Полынь
Полынь
Просто зарисовка
Воистину, день этот был прекрасен и ласков. Летнее солнце резким контрастом с тенями ложилось на деревянные поверхности простой, но милой обстановки гостиной, создавая настрой равновесия и неизменности. Золотая полоса падала на приоткрытый, чуть хвастающий содержащимися внутри немногочисленными нарядами, шкаф, продолжала свой путь на журнальный — или, как зачастую у хозяйки, обеденный — столик и, наконец, кончала свой путь на гриве цвета блестящей соломки, которую нежно, чуть прикасаясь к парочке неопрятных локонов, трепал легкий сквозняк.
Вот она задрожала и заколосилась, повинуясь желанию своей хозяйки сменить позицию на упругом двухместном диванчике. Серая пегаска причмокнула губками сквозь сон, поглаживая копытцем набитый животик. Две сладкие морковные котлетки, пирожок с морковно-яичной начинкой и стакан морковного же сока были для Дитзи лучшим снотворным — кобылка поднялась ни свет ни заря, дабы разнести понивилльцам их утреннюю корреспонденцию и такие долгожданные письма. Изрядно притомившись за все длинные перелёты от адресата к адресату, почтальонка решила нанести визит к горячо любимой подруге, чтобы как следует отдохнуть и подкрепиться.
Голден Харвест подошла к диванчику и с усмешкой покачала головой. Она сделала это совсем легонько, ибо в зубах несла небольшой металлический поднос. С глухим стуком она положила ношу на столик, заставив его мельхиоровые кромки скупо блеснуть в лучах небесного светила. Яркая солнечная полоса осветила также несколько тёмно-зелёных стебельков, что были покрыты мельчайшими капельками конденсата и теперь источали чуть заметный в сквозняке резковатый аромат горькой полыни.
Морковная пони присела рядом с гостьей на самый краешек импровизированной постели. Утомлённая Дитзи никак не среагировала и кобылка продолжила наблюдать за спящим пегасом, втихую радуясь той атмосфере сытой немой благодарности, что витала сейчас вокруг близкой подруги. Через секунду Голден скривилась и тут же тихо захихикала — слово "атмосфера" стало слишком буквальным. Покачивающийся туда-сюда золотистый хвостик и характерный запашок выдали пустившую душок кобылку, на что земная пони отреагировала с дружеским пониманием и терпимостью. Их здесь только двое, к тому же Дитзи вполне могла чувствовать себя второй хозяйкой в этом доме — у неё даже дубликат ключа был.
Более не отвлекаясь, Харвест взяла один прохладный стебелёк и поднесла его поближе к мордочке. Горечь и резкость полыни перекрыли даже запах сухой земли, что доносил с улицы шаловливый ветерок. Этот запах тающей ледяной плёнки, щекочущий аромат спиртового настоя, в котором это терпко пахнущее растение было добротно выдержано, возбуждали в кобылке нестерпимое желание появления той оси неизменного вкуса, вокруг которой, словно спираль, будут построены незабываемые чувства от поедания дурманящего деликатеса.
Первая свёрнутая в плотное кольцо полынная соломинка со снежным хрустом расплющилась на зубах Голден. От острейшего в своей горечи вкуса основание языка будто било крупной дрожью, щёки, казалось прилипали к потерявшим чувствительность от холодного огня щекам, в горло изо рта лилась иссушающая смесь, оставлявшая в глазах слезливые огоньки добровольных мучений. Она жевала, не дыша, она глотала жидкость до капли, пока стебелёк с прихваченными к нему льдом листками не отдал свою жёсткую композицию из травяного сока, алкоголя и студёной воды без остатка. Выплюнув вконец измусоленный жмых на пол, кобылка позволила себе закусить цветком ромашки и листочком замороженной мяты. Взбудораженная алкоголем глотка приняла в себя живительные капли нектара подмороженных растений, отозвавшись резкими ощущениями расслабления, будто в обиду на бушевавшую в ней секунды назад огненную волну.
Лёгкий тычок копытом в бок оторвал земную пони от умиротворяющей неги:
— Голден, мне нужно в уборную.
— Ох, да, конечно, Дитзи. Выйди в коридор, по лестнице и в дверку слева, — морковная фермерша отвечала расслаблено, не торопясь, дыша размеренно и неторопливо — она боялась потревожить раздражённое горло. — Там белый такой стул. С дыркой. Ты ножками спинку обхвати и делай дело. Сделаешь, — сухим языком она облизала губы в предвкушении второго приёма. — Нажми на рычажок.
— Хо-ро-шо, — по слогам пропели уже откуда-то сверху, на что Голден улыбнулась кислой улыбкой, прежде чем закинуть в рот готовое кольцо.
От последовавшего раза ощущения были такими же сильными, но уже не такими запоминающимися. Они уже не затемняли собой сознание пони, отвлекая на себя внимание, они позволяли ей думать сквозь свою грязную, мутную ядовито-зелёную призму.
Сейчас Голден захлёстывали волны гордости за свои сантехнические обновки. Подумать только — стоило лишь проявить немного изобретательности, приложить чуть больше труда, а где-то даже проявить характер, как доход от продажи моркови, одного из самых любимых для пони лакомств, вырос на порядок. Кобылка, кстати говоря, испытывала одинаковое наслаждение как от горькой полыни прилагаемых в бизнесе усилий, так и от сладостных цветов розы заслуженных наград: мягкой перины на кровать, нового садового инструментария и комплекта рабочей одёжки, крепкой садовой теплицы, наконец. Розовые лепестки, к слову, послужили ей следующей закуской помимо ледяной мяты с её неизменной очищающей свежестью.
Третий заход. Нестерпимо жгучий глотку ледяной вкус будто покрывал холст восприятия мутной акварелью, заставляя любой цвет выглядеть ярким и оригинальным. Как это было похоже на жизнь Дитзи — кобылка хрипло рассмеялась. У косоглазой девчушки вся жизнь, по мнению Харвест, была чёрной полосой. Пегаска об этом никогда не распространялась, но зрелая морковная пони могла всё увидеть сама, иногда не без помощи терпкой и пахучей травы — её глупый раскосый взгляд в глубине своей говорил о житейских тяготах своей хозяйки, о неудачах в социальной и личной жизни, о денежных проблемах, в конце то концов, лучше хриплого мальчишеского голоса своей хозяйки. Но от такого, думала земная пони, радости в жизни, пусть даже самые малые, казались приятнее и слаще, и как бы ни пытался кислый щавель вставить свою издевательскую нотку, кусочек колотого сахара смело добавил светлых тонов в тёмную палитру душевной горечи.
Ледяная мята вновь очистила сознание. Голден Харвест некоторое время изучала тускнеющую благородной стариной полировку на своей мебели, пытаясь оценить эффект от вкусовых экспериментов. Солнце казалось нестерпимой белой полоской, лаковые блики вместе с бесчисленными, но дискретными, будто отделёнными друг от друга зримыми границами, градациями тени создавали причудливую рябую картину, заострявшую все контрасты до уровня открытой мании. С каждым легким порывом ветра из открытого настежь окна рисунок чуть подёргивался, заставляя общую картинку метаморфировать, одновременно пугая и увлекая собственным зрелищем.
Харвест пересилила иллюзии и решительно встала с дивана. Лёгкой покачивающейся походкой она направилась на кухню, манящую своим светлым проёмом. Там, в морозильном отделении интригующе рокочущего испарителя, ждали своей очереди новые стебли. Своим нераскрытым потенциалом они должны были заменить тех павших, что плавали в грустной водочной луже на дне подноса. Они были ни на что не годны — расплывшиеся и вялые, словно мочёные макаронины, они лежали, освободив себя от ответственного груза спирта, льда и чудодейственных масел.
Они не были интересны Голден. Она ворвалась в мир вечной зимы холодильника, она взяла твёрдые, покрытые белёсым шипастым инеем прутья, резко отбросила их к кухонной конторке. Та, испуганно обомлев от такого напора, сжалась, когда кобыла твёрдо опёрлась о неё двумя передними копытами. Пони уж было потянулась за кухонным ножом, когда расслышала тягучий и жалостливый зов:
— Го-олден! Я застряла!
Харвест остановилась на мгновенье. Переступив через себя, она боязливо взглянула на тесак, ужасаясь правды. Кобыла не обманывалась: клинок рябил вероломными бликами — былой тенью решительного металлического блеска. Наконец, зажав оружие покрепче в копытце, пони добилась от него серо-стального беспристрастия и, трезво счистив лёд с двух зелёных палок прежде чем отправить их себе в рот в виде занимательных плотных спиралек, чеканя шаг, отправилась к лестнице.
Едкая слюна с уголков рта стекала по иссохшему руслу губ и заклёпками штопала деревянные ступени. Струящиеся трещинки и вихрящиеся сучки конкурировали с Голден в скорости, но её марш прорыва не имел себе равных в мощи. Ей казалось, что она никуда не двигается — вперив взгляд вниз, лошадка ногой отдаляла от себя ступень, чтобы перейти на такую же по отдалению от её мордочки. От её шагов в стороны разбегались черви и жуки древесного узора, дышать стало до невозможности горько и больно, Харвест решила позорно сдаться. Выплюнув недожёванные стручки на ступени, она бессильно осела. Всё. Дитзи пропала.
А ведь она была для простой фермерши больше, чем просто друг. Нет-нет, они не были приторной парочкой любовниц или каким-нибудь тайным союзом морковных почтальонов. Дитзи была для Голден настоящей дочкой. Пусть не родной, зато втайне горячо любимой. Неуклюжей, непосредственной сладкоежкой-непоседой — таким жеребёнком в безгрешной душе. Как и любая настоящая мать, Харвест не могла просто так сдаться.
Вырвав сознание из алкогольного плена отчаянной благородной мыслью, кобыла бодро зашагала в сторону потолка, угрожающе надвигавшегося своей цвета жвачного пузыря поверхностью. С продвижением, потолок растягивался простынёй фальшивого привидения, желая напугать, но ничто не могло остановить кобылку, испепелявшую глазами каждый предмет интерьера. Серьёзно, цвета в её сознании горели невероятно ярко, освободившись от оков спирта, они освещали её путь явственными маяками, ориентирами в ненавистной полумгле второго этажа.
Лестничная площадка под ногами, воля спасительницы ещё не ослабла так, как мощь её взгляда. Она уж было отправилась к размытой серости страшного прямоугольного конверта, почтовым извещением самой Найтмер Мун доносившего дальний шёпот безысходности и террора, когда коварные стены отделявшимися лианами волокон попытались заманить её в удивительные и неправильные миры абстрактных образов, маняще висящих на стенах. Изредка приближавшаяся твердь перегородок в надежде на удачный удар отбирала у храброй пони живительный и направляющий свет, подставляя взамен свои стружечные улыбки. Пару раз кобылку наградили тупыми тяжёлыми ударами исподтишка, на что она железно решила держаться ворчливого, но хоть живого и родного половичка, что своей по-военному бордовой жидкой дорожкой провожал её до места вынужденного столкновения, проходя по центру коридорчика.
И вот Голден Харвест добралась до уборной, отбросив все страхи прошлой секунды в угол. Дверь стояла между ней и попавшей в неволю Дитзи равнодушным охранником, непреодолимой стеллой. Наверное, она сама про себя так считала. Земная кобыла с садисткой усмешкой задумала её решительно переубедить. Покрепче перехватив нож уверенным копытом, она начала колоть, резать и рубить в исступлении и неистовстве, оставляя хаотичный и аляповатый рисунок из оживающих стрелок на своём древесном противнике. Лучины со скрипящими криками отлетали в стороны от такого напора, вид вражеских ран только распалял сознание морковной пони, что сквозь новые пустынные щели могла видеть испуганную, сжавшуюся на стульчаке серую размытую фигурку.
— Я спасу тебя, доченька! — победоносным пароходным гудком проорала земная кобыла, напрочь срывая многострадальное горло.
Наконец, владелица двери пробралась в старательно выдолбленную в центре упрямой древесной пластины щель, стойко перенося боль от свежих заноз и ссадин. Она лягнула побеждённую напоследок — оказалось, та открывалась наружу. Ядовито хмыкнув, заступница перевела свой пылающий холодным огнём взор вглубь комнаты, обомлев от накатившего ужаса и отвращения.
Он стоял напротив неё, ожидая. Тот, кто пленил самую родную для Голден пони, издевательски сиял санфаянсом, его обрюзгшие в излишних изгибах контуры и оскалившийся изгиб ободка вызывали ассоциации с кровавым диктатором, что прятался за красивым незапятнанным фасадом, удерживая при том пленников своего режима с завидным фанатичным упрямством. Вероломное слуховое окошко, что примкнуло к врагу, заливало пол потоками нестерпимо яркого света и ослепляло свою уже бывшую хозяйку бешеным калейдоскопом кафельных лезвий, что сейчас коварными барракудами резвились у Харвест под ногами. Ничего не желающая знать об отступлении воительница грохочущими роковым набатом шагами приближалась к неприятелю, давя его бликовое войско, словно трусливых дымных карликов. Солнце больно ударило по глазам из предательского окошка, но она не обратила на это внимания, принимая сияющую пощёчину, как необходимый ритуал. Ещё несколько шагов, и она уже перед занявшим оборонительную позицию побелевшим от страха унитазом.
— Ты рассчитывал на то, что я изувечу свою дочку? — еле слышно просипела земная пони, тыкая в сторону Дитзи ножом. Её заднее копытце застряло в сыто урчащем сливе, заставляя трясущуюся в панике пегаску выглядеть жалко. — Ботвы тебе гнилой, а не её ножку!
Злобно зарычав, Голден бросилась в бой — а что ей ещё оставалось делать? Она не могла заставить себя отрезать пропавшую в дискордовом приборе конечность, хотя такое решение было, наверное, самым рациональным. Как бы то ни было, смелая кобыла не могла молча стоять и наблюдать за мучениями подруги, её окрепшие от труда копыта и практичный подход требовали незамедлительных действий. Санфаянсовый ублюдок оказался, правда, не так прост — град звенящих ударов ножом по бачку только лишь откалывал свистящую шрапнелью глазурь да заставлял копытце земной пони ныть от сильной отдачи в колышущемся клинке. Вдобавок визжащая от страха Дитзи всё время отвлекала Голден от показательного наказания своими наспинными перьевыми крыльями-хлопушками.
Должен был быть другой способ. Харвест посмотрела на достойного противника под другим углом, проявляя даже некое уважение и обходительность. У него должна была быть хоть какая-то слабость, и, кажется, она была найдена. Под гигиеническим чудищем кобыла обнаружила толстую, важно округлую трубу, в которой изредка пробегало заигрывающее журчание, вызванное подёргивающимся копытцем всхлипывающей пегаски. Трубка была сделана из лучшего современного лёгкого материала, поэтому без труда отделилась из-за мощного рубящего удара, выполненного с широким замахом.
Голден пошатнулась от резанувшего по сожжённой криками и алкоголем носоглотке запаха испражнений. Дитзи начала гулко стонать. Морковная пони выдавила уголком рта скромную ухмылку — её догадка о недобром содержимом нутра противника оказалась абсолютно верной. Но даже это его не сломило. Голден начала чувствовать слабость, наступившую, по-видимому, из-за осознания горького и вонючего поражения. В этот миг мир начал тускнеть и медленно неконтролируемо поворачиваться. Собрав в тельце последние силы стальным волеизъявлением, кобылка коронным ударом двух задних копыт сломила стояк злобного прибора, прежде чем ответственно упасть в обморок от кавалькады набежавших за день чувств.
Голден Харвест полола грядки, напевая известный лишь ей одной простой рабочий мотивчик. Монотонная физическая работа на свежеполитой грядке, когда копытца не могут избежать приставучей грязи, а рыжая грива переливами играет на солнце, создавала привычную деревенской пони обстановку для размышлений. Прошло всего две недели с того инцидента, Дитзи преодолела страх и недоверие к фермерше, теперь только отшучиваясь замечаниями о том, как будет напоминать ей об этом форс-мажоре в грядущие сезоны.
Жизнь продолжалась. Морковная пони утёрла пот со лба, окинув взглядом своё поле. Она всё также на нём работала, Дитзи всё также разносила почту и иногда прилетала на поздний завтрак или на полдник. И зачем нужно было что-то менять? Земная пони скривилась, вспомнив себя, просящую у понивилльской библиотекарши перегонный куб и змеевик для получения дистиллята из настойки. Зачем это нужно было? Ведь всё лучшее — враг хорошего.
Сиротливо стоящий посреди поля фаянсовый трон был тому явственным подтверждением. Сила старого уклада вещей, незыблемая, стойкая, что пугало, водружённое в изувеченный бачок, уверяла кобылку в их разделённой правоте. Да, Голден продолжит баловаться стручками терпкой травы, приносившими каждый раз что-то новое, всегда позитивное и странно приятное, и будет этим заниматься, конечно, когда дома не будет чужих. Кобыла осклабилась — Дитзи не была чужой в её доме уже давно, а между тем свежих побегов горькой полыни, что высилась из забитого чёрной землёй белого слива, могло вполне хватить и на двоих.