Внутренний Город

XI. Капля

Едва закончив, судья и народные заседатели поспешили скрыться в совещательной комнате, будто покидали место преступления. Даже грузный Дышло удалился с неожиданной для него прытью. Разбегались и другие участники процесса. Очень быстро куда-то потерялись из вида прокурор со своим братом-адвокатом. Только секретарь немного замешкалась у себя за столом с какими-то бумагами. А подсудимые — теперь уже осуждённые — остались стоять, словно ничего ещё не кончилось. Конвойные тоже не двигались и молчали, не торопились уводить их прочь, видимо ожидая команды.

В коридоре послышался какой-то шум, и почти все присутствовавшие в зале горзащитники направились к дверям.

— Не стоим, расходимся! — донёсся оттуда зычный правоохранительный голос. — Суд кончился, нечего здесь больше делать!

— Позор! — крикнул кто-то из коридорных пони, и остальные подхватили: — Позор! Позор!

Рэйндропс сжалась, как в ожидании удара. Только не снова! Селестия милосердная, только бы больше никого не арестовали!

Постепенно шум стих. Коридор замолчал, оставляя пегаску в неведении о том, чем там всё закончилось. Осуждённых стали выводить из зала.

---

Рэйндропс думала, что её сразу отправят в тюрьму, ведь приговор был вполне недвусмысленным и вроде бы не предусматривал никаких отсрочек, но выйдя из кареты, она увидела знакомое белое здание пансионата.

— Это не тюрьма, — сказала Рэйндропс охранникам, когда те вели её к центральному входу.

— А вы что, туда торопитесь? — спросил старший лейтенант Фетиш, гадко осклабившись. — Ещё успеете.

— Когда?

— Как начальство скажет, так сразу, — пожал плечами Фетиш.

Значит, просто отсрочка?

Оставшись одна у себя в комнате, Рэйндропс сняла платье и легла на кровать. Ничего словно бы не изменилось, как будто и не вынесли никакого приговора, а было просто очередное обычное и уже привычное заседание суда. Через окно, зарешёченное специально для необычной постоялицы, лился чистый дневной свет — дымка до пансионата почти никогда не доходила, видимо из-за его удачного расположения. В номере всё было как обычно. У стены стоял шкаф, который Рэйндропс было нечем заполнить, она могла разве что повесить на вешалку платье, выданное ей ещё при аресте. Стулья были расставлены в том же порядке, что и утром, когда приговора ещё не было. У кровати — небольшой столик, на нём лежало несколько книг из местной библиотечной комнаты. Герои этих книг даже в пылу самых опасных приключений никогда не забывали процитировать товарища Сталлиона или подумать о построении всеобщего счастья. В остальном же это было сносное чтение. Рэйндропс за время домашнего (вернее было бы сказать «пансионатного») ареста прочитала почти все. Осталась только одна, но довольно объёмная. Стоит ли за неё теперь браться, ведь в любой момент за ней могут прийти… Не за книгой, конечно, а за Рэйндропс. Чтобы отвезти её в тюрьму.

Пегаска открыла книгу, но зудящее в мозгу беспокойство превращало строчки в бессмысленные пятна типографской краски. Приходилось перечитывать одни и те же слова по два или три раза, чтобы хоть что-то осталось в голове, и, промучившись так около трёх страниц, Рэйндропс отложила книгу в сторону, сдаваясь перед потоком мыслей.

Как там остальные? Для них эта отсрочка тоже действует, и их отвезли в уже знакомую им следственную тюрьму? Или уже отправили в какое-то другое место? В тюрьму уже обычную, а не следственную? А может, прямо сейчас везут на поезде в какие-то отдалённые места для той самой «строгой изоляции», заявленной в приговоре?

Краски за окном изменились — Селестия уже опускала солнце. Знает ли принцесса, что освещает её светило, какие странные и жестокие места согревают его лучи? Знает, но ничего не может поделать? Рэйндропс казалось, что через свой огненный шар Селестия заглядывает к ней в окно. Возможно ли это? На самом деле, вряд ли. Пегаска никогда не слышала о подобных способностях аликорнов.

Огненный глаз скрылся, закатившись за горизонт. Наступило время другой принцессы, когда пони спят и призывают тень Найтмер Мун своим невниманием к прекрасному звёздному небу. Но Рэйндропс не спала, хоть, возможно, это была её последняя ночь в удобной постели. Пони смотрела на луну. Что такое двадцать лет тюрьмы по сравнению с тысячей лет лунного заточения? Но ведь и Рэйндропс не аликорн. Ей будет сорок один, когда её выпустят.

Нечто тёмное вдруг на мгновение заслонило диск светила. Рэйндропс вздрогнула и моргнула, соображая, не померещилось ли ей. Но тут оконная решётка осветилась синеватой магией и сдвинулась в сторону, а само окно распахнулось. Пегаска прикусила копыто, чтобы не закричать. Перед ней возник высокий силуэт, увенчанный длинным рогом. На кончике рога появилась сияющая магическая сфера и выхватила из темноты лицо аликорна.

— Принцесса Луна! — больше выдохнула, чем прошептала Рэйндропс. — Вы пришли спасти меня!

Но принцесса покачала головой.

— Что? Нет?.. — пегаска опустила уши. — А, я поняла… Вы ведь… Я ведь сплю, да?

Луна кивнула.

— Но ведь это вы? Действительно вы? Вы пришли ко мне во сне?

— Да, дитя, — негромко ответила принцесса. — И мне очень жаль, что я не могла явиться ранее, дабы укрепить твой дух. В этом городе изобрели вещь, которую они называют магической глушилкой. Эти глушилки расставлены вокруг города, чтобы я не могла войти во сны здешних жителей. Мне удалось пробиться к тебе лишь сейчас. И лишь на короткое время.

— Принцесса! Я…

— Дитя, мы верим, скоро ты сможешь поведать нам с сестрой обо всём лично. А сейчас просто знай, что мы все боремся за тебя. Эквестрия тебя не бросила.

Лицо Луны исказила гримаса боли, её силуэт замерцал.

— Прямо сейчас мы… — успела произнести, почти простонать она и, не договорив, с хлопком исчезла.

Рэйндропс очнулась и обнаружила себя лежащей на полу. Она поднялась и посмотрела на окно. Закрыто. И решётка, конечно, на месте. Она нарезала льющийся снаружи лунный свет на длинные ломтики. Голова немного болела. Пони поднялась и залезла на кровать.

Что это было? И как Рэйндропс могла оказаться на полу? Каким-то образом упала с кровати, даже не заметив этого? Когда она вообще успела уснуть? Из-за зудящего в голове беспокойства она была уверена, что не сомкнёт сегодня глаз до самого утра. Может, это магия принцессы Луны усыпила её, чтобы их встреча могла состояться? И была ли встреча? Или это лишь видение, рождённое ищущим надежду разумом?

Нет, не время для сомнений! Надо верить!

Что же принцесса не успела сказать? «Прямо сейчас мы…» Что? Ведём переговоры о твоём освобождении? Готовимся выкрасть тебя? Неизвестно.

Но самое главное Луна сказала.

«Мы боремся за тебя. Эквестрия тебя не бросила».

От одного воспоминания об этих словах глаза Рэйндропс увлажнились.

---

Снова уснуть удалось лишь под утро. И очень ненадолго, потому что в дверь постучали, грубо и громко. Сразу после разбудившего Рэйндропс стука, не дожидаясь ответа, в номер вошла целая делегация жеребцов. Почти все были в штатском, только один носил синий прокурорский мундир. Но это был не тот прокурор, что обвинял пегаску на суде. Рэйндропс не узнавала никого из вошедших, всех она видела впервые, насколько могла доверять своей памяти.

Рэйндропс села, ссутулившись, на кровати и исподлобья смотрела на вторжение. Они явились, чтобы увезти её в тюрьму? Быстро же закончилась отсрочка!

Один из жеребцов в штатском, который выглядел наиболее солидно и представительно из всех, отделился от остальных и вышел вперёд. Остановившись у кровати, он заговорил, но через вязкую муть, окружающую сонный разум пегаски, донёсся только какой-то невразумительный клёкот.

Что он говорит? И он сам, и остальные казались будто бы немного растерянными и смущёнными. Неужели им, верным слугам «народного» строя, стало вдруг неловко врываться к пони поутру и распоряжаться чужой жизнью?

— Извините… что, уже в тюрьму? — медленно спросила Рэйндропс.

— Вы что, меня не слышите?! — воскликнул жеребец. Его громкий голос разрезал сонную муть и ударил по ушам пегаски.

— Теперь слышу, — сказала она, поморщившись. — Что вы от меня хотите?

— Вы помилованы по решению Президиума Горсовета, — сказал пони. — Вот копия постановления.

Он взял в копыто документ, который ему передали стоявшие позади, и протянул его Рэйндропс.

— Это что, шутка? — спросила Рэйндропс, невидящим взглядом смотря сквозь бумагу. — Я же не признала вину. Мне все уши прожужжали, что помилование в этом случае невозможно.

Солидный пони переглянулся с жеребцом в синем прокурорском мундире. Последний кашлянул в копыто и негромко сказал:

— Вообще-то, Горсовет может помиловать кого угодно, независимо от признания или непризнания вины. Законом таких ограничений не предусмотрено.

— Значит, мне всё это время врали? — почти рассмеялась Рэйндропс. — Как я, блин, удивлена!

Вновь открылась дверь, и комнату вошли ещё двое, на этот раз в форме Горзащиты. Они внесли седельные сумки и чемодан. Рэйндропс с трудом узнала свои вещи, которые теперь казались незнакомыми, будто предметы из другой жизни.

— Всё здесь, — сказал солидный жеребец. — Всё, с чем вы приехали. Кроме битов, конечно. Они пожертвованы в казну и возврату не подлежат. Но остальное вы можете забрать. Помилование освобождает вас от наказания полностью, следовательно конфискация имущества тоже отменяется. Распишитесь за получение вещей, пожалуйста, и мы отвезём вас на вокзал. От наказания вы освобождаетесь, но вам предписано немедленно покинуть территорию Сталлионградской Республики.

Один из горзащитников протянул Рэйндропс ещё один документ.

— Подпишите вот здесь, — сказал он, указывая краем копыта место на бумаге. — Это за вещи.

Пегаска взяла документ и, отказавшись от предложенного пера, стала внимательно изучать. Он, по местному бюрократическому обычаю, имел длинное невразумительное название, но, судя по всему, это был действительно акт передачи вещей, а не завуалированное признание вины в тайных преступлениях.

— Всё понятно, — пегаска улыбнулась и сложила акт передачи вещей вместе с копией постановления о помиловании, чтобы получилась тоненькая стопка. А затем взяла и медленно разорвала все бумаги напополам. Снова сложила получившиеся половинки и разорвала ещё раз. Каждый листок оказался разделён на четыре части.

— Что… что вы делаете? — выдавил из себя потрясённый солидный пони.

— Я требую, чтобы меня отвезли в тюрьму, — спокойно сказала Рэйндропс. — Я не признаю этого помилования, пока и другие не получат свободу.

Солидный жеребец покраснел и шумно выдохнул.

— Вам следовало бы почитать повнимательнее не только акт передачи вещей, но и постановление о помиловании, — сказал он. — Я об этом упомянуть не успел, но там ясно написано, что оно касается не только вас, но и всех осуждённых вместе с вами. Также прекращены и другие дела — о массовых беспорядках на улице Свободы, о плакате в зале суда. Всех отпустят сегодня же.

Рэйндропс судорожно сложила клочки постановления вместе, собрав их, как мозаику. Городской Совет… постановляет… в связи с… в соответствии с… бла-бла-бла… А, вот! Помиловать! И имена! Саншауэр Рэйндропс… Да! Виола. Крючок. Лопатка. Цветик. Огурчик. Да, все здесь. Прекратить уголовное преследование… Далее идут незнакомцы. Наверное, это арестованные за плакат.

Все свободны? Неужели? Рэйндропс не могла поверить, хоть и очень хотелось. Вот-вот должно было произойти что-то нелепое, что-нибудь, что покажет, что всё это происходит во сне. Она укусила себя за копыто. Больно. Значит, не сон? Какая-то уловка? Или всё же… Не может быть! Этот город, кажется, убил в ней любое доверие. Любая Дасти в любой момент может превратиться в предательницу Пылинку. Рэйндропс сидела и смотрела перед собой. Контролировать выражение лица. Ей не хотелось, чтобы видели её счастливую улыбку или слёзы избавления. Казалось, стоит показать радость, и эти пони тут же рассмеются: «Ха! Поверила! Добро пожаловать в тюрьму!»

Но солидный жеребец не рассмеялся, а со всей серьёзностью продолжил:

— Хочу отдельно отметить важную вещь. Я и сам член Президиума, поэтому могу с полной ответственностью заявить, что никакое внутреннее или внешнее давление на решение Горсовета никак не повлияло! Это исключительно жест доброй воли с нашей стороны. Запомните, что Горсовет никогда не действует под давлением! Никогда!

Продекламировав это, он укоризненно уставился на разорванные бумаги и произнёс:

— Вот так обстоят дела. А вы тут, это самое… документы испортили! Теперь их заново делать придётся. Задержка будет!

Рэйндропс продолжала рассматривать собранное из кусочков постановление о помиловании. Нет, кое-какого имени там всё же недоставало.

— А что насчёт Шифти Клаудс? — спросила пегаска. — Её вы отпустите?

Солидный жеребец уставился на Рэйндропс недоумённо.

— О чём это вы? — спросил он.

Вперёд вышел, отделившись от основной части делегации, ещё один пони. На краткое мгновение сверкнул бордовой книжицей удостоверения, но вслух представиться не пожелал.

— Я в курсе обстоятельств вашего дела, — сказал он. — Я имею в виду не ваше уголовное дело, а другое, которое было заведено в связи с вашим приездом и розыском этой самой Шифти Клаудс. Оно тоже засекречено, но одно я могу сказать твёрдо и чётко: пони с таким именем на территории Сталлионградской Республики нет.

— Твёрдо и чётко? — переспросила Рэйндропс.

— Твёрдо и чётко, — повторил с всепоглощающей уверенностью жеребец.

---

Вид за окном походил на чёрно-белую фотографию: не было видно ни клочка зелени, только пустынная серая платформа и серое здание вокзала. Небо заволокла белёсая пелена облаков, смешавшихся с поднимающейся от города дымкой. Снаружи не было ни одной живой души, даже карета, которая привезла Рэйндропс прямо на перрон, уже скрылась.

На весь вагон было всего три пони: сама пегаска и двое сопровождающих от Горбезопасности. Один — высокий парень со светло-серой шёрсткой и насмешливым лицом — сидел на лавке рядом с Рэйндропс, второй — более тёмной масти и с хмуро-серьёзным выражением на морде — расположился на сиденье напротив, лицом к кобылке. Эти двое не представились.

— Ни к чему тут разводить знакомства, — сказал хмурый. — Мы с вами только до границы. Передадим вас эквестрийской стороне и сойдём с поезда.

Поезд — слишком громко сказано. Это был один сидячий вагон с прицепленным к нему паровозом. Поезд стоял, и Рэйндропс казалось, что он никогда не сможет сдвинуться с места. Она до сих пор боялась, что всё происходящее сейчас всё же каким-то образом окажется сном, видением, обманом. Пегаска даже старалась дышать потихоньку, словно колёса вагона могли намертво прирасти к рельсам от любой её неосторожности. Но вот раздался свисток, почувствовался исходящий от паровоза толчок и они тронулись. Перрон пошёл назад, сдвинулось здание вокзала, посматривая на уходящий поезд тёмными глазами окон. С губ кобылки сам собой сорвался вздох облегчения.

Серые дома за окном сначала тащились неуверенно, будто город не хотел отпускать Рэйндропс, но вот они припустили рысцой. Трубы заводов, смутно выступавшие из дымки вдалеке за домами, извергали дым разных цветов.

Рэйндропс смотрела на этот пейзаж равнодушно, ей больше нечего было здесь делать. Если ей не соврали, и Шифти Клаудс у них действительно нет… И если всех остальных действительно отпустили… Слишком много «если», но что могла сделать Рэйндропс? Пони лишь надеялась, что ей удастся добраться до Эквестрии без осложнений, и тогда она сможет рассказать принцессам и всему миру о том, что происходит в этом городе.

Теперь та причина, по которой Рэйндропс приехала сюда, казалась чужой и далёкой. Первые шаги по мостовым Сталлионграда, первые наивные попытки хоть что-то выяснить… Это было будто бы целую жизнь назад. Но что всё-таки с Шифти Клаудс? Где она? Кто писал письма от её имени? Рэйндропс обязательно разберётся, пусть даже ей придётся просить помощи у самого Дискорда. Пока же — добраться до Эквестрии…

Вдруг вспомнилась Незабудка, кобылка, которая якобы покончила с собой из-за пирога. (Нет, не «совершила Главлитнадзор», пришло время освобождаться от этих языковых наслоений). Удивительно, но её имя ни разу не прозвучало во время процесса. Хотя, возможно, оно присутствовало в секретном обвинении… Или, может быть, и не было никакой кобылки? Может, эту нелепую историю выдумали, чтобы затащить Рэйндропс в первый раз на допрос? Хотелось бы, чтобы это было так — чем меньше по-настоящему пострадавших и, тем более, погибших, тем лучше.

Город за окном кончился, теперь мимо проплывали какие-то необжитые пустыри с искорёженными нелёгкой судьбой деревьями. Жеребец с насмешливым лицом зашуршал фольгой. Он достал свёрток с жареным сеном и пару яиц, жестом предложил еду попутчикам. Серьёзный покачал головой. Рэйндропс всем существом ощущала отдаление от Сталлионграда, и никакого аппетита у неё не было, поэтому она тоже отказалась.

— Ну, как знаете, — сказал жеребец. — Сено — копыта оближешь. А вот это сейчас вообще жуткий дефицит, — он взял в копыто одно из яиц, разбил — оно оказалось сваренным вкрутую — и, очистив острый конец от скорлупы, откусил.

— Да, дефицит. Не у всех в наше время есть яйца, — внезапно пошутил серьёзный пони. Впрочем, сказано это было в подходящей ему мрачной манере. Его жующий коллега прыснул от смеха и едва не подавился.

Местность за окном стала двигаться медленнее, показались какие-то домики, на вид почти заброшенные, но кое-где из печных труб поднимались струйки дыма. Здесь был устроен маленький полустанок с короткой полусгнившей деревянной платформой, но, тем не менее, пути разветвлялись, позволяя останавливать здесь сразу несколько составов. И вместо того чтобы проследовать прямо, паровоз проскрежетал по стрелке и отправился на боковой путь, прямо к платформе. Поезд двигался всё тише и, наконец, замер.

— Что случилось? — испугалась Рэйндропс. — Почему мы остановились? Это что, уже Эквестрия, по-вашему? — она с сомнением смотрела на наполненный разрухой пейзаж за окном.

— Нет, это ещё территория САНДР, — сказал серьёзный пони, всматриваясь в почти нечитаемую ржавую табличку с названием. — Станция Днище. До границы остаётся ещё примерно столько же, сколько мы уже проехали.

— Разве у нас здесь запланирована остановка? — спросил второй жеребец.

— Да вроде бы нет, — ответил серьёзный. — Может, пропускаем другой поезд. Или ещё какая-то техническая причина. Паровоз водой заправить надо. Или углём загрузить. Мало ли.

Рэйндропс сидела, сгорбившись, и качала головой в такт своей тревоге. Пони и так с трудом дождалась отправления на вокзале, а теперь — эта странная внезапная остановка. На этот раз колёса вагона точно прирастут к рельсам… Нет, не прирастут, а закрутятся в обратную строну, возвращая поезд обратно…

Жеребцы смотрели на пегаску и им, казалось, передавалось её беспокойство.

— Схожу до машиниста, спрошу, что там у него, — сказал пони, которого Рэйндропс по-прежнему по себя называла «жеребец с насмешливым лицом», хоть он уже и посерьёзнел.

— Постой, — остановил его товарищ, который теперь выглядел откровенно помрачневшим. — Смотри.

За окном на платформе происходило какое-то движение. К вагону бодрым шагом направлялся жеребец в штатском, за ним чуть позади шли солдаты в болотного цвета форме, где-то с полдюжины. Пони легко запрыгнул на подножку и, оказавшись внутри, пошёл прямо к Рэйндропс, которая вся сжалась на своём месте. Жеребец показался ей знакомым, и как-то по-нехорошему знакомым.

— Старший комиссар Горизонт, Горбезопасность, — представился он, махнув удостоверением.

— Я вас знаю, — хрипло произнесла Рэйндропс. — Вы допрашивали меня в больнице.

— Да, — согласился Горизонт. — По делу о массовых беспорядках на улице Свободы. Впрочем, строго говоря, это был не допрос, а беседа без протокола. До настоящего допроса у нас с вами дело тогда так и не дошло.

Он присел на лавку рядом с серьёзным пони.

— К сожалению, сейчас всё гораздо серьёзней, чем какие-то там массовые беспорядки, — продолжал сизый жеребец. — В вашем деле открылись новые обстоятельства. Сейчас развернут и перецепят локомотив, и мы вернёмся в Сталлионград.

— Что всё это значит? — прохрипела Рэйндропс. На самом деле спрашивать было не обязательно, она уже всё поняла. Сбывалось худшее. Её страхи вовсе не были беспочвенными. Колёса приросли к рельсам. Город не отпускал. Она беспомощно посмотрела на одного, а затем на второго своего провожатого.

— Это всё не по плану, — осторожно произнёс серьёзный пони. — Но товарищ Горизонт старше нас обоих по званию. Полагаю, что ему виднее.

— Меня помиловал Горсовет, — слабо простонала Рэйндропс, уже понимая, что все слова и аргументы бесполезны. Это невозможное, невероятное освобождение изначально должно было закончиться подобным образом. Такой удачи просто не бывает. Такого милосердия к узникам в Сталлионграде быть не может.

— Вас помиловал не весь Горсовет, а только Президиум, — парировал Горизонт. — К сожалению, Президиум попал под влияние ревизионистских, псевдореформаторских элементов. Даже сам Генеральный Заместитель встал на путь соглашательства с селестианцами. Но теперь мы наконец одумались. Увы, довольно поздно. Вы всё-таки успели нанести удар!

— Какой удар? — устало и уже почти равнодушно спросила Рэйндропс. — О чём вы?

— А вы сами послушайте, — сказал вместо ответа Горизонт. — Слушайте, что вы наделали!

Он достал откуда-то пластмассовую коробочку, в которой Рэйндропс узнала маленький радиоприёмник. Похожий она уже видела у Виолы, только у неё он был потрёпанный и перемотанный изолентой, а этот блестел новизной.

Что же теперь будет с Виолой и остальными? Их тоже опять арестуют? Или, может быть, их даже и не выпускали?

Горизонт включил радио, и оно выругалось шипением, заставив жеребца подкрутить колёсико. Зазвучала музыка. Должно быть, что-то из известной классики, потому что Рэйндропс мелодия вроде бы даже показалась знакомой.

— Композитор Чай Кофий, — сказал Горизонт, и его суровое лицо на миг приобрело довольное выражение. — Наше культурное достояние, между прочим.

— И что это значит? — спросила Рэйндропс. — Что я должна в этом услышать?

— Сейчас будет выпуск новостей, и услышите, — сказал сизый жеребец, посерьёзнев. — А, это второй радиоканал… Переключимся лучше на первый, — он приподнял рукав костюма на левой передней ноге и посмотрел на циферблат накопытных часов. — Сейчас там как раз новости должны быть.

Горизонт снова крутанул колёсико, радио коротко пшикнуло, и вновь зазвучала та же музыка.

— И на первом то же самое… — недоумённо пробормотал жеребец. — Уже должны быть новости. Неужели что-то пошло не так?..

Вагон вздрогнул — это прицепили с другой стороны уже развёрнутый паровоз. Солдаты, до этого охранявшие подступы, теперь забирались внутрь и молча рассаживались по лавкам. Поезд неумолимо готовился тронуться в обратном направлении, в сторону Сталлионграда.

— Товарищ старший комиссар, может быть, вы сами нам расскажете, что произошло? — осторожно и вежливо произнёс один из спутников Рэйндропс, тот, что ранее имел на лице насмешливое выражение. — Раз уж радио ничего не сообщает.

— Ужасная катастрофа, — глухо произнёс Горизонт, убавив громкость музыки. — Диверсия селестианцев. На Машиностроительном заводе взорван только что построенный цех номер девять. Всё уникальное новейшее оборудование погибло. Сведений о жертвах и пострадавших у меня пока нет, но внутри в момент взрыва могло находиться до сотни рабочих, которые занимались пуско-наладочными работами.

Провожатые Рэйндропс уставились на старшего комиссара. Солдаты, сидевшие ближе остальных, тоже услышали его слова и забеспокоились.

— Вот, отрабатываем теперь всех возможных причастных, — добавил Горизонт, кивнув в сторону пегаски.

Толчок — и платформа за окном начала двигаться. Поезд тронулся.

— Да вы издеваетесь? — зло спросила Рэйндропс. — У меня есть алиби. Я почти месяц была под арестом, за мной постоянно следили. Как я, по-вашему, могла что-то взорвать?!

— Один из ваших сообщников скрылся от следствия и не был арестован, — ответил Горизонт. — Кто знает, может, есть и ещё?

Рэйндропс ничего не ответила: бесполезно. Опять начинается весь этот бред идиотских обвинений. Она отвернулась к окну, за которым в такт стуку колёс покачивался сероватый пейзаж.

— Все вы, надеюсь, понимаете, какое значение цех номер девять имел для нашего народного хозяйства, не говоря уже о политическом значении его ввода в строй, — продолжал Горизонт. — Сейчас на общегородском уровне принимаются необходимые меры, введено чрезвычайное положение, создан Комитет по защите народного строя. Здоровые силы берут ситуацию под контроль, известные нам селестианско-соглашательские элементы нейтрализуются, вплоть до самых верхов. К сожалению, всё зашло слишком далеко, даже сам Генеральный Заместитель оказался ненадёжен.

— Что? — настороженно спросил один из провожатых Рэйндропс. — Гегемона отстранили?

— Он пока что в отпуске, — неопределённо махнул копытом Гегемон.

— А Базис?

— Это не наша с вами забота. Меры принимаются. Да и в условиях чрезвычайного положения пост уполномоченного по делам Внешнего Города не имеет особого значения. Управление будет осуществляться не через него, а напрямую Комитетом.

— Вы же понимаете, чем это пахнет? — холодно спросил серьёзный пони. — Если ничего не получится, вас расстреляют за измену.

— У нас тут не монархия, — ответил Горизонт. — Мы храним верность нашему народному строю, а не лично Генеральному Заместителю.

Рэйндропс пропустила мимо ушей почти все политические подробности. Её разум зацепился за другое. Цех номер девять… Где она об этом уже слышала? Память после вмешательства в разум работала странно, пегаска иногда не могла вспомнить какие-то простейшие вещи, но подчас перед ней вдруг всплывали детальные картины прошлого. Так произошло и в этот раз.

Ночь после Дня Города. Те странные пони, которые собрались тогда в её общежитской комнате…

— А что касается гражданской продукции, — произнёс жеребец в очках, — на Машиностроительном заводе скоро достроят новый цех номер девять.

Но серый с зелёными пятнами пони, опоздавший на встречу и только что вошедший, с вызовом спросил прямо с порога:

— Кто-то сказал о цехе номер девять?

И, усаживаясь за стол, продолжил:

— Этот ваш цех — полная ерунда! Мне из достоверных источников известно, что там всё разворовано, так что никакого подъёма промышленности у нас, увы, не предвидится. Цех по плану должен уже вот-вот заработать, а там одни голые стены до сих пор, да и то построенные кое-как, с нарушениями.

— И что они собираются с этим делать? — спросил кто-то. — Если всё действительно настолько разворовали, то это даже как-то глупо.

— Мне кажется, сожгут этот цех, да и всё, — предположили с дальнего конца стола. — Скажут, что всё уникальное оборудование сгорело.

— И селестианских шпионов заодно в поджоге обвинят, под это дело свернут всю политику Обновления и гайки обратно закрутят, — подытожили с другой стороны.

Нет, не сожгли. Взорвали. А Рэйндропс, видимо, предстоит сыграть роль одного из «селестианских шпионов».

Обратный путь в Сталлионград показался короче. Теперь, когда всё рухнуло и надежды погибли, Рэйндропс даже испытала подобие облегчения, внутреннее напряжение спало. Уже всё случилось, больше не надо было ждать подвоха в этом подозрительном освобождении. О чём беспокоиться, если всё кончено?

Ей, конечно, было жаль себя и других попавших под этот каток, но она слишком устала, чтобы рыдать и биться в истерике. Или хоть что-то делать. Рэйндропс смотрела на прокручивающуюся за окном ленту серых пейзажей, и ей стало казаться, что в этой унылости, неотвратимости страданий и гибели есть какое-то подобие извращённого удовольствия.

Ну и пусть! Будь как будет! Рэйндропс не сдалась, не изменила никаким своим убеждениям. Она не собиралась добровольно оговаривать себя и каяться в несуществующих преступлениях. Или признаваться в любви к Сталлиону и сталлионградскому строю. Нет! Она просто устала, и все чувства внутри как будто выдохлись и улеглись. Тащите в тюрьму, если хотите. Выводите за сарай и стреляйте. Возможно, это чудил её пострадавший от вмешательства разум, а может — просто есть предел любым переживаниям, за которым всё перегорает и остаётся лишь пустота. «Будь-как-будет», — отбивали в голове молоточки. «Будь-как-будет», — отстукивали колёса поезда.

Горизонт не выключил радио, и музыка сопровождала их до самого Сталлионграда. Наверное, со стороны это выглядело нелепо: для одной кобылки выделен целый вагон с паровозом, и она едет под музыку в окружении целой команды охраняющих её жеребцов…

Они уже почти приехали, когда вдруг что-то заскрежетало и вагон дёрнулся — машинист в этот раз тормозил гораздо резче, чем обычно. Поезд сильно замедлился и подъезжал к вокзальному перрону с черепашьей скоростью. Главную станцию Сталлионграда было не узнать: пассажирская платформа, всегда пустынная и безпонная, была заполнена народом. Толпа заволновалась при приближении поезда, все лица повернулись в сторону единственного вагона. Даже из окон вокзала высовывались пони.

— Что здесь происходит? — спросил Горизонт, как будто обращаясь больше к себе, чем к другим.

— Разъярённая толпа хочет растерзать опасную террористку? — предположил один из провожатых Рэйндропс.

— Но… откуда они узнали? — проговорил старший комиссар. — По радио не передавали никаких сообщений. Нет, чушь! Их всех здесь быть не должно. Вокзал — это стратегический объект, его должны были взять под контроль силы Горобороны при объявлении чрезвычайного положения. И если этого не произошло... Возможно, ситуация в городе гораздо хуже, чем я надеялся.

Вагон в последний раз скрипнул, и поезд остановился. Толпа подалась вперёд и прильнула к окнам, пони пытались разглядеть, что внутри.

— Нет! — крикнул Горизонт. — Не останавливаться! Вы! — он повернулся к одному из провожатых Рэйндропс. — Идите к машинисту и прикажите ехать дальше! Мы должны убраться отсюда! Товарищи, — теперь он обращался к солдатам, — будьте готовы!

Те нервно сжали в копытах оружие. Отправленный к машинисту жеребец быстро вернулся.

— Ехать дальше некуда, — сообщил он. — Толпа вышла на пути. Нас окружили.

— Прикажите, пусть едет всё равно! — вскричал Горизонт.

— Сами прикажите, — ответил жеребец. — А лучше не надо. Давить граждан — это преступление.

— Что?! — взревел Горизонт. — Преступление — это не выполнить приказ!

Раздался стук: какой-то пони снаружи взял камень и стал долбить по оконному стеклу. Оно было прочным и не поддалось сразу, но вскоре по нему поползла сетка трещин. Жеребцы внутри вагона будто оцепенели, солдаты сильнее стиснули в копытах винтовки. Даже разъярённый Горизонт умолк. Но вот любителя бить стёкла остановили свои же — отобрали камень и оттащили прочь от вагона.

— Боюсь, мы всё равно не успеем разогнаться до того, как нас возьмут штурмом, — сказал провожатый Рэйндропс. — Даже учитывая, что с нами вооруженные солдаты… Их слишком много.

— Думаю, нам лучше выйти и попытаться решить дело миром, — сказал второй сопровождающий. — Очевидно, толпа не агрессивна, за исключением отдельных пони, — он кивнул на уже оставленное в покое треснувшее стекло.

Горизонт нахмурился. Он посмотрел на стекло, потом на солдат. Их лица выражали, скорее, смятение, чем присутствие духа. Старший комиссар шумно выдохнул.

— Хорошо, — сдался он. — Мы выйдем. Деваться нам, похоже, некуда. Раз уж такой стратегический объект, как вокзал, потерян, то и в других местах, наверное, дело обстоит не лучше.

С мрачным выражением лица он поднялся с лавки и возвышался посреди вагона, напоминая своим видом капитана, стоящего на мостике тонущего корабля.

— Бойцы! — обратился он к солдатам.

Те поднялись с мест, прикрепляя винтовки к боевым сёдлам. Горизонт скомандовал:

— Оттеснить толпу от дверей вагона, обеспечить свободное место, чтобы мы вместе с задержанной могли спокойно выйти. Далее сдерживать толпу и обеспечивать безопасность. Оружие не применять. Выполняйте!

Оба провожатых тоже встали, один из них, словно джентлькольт, подал Рэйндропс копыто, помогая ей подняться. Второй под бдительным взглядом Горизонта стянул крылья кобылки ремнём, но при этом как будто старался сделать это не слишком туго. Все направились к выходу.

Снаружи толпа уже отодвинулась от вагона, военные держали периметр образовавшего свободного пространства. Рэйндропс, подталкиваемая лично Горизонтом, спрыгнула с подножки. При её появлении собравшиеся на перроне пони загудели и заволновались. Взметнулись вверх несколько шляп.

— Капля! — раздался крик и, многократно подхваченный, прокатился по платформе во все стороны.

Рэйндропс удивлённо озиралась, уже совершенно не понимая, что происходит.

— Товарищ полковник! — крикнул над самым её ухом Горизонт.

Кобылка вздрогнула и проследила направление его взгляда. Со стороны вокзала через толпу к ним протискивался крупный жеребец в форме. Он, как ледокол, прокладывал путь для следовавших за ним военных. Подойдя, жеребец отсалютовал передней ногой.

— Полковник Кулик, — представился он. — Здравствуйте, товарищи, — и, повернувшись к пегаске, кивнул: — Товарищ Рэйндропс, я полагаю.

Шестерёнки в голове кобылки провернулись в последний раз, и их заклинило: когда она из опасной преступницы успела превратиться снова в товарища?

— Рад встрече, — между тем продолжил полковник, явно смотря при этом на Рэйндропс. — Проследуйте, пожалуйста, со мной.

— Что?! — вскричал Горизонт, который, похоже, как и пегаска, чего-то недопонял. — Какого Дискорда вы мелете, полковник?! Это опасная преступница! Террористка! Я сдам её представителям соответствующих органов, а не вам, полковнику Горобороны, который величает преступников товарищами!

— Террористка? — спросил Кулик с оттенком усмешки. — И какой же акт терроризма она, по-вашему, совершила?

— Взрыв в цехе номер девять! — выпалил Горизонт.

Полковник посмотрел на него с недоумением.

— На Машиностроительном заводе! — добавил старший комиссар, но понимания во взгляде Кулика не прибавилось.

— Товарищи, — повернулся он к стоявшим позади него военным, — вы слышали о каком-нибудь взрыве на Машиностроительном?

— Никак нет, товарищ полковник, — ответили те.

— Ну, раз никакого взрыва не было, то и товарищ Рэйндропс ни в чём не виновата, — заключил Кулик.

В этот момент толпа в одном месте вдруг заколыхалась, и из неё вылез худенький взмыленный жеребец с газетой в зубах.

— Товарищи! — крикнул он, выбравшись на открытое место и выплюнув газету себе в копыта. — Срочные новости! Только что стало известно, что сегодня на Машиностроительном заводе предотвращён взрыв! Бдительный рабочий случайно обнаружил в подвале цеха мешки со взрывчаткой!

Все уставились на Горизонта.

— Ну вот! Я же говорил! — закричал тот. — Теперь вы видите! Это всё она! Она террористка!

Он грубо схватил Рэйндропс передней ногой за шею и притянул к себе, будто заложницу.

— Чем кого-то обвинять, — ледяным тоном произнёс полковник, — лучше потрудитесь кое-что объяснить. Откуда вы знали, что должен произойти взрыв?

— Я… — выдавил из себя Горизонт. — Я…

Он беззвучно раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха. Его хватка ослабла, и Рэйндропс смогла вырваться. Она отошла от жеребца подальше, встала, потирая шею, и просто ждала, чем всё кончится.

— Мне придётся вас арестовать, — сказал полковник.

Рэйндропс от таких слов по привычке вздрогнула, но затем поняла, что Кулик обращается не к ней, а к Горизонту.

Старший комиссар повернулся к солдатам, которых привёз с собой со станции Днище.

— Бойцы! — крикнул он.

Те безучастно стояли, опустив взгляды и ковыряя копытами бетон платформы.

— Бойцы… — бессмысленно повторил Горизонт.

— Ваш пистолет, — сказал Кулик, подойдя к нему вплотную. Горизонт покорно, будто механическим движением, отстегнул от пояса кобуру. — Уведите! — И старший комиссар Горбезопасности исчез из поля зрения Рэйндропс в сопровождении четырёх военных.

После этого полковник подошёл к пегаске. Двое сопровождающих, которые до этого стояли как столбы, опомнились и кинулись снимать с неё ремень.

Рэйндропс поскорее расправила крылья. Они теперь были чувствительны даже к недолгой неподвижности и быстро затекали. Свобода! Не пытаясь ничего понять, кобылка просто порадовалась приятному чувству, разливавшемуся от крыльев по всему телу.

— Идёмте, товарищ Рэйндропс, — сказал полковник Кулик.

Толпа послушно раздвигалась перед ними, но многие тянули копыта, чтобы прикоснуться к пегаске, будто та была какой-то знаменитостью. Полковник и его пони получили возможность попробовать себя в качестве секьюрити. Не хватало только красной ковровой дорожки.

— Капля! Капля! — раздавалось то тут, то там.

Рэйндропс подвели к карете, стоявшей у здания вокзала. Два жеребца, запряженные в неё, нервно переступали на месте, поглядывая на толпу, и явно испытали облегчение, когда увидели подходящего полковника. Один из военных любезно открыл дверцу, и Кулик помог Рэйндропс забраться внутрь, а после сел сам, разместившись на сиденье рядом с ней. Карета тут же тронулась.

— Что за капля? — спросила Рэйндропс, как только исходящий от скопления народа шум перестал мешать. — Что кричали те пони?

Кулик кашлянул в копыто и сказал:

— Это сталлионградский вариант вашего имени. Они вас приветствовали. Так уж получилось, что вы теперь у нас самая известная узница совести.

Рэйндропс молчала, пытаясь осмыслить услышанное.

— Но я думал, что ваш первый вопрос будет «Куда вы меня везёте?» — улыбнулся полковник.

— Хорошо, куда вы меня везёте? — послушно спросила пегаска.

— Во Внутренний Город, — ответил Кулик нарочито будничным тоном. — Вас хочет видеть товарищ Генеральный Заместитель.

— Хорошо. Ладно, — Рэйндропс откинулась на спинку сиденья, ощущая спиной и затылком мягкость. Хорошо было ехать с удобством, без цепей и маленькой жёсткой скамейки под крупом, совсем не так, как её возили на судебные заседания. И в окно можно посмотреть.

Полковник растерянно покачал головой. Он, очевидно, рассчитывал, что его слова о Внутреннем Городе и Генеральном Заместителе произведут на пегаску гораздо большее впечатление. Но Рэйндропс, казалось, потеряла способность удивляться. В Сталлионграде невозможное легко становилось возможным. Если бы жеребец сказал, что они отправляются на луну, она, наверное, отреагировала бы точно так же.

Они проезжали по улицам, необычно многопонным для Сталлионграда. Пони хаотично перемещались, сбиваясь то тут, то там в небольшие толпы. На перекрёстках стояли бронемашины, вокруг которых абсолютно мирно бродили солдаты, смешиваясь с гражданскими.

— Я вас сейчас постараюсь кратко ввести в курс текущих дел, — заговорил Кулик, так и не дождавшись от Рэйндропс дальнейших расспросов. — Как известно, наш Генеральный Заместитель товарищ Гегемон проводит политику Обновления. Он пытается наладить отношения с Эквестрией, продвигает новый объединительный договор с посёлками, который даст им больше свободы, и так далее. Вас вот, опять же, помиловали, например. Но это не всем нравится. Есть закостенелые антиобновленческие силы. Сегодня они нанесли удар — ввели в город части Горобороны и попытались устроить государственный переворот. Товарищ Гегемон был изолирован от внешнего мира в своей резиденции. Старший комиссар Горизонт, очевидно, участвовал в заговоре, его целью было помешать вашему освобождению и отъезду в Эквестрию. К счастью, мятеж провалился. Вот что произошло, если вкратце. Вы, кстати, по-прежнему помилованы и совершенно свободны. Товарищ Генеральный Заместитель просто хочет с вами встретиться. Если вы, конечно, не против.

Полковник глянул на Рэйндропс, видимо, в ожидании возможных возражений, но пегаска только пожала плечами.

— Все эти пони на вокзале, они же из-за вас собрались, — продолжил Кулик. — Кто-то телеграфировал со станции Днище, что вас хотят задержать и вернуть обратно в Сталлионград. Вот толпа и набежала. Ещё утром порадовались, что вас помиловали, что это безумие наконец закончилось, и тут опять такое дело.

Они уже проезжали через Рубиновую площадь. Здесь тоже было многопонно. И все собравшиеся, задрав головы, смотрели на огромную статую Сталлиона. Она была обвязана тросами, которые тянулись к большому, мощному даже на вид броневику. Машина зарычала и двинулась, тросы натянулись. Рывок. Ещё один. И ещё. Исполин дёрнулся и с грохотом опрокинулся набок, подняв тучи пыли. Его копыта оторвались и остались торчать небольшими кочками на постаменте. Раздались крики, кто-то засвистел. Рэйндропс попыталась разглядеть, не пришибло ли кого-нибудь истуканом, но из-за пылевых облаков ничего было не разобрать.

— Сейчас мы переосмысливаем нашу историю, — произнёс полковник, задумчиво глядя на поверженную статую.

Карета ехала к стене Внутреннего Города, которая казалась здесь такой же сплошной, как и в других местах. Но если присмотреться, можно было разглядеть ворота, неприметные, почти сливающиеся с окружающей их каменной кладкой. На пути к ним стояла небольшая металлическая будка пропускного пункта, выкрашенная в ярко-синий цвет и гораздо более заметная, чем сами ворота.

Карета притормозила перед будкой, и дежуривший там жеребец в красивой форме с блестящими знаками различия заглянул к ним в окно. Узнав полковника, он отдал честь, и уже через секунду закрывающие проезд створки стали расползаться в стороны. Дорога во Внутренний Город была открыта.

Рэйндропс в который уже раз подумала, что это, должно быть, какой-то сон. Всё произошло просто и буднично, будто это и не была та самая твердыня, столько времени недоступная для кобылки и хранившая свои тайны.

Карета снова двинулась. Проехали через открывшийся проём — толщина стены оказалась внушительной, около двух с половиной метров, по крайней мере в этом месте. И тем удивительней было то, как легко эта преграда пропустила сквозь себя пегаску.

Миновали ещё один — внутренний — пропускной пункт с вооружённой охраной. И вот Рэйндропс очутилась там.

Это было даже как-то разочаровывающе: за стеной не оказалось ничего особенного — просто огороженный район города, разве что выглядевший постариннее и посолиднее. От ворот расходились вымощенные сероватым камнем дорожки, отделённые от газонов невысокими чугунными оградами. Кое-где из земли торчали низкорослые ёлочки. Большинство зданий были выкрашены в жёлтый цвет и не слишком обильно украшены лепниной. Среди классического вида сооружений несколько выделялся гораздо более современный белый куб с высокими и узкими окнами.

Вот, собственно, и всё. Рубиновая площадь и высотки Внешнего Города выглядели куда более впечатляюще. Наверное, это имело смысл: если Внутренний Город закрыт от посторонних, то ему незачем пытаться кого-то удивить. Тем не менее, Рэйндропс, подсознательно ожидавшая чего-то совершенно особенного, была несколько разочарована.

Кулик ткнул копытом в сторону самого большого бело-жёлтого здания с зелёной крышей и сказал:

— Это Сталлионградский Народный Дворец. До революции это был дворец князя. А вот это, — он указал на белый куб, — Сталлионградский Дворец Съездов. Нам же с вами в Президиум, это за Народным Дворцом, отсюда не видно.

Карета повернула на одну из дорожек и стала огибать Народный Дворец по широкой дуге. Рэйндропс рассеянно смотрела на проплывающие за окном здания. Заметив это, Кулик сказал:

— Здесь у нас много чего есть. Некоторые думают, что во Внутреннем Городе только руководящие органы города располагаются, но это мнение ошибочное. Тут самые разные учреждения: и научно-исследовательские институты, и конструкторские бюро, и библиотеки… И даже не все из них какие-то секретные, просто так исторически сложилось, что они находятся за стеной. Здесь и жильё для сотрудников, предпиты, учобраз для жеребят… Вон то бежевое здание со скруглёнными углами — это больница. В общем, всё необходимое присутствует, кто тут живёт, во Внешний Город может и не выходить.

Пегаска рассеянно кивнула, продолжая осматриваться.

Они подъехали к жёлтому зданию с белыми колоннами. На крыше над большим приземистым куполом развевался красный флаг. Карета остановилась у широкого парадного крыльца, и к ней тут же подскочили неизвестно откуда появившиеся пони в форме с золотистыми нашивками. Рэйндропс деликатно помогли вылезти и сопроводили её вместе с полковником к входу.

Просторный вестибюль украшали мраморные статуи, которые, на удивление, изображали не Сталлиона или каких-нибудь героев-революционеров, рабочих и так далее, а просто весьма изящных кобыл и жеребцов, напоминая о произведениях искусства древнего Пегасополиса. С потолка подмигивали золотым блеском тяжёлые многоярусные люстры.

После вестибюля начинался широкий коридор с красной ковровой дорожкой, который затем перешёл в анфиладу залов с большими окнами. У многих попадавшихся по пути дверей стояли по-парадному одетые солдаты. При приближении гостей они лихо щёлкали накопытниками. Из-за всей этой внезапно открывшейся роскоши казалось, что Рэйндропс вот-вот доведут до тронного зала, а это было бы странно, учитывая, что Сталлионград официально именовался народно-демократической республикой.

В конце концов их путь действительно закончился в просторном богато украшенном помещении, но трона здесь, правда, не оказалось. В центре зала со сводчатого потолка свисали люстры, ещё более вычурные, чем в вестибюле, а прямо под ними стояли пони, большинство в тёмных штатских костюмах, но несколько и в форме. Одного из жеребцов — серого и с лысиной — Рэйндропс сразу узнала. Она уже видела его на многочисленных портретах и даже один раз вживую — на трибуне в День Города.

Полковник сразу направился именно к этому пони, отсалютовал и торжественно произнёс:

— Товарищ Гегемон! Полковник Кулик ваше поручение выполнил! Разрешите вам представить товарища Рэйндропс, — он подтолкнул кобылку вперёд.

— Ну здравствуйте, здравствуйте, — приветливо отозвался Гегемон. — Наслышан о вас, рад наконец-то встретиться, так сказать, лично. Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в Сталлионграде.

Рэйндропс опять (уже в который раз!) не вполне верила в происходящее. Неужели это тот самый пони, который смотрел с официальных портретов? Главный обитатель неприступного Внутреннего Города, тот, кто стоял в Сталлионграде на вершине власти, во главе системы, причинившей всем столько страданий? И он сейчас вот так просто стоял перед кобылкой с доброжелательным и чуть хитроватым выражением лица…

— Здравствуйте, — выдавила из себя Рэйндропс.

В этот момент к Гегемону подошёл какой-то жеребец и, заставив Генерального Заместителя отвлечься от пегаски, негромко сказал:

— Товарищ Гегемон, прошу прощения, но там этих, арестованных мятежников привезли.

— Ну, ведите их сюда, что ли, — сказал Гегемон и снова повернулся к Рэйндропс: — С вами мы ещё обязательно вплотную так пообщаемся. Вы, можно сказать, у меня личный специальный гость сегодня.

В зал ввели с десяток жеребцов — некоторые из них были в штатском, но большая часть в форменной одежде с яркими разноцветными знаками различия, означающими, должно быть, высокие звания. Жеребцы шли, понурив головы, как нашкодившие школьники. Повинуясь указаниям конвоиров, они выстроились в ряд перед Гегемоном.

— Ну что, граждане, доигрались? — беззлобно спросил тот. — Допрыгались? Обгадились? Есть что сказать в своё оправдание?

— Мы ничего не сделали! — вымолвил седоватый пони, замотав головой. Он был вполне солидного вида, но сейчас его ноги подрагивали, а мордочка раскраснелась, как у опозорившегося у доски пятиклассника.

— Ну да, ну да, — сказал Гегемон. — Всего лишь хотели устроить государственный переворот и захватить власть в городе, пустяки какие-то!

— Мы ввели чрезвычайное положение… как и предполагалось ранее… в сложной для города ситуации, — заикаясь, оправдывался седоватый.

— Мы же этот вопрос прорабатывали, — фыркнул Гегемон. — Был принят соответствующий закон о порядке введения чрезвычайного положения. А вы действовали незаконно и всё испортили! Переговорный процесс по новому статусу посёлков сорвали! Устроили чёрт-те что! Это неправильно!

— Так вы же сами на всё это согласились. Сказали — делайте, что хотите…

Гегемон в ответ разразился целой тирадой:

— Ну а что я мог сказать? Вы меня, законного Генерального Заместителя, заперли в моей же, значит, резиденции! И врали всем, что я свои обязанности не могу исполнять, в то время как я очень даже могу и отлично справляюсь, в этом вопросе и многие депутаты меня поддержат, и члены ЦК Трудового Союза. Не стыдно? Из-за вашей, понимаете, выходки те позитивные процессы, которые уже успешно пошли, теперь сорваны и далеко уже не уйдут. Базис вот, опять же, на этом сейчас высоко поднимется, под себя Внешний Город окончательно подомнёт. Он теперь народный герой, защитник от вашей недоделанной военной диктатуры. А что теперь в посёлках скажут, узнавая про всё это ваше безобразие, которое вы тут нарушили? А в Эквестрии? А по всему миру? Вы же весь наш ещё остававшийся престиж своими собственными копытами растоптали! Надеюсь, вы довольны!

Генеральный Заместитель фыркнул и мотнул головой.

— Почему вы Базиса-то, кстати, не арестовали? — спросил он. — Хоть какой-то от вас толк был бы. Это он представляет опасность для строя, а не я. Это он ведёт подрывную деятельность. Но меня вы запираете, а он спокойно разгуливает на свободе и целые митинги собирает! Как это называется?

Пони молчали, опустив головы.

— Вы не генералы и не маршалы, вы позорники попросту, — процедил Гегемон сквозь зубы и повернулся к стоявшему рядом полковнику Кулику: — Товарищ полковник, прошу вас, приведите их одежду в соответствие с их настоящим положением.

Кулик кивнул и пошёл отдирать с кителей яркие нашивки. Пони всхлипывали и стонали, как будто в этих знаках различия у них были нервные окончания.

— Надеюсь, вы уже поняли, что арестованы за измену и попытку государственного переворота, — сказал Гегемон. — Я, в отличие от вас, действую в установленном порядке, поэтому, значит, никакой чрезвычайщины. Будет суд, он своим чередом, в общем порядке, вашу судьбу, стало быть, и решит. Я думаю, в этом вопросе все со мной согласны.

Когда с нашивками на мундирах было покончено, Гегемон махнул копытом, чтобы арестованных уводили. Он уже собирался повернуться к Рэйндропс, но тут его внимание снова перехватили. Подошёл ещё один жеребец и сказал:

— Товарищ Генеральный Заместитель, к вам представители посёлков. Двое, один от Подковины, второй от Белопонии. Говорят, что-то важное.

— Ну, прошу меня ещё раз извинить и ещё немного подождать, — сказал Гегемон, посмотрев на Рэйндропс. — Хорошо, ведите этих представителей.

В зал вошли два пони. Выглядели они почти так же, как и все чиновники в Сталлионграде: в костюме, при галстуке. Но один выделялся необычно яркой для этих мест жёлтой гривой. Шерсть его была менее приметного синего цвета. Второй же имел тёмно-красное тело и белые волосы.

— Приветствую вас от лица всего народа и Городского Совета Подковины… — важно заговорил жёлтогривый.

— Постойте, — перебил его Гегемон. — Вы, наверное, хотели сказать «поселкового совета».

— Нет, городского, — упрямо и гордо ответил жеребец. — Подковина — седьмой по величине город в Эквестрии. И, кстати, старше Сталлионграда почти на семьсот лет. Я уполномочен довести до вашего сведения акт, принятый нашим Городским Советом.

Он прочистил горло и стал читать принесённый с собой документ:

— Исходя из создавшейся в Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республике опасной экономической и политической ситуации, продолжая наши давние традиции борьбы за свободу и самостоятельность, Городской Совет Подковины торжественно провозглашает независимость Подковины от Сталлионграда. Подковина немедленно выходит из состава Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики и отказывается от статуса посёлка в пользу статуса города. Совет просит её высочество Принцессу Селестию принять Подковину в состав Эквестрии уже не как часть Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики, а как отдельный город. Отныне на территории Подковины имеют силу только Устав и законы города Подковины, а также общеэквестрийское законодательство.

Жёлтогривый закончил и смотрел на Гегемона, но тот, ничего не ответив, повернулся ко второму жеребцу:

— А у вас что?

— Городской Совет Белапони принял декларацию о самостоятельности, — негромко произнёс тёмно-красный.

— И вы туда же! — воскликнул Гегемон. — Ладно они там у себя на Подковине, но вы-то куда?! Как это — Белопония без Сталлионграда?!

— Правильно не «на Подковине», а «в Подковине»! — вставил жёлтогривый.

— И не «Белопония», а «Белапонь», — сказал тёмно-красный жеребец.

Гегемон в задумчивости помолчал, потом вздохнул.

— Языковые вопросы, — произнёс он, — это, конечно, всегда интересно, и можно обсудить этот вопрос и со специалистами, и представителями общественности, чтобы решить, как лучше и как правильнее говорить. Тут, я думаю, все со мной согласны. Но что же по сути вашего сообщения? Почему вы так поспешно торопитесь отделиться? Ведь нас так много связывает воедино, я не могу себе представить, что мы вдруг окажемся разделены по разные, так сказать, стороны. И как вот вы, в Белопонии например, собираетесь жить отдельно… Ведь никогда такого не было!

— Во-первых, в Белапони, — ответил тёмно-красный. — А во-вторых, после революции у нас уже была своя Белапоньская Народная Республика. А ещё раньше, задолго до этого — целое Великое Княжество. И вообще, мы прибыли, чтобы донести до вас волю наших народов. Все решения уже приняты, и вести переговоры мы не уполномочены, так что уговаривать нас не надо.

— Как жаль, как жаль, — сказал Гегемон. — Но вы передайте своим Советам, что мы по-прежнему открыты для продолжения переговорного процесса по новому объединительному договору и для всех соответствующих предложений по этому вопросу. Завтра же я созову депутатов, будет экстренное заседание Горсовета, мы сами подготовим новые предложения для посёлков… То есть и для городов тоже. Как вы знаете, один из проектов предполагает создание вместо САНДР союза равноправных самостоятельных городов. И я думаю, это будет правильно.

Когда послы удалились, Генеральный Заместитель повернулся к Рэйндропс.

— Ну, будем надеяться, что нас больше никто не прервёт, — сердито сказал он. — Мы с вами должны обсудить кое-что важное, и лучше сделать это с глазу на глаз. Или, можно сказать, наедине. Давайте не будем тянуть пони за хвост и поднимемся ко мне в кабинет, пока больше никто не явился, чтобы нас прерывать и отвлекать.

— Наедине? — подняла бровь пегаска. — Сразу скажу, что вы не в моём вкусе.

— Я, вообще-то, женат. И женат, прошу заметить, счастливо, это и моя жена может подтвердить, — сказал Гегемон, покраснев. — Нам с вами нужно обсудить некоторые важные вопросы общегородского, если не общемирового значения, только и всего. Это, в том числе, касается и причин вашего приезда в Сталлионград. Идёмте со мной.

Гегемон отправился в сторону выхода, не оглянувшись на Рэйндропс. Он был уверен, что она последует за ним. И она последовала, не увидев смысла в упрямстве. Ей, в конце концов, тоже стало интересно, что он собирается сказать. Этот жеребец — главный здесь, если кто и должен знать все секреты, то это он. И если Рэйндропс хотела получить хоть какие-то ответы на вопросы, то это был самый верный шанс.

Они пошли по красным дорожкам широких коридоров. Полковник Кулик и почти все остальные пони остались в зале, вслед за Гегемоном и Рэйндропс отправились лишь два жеребца в штатском, — наверное, личная охрана Генерального Заместителя. Поднялись по широкой изгибающейся дугой лестнице, прошли через очередную анфиладу и оказались в просторной приёмной.

За большим столом, полностью уставленным телефонами, сидела кобыла средних лет, — судя по всему, секретарша. Но носила она не обычную одежду, а форму, пестрящую таким количеством нашивок, будто пони была в звании генерала, если не маршала. Она с улыбкой приветствовала Генерального Заместителя, Рэйндропс достался вежливый кивок.

Гегемон подошёл к большим дубовым дверям, за которыми открылся его личный кабинет. Жестом он пригласил пегаску внутрь. Охрана осталась в приёмной.

Кабинет был большой и выглядел солидным и старинным. Здесь стояла массивная мебель из тёмного дерева, а также чёрные диваны и кресла, обитые каким-то гладким материалом. Посередине помещение пересекал длинный стол для совещаний, другой стол, письменный, стоял ближе к стене и был почти пуст, если не считать писчих принадлежностей, которые, судя по их вычурности, служили в большей степени украшением. Рядом расположился ещё один стол, гораздо меньше, но всё же не слишком маленький. И всё пространство его крышки занимали многочисленные телефонные аппараты разных цветов. За письменным столом величественно возвышалась спинка огромного кресла всё из того же гладкого чёрного материала, а ещё выше, на стене, висел внушительный портрет Сталлиона, на котором тот был изображён с невероятно пышными усами.

Гегемон огляделся, будто желая убедиться, что они действительно остались одни.

— Ну, вот и моя скромная обитель, — сказал он, усаживаясь в своё гигантское кресло. — Прошу вас, — и указал Рэйндропс на кресло гораздо меньших размеров, находившееся напротив.

— Вы хотели поговорить о причинах, по которым я сюда приехала, — сказала пегаска, разместившись в указанном месте. — Причина одна. Это моя тётя, её зовут Шифти Клаудс. Что вы с ней сделали?

— Как-то вы сразу начали с места в карьер, — поморщился Гегемон. — Прежде всего, мне хотелось бы выразить своё сожаление и принести извинения за всё то, что с вами произошло, пока вы находились в нашем городе.

— Мне нужны не ваши извинения, а Шифти Клаудс, — произнесла Рэйндропс. — И ещё я очень надеюсь, что всех арестованных по всем этим нелепым делам действительно освободили.

— Да-да, конечно, — отозвался Генеральный Заместитель, — всех освободили. Мы ещё утром всех отпустили, но, к сожалению, эти заговорщики во время своего мятежа приняли меры для задержания отпущенных. Но теперь уже снова всех освободили, мне докладывали. А что касается Шифти Клаудс… Рад вам сообщить, что с ней всё в полном порядке. Мы с ней вовсе ничего не сделали.

— Так где она?

— Скоро вы всё узнаете и сможете с ней встретиться, но и с вашей стороны мы, в свою очередь, ожидаем, так сказать, дружественных шагов.

Неужели? Он сейчас фактически признал, что Шифти Клаудс у них? И собирается что-то требовать в обмен за её свободу?

— Чего вы от меня хотите? — спросила Рэйндропс.

Гегемон ответил не сразу, он сжал губы и будто бы собирался с мыслями.

Пегаска представила, как перегибается через стол и даёт ему звонкую оплеуху. Этот пони стоял во главе издевательской системы. И даже сейчас, как бы извинившись за всё, он смел ставить условия освобождения тётушки! Одна пощёчина — слишком мало, но хоть что-то. С другой стороны, он наверняка позовёт охрану, и оплеух надают уже самой Рэйндропс, в дополнение к тому, что она и так уже перенесла. Пегаска не позволила гневу овладеть ей.

После этой подавленной вспышки Рэйндропс вдруг ощутила, что внутри неё будто что-то ожило. Она вновь волновалась о будущем, о Шифти Клаудс. Её сердце колотилось быстрее в ожидании ответа Гегемона. Ей теперь снова было не всё равно!

Но жеребец не торопился отвечать. Вместо этого он обернулся, посмотрел на висевшее за его спиной изображение Сталлиона и сказал:

— Думаю, сейчас они остались только во Внутреннем Городе. В других местах их уже посрывали со стен и повыкидывали на помойку. Портреты Сталлиона, я имею в виду.

Он посмотрел на золотые накопытные часы и добавил:

— Да и памятник на Рубиновой площади уже должны снести к этому времени.

— Да, снесли, — кивнула Рэйндропс. Она смотрела на жеребца в напряжённом ожидании, пытаясь сообразить, к чему он ведёт. — Я как раз проезжала мимо в этот момент.

— Ну вот, вы видите, что у нас тут происходит, — сказал Гегемон. — А ведь личность Сталлиона — это одна из тех вещей, на которых у нас всё держится. Вы знаете, он у нас до сих пор, даже через почти сорок лет после смерти, считается Председателем Горсовета. Вот из-за этого моя должность и называется Генеральный Заместитель. Я как бы сам и не председательствую, а только замещаю его.

Гегемон всматривался в пышные усы нарисованного жеребца.

— Это имеет важное пропагандистское значение. Вернее, лучше сказать, имело. То, что Сталлион по-прежнему Председатель… Все эти годы он как будто всё ещё среди нас незримо присутствовал, осенял, понимаете, нас своим авторитетом. Портреты, памятники… Но теперь его авторитет подорван, и это уже идёт нам в большой жирный минус.

Рэйндропс вдруг помимо своей воли нервно хмыкнула.

— Что здесь смешного? — повернулся к ней Гегемон.

— Ничего… Просто… Вы мне кое-кого напомнили.

— И кого же? — поднял бровь Генеральный Заместитель.

— Одного вашего чиновника… как его?.. Товарищ Кластер, кажется. Когда я только приехала, он вызвал меня к себе в кабинет. Я ожидала, что он будет решать моё дело, но он вместо этого вот так же, как вы сейчас, смотрел на портрет Сталлиона и говорил о нём.

Гегемон обиженно скривил губы, но быстро вернул лицу прежнее спокойное выражение.

— Что ж, товарищ Кластер неплохой пони, — сказал он. — Теперь я это понимаю. Было ошибкой снимать его с должности уполномоченного по Внешнему Городу и назначать на это место Базиса. Кластер вполне подходил для этой роли, но мне тогда казалось иначе. Базис, понимаете, выглядел таким напористым, способным решить стоящие проблемы… Этот пони — ошибка моя. Я же его сам и продвигал. В лицо он мне улыбался, договариваться очень легко с ним было, но вот договоримся, а потом он тайно совсем не то делает. Что тут и говорить, подлый жеребец оказался, нехороший. И теперь в результате мы теряем контроль над Внешним Городом. При Кластере такого бы не произошло. Но перейдём к делу.

Рэйндропс навострила уши.

— Как я уже сказал, Сталлион до сих пор числится Председателем Горсовета, — продолжил Гегемон. — Но у нас сейчас политика Открытости проводится, ну вы знаете. И в широкие народные массы просочились новые факты… А Сталлион, он же, ну вы понимаете, решительный пони был, инициативный, много всяких дел наворотил. В общем, изменилось мнение о нём в народе в плохую сторону. Да, некоторые и сейчас относятся к нему хорошо, но это уже меньшинство. В этих условиях его председательство уже идёт нам не в плюс, а в минус. Поэтому мы готовим решение о снятии его с поста. К нашему великому облегчению, сам он возразить уже не сможет.

Генеральный Заместитель посмотрел в тёмные нарисованные глаза, взиравшие со стены, и мрачно усмехнулся:

— С ним, вы знаете, нам было бы трудно спорить. С ним ведь как? Ты ему цитату — он тебе ссылку, ты ему книгу — он тебе статью, ты ему вывод — он тебе заключение.

Гегемон улыбнулся собственной шутке, отвернулся от усатого жеребца и посмотрел на Рэйндропс.

— Но вернёмся к нашему насущному вопросу. Если мы отправляем товарища Сталлиона на покой, то кто будет Председателем? По идее, это должен быть я. Но тут есть одна загвоздка.

Он встал с кресла, подошёл к окну и, отогнув штору, задумчиво устремил взгляд куда-то вдаль.

— Горбезопасность докладывает, что со стен срывают не только портреты Сталлиона, но и мои тоже. Политика Обновления у нас, к сожалению, буксует, это теперь видят все, и винят, соответственно, меня. Любой вопрос взять — товарный дефицит, нехватка жетонов. Любой вопрос, вплоть до отношений между жеребцами и кобылами, между жеребцами и жеребцами, кобылами и кобылами и так далее — всё Гегемон виноват! Меня теперь, как ни горько мне это признавать, любят даже меньше, чем Сталлиона, который в крови народной весь! Поэтому мне сейчас лучше умерить свои аппетиты и оставаться скромным Генеральным Заместителем.

Гегемон бросил последний взгляд на улицу, где уже вечерело, и вернулся обратно за стол.

— Базис обвёл меня и всех нас вокруг копыта. До чего дурной пони оказался! К острой политической борьбе перешёл, критикует нас вдоль и поперёк. А мы даже не можем снять его с должности, которую он превратил в трибуну для антисталлионской пропаганды! Он становится популярнее день ото дня, Внешний Город взбунтуется, если мы его тронем. Вот ведь какая несправедливость — Базис зарабатывает политические очки, а мне достаётся вся вина за всё это тяжелое положение в городе!

Гегемон возмущенно фыркнул и замолчал, уставившись в стол.

— Зачем вы мне всё это рассказываете? — спросила Рэйндропс, так и не понимавшая, к чему он ведёт. — Вы хотите, чтобы я вас пожалела?

— Нет, — ответил Генеральный Заместитель. — Я хочу совсем другого. Я хочу, чтобы вы, товарищ Капля, стали Председателем Горсовета вместо Сталлиона.