Бон! Ты меня не слышишь?! — Лира подпрыгнула на месте. — Гриффонвейл! Я буду в самой замечательной стране по ту сторону Кобыломорья, изучать птичью музыку с грифонами!
— Я, конечно, надеюсь, что ты не будешь учиться с бурундуками.
— Хихихи! О Бон Бон, не притворяйся, что не будешь скучать по мне...
Я пожала плечами. — Это твоя карьера. Я уже давно поняла, что ты сделаешь что-то подобное. Я желаю тебе удачи.
— Я буду думать о Понивилле всё время, пока меня нет. — пробормотала Лира, прогуливаясь через магазин на лёгких копытах. — Я буду думать о прекрасных домах, классе Чирили, замечательных пони, этом восхитительном магазине... — она хихикнула и посмотрела в мою сторону. — И я буду много думать о тебе, Бон Бон.
— Как я могла догадаться?
— Хихи! О! Все моменты между обучением в Гриффонвейле — дадут мне больше времени написать песню про нас! Я должна получить целый альбом баллад к тому времени как вернусь! Я вполне уверена, что половина из них заставят тебя закатить глаза. Я обещаю сделать меньше отсылок к Ницше на этот раз!
— Тебе... Ух... Действительно нужно прекратить писать песни обо мне...
— Я не могу ничего с этим поделать! Ты такая классная!
— Нет, я просто та, кем хочу быть. — Я указала на неё. — Ты та, у кого есть талант. Ты та, у кого есть осознание искусства. Если ты должна что-то делать в Гриффонвейле, это настроить себя на продажу грозди песен, к тому времени, как вернёшься. Потому что, в этом голодном мире, в котором мы живём, было бы полным преступлением, если бы ты не получила вознаграждение за всю свою креативность, которая у тебя есть.
Она непрерывно заморгала мне. Её следующая улыбка была безмятежной. — Упоминала ли я когда-нибудь, как сильно я люблю, когда ты даришь комплименты?
— Эээ... Пожалуй?
— Потому что ты просто так... Прямолинейна насчёт них. — она пожала плечами. — Так я знаю, что ты честна, кроме факта, что ты не часто даришь комплименты.
— Тебя и то, что ты делаешь, достаточно для, чтобы сделать себе комплимент.
— Ойййййй! — Янтарные глаза Лиры сверкнули. — Если бы я была трогательно-чувствительной кобылой, я бы с радостью перепрыгнула через стойку и потерлась об тебя носом прямо сейчас!
— Лира, по сравнению со мной, ты практически мать-копытница.
— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! — взревела она.
— Йеш! — Я уронила тарелку с кексами и зажала копытами уши. — Тебя бы убило в один прекрасный день не смеяться так, словно ты цитируешь заголовок газеты?
— Я ничего не могу с этим поделать! — Она стерла слезу. — Ты просто такая потрясающая! — она тяжело вздохнула. — Такая же потрясающая, как Гриффонвейл, я действительно буду скучать по тебе эти два года. — Её уши оживились. — О! Знаю! Может, мы могли бы писать друг другу!
Посередине собирания тарелки и упавших кексов я пробурчала, — Ты будешь в Гриффонвейле, Лира. Я очень сильно сомневаюсь, что какая-либо почтовая служба пони может добраться так далеко.
Её уши тотчас поникли. — Хммм... Ну, ты должно быть права. Наверно... Ух... Мы узнаём когда п-придёт время, хм?
Я кивнула, не глядя, бормоча своему скучному отражению в тарелке. — Я думаю, мы узнаём.
Она тихо ушла позже тем же днём. Возможно, было холодно с моей стороны не быть более оптимистичной для неё, но когда я не пыталась не быть? Холодной, я имею в виду. Всё, что я когда-либо делала рядом с Лирой — это была верна себе, и всё равно, она, казалось, обожала меня. Я никогда не могла понять почему. Возможно, причина, по которой я позволила нам общаться так долго, потому что я хотела понять. Я хотела узнать причину её постоянной радости и фанатичной оценки меня.
Ведь наверняка должна быть какая-то причина. Даже сейчас я удивляюсь ей. Ну, нет. Я беспокоюсь за неё, а я не беспокоилась ни за кого-либо в течении долгого времени.
Я беспокоюсь, что есть её сторона, которая рыдает так же сильно, как она поёт. Интересно, является ли "Лира", которую она мне дала фасадом, фантастическим трюком, достойным опозорить любую шоукобылу в Эквестрии. Всё это время я давала ей лишь частицы и кусочки того, что лежало под поверхностью меня. Делала ли она то же самое со своей стороны, но с большей скрытностью? Неужели её внешняя радость лишь средство сохранения чувства, что я просто была соучастником?
Я не знаю, как это заставляет меня чувствовать. У неё должна быть грустная сторона, её сторона, которая крошится, её сторона, разрушающаяся под тяжестью зловещих ночей. Что есть большее, должна быть какая-то её сторона, поддающаяся тьме, как это было со мной в далёком прошлом, только я стала неоспоримой её частью.
Бывают моменты, когда я хочу чувствовать, подобно тому, как чувствует Лира. Бывают моменты, когда я задаюсь вопросом, каково это — смеяться, не сомневаясь в бесполезности этого действия. Это не значит, что я неспособна улыбаться, или хихикать, или даже танцевать. Я просто не чувствую, что могу позволить себе вкладываться в такие жесты. Я смотрю на мир и не вижу невинности, или не слышу смеха жеребят, или не чувствую аромат иностранной кухни грифонов. Я вижу множество несвежести, вселенную, которая была старой задолго до зарождения искры жизни в ней, и всё, что возвышает цвет против чёрного холста, вымирает слишком быстро, чтобы придать какой-либо сорт достойной цели.
Это не печаль, я не думаю. Тоска относительна, в конце концов. Потеря чего-то — это воплощение тоски, и я не могу точно назвать себя грустной, если я верю, что нет ничего, что можно было бы получить от жизни изначально. Депрессия, с другой стороны, естественна. Любая конечная душа, живущая и имеющая интеллект воспринимать себя в бесконечном мире не имеет выбора, кроме как быть в депрессии, я считаю.
И если это правда для Лиры, в таком случае я не вижу блеска фальшивых красок в её глазах. Я не вижу швов в маске, которую она носит передо мной, чтобы скрыть под ней собственные знания о мире. Это заставляет меня задуматься, что она слепая овца, свисающая над огнями реальности, или — даже более пугающе — она знает что-то, что не знаю я, и всё это время я делала всё неправильно, глядя на жизнь через линзу, которая всегда ослепляла меня. Те, кто выбрал тьму в своей жизни, в конце концов, не увидят ничего иного.
В таком случае, что это значило для меня? Я та, кто испытает приступ эгоизма, когда всё будет сказано и сделано? Неужели холодное копыто смерти, с моей точки зрения несущее такое освобождение, просто играет практичную шутку со мной? Могла бы я жить больше, петь больше, смеяться больше?
Могла бы я, возможно, плакать больше? Я бы не сказала это Лире и редко говорю себе, но если бы я прожила свою жизнь во второй раз, я бы умышленно прожила её с вдвойне большим количеством слёз. Они кажутся мне воплощением истинного, очищенного освобождения. Так же сильно, как я горжусь избавлением от них, я частно скучаю по ним. Я знаю, что они не дали бы мне счастья, но, по крайне мере, они дали бы мне что-то.
Мне понравится, по крайней мере, изменение в обстановке.
— Ну, вот и всё. — говорит Лира, вставая со скамейки, и ухмыляется мне сверху вниз сквозь морозный воздух. Мир трясётся; я чувствую это в горле. — Я лучше пойду, прежде чем опоздаю на поезд. Я люблю поездки на поездах. За последние пять лет не было ни одной поездки, где я не заставила весь вагон разразиться песней. — она хихикает.
Я закатила глаза. — Только ты.
— Я... Уххх... Я знаю, что ты не любительница церемоний и всего такого, Бон Бон...
— Мхм...
— Но я хочу выделить время, чтобы сказать, что... Что знакомство и общение с тобой были одними из лучших событий, произошедших со мной во взрослой жизни, — произнесла она с глянцевым блеском в глазах. — Я думаю ты умная, сильная, интеллектуальная и бесконечно интересная.
— И я всё ещё думаю, что ты должна заняться бизнесом написания песен для себя.
Она снова хихикает, и я всё ещё чувствую дрожь в горле. — А ещё ты упрямая.
— Как скажешь, сумасшедшая кобыла.
— Что ты собираешься делать без меня следующие два года?
— На одного преследователя меньше.
Она посмеивается в последней раз, затем тихо вздыхает. — Ты лучшая, Бон Бон. Может, через два года мы действительно обнимем друг друга.
Я пожимаю плечами, вставая со скамейки. — Через два года ты так втянешься в изучение музыки, сомневаюсь, что ты даже вспомнишь обо мне.
— О, я точно знаю, что этого не случится! — она дьявольски ухмыляется. — И меня не волнует, что ты думаешь о Гриффонвейле и почтовой службе Эквестрии. Я всё равно постараюсь написать тебе.
— Ага, ну, ты знаешь где я живу.
— Пффт — чьяаа! — Она кивает, взмахнув гривой. — Потому что ты наконец-то рассказала мне, всего целых четыре недели назад!
— Теперь ты знаешь, почему я спрятала адресную книгу в передней части моего магазина. — бубню я.
— Хихихи... Ооооо... Тебе не обязательно говорить это, Бон Бон.
Мои уши вздрогнули. Я посмотрела прямо на неё. — Говорить что?
Лира подмигивает мне. — Я знаю. И тебе того же. — С этими словами она ушла. Я одна на скамейке, лишь с незначительным звоном в ушах. Когда приходит зимняя ночь, впервые за всю историю я замечаю, что дрожу.
Может, это то, что я должна чувствовать. Может, я никогда не узнаю. В этом смысле, Лира уехала в Гриффонвейл, подарив мне так много и ограбив меня одновременно. Это слишком сложно выразить словами. Итак, я потрусила домой, освещаемая пристальным взглядом звёзд, задаваясь вопросом, берут ли они столько же тепла, сколько дают, и всё время хихикаю под их светом.
1 ↑ Струны души