← IX. Процедуры XI. Капля →

Внутренний Город

X. Процесс

Рэйндропс пришла в себя и со стоном открыла глаза. Она лежала на койке, расслабленная панцирная сетка прогибалась даже под её сравнительно небольшим весом.

— Добрый вечер, — сказал какой-то жеребец, сидевший в кресле напротив кровати.

Они находились в прохладном и тесном помещении казённого больничного вида. Вдвоём — кроме пегаски и этого незнакомца здесь больше никого не было. За окном сгущались сумерки.

— Хорошо, что вы очнулись, — продолжил пони. — Я уж думал, накачали вас чем-то. Они это могут, уж мне ли не знать!

— Кажется, мне в голову залезли… — жалобно проскрипела Рэйндропс.

— О, и это они тоже могут, — согласно закивал жеребец. — Любит эта власть, знаете ли, везде лезть. Не то что в голову — и в постель, и под хвост залезут! Казалось бы, какое им дело, кто, как и с кем, а вот нет — лезут, и всё тут! Как будто если не тот и не с тем, то этот их народный строй и не построить!

Рэйндропс чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть пони, которому власть лезет под хвост, но даже это лёгкое движение отозвалось сильной болью. Жеребец же был самым обычным: земнопони, какой-то тёмной масти, одет во что-то вроде пижамы. Лившийся из окон сумеречный свет не позволял разглядеть подробнее.

Тем временем пони продолжал:

— Я вообще к чему это, я же сам по сто двадцать первой сидел, а это очень, скажу я вам, непросто. А я от звонка до звонка, вот как! И думаете, вышел, и меня в покое оставили? Какое там! Они разве отстанут? Сказали, что умом я, значит, повредился. А я говорю, где повредился, нормальный я! А они: врачу, мол, виднее, вялотекущее заболевание у вас. И сюда меня. Но я им благодарен, что сюда: тут психиатрическое отделение ещё ничего, а в настоящую дурку попадёшь, то там и сгинешь за высоким забором, никто и не вспомнит. А тут режим ещё ничего. Разве смог бы я вот так вас посетить, если бы здесь был настоящий жёсткий режим? Да ни в жисть! А тут — пожалуйста.

Он вынул из кармана пижамы связку ключей и многозначительно ими побренчал. Рэйндропс едва сдержала стон от этого тихого, но ударившего в больную голову звука. Из всей речи жеребца она смогла уловить только то, что они сейчас находятся в психиатрическом отделении. Что ж, вполне подходящее место для пони, которой недавно влезал в голову единорог и, судя по самочувствию, что-то там нарушил.

Красноречие жеребца тем временем не истощалось:

— Да и больница тут обычная, психиатрическое только отделение, и это, знаете, какую-то надежду даёт, что ли. А в обычной психушке — сгинешь, да и всё, радости в этом никакой. А тут ещё курорт, можно сказать, по сравнению-то. Так что нам с вами ещё повезло, благодарными надо быть. Ну я и не ропщу, не думайте. Жаль только, работу свою не дописал. Роман. И о чём? О Старсвирле Бородатом. Мне сразу сказали: почему такая тема? Он ведь эквестриец, да ещё и единорог, в печать не пропустят такое никогда. Писал бы, говорят, про рабочих, а не про волшебников этих. А я что сделаю, если мне про волшебника пишется?

Жеребец вдруг оборвал себя, умолк и прислушался к неслышимым для пегаски звукам.

— Пора мне, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Ну, бывайте. Приятно было поговорить.

Пони подошёл к окну, на котором оказалась решётка, вынул из кармана связку ключей. Щелчок, и решётка отъехала в сторону. Жеребец с ловкостью очутился на улице.

— Не беспокойтесь за меня, тут удобный широкий карниз, — сказал он, закрыл за собой решётку и ушёл куда-то в сторону.

Как только гость скрылся из виду, открылась дверь и в палату заглянула зелёная кобыла в медицинской шапочке.

— Вам нужно, может, чего? — спросила она, увидев, что Рэйндропс очнулась. — Вы целый день спали. Покушать принести?

— Пить… — прокряхтела Рэйндропс. Внезапно она почувствовала усиливающиеся позывы и добавила: — Но сначала в туалет…

— Пойдёмте, я вас отведу, — сказала зелёная кобыла и вошла в палату, чтобы помочь пегаске встать.

Ноги слушались плохо, и Рэйндропс вряд ли бы смогла доковылять до туалета без помощи. Медпони хотела зайти в комнату для кобылок вместе с пегаской, но та отказалась, надеясь всё-таки справиться самой. Она действительно со всем справилась и уже стояла перед раковиной, умывая больную голову водой, когда кое-что произошло. Рэйндропс глянула в висящее над раковиной мутное зеркало, и ей почудилось, что её отражение вдруг зло ухмыльнулось, причём без всякого её участия. Пони испуганно отпрянула от зазеркального двойника и зажмурилась, а когда открыла глаза вновь, отражение уже вело себя как ему полагается, словно ничего и не случилось.

«Показалось… — подумала Рэйндропс. — Или галлюцинация! Может быть, этот дискордов единорог и правда что-то сломал у меня в голове…»

Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы унять дрожь, и, стараясь более не смотреть в зеркало, умыла лицо последний раз. Спокойно, нужно делать вид, что всё в порядке. Никто не должен ничего заметить. Она должна выглядеть здоровой, а не сумасшедшей. Ей нельзя застрять в психлечебнице, надо выбраться отсюда и вернуться в Эквестрию.

Кобыла, что ждала за дверью, ничего, кажется, не заподозрила и проводила Рэйндропс до палаты.

— Ещё что-нибудь нужно? — спросила медпони, укладывая пегаску на кровать. — А, вы вроде пить хотели. Сейчас принесу. А покушать принести?

— Нет, — сказала Рэйндропс, у которой была лёгкая тошнота вместо аппетита, несмотря на то, что она весь день провела без сознания и ничего не ела. — Только пить, пожалуйста.

Медпони скрылась. Вернувшись минут через пятнадцать, она поставила на прикроватную тумбочку поднос.

— Вот, пейте, — сказала кобыла, подавая металлическую кружку.

Рэйндропс за пару секунд втянула в себя воду, торопясь освежить иссохшую пустыню во рту.

— Я вам тут всё-таки покушать принесла, — добавила медпони, указывая на поднос, и Рэйндропс увидела там какой-то тёмно-коричневый кирпичик, ранее ею незамеченный. Брикет из непонятного вещества был завёрнут в целлофановую плёнку.

— Что это? — спросила она у медпони.

— Это масса питательная, — ответила кобыла. — Достижение нашей промышленности. Сейчас такой паёк всем выдают, по норме триста грамм на пони. Сено-то теперь дефицит, не говоря уже про хлеб.

Рэйндропс скептически посмотрела на эту «еду». На целлофан, в который упаковали коричневое нечто, сверху была приклеена маленькая бумажка. «Продукт питательный вторичный нормализованный», — прочитала пегаска оттиснутые синей типографской краской слова.

— Нет, спасибо, — сказала Рэйндропс. — Что-то не хочется.

— Как же вы совсем без еды-то? Я вам доброе дело хотела сделать!

— Нет, спасибо, не нужно.

— Вы что, голодовку задумали? — повысила вдруг голос кобыла. — Этот номер у нас не пройдёт! Я доктору скажу, он вас быстро прояснит! Хоть через трубочку, но кушать будете!

— Нет, никакой голодовки, просто сейчас не хочу, — устало сказала Рэйндропс.

— Ну, как знаете, — обиженно бросила медпони и, поставив поднос с коричневым брикетиком себе на голову, удалилась.

Как только за ней захлопнулась дверь, пегаска, утомлённая непрекращающейся головной болью и навязчивым кормлением, впала в забытьё.

Кто-то толкнул пегаску в бок, разгоняя смутные образы, обречённые стереться из памяти сразу после пробуждения. Она открыла глаза и увидела рядом с кроватью жеребца в сером костюме и с незапоминающимся невыразительным лицом. Поверх костюма был кое-как накинут белый халат, из-за чего в первые мгновения пегаска приняла этого пони за сотрудника больницы.

За окном уже рассвело. По сравнению со вчерашним вечером Рэйндропс стало гораздо лучше: тошнота ушла, головная боль тоже отступила, напоминая о себе совсем чуть-чуть. Пони почувствовала голод и сказала:

— Доброе утро. Попросите, чтобы мне принесли завтрак, пожалуйста.

Тут в палату вошёл второй жеребец.

— Завтрак! — усмехнулся первый, повернувшись к вошедшему. — Она хочет, чтобы ей принесли завтрак.

Второй коротко рассмеялся и сказал:

— Не положено!

— Да, — согласился с ним первый жеребец. — К сожалению, завтрак в постель вам сегодня не положен.

— Если не положен в постель, я могу сама дойти до столовой и позавтракать, — сказала пегаска.

— Это тоже невозможно, — произнёс второй жеребец. — Вы не можете никуда выходить из палаты, ведь вы арестованы.

Он сказал это почти с наслаждением, словно каждый сталлионградец при погонах или в штатском мечтал сказать Рэйндропс эту фразу, а честь выпала именно ему.

— Да? — произнесла пегаска без удивления.

Наконец этот момент наступил. До этого все служащие огромной бюрократической машины были вынуждены со вздохом говорить, что нет, Рэйндропс не арестована и даже не задержана, а наоборот, совершенно свободна. Но пегаска уже давно чувствовала временность, ненадёжность, подвешенность своего положения. Эта шаткость звучала в самих вздохах чиновников, которым приходилось до поры терпеть её, разгуливающую по городу без конвоя. Но теперь все они могут вздохнуть уже с облечением, момент определённости наступил. Город, наконец, разглядел маленькую пони и официально признал её своим врагом. Впрочем, ясность ещё не была полной.

— А за что? — спросила Рэйндропс.

— Мы не уполномочены объяснять вам что-либо, — сказал первый жеребец.

— Да, мы и так идём против правил, разговаривая с вами по-доброму, — добавил второй. — Мы всего лишь назначенная вам охрана и отношения к вашему делу не имеем.

— Ждите, — сказал первый, — скоро за вами придут.

— А кто вы такие? — спросила Рэйндропс. — Вы из Горбезопасности?

— Из какого мы ведомства, вас вообще не касается, — был ответ. — Мы всего лишь охрана. Ждите, когда за вами придут.

Рэйндропс устала лежать, да и лежа она чувствовала себя более беспомощной, поэтому поднялась и села на постели. Двое её стражей без приглашения тоже опустили свои крупы на кровать, усевшись слева и справа от пегаски. Стоявшее в палате кресло они проигнорировали, их даже не смутила смятая постель, словно они хотели непременно разместиться по бокам от Рэйндропс, как настоящая стража. Сетка прогнулась под тройным весом почти до пола, но жеребцы на это внимания не обращали.

Слева сел тот, что разбудил Рэйндропс, а справа — вошедший в палату вторым. Лица у них были одинаковые, ничего не выражающие, даже шёрстка лишь едва отличалась оттенком. И, словно чтобы окончательно убить последнюю индивидуальность, их кьютимарки, конечно же, были скрыты под одинаковой одеждой: оба были в белых халатах, небрежно накинутых поверх серых костюмов.

— Послушайте, — сказала Рэйндропс, — я ни в чём не виновата, и в Горбезопасности это должны знать, ведь мне буквально залезли в голову и просмотрели все воспоминания.

— Это нас не касается, — сказал сидящий справа. — Вам лучше не тратить силы, переубеждая нас, они вам ещё понадобятся во время следствия и суда.

— Следствия и суда? — вздрогнула Рэйндропс. — И за что же меня будут судить?

Пони не очень удивилась аресту, она вообще мало чему могла бы удивиться теперь, после того как ей внезапно изнасиловали мозг какой-то проклятой ментальной магией. Но о себе, предстающей перед судом, она до этой секунды почему-то не подумала, хотя и следствие, и суд являлись логичным продолжением ареста.

— Опять вы за своё! — недовольно воскликнул жеребец слева. — Вам же объяснили, что мы к вашему делу отношения не имеем. Если вы невиновны, то вас, конечно, отпустят, как только во всём разберутся. Надеюсь, вы не думаете, что у нас могут осудить кого-то просто так, без состава преступления. Это совершенно невозможно.

Нельзя сказать, что Рэйндропс успокоили эти слова, но она замолчала, слушая урчание своего голодного живота. Один жеребец улыбался и посмеивался над этими звуками, второй же сидел насупившись.

Дверь открылась, и в палату вошёл пони. Рэйндропс уже подумала, что ожидание кончилось и это пришли «за ней», как и было обещано, но вошедший лишь передал правому жеребцу какой-то серый свёрток и удалился обратно в коридор.

— Одевайтесь, — сказал жеребец. Он развернул свёрток и передал кобылке то, что оказалось по-деловому строгим серым платьем. — Вы же, надеюсь, не собираетесь предстать перед правосудием в неподобающем виде?

Рэйндропс послушно оделась, и, едва она успела закончить, дверь вновь открылась, впуская в палату пони в чёрном костюме. Два охранника вскочили с кровати сами и подняли Рэйндропс. Вошедший коротко глянул на пегаску и спросил:

— Вы Саншауэр Рэйндропс?

— Да, — не стала отпираться кобылка.

Пони кивнул, прошёлся по палате, осматриваясь, а затем сел в кресло, которое, как казалось теперь, специально его дожидалось. В палату вошли ещё двое жеребцов, они были в форме Горзащиты.

«Горзащита… — отстранённо подумала Рэйндропс. — Это же что-то вроде обычной полиции. Странно, моим делом вроде бы занимается Горбезопасность». Впрочем, вполне могло оказаться, что жеребец в кресле был как раз из Горбезопасности, а этих двоих он взял с собой просто для дополнительной охраны.

Один горзащитник стал осматривать палату, а второй подошёл прямо к Рэйндропс, вытаскивая из сумки какой-то длинный гибкий предмет. Это оказался ремень, горзащитник накинул его на пегаску и попытался стянуть им скрытые под платьем крылья.

— Не надо! — дёрнулась Рэйндропс, остро переживая новое покушение на свободу крыльев. — Я всё равно пока летать не могу!

— Порядок есть порядок, — разлепил мясистые губы жеребец в чёрном. — Не беспокойтесь, это только на время вашей транспортировки. Потом сразу снимут.

Вместо обычной пряжки на ремне оказалась какая-то хитрая защёлка, которая щёлкнула, и с пегасьей свободой в очередной раз было покончено.

— За что меня арестовали? — спросила Рэйндропс. — Эти двое мне ничего не объяснили.

— Всё правильно, они совершенно не в курсе вашего дела, это всего лишь низшие чины, — ответил жеребец в чёрном. — Да и я тоже ничего не знаю. Вы арестованы, это правда, но больше я ничего вам сказать не могу. Моё дело — известить вас об аресте и доставить вас по адресу, где уже будут проведены следственные действия.

— И что за адрес? — спросила Рэйндропс.

Жеребец поднялся с кресла и отряхнул круп.

— Не стоит тратить время на эти пререкания, — сказал он. — Неужели вам не хочется быстрее закончить со всем этим? Вам всё равно придётся последовать с нами, там всё и узнаете.

— В Горбезопасности моё дело ведёт младший комиссар Смерч, — произнесла Рэйндропс. — Могу я с ним поговорить?

— Если будет необходимо, то, я думаю, он с вами свяжется, — пожал плечами жеребец в чёрном. — Пока же вам следует пройти с нами.

Он пошёл к выходу, а охранники как бы по-дружески стали подталкивать Рэйндропс в том же направлении. Горзащитники же угрожающе надвинулись, давая понять, что вступят в дело, если тычков охраны будет недостаточно. Рэйндропс ничего не оставалось, кроме как пойти за пони в чёрном костюме.

Кобылку спустили на лифте на первый этаж и вывели из больницы через какой-то запасной выход. На улице пони пробыла где-то около одной секунды: вплотную к зданию стояла крытая карета с распахнутой дверцей, и Рэйндропс сразу же завели туда. Внутренность кареты была обшита металлическими листами с рядами заклёпок, на маленькой деревянной скамеечке лежали тяжёлые цепи.

— Вы действительно считаете, что я настолько опасная преступница? — спросила Рэйндропс.

— Я ничего не считаю, — пожал плечами пони в чёрном. — Порядок есть порядок.

Горзащитники усадили Рэйндропс на скамеечку и принялись возиться с цепями. Когда пони была надёжно прикована к сиденью, дверь с решётчатым окошечком без церемоний захлопнулась.

Мысли пегаски медленно ворочались, будто плавали в желе. Их медлительность не давала ей в серьёз ужаснуться своему положению.

«Как же так, — вяло подумала она. — Я же ничего не сделала. Они же знают, они мне в голову заглянули… Зачем это всё?»

Карета тронулась. Она, видимо, была не самоходной, а обычной: шума двигателя слышно не было, зато где-то рядом стучали по мостовой копыта пони. Окошко находилось слишком высоко, чтобы Рэйндропс со своего места могла видеть, куда они едут, а привстать ей не давали цепи. Да и какая, откровенно говоря, теперь разница? Очевидно, что в хорошие места в цепях не возят. Лучше об этом и не думать. Пони закрыла глаза и терпела встречавшиеся на дороге выбоины, которые отзывались в голове болью.

Длилась поездка недолго. Вскоре загремел замок, и дверца распахнулась. Рэйндропс увидела вход в какое-то здание, у которого карета остановилась точно так же вплотную, как ранее стояла у больницы. Горзащитники освободили пегаску от цепей, но ремень по-прежнему обручем охватывал крылья. Её подняли со скамейки, вытащили из кареты. Опять секунда на улице, затем — коридоры с крашеными стенами, но уже не больнично-зелёные, а бежевые. Какое-то учреждение. По обеим сторонам располагались двери кабинетов, из некоторых раздавались типичные канцелярские шумы. Где-то звенел телефон.

Конвоиры повернули из коридора на лестницу, и Рэйндропс испугалась, что её спустят в подвал, но вместо этого они пошли наверх. На втором этаже пегаску завели в кабинет. На входе охрана немного замешкалась, и пони успела выцепить взглядом табличку на двери: «Следователь Прокуратуры Уздечкинского района Внешнего Города тов. Дежурка».

Товарищ Дежурка, кобыла лет тридцати пяти или сорока, сидела за столом. Усталое и озабоченное лицо склонилось над распластавшейся на столе бумажной кипой. Она коротко скользнула невыразительным взглядом по пегаске и вновь уткнулась в бумаги. Сопровождающие усадили Рэйндропс на стул и удалились, оставив их наедине.

— Ваше полное имя, — тусклым голосом произнесла Дежурка, положив перед собой свежий бланк и приготовив перо.

Рэйндропс поняла, что ей предстоит допрос, долгий, со всеми предварительными формальными вопросами, и почувствовала раздражение и усталость. Усталость сочилась с лица следователя, переливалась через стол и заражала пегаску, а та и без того едва могла держать голову прямо. Желание положить её на стол и закрыть глаза было почти непреодолимо. А вот открывать рот и ворочать языком, чтобы ответить, совсем не хотелось. Головная боль усилилась, напоминая о недавнем вторжении в разум.

— Товарищ Дежурка, послушайте… — начала Рэйндропс.

— Нет, это вы послушайте, — перебила её Дежурка. — Я вам здесь не товарищ. Я следователь по вашему делу, и обращаться ко мне следует «гражданин следователь».

Она говорила без возмущения, вообще без всяких интонаций, как будто обращение «товарищ» её нисколько не оскорбило, но для порядка поправить всё же было надо.

— Хорошо… Гражданин следователь, послушайте, я не вижу смысла в этом допросе. Меня допрашивали уже не знаю сколько раз. Кроме того, единорог смотрел все мои воспоминания. Я ничего плохого не сделала, и вы это знаете.

— То есть вы отказываетесь отвечать на мои вопросы? — спросила Дежурка всё таким же тусклым голосом. В нём не чувствовалось никакой угрозы. Казалось, она просто пожмёт плечами и больше ничего не сделает, если Рэйндропс скажет «отказываюсь». Это придало пегаске уверенность.

— Отказываюсь, — сказала она.

Плечами Дежурка пожимать не стала, а просто взяла в зубы перо и стала заполнять бумаги. В молчании текли минута за минутой, и Рэйндропс едва не уснула на стуле.

— Вы меня слышите? — спросила следователь, выплюнув перо. Пегаска с трудом разлепила глаза, и кобыла продолжила: — Учтите, что вы, конечно, можете не отвечать на вопросы и вообще это следствие не признавать, но такая позиция вам не поможет, а сделает только хуже.

— За что меня арестовали? — спросила Рэйндропс.

— Это вам следует отвечать на мои вопросы, а не наоборот, — произнесла Дежурка.

— Я же, наверное, имею право знать, в чём меня обвиняют, — сказала Рэйндропс.

— Я вам причину ареста сообщить не могу, — ответила следователь. — Так как ваше дело засекречено, даже я сама не имею полного доступа к материалам.

Она вернулась к заполнению бумаг, а у Рэйндропс сильнее заболела голова. Серьёзно? Допустим, все те пони просто пришли арестовывать пегаску и действительно не знали, в чём её обвиняют. Но следователь, который ведёт дело, не имея доступа к материалам этого самого дела? Абсурд определённо только что взял новый уровень.

Дежурка закончила писать и отложила перо. Она с кряхтением слегка выгнула спину, устало вздохнула. Должно быть, бумажная волокита утомляла и её. Легко можно было представить, что она здесь страдает на нелюбимой работе, пока дома ждут два жеребёнка, оставленные без присмотра. Или три жеребёнка, судя по её измождённому лицу. А мужа нет, и поэтому она тащит всё на себе одна. Рэйндропс бы даже пожалела кобылу, если бы та не была винтиком в механизме злого абсурда.

— Сотрудничайте со следствием, вам же лучше будет, — сказала Дежурка своим блёклым неубедительным голосом. — Надеюсь, к следующей нашей беседе вы передумаете, не станете запираться и во всём признаетесь.

— В чём признаюсь? — спросила Рэйндропс.

— Вам виднее, — пожала плечами следователь. — Вы же это совершили, а не я.

— Я понятия не имею, что я там, по-вашему, совершила, — возразила Рэйндропс. — По-моему, я не сделала ничего плохого.

— Вы не знаете наших законов, — сказала Дежурка. — И поэтому вы могли нарушить закон и даже не понять этого. К сожалению, незнание законов не освобождает от ответственности. А поскольку ваше дело засекречено, я не могу вам сказать, в чём вы обвиняетесь. Но это не проблема. Вот как мы поступим…

Следователь вынула из ящика стола листок бумаги и протянула его Рэйндропс. На нём было напечатано:

«Заявление о явке с повинной

Я, Саншауэр Рэйндропс, всё поняла и во всём признаюсь. В содеянном раскаиваюсь.

Дата: …

Подпись: …»

— Таким образом, — сказала Дежурка, — и тайна будет соблюдена, и вы сможете во всём признаться и получить снисхождение суда, даже если вы пока не понимаете, в чём заключалось ваше преступление.

— Что? Как я могу признаться во всём, сама не зная в чём? Вы тут все с ума посходили? Я ничего подписывать не буду!

— Я предложила подписать это для вашей же пользы, — сообщила Дежурка. — Признание и деятельное раскаяние зачтутся вам на суде.

Она замерла, постукивая металлическим пером по столу, и вдруг как бы невзначай добавила:

— Возможно, Президиум Горсовета даже помилует вас и отпустит в Эквестрию. В обмен на дружественные шаги со стороны Селестии, конечно.

В глазах Рэйндропс на мгновение блеснула надежда, что всё ещё может закончиться для неё хорошо, но она быстро подавила это чувство и недоверчиво посмотрела на следователя. Ага, сейчас, отпустят они её вот так просто. Да и не хотелось бы, чтобы для спасения одной пони принцессе пришлось идти на какие-то уступки этому страшному городу.

— Но как можно помиловать того, кто даже не раскаивается? — произнесла Дежурка. — Время подумать у вас пока есть.

Она сняла трубку с телефона, стоявшего на столе, и сказала:

— На сегодня я с ней закончила, можете уводить.

— Меня отведут в камеру? — спросила Рэйндропс.

— Ваша мера пресечения — домашний арест, — пробурчала Дежурка. — Вам предоставлено жильё, где вы будете содержаться под охраной. Но если и дальше не будете сотрудничать, можете и в следственной тюрьме оказаться.

С губ Рэйндропс невольно сорвался вздох облегчения. После приковывания цепями в карете она не ждала ничего хорошего и была уверена, что окажется сегодня в какой-нибудь ужасной темнице. Это холодило грудь ужасом, ведь впечатления от подвала Горбезопасности совсем ещё не выветрились. Снова очутиться в подобном месте не хотелось.

Кобылка почувствовала спиной сквозняк — это открылась дверь кабинета. Сзади подошли конвоиры.

Рэйндропс надеялась, что раз в темницу её не повезут, то и транспорт ей дадут другой, не настолько тюремный. Но у выхода оказалась та же повозка, в которой её привезли из больницы. Более того, усадив пони на скамеечку, охранник загремел цепями.

— Зачем вы это делаете? — удивилась Рэйндропс. — Мне сказали, я всего лишь под домашним арестом!

Жеребец сосредоточенно возился с оковами, ничего не отвечая.

Кобылка вдруг похолодела. Что, если следователь соврала? Просто для того, чтобы избежать истерики у себя в кабинете…

— Ну что, бойцы? Вы её там это, зафиксируйте получше! — раздался вдруг бас откуда-то снаружи.

Охранник тем временем закончил с цепями и, вылезая из кареты, сказал:

— Зафиксировали, товарищ Фетиш. В лучшем виде!

— Ну, я всё же посмотрю в личном, так сказать, порядке, — пробасил голос, и в карету заглянула огромная коричневая голова с чёрной коротко стриженой гривой. Она выцелила взглядом закованное в цепи тело пегаски, будто сфотографировав его, плотоядно облизнулась и скрылась обратно.

Дверца захлопнулась. Этот удар и последующий лязг замка отозвались в голове Рэйндропс болью. Карета тронулась и сразу же запрыгала на выбоинах, будто собираясь вытрясти из пегаски душу. На особо выдающихся подскоках пони стукалась затылком о стенку этого тесного металлического стакана. К счастью, вскоре они выехали на ровную дорогу, и Рэйндропс ощутила некоторое облегчение. Головная боль немного отступила. Но, несмотря на то, что её разум чуть прояснился, кобылка старалась ни о чём не думать, а просто ждала, чем закончится поездка.

Наконец — остановка. Послышались голоса, затем что-то скрипнуло. Карета снова двинулась, но уже медленнее. Открыли ворота? Въехали на какую-то огороженную территорию? Внутри Рэйндропс что-то сжалось — всё-таки тюрьма! Через минуту остановились уже окончательно, послышался лязг замка, и дверца железного стакана распахнулась. Охранник освободил пегаску от оков и помог вылезти.

Наружность была слишком солнечной для Сталлионграда, и первое время Рэйндропс щурилась, не видя вокруг себя почти ничего. Когда же глаза немного привыкли к свету, пони обнаружила себя возле четырёхэтажного здания, составленного из крупных бетонных блоков. В больших квадратных окнах сияли отражения светила Селестии. Казалось, что облака в этом месте специально расступились, чтобы пропустить солнечные лучи. Вездесущей дымки тоже почти не было. Здание стояло посреди сада, который, вопреки сталлионградскому обыкновению, вовсе не был чахлым. В разные стороны, разрезая пышную зелень, расходились дорожки, вымощенные чем-то белым. Нет, на тюрьму это совсем не походило.

Из центрального входа вышел стального цвета жеребец в синем костюме и с красным галстуком. Вслед за ним оттуда же появились ещё трое, но уже в серых костюмах. Вся эта делегация направилась прямо к пегаске.

— Добрый день, товарищ Рэйндропс, — сказал пони, шедший первым. — Меня зовут Казус, и я ваш адвокат. А это, — он указал на жеребцов в сером, — майор Ветерок и его помощники. Они будут обеспечивать вашу охрану, пока вы будете содержаться здесь под домашним арестом.

Значит, всё-таки домашний арест. И у Рэйндропс даже будет адвокат. Кажется, всё оказалось гораздо лучше, чем она предполагала.

— Здравствуйте, — произнесла пегаска. — Я почему-то не думала, что у меня будет адвокат.

— За кого вы нас принимаете? — чуть обиженно сказал Казус. — Мы ведь не звери какие-то. Здесь у нас не какая-нибудь деспотия, чтобы казнить и миловать по мановению копыта. Раз уж вы попадёте под суд, у вас по закону должен быть адвокат.

— И я должна буду вам платить или как? — спросила Рэйндропс.

— Что? Нет, конечно, — он засмеялся. — Сразу видно, что вы из Эквестрии. У нас каждому предстающему перед судом пони полагается адвокат, и это совершенно бесплатно. Но давайте я вам покажу, так сказать, место вашего заточения, — он издал ещё один смешок и махнул копытом в сторону здания. — Вам стоит сначала устроиться, а потом уже всё остальное. Я тоже поселился здесь, и у нас с вами будет достаточно времени, чтобы обсудить ваше дело. Пойдёмте, я покажу вам вашу комнату, предпит и прочее.

— Можно сначала предпит? — попросила Рэйндропс, внезапно ощутив сильный голод. — Я уже сто лет, кажется, ничего не ела.

— О, если так, то пойдёмте сразу в предпит, — легко согласился Казус.

Они вдвоем зашагали к главному крыльцу, а пони в серых костюмах следовали за ними, напоминая телохранителей.

Войдя внутрь, пони пересекли просторный светлый вестибюль с небольшим фонтаном и поддерживающими потолок каменными колоннами. В кадках, расставленных повсюду, росли похожие на пальмы растения. Стены украшали мозаичные панно, с которых смотрели интеллигентного вида жеребцы и кобылы, вооружённые книгами, писчими перьями, линейками, циркулями и прочими подобными предметами.

Через большие стеклянные двери пони попали из вестибюля в предпит, который был оформлен несколько скромнее, — видимо, чтобы ничего не отвлекало от еды. Рэйндропс и Казус сели за один из столиков, заняв два стула из четырёх, но больше к ним никто не подсел — все жеребцы в сером предпочли разместиться за соседним. В предпите было немногопонно, до появления пегаски и её сопровождающих лишь несколько одиноких посетителей неторопливо трапезничали в разных концах зала.

Аппетитные запахи, белые накрахмаленные скатерти, цветы в вазах, проворно снующие опрятного вида официанты — всё это заставило Рэйндропс подумать, что сидеть под этим домашним арестом будет не так уж плохо. Даже будучи «на свободе», пегаска никогда не видела в Сталлионграде подобного места. Лишь предпит в гостинице мог хотя бы приблизиться к тому, что было здесь. Но и он всё-таки не дотягивал.

— Как вам здесь нравится? — спросил Казус.

— Кажется, неплохое место, — коротко ответила Рэйндропс.

— Это пансионат «Дружба», — произнёс адвокат. — Может, и не самый лучший, но один из лучших точно. А предпит тут, по моему мнению, просто копыта оближешь. Публика отдыхает разная, но, в основном, заслуженная. Хотя встречаются и пони, уже вышедшие в тираж. Видите жеребца вон за тем столиком?

Казус кивнул в сторону, где одиноко сидел синий пони, уставившись в свою тарелку. Рэйндропс пригляделась, и его лицо показалось ей знакомым.

— Товарищ Кластер, уполномоченный по делам Внешнего Города, — вполголоса, как бы выдавая тайну, сказал Казус. — Впрочем, уже бывший. На его место пару дней назад назначили товарища Базиса.

Адвокат хитро посмотрел на Рэйндропс, словно для неё эта кадровая перестановка могла иметь какое-то значение. Пегаска лишь пожала плечами. Она помнила, как уполномоченный говорил ей всякую чушь в рабочее время, а потом и вовсе уснул прямо в кресле, отказавшись принимать других посетителей. Не было ничего удивительного в том, что его в конце концов уволили.

— Говорят, Кластера отправили в отставку за то, что он слишком много себе позволял, — продолжал Казус. — Например, у него была секретарша — очень симпатичная молодая кобылка, а это против всех неписаных правил. У высших чиновников и функционеров секретарями работают либо кобылы уже в возрасте, либо жеребцы, чтобы ни у кого не возникало сомнений в моральных качествах нашего аппарата. А товарищ Кластер, к сожалению, вступил на скользкую дорожку вседозволенности, которая и привела его к такому концу.

Подошёл официант и принёс меню. Рэйндропс за проведённое в Сталлионграде время уже отвыкла выбирать себе еду и не знала, что предпочесть. Вскоре строки перед её взглядом стали ускользать от понимания, а голова, казалось, снова готова запульсировать болью. Пони поспешным движением отложила меню.

— Салат из овощей и гречку с грибами, — заказал Казус.

— И мне того же, — вышла из положения Рэйндропс.

Официант кивнул и исчез.

— Довольно неожиданный выбор для эквестрийской пони, — прокомментировал Казус. — Я слышал, у вас совсем не едят гречку. А у нас в Сталлионграде это любимая еда.

— Я надеюсь, мне не придётся платить? — спросила Рэйндропс. — У меня с собой нет никаких жетонов. И вообще нет ничего, кроме этого дурацкого платья, в которое меня нарядили, когда увозили из больницы.

— Не беспокойтесь, — сказал адвокат. — Мы с вами в этом пансионате фактически постояльцы, а питание входит в путёвку. Все ваши вещи, к сожалению, изъяты в качестве вещественных доказательств, но здесь вас должны обеспечить всем необходимым. На четвёртом этаже вам предоставлен номер со всеми удобствами, как только пообедаем, я вас туда провожу. Охрана будет дежурить в коридоре, на окно специально ради вас установили решётку. Вы можете выходить в сад на прогулку, но со связанными крыльями и под охраной. На это дается каждый день по два часа. В остальное время выходить из комнаты можно только по разрешению. Когда начнётся суд, на заседания вас будут доставлять спецтранспортом. За это будет отвечать старший лейтенант Фетиш. Вот так обстоят дела на данный момент.

— Этот Фетиш мне не очень нравится, — произнесла Рэйндропс, вспомнив, что так звали жеребца, который требовал заковать её в цепи покрепче. — Он какой-то странный.

— Мы можем добиться его замены, — сказал Казус. — Если вы будете сотрудничать со следствием, то и вам в чём-то пойдут на уступки.

— Как я буду сотрудничать? — спросила Рэйндропс. — От меня хотят, чтобы я призналась во всём, но непонятно в чём!

— Что ж, думаю, вам и правда следует признаться, — вздохнул жеребец.

Пегаске захотелось вскочить из-за стола. И этот туда же!

— А вы точно мой адвокат? — возмущённо спросила она.

— Вы, по-моему, ещё не осознали серьёзность своего положения, — степенно произнёс Казус. — Я, по правде сказать, мало чем могу помочь вам как адвокат, ведь обвинение, предъявленное вам, засекречено.

Появился официант и поставил перед ними тарелки с салатом, но Рэйндропс не обратила на это внимания.

— То есть вы тоже не знаете, в чём меня обвиняют? — спросила она.

— Никто из участников процесса не будет этого знать, — сказал Казус. — Ни я, ни прокурор, ни судья. Всё, что против вас есть — это сам факт наличия засекреченного обвинения со стороны компетентных органов. К сожалению, этого достаточно. Как вы можете понять, никакой адвокат, насколько бы хорош он ни был, не сможет ничего возразить по сути обвинений, потому что эта суть неизвестна.

У Рэйндропс закружилась голова. Не только следователь, не только адвокат, но и сам судья не будет ничего знать о её деле! Может ли вообще быть на свете что-то более безумное, чем это?

— И судья обязательно скажет, что не доверять обвинению нет оснований, — продолжил Казус, предварительно сжевав большой кусок помидора из салата. — В таких условиях мы можем только просить о снисхождении. Признание вины и деятельное раскаяние сыграло бы в нашу с вами пользу. И совершенно точно позволило бы избежать расстрела.

— Р… расстрела?.. — проговорила Рэйндропс.

— Вы, похоже, и вправду не понимаете, насколько всё серьёзно, — важно сказал адвокат. — Обвинение такого уровня предполагает наказание вплоть до высшей меры.

Рэйндропс покачнулась на стуле, и Казус встал со своего места, чтобы поддержать её.

— Кобылам сейчас обычно не дают больше двадцати лет заключения, — поспешил успокоить он. — А с учётом деятельного раскаяния, вы наверняка получите не больше пятнадцати.

Пегаска, не в силах совладать с собой, всхлипнула. Адвокат утешительно похлопал её по плечу.

— По крайней мере, вам повезло с мерой пресечения, — сказал он. — Видимо, у вас нашлись покровители на самом верху. Остальные арестованные по вашему делу находятся не в пансионате, а в следственной тюрьме.

— Остальные… кто?.. — пролепетала Рэйндропс сквозь слёзы.

Официант принёс тарелки с основным блюдом.

Коридор, по которому вели Рэйндропс, казался одновременно знакомым и незнакомым. Пони была здесь в первый раз, но он ничем не отличался от других коридоров в сталлионградских учреждениях. Ничего примечательного, обыденность сочилась из каждой трещинки на линолеуме. Ничего даже не намекало, что здесь вершатся судьбы пони.

В здании суда было немногопонно, но вдруг впереди возник затор. Проход оказался запружен пони. Они были не похожи на здешних служащих — слишком разношёрстная, как будто случайно собранная толпа. Должно быть, заседание по какому-то громкому делу привлекло посетителей.

— Расступитесь! — громко потребовал охранник в чёрной форме, освобождая путь для Рэйндропс и её конвоиров. — К стене, к стене отодвигаемся!

Толпа послушно растеклась вдоль стены. И тут Рэйндропс заметила, что взгляды всех пони направлены прямо не неё.

— Втянула моего мальчика, — зло прошипела кобыла средних лет, выжигая пегаску глазами.

— Да говорю же вам! — воскликнул крупный молодой жеребец. — Ваш сын её только один раз видел, тогда, в «Сайгаке». Они даже не разговаривали никогда.

Тут же, совсем рядом, обнаружилась дверь, она распахнулась и поглотила Рэйндропс. Толпа было потянулась вслед за пегаской, но пони в форме преградил путь.

— В зале нет мест, — отрезал он, закрывая дверь.

Зал оказался гораздо меньше, чем можно было ожидать. Он вряд ли превосходил по размеру обычную классную комнату в школе. Немногочисленные стулья, поставленные для посетителей, действительно были заняты. На них с равнодушным видом сидели чем-то неуловимо похожие друг на друга жеребцы и кобылы. Обстановка здесь была скромной, выделялся лишь тяжеловесный стол, за которым стояло три кресла с высокими тёмными спинками. На стене, расположенной позади них, висела эмблема с подковой и молотом. Эти места, предназначенные, очевидно, для судей, пока пустовали.

Рэйндропс под равнодушными взглядами собравшихся провели через зал к скамье подсудимых, где уже сидели её «сообщники».

Пятеро, их было пятеро. Пегаска уже знала от адвоката, кто они, но всё равно вздрогнула, когда её взгляд упал на этих пони.

Рэйндропс посадили с краю, «сообщники» оказались по правое копыто от неё. Слева стоял небольшой стол со стулом, туда сел пришедший вслед за пегаской Казус. Адвокат деловито раскрыл перед собой папку с бумагами и принялся что-то в ней изучать, дожидаясь начала заседания.

Открылась неприметная дверь, расположенная рядом с судейским столом, и оттуда вышли трое. Первым шёл тучный пони, за ним следовали ещё двое, обычного телосложения и с обыкновенными незапоминающимися лицами.

Кобыла, сидевшая за отдельным столом, вскочила и крикнула:

— Встать, суд идёт!

Все поднялись.

На вошедших не было чёрных судейских мантий или какой-то особенной одежды, они носили обычные серые костюмы. Тучный жеребец расположился за массивным столом посередине, остальные двое заняли кресла справа и слева от него. Толстяк быстро, почти скороговоркой, заговорил:

— Здравствуйте, прошу садиться. Судебное заседание объявляется открытым. Рассматривается уголовное дело по секретному обвинению, выдвинутому со стороны Комитета Городской Безопасности против гражданки Эквестрии Саншауэр Рэйндропс, а также граждан Сталлионграда: Огурчика, Виолы, Лопатки, Цветика и Крючка.

При звуке этих имён Рэйндропс вздрогнула. Она обнаружила, что все уже сидят, а она до сих пор торчит посреди зала. Адвокат жестикулировал ей, показывая копытом вниз, и пегаска опустилась на своё место.

Скороговорка между тем продолжалась:

— Согласно статье восемнадцать Уголовно-процессуального кодекса, в случае секретности выдвинутых обвинений суть данных обвинений выдвинувшим обвинение органом власти не разглашается и остаётся неизвестной всем участникам судебного разбирательства, подсудимые также лишаются права знать, в чём их обвиняют, при этом дело решается на основе принципа доверия к органам народной власти. Само судебное разбирательство при этом остаётся открытым.

Тучный жеребец замолчал и посмотрел на кобылу, которая в самом начале провозгласила, что суд идёт.

— Товарищ Закорючка, все участники процесса на месте? — спросил он.

— Да, товарищ судья, все участники находятся в зале, — ответила кобыла. — Вызов свидетелей в сегодняшнем заседании не планируется, поэтому их явка не обеспечена.

— Хорошо, — кивнул жеребец. — Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, встаньте, пожалуйста.

Рэйндропс поднялась.

— Суд установит вашу личность, — сказал он. — Назовите ваше полное имя и год рождения.

— Саншауэр Рэйндропс, девятьсот восемьдесят второго года рождения, — ответила пегаска.

У жеребца не было судейского молотка, поэтому он ударил по столу копытом.

— Подсудимая, — сказал он, — вы находитесь перед лицом сталлионградского правосудия, поэтому будьте добры использовать наше летоисчисление, ведущееся от рождения нашего великого лидера товарища Сталлиона.

Рэйндропс вспомнила, как её учил отвечать адвокат, и произнесла:

— Э-э-э… девяностого года рождения.

— Где вы в настоящее время проживаете и где прописаны? — спросил судья.

— В Эквестрии отсутствует институт прописки, — ответила Рэйндропс, вновь вспомнив наставления адвоката. — Мой эквестрийский адрес: дом номер сорок два по улице Селестии, Понивилль.

Судья поморщился. Возможно, ему не понравилось, что в Эквестрии не бывает прописки, а может быть, его покоробило название улицы. Как бы то ни было, возражать он не стал и принял этот ответ.

— Вы работаете? — задал он новый вопрос.

— В Эквестрии я была погодной пони, в Сталлионграде — подметальщицей, а затем землекопом.

— Хорошо, — сказал судья. — Присядьте. Подсудимый Огурчик, встаньте. Назовитесь.

Рэйндропс опустилась на своё место. Вместо неё поднялся знакомый ей зелёный жеребец. Он пошатывался, нетвёрдо стоя на копытах.

— Огурчик, семьдесят четвёртого года рождения. Прописан и проживаю по адресу: город Сталлионград, улица Товарища Гриба, дом номер двадцать, квартира десять. Работаю общественным активистом на освобождённой основе в рядах Земной Сотни.

Вдруг жеребец в синем мундире, сидевший за отдельным столом, поднял копыто и сказал:

— Уважаемый суд, прошу предоставить мне слово для реплики по существу сказанного подсудимым.

— Пожалуйста, товарищ прокурор, — любезно согласился судья.

— Уважаемый суд, — начал жеребец в синем мундире, — считаю нужным уведомить, что все товарищи Огурчика по Земной Сотне отреклись от него. Они составили коллективное обращение с просьбой более не считать — далее цитирую из обращения — этого предателя, изменника Родины, подлого преступника, селестианца, эквестриста и тортикиста членом их организации.

Огурчик молча слушал, опустив голову.

— Спасибо стороне обвинения за важное дополнение, — сказал судья. — Продолжим. Подсудимый Огурчик, сядьте. Следующая подсудимая, встаньте и представьтесь.

— Виола, — негромко выдохнула кобылка, поднявшись. — Девяносто третьего года рождения. Прописана и проживаю в комнате номер двести двадцать четыре общежития номер тринадцать. Подметальщица в учгорблаге.

— Хорошо, садитесь, — сказал судья. — Следующая.

Встала другая кобылка.

— Лопатка, — проговорила она. — Год рождения восемьдесят шестой. Прописана и проживаю в Сталлионграде по улице Героев Революции, дом тридцать четыре, квартира шестьдесят три. По профессии — подметальщица, работаю в учгорблаге.

— Следующий.

— Цветик, — представился молодой жеребец, поднявшись. — Родился в восемьдесят восьмом году. Прописан и проживаю по улице Юного Товарища Морозца, дом шестьдесят девять, квартира восемнадцать. До ареста работал слесарем контрольно-измерительных приборов на Электромеханическом заводе.

— Так, и последний.

Встал жеребчик, сидевший дальше всех от Рэйндропс, на другом краю скамьи.

— Крючок, — назвал он себя. — Девяносто первого года рождения. Прописан и проживаю в городе Сталлионград, улица Великой Победы, дом девятнадцать, квартира сорок пять. Не работаю, являюсь студентом Сталлионградского народного университета.

— Хорошо, садитесь, — сказал судья. — Подсудимые, против вас Комитетом Городской Безопасности выдвинуто секретное обвинение за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь. Уголовное дело рассматривает судья Дышло, — он легонько ткнул себя в грудь. — Народный контроль над правосудием осуществляют народные заседатели — товарищ Кивок и товарищ Напёрсток.

Жеребцы справа и слева от судьи на секунду немного приподнялись в креслах, давая всем понять, что речь шла о них.

— Народное обвинение поддерживает прокурор Вердикт, — продолжил судья. Жеребец в синем мундире слегка кивнул в ответ. — Защиту подсудимых осуществляет адвокат Казус.

Адвокат привстал со своего места и наклонил голову, как бы отвесив поклон.

— Протокол заседания ведёт секретарь Закорючка.

Кобыла ответила улыбкой.

— Подсудимые, встаньте, — сказал судья. — Суд разъясняет вам ваши права, — быстро продолжил он, даже не дождавшись, пока пони успеют подняться. — Вы имеете право знать, в чём вас обвиняют, если обвинение не является секретным; знакомиться с материалами дела, если они не являются секретными; представлять суду доказательства; активно участвовать в судебном разбирательстве; пользоваться услугами профессионального защитника; обжаловать действия и решения суда, если они не объявлены судом неподлежащими обжалованию; обжаловать приговор, если таковой состоится и не будет объявлен судом окончательным и неподлежащим обжалованию. Садитесь.

Когда подсудимые сели, судья посмотрел на прокурора и сказал:

— Суд переходит к судебному следствию, слово предоставляется народному обвинителю.

— Благодарю вас, товарищ судья, — сказал жеребец в синем мундире, встав на задние ноги и раскрыв перед собой чёрную папку. — Уважаемый суд! Перед нашим городом, перед нашей Родиной в настоящее время стоят серьёзнейшие проблемы и вызовы. Вновь поднимает голову селестианство, неприятие нашего истинно народного строя со стороны различных зловредных элементов, низкопоклонство перед Эквестрией. Превратно толкуется мудрая политика нашего руководства, искажается истинный смысл Обновления. Под его личиной нам пытаются навязать поношение народного строя, отказ от прописных истин и основных принципов сталлионизма, примиренчество по отношению к злейшим врагам нашего народа. В таких сложнейших условиях мы должны проявлять особую бдительность, мы не можем себе позволить смотреть на вражеские происки сквозь копыта.

Из открытой части материалов дела известно, что эта кобыла — Саншауэр Рэйндропс — под туманным и неправдоподобным предлогом проникла на территорию нашей любимой Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики. Уже одно это в любом честном патриоте, пекущемся о благе нашей Родины, возбуждает самые худшие подозрения в отношении этой пони. Но у нас есть не только эти подозрения, пусть и в высочайшей степени справедливые. К счастью, у нашей народной власти, у демократической диктатуры трудящихся есть доблестные органы безопасности, которые в силах защитить нас от подобных вражеских элементов. Комитет Городской Безопасности начал расследование, итогом которого стало выдвинутое в этом процессе обвинение.

К сожалению, сегодня на скамье подсудимых не только Саншауэр Рэйндропс, но и граждане Сталлионграда, вставшие на путь предательства. Это обстоятельство показывает нам, насколько опасны эквестристские идеи для нашего города, ведь даже обычные с виду пони, граждане нашего народного государства, могут воспринять их и стать волками в овечьей шкуре. Даже за маской самого правоверного сталлионца может скрываться волчий оскал селестианства, как это произошло в случае подсудимого Огурчика.

Как мы знаем из открытых материалов дела, всего в данной эквестристской преступной группе было семь пони: сама Саншауэр Рэйндропс, пятеро сообщников, которые сидят сейчас вместе с ней на скамье подсудимых, и ещё один фигурант — гражданин по имени Длинный. К сожалению, Длинный успел скрыться до ареста, ещё находясь под подпиской о невыезде по другому делу — об организации массовых беспорядков на улице Свободы. Сейчас он находится во всесталлионградском розыске.

Следствием установлено, что когда Саншауэр Рэйндропс вечером тридцатого числа шестого месяца прибыла на поезде в Сталлионград, её подельник Огурчик уже ждал её на перроне. Внятно объяснить, зачем он там находился, Огурчик впоследствии не смог. Первоначально он сказал, что в тот вечер просто гулял в районе вокзала и случайно забрёл на перрон, но затем данный гражданин изменил показания и заявил, что встречать поезда — это его увлечение. Не находите ли вы, что встречать поезда из Эквестрии — это довольно странное увлечение для правоверного сталлионца, каким хочет казаться нам подсудимый Огурчик? Но он не только встретил Саншауэр Рэйндропс на вокзале, он, по его собственному выражению, решил устроить ей экскурсию по нашему городу и для этого даже встречался с ней на следующий день. В ходе этой экскурсии он, конечно же, имел возможность указать Саншауэр Рэйндропс расположение каких-нибудь стратегических объектов на территории города, но об этом я судить не берусь, так как конкретные обвинения против данных лиц засекречены. Тем не менее, из всего вышеизложенного следует, что у нас нет никаких оснований не доверять выдвинутому обвинению.

Прибыв в Сталлионград, Саншауэр Рэйндропс не сидела на месте, а активно перемещалась по городу. Она покинула гостиницу и обосновалась в общежитии номер тринадцать, поступила на работу в учгорблаг номер одиннадцать. Там она вовлекла в преступную деятельность двух пони: подметальщицу Виолу, которая также являлась её соседкой в общежитии, и подметальщицу Лопатку, которая была её напарницей в первый день работы в угорблаге. Саншауэр Рэйндропс также целенаправленно посетила предпит «Сталлионград», известный в молодёжной среде как «кафе Сайгак» и являющийся злачным местом, где собирается морально неблагонадёжные элементы. Там она вовлекла в свою эквестристскую группу ещё двух пони — рабочего завода Цветика и студента Крючка.

Позже Саншауэр Рэйндропс поступила на работу землекопом на объект народного строительства. Там она вступила в преступную связь с землекопом и бывшим солдатом Горобороны Длинным. Этот гражданин был давно известен как неблагонадёжный элемент. Ещё проходя службу в войсках Горобороны, он получил отрицательные характеристики от своих начальников и сослуживцев. Установлено, что Саншауэр Рэйндропс вместе с Длинным принимали участие в массовых беспорядках на улице Свободы двадцатого числа седьмого месяца.

Уважаемый суд! Мы не знаем, в чём на самом деле обвиняются эти пони. И, очевидно, на то есть причина. То, что совершили эти эквестристы, настолько ужасно и чувствительно для общегородской безопасности, что даже нам, видавшим виды сотрудникам судебной и правоохранительной систем, не стоит знать об этом. Здесь не может быть никакого места для снисхождения и милосердия. Если вы хотите кого-нибудь пожалеть, то пожалейте лучше наших детей, пожалейте всех жеребят нашего великого города-героя, которые могли пострадать от преступных действий этой эквестристской шайки. Эти шестеро заслуживают самого сурового наказания. Спасибо, у меня всё.

Прокурор сел и, шумно выдохнув, уставился в крышку стола прямо перед собой.

— Спасибо, — поблагодарил обвинителя судья. — Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, встаньте.

Рэйндропс поднялась.

— Подсудимая, вам понятны предъявленные вам обвинения?

— Мне ничего не понятно, — призналась Рэйндропс.

— Что именно вам не понятно? — недовольно произнёс судья. — Вам предъявлены обвинения. Это понятно? Эти обвинения засекречены. Что здесь может быть непонятного?

— Это всё просто нелепо, — сказала пегаска.

— Я не спрашиваю, лепо или нелепо. Я спрашиваю, понятна ли вам суть происходящего, что вас обвиняют и что обвинение засекречено?

— Не злите судью, пожалуйста! — донёсся до слуха Рэйндропс громкий шёпот адвоката.

— Да, это я поняла, — ответила пегаска.

— Вы себя признаёте виновной? — спросил судья.

— Конечно нет, — проговорила Рэйндропс. — Как я могу признаваться непонятно в чём?

— Садитесь, — сухо сказал судья, недобро глянув в сторону адвоката. — Подсудимый Огурчик, встаньте. Вам понятны обвинения?

— Да, — произнёс зелёный жеребец, вытянувшись во весь рост.

— Виновным себя признаёте?

— Произошла чудовищная ошибка! — выпалил Огурчик, слова вылетели из его рта, будто под напором. Но под взглядами судьи и прокурора жеребец словно сдулся и опустил голову. — Чудовищная ошибка с моей стороны, я имел в виду. Да, я признаю себя виновным. Я полностью раскаиваюсь в содеянном.

Рэйндропс не поверила своим ушам. Огурчик был неприятен ей, но она понимала, что он невиновен. Разве возможно хотя бы представить, что он способен как-то предать Сталлионград? Он, казалось, только и думал, что о повышении сознательности и о величии родины. Он отрёкся от Рэйндропс, как только понял, что та не хочет «повышать сознательность», он готов был загнобить жеребёнка за простой разговор с иностранкой. Его судили за некую преступную связь с Рэйндропс, а пегаска сама и была этой самой Рэйндропс и лучше других знала, что никакой «преступной связи» между ними не было. И тем не менее, он только что признался в этом непонятном и невероятном предательстве.

Остальные подсудимые, повинуясь голосу судьи, по очереди вставали и вслед за Огурчиком покорно признавали свою вину в засекреченных злодеяниях. Рэйндропс укусила себя за копыто, чтобы проснуться от этого ужасного сновидения, но добилась только боли в укушенном месте. Вслед за копытом начала болеть голова.

Встал адвокат. Он что-то говорил, но для Рэйндропс это были лишь бессмысленные квакающие звуки. Зал судебных заседаний поплыл перед глазами пегаски. Столы, стулья, стены изгибались волнами, сворачивались в странные фигуры.

«Я схожу с ума», — вяло подумала Рэйндропс. Или уже давно сошла? Она, должно быть, сейчас на самом деле лежит в психиатрическом отделении и пускает слюни на подушку, так и не оправившись после вмешательства единорога в её разум. А искалеченное сознание тем временем блуждает в причудливых и пугающих лабиринтах. Это могло бы объяснить всё — от улыбки двойника в зеркале, до этого нелепого «судебного процесса».

Рэйндропс сделала над собой усилие, она сжала зубы, крепко зажмурилась, чтобы зал суда не плясал перед ней. Проснуться она не могла, и хотела хотя бы удержаться в этой реальности. Пегаска попыталась сосредоточиться на голосе адвоката. И у неё получилось, через кваканье стало прорываться нечто, напоминающее членораздельную понячью речь.

— …неизвестно, в чём обвиняют, поэтому я, конечно, не могу предоставить суду доказательств невиновности. Но я заметил, что товарищ обвинитель в своей речи несколько раз назвал моих подзащитных «эквестристами». Позвольте, но ведь эквестризм — это вполне конкретное обвинение, преследованию эквестризма посвящены сразу несколько статей уголовного кодекса. И, хотя моя подзащитная Рэйндропс очевидным образом связана с Эквестрией, мы не можем знать наверняка, содержатся ли в обвинительном акте данные статьи. Поэтому я попросил бы не называть моих подзащитных таким образом, чтобы не навешивать на них лишних ярлыков…

Рэйндропс попыталась открыть глаза и с облегчением поняла, что безумная пляска предметов кончилась. Никто в зале, казалось, и не заметил, что с пегаской только что-то было не так.

— …Всё, о чём я прошу — это снисхождение. Большинство моих подзащитных признали вину и глубоко раскаиваются. Мы не знаем, в чём они виноваты. Есть пусть и небольшая, но всё же вероятность, что это не такое уж страшное преступление, как об этом говорил товарищ обвинитель. Действительно ли мы хотим довести это дело до чересчур жесткого наказания? Сейчас сто одиннадцатый год от рождения нашего великого вождя товарища Сталлиона. Мои подзащитные называли свои годы рождения. Каждый из присутствующих может легко посчитать, сколько им сейчас лет. Даже самый старший из них — Огурчик — ещё совсем не стар. Все они, если им дать шанс, ещё способны встать на путь исправления. Спасибо, у меня всё.

— Почему все они признались? — спросила Рэйндропс.

— Ну, они, в отличие от вас, находятся не в «Дружбе», а в следственной тюрьме, — ответил Казус.

Пегаска и адвокат шагали по каменной дорожке, которая, изгибаясь, шла вокруг здания пансионата. Крылья по-прежнему почти не держали Рэйндропс в воздухе, но на время прогулок их всё равно стягивали ремнём. Позади, держа дистанцию, следовали два охранника.

— Вы хотите сказать, что их там заставили признать вину? — Рэйндропс повернулась к адвокату, который задумчиво двигался рядом. Казалось, он старается не наступать на длинные тени деревьев, пересекающие дорожку.

— Я этого не говорил, — произнёс Казус. — Думаю, уже находясь в заключении, они гораздо лучше вас понимают всю серьёзность положения. И поэтому не отказываются сотрудничать со следствием.

— Это несправедливо, — сказала Рэйндропс после небольшой паузы. — Почему я здесь, а они в тюрьме? Я же вроде как считаюсь главарём всей шайки. Разве я не должна сидеть в самой жуткой камере?

— Вы эквестрийка, — пожал плечами Казус. — К иностранцам у нас всегда отношение особое. Кроме того, вы считаетесь врагом, а они — предателями. Предатель хуже, чем просто враг.

— Я могу им чем-то помочь? — спросила пегаска.

— Да, признайтесь и возьмите вину на себя, — просто ответил адвокат.

Рэйндропс промолчала.

— Я говорю совершенно серьёзно, — продолжил Казус. — Вся моя стратегия защиты строится на деятельном раскаянии всех членов группы, а вы своим упрямством всё ломаете. Чистосердечное признание облегчает вину, но вы, видимо, не хотите облегчения. Если не думаете о себе, то подумайте о других.

Перед Рэйндропс прямо в воздухе возникли голубые глаза Виолы. Пегаска крепко зажмурилась, но глаза не исчезли даже в темноте закрытых век. Она вздохнула и спросила:

— Может, им можно послать еды или ещё чего-нибудь? Тут неплохо кормят, а мне всё равно часто кусок в горло не лезет.

— Им ограничили передачи и переписку, — сказал Казус. — Подумайте лучше о своём признании.

— Я невиновна.

— Я вам верю, — вздохнул адвокат. — Более того, думаю, они засекретили обвинения именно из-за того, что у них на вас ничего нет. Но будь вы хоть сто раз невиновны, это нам с вами не поможет. Единственный путь — признаваться, каяться и рассчитывать на снисхождение.

Дальше они шли в молчании. Парящие перед носом Рэйндропс голубые глаза наконец стали тускнеть и исчезать. Солнце уже клонилось к западу, тени деревьев ещё больше удлинились. Скоро время, отведённое пегаске на прогулку, должно было закончиться.

— Почему арестовали именно их? — вдруг спросила Рэйндропс. — Почему арестовали Огурчика, например? Он казался мне идеальным верным сталлиоградцем.

— А вы ему сочувствуете? — удивился Казус. — Я думал, он для вас неприятный тип. Вы эквестрийка, а он активист Земной Сотни. В его прямые обязанности входит искоренять сам дух Эквестрии, уничтожать пернатый космополитизм и кантерлотский рогоцентризм.

— Разве быть неприятным типом — это преступление? — произнесла Рэйндропс, немного подумав. — Возможно, его и стоило бы наказать, но только за то, что он на самом деле сделал, а не за это выдуманное предательство Сталлионграда.

В комнате на верхнем этаже пансионата было темно и тихо. Где-то в коридоре дежурили охранники, но они ничем себя не выдавали. Постель была удобной — не слишком мягкой и не слишком жесткой, с приятным к телу одеялом, но сон никак не приходил. Рэйндропс безуспешно лежала с закрытыми глазами, а в голове с гудением крутились мысли. В основном, одна и та же мысль, повторяемая на разные лады: «Почему арестовали именно их?»

Почему именно этих пятерых назначили её сообщниками? Вернее, шестерых, если считать скрывшегося от следствия Длинного. Рэйндропс уже не первый день думала об этом, думала до головной боли. Пони чувствовала себя детективом, который стоит перед доской со сложной схемой и пытается протягивать ниточки связей между объектами. Что объединяет их? Знакомство с пегаской? Но одного из подсудимых, Крючка, Рэйндропс вообще не помнила. Он, возможно, и был в кафе «Сайгак» в тот вечер, когда она там появилась, но они совершенно точно не разговаривали.

В «Сайгаке» было полно пони, но арестовали почему-то только двух. С одним из них, Цветиком, которого в кафе называли эквестрийским именем Флауэр, Рэйндропс действительно говорила. На суде она еле узнала его: буйная всклокоченная грива была острижена, взгляд потух и даже, казалось, черты лица изменились, словно отражая внутренний мир жеребца, растоптанный тяжелыми копытами следователей. Рэйндропс подумала, что, возможно, она и с Крючком на самом деле знакома, просто не может его теперь узнать.

Пегаска уже не была уверена в том, насколько хорошо и правильно работает её голова. Вечер в «Сайгаке» был ещё до вмешательства в её разум, но ведь единорог как раз работал с воспоминаниями. Возможно, он и тут что-то сломал, и Рэйндропс теперь помнит свою предыдущую жизнь неправильно. У пегаски немного похолодело внутри — ей пришло в голову, что она, может быть, действительно совершила какое-то преступление, которое просто не сохранилось в её памяти.

Рэйндропс представила себя с ухмылкой маньяка. Она кралась по улицам Сталлионграда, выслеживая беззащитных жеребят. То, что происходило с детьми дальше, было настолько ужасно, что Рэйндропс впоследствии исторгла из себя эти воспоминания, а следователи пришли в такой ужас, что спешно засекретили дело, опасаясь за психическое здоровье всех пони, даже судьи и прокурора. Пегаска усилием воли развеяла нарисованную воображением картину. Она не могла быть правдивой — Рэйндропс когда-то слышала, что у маньяков не бывает сообщников, да и обвинение явно носило политический характер.

Рэйндропс устала думать об арестованных из «Сайгака» и перешла к остальным.

Огурчик встретился пегаске на перроне, он появился внезапно. Она помнила, как он подкрался к ней сзади и громко заговорил над самым ухом. Это, наверное, и вправду выглядит странно. Более того, Огурчик вызвался проводить Рэйндропс до ворот Внутреннего Города, а затем в гостиницу. Он явился на следующий день, чтобы провести с ней время. Всё это действительно может навести на какие-то подозрения.

Виола была соседкой Рэйндропс в общежитии и работала в том же учгорблаге. Они говорили о том таинственном взрыве, который потом оказался аварией на магоатомном заводе. Возможно, причина в этом? Если бы пегаска только знала, чем всё кончится, она бы никогда не постучалась к Виоле в то утро. Она бы вообще держалась подальше от всех пони, избегая любого лишнего слова.

Впрочем, помогло ли бы это? Крючок, насколько Рэйндропс помнила, вообще с ней не говорил, но от ареста это его не спасло. Подметальщица Лопатка была напарницей пегаски всего один день. Всё их общение свелось к тому, что эта кобыла быстро показала участок работы и тут же убежала по своим делам. Тем не менее, Лопатку арестовали.

А что насчёт другой напарницы по учгорблагу? С ней Рэйндропс провела явно куда больше времени. Эта кобылка стала для пегаски намного ближе, чем другие сталлионградцы. Рэйндропс даже начала считать её если не подругой, то, по крайней мере, приятельницей. И именно эта пони предложила сходить в «Сайгак»…

Так почему среди подсудимых не было Пылинки?

— Сегодня переходим к допросу свидетелей, — сказал судья Дышло сразу после открытия заседания. — Пригласите свидетеля Пылинку.

Жеребец в форме, стоявший у выхода из зала, выскользнул в коридор и вернулся со знакомой Рэйндропс тёмно-жёлтой кобылой.

— Здравствуйте, свидетель, — почти ласково проворковал судья. — За трибуну пройдите, пожалуйста.

Пылинка шла через зал медленно, смотря себе под ноги, словно боялась споткнуться. Наконец она взошла на хлипкое деревянное возвышение, установленное прямо напротив кресла судьи. Взгляд кобыла подняла, но не до конца, она смотрела, скорее, не на судью и народных заседателей, а на их массивный стол.

— Представьтесь суду, — попросил Дышло.

Пылинка негромко назвала себя. Судья удовлетворённо кивнул и спросил:

— Вы подметальщица? Я правильно понимаю, что вы коллега подсудимой Саншауэр Рэйндропс? Вы работали в том же учгорблаге?

— Да, — подтвердила кобыла с неохотой, будто сама признавалась в преступлении.

— Дело является секретным, — продолжил судья, — поэтому я должен предупредить вас об ответственности за разглашение информации, являющейся государственной тайной. Сведения о том, какая информация является государственной тайной, также являются государственной тайной. Кроме того, ответственность наступает за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний народному суду. Вы всё это понимаете?

— Да, — чуть испуганно кивнула Пылинка.

— Это свидетель обвинения, — сказал судья, — так что, товарищ прокурор, ваши вопросы, пожалуйста.

«Что же она будет говорить?» — отстранённо подумала Рэйндропс. Судя по словам судьи, что бы Пылинка ни сказала, за это может наступить ответственность.

Свидетель обвинения, да? Рэйндропс почти не удивилась. Она к этому моменту уже некоторое время размышляла о роли Пылинки в процессе. Если эта пони, несмотря на близость к Рэйндропс, отсутствовала на скамье подсудимых, то логично было предположить, что её роль окажется иной, что она будет на другой стороне — не обвиняемых, но обвиняющих.

Более того, Пылинку — Рэйндропс почти с отвращением вспомнила, как называла её эквестрийским именем Дасти — наверняка изначально подослали из Горбезопасности. Это бы многое объяснило: почему её внезапно назначили напарницей Рэйндропс вместо Лопатки, почему она не боялась демонстративного приятельства с иностранкой… Конечно, она не боялась — ведь это и было её заданием. Теперь все совместно пережитые эпизоды представали в новом свете, и Рэйндропс удивлялась, как она могла быть столь беспечной, что почти без сомнений приняла это странное предложение дружбы, столь подозрительное в явно враждебном городе. Пегаска, конечно, никогда не доверяла Пылинке на сто процентов, но стоило быть гораздо более осторожной. Эта пони смогла подобраться слишком близко.

Рэйндропс представила себя этакой букой, отвергающей любые контакты со сталлионградцами ради их и своей безопасности. Нет, она не смогла бы вести себя так с самого начала. Совсем не этому учила жизнь в Эквестрии. Сталлионград же будто специально хотел разобщить пони, внушить недоверие друг к другу. Ведь каждый может оказаться агентом Горбезопасности. Но пегаска, конечно, это поняла далеко не сразу и первое время пыталась вести себя по-эквестрийски…

Тем временем прокурор прочистил горло и спросил:

— Товарищ Пылинка, скажите, вы видели в подсудимой Саншауэр Рэйндропс признаки враждебности к нашему народному строю?

— Да, — коротко сказала пони, ещё ниже опустив взгляд, и повторила: — Да.

Жеребец в синем мундире рассматривал свидетельницу, видимо ожидая более развёрнутого ответа, но та хранила молчание.

— И в чём эти признаки выражались? — наконец спросил он. — Она была уверена в превосходстве селестианского строя Эквестрии над нашим народным строем?

— Да, — ответила Пылинка. — Она была уверена, точно.

— Она пыталась наладить контакт с гражданами Сталлионграда в целях распространения своих тлетворных идей?

— Да, я знаю, что она ходила в кафе Сай… в предпит «Сталлионград»… Это место, где, ну вы знаете, собирается молодёжь. И там она рассказывала об Эквестрии.

— Эй! — не выдержав, крикнула со своего места Рэйндропс. — Вообще-то, это ты меня туда и привела!

— Подсудимая! — крикнул судья. — Порядок в зале суда!

— Я думаю, уважаемый суд, всё предельно понятно, — сказал прокурор. — У меня вопросов больше нет.

— Хорошо, — произнёс судья. — Сторона защиты? У вас вопросы есть?

— Нет, уважаемый суд, — сказал адвокат.

— Ходатайств о вызове свидетелей защиты вы не подавали, верно?

— Всё верно, уважаемый суд, не подавал.

— Тогда допрос свидетелей на этом закончен.

В тот же день, на вечерней прогулке, как только они отошли от здания пансионата и охранники позади немного отстали, Рэйндропс зло спросила у Казуса:

— И как мне всё это понимать?

— Знаю, это нелегко, — вздохнул жеребец. — Вы, наверное, считали Пылинку своей подругой, но…

— Я не об этом! — оборвала его Рэйндропс. — С ней всё ясно. Я о вас.

— Обо мне? — удивился Казус.

— Да. Вы вообще точно мой адвокат? То вы советуете во всём признаться, хотя я невиновна, то теперь это! Какого дискорда вы не задали Пылинке ни одного вопроса? Почему вы не вызвали свидетелей в мою поддержку?

— Рэйндропс, послушайте, — оскорблённым тоном ответил Казус. — Я не мог! Когда судья обращался ко мне, не подавал ли я ходатайств, это была лишь формальность. Никто не предполагал, что я действительно попрошу вызвать свидетелей.

— Так вы играете по их сценарию вместо того, чтобы защищать меня?

— Дело не в этом, — с горячностью и поспешностью сказал адвокат. — Процессуальный статус может поменяться за пять минут. Из свидетеля легко можно превратиться в ещё одного подсудимого. Любой пони, который выскажется на суде в вашу защиту, очень рискует. Даже я, но меня защищает мой статус профессионального адвоката. Других я втягивать в это дело не собираюсь. Извините, но я не хочу, чтобы кто-то ещё пострадал. Да и это всё равно бесполезно. Сами подумайте, какие оправдывающие вас сведения может сообщить суду свидетель защиты в нашем случае? Мы даже не знаем, в чём вас обвиняют!

Некоторое время они шли по аллее молча, затем Рэйндропс произнесла:

— И всё-таки мне кажется, вы тоже играете против меня. Вы с прокурором как будто бы родные братья, две стороны одной медали.

Казус резко остановился.

— Как вы догадались? — удивился он.

— Догадалась о чём?

Адвокат чуть смущённо опустил взгляд.

— Мы с товарищем Вердиктом действительно братья, — сказал он. — Мы не очень похожи внешне, и это редко кто замечает.

Рэйндропс застонала и приложила копыто к лицу. Даже когда казалось, что этот судебный процесс уже не сможет стать ещё более нелепым, он каким-то образом мог.

Казус врал, что они с братом не похожи. Они выглядели, как однояйцевые близнецы. Вглядываясь в их черты, Рэйндропс как-то не сразу обратила внимание, что и одеты они одинаково. На адвокате вдруг оказался такой же синий мундир с красно-золотистыми нашивками, что и на прокуроре. Они в один голос требовали от пегаски признания вины. Наконец, их совместную обличительную речь прервал судья Дышло.

— В зал заседания вызывается ключевой свидетель, — объявил он. — Его показания смогут доказать вину подсудимой даже без её признания.

За шаткую свидетельскую трибуну встал какой-то жеребец.

— Я в своих показаниях настолько преисполнился, — начал он, — что это дело мне абсолютно понятно — все его обстоятельства, хоть бесконечно малые, хоть бесконечно большие. И если я свидетель, это не значит, что я обвиняемый или подсудимый, хоть процессуальный статус и может поменяться за пять минут. Родился я в продснабе — и сразу из-под прилавка вылез, на работу попросился, к станку, в библиотеку…

— Ближе к сути, пожалуйста, — попросил судья.

— Хорошо, — легко согласился свидетель. — Меня ведь не проведёшь, не обманешь — я пожил на свете уже и не зря, не напрасно, надо сказать, пожил. Я, как-никак, пони заслуженный, ветеран труда, всё-таки. Почти целую вечность на производстве в библиотеке отработал, что в экономике явно необходимо. Я долгожитель, старожил, стало быть, и, как и все старожилы, многого не припомню.

Эти слова никак не вязались с вполне молодым лицом свидетеля, но никто не обратил на это внимания.

— Не припомню, но всё равно скажу. Вы вот с ней цацкаетесь, — свидетель махнул копытом в сторону Рэйндропс, — следствие, суд, туда, сюда… А с ними так нельзя! Надо — хрясь — и всё! Я пожил, я побольше вас всех знаю. В моё время с ней никто бы не стал церемониться, уж вы поверьте! Я пони заслуженный, не хрен с горы какой-нибудь, а вынужден терпеть, что такие, как она, по земле ходят. Это же гады такие, они только и ждут, пока мы слабину дадим. Я пролетарий потомственный, между прочим. Мой отец начальником цеха в библиотеке был, награды имел, и если бы не погиб героически, спасая от наводнения портрет самого товарища Сталлиона, то он бы повыше всех вас взлетел! Он бы членом Горсовета стал, вот как! Он бы таким гадам спуску бы не давал, давил бы, ещё в колыбели гадов бы давил. А то вот родился гад какой-нибудь — а через лет двадцать уже преступления совершает, а расстреляешь его — и всё, никаких преступлений! Вот как! Я как её увидел, сразу понял — гадина. Гадина! Гадина! Гадин! Гади! Гад! Га! Га! Га!

Свидетель стал биться головой о трибуну. Раздался треск, и она развалилась на части, полетели щепки, запорошили свидетеля. Он упал и стал кататься по полу. Адвокат, прокурор и судья зааплодировали. Рэйндропс проснулась.

Настоящие заседания были гораздо скучнее, чем состоявшееся во сне. После Пылинки свидетелей больше не вызывали. Прокурор бубнил себе под нос что-то обвиняющее, пока зрители и участники процесса дремали на стульях. Адвокат иногда что-то вяло отвечал прокурору, но большую часть времени молчал. Судья и народные заседатели излучали равнодушие, они, похоже, даже не слушали, о чём говорят прокурор и адвокат. Почти все подсудимые горбились с отсутствующим видом на скамье, казалось, они уже где-то далеко, на пути к местам, где будут отбывать наказание. Рэйндропс же, напротив, почувствовала себя несколько лучше, её разум будто бы очистился, не было больше никаких видений. И если не считать странных снов и редких головных болей, её состояние вроде бы пришло в норму.

Рэйндропс теперь могла размышлять. Она вслушивалась в речи прокурора и даже пыталась их по мере возможности анализировать. Может быть, это не имело никакого смысла, ведь эти речи не только были запутаны, перегружены юридическим языком и сложны для понимания. Они словно сползали изо рта прокурора прямо в пустоту, и даже судья Дышло пропускал все эти нелепые слова мимо ушей. Если даже самому судье нет никакого дела до произносимых слов, то зачем пегаске вслушиваться в эту абракадабру? Но больше на заседаниях всё равно заняться было нечем.

Рэйндропс задавалась вопросом, существуют ли вообще все эти законы, ссылками на которые сыпал прокурор. Или он просто придумывал на ходу номера статей, пунктов и подпунктов? Существуют ли вообще в Сталлионграде какие-то законы, или все только делают вид, что они существуют, а власть действует по своему произволу, прикрываясь фантомами вымышленных кодексов?

Даже если законы и существуют, ничего не мешает им быть вздорными, глупыми и жестокими. Кто и как их принимал? Горсовет? Откуда взялся Горсовет? Кто и как назначал или избирал его членов? Рэйндропс не была юристом или философом, но чувствовала, что законы должны быть чем-то большим, чем просто письменно выраженной волей самоназначенного начальства. Когда король Сомбра объявил всех жителей Кристальной Империи своими рабами и приказал заковать в цепи, это было совершенно законно, ведь он был королём и мог издать любой закон. Только вот менее жестокими, омерзительными и — в конце концов — преступными распоряжения Сомбры от этого не становились.

Как и следовало ожидать, попытки понять хоть что-нибудь из выступлений прокурора не давали никаких плодов. Но кое-что, заслуживающее внимания, в суде всё же происходило. Правда, не в самом зале, а в коридоре. Там, от заседания к заседанию, всё увеличивалась толпа посетителей. Они приходили, хотя в зале для них каждый раз «не было мест». Они приходили, хотя стоять в коридоре, наверное, было ещё менее интересно, чем умирать со скуки под звук прокурорского голоса на заседании.

Рэйндропс не знала точно, зачем они приходят — поддержать её и других подсудимых или понаблюдать за их падением. Толпа молчала, когда Рэйндропс проводили мимо, в зал или из зала. Хоть в их взглядах не было злобы или злорадства, а было, скорее, сочувствие, пегаска не была до конца уверена, является ли это молчаливое собрание её группой поддержки. Она хотела осторожно спросить об этом у адвоката, но не решалась, словно любое лишнее упоминание, любое привлечение внимания к коридорным пони могло им повредить.

Однажды заседание почему-то перенесли в другой зал. Пони, которые обычно заполняли зрительские места, расселись, но новое помещение оказалось больше предыдущего и целых три последних ряда неожиданно остались свободными.

— Мест нет, — по привычке сказал горзащитник, дежуривший на входе, и уже хотел закрыть дверь.

— Постойте, как нет? — спросил какой-то настойчивый пони из коридора. — Вот же, целых три ряда свободно.

Жеребец нахмурился, не зная, что ответить. Когда он очнулся от секундной задумчивости, было уже поздно — прорыв состоялся, и горзащитнику оставалось только беспомощно наблюдать, как свободные места заполняются незваными зрителями.

Судья предпочёл сделать вид, что ничего не произошло, и заседание началось как обычно. Постепенно участники процесса расслабились, погружаясь в привычную дремоту, уверенные, что больше ничего из ряда вон выходящего не случится. Прокурор затянул свою бессмыслицу, но вдруг замер на полуслове, почувствовав, что в атмосфере зала что-то внезапно изменилось. Все смотрели в конец помещения, оттуда, с последнего ряда мест для посетителей, доносился какой-то шум.

Жеребец, совсем ещё молодой, закрывался от ударов горзащитника, одновременно пытаясь поднять над головой самодельный плакат. Плакат шатало и трясло, но Рэйндропс своим пегасьим зрением успела разглядеть, что там было написано.

«СВОБОДУ УЗНИКАМ СЕКРЕТНОГО ДЕЛА!»

Подбежали ещё горзащитники, заполнители мест с передних рядов кинулись помогать им. Плакат пал, рухнув в кипящую кучу из тел. Напрасно Рэйндропс всматривалась, в этой свалке невозможно было разглядеть, что стало с молодым жеребцом. Судя по звукам — ничего хорошего. Каждый раз, когда слышался особо сильный удар, Рэйндропс вздрагивала, будто били её. Не помня как, она оказалась на ногах, но почувствовала на плечах чьи-то копыта, усаживающие её обратно. Это был адвокат.

Всё кончилось — молодого жеребца и ещё нескольких пони с последнего ряда тащили прочь с разбитыми лицами.

— В судебном заседании объявляется перерыв, — потрясённо выдохнул судья.

«Они за меня… — подумала Рэйндропс. — Пони из коридора за меня, за нас…»

Теперь она знала.

«Зачем? Оно того не стоило…»

«Любой, кто выскажется на суде в вашу поддержку, очень рискует», — прозвучало в голове голосом адвоката.

Что теперь будет? Рэйндропс опасливо глянула на скамью подсудимых, словно испугавшись, что она сейчас удлинится, чтобы принять новых пони.

Во время вечерней прогулки Казус выглядел оживлённым, заставляя Рэйндропс задуматься, чего это он развеселился.

— Подсудимых в нашем с вами деле, к счастью, не прибавится, — сказал адвокат, и его весёлость передалась было пегаске, но он тут же всё растоптал: — Их будут судить отдельно. Этого молодого парня с плакатом и ещё шестерых, которых вместе с ним побили. Нарушение порядка в судебном заседании плюс антисталлионградская агитация и пропаганда. До семи лет лишения свободы.

Заметив, как опустились уши Рэйндропс, Казус стал объяснять:

— Нет, вы не понимаете. Без последствий это всё равно бы не осталось. Парень, если он не совсем дебил, знал, на что шёл. Про остальных не знаю, были ли они с ним заодно или просто случайно оказались рядом и попали под горячее копыто… В любом случае, зачем-то же они таскались на этот суд, никто их об этом не просил. Как видите, я был прав: любой, кто выскажется в вашу поддержку, рискует. Хорошо, что всё закончилось именно так. Да, им грозит до семи лет, но это гораздо лучше, чем если бы они пошли новыми фигурантами по вашему делу, которое может закончиться чем угодно, вплоть до расстрельного приговора.

Рэйндропс молчала.

— Да, я не устану вам напоминать о серьёзности вашего положения, — продолжал Казус. — Если не хотите помочь себе, подумайте о других. Подумайте, на что вы обрекаете Виолу и Крючка, хотя бы! Они даже моложе вас! Остаётся уже мало времени до приговора, но я надеюсь, что вы образумитесь и сделаете правильный выбор.

— Можете не стараться, — ответила Рэйндропс. — Я не призна́ю себя виновной. Не буду говорить «никогда», но пока у меня есть такая возможность, я буду настаивать, что я ничего плохого не сделала. И другие тоже ничего не сделали, хоть их и заставили оговорить себя.

— На этот раз я заговорил о признании не просто так, — сказал Казус. — Есть кое-какие новости. В Кантерлоте арестован наш разведчик, и его вполне могут обменять на вас. Эквестрийская сторона не возражает, большинство членов Президиума Горсовета тоже не против. Никаких политических уступок, просто обмен одного пони на другого. Но в законах — что наших, что эквестрийских — про обмен заключёнными ничего нет, поэтому его помилует и отпустит в Сталлионград принцесса Селестия, а вас должен помиловать Горсовет. И опять мы приходим к необходимости вашего признания. Без него помилование не состоится.

— Нет, — без промедления ответила Рэйндропс. — Нет. Во-первых, я вам, товарищ брат прокурора, не верю. Вы эту историю с разведчиком могли придумать прямо сейчас. А во-вторых, почему меня не могут помиловать без признания?

— Ну… — слегка замялся адвокат. — Таков закон. Горсовет обязан следовать закону.

— А кто принимает законы?

— Э… Горсовет…

— Так может, Горсовет сначала поменяет закон, а потом помилует меня?

— Подождите, всё не так просто…

— Да уж, всё очень сложно! — чуть не рассмеялась Рэйндропс адвокату в лицо. — Одни и те же пони сначала придумывают дурацкие законы, а потом говорят: «Таков закон! Ничего не поделаешь!» Вам самим-то не смешно? Я, может быть, и пинала всю жизнь облака, умственной работой не занималась, но за дуру меня держать, пожалуйста, не надо.

Казус в ответ только промолчал.

Коридорных пони, похоже, не испугало жёсткое задержание за плакат. Они всё так же приходили на каждое заседание, но за количеством заполнителей мест теперь следили строже и незваных гостей в зал больше не пускали. Рэйндропс иногда позволяла себе легкую улыбку или кивок, когда её проводили по коридору мимо толпы. Их молчаливая поддержка укрепляла дух пегаски. Она теперь не одна. Не только она понимает всю несправедливость и нелепость происходящего в этих стенах.

Рэйндропс ещё сильнее укрепилась в своём решении не признавать никакой вины, последние призраки сомнений, ещё посещавшие её, развеялись. Пусть адвокат-брат-прокурора сколько угодно твердит, что она вредит себе и другим подсудимым. Признаться сейчас было бы непростительным предательством — предательством себя, товарищей по несчастью, коридорных пони и тех семерых, пострадавших за плакат в её поддержку.

Нет, не Рэйндропс здесь преступница. И все это на самом деле понимают. Если участники этого судилища думают, что вершат правое дело, почему они так скромно смотрят в стол на заседаниях? Где их прямые, испепеляющие подлых преступников взгляды? Зачем они скрывают обвинения? Почему бы хотя бы не назвать во всеуслышание само деяние? Шпионаж? Вредительство? Отравление колодцев? Что? Что именно? Разве само по себе это называние раскрыло бы какие-то государственные секреты? Зачем это жульничество с местами для посетителей? Зачем все уловки и умолчания, если их дело правое?

— На этом судебные прения завершены, — сказал судья. — Подсудимые, встаньте. У вас есть право произнести последнее слово. Кому нечего сказать, можете садиться.

Никто из «сообщников» Рэйндропс не стал ничего говорить, они опустились на свои места. На ногах осталась только пегаска. Она оглянулась на Казуса. Тот качал головой и указывал копытом вниз, на скамью. Рэйндропс стояла. Она отвернулась от адвоката и посмотрела прямо в глаза судье. Он легко выдержал взгляд и сердито спросил:

— Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, вам что, есть что сказать?

— Да, — громко ответила пони. — Накопилось, знаете ли.

В действительности она понятия не имела, что сейчас скажет, и лишь жалела, что никогда в жизни не училась ораторскому искусству. Впрочем, не всё ли равно? Любые слова отскочат от толстых черепных костей судьи без всяких последствий. Сколько подобных «процессов» он уже провёл за свою карьеру? Сколько жестоких приговоров вынес? Наверняка среди неправедно судимых им были и гораздо более умные, чем Рэйндропс, пони. От скольких обличающих «правосудие» блестящих речей этот жеребец отмахнулся?

— Я невиновна, — сказала Рэйндропс. Спокойно, без истерики, но громко, чтобы даже коридорные пони могли услышать, если дверь и стена вообще пропускали звуки. — Невиновна, как и остальные на этой скамье. Я не делала ничего плохого сама и никого ни во что не вовлекала. Я пережила вмешательство в мой разум, ваш единорог смотрел все мои воспоминания, все до единого. Поэтому Горбезопасность, которая придумала это секретное дело, знает, что на самом деле я ничего не совершала. Это и есть самый главный секрет.

Пегаска замолчала и опустилась на своё место. Что ещё она могла сказать? Она и так еле удержалась, чтобы не наговорить неуважаемому суду грубостей. Совсем уж злить этого борова в судейском кресле тоже было нельзя.

Дышло поднялся, за ним вскочили и оба народных заседателя.

— Суд удаляется на совещание для постановления приговора, — будничным тоном сказал судья, словно сообщая, что решил выйти в продснаб за сеном. Он грузно прошествовал к небольшой двери, в которую почти с трудом протиснулся. Народные заседатели бледными тенями следовали за ним, будто бы лишённые своей собственной воли.

Как только Дышло скрылся за дверью, к Рэйндропс подскочил Казус.

— Что вы наделали?! — прошипел адвокат. — Конечно, мало нам было этого придурка с плакатом, мало этих идиотов, которые топчутся в коридоре и раздражают судью, так ещё и вы решили выступить, палкой в суд потыкать! Отлично! Просто замечательно!

Рэйндропс молча пожала плечами. Казус возмущённо фыркнул и вернулся на своё место.

— Столько работы, стараний, трудов — и всё поню под хвост! — ворчал он. — Всё перечеркнуто одной… одной… Даже не буду говорить кем!

Совещание заняло не больше трёх минут. Маленькая дверь распахнулась, выпуская судью и заседателей из их тайной комнаты. Секретарь отложила пилку для копыт и, вскочив, провозгласила:

— Всем встать, суд идёт!

Дышло подошёл к своему креслу, но садиться не стал, а остался стоять. Народные заседатели встали по правое и левое копыто от него. В зале тоже все были на ногах. Судья раскрыл чёрную папку.

— Именем Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики провозглашается приговор, — произнёс Дышло. Далее его речь ускорилась, он торопливо забубнил, почти захлёбываясь в конце каждого предложения. Дата постановления приговора, время, полное наименование суда, его точный адрес, перечисление всех участников процесса, всех подсудимых с подробными сведениями о каждом, упоминание о том, какого цвета занавески в зале суда… Впрочем, последнее — это уже плод воображения Рэйндропс.

Пегаска ожидала резкого удара, а получила поток торопливого полувнятного бубнёжа. Ожидание, более страшное, чем самый ужасный конец, всё длилось и длилось. Ладно, хорошо. Как вам будет угодно, товарищ судья. Рэйндропс подняла голову повыше, встала в уверенную стойку. Контролировать позу, контролировать выражение лица. Не показать ни грамма, ни самой малой частички слабости. Не смотреть на других подсудимых, только по возможности смелый взгляд вперёд. Нет, не по возможности — обязательно смелый. Она дерзкая Дэринг Ду. Она Твайлайт Спаркл с друзьями за спиной. Рэйндропс представила, как от неё исходит радужный луч и превращает судью в камень.

— …Признать Саншауэр Рэйндропс виновной в преступлениях, упомянутых в секретном обвинении за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь, выдвинутым со стороны Комитета Городской Безопасности…

Признать виновной. Единственные пока значащие слова почти утонули в потоках формальной бессмыслицы. Рэйндропс их едва услышала, а услышав — отбросила. Неважно. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

Копыто само тянется, чтобы поправить гриву. Сейчас бы думать о внешности! Да, только о внешности и думать.

— …Назначить ей наказание в виде двадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет…

Не расстрел! Можно жить! Но — двадцать лет… Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— …И с конфискацией личного имущества.

Что? Какое имущество? Кому-то приглянулись её вещи, и так уже давно отнятые? Хотят оставить себе? Пусть подавятся!

Думать о вещах. Чемодан уже потёртый, а на одной сумке даже дырка намечается. Всё равно скоро надо менять. Не жалко. Из хорошего — плащ, но если попросить Рэрити, она сошьёт новый, ещё лучше. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— …Признать Огурчика виновным в преступлениях, упомянутых в секретном обвинении за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь, выдвинутым со стороны Комитета Городской Безопасности и назначить ему наказание в виде двадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет, а также с конфискацией личного имущества…

Одно и то же, раз за разом. Судья менял только имена. Нет, ещё и местоимения, приспосабливая их к подсудимому или подсудимой.

Лопатка — двадцать лет и всё то же самое. Цветик — так же. Оставались только Крючок и Виола. Теперь Дышло читал медленнее, будто растягивал удовольствие.

— …Признать Крючка виновным в преступлениях… — всё шло по уже проторённой дороге, но вдруг речь судьи словно вынырнула из колеи, внезапно пойдя новым маршрутом: — Учесть молодой возраст подсудимого, а также положительные характеристики по месту жительства и учёбы, и назначить ему наказание в виде семнадцати лет и трёх месяцев тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах сроком на пять лет.

Милосердие! Молодого возраста и положительных характеристик хватило на целых два года и девять месяцев скидки. И какой точный расчёт! До месяцев! Почему бы не добавить ещё точное количество дней, часов и минут? А, ещё и про имущество ничего не сказали. Щедро!

— …Признать Виолу виновной…

И снова судья свернул на ту же дорожку — возраст и характеристики.

— …И назначить ей наказание в виде пятнадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах сроком на пять лет.

Раздался негромкий звук падения. Какая-то возня. Шёпот охранника:

— Очнитесь! Вот так, вот так. Поднимайтесь.

Нет, не оборачиваться, не смотреть. Смотреть только вперёд. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

Глупо! Это не сила и не слабость, Рэйндропс просто торчит посреди зала бесчувственным истуканом. Она должна сейчас рыдать и валяться у Виолы в ногах, пытаясь вымолить прощение за то, что то тем утром постучалась в её дверь. Нет! Только не сейчас, когда уже столько позади и последнее заседание скоро кончится. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— В соответствии с… — судья опять ускорился, перечисляя номера и длинные невразумительные названия законов и постановлений.

И нанёс последний удар:

— …Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

То, о чём забыла Принцесса Луна

Агентами не рождаются

Табунные зарисовки

Долгосрочная комбинация

Шах и Мат

Вы ничего не поняли.

Способность не спускать курок

Дар Доброночной Луны

FoE: Corrupted adve…adve-nnnn-chur…yeee! (Испорченное прику… прик… прик-к-к-люююю-ченне!)

Принцесса Луна носит крабов

Внутренний Город

X. Процесс