Сядьте кругом, сядьте рядом, друзья мои, и тогда для вас я начну рассказ про тот день, тот час, что раскаляет и раздувает топку моего сердца; день великой скорби и великой славы, день крушения надежд и мечт, день, когда мы чуть не лишись всего, когда самые робкие чаяния спасения были немыслимы, но когда мы все же отстояли свою свободу и свое будущее. Это будет рассказ, что заставляет меня вспоминать былые времена, наше старое семейное гнездо, моих милых, таких молодых тогда, таких наивных родственников, верных друзей; это воспоминания, которые заставляют меня поднимать повлажневшие глаза к чистому небу в надежде, что вольные ветра охладят и успокоят мою разгоряченную и взбудораженную душу.
Я помню, как стоял в детской, на втором этаже, и сквозь пролом в стене смотрел на Понивиль, в то время как жена спешила увести маленькую Санни Дэй в подвал, как я и велел ей. О, Понивиль! Понивиль лежал в руинах. В своем внезапном ступоре я как раз успел захватить тот миг, когда высящийся за крышами домов шпиль мэрии чуть дрогнул, просев, словно порвалась некая державшая его струна, и стал заваливаться вбок: никогда не забуду те крики ужаса, что сопровождали его неотвратимое, жуткое падение. Жена кричала, чтобы я спустился вниз – кто-то пытался прорваться в дом, и грохот у крыльца был слышен даже мне наверху, даже сквозь отчаянные вопли горожан и треск сокрушаемых зданий.
Я промчался по лестнице вниз; любимая, сжавшись у подвальной двери, обнимала малютку Санни, и я видел, как блестели дорожки от слез на испуганном личике дочери. Надрывная храбрость, граничащая с отчаянным безумием, вскипела во мне, и, вооружившись шваброй, я помчался ко входной двери. Она уже едва сдерживала напор захватчиков, и, увидев, как ее доски сотрясаются под ударами извне, я чуть поостыл и потерял уверенность. Я стоял посередь нашей гостиной, со шваброй наизготовку, оставив между входом и собою стол, чтобы укрыться за ним от первого напора чудовищ; но я смотрел на этот стол с жалкими клочками бабушкиной праздничной скатерти, на усыпанный осколками сервиза персиковый ковер, который мы с женой купили на новоселье, смотрел, как ветер сквозь растрепанные шторы швыряет уличную пыль в мой дом и дом моей семьи, и ярость вновь охватывала меня. Я был готов отдать себя на растерзание, но хоть такой ценой оборонить родных и отомстить монстрам извне за наш бедный, маленький Понивиль.
Подбадривая себя криком, я бросился к двери: чудища, что, как мне казалось, рвались внутрь, удесятерили свой напор при звуках моего голоса, и я рассудил, что либо сам открою дверь и приму бой, либо ее сорвут с петель, тогда мне едва ли удастся контратаковать. Потому я занес швабру для удара, и решительно отвернул задвижку.
Против всех моих ожиданий и к огромному моему облегчению, в проход не бросились монстры, а обрушилась моя соседка Голден – она стучала передними копытами в дверь и не удержала равновесия, когда я открыл. От неожиданности мне чуть удалось сдержать удар, и половая тряпка все же хлестнула по носу Голден, но эта добросердечная пони лишь зажмурилась, и, не медля, взмолилась об убежище. Подняв взгляд, я увидел в дверях за ней ее маленькую сестренку Пичи Пай с перьевой метелкой наготове, и нашего соседа слева, мистера Бризи – он тоже был вооружен до зубов, в коих сжимал канделябр.
Я объяснил Голден, что наш подвал очень тесен, а мне нужно спрятать жену и дочь. Дом же, как ни горько было мне признавать, уже ни от чего не мог нас защитить. Нам пришлось принять ужасное, тяжкое решение – до сих пор не могу забыть полные страха глаза жеребят и мольбы моей несчастной супруги – но мы решили, что Санни Дэй и Пичи Пай будут прятаться в подвале с моей женой, которая позаботится о них, если прочие рубежи обороны падут; мы же с Голден и мистером Бризи решили пожертвовать собой во имя дорогих нам пони. Закрыв и забаррикадировав софой подвальную дверь, мы покинули мой рушащийся дом, чтобы встретить нашу судьбу.
Панорама Понивиля являла собой некий чудовищный макабрический пейзаж, словно рожденный художником под помрачением от закисшего сидра. Орды монстров заполняли собою мир вокруг, они носились повсюду, преследуя жителей, ради прихоти разбивая окна и срывая вывески, разбивая в труху даже стены домов. Судорожно сжимая свое оружие, мы встали на улице плечом к плечу, не зная, как давать отпор этим полчищам, но полные решимости биться до конца. И тогда, когда рои чудовищ уже заслоняли нам свет, я услышал эти звуки.
Они доносились с другого конца улицы, где, кажется, что-то происходило. Я не мог разобрать, что издает этот звук, и сам звук хоть и показался смутно знакомым, но не был сразу мною узнан. Однако нельзя было не заметить, что он производит совершенно волшебное действие на монстров – они отвлеклись от погонь за мирными пони и разрушения их жилищ, и даже на нас, стоящих с домашней утварью на дороге, не обращали внимания. Все они неотрывно смотрели в конец улицы, странно содрогаясь в необъяснимом общем ритме, словно повинуясь множеству нитей одного кукловода.
Мы поглядели в ту же сторону, и с удивлением узрели обычную земную кобылку ярко розового цвета. Она бесстрашно шла в атаку, чеканя шаг, и разжигая свой воинский пыл бравурным маршем, ради которого навьючила на себя целый походный оркестр. И монстры расступались перед ней, не рискуя напасть! Что там, даже мы ощутили ауру уверенности, окутывающую эту пони, и что-то внутри меня, да и, уверен, моих соседей, откликалось на звуки ее боевой музыки. Она шла, и с ней неслось уютное и чуть дребезжащее, как ворчание старика-родителя звучание гармони; гулко задавала ритм туба, отзываясь странной дрожью в грудине, и поверх всего, заглушая даже шум разрушений, пронизывая своим звоном какофонию войны, как солнце пронизывает туман, били медью тарелки. Пони шла, и монстры, позабыв обо всем, следовали за ней, покидая город.
Каким бы абсурдным не казалось это, та неизвестная пони, в тот жуткий день помогла нам научиться по-новому видеть мир. Мы научились не сдаваться, мы научились не отчаиваться и не опускать копыт, научились верить в свою силу, какой бы бесполезной в том или ином случае она ни казалась. Тот полный безумной храбрости поступок словно сказал нам – нет, не бойтесь, никогда ничего не бойтесь, пони!
Примечание карандашом на полях: эта история, записанная со слов мистера Колдстори, может содержать отличия от описаний упомянутых событий в других источниках.
От автора: Время написания — час плюс-минус минута, 1001 слово.
Feuerleiter: У этого рассказа совершенно необыкновенный слог. Есть в нём что-то былинное, я сам словно присел рядом с рассказчиком и слушал его историю. Погружение в атмосферу просто на высоте!
Ещё хочется отметить яркие, сочные описания и качественную передачу эмоционального состояния главного героя. Ему действительно сопереживаешь.
Удивил финал. Я ожидал чего угодно, нашествия орды чейнджлингов, монстров из Вечного Диколесья или тварей из Тартара. А оказалось, что рассказ — изложение «Swarm of the Century» глазами местного жителя. Хороший поворот сюжета, это только в плюс к общему впечатлению.
Единственное, что меня смущает, это связь между рассказом и музыкой. Я понимаю, что у каждого из нас свои ассоциации, но в данном случае лично у меня таковые не прослеживаются абсолютно. Разве что с финалом истории.
Citizen87: Рассказ о том, как в детстве маленький мир одного маленького пони изменился навсегда. Вероятно, я просто ошибся, но играющая на фоне мелодия, придаёт всему рассказу какую-то жестокую фантосмагоричнось. Чёрные, цвета окончательного зла, бомбардировщики над тогда ещё Югославией… И я, севсем ещё ребёнок, смотрящий сводку новостей и всем сердцем желающий уничтожить это зло, эту смерть, летящую над Балканами. Простите, что-то я слишком далеко зашёл в рецензии рассказа о маленьких разноцветных пони…