— И обратите внимание на мрачные тёмные облака в верхней части картины. Они символизируют недобрые чувства в сердцах враждующих племён, что собрались внизу на равнине.
— Хм, занятно, — буркнул элегантный земной пони, и в его взгляде появился слабый намёк на интерес. — Так сколько, говорите, она стоит?
Пэйнт Доб, художница и автор полотна, постаралась изобразить на лице свою самую ослепительную улыбку.
— Вообще-то, сэр, у меня ушло на неё несколько дней, но, честно говоря, на этой неделе мне не удалось продать ни одной картины. Думаю, я смогу отдать её всего за пятьдесят бит.
— Хм… Двадцать пять.
Доб чуть не поперхнулась.
— Двад… сэр, это едва покроет стоимость холста, рамы и красок, не говоря уже о затраченном времени. Не меньше сорока.
— Тридцать. И не битом больше. — По его тону Доб безошибочно поняла, что это самая большая цена, которую жеребец готов заплатить.
— Что ж… — не в силах сдержать разочарование, она попыталась сделать хорошую мину при плохой игре: — Как мой новый покупатель, думаю, вы заслуживаете… скидку.
Пока она упаковывала картину, а он отсчитывал её жалкий заработок, не прозвучало больше ни слова. Всё, что могла сделать Доб, это не переставая улыбаться, пока покупатель не скрылся из вида.
Кобыла вздохнула. Оставшиеся непроданными картины взирали на неё с угла улицы, где она выставила их на всеобщее обозрение. Десятки холстов, полных яркими красками, тщательно проработанными деталями, портретами, пейзажами, абстракциями и узорами; они были достойны занять место в любом музее Эквестрии.
Но за картины музеи не платят — им постоянно жертвуют новые экспонаты. А вот она такие жертвы позволить себе не могла. Она едва могла позволить себе досыта поесть, да и то не всегда.
— Простите, ребята, — сказала она картинам. — Может, повезёт завтра?
Подойдя к ним, она уже собиралась начать упаковываться, как вдруг позади раздался чей-то жизнерадостный голос:
— Привет, это твои картины? А они классные!
Обернувшись, Доб увидела ярко-розовую кобылу, разглядывающую её работы. Грива внезапной посетительницы была похожа на кучерявое месиво упругих розовых локонов, каким-то непонятным образом бросающих вызов силе тяготения. Чтобы они не падали на глаза, она отодвинула их копытом, уткнувшись мордочкой прямо в одну из картин, наверное, чтобы получше её рассмотреть. Или может, распробовать на вкус.
— Да, они, эм… — Она откашлялась и попробовала снова. — Да, мои. Вам что-нибудь понравилось?
— Мне всё понравилось! Особенно вот эта! — ответила кобыла, тыкаясь носом в одно маленькое полотно. Его едва ли можно было назвать картиной, просто небольшой кусочек холста, который Доб приспособила вместо палитры. Но не успели прозвучать эти слова, как розовая пони поникла на глазах, — Жаль только, что сегодня у меня нет с собой ни бита.
Ну конечно, чего ещё ждать? Доб с трудом подавила тяжёлый вздох.
— По-моему, это даже не картина. Если она тебе так понравилась, забирай. Она лишь зря занимает место в моих седельных сумках.
— Правда? — чуть не задохнувшись от восторга, выдавила кобыла. — Что… правда?!
— Ага.
Странная пони ослепительно улыбнулась.
— Спасибо! О, чуть не забыла, это тебе! — она отвернулась и непонятно откуда — это магия, что-ли? — выудила носом самый огромный кекс, который Доб видела в своей жизни. Несколько секунд она удерживала его на носу, напомнив художнице дрессированного тюленя с мячом, а затем небрежным движением головы отправила в её сторону.
Доб еле удалось поймать его телекинезом. Кекс был размером почти с её голову, шоколадный шедевр, щедро украшенный сливочной помадкой и ослепительной белой глазурью. Когда потрясённая художница наконец вспомнила, что нужно поднять глаза и поблагодарить, странная пони уже ушла.
Файрфлай дождалась, пока другие жеребята скроются из вида, и лишь затем заплакала.
Эта компания издевалась не только над ней — от них успел пострадать почти каждый ученик в её классе. Но сегодня они зашли слишком далеко: украли её куклу и топтали её, пока швы не полопались и обивка не полезла наружу. Только тогда они оставили её в покое, пнули в сторону хозяйки и с довольным гоготом ушли, тут же забыв их обеих.
Кобылка была ещё слишком мала, чтобы понимать, что такое жестокость, но что такое гордость она уже знала. Она знала, что нельзя показывать им свою боль, ведь всё, что она могла сделать — это лишить их дополнительного удовольствия.
И поэтому она не плакала, пока они не ушли.
Когда же слёзы наконец пролились, кобылка вдруг обнаружила, что она больше не одна. На крылечке позади неё сидела незнакомая взрослая кобыла, розовая, как нутро морской раковины, с пушистой гривой, похожей на облачко, решившее зачем-то поселиться у неё на голове.
— Привет, что случилось?
— Ничего, — шмыгнула носом Файрфлай.
Они немного помолчали. Кобыла смотрела на жалкие останки куклы, втоптанные в землю у их копыт.
— Это твоя?
— Её зовут Прэнси, — кивнула кобылка.
— Значит, её испортили какие-то хулиганы?
Файрфлай снова кивнула. Она вспомнила их хохот и довольные вопли, когда у Прэнси разорвался бок. Она почувствовала, что слёзы подступают вновь.
И снова тишина. Когда Файрфлай наконец справилась со слезами, она увидела, что странная розовая кобыла держит Прэнси в копытах, прижимая к себе как жеребёнка.
— А знаешь, — сказала она, — одна из моих подруг прекрасно управляется с нитками и иголками. Спорим, что если мы её хорошенько попросим, она починит твою Прэнси?
— П-правда?
— Ага. Через сердце на луну, кексик в глаз себе воткну!
Клятва казалась бессмысленной, но улыбка на лице розовой пони сказала всё лучше любых слов. Файрфлай поднялась на копыта, и они вместе пошли куда-то прочь.
Солнце уже давно село, когда Пинки наконец пришла домой. Она едва волочила копыта и лишь надеялась свалиться и уснуть не раньше, чем доберётся до дивана в доме Кейков.
Спустя несколько минут, возможно, услышав её усталое шарканье, появилась миссис Кейк.
— Вот те на, привет, Пинки Пай. С утра тебя не видела! С друзьями развлекалась?
Пинки кивнула. Она слишком вымоталась, весь день подбадривая и радуя других, чтобы выдавить из себя ещё хоть слово.
— Да, я помню, каково это, быть молодой: мы с Кэрротом и его друзьями носились тогда весь день напролёт. — Продолжая рассуждать на ходу, кобыла направилась на кухню, и её голос затих.
Наконец-то тишина. Пинки почувствовала, что у неё слипаются глаза. Но прежде чем она окончательно уснула, она успела увидеть бедную художницу, в кои-то веки ложащуюся спать на сытый желудок, и маленькую кобылку, обнимающую заштопанную куклу и плачущую от счастья.
Так, с еле заметной улыбкой на губах, она и уснула.