Тёплая зима

Глава единственная

Было холодно.

Каждый день это повторялось снова и снова. Собирать милостыню — это так унизительно, но когда ты хочешь есть, мало думаешь о небольших сделках с честью. Когда-нибудь у нас будет собственный дом с ванной и холодильник, полный еды. Когда-нибудь…

— Ладно, Сибби, уже вечереет, сегодня мы больше ничего не соберём. Пойдём домой.

Как он может называть этот ужасный приют домом? У меня и правда не было настоящего дома до того, как Семён нашёл меня, но у него-то и семья, и настоящий Дом с большой буквы были, как он рассказывал.

— Жалко, что я не умею ничего, чем мог бы развлечь публику, так бы разнообразил наши будни, а может, и заработали бы побольше! Эй, чего грустим? Он погладил меня по гриве. Мне так нравится это новое слово, а сопутствующее ему действие — тем более.

Внезапно Сёма остановился и приподнял моё лицо.

— Чего ты такая тусклая-то? Живём же!

Я слабо улыбнулась. Каждый день удивляюсь, как он может быть таким активным, живя в таком холодном месте, побираясь на улицах, да ещё и ночуя в приюте! Не поймите меня превратно, и здание приюта, и персонал были прекрасны, что, как я читала, встречается довольно редко, но это место нельзя назвать Домом. Или можно?

Семён нашёл меня, как он говорит, в кустах у обочины, в большой белой коробке. Почему-то именно факт белизны коробки я запомнила очень хорошо, в отличие от жизни до Сёмы. Но детства у меня не было. Мы вынуждены были каждый день побираться на улицах: приюту очень не хватало денег. Можно было всё свалить на алчность воспитателей, если бы она была. Питались мы за одним столом, спали в одном здании, а их одежда, когда-то бывшая яркой, сейчас поблекла и износилась. Словом, страдали все. Но где же деньги? Это поганое слово я не забуду никогда в жизни.

— Эдуард Анатольевич, я вас прошу, умоляю, дети голодают! Если бы вы проспонсировали наш приют…

Этот надутый мешок с деньгами лишь усмехнулся.

— Да что вы говорите? Душенька моя, сейчас кризисное время, никто в здравом уме не станет вкладывать деньги в долгосрочные проекты вроде вашего приюта, тем более, что возможная выгода от него крайне сомнительна.

Елизавета Ивановна разрыдалась. А он продолжал издеваться над ней.

— Ну-ну, не плачьте. Между прочим, у меня тоже есть семья и две чудных дочери, и им тоже нужно питаться! Я уверен, что когда-нибудь и вас навестит волшебник в голубом вертолёте. Впрочем, это точно буду не я. Хотя, кто знает? В общем, до свиданьица.

Я не выдержала и, толкнув дверь копытом, зашла внутрь. Наверное, на моём лице отразилась вся злость этого мира. Впрочем, его это не смутило.

— А это что за дивное создание? Пони? Кобылка?

Елизавета Ивановна кивнула, вытирая слезы платком.

— Знаете, а она очень красивая… Я буду спонсором вашего детдома, если вы продадите её мне.

Елизавета Ивановна вздрогнула и, вздохнув, посмотрела на меня, а потом и на него.

— Это невозможно. Во-первых, она принадлежит не приюту, а одному из воспитанников, а во-вторых, — она неожиданно повысила голос, — я прошу вас покинуть наш приют.

Он словно бы не услышал её.

— И что это за воспитанник такой, раз он нарисовал на её крупе воздушный шар со снежинкой внутри? Надеюсь, это не татуировка? Так травмировать животное…

Елизавета Ивановна уже-еле сдерживала себя.

— Убирайтесь вон!

Тот лишь улыбнулся.

— До свиданья, до свиданья. Право же, какая очаровательная кобылка…

Когда этот «человек» ушёл, Елизавета Ивановна снова вздохнула и перевела глаза с двери на меня. Потом подошла и легонько похлопала по спине.

— Вот ведь буржуй, да? Как ты его заинтересовала! Право, иногда, я даже думаю, что ты разумна. Хотя, ха-ха, что за мысль. Ну что, пойдём?

За всеми моими размышлениями я и не заметила, как мы зашли в здание приюта. Оно было красивым, но вот чистотой не отличалось — убирались довольно-таки редко. На входе нас, как обычно, встретил «Ульич» — так воспитанники прозвали бюст известного политического деятеля. Семён, проходя мимо, обычно декламировал: «Живите тыщу лет, товарищ Ленин», причем особый акцент на слове «тыщу» и его произношение веселили меня больше всего.

Зайдя в прихожую, Семён разделся и прошёл дальше, держа курс на свою комнату. Я немного потопталась на тряпке, отведённой под очистку обуви, и хотела было последовать его примеру, но задержалась возле картинки, висящей рядом с крючками для одежды. Старая, пожелтевшая фотография: улыбающиеся воспитанники с красными галстуками, улыбающиеся же воспитатели… Никогда не видела Елизавету Ивановну такой счастливой в настоящем.

Я аккуратно дотронулась копытом, провела им по рамке. Когда-нибудь мы заменим её на новую фотографию, с такими же счастливыми жителями приюта. Может, и меня Семён возьмет сфотографироваться, он хороший человек... В глазах защипало.

— Сиб, ты куда пропала?

Услышав крик и последовавшие быстрые шаги, я быстро вытерла глаза. Но Семён, похоже, что-то заметил.

— Слушай, ты весь день сегодня грустная, — сказал он, почесав затылок. — Я, наверное, душу бы продал, чтобы ты смогла говорить. Ну и ещё кое-что по мелочи бы выторговал…

Семён продолжал болтать, но я слушала краем уха. Ду-ша. Не знаю, что это, но, похоже, что-то очень ценное. Я тоже очень хочу заговорить на твоём языке, Семён, но возможно ли это? Кажется, я опять плачу. Но, не успев начать, я почувствовала тепло от рук Семёна, обвивших мою шею, и даже фыркнула от неожиданности.

— Это называется объятия... или обнимашки, как тебе больше нравится.

«Об-ни-маш-ки». Такое теплое слово… Я улыбнулась. Мы стоим уже пять минут в такой позе, а он совсем не устал? Аккуратно высвободившись из его объятий, я кивнула в сторону главного зала. Уже поздно, скоро отбой.

— Да, ты права, пора идти.

Семён поднялся и, уже отвернувшись, вдруг прошептал:

— Я знаю, что ты разумна.

Меня пробрала дрожь. А он продолжал шептать:

— Может, ты мутировавший человек? Эксперимент? Или даже пришелец?.. Хотя, — он обернулся, прекращая шептать, — какая разница? Я всё равно люблю тебя, Сибби.

Щеки словно загорелись. Сёма уже ушел и я, бросив последний взгляд на фотографию, последовала за ним.

Эпилог

Смеркалось.

Каждый день, снова и снова... хотя это, наверное, закон жизни... после знойного утра всегда приходит прохладная ночь. А пока Луна занимала положенное ей место на небосводе, мы готовились ко сну. Семён как раз закончил умываться и переодевался. Поскольку комната была крошечной, переодевался он при мне, я же тем временем читала книгу по человеческой анатомии, и, честно говоря, мне очень хотелось подтвердить свои знания на практике. И вот так, лёжа на его кровати, я наблюдала за своим спасителем, своим другом. Когда он менял нижнее бельё, я отвернулась. Я всегда отворачивалась, но сегодня было желание посмотреть. Впрочем, оно было легко преодолено. Умение подавлять желания приходит с нелёгкой жизнью, которую мы проживали в полной мере. Закончив с приготовлениями, Семён подошёл к кровати. Я по привычке встала и переместилась на небольшой потрёпанный коврик, выделенный нам приютом. Такие были только у тех, кто заводил домашних животных. Насколько я знаю, это не запрещалось, ведь они помогали собирать милостыню; один из воспитанников даже подсчитал, что доход увеличивается на двадцать процентов... или это была шутка Сёмы.

Наконец он выключил свет, и прохладная ночь полностью вступила в свои права. Завтра предстоял очередной день, и я старалась уснуть, но не могла: всё лезли в голову мысли о возможном светлом будущем. Хотя пока что это все только мечты…

И только сейчас я заметила, что Семён не сопит, как обычно, как я привыкла за шесть лет. Подумать только, мы вместе уже так долго.

— Сибби, не спишь?

Я дважды стукнула копытом по полу и, открыв глаза, взглянула на него. Он смотрел в потолок.

— Думаешь о будущем? Не волнуйся, всё наладится. Вот увидишь, я скоро выйду на работу – в смысле, на настоящую работу. Устроюсь на какой-нибудь завод, не всё же нам по улицам ходить, милостыню выпрашивать. Может, снимем комнату где-нибудь, или, представь на секунду, целую квартиру, только для нас с тобой! Я буду зарабатывать деньги, но не думай, что станешь нахлебницей! В конце концов, за домом следить надо, я тебя научу чему-нибудь и, в конце концов, всё наладится. Может, даже поможем приюту — как-никак, я тут шестнадцать лет прожил, а ты целых шесть! Сегодня же годовщина, ты помнишь? Я нашёл тебя, такую маленькую, в картонной коробке, и отвёл в приют. Как они все дивились, а ты с каждым годом становилась только краше! А помнишь, как…

Я слушала его, широко улыбаясь. В конце концов, сегодня и правда годовщина. Начиная засыпать, я вдруг поняла, что он замолчал. Приподняв голову, я посмотрела на него. Он уставился на меня, в его голубых глазах отражался лунный свет, пробивавшийся из-под занавесок.

— Знаешь, Сиб, если ты не против, ну, если ты хочешь, в смысле, если ты… В общем, можешь, пожалуйста, лечь ко мне? Ты ничего не подумай, просто холодно, ты знаешь, отопление опять не включено, они…

Не дослушав до конца, я подошла к кровати со стороны его ног и пролезла под одеялом до подушки. Повернув голову направо, я увидела Сёмино лицо, с широко открытым ртом. Он что, думал, что я откажусь? В конце концов, на полу действительно очень холодно. Заметив, что его инициатива закончилась, я пододвинулась поближе и прижалась к нему, обнимая. Ну же, ответь мне!

И он обнял, да так сильно, что я резко выдохнула ему в лицо.

— Ой, прости, ты как? Не рассчитал силушку свою богатырскую, хех… — прошептал Семён мне в ухо. Немного отодвинувшись, я легла на подушку рядом с его головой. И последнее, что я увидела, перед тем, как отключилась, были его красивые полузакрытые глаза и счастливая улыбка.

Когда-нибудь у нас будет собственный дом с ванной и холодильник, полный еды. Когда-нибудь мы сможем по вечерам, закутавшись в плед, смотреть фильмы, обсуждать их. Или просто молчать, наслаждаясь обществом друг друга, быть вместе. Хотя, о чём я? Мы уже вместе.