Внутренний Город

I. Стена

Лишь стук колёс вместе с каким-то похожим на нытьё поскрипыванием раздавался в пустом пассажирском вагоне. Впрочем, не совсем пустом: на одной из верхних полок лежала жёлтая пегаска с бирюзового цвета гривой. Саншауэр Рэйндропс, так её звали, ехала в одиночестве: последние остававшиеся после Мэйнхэттена пассажиры сошли на предыдущей станции, в Тендерхуфе. Следующая остановка — конечная. Сталлионград. Странно, но кроме Рэйндропс в Сталлионград никто не ехал, по крайней мере в её вагоне. Может быть, в соседних есть кто-нибудь? Пегаска хотела встать, чтобы пройтись по поезду, посмотреть на своих возможных попутчиков из других вагонов или хотя бы перекинуться парой слов с проводником, но какая-то неожиданно сильная усталость навалилась на неё. Рэйндропс, поднявшая было голову, легла обратно на своё место и закрыла глаза. Дыхание её быстро сделалось ровным.

Когда пони проснулась, поезд совершал довольно крутой по железнодорожным меркам поворот и машинист уменьшил скорость. Рэйндропс выглянула в окно и увидела, что поворот не был единственной причиной замедления: из-за невысоких облысевших холмов выглянули заводские трубы Сталлионграда. Почти приехали. Сталлионград славится своими заводами, здесь сосредоточено до семидесяти процентов промышленности Эквестрии, как рассказывают учителя своим ученикам на уроках географии. Все эквестрийские паровозы, например, собраны на местном машиностроительном заводе. Кроме своих производств этот северный город официально больше ничем не славился, но о нём и его жителях ходили самые разные слухи, иногда чудовищные в своей нелепости, которым Рэйндропс, конечно же, не верила, будучи взрослой разумной кобылой.

Серые корпуса цехов проплыли мимо, уступив место жилым кварталам, столь же серым. Взгляд Рэйндропс выцепил несколько красноватых и бежево-желтоватых домов, но общей картины они не меняли. Где-то коробки зданий выстроились ровными рядами, в иных местах они казались беспорядочно раскиданными. Впрочем, судить об облике всего Сталлионграда было ещё рано: Рэйндропс могла разглядеть только ближайшие к железнодорожному полотну кварталы, остальное терялось в какой-то серовато-белёсой дымке, укрывавшей город. Солнце уже клонилось к западу, то и дело скрываясь в обрывках тёмных туч. Здесь явно понятия не имели, что такое хорошая погодная команда.

— Сталлионград! Конечная! — раздался голос вошедшего в вагон проводника, и поезд, последний раз жалобно скрипнув, остановился у длинной бетонной платформы.

Подхватив чемодан, Рэйндропс выпорхнула на перрон. Несмотря на лето, снаружи было чуть прохладно. Неудивительно, если учесть, что город находится почти на одной широте с Кристальной Империей и никаких согревающих атмосферу кристальных сердец или иных подобных магических артефактов здесь нет и никогда не было, лишь естественные воздушные потоки не дают этому месту окончательно превратиться в ледяную пустыню. Из других вагонов никто не выходил, и получалось, что пегаска действительно приехала в город одна. Один единственный пассажир на весь поезд.

— Что это за город такой, куда совсем никто не едет? — проворчала Рэйндропс. — И угораздило же тётушку Шифти забраться в такую глушь…

— И вовсе у нас тут не глушь! — раздался вдруг громкий резкий голос над самым ухом кобылы, заставив её вздрогнуть. — А то, что никто к нам не едет, так это ничего страшного, нам никто и не нужен. Мы сами с усами.

Рэйндропс оглянулась и увидела зелёного земного жеребца, неизвестным образом оказавшегося позади неё. Жеребец был в помятом сером костюмчике, на шее его болтался сильно ослабленный и сбившийся в сторону галстук.

— А представьте, если бы кто-нибудь с каждым поездом приезжал, — между тем продолжил он. — Меня, кстати, Огурчик зовут… Так вот, если бы с каждым поездом кто-нибудь приезжал, то что бы это вообще было? Зачем нам столько чуждых элементов?..

Было видно, что этот пони настроен болтать и дальше, но пегаска остановила его, подняв копыто. Она не хотела с ним разговаривать, его неопрятный внешний вид, резкий, даже несколько истеричный голос и то, как он подкрался к ней сзади и заговорил в самое ухо… Всё это произвело крайне отталкивающее впечатление, но больше на удивительно пустынном перроне никого не было, а Рэйндропс нужно было спросить дорогу.

— Извините, — сказала она, — вы, кажется, местный. Дорогу не подскажите?

— Отчего же не подскажу, очень даже подскажу, — с готовностью ответил жеребец. — А куда вам?

— У меня тут адрес записан… — Рэйндропс полезла в карманчик, нашитый на её седельную сумку, и вытащила оттуда клочок бумаги. — Сектор номер два, строение одиннадцать, — прочитала она.

— Сектор… — почти благоговейно выдохнул зелёный пони, сразу изменившись в лице. — Это же там! — добавил он как будто в смятении.

— Где? — спросила пегаска, у которой вдруг возникло какое-то нехорошее предчувствие.

— Ну как же это так? Как же так-то, товарищи? Приехала кобылка, приехала извне, самый что ни на есть чуждый элемент, и сразу же, буквально с порога, вернее с перрона, такие адреса называет… — испуганно бормотал жеребец вместо ответа.

«Ну вот, только приехала, а уже напоролась на какого-то местного городского сумасшедшего», — с раздражением подумала Рэйндропс. Она огляделась в поисках другого пони, более подходящего для того, чтобы спросить дорогу, но никого вокруг не было, даже поезд со всеми своими проводниками и машинистами уже отъезжал от платформы. Кобыла вздохнула и, развернувшись, пошла к приземистому зданию вокзала (серому, конечно), надеясь встретить там кого-нибудь находящегося в более здравом уме.

— Постойте, подождите! — закричал зелёный жеребец, догоняя её.

Он забежал вперёд и стал заглядывать Рэйндропс в лицо. Она продолжала идти, решив не обращать на сумасшедшего внимания, а он семенил чуть впереди, пятясь и пытаясь поймать её взгляд.

— Простите! Простите, пожалуйста! — заискивающе говорил зелёный жеребец. — Меня, кстати, Огурчик зовут. Всё дело в том, что адрес этот… Вы, должно быть, очень важная пони, раз вам по такому адресу нужно, вот я и растерялся, простите Сталлиона ради! Это же адрес во Внутреннем Городе, понимаете? Там только важные пони живут! Я бы рад проводить вас по этому адресу и всё показать, но я простой гражданин, и во Внутренний Город меня не пустят, там ведь особый пропуск нужен! У вас-то он, конечно, есть, раз вам по такому адресу надо, а у меня и взяться такому пропуску неоткуда. Вы уж меня простите! Но я могу проводить вас до ворот, а там уж дальше вам кто-нибудь из соответствующих товарищей путь укажет…

— Что ещё за пропуск? — спросила Рэйндропс, вдруг остановившись.

Жеребец, видимо, не ожидал никакой перемены в поведении приезжей и говорил свои слова чисто механически, без надежды, что его услышат, и будто бы по обязанности, так что он продолжал пятиться и бормотать. Рэйндропс пришлось повторить вопрос:

— Вы сказали, что чтобы попасть по этому адресу, мне нужен пропуск. Так что это за пропуск?

— Как, вы не знаете? — растерялся жеребец. — Меня, кстати, Огурчик зовут.

Последние сказанные им слова рассердили Рэйндропс, но кобыла постаралась взять себя в копыта. Этот зелёный пони был, очевидно, сумасшедшим, и повторение фразы о том, что его зовут Огурчик, являлось для него чем-то вроде навязчивой идеи. Не было никакой нужды сразу же по приезду в чужой город ругаться с подобными личностями. Гораздо лучше было бы найти кого-нибудь, кто ещё не свихнулся от жизни на этом краю света, и спросить дорогу у него.

— Простите меня, — продолжил зелёный жеребец уже не столь заискивающе, будто в нём проснулось чувство собственного достоинства. — Я никак не мог предположить, что пони, назвавшая такой адрес, может не знать о тамошней пропускной системе, — сказал он, и Рэйндропс обратила внимание, что его речь становится как будто более правильной и разумной, даже голос жеребца словно бы утратил свою резкость и истеричность.

— А что не так с этим адресом, Огурчик? — спросила кобыла, решив, что любая информация, пусть даже полученная от этого странного жеребца, может оказаться весьма полезной в таком незнакомом месте.

Жеребцу явно польстило, что его назвали по имени, и его губы растянулись в улыбке.

— С адресом-то всё в порядке, — с видом знатока ответил он. — Сектор номер два у нас в городе определённо есть, да и строение одиннадцать там, скорее всего, имеется, хотя в последнем я уже не уверен, потому что сам лично ни разу там не бывал. Вся загвоздка-то в том, что сектора, в том числе и второй, находятся во Внутреннем Городе, а туда вход только по пропускам. Я думал, что раз вы назвали такой адрес, то и пропуск у вас, само собой, имеется, а тут вы спрашиваете, мол, какой ещё пропуск… Понятное дело, что раз вы спрашиваете, то пропуска у вас нет, иначе и спрашивать незачем. Хотя, возможно, пропуск у вас есть, но вы об этом не знаете. Но это уж, скажу я вам, совсем странно. Как можно иметь пропуск и ничего о нём не знать?

— Откуда же у меня возьмётся пропуск, если я только сейчас приехала и никогда до этого в Сталлионграде не была? — спросила Рэйндропс, насупившись.

— И то верно, — закивал зелёный пони. — Но, может быть, его выслали вам по почте. Хотя, если разобраться, не думаю, что такое вообще возможно: пропуск во Внутренний Город — документ чрезвычайной важности, и для его оформления в любом случае потребовалось бы ваше личное присутствие.

— А вы точно уверены, что этот адрес относится именно к Внутреннему Городу?

— Абсолютно, — снова кивнул жеребец. — Тут всё просто: в обычных районах города и адреса обычные — улица такая-то, дом номер такой-то, а уж если «сектора» и «строения», то это обязательно Внутренний Город. Вы уж мне поверьте, я в Сталлионграде всю жизнь живу и здешние порядки знаю. По обычным-то кварталам ходить можно свободно, да и то Горзащита пристать может, а вот во Внутренний Город без пропуска вас ни за что не пустят, ну а раз не пустят, то вы и не войдёте, там всё стеной огорожено.

— Стеной, значит, огорожено? — Рэйндропс немного расправила крылья, отчего висевшие по бокам седельные сумки пришли в движение.

Зелёный пони, кажется, только теперь понял, что перед ним пегас, и это произвело на него сильнейшее впечатление. Он побледнел, попятился и испуганно отвёл взгляд в сторону, словно вид крылатой пони был для него страшен или по крайней мере неприятен.

— Нет-нет! О таком даже думать нельзя! — почти крикнул он. Должно быть, сама мысль о том, что кто-то может преодолеть стену Внутреннего Города, просто перелетев через неё, была для жеребца абсолютно неприемлема.

— Горзащита! Ваши документы! — гаркнули откуда-то сзади, и Рэйндропс вздрогнула, обернулась и увидела крупного жеребца в синей униформе с красными нашивками.

Кобыла оторопело смотрела на неожиданно появившегося пони, очевидно представителя местной власти. Эти сталлионградцы определённо умели подкрадываться сзади, да и ещё при этом так и норовили заорать в самое ухо. Жеребец повторил приказ немного тише, но не менее настойчиво. Очнувшись, пегаска полезла в карман седельной сумки за документами, Огурчик тоже засуетился, но пони в форме наградил его суровым взглядом и сказал:

— Отставить, товарищ. Ваша личность нам известна.

— Так точно, товарищ горзащитник! — отсалютовал тот, прекратив рыться в карманах своего серого костюмчика.

Рэйндропс тем временем выудила из кармана удостоверение личности и протянула его жеребцу в мундире.

— Пройдёмте! — приказал тот, едва увидев эквестрийские документы пегаски.

Он пошёл к входу в здание вокзала, кобыла последовала за ним, а сзади семенил Огурчик, замыкая процессию. Войдя внутрь, они прошли через зал ожидания, мимо неработающих касс, а затем свернули в узкий коридор. Все помещения были пусты, и только в зале ожидания на скамье одиноко сидел какой-то оборванный старик с грязной лохматой собакой.

— Не обращайте на него внимания, — сказал зелёный жеребец, догоняя Рэйндропс и указывая копытом на старого пони. — Он каждый день тут сидит. Надеется уехать. Нет, ну вы слышали? Надеется уехать! Уехать из Сталлионграда! Вот умора-то! — Огурчик разразился мрачным издевательским смехом.

За поворотом коридора обнаружилась дверь с табличкой «Транспортное отделение Горзащиты». Жеребец в форме толкнул эту дверь, вошёл и поманил за собой пегаску. Зелёный пони остался топтаться у входа — его никто приглашать не собирался. За дверью оказался тесный кабинет без окон, но зато с двумя письменными столами и стеллажами с бумагами, занимающими почти всё свободное пространство. Здесь был ещё один пони в форме, который сразу, как только Рэйндропс вошла, озабоченно уставился на её крылья.

— Разрешение есть? — спросил он наконец, изучив, казалось, каждое пёрышко.

— Какое разрешение? — не поняла пегаска.

— Разрешение на полёты, конечно же, — объяснил жеребец. Он нехотя поднялся со своего места и стал рыться в верхнем ящике стоявшей рядом тумбочки. — Для того чтобы пользоваться своими крыльями в Сталлионграде, пегасам требуется специальное разрешение по форме тридцать шесть дробь одиннадцать. Данное разрешение у вас имеется, товарищ?..

— Рэйндропс. Товарищ Рэйндропс, — подсказал ему другой горзащитник, который уже видел документы пегаски. — Представьте ваши вещи к досмотру, — обратился он к кобыле, и той пришлось отдать ему чемодан и седельные сумки. Она, возможно, и хотела возмутиться по этому поводу, но её мысли в большей степени были заняты тем, что ей сейчас могут запретить летать.

— Отлично, Рэйндропс, так Рэйндропс. Так что же с разрешением? — продолжил допрос сидевший за столом жеребец.

— Разрешения нет, — призналась пегаска. — Я вообще впервые в вашем городе и только что с поезда. Откуда у меня, по-вашему, могут взяться какие-то разрешения?

— Ясненько, — сказал жеребец. Он закончил рыться в тумбочке, извлёк оттуда какие-то блестящие металлические предметы и с неожиданной прытью оказался позади Рэйндропс. — Стой смирно, — сказал он и каким-то образом сумел ухватить пегаску так, что она едва могла пошевелиться.

На левом крыле Рэйндропс что-то защёлкнулось, а затем то же самое произошло и с правым. Пегаска ойкнула и поняла, что не может двигать крыльями! Несмотря на все попытки распахнуть их, они оставались прижатыми к телу.

— Что вы сделали?! — почти крикнула она.

— Это удерживающие скобы, — объяснил горзащитник, возвращаясь на своё место за столом, — их носят все пегасы, у которых нет разрешения на полёты. Не пытайтесь их снять, потому что, во-первых, это будет серьёзным правонарушением, а во вторых, снять их, не повредив крылья, можно только с помощью специального ключа.

— Это может быть опасно! — возмутилась Рэйндропс. — Нарушится кровообращение в крыльях, или мышцы ослабнут от неподвижности. Так нельзя!

— Ещё никто не жаловался, — пожал плечами горзащитник. — Такой порядок предписан законодательством Сталлионграда, требования которого обязательны для любого пони, который находится на территории города. Как только вы решите уехать или получите разрешение на полёты, мы их снимем. Если вас это утешит, то для единорогов у нас тоже существует такое правило. — Он извлёк из ящика тумбочки металлическую насадку на рог и показал её Рэйндропс.

— Я думала, Сталлионград — это часть Эквестрии, — сказала пегаска. — Если пони могут свободно летать и колдовать в Понивилле или в Кантерлоте, то почему здесь требуется какое-то разрешение?

— Вы не учитываете, что Сталлионград, хоть формально и находится в составе Эквестрии, имеет совершенно особый статус и наше руководство вправе устанавливать те правила, которые сочтёт нужным, — ответил жеребец. Слова о том, что Сталлионград всё же, пусть и формально, находится в составе Эквестрии, он произнёс с чуть заметным сожалением.

— Где я могу получить это разрешение? — спросила Рэйндропс. Она уже мысленно ругала тётушку Шифти, которая в своём письме могла бы и предупредить обо всех этих трудностях и дать какие-нибудь советы по взаимодействию с местной бюрократией.

— Разрешение можно получить, сдав экзамен у лётного инспектора в Комиссии по магии и полётам, — был ответ.

— По итогам осмотра ваших вещей, товарищ Рэйндропс, были обнаружены запрещённые предметы, — закончив рыться в сумках кобылы, подал голос второй горзащитник. Он подкинул на копыте мешочек с битами.

— Это же деньги! — удивилась Рэйндропс.

— Оборот эквестрийской валюты на территории Сталлионграда запрещён, — сказал жеребец с такой гордостью, будто запрет, о котором он говорил, был каким-то великим достижением. — Я вынужден произвести изъятие.

— Ну, это уже ни в какие ворота! — возмутилась кобыла. — По какому праву вы собираетесь забрать мои деньги?!

— Этот вопрос регулируется пунктом двенадцать статьи четырнадцатой Третьего сборника правил и постановлений, — ответил горзащитник. — И вам очень повезло, что мы нашли эти деньги сейчас, когда у вас есть шанс от них отказаться. — Он развязал стягивающую мешочек бечёвку и, высыпав монеты на стол, начал их считать.

— И зачем мне отказываться от собственных денег? — спросила Рэйндропс.

— Затем, что хранить их у себя — серьёзное преступление, за которое вы бы поселились в местной тюрьме всерьёз и надолго. Если бы вы только как-нибудь миновали вокзал и попались с этими деньгами уже в городе… — Горзащиник замолчал и многозначительно посмотрел на пегаску. — Не беспокойтесь, в нашем городе эквестрийские деньги вам всё равно не понадобятся. Мы выпишем вам справку, по которой вы в Распредбюро получите жетоны Горснаба.

— Чего? — не поняла Рэйндропс.

Жеребец вздохнул, словно учитель, которому попался на редкость тупой ученик, и принялся объяснять:

— Мы сейчас оформим все ваши деньги как пожертвование в казну Сталлионграда, взамен я выдам вам справку, по которой вы в Распредбюро получите жетоны Горснаба, за которые в Сталлионграде можно получить товары и услуги. Теперь понятно?

Он пересчитал монеты, взял какой-то бланк и стал его заполнять. Покончив с этим, горзащитник протянул бумагу пегаске.

— Вот, распишитесь, — сказал он.

Рэйндропс стала читать предложенный ей документ, и жеребцу это явно не понравилось.

— Распишитесь! — потребовал он, буквально суя перо в рот кобыле.

— Что это? — спросила та, отворачиваясь и старательно оплевываясь от частичек пера.

— Как что? Заявление, в котором вы просите нас принять ваши деньги в казну Сталлионграда.

— Во-первых, я ничего такого не прошу, это вы всё сами придумали, — сказала Рэйндропс. — А во-вторых, почему тут написано, что я отдаю вам сто битов? У меня там как минимум четыреста!

— Я немного округлил, — ответил жеребец, угрожающе понизив голос.

— Я, конечно, не математик, — возразила Рэйндропс, — но, кажется, округление работает не так.

— Говорил я тебе, не стоит с ней связываться, — подал голос второй горзащитник, — она же бухгалтер, в цифрах и бумагах разбирается.

Пегаска удивлённо посмотрела на него и уже хотела сказать, что она никакой не бухгалтер, а погодная пони из Понивилля, но её перебил первый горзащитник:

— Я сейчас сам с ней разберусь! — зло сказал он, надвигаясь на инстинктивно сжавшуюся кобылу.

— Успокойся, — сказал ему второй. — Ты знаешь, что нельзя. Это тебе не местная.

— Льзя, нельзя, — проворчал горзащитник, плюнув себе под ноги, но совету товарища внял и надвигаться на пегаску прекратил.

— Подпишите, — вкрадчиво посоветовал более спокойный жеребец. — Не стоит поднимать шум, тем более, как видите, мой напарник слегка не в духе. Не знаю, смогу ли я его сдерживать, если он по-настоящему рассердится. И никому ни слова об этом. Вам, как чуждому элементу, всё равно никто не поверит, только себе хуже сделаете.

Рэйндропс решила не спорить, ведь деньги у неё всё равно отбирают, а что у них там написано в документах — это уже совсем не её забота. Ну, пронесут эти двое триста битов мимо казны и положат себе в карман, ну и что? Она сюда приехала тётушку навестить, а не бороться с воровством. Деньги жалко, конечно, но, видимо, тут уж ничего не поделаешь…

Как и было обещано, взамен монет ей выдали справку, по которой можно получить какие-то жетоны, и на том спасибо. Пони подумала, что, возможно, эти двое — мошенники, только лишь выдающие себя за неких «горзащитников», в конце концов, никаких удостоверений они не предъявили и даже не представились. В пользу их официального статуса говорила лишь форменная одежда и то, что они действовали открыто прямо в здании вокзала. Этого явно было недостаточно, однако вслух Рэйндропс свои сомнения высказать не решилась: одного взгляда на рассерженного пони оказалось достаточно, чтобы отбросить эту мысль.

— Ну, разрешение на ваше пребывание во внешнем городе уже выписано, — сказал менее сердитый жеребец. — Осталась лишь одна формальность. Распишитесь, что прошли медицинский контроль.

— Но я ничего не проходила, — удивилась Рэйндропс.

— Вы что, больная? — спросил горзащитник.

— Нет… не думаю… — ответила пегаска.

— Это хорошо, что вы не думаете, — засмеялся жеребец. — Ну, вот и отлично, вот вы и прошли медконтроль. Распишитесь. А то санитарный пункт всё равно закрыт, а без этой подписи мы вас в город выпустить не сможем. Пока это всё, хотя вообще-то вы ещё должны заполнить анкету, но, к сожалению, бланк опросника до сих пор не утверждён. К нам очень редко кто-то приезжает, поэтому не все процедуры должным образом отработаны, — сказал он, как бы извиняясь.

Рэйндропс подумала, что, видимо, единственной «хорошо отработанной процедурой» здесь является отъём денег. Ну, и надевание ограничителей на рога и крылья вдобавок.

После того как все формальности были улажены, горзащитник позвал в кабинет Огурчика, который, как оказалось, всё это время стоял за дверью.

— Ну, товарищ Огурчик, — сказал горзащитник, — вы назначаетесь общественным помощником товарища Рэйндропс.

— Это как? — спросила пегаска.

— Товарищ Огурчик поможет вам здесь устроиться и присмотрит за вами, — ответил горзащитник, метнув взгляд в сторону зелёного жеребца.

— За чуждыми элементами глаз да глаз нужен, — согласился тот.

— Я, конечно, извиняюсь, — зашептала Рэйндропс, наклонившись к уху горзащитника, — но мне кажется, что товарищ Огурчик… не совсем подходит для этого. Он, ну… Кажется, он немного не в себе…

Рэйндропс понимала, что, наверное, не стоит говорить это, но желание избавиться от хвоста в виде полусумасшедшего пони всё же перевесило.

— Что вы такое говорите?! — громко удивился горзащитник. — Товарищ Огурчик — один из самых сознательных граждан нашего города. Он в совершенстве освоил методику консервативно-прогрессивного мышления и является активистом Земной Сотни! Правильно я говорю, товарищ Огурчик? — он повернулся к зелёному жеребцу, и тот радостно закивал.

Рэйндропс в сопровождении Огурчика покинула вокзал и оказалась на пустынной пыльной улице. Обращённый к ней фасад вокзального здания был таким же серым и унылым, что и обращённый к платформе, другие дома тоже не радовали красотой и разнообразием, а покрывающая всё вокруг дымка, казалось, ещё более сгустилась, её можно было бы принять за туман, если бы не сухость окружающего воздуха.

— Что это у вас тут всё как в тумане? — спросила Рэйндропс.

— Так это с заводов выхлопы идут, — ответил Огурчик, наклонившись к уху пегаски и понизив голос, будто выдавал государственную тайну.

— Это очень вредно?

— Никто ещё не умирал, — пожал плечами зелёный жеребец. — То есть умирали, конечно, но не факт, что именно от этого.

— А почему у вас так пусто? — задала ещё один вопрос пегаска, оглядываясь по сторонам.

Вокруг, насколько хватало глаз, никого не было. Казалось, что во всей округе существует только четыре пони: Рэйндропс, Огурчик, да ещё те два горзащитника, которые остались в здании вокзала, в своём тесном кабинете без окон. Впрочем, те двое уже ничем своё существование не выдавали и присутствовали лишь в виде призраков в памяти пегаски. Царящая вокруг пустота вместе с вездесущей серовато-белёсой дымкой делали городской пейзаж до невозможности унылым и одновременно зловещим, как виды мёртвой пустыни, где дождь идёт раз в сто лет. С лёгкостью можно было представить, как через улицу катится перекати-поле — всегдашний символ запустения, хотя и без перекати-поля запустения было более чем достаточно. Даже в окнах домов не горел свет, но это могло быть вызвано тем обстоятельством, что ещё не стемнело.

— Да это просто в этом часу народу мало, а вот когда смена на заводах закончится, тогда — у-у-у! Не протолкнуться. Город-то у нас рабочий, металлургический, — сказал Огурчик, тряхнув головой.

Они ещё постояли, осматривая окружающую обстановку. Рэйндропс легонько пнула лежавшую на мостовой пустую жестяную банку, и та запрыгала по камням, звеня серебристыми боками. Вообще, улица выглядела грязной и немного замусоренной. Рэйндропс сначала удивилась, откуда могла взяться грязь на каменной мостовой, но потом увидела местные газоны, на которых возвышались лысые комья земли. Очевидно, почва размывалась во время дождей и через щербатые бордюры стекала на дорогу.

— Ну, куда вас проводить? В гостиницу? — спросил Огурчик.

— Нет. Мне нужно по тому адресу, который я вам говорила, — вздохнув, сказала Рэйндропс.

— Не пустят! Не пустят! — отозвался зелёный пони, запрыгав, как дразнящийся жеребёнок. — А через ограду вам теперь не перелететь! — он почти с ликованием посмотрел на скованные металлом крылья пегаски, всем своим видом показывая, что так ей и надо.

— Вы меня доведите до ворот, а там, может быть, что-нибудь придумаю, — попросила Рэйндропс.

Огурчик стал возражать, что придумывать тут решительно нечего, но потом всё же согласился проводить кобылу до входа во Внутренний Город. При этом он тихонько посмеивался, словно предвкушая отказ привратников пропустить обескрыленную пегаску.

Они пошли по улице, которая покорно искривлялась, зажатая между серыми глыбами зданий. Из сгустившейся дымки торчали костлявые лапы полузасохших деревьев. Дома зачастую примыкали друг к другу, образовывая по обе стороны улицы сплошные серые стены, а самые прямые и логичные проходы были почему-то перекрыты глухими заборами, делая город похожим на лабиринт из огромных серых коридоров. Лишь иногда эти сплошные ряды домов и заборов разрывались там, где от улицы отходили ответвления.

Все места, по которым проходили пони, выглядели до отчаяния одинаково, никаких указателей нигде не было, так что Рэйндропс быстро запуталась и, к своему неудовольствию, вынуждена была полагаться только на своего проводника, который, как ей казалось, водил её какими-то кругами.

— Эй, — сказала она, — этот Внутренний Город он, вообще, где находится?

— В центре, — ответил Огурчик. — Он и называется Внутренним потому, что находится внутри, в центре Сталлионграда, а Внешний Город располагается вокруг него.

— У меня такое впечатление, — сказала Рэйндропс сердито, — что мы ходим вокруг города по каким-то окраинам и к центру никак не приближаемся. Неужели нет более короткого пути? Может, как-нибудь напрямик?

— Прямой путь — далеко не самый короткий, — загадочно ответил Огурчик.

— Ну, знаете ли... — начала Рэйндропс, но тут же замолчала, увидев пред собой то, что её крайне заинтересовало.

Ту улицу, по которой они шли, пересекала другая, более широкая. Дома здесь были выше, а мостовая гораздо ровнее и чище, на ней даже попадались редкие прохожие. Всё указывало на то, что эта улица способна привести в центр, к Внутреннему Городу, но Огурчик этот перекрёсток проигнорировал и продолжил идти по более узкой улочке.

— Эй! — крикнула Рэйндропс. — Почему бы нам не пойти вот так? — она указала в сторону широкой улицы. — Кажется, центр в той стороне.

— Это улица Надежды, — сказал зелёный жеребец. — Она во Внутренний Город не ведёт и поэтому нам никак не подходит.

— Но я хочу пойти вот так! — упрямо произнесла пегаска.

— Что ж, ладно, — неожиданно согласился Огурчик. — Вот так, так вот так. Хозяин-барин, как говорится. Или, в нашем случае… хозяйка-барка?.. Только не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Они свернули на улицу Надежды. Дома здесь были уже в основном четырёхэтажными, а не трёхэтажными, как в тех местах, где они проходили ранее. Появились и прохожие, пусть и немногочисленные. Все они имели шерсть тёмных цветов: красного и коричневого, разных оттенков серого, тёмно-синего, фиолетового или тёмно-зелёного, как у Огурчика. И все как один носили тёмную одежду, закрывающую большую часть тела, поэтому Рэйндропс, на которой были лишь седельные сумки, почувствовала себя как-то неуютно.

Вскоре улица изменила своей прямоте и совершила поворот, за которым совершенно неожиданно оказался тупик. Дорога была попросту перегорожена огромной каменной стеной, которая по высоте даже превосходила ближайшие здания. Дома по обеим сторонам улицы были соединены друг с другом заборами, и эти ряды примыкали прямо к самой стене, не давая обойти преграду. Дальше идти было некуда, оставалось только возвращаться назад. У стены, крупом к её каменной кладке, стояла позеленевшая от времени бронзовая статуя, изображающая статного усатого жеребца. На постаменте была надпись:

«Товарищ Сталлион — единственная надежда сталлионградцев!»

По обе стороны от памятника находились почти голые клумбы с тёмно-серыми комьями земли, из которых кое-где торчали чахлые кустики каких-то цветов.

— Ну, как я и говорил, — торжествующе продекламировал Огурчик, — улица Надежды никуда не ведёт!

В его словах было что-то зловещее, и это подействовало на Рэйндропс не лучшим образом. Пегаска вдруг разом почувствовала, что очень устала.

— Далеко нам ещё идти? — спросила она.

— Большую часть пути мы уже прошли, но, учитывая, что нам придётся возвращаться на ту улицу, по которой мы шли изначально…

— А эта стена — это ограда Внутреннего Города? — Рэйндропс указала копытом на возвышавшуюся перед ними каменную преграду.

— Да, но ворот в этом месте, как видите, не предусмотрено. А вообще, для пони без пропуска — что есть ворота, что нет. Всё равно не пройдёшь. Да и вечереет уже. Я бы на вашем месте пошёл в гостиницу.

— А где у вас тут гостиница? — спросила пегаска.

— Рядом с вокзалом, — ответил Огурчик.

Рэйндропс поднесла копыто ко лбу и страдальчески застонала.

II. Бухгалтер

Когда Рэйндропс и Огурчик шли обратно, улицы внезапно наполнились толпой пони в грязно-серых, будто припорошенных пылью, робах. Некоторые жеребцы и кобылы, те, что были помоложе, о чём-то переговаривались между собой и приглушённо гоготали, но большинство шагали молча, опустив головы и угрюмо стуча подковами по булыжникам мостовой. Кое-где в толпе мелькали синие мундиры горзащитников, наблюдающих за порядком.

Рэйндропс среди местных жителей очень выделялась: жёлто-бирюзовая, яркая на их фоне, она шла без одежды, из-под седельных сумок виднелись крылья. Многие бросали на неё взгляды, кто любопытные, а кто и презрительные, но подойти поближе никто не решился или просто не захотел. Пегаска попыталась приветливо улыбаться проходящим мимо пони, но они на её улыбку не отвечали, лишь отводили взгляды. Аккуратно обогнув Рэйндропс и её спутника, будто они были какими-то прокажёнными, пробурлив мимо, вся эта волна схлынула так же быстро, как и пришла, вновь оставив их в одиночестве. В ответ на немой вопрос в глазах кобылы Огурчик объяснил, что это были заводские рабочие, возвращающиеся со смены домой.

Рэйндропс и Огурчик пошли дальше, а в жилищах горожан между тем начали зажигаться лампы, и некоторые окна сереющих в ранних сумерках зданий осветились жёлтым светом, свидетельствуя о том, что в этих домах, казалось бы таких мрачных и мёртвых, всё-таки есть какая-никакая, но жизнь.

Гостиница и вправду оказалась неподалёку от железнодорожного вокзала. Это было четырёхэтажное здание из красного кирпича, заметно выделяющееся на фоне бесконечных рядов серых трехэтажек. Тут же, совсем рядом, стояло ещё одно здание, которое хотя и было обыкновенного для Сталлионграда серого цвета, но выделялось своими архитектурными решениями: его монументальность, тяжеловесность, украшающие фасад колонны и полуколонны придавали ему официальный и значительный вид. Табличка у дверей гласила: «Управление по делам Внешнего Города». С гостиницей это здание соединял тёплый переход.

Рэйндропс не знала о местных правилах размещения постояльцев и опасалась, что ей могут отказать в заселении. Может быть, в гостинице требуют предоплату, и в этом случае положение пегаски становится весьма незавидным, ведь эквестрийские деньги у неё забрали, а какие-то там местные жетоны она ещё не получила. Или, возможно, для заселения требуется какой-нибудь пропуск, допуск, разрешение, справка или что-то в этом роде. Кажется, подобные бюрократические штуки здесь в моде. Ещё по дороге Рэйндропс пыталась расспросить Огурчика об этом, но он толком ничего не знал, потому что в сам в гостинице никогда не жил, да и приезжих в Сталлионграде практически нет, поэтому судить о возможности заселения по опыту других путешественников тоже не представлялось возможным.

— Зачем вообще нужна гостиница, да ещё в четыре этажа, если к вам в город никто не едет? — спросила Рэйндропс, когда они подходили к зданию из красного кирпича.

— Она для товарищей чиновников из Внутреннего Города, — ответил Огурчик. — Они часто приезжают сюда по своим служебным делам и работают прямо у себя в номерах или ходят по переходу в Дом Управления, — он указал копытом на здание с колоннами.

От этих слов Рэйндропс заметно погрустнела: её гипотеза о пропусках и допусках обретала под собой основание. Если эти чиновники никого не пускают к себе во Внутренний Город, то и здесь, где им по долгу службы приходится жить и работать, они могут устроить какой-нибудь пропускной режим или иные препоны, которые помешают проникнуть туда пони не из их круга.

— Ничего, прорвёмся! — подбодрил Огурчик приунывшую кобылу, угадав, видимо, её невесёлые мысли.

Они поднялись по ведущим к входу каменным ступеням, миновали двери и оказались в просторном вестибюле. Услышав про останавливающихся здесь чиновников, Рэйндропс ожидала увидеть внутри что-то особенное, что выделяло бы это место как фактическое представительство Города Внутреннего в Городе Внешнем, но ничего выдающегося в помещении не было. Стены были отделаны под серо-сизый камень, квадратные колонны поддерживали потолок с неяркими электрическими лампами, а гладкий бежевый пол был украшен чёрным геометрическим узором. За стойкой регистрации скучала тёмно-красная кобыла средних лет, а справа от неё дремал на стуле жеребец в серой куртке с жёлтой надписью «Горохрана» на груди. Увидев надпись, Рэйндропс подумала о каком-то связанном с горохом ранении, а потом о раннем горохе, но догадалась, что на самом деле это должно означать «городская охрана». Огурчик пошёл прямо к сидевшей за стойкой кобыле, Рэйндропс, держась чуть позади, последовала за ним.

— Вы к кому, товарищи? — грозно вопросила красная кобыла, вперив взгляд в вошедших. Она вся напряглась, будто приготовилась выхватить из-под стойки какое-нибудь смертельное оружие и немедленно поразить им непрошенных гостей. Но, судя по всему, смертельного оружия у неё под стойкой всё же не было, поэтому она стала косить глаза в сторону охранника в поисках возможной силовой поддержки, но тот всё так же мирно похрапывал на своём стуле.

— Это товарищ Рэйндропс, — сказал Огурчик, махнув копытом в сторону пегаски, прижавшей уши от только что прозвучавшего неумолимо грозного вопроса. — Она приехала из Эквестрии по важному государственному делу, и ей необходимо остановиться в этой гостинице.

Рэйндропс хотела возразить ему, что приехала она вовсе не по государственному делу, а вполне себе по личному, но решила, что Огурчику виднее, что говорить в этом случае, и промолчала.

Лицо красной пони удивлённо вытянулось, но усилием воли она вернула ему прежнее суровое выражение.

— А документы у вас имеются, товарищ из Иквестрии? — спросила она, перегнувшись через стойку и подозрительно сощурившись.

Рэйндропс достала удостоверение личности и молча протянула его кобыле. Та взяла его и несколько последующих минут внимательно изучала: открывала и закрывала тёмно-синюю книжицу документа, листала страницы, сравнивала фото лица и фото кьютимарки со стоящим перед ней оригиналом, даже зачем-то перевернула удостоверение и просмотрела его вверх ногами.

Наконец, кобыла отложила многострадальный документ и тяжело вздохнула. Её копыто потянулось к стоящему на столе белому пластмассовому предмету, в котором Рэйндропс опознала телефонный аппарат, виденный ею когда-то на картинке в журнале. В Понивилле телефонной связи не было, как и в Кантерлоте, где знатные единороги предпочитали обмениваться сообщениями с помощью магии. Каждый пони знал, что телефоны используются только в Мэйнхэттене, этом крупнейшем деловом центре Эквестрии, в котором действуют тысячи бизнес-пони, вынужденных жить в бешеном ритме и постоянно связываться друг с другом по разным вопросам. Поэтому появление телефонного аппарата в этой гостинице практически на краю света удивило Рэйндропс, хотя и не очень сильно: от такого странного места можно ожидать чего угодно. Кроме того, если разобраться, то Сталлионград — это тоже центр, хотя и не деловой, а промышленный, так что наличие здесь этой современной связи вполне оправдано.

Красная кобыла сняла с хитроумного аппарата трубку, прижала её к уху, а другим копытом набрала на специальном диске номер. После трёх-четырёх хриплых протяжных гудков из телефона послышался короткий неразборчивый ответ абонента с того конца провода.

— Товарищ дежурный, здравия желаю! Это с поста номер семнадцать! — заорала в нижнюю часть трубки красная пони. От её крика Огурчик и Рэйндропс вздрогнули, а охранник проснулся, встрепенулся, чуть не упал со своего стула и теперь удивлённо смотрел на двух посетителей. — Тут пришла кобыла, говорит, что из Иквестрии! — продолжала орать в трубку пони за стойкой. — И по документам её выходит, что так оно и есть! Хочет заселиться в гостиницу!

Из трубки донеслось нечто неразборчивое и более походившее на шипение змеи, чем на членораздельную речь, но красная кобыла, видимо, всё поняла и кивнула. А потом она поняла, что её кивок по телефону не виден, спохватилась и сказала:

— Так точно, товарищ дежурный!

Из телефона донеслась новая порция шипения.

— Да-да, щас, щас, — ответила на шипение кобыла и вновь схватила отложенное было в сторону удостоверение пегаски. — Да-да, прямо из Иквестрии. Из По-ни-вил-ле. Зовут Сун-шо-вер Ра-ин-дропс, — прочитала она по слогам.

— Саншауэр Рэйндропс, — поправила её пегаска, но та только отмахнулась, слушая ещё одну порцию телефонного шипения.

— Так точно, товарищ дежурный, — сказала красная пони, когда красноречие с того конца провода иссякло, и положила трубку на рычаг. — Ждите, — коротко приказала она, исподлобья посмотрев на Рэйндропс.

Огурчик ободряюще кивнул пегаске, показывая, что ничего страшного пока не случилось и всё идёт по плану. Ноги Рэйндропс уже слегка подгибались от усталости, и она уселась на пол, подложив под круп ту седельную сумку, в которой, по её расчётам, не было ничего хрупкого и слишком жёсткого.

Чтобы время вынужденного ожидания не пропало совсем уж даром, Рэйндропс решила как следует осмотреться в вестибюле, где они находились. Прямо перед пегаской возвышалась до неудобства высокая стойка регистрации с красной кобылой за ней, левее начиналась лестница, ведущая на верхние этажи, а рядом, ещё левее, была раздвижная дверь с надписью «ЛИФТ». Прямо под этой надписью висела табличка следующего содержания: «Поднимательные и спускательные потребности граждан лифтом временно не удовлетворяются! Для удовлетворения данных потребностей воспользуйтесь лестницей!» Помимо всего перечисленного в помещении было две невзрачных деревянных двери без каких-либо опознавательных знаков и одна широкая двустворчатая дверь из матового стекла с табличкой «Предпит “Клюковка”».

— Скажите, что такое «предпит»? — полюбопытствовала Рэйндропс, повернувшись к Огурчику.

— Предприятие питания, — ответил тот. — Там кормят тех, кто в гостинице живёт. Вот вы, если здесь поселитесь, тоже в этом предпите кушать будете.

— Не знает, что такое предпит, бедная! — вдруг всплеснула копытами красная кобыла. — Ты слышал? — повернулась она к охраннику, которого снова начало клонить в сон. — Не знает!

— Ничего, скоро всё узнает! — сказал Огурчик. — Меня товарищи горзащитники её общественным помощником назначили! Будем просвещать! Ещё как будем!

Рэйндропс тем временем продолжала осматриваться, она подняла взгляд и увидела высоко на стене, почти под потолком, два портрета. Они висели рядом друг с другом в одинаковых рамках. На одном был изображён коричневый жеребец с пышными усами, а на втором — серый лысеющий пони без усов. Ниже висел плакат, на котором были нарисованы те же двое: усач с ярко выраженным одобрением смотрел на напыжившегося от гордости безусого. Снизу большими буквами было написано: «Товарищ Гегемон — достойный продолжатель дела товарища Сталлиона!»

Огурчик заметил, что Рэйндропс разглядывает портреты, и тут же начал объяснять:

— Коричневый жеребец на портрете слева — это товарищ Сталлион, слава ему, он Первый, Единственный и Бессменный Председатель Горсовета и Руководитель Города, а серый жеребец — это Генеральный Заместитель Председателя Горсовета, товарищ Гегемон. Именно товарищ Гегемон в настоящее время осуществляет своё мудрое руководство нашим городом.

Рэйндропс не собиралась особо интересоваться местной политикой, но делать было всё равно нечего. Кроме того, ей показалось хорошей идеей поддержать разговор и проявить вежливый интерес к важным для местных жителей вещам. Она спросила:

— А товарищ Сталлион? Он руководство не осуществляет?

Повисла неловкая пауза, словно пегаска нечаянно коснулась запретной темы, нарушив тем самым многолетнее табу.

— Он… не может, — наконец вымолвил Огурчик. — Он… ну, того…

— Помер наш товарищ Сталлион, — всхлипнула из-за своей стойки красная кобыла. — Закатилось солнце наше ясное… Уж сорок лет как… Я тогда ещё совсем маленькая была, совсем кобылка, а день тот помню — самое начало весны, зима ещё, можно сказать… И по радио тут, значит, сообщили, что после тяжёлой, значит, болезни… Ох, все из домов-то повысыпали — на улицу, на холод — всё равно. Вой-то подняли…

— Да, был бы жив товарищ Сталлион, он бы… Ух! — подал голос ранее молчавший охранник, который теперь выглядел совсем проснувшимся, словно зашедший разговор о Сталлионе обладал какими-то особыми пробуждающими и тонизирующими свойствами. Но что именно бы товарищ Сталлион «ух», он так и не уточнил.

— Дело его живёт, — сказал Огурчик, как бы пытаясь примириться с потерей. — Он навеки наш Руководитель, наш Председатель. Нам без него никак, совсем никак.

— Но ведь если товарищ Сталлион умер, то руководить он ничем не может, — возразила Рэйндропс, которая, несмотря на свою усталость, уже успела несколько заинтересоваться всей этой историей.

— Это и не требуется, — снисходительно, будто отвечая на глупый жеребячий вопрос, произнёс зелёный пони. — Руководить и товарищ Гегемон может, его Генеральный Заместитель.

— Но если сейчас руководит Гегемон, то почему вы называете Сталлиона руководителем, а Гегемона — заместителем? — задала новый вопрос Рэйндропс.

— Потому что товарищ Сталлион, — Огурчик выделил слово «товарищ», давая Рэйндропс понять, что без этой приставки имена столь великих пони произносить не полагается, — это наш Единственный и Бессменный Руководитель, а раз он Единственный и Бессменный, то и заменить его никем нельзя, очевидно же. Так что Товарищ Сталлион до сих пор занимает свою высокую должность, а товарищ Гегемон является его Заместителем и руководит от его имени, как верный продолжатель Великого Дела.

— То есть товарищ Сталлион умер, но по-прежнему занимает должность? — удивилась Рэйндропс.

— Да, именно так, — кивнул Огурчик. — По Уставу города он наш Вечный Лидер.

— Это как-то… странно… — проговорила пегаска.

То, что во главе города, пусть и формально, стоит мёртвый пони, показалось ей нелепым и даже забавным. Тандерлейн, коллега Рэйндропс по погодной команде, любил мрачноватый юмор и, наверное, смог бы придумать несколько подходящих к этому случаю шуток, да таких, что все бы животы понадрывали. Огурчик и остальные здешние пони, впрочем, ничего странного или смешного во всём этом не видели и были до тошнотворности серьёзны.

— Странно ей, видите ли! А у самих-то у вас, в Эквестрии-то! — с вызовом заговорил охранник. — У вас вон Селестия уже тыщу лет правит, и ничего!

— Но ведь она живая! — возразила Рэйндропс.

— Ха, живая! — засмеялся жеребец в серой куртке. — Так я и поверил! Никто не может жить тыщу лет! Вот товарищ Сталлион, уж на что великий пони был, а прожил всего каких-то семьдесят лет, да и помер. Дурят вас, как хотят! Говорят, вот, мол, Селестия, ваша богиня, а никакой Селестии-то и нету!

— Она была у нас в Понивилле несколько раз, я её сама видела, — сказала пегаска.

— Двойник! Костюмированный спектакль! — с жаром произнёс охранник. — Обвели вас вокруг копыта, напускают на вас дурман, вы там не то что Селестию, скоро перевёртышей зелёных видеть начнёте! Вы ещё скажите, что это она солнце по утрам поднимает! Вот умора-то!

Рэйндропс не знала, что ответить на эту тираду, и промолчала.

— Что, заткнулась?! — всё больше распалялся жеребец. — То-то же! Язык-то свой…

— Ну, ты уж не груби совсем-то, — перебила его красная кобыла. — Она, конечно, чуждый элемент и сознательности никакой не имеет, но разве ж она виновата, что всю жизнь под селестианской оккупацией прожила?

— Да я что, да я ничего, — оправдывался охранник. — Но нельзя ж на товарища Сталлиона-то наговаривать, хоть чуждый ты элемент, хоть нет. Странно ей, видите ли!

— Вы уж давайте, прививайте ей сознательность-то, — сказала Огурчику красная пони.

— А как же! — закивал тот. — Будем прививать!

На некоторое время вестибюль погрузился в тишину, но вскоре охранник прервал повисшее молчание:

— А знаете, говорят, товарищ Сталлион не совсем умер. Тело-то его в специальном холодильнике хранится, и учёные, значит, ищут способ его к жизни вернуть. Поэтому-то его с должности и не снимают…

Его речь оборвал пронзительный звонок, от которого все присутствующие вздрогнули. Красная кобыла потянулась к разрывающему тишину телефону.

— Товарищ дежурный?! — проорала она в трубку. — Ох, товарищ уполномоченный, здравия желаю! Я думала, это товарищ дежурный, я ему звонила… Ох, вы тоже по вопросу Суншовер Редропс… Так что, заселять?.. Да-да, есть… Слушаюсь, товарищ уполномоченный!

Пони положила трубку и как-то странно посмотрела на Рэйндропс.

— Ну что же, — сказала она, — можете заселяться. Сам товарищ уполномоченный распорядился.

Рэйндропс показалось, что она сказала «товарищ упал намоченный», но смешок пегаска на всякий случай сдержала и вопросов задавать не стала. Упал намоченный, так упал намоченный.

Поставив подпись в нескольких бумагах и в большом регистрационном журнале, пегаска получила от красной кобылы заветный ключ от номера. На миниатюрном пластмассовом брелоке, прицепленном к нему, были выдавлены и подведены белой краской цифры «312». Номер располагался на третьем этаже, куда Рэйндропс пришлось подниматься по крутой неудобной лестнице, так как лифт «не удовлетворял поднимательные и спускательные потребности» или, проще говоря, не работал.

Красная кобыла, которую, кстати сказать, звали Петунья, лично проводила Рэйндропс на третий этаж. Огурчик же ушёл домой, дальше вестибюля его не пустили, вежливо объяснив, что он, конечно, сможет навещать пегаску в её номере, но в строго определённые для этого часы и заблаговременно оформив одноразовый гостевой пропуск.

На третьем этаже здания был коридор с выкрашенными в бледно-жёлтый цвет стенами и деревянным полом, прикрытым красной ковровой дорожкой. По обеим сторонам коридора располагались коричневые двери номеров, между которыми висели плакаты с призывами экономить воду и электричество, сдавать макулатуру и проявлять бдительность.

Дверь в триста двенадцатый номер находилась примерно в середине коридора и ничем не выделялась среди других. За ней обнаружилась небольшая комната с единственным квадратным окном и бежевыми обоями на стенах. Обстановку здесь составляли односпальная кровать и платяной шкаф, возле которого притулился скромных размеров столик. Слева была дверь, ведущая в туалетную комнату с душем. На непритязательный вкус Рэйндропс всего этого было более чем достаточно, однако когда пегаска решила залезть под душ, её ожидал неприятный сюрприз: над смесителем висело объявление: «Потребности в горячей воде временно не удовлетворяются!»

Это была чистая правда — сколько Рэйндропс ни крутила кран, потребности так и не удовлетворились, и оставалось только надеяться, что про временность такого положения авторы объявления тоже не соврали. Кое-как смыв с себя пот и дорожную пыль ледяной водой, Рэйндропс вытерлась привезённым с собой полотенцем (в номере полотенца не оказалось) и завалилась на кровать. Как и большинство пегасов, она больше привыкла летать, чем ходить пешком, поэтому после долгой прогулки по Сталлионграду её ноги гудели, а скованные крылья чесались. Распахнуть и как следует просушить их после душа было нельзя, и пони беспокоилась, что от влаги металлические скобы могут заржаветь и окончательно заклинить так, что их и специальным ключом снять будет невозможно. Но, к счастью, на вид эти оковы были блестящими и, скорее всего, нержавеющими, что слегка успокаивало.

После всего пережитого за этот вечер в голову лезли разные мысли. Единственное, что Рэйндропс могла сказать с полной уверенностью, — это то, что Сталлионград даже близко не был похож на обычный эквестрийский город. Пегаска жила в Понивилле, но и в других городах бывала: в Кантерлоте, в Клаудсдейле, в Филлидельфии. Кстати, в Филлидельфию она тоже приезжала к тётушке Шифти, которая раньше жила там. И почему она там не осталась? Зачем забралась на этот край света, да ещё со столь странными порядками?

Когда-то Рэйндропс слышала, как один жеребец сказал про Сталлионград, что там холодно и ничего нельзя. Насчёт холода пегаска пока ничего сказать не могла, так как приехала летом, но со второй частью высказывания она бы согласилась полностью. Нельзя летать, единорогам нельзя творить магию, нельзя иметь деньги, нельзя попасть во Внутренний Город… Даже остановиться в гостинице нельзя без звонка каким-то «товарищам». Сколько ещё подобных неприятностей Рэйндропс предстоит пережить? Честно говоря, она уже была сыта всем этим по горло и с радостью бы вернулась в Понивилль, если бы не цель приезда.

Внезапно всё оказалось гораздо сложнее, чем виделось изначально. Даже если сейчас она всё бросит и решит вернуться, сможет ли она без проблем купить билет на поезд, снимут ли ей эти ужасные штуки с крыльев? Но Рэйндропс не из тех пони, что бросают дело на полпути. Раз уж она приехала навестить тётю Шифти, она её навестит. Правда, и тут возникли непредвиденные осложнения: дом, адрес которого был указан в письме, оказался в каком-то Внутреннем Городе, куда просто так никого не пускают. Впрочем, пока она знала об этом только со слов Огурчика, да и это попросту не имело никакого смысла! Судя по всему, во Внутреннем Городе жили какие-то важные пони, чиновники, председатели и прочая подобная публика. Что Шифти Клаудс, обычная кобыла-метеоролог, среди них вообще делает и как она могла туда попасть? Неужели она каким-то образом успела стать местной «большой шишкой»? Наверняка тут где-то закралась ошибка: возможно, неверный адрес в письме, а может быть, Огурчик почему-то сказал неправду. Что ж, Рэйндропс пообещала себе, что непременно во всём разберётся. Но завтра. Сегодня она слишком устала, да и день уже почти кончился: небо за окном наполнилось розовыми красками заката, на время прогнавшими здешнюю почти повсеместную серость.

Урчание в животе напомнило пегаске, что она осталась без ужина. Как ей объяснили, в местном «предпите» кормят бесплатно, но только гостей из Внутреннего Города с соответствующим удостоверением, остальных — за жетоны Горснаба, достать которые Рэйндропс пока не успела. Петунья сказала, что их можно будет получить завтра утром в ближайшей конторе Распредбюро. Она, к счастью, находилась совсем рядом — в Доме Управления, буквально в двух шагах от гостиницы. Пока же оставалось только терпеть уже подступивший голод: последний раз пегаска ела в поезде, ещё до Тендерхуфа.

Внезапно в дверь постучали. Рэйндропс, не ожидавшая посетителей, вздрогнула, нехотя слезла с кровати и пошла открывать. За дверью оказалась полная земная кобыла в слегка посеревшем белом халате и чепчике, перед собой она толкала тележку для еды.

— Здравы будьте, товарищ! — весело сказала нежданная гостья, без церемоний вкатывая тележку в номер.

Рэйндропс невольно отступила в сторону и почувствовала, как комнату наполняет ни с чем не сравнимый удушающий «аромат» чего-то горелого. Земнопони тем временем откинула с привезённого блюда салфетку, и запах ещё более усилился.

— Ну-с, приятного аппетита! — улыбнулась она.

— Что это? — спросила Рэйндропс, глядя на покоящееся в тарелке серовато-чёрное нечто.

— Пирог, — ответила кобыла. — Специально для вас. И не беспокойтесь, жетонов платить не нужно. Это подарок. От чистого, так сказать, сердца.

— Это прекрасно, но вам не кажется, что он… слегка подгорел, — сказала пегаска.

— Ах, это! — криво улыбнулась земнопони. — Понимаете, его для вас испекла Незабудка, а она у нас в предпите только стажируется, до повара ей ещё далеко, так что… вот. Имеем, как говорится, то, что имеем. Но зато от чистого сердца! Да вы попробуйте, он, кажется, не так уж и плох.

— Знаете, я, пожалуй, не рискну, — произнесла Рэйндропс, с опаской покосившись на чёрную массу, которая больше напоминала ссыпанные в тарелку угольки, чем пирог.

— Попробуйте! — настаивала кобыла. — Неужели вам совсем кушать не хочется?

— Этот пирог — не хочется, — ответила пегаска.

— Совсем-совсем? Незабудка очень расстроится, она же от чистого сердца… Что я ей скажу? Я даже не знаю, как она отреагирует, очень уж она чувствительная. Да и я бы на её месте расстроилась. Это же подарок, сталлионградский привет, так сказать, голодающим Эквестрии…

— Голодающим? — удивлённо переспросила Рэйндропс.

— Ну да, — сказала кобыла. — Вы же там у себя в Эквестрии голодаете, правда? Неудивительно, под селестианской-то оккупацией… Мне Петунья рассказала, что вы даже не знали, что такое предпит! Ужас! Вы даже не представляете, как мы тут все за вас переживаем! Незабудка как о вас услышала, так сразу побежала пирог печь!

— Хех, забавно… — пробормотала Рэйндропс.

— Забавно? — нахмурилась земная пони. — Что же тут забавного?

— Вы напрасно беспокоитесь обо мне, — сказала пегаска. — Я действительно не знала, что такое предпит, но не потому, что нас в Эквестрии не кормят, а только потому, что у нас это называется «кафе» или «ресторан». Кроме того, еду всегда можно купить в магазине или на рынке. Уверяю вас, у нас никто не голодает. Даже если кто-то попал в трудную ситуацию, его всегда поддержат друзья.

— Как же так?.. — проговорила кобыла, нервно перебирая ногами. Она бросила на Рэйндропс растерянный взгляд и добавила: — Вы точно не будете пирог?

— Нет, — решительно ответила Рэйндропс.

Получив отказ, пони попятилась из номера, увозя за собой тележку с пирогом.

— Эм… Пока? — сказала ей вслед пегаска, но земная кобыла в ответ лишь захлопнула за собой дверь. В коридоре послышались удаляющиеся шаги и повизгивание несмазанных колёс тележки. Рэйндропс пожала плечами и поспешила открыть окно, чтобы проветрить комнату. Дух после этого пирога стоял не то чтобы очень приятный.

Пони устроилась на подоконнике, как любила делать это дома, и смотрела на уже догорающие краски заката. Запад был серо-розовым, последние солнечные лучи едва пробивались сквозь укрывавшую город дымку, а на востоке в разрывах тёмных туч уже мерцали первые звёзды. Комната находилась на третьем этаже, но в гостинице были высокие потолки, так что фактически окно располагалось где-то на уровне третьего с половиной этажа, а то и четвёртого. Открывающийся с этой высоты вид был совсем не впечатляющим: для того чтобы полноценно обозревать панораму города, следовало подняться выше, но и в этом случае местный нездоровый туман стал бы серьёзной помехой. Да и смотреть было особо не на что: вокруг были расставлены сплошь одинаковые дома.

Солнце уходило всё дальше за горизонт, и с улицы уже повеяло холодком будущей ночи. Рэйндропс слезла с подоконника и закрыла окно, решив, что уже достаточно проветрилось. В номере заняться было нечем, да и пустой желудок стал оттягивать внимание на себя, поэтому пегаска выпила воды из-под крана и поскорее легла спать, надеясь обмануть бурчащий от голодного негодования живот.

Начавшую было наваливаться дремоту разорвал настойчивый стук в дверь.

— Кто там? — крикнула Рэйндропс, не вставая с постели.

— Горбезопасность! — пробасили из-за двери. — Открывайте!

Пегаска попыталась встать, но запуталась в одеяле и комом свалилась на пол.

— Открывайте, а то мы сейчас сами войдём! — снова раздался голос из коридора. — У нас есть дубликат ключа!

— Да сейчас, сейчас! — Рэйндропс наконец удалось выпутаться из столь коварно захватившего её одеяла, включить свет и добраться до двери.

На пороге оказались два земных пони в серых костюмах, похожих на тот, что носил Огурчик, только более чистых и опрятных. Один из внезапных посетителей был тёмно-серым, почти чёрным, плотным и коренастым, а второй — светло-бежевым, худым и высоким, он пригибал голову, словно старался скрыть свой рост.

— Комиссар Горбезопасности Шторм, — представился первый.

— Младший комиссар Горбезопасности Смерч, — представился второй.

Они синхронно вынули удостоверения в бордовых обложках, на короткое мгновение показали их пегаске, быстро убрали обратно и без приглашения прошли в номер. Высокий, входивший последним, аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Ну, как устроились, товарищ Рэйндропс? — спросил коренастый, изобразив на лице улыбку. Он быстро окинул взглядом комнату, уделив особое внимание находящейся в полнейшем беспорядке постели: перед тем как задремать, пегаска ворочалась, а произошедшая только что схватка с одеялом только ухудшила положение.

— Нормально, — угрюмо ответила Рэйндропс, подавив зевок. — Чем могу помочь?

— Сразу к делу, значит, да? — усмехнулся серый жеребец. — Что ж, вполне государственный подход, не так ли? — он повернулся к высокому, тот серьёзно, без тени улыбки на лице, кивнул. — Знаете, те граждане горзащитники, которые сегодня встретили вас на вокзале, оказались крайне несознательными, — продолжил коренастый. — Но не беспокойтесь, их правонарушения пресечены, они задержаны и дают признательные показания.

— О чём вы? — встревоженно спросила пегаска.

— О преступлениях, предусмотренных восемьдесят восьмой и девяносто второй статьями УК Сталлионграда, — ответил жеребец. — Указанные граждане изъяли у вас эквестрийскую валюту и значительную часть суммы бессовестно удержали в свою пользу. Могу я, кстати, посмотреть справку, которую они вам выдали?

Рэйндропс заметалась по комнате, пытаясь вспомнить, куда дела справку. Этот жеребец произвёл на неё странное впечатление: его рот то и дело расплывался в самой дружелюбной улыбке, но глаза в этом как будто не участвовали, оставаясь такими же холодными и пронзающими насквозь. Спорить с таким пони не хотелось.

— Вот, пожалуйста, — сказала Рэйндропс, протягивая найденную среди вещей бумагу коренастому.

— Вот видите, — сказал тот, взяв документ в свои копыта, — здесь написано, что вы сдали всего сто битов, а это намного меньше, чем было изъято у вас на самом деле. Всё остальное эти негодяи рассчитывали положить себе в карман и затем потратить на чёрном рынке. Вы-то ничего, конечно, не заметили… — последнюю фразу пони произнёс медленно, пронзив пегаску взглядом своих бледно голубых, похожих на ледышки глаз. — А то иначе получается, что вы, товарищ, соучастница серьёзнейшего валютного преступления. Недонесение о преступных действиях считается соучастием и карается сто девяностой статьёй.

— Н-не… заметила… — испуганно пролепетала пегаска.

— Понимаю, — усмехнулся коренастый, и по его взгляду Рэйндропс поняла, что он действительно понимает, как всё было на самом деле.

Но привлекать её как соучастницу этот облечённый властью пони, видимо, почему-то не собирался, по крайней мере пока. Тряхнув перед собой справкой пегаски, он сказал:

— Это, кстати, является важным вещественным доказательством, мы заберём её с собой.

— Но как же… — несмело произнесла Рэйндропс. — Я хотела завтра получить по ней жетоны…

— Да, конечно, — спохватился комиссар. Он достал откуда-то из-под костюма папку, вынул из неё бумагу и протянул Рэйндропс. — Вот, возьмите. Это ваша новая справка, в ней учтена настоящая сумма, так что она даёт право на получение большего количества жетонов.

Пегаска взяла новый документ и, заглянув в него, сказала фразу, о которой уже через секунду пожалела:

— Но здесь написано, что я сдала двести битов, а у меня было четыреста…

— А вот об этом вам лучше забыть, — ледяным тоном произнёс коренастый, мгновенно убрав с лица улыбку. — Запомните, настоящая сумма — двести битов.

От его голоса по спине Рэйндропс пробежала волна липкого холода.

«Дура! Дура! — мысленно отбивала себе лицо фейсхуфами она. — Неужели нельзя было догадаться, неужели нельзя было промолчать!»

Жеребец, кажется, остался доволен впечатлением, которое его слова произвели на жёлтую кобылу. Уже несколько смягчив тон, он заговорил снова:

— Прошу извинить нас, что всё так получилось. То, что в горзащите оказались столь несознательные пони, это, конечно, в том числе и наша недоработка. Честно говоря, мы не ожидали, что вы приедете так скоро, поэтому наш город оказался не совсем готов к появлению иностранки.

— Так вы меня ждали? — удивилась пегаска.

— Ну конечно же! А как вы думали? — вновь расплылся в улыбке коренастый. — Кстати, не привезли ли вы с собой какой-нибудь литературы? Книги, брошюры, периодические издания?

— Нет. Я хотела взять книжку про Дэринг Ду, чтобы почитать в дороге, но в последний момент забыла.

— И правильно сделали, что забыли, — сказал жеребец. — Нельзя подменять классовую борьбу поиском сокровищ. Это идеологически невыдержанная литература. Но меня интересует другой вопрос: неужели вы не взяли с собой никаких книг, документов или, может быть, конспектов, необходимых вам для работы?

— Для работы? — удивилась Рэйндропс. — Для какой работы?

— Для бухгалтерской работы, конечно же, — сказал серый пони. — Давайте вы не будете разыгрывать тут дурочку.

— Бухгалтерской?.. — пробормотала пегаска. Она смутно помнила, что кто-то уже называл её бухгалтером. Кажется, это был один из тех горзащитников… Точно! Сразу возразить ей тогда не дали, а потом об этой странной оговорке она благополучно забыла.

— Ну? В чём дело? — спросил коренастый, видя, что Рэйндропс о чём-то задумалась.

— Понимаете, дело в том, что произошло какое-то недоразумение. Я не знаю, почему меня здесь принимают за бухгалтера, но я не бухгалтер.

— То есть как не бухгалтер? — нахмурился жеребец.

— Ну… вот так, — развела копытами Рэйндропс.

— А кто же вы?

— Я погодный пегас. Посмотрите на мою метку, это капли дождя…

Серый пони воззрился на бедро повернувшейся к нему боком пегаски, поморщился и переглянулся с напарником.

— В таком случае какова же цель вашего приезда? — спросил он. — Погодных пегасов нам не надо, мы ждали из Эквестрии бухгалтера.

— Я приехала не работать, а навестить свою тётю. Она прислала письмо, написала, что заболела, и попросила приехать…

— Это письмо сейчас у вас?

— Да… Кажется… — Рэйндропс полезла в сумку и, порывшись с полминуты, вытащила оттуда распечатанный конверт.

— Дайте сюда, — нетерпеливо приказал жеребец, видя, что пегаска колеблется.

— Это же… личное письмо… — неуверенно возразила та.

— У нас в Сталлионграде общественное превалирует над личным, так что давайте письмо сюда. В соответствии с постановлением номер триста двадцать семь личная корреспонденция граждан подлежит проверке, так что если ваша тётя действительно прислала вам его из Сталлионграда, то его всё равно уже просматривали наши пони.

Получив конверт в свои копыта, комиссар достал из него письмо и пробежал текст глазами.

— Странная история, — наконец сказал он, передав бумагу высокому. — Я об этой Шифти Клаудс ничего не слышал. Даже имя не сталлионградское! Как ваша тётя вообще в наш город попала?

— Переехала… год назад примерно… — сказала Рэйндропс, и тон у неё получился такой, будто она в чём-то оправдывалась.

— Вот так вот просто взяла и переехала? — поднял бровь жеребец. — И откуда же?

— Из Филлидельфии.

— Всё это требует тщательного разбирательства, — произнёс комиссар, немного подумав.

Высокий жеребец тем временем тоже прочитал письмо и вернул его коренастому. Они снова переглянулись, едва заметно двигая головами, словно ведя какой-то безмолвный диалог, состоящий из тайных, еле видимых знаков.

— Принимаем? — наконец спросил высокий, будто исчерпав бессловесные способы ведения беседы.

— Не вижу оснований, — ответил комиссар, оценивающе глянув на пегаску, отчего у той по спине побежали мурашки.

Он сложил письмо тётушки Шифти обратно в конверт, убрал его в свою папку и сказал:

— Прошу извинить, но это останется у нас, товарищ Рэйндропс. Приобщим к вашему делу.

После этого оба жеребца одновременно развернулись на месте и вышли в коридор.

— Если понадобится, мы вас вызовем, — сказал коренастый, обернувшись в дверях. — И вот ещё что, не пытайтесь найти эту вашу тётю самостоятельно. Как только в этом деле что-нибудь прояснится, мы вам сообщим.

Когда за ними закрылась дверь, с губ Рэйндропс сам собой сорвался вздох облегчения.

Пони вернулась в свою смятую постель. Сна, естественно, уже не было. Всё, что с ней случилось за этот вечер, уже пробило шкалу страннометра, как говорила сама тётушка Шифти, и Рэйндропс не знала, что обо всём этом и думать. Думать и не хотелось, в голове была звенящая пустота. И среди этой пустоты у пегаски возникло чувство, что она попала в какую-то западню, что письма тёти были приманкой. И то, первое, в котором она написала, что решила сменить обстановку и переехать в Сталлионград, и все последующие, и, конечно, последнее, в котором она жаловалась на здоровье и просила её навестить. Кто-то специально придумал всю эту легенду, писал эти письма, подделывая почерк Шифти Клаудс… И вот мышеловка захлопнулась. Только вот зачем всё это? Кому это могло понадобиться? И что случилось с настоящей тётей Шифти?

На эти вопросы пегаске ответило лишь урчание её пустого живота.

III. Управление

Рэйндропс проснулась, когда за окном уже рассвело. Поспать ей удалось не так уж долго, особенно если судить по пегасьим меркам, но чувствовала она себя гораздо лучше, чем вечером. Многие впечатлившие её вчера детали словно бы притупились в памяти, как события смутно припоминаемого сновидения. Может быть, взгляд того пони из Горбезопасности и не был таким пронзающим, да и арестовывать Рэйндропс, как она тогда подумала, эти жеребцы на самом деле вовсе не собирались. Где это видано, чтоб пони арестовывали вот так, ни с того ни с сего? На какие-то секунды пегаске даже показалось, что она всего лишь видела абсурдный неприятный сон, а сейчас, после пробуждения, всё будет нормально. Удивительно, но даже чувство голода немного отступило, хотя, по мере того как пони отходила от сна, голод возвращался к ней с новой силой, заставляя действовать.

Рэйндропс выбралась из постели (на этот раз одеяло смилостивилось над ней и не стало насильно её удерживать) и отправилась в ванную. Там выяснилось, что отсутствие в кране горячей воды ей отнюдь не приснилось: табличка, оповещающая о невозможности удовлетворить соответствующие потребности, была на своём месте. Ну и что? В мире наверняка полно мест, где нет горячей воды или даже вовсе нет водопровода. С другой стороны, Рэйндропс никогда не слышала, чтобы где-то ещё, кроме Сталлионграда, пегасов заставляли носить на крыльях удерживающие скобы… Она стянула себя с небес на землю, не давая природному понячьему оптимизму исказить картину в лучшую сторону. Её лишили крыльев, у неё отобрали деньги, дав взамен какую-то бумажку, ей пытались навязать горелый пирог, её пугали пони из какой-то Горбезопасности, её не хотят пускать к тётушке Шифти… Пегаска не могла всё это просто простить и забыть, она хотела как-то восстановить справедливость. И первый шаг в этом направлении — получить от сталлионградцев нормальный завтрак.

За окном было пасмурно, и Рэйндропс надела лёгкий плащ, который взяла в эту поездку на случай непогоды: никогда не знаешь, какое в другом городе погодное расписание. Профессиональное чутьё подсказывало ей, что сегодняшняя сталлионградская пасмурность никаким расписанием не запланирована и получилась исключительно в результате естественного движения воздушных масс. Более того, она ещё ни разу не видела в городе других пегасов и не удивилась бы, если бы узнала, что никакой погодной команды здесь нет совсем. Такие мысли слегка щекотали нервы, ведь контроль над погодой — это одна из примет цивилизованной жизни пони. Если сталлионградцы не разгоняют над собой облака, то может быть, они и зимнюю уборку не делают, и листья у них осенью сами опадают, и медведи в лесах сами о себе заботятся? Совсем как в Вечнодиком лесу, бррр!

Рэйндропс надела плащ не только из-за непогоды. В конце концов, между гостиницей и Домом Управления, куда она собиралась, был крытый переход, да и по улице идти буквально два шага. Более весомая причина заключалась в том, что здесь, по-видимому, все пони носили одежду, а пегаска не хотела нарушать местный обычай. Да и крылья под плащом почти не видны. Не то чтобы Рэйндропс боялась выделяться в толпе местных земнопони, просто ей самой её скованные и потому бесполезные крылья совсем не нравились, и она хотела их скрыть.

Захватив с собой удостоверение личности и справку, Рэйндропс вышла из комнаты. Дверь номера напротив была чуть приоткрыта, и на секунду пегаске показалось, что из этой щели на неё кто-то смотрит, но когда она повернула туда голову, этот кто-то уже исчез. Дверь же тихонько скрипнула и закрылась, будто бы сама, от сквозняка.

Лифт по-прежнему не работал, поэтому пришлось спускаться по лестнице. В вестибюле вместо Петуньи за стойкой регистрации была уже другая кобыла, и охранник тоже был другой. К счастью, Рэйндропс не пришлось объяснять, кто она такая и что тут делает: Петунья, видимо, предупредила следующую смену о необычной постоялице. Эти новые пони смотрели на пегаску с жадным любопытством, но были немногословны. В ответ на приветствие сидящая за стойкой кобыла только кивнула, а охранник упорно пытался делать вид, что внимательно читает нечто важное в газете.

Рэйндропс спросила о тёплом переходе в Дом Управления, но получила ответ, что этот переход сейчас закрыт и ради одной пони открывать его никто не собирается. Тогда Рэйндропс вышла на улицу и вдохнула сталлионградский воздух, который за ночь будто бы немного очистился. Даже вездесущая дымка уже не казалась такой плотной, и видимость будто бы улучшилась, но, впрочем, пегаска не могла сказать наверняка, что это не является чисто субъективным впечатлением. Как и вчера, улица была пустынной, однако недалеко от гостиничного крыльца стояла кобыла в простом сером платье и катала туда-сюда детскую коляску. Помедлив немного, Рэйндропс направилась к Дому Управления.

Вестибюль Управления превосходил по размерам гостиничный примерно раза в полтора, но в остальном был почти полностью идентичен ему. Стены здесь так же были отделаны под камень, и потолок поддерживали такие же квадратные колонны, разве что портретов и плакатов тут было больше, на одной из стен даже висело целое красное полотнище с изображением подковы и молота. Вместо высокой стойки здесь стоял небольшой столик, за которым сидел старенький жеребец-вахтёр, почти незаметный, сливающийся со стеной из-за своей серой шерсти и одежды. Охранника почему-то не было — может быть, отошёл куда-то или вовсе не был предусмотрен по штату.

— Извините, — обратилась Рэйндропс к вахтёру, когда всё же его заметила, — где здесь Распредбюро?

Тот не ответил, а лишь молча указал копытом на стену. Там Рэйндропс увидела большой информационный щит, где было указано, какое учреждение в каком кабинете находится. Схема оказалась довольно запутанной, но вскоре пегаске удалось разобраться в ней и выяснить, что Распредбюро (умеют же сталлионградцы придумывать слова!) располагается в двести двадцать восьмом кабинете на втором этаже. Она поднялась туда по лестнице, которая была более широкой и менее крутой, чем в гостинице, поэтому подниматься по ней было гораздо удобней, но Рэйндропс всё равно не нравилось идти, переставляя ноги по ступеням, она привыкла в таких случаях пользоваться крыльями.

Пегаска вошла в коридор второго этажа и совершенно неожиданно оказалась зажата среди других пони. Коридор был полон, и Рэйндропс пришлось протискиваться между объёмными телами кобыл, от которых к тому же нестерпимо несло потом. Столпотворение это входило в резкое противоречие с пустотой на улице, в вестибюле и на лестнице. Казалось, все остальные места в этом здании и улицы города были пустынны как раз потому, что всех пони согнали сюда. Причём именно согнали, ведь было совершенно немыслимо, что все они пришли в эту духоту и смрад добровольно. Как следует потолкавшись в запрудившей коридор толпе, пегаска наконец добралась до Распредбюро. Это оказался не кабинет, а просто окошко в стене, и толкотня в этом месте почти переходила в давку.

— Вы все в Распредбюро? — спросила Рэйндропс, обращаясь сразу ко всем набившимся в коридор пони.

— Да, — ответила какая-то пони в очках, — все в Распредбюро. Первый день месяца, сами понимаете.

Рэйндропс кивнула, хотя и не понимала, как всё это столпотворение связано с первым днём месяца.

— Я крайняя, за мной будешь! — скрипуче прокричала появившаяся откуда-то сзади кобыла и во время своего крика едва не выронила изо рта вставную челюсть.

Сидячие места — установленные по краям коридора лавки — были безнадёжно заняты, и пегаска просто встала, привалившись к стене. Она закрыла глаза и попыталась представить что-нибудь приятное, но духота, вонь и громкие разговоры пробивали любую защиту, и как ни пыталась пони отгородиться от всего этого, ничего не выходило. Очередь не продвигалась: у окошка кто-то заспорил с выдававшей жетоны кассиршей. На него зашикали, говоря, что он всех задерживает.

Плеча Рэйндропс коснулись. Учитывая давку, это не было чем-то удивительным, и пегаска не обратила внимания, но затем за плечо стали трясти. Она открыла глаза, обернулась и увидела перед собой неожиданно симпатичное лицо молодой кобылы, обрамлённое затейливо заплетённой светло-жёлтой гривой.

— Товарищ Рэйндропс? — громко спросила кобыла, пытаясь перекричать какого-то усатого пони, рассказывающего скабрёзный анекдот.

— Да, — кивнула пегаска.

— Вас хочет видеть сам товарищ уполномоченный, — сказала кобыла. — Идите за мной.

— Подождите, я вообще-то здесь в очереди стою! — возразила Рэйндропс.

— Об этом можете не беспокоиться. Мы выдадим вам жетоны без очереди.

Пони сказала это слишком громко, и её фразу услышала не только пегаска.

— А нам так нельзя? — усмехнувшись, спросил усатый жеребец, который ради этого даже прервал свой анекдот. — Так, чтобы без очереди?

Все зашумели, завозмущались, ещё сильнее зашикали на того, кто спорил с кассиром.

— Всем без очереди нельзя, — серьёзно и авторитетно объяснял кто-то усатому. — Если все пойдут туда, где без очереди, то там тоже будет очередь, и без очереди уже не получится…

Кобыла поспешила увести Рэйндропс отсюда, они свернули в другой коридор, где никого не было и дышалось намного легче и свободней. А ещё там был работающий лифт, и они поднялись наверх, но на какой именно этаж, пегаска не поняла. Кабину пару раз тряхнуло, мигнул свет, но доехали благополучно. А затем — снова коридор, который привёл в просторную светлую приёмную. На стульях здесь сидело несколько пони, они читали иллюстрированные журналы, совсем как в очереди к стоматологу. Рэйндропс со своей провожатой быстро прорысили мимо них и вошли в кабинет, скрывавшийся за тяжёлыми дубовыми дверями. Табличка на двери сообщала, что это кабинет товарища Кластера, уполномоченного по делам Внешнего Города. Рэйндропс наконец увидела, как пишется слово «уполномоченный», и поняла, что на самом деле эта должность не имеет никакого отношения к падениям и намоканию.

Товарищ Кластер оказался синим жеребцом с ранней лысиной, остатками чёрной гривы по краям головы и добрым лицом, которое, казалось, вот-вот расплывётся в улыбке. Он привстал из-за своего стола навстречу вошедшим пони и, повернувшись к кобыле, что сидела перед ним, сказал:

— Ну что же, товарищ Веточка, я думаю, мы можем закончить с вами в другой раз. А сейчас прошу меня извинить: у меня важная встреча.

Товарищ Веточка встала, сделала непроницаемое лицо и, пробормотав слова прощания, быстро вышла из кабинета.

— Товарищ Рэйндропс, я полагаю? — улыбнулся жеребец, применив своё доброе лицо по прямому назначению. — Очень приятно. Проходите, присаживайтесь, — он указал на стул, где только что сидела Веточка, и жестом отпустил симпатичную кобылу, которая привела пегаску в кабинет. Та вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Рэйндропс покорно устроила свой круп в указанном ей месте и посмотрела на товарища Кластера, тот медленно убрал улыбку, но лицо его оставалось до неприличия добрым и вежливым.

— Как вам наш город? — любезно спросил он.

— Замечательный город, — без выражения сказала пегаска.

Она увидела на столе тарелочку с крекерами, и теперь всё внимание голодной пони было сосредоточено именно на этом предмете. Уполномоченный заметил её интерес и пододвинул тарелочку к ней.

— Угощайтесь, — сказал он.

Рэйндропс не заставила себя упрашивать. Она изо всех сил старалась соблюдать приличия, но копыта сами тянулись к угощению, и вскоре её рот оказался забит печеньем, а кабинет наполнился громким хрустом.

— Вы, должно быть, сильно проголодались. Надо было вчера распорядиться, чтобы вам предоставили не только комнату в гостинице, но и ужин, — с сочувствием в голосе произнёс жеребец. — И, пожалуй, нам потребуется больше крекера, — добавил он, глянув в сторону стремительно пустеющего блюдечка.

Он потянулся к белому телефонному аппарату (возле него на специальном столике расположились сразу семь телефонов разных цветов) и, сняв трубку, сказал:

— Звёздочка, принесите, пожалуйста, ещё печенья и два чая.

Рэйндропс проглотила все крекеры, что были на тарелке, и теперь, немного успокоив голод, украдкой осматривалась в кабинете. Мебели здесь было не очень много — большой письменный стол с перпендикулярно приставленным к нему столом для совещаний, шкаф с разными отделениями для всего на свете, мягкое кресло, в котором сидел сам хозяин кабинета, да несколько стульев для посетителей. Дневной свет в комнату впускали три больших окна, а на случай вечера на потолке имелась громоздкого вида люстра, при взгляде на которую хотелось отойти куда-нибудь подальше, чтобы она на тебя не упала. Стену за спиной уполномоченного украшала огромная картина — Сталлион и Гегемон, изображённые в полный рост, неспешно идущие куда-то по нежно-зелёному весеннему лугу. Рэйндропс обратила внимание на кьютимарку Гегемона — на его бедре красовались перо и топор, и у пегаски не было никаких идей, что за особый талант это может означать. Возможно, в молодости он был писателем-дровосеком? Кьютимарка Сталлиона же видна не была, его круп загораживал собой Гегемон.

Кластер заметил, что кобыла смотрит на картину, и сказал:

— Замечательное произведение искусства, не так ли? Только вглядитесь! Товарищ Сталлион и товарищ Гегемон идут, а ведь это очень важно! Это показано движение вперёд, а весна, вы же видите, что здесь именно весна, — это символ обновления! И в то же время эти выдающиеся пони из разных эпох идут бок о бок, прошлое соединяется с настоящим, и всё это устремляется в будущее, реализуя на практике принципы консервативно-прогрессивного мышления. Ай да художник, ай да символизм!

Жеребец мечтательно посмотрел на картину, а затем повернулся к Рэйндропс.

— А знаете, какая кьютимарка у товарища Сталлиона? — спросил он и, не дожидаясь ответа, начал рассказывать: — Многие почему-то стесняются этого факта. Вот, например, и на картине, что здесь висит, метка товарища Сталлиона не видна, и вообще его чаще всего стараются изображать в какой-нибудь длинной одежде, например в шинели, закрывающей бок. Всё дело в том, что кьютимарка товарища Сталлиона — это трубка. Обычная курительная трубка, которую, знаете, набивают табаком. У вас в Эквестрии, я слышал, из таких мыльные пузыри пускают. Так вот, можно подумать, что особый талант товарища Сталлиона — это курение. Знаете, иногда так случается, что пони получает какую-нибудь бестолковую метку, символизирующую или какую-нибудь детскую забаву, или бесполезное развлечение, или вообще на крупе появляется какая-нибудь абстрактная картинка, означающая невесть что. Но в случае товарища Сталлиона всё совершенно не так! Неразумно полагать, что трубка означает лишь курение. Если бы речь шла об обычном пони, тогда бы мы могли предположить нечто подобное, но речь идёт о товарище Сталлионе, поэтому такое суждение совершенно неуместно, мы не можем быть столь поверхностны в истолковании смысла его метки! Совершенно очевидно, что нужно смотреть гораздо глубже, и тогда и только тогда мы начинаем понимать, что данный символ означает вовсе не курение, а сосредоточенность, вдумчивость, погружение в тяжёлые размышления о судьбах отечества и всего мира… И, если хотите, гениальность. Да-да, именно гениальность. Совершенно очевидно, что гениальность — это и есть особый талант товарища Сталлиона.

Уполномоченный замолчал и задумчиво уставился куда-то сквозь Рэйндропс. Пегаска чувствовала себя не очень уютно, потому что совершенно не понимала смысла того, что сейчас происходило. Сидящий перед ней жеребец до сих пор не сказал ничего относящегося к делу, ради которого чиновнику стоило бы вызывать пони к себе в кабинет. Или она сидит здесь исключительно для того, чтобы выслушивать его рассказы о Сталлионе? И ради этого он прервал встречу с другой кобылой? Да и в приёмной несколько пони, очевидно, дожидаются, пока он их примет.

Рэйндропс вежливо кашлянула. Кластер вздрогнул и будто бы вышел из оцепенения.

— Итак, вам, наверное, интересно, почему мы вас поначалу приняли за бухгалтера? — спросил он.

Открылась дверь, и в кабинет вошла всё та же симпатичная кобыла, она несла зажатый во рту поднос с чаем и печеньем. Поставив еду на стол, она улыбнулась, тряхнула затейливо закрученными светло-жёлтыми кудряшками и, двигаясь необычайно грациозно, вышла прочь.

— Угощайтесь, — рассеянно сказал жеребец, пододвинув к Рэйндропс одну из чашек и тарелку с крекерами.

— Вы, кажется, хотели рассказать, почему меня приняли за бухгалтера, — напомнила ему пегаска, прежде чем заняться угощением.

— Да, конечно, — сказал он. — Дело в том, что буквально со дня на день мы действительно ждём из Эквестрии бухгалтера. Не подумайте, что у нас какой-то дефицит квалифицированных работников, вовсе нет. У нас достаточно и рабочих, и пони всех других профессий, в том числе и бухгалтеров. Но вы, должно быть, знаете, насколько прочны наши экономические связи с Эквестрией, и именно ради ещё большего укрепления этих связей мы должны начать переход на новые, общеэквестрийские правила ведения бухгалтерского учёта. До этого у нас действовала своя система, и, надо сказать, весьма успешно действовала, однако требования времени, сами понимаете… Конечно, наше мудрое руководство отстаивало сохранение старых правил, оно вообще борется за сохранение нашего суверенитета, нашей самостоятельности буквально в каждой мелочи, ведь дух селестианства, дух ревизионизма, как известно, кроется в мелочах. Однако наше руководство должно не только уверенно следовать заданной ещё товарищем Сталлионом и единственно верной траектории движения из великого прошлого в не менее, а то и более великое будущее, но и быть достаточно гибким, и эта гибкость как раз и проявилась в принятии решения о переходе на новую систему бухучёта…

«О Селестия, что он несёт?» — подумала Рэйндропс. Вместо простого объяснения, почему её приняли за другую пони, она получила целый поток неудобоваримого красноречия, напоминающего вчерашние словоизлияния Огурчика на перроне. А ведь вчера она подумала про зелёного жеребца, что он кто-то вроде городского сумасшедшего! Но безумие, если это считать безумием, охватило, похоже, весь город, и пегаске казалось, что это заразно и она заговорит так же, как местные жители, если проведёт здесь ещё хотя бы сутки.

Болтовня уполномоченного была до странности утомительной, и только чай с крекерами сдерживал желание пегаски выйти вон из кабинета. Чай был вкусный, почти такой же, какой заваривали в Понивилле, только чуть-чуть чего-то недоставало, но чего именно, Рэйндропс понять никак не могла. От чая пони стало жарко, и она позволила себе расстегнуть свой лёгкий плащик, скрывающий крылья.

— …И для перехода на эту совершенно новую для нас схему учёта нужен соответствующий специалист, — продолжал Кластер, — а где его взять, если не в Эквестрии, где данная новая для нас система действует уже долгое время? Так и было, так сказать, рождено, выстрадано это трудное решение — вызвать соответствующего специалиста из Эквестрии, даже несмотря на то, что этот специалист, само собой, будет являться чуждым элементом и даже, возможно, открытым селестианцем. Требования момента требуют, чтобы мы шли на определённый риск, хотя и в этом главное — не перегнуть палку, то есть не допустить никаких перегибов. Так, например, некоторые товарищи из Экономпромснабсбыта предлагали запросить не одного специалиста, а сразу целую делегацию, так как один пони якобы физически не сможет провести все необходимые мероприятия по внедрению новой системы и обучению наших бухгалтеров новым принципам работы. Это предложение, как можно догадаться, было отвергнуто, так как количество чуждых элементов, разумеется, не должно превышать некого критического уровня…

Уполномоченный заметил, что Рэйндропс его не слушает, и замолчал, совсем по-детски обиженно поджав нижнюю губу.

— Извините, я, кажется, немного заговорился, — сказал он. — Вам, как неспециалисту и чуждому элементу, наши проблемы, временные трудности и несомненные успехи, конечно же, неинтересны.

— Что вы, — сказала Рэйндропс, которой почему-то вдруг стало стыдно, — продолжайте, я вас внимательно слушаю.

— Да, внимательно… — рассеянно произнёс жеребец. — Давайте лучше поговорим непосредственно о делах, связанных с вашим присутствием здесь.

«Ну, наконец-то», — пегаска не смогла сдержать вздох облегчения. Чай и печенье уже закончились, а без них слушать отвлечённую болтовню уполномоченного было невыносимо.

— Итак, вы не бухгалтер, — вздохнул Кластер.

— Нет, не бухгалтер, — подтвердила Рэйндропс.

— И даже дебет с кредитом не сведёте… — грустно произнёс чиновник.

— Нет, не сведу, — снова подтвердила Рэйндропс.

— И вы утверждаете, что прибыли в город, чтобы навестить некую гражданку по имени Шифти Клаудс, которая якобы приходится вам родственницей, а именно тёткой?

— Да.

— Решение о поездке в Сталлионград вы приняли после того, как получили письмо вышеназванной гражданки, в котором она сообщила о своей болезни и попросила приехать?

— Да, так всё и было.

— Вы можете доказать, что Шифти Клаудс вообще существует? — спросил уполномоченный, вдруг сощурив глаза. Из-за сурового и подозрительного взгляда его доброе лицо словно бы смялось и отклеилось, как бумажная маска. — Документы? Семейные фотографии? Хоть что-нибудь?

Рэйндропс ожидала чего угодно, но не такого вопроса. Так вот для чего, надо полагать, была вся эта болтовня и добренькие улыбочки! Чтобы застать её врасплох! Она открыла и закрыла рот, а чиновник неотрывно, с холодным интересом смотрел на неё.

— Так что? Документы на имя этой Шифти Клаудс? Фотографии с ней? — повторил он. — Есть у вас с собой хоть какие-нибудь доказательства, что эта кобыла вообще существует?

— Нет… Ничего такого у меня с собой нет, — ответила Рэйндропс. — Да и для чего я буду везти с собой документы другой пони?

— Ну а фотографии?

— Я что, по-вашему, должна таскать с собой чемодан с семейными альбомами?

— Ладно, — произнёс Кластер как бы примирительно, — будем разбираться. Пока я не могу ничего вам сказать относительно наличия или отсутствия в нашем городе кобылы по имени Шифти Клаудс. Вы только вчера приехали, и вопрос этот встал довольно неожиданно, так что данное дело пока находится в самом что ни на есть зачаточном состоянии, даже ход ему ещё как следует не дан. Сейчас я не могу даже приблизительно сказать, сколько времени займёт разбирательство.

— Что всё это значит? — возмутилась Рэйндропс. — Что, никто не может сходить по указанному в письме адресу и проверить, живёт там моя тётя или нет? Это за полчаса можно сделать!

— О каком письме вы говорите? — спросил жеребец.

— Как о каком? О том, которое мне прислала тётя. Она попросила меня приехать и указала там свой адрес, — сказала пегаска, едва удержавшись от того, чтобы сделать фейсхуф. — Мы же только что об этом говорили!

— Это письмо у вас? — задал вопрос уполномоченный.

— Что? Нет, оно должно быть у вас! — воскликнула Рэйндропс. — Его вчера поздно вечером забрали ваши пони!

— Мои пони? — удивился Кластер. — Вы ошибаетесь, у нас тут не рабовладельческий строй, и никаких «моих пони» у меня нет. Более того, эксплуатация пони у нас запрещена, так что такие высказывания оскорбительны и абсолютно неприемлемы.

— Я имела в виду… Агррр! — Рэйндропс уже теряла терпение. — В общем, вчера ко мне в номер приходили два пони, они сказали, что они из… э-э-э…

— Из Горбезопасности, — подсказал уполномоченный. — Да-да, они действительно должны были вчера к вам зайти. Точно, они ведь и проинформировали меня о том, что вы вовсе не бухгалтер, как я мог забыть! Так они изъяли у вас это письмо?

— Да, — ответила пегаска. — Такой плотный тёмно-серый жеребец, кажется он представился комиссаром Штормом, забрал письмо с собой.

— Забрал или изъял? — уточнил Кластер. — Был ли составлен соответствующий протокол?

— Не знаю, — со вздохом ответила Рэйндропс.

— Вы что-нибудь подписывали? У вас осталась копия протокола об изъятии письма?

— Нет…

— Это всё значительно усложняет, — сказал уполномоченный. — Если письма у вас нет, и никаких документов о нём не осталось, то тогда вообще невозможно официально утверждать, что письмо существует или хотя бы существовало! Вы понимаете, в каком щекотливом положении вы оказались? Теперь любой может утверждать, что в Сталлионград вы прибыли по чистому своеволию, и вам совершенно нечем доказать обратное!

Рэйндропс молча глядела на чиновника, уже не пытаясь ничего понять. Какое-то время они смотрели друг на друга, будто играя в гляделки.

— Я помню адрес тёти, — хрипло сказала Рэйндропс наконец. — Сектор два, строение одиннадцать. Запишите себе где-нибудь.

Она уже приготовилась настаивать, но уполномоченный неожиданно послушался, покорно записал адрес на каком-то клочке бумаге и сунул его в одну из лежавших на столе папок.

— Пошлите кого-нибудь по этому адресу, пусть проверят, живёт ли там Шифти Клаудс, — произнесла пегаска.

— Пожалуйста, не указывайте мне, что делать и как вести дела, — строго сказал жеребец.

На его лице проступило что-то вроде раздражения, но он быстро вернул самообладание и улыбнулся, правда, как показалось Рэйндропс, уже без прежней доброты.

— Вы просто не знаете, как у нас всё тут устроено, — сказал Кластер уже мягче. — Нельзя просто взять и сделать что-то. Всё должно делаться исключительно в полном соответствии с заведённым порядком. Между прочим, адрес, который вы назвали, — это адрес дома, находящегося во Внутреннем Городе, а я уполномочен только по делам Внешнего Города! Из этого, конечно, следует, что я не могу взять и кого-то туда послать, как только что вы имели неосторожность выразиться. Но я, без всякого сомнения, пошлю соответствующие запросы во все необходимые инстанции, так что за судьбу вашего дела вы можете не беспокоиться.

Он достал ещё один клочок бумаги и спросил:

— Шифти Клаудс — это её полное имя?

— Да, — ответила Рэйндропс.

— Её год рождения?

— Эм… Кажется, девятьсот сорок девятый…

— Девятьсот сорок девятый по-Эквестрийски… — задумчиво произнёс уполномоченный. — Какой это будет по нашему летоисчислению?.. Ладно, пока так запишем. Её кьютимарка?

— Флюгер. Красный флюгер.

— Хм… Флюгер? Её особый талант — конформизм?

— Нет, ничего такого, просто она метеоролог по профессии, — ответила Рэйндропс, которой почему-то показалось, что слово «конформизм» обозначает что-то неприличное.

— Что ж, спасибо, этого достаточно, — сказал жеребец, сделав какие-то пометки на своём клочке бумаги. — Но всё же очень жаль, что у вас больше нет того письма, которое вы якобы от неё получили, — он сделал ударение на слово «якобы».

— Что значит «якобы»? — возмутилась Рэйндропс. — Я его получила.

— Но, я так понимаю, доказать этот факт вы уже ничем не сможете, — сказал уполномоченный. — Я, конечно, поспрашиваю в отделах Горбезопасности про это письмо, но если они что-то изъяли неофициально, без протокола, то… Сами, наверное, понимаете, дело это гиблое. Или, может быть, у вас есть другие письма от Шифти Клаудс?

— Да, другие письма есть, но я не стала их брать с собой. Они остались у меня дома, в Понивилле.

— Этот факт достоин сожаления, — произнёс чиновник. — Что ж, я думаю, это всё. Вы свободны, можете идти. Если в вашем деле будет какое-нибудь значимое продвижение, мы вам в обязательном порядке сообщим, — торопливо добавил он, словно спеша поскорее закончить эту встречу.

Рэйндропс вздохнула с облегчением и уже хотела встать, но вовремя вспомнила о кое-чем важном.

— Подождите, — сказала она, — ваша э-э-э… помощница выдернула меня сюда прямо из Распредбюро и пообещала, что мне выдадут жетоны без очереди.

— Мда… — Кластер шлёпнул губами. — Ну, раз Звёздочка пообещала…

Он снял трубку с белого телефонного аппарата и сказал:

— Звёздочка, зайдите ко мне, пожалуйста.

Почти в эту же секунду, будто она караулила у самой двери, вошла симпатичная кобыла и, поправив жёлтые кудри, встала посреди кабинета, во взгляде её читалась решимость исполнить любой каприз начальника.

— Товарищ Рэйндропс, у вас что там, справка? — спросил у пегаски уполномоченный.

— Да, — ответила та и достала свёрнутую бумагу.

— Отдайте это товарищу Звёздочке, — сказал жеребец и, повернувшись к своей помощнице, добавил: — Звёздочка, вам спецзадание. Сходите в Распредбюро и получите жетоны для товарища Рэйндропс.

— Все получать? — спросила симпатичная кобыла.

— А сколько там?

— По курсу один к одному получается двести жетонов, — сказала Звёздочка.

— Сразу двести это как-то много, — сказал уполномоченный, — успеет ли она за месяц столько потратить?

— За месяц?! — воскликнула Рэйндропс. — Вы что, собираетесь продержать меня здесь месяц?

— Успокойтесь, — произнёс Кластер. — Никто вас держать здесь не собирается. Сколько продлится разбирательство по вашему делу, я не знаю и знать не могу, но вас, разумеется, никто нигде не держит. Здесь же дело совершенно в другом: каждый месяц Горснаб выпускает новые жетоны, а старые, просроченные становятся недействительными. Вам, кстати, повезло: сегодня как раз первый день месяца, так что ваши жетоны будут действительны максимальное количество времени.

— Так сколько получать? — спросила Звёздочка.

— Получите пока пятьдесят, это будет в самый раз. Сделаете пометку в справке, чтоб потом, если что, можно было получить остальное, они там знают, — сказал уполномоченный. — Вы, товарищ Рэйндропс, идите вместе с товарищем Звёздочкой. Мы с вами уже закончили.

Пегаска поднялась с кресла и внезапно вспомнила об ещё одной важной проблеме, которая каким-то образом совершенно вылетела у неё из головы.

— Постойте, я хотела ещё кое-что спросить… — сказала Рэйндропс. — Вы не знаете, где я могу снять скобы с крыльев? Кажется, для этого нужно к какому-то инструктору или инспектору…

— Да-да, к лётному инспектору из Комиссии по магии и полётам, — закивал жеребец. — Звёздочка, вы не знаете, где он сейчас?

— Так он же умер, — спокойно отозвалась симпатичная кобыла.

— Как умер? Когда? При каких обстоятельствах? — всполошился уполномоченный.

— Полгода назад, зимой, — ответила Звёздочка. — Угарным газом задохнулся, вместе со всей своей семьёй. Дымоход у них испортился.

— Видите, какое у нас несчастье, — покачал головой чиновник. — Надо же, полгода назад! И почему же нового до сих пор не назначили?

— Так вы же и должны были его назначить, — ответила помощница.

— А, ну да, ну да, — покивал Кластер. — Но ведь из Внутреннего Города указаний на этот счёт не поступало, не буду же я тут каким-то своеволием заниматься! А если подумать, то это и правильно, что не назначили: зачем нам лётный инспектор, если у нас в городе почти нет пегасов? Нет потребности в инспекторе — нет и инспектора, правильно? Как там говорится, от каждого по возможностям, каждому по потребностям! Золотые слова!

— Но мне нужен этот инспектор, я хочу снять с крыльев эти штуки! — возразила Рэйндропс.

— Да-а, — озадаченно протянул уполномоченный, — похоже, что потребность в инспекторе всё же возникла. Что ж, я думаю, данную проблему мы обязательно решим. Вы приходите ко мне на приём где-нибудь через неделю, а лучше через две. Мы совместно с моими референтами этот вопрос как следует проработаем и посмотрим, что можно сделать. И ещё, когда пойдёте на приём, не забывайте, что у нас тут действует предварительная запись.

Пегаска хотела сказать что-то ещё, но тут Кластер встал, подошёл к ней и крепко потряс её копыто.

— Ну, товарищ Рэйндропс, до встречи! — сказал он. — Был премного рад знакомству! Всегда, знаете ли, приятно поговорить с новым пони, особенно если это действительно новый пони.

— Там, в приёмной… — начала было Звёздочка.

— Нет! — резко прервал её уполномоченный, возвращаясь на своё место за столом. — Никого не принимаю, у меня перерыв!

После этих слов он откинулся в кресле и тут же захрапел, прямо на глазах удивлённой Рэйндропс.

— Пойдёмте, — сказала пегаске Звёздочка, брезгливо глянув на уснувшего начальника.

Они вышли из кабинета, и Рэйндропс заметила, что народу в приёмной прибавилось. Теперь сидячих мест на всех ожидающих не хватало, и некоторые из них были вынуждены стоять, сжимая в зубах папки с документами. Пони просительно смотрели на помощницу уполномоченного и даже тянули к ней копыта.

— Не принимает! — холодно сказала Звёздочка, и пони сразу отпрянули от неё, опустили копыта и головы, будто увянув, как уже отжившие цветы.

Рэйндропс отвернулась. В развернувшейся здесь сцене было что-то невыносимо унизительное, причём не только для собравшихся в приёмной просителей, но и как будто бы для всех пони вообще. По крайней мере, именно это почувствовала пегаска.

Они спустились на лифте обратно на второй этаж и, пройдя каким-то окольным путём, оказались внутри Распредбюро, не в заполненном толпой коридоре, а по другую сторону окошка. Звёздочка перекинулась парой слов с работающими здесь пони, и толстая красная кобыла с высокой причёской сделала отметку в справке, а затем отсчитала Рэйндропс пятьдесят жетонов. Жетоны оказались квадратными кусочками светло-коричневой зернистой бумаги, похожей на тонкий картон. На одной из сторон каждого квадратика синей краской было напечатано:

«Жетон ГС
1 ст. ед.
07 мес. 111 г.»

— Я их как-то по-другому представляла, — сказала Рэйндропс, растерянно глядя на выданные ей бумажки. — Думала, они больше похожи на наши монеты…

— Ишь ты, монеты ей подавай! — возмутилась одна из сотрудниц Распредбюро.

— Монеты — это пережиток буржуазного прошлого! — подхватила другая, серая кобыла в очках с толстыми линзами.

— Эт чо, каждый месяц монеты чеканить?! Матерьяла не напасёсси! — крикнула третья, самая матёрая и горластая из всех.

— Ещё чего! Бумаги-то и то дефицит! — вставила четвёртая. — А она — монеты!

— Ты бы лучше молчала, про дефицит-то!

— А я что, а я ничего!

— Вот тебе и ничего!

Возмущение волной распространилось по всему здешнему коллективу, как пожар по лесу в сухую погоду. Рэйндропс спрятала справку с отметкой за пазуху, наспех рассовала по карманам плаща жетоны и, медленно пятясь, ретировалась из Распредбюро, а пони, казалось, и не заметили её ухода, галдя и переругиваясь между собой. Едва оказавшись вне поля их зрения, пегаска бросилась прочь, прочь от духоты тесных коридоров, прочь из Дома Управления, вниз по лестнице, через вестибюль, скорее, скорее на свежий воздух…

IV. Музей

Воздух на улице оказался не таким уж и свежим. В нём появился не слишком сильный, но довольно отчётливый запах гари, словно к уже привычному нездоровому туману добавился дым от какого-то далёкого пожарища. Кобыла с детской коляской, которую Рэйндропс видела утром, почему-то всё ещё была здесь. Она отошла от коляски на несколько метров, но, когда жёлтая пони показалась в дверях Дома Управления, быстро подскочила к оставленному малышу и стала нервно дёргать коляску туда-сюда.

Чихнув от щекочущей ноздри гари, Рэйндропс направилась к гостинице. Теперь, когда у неё есть жетоны, ей определённо стоило посетить местное «предприятие питания», ведь крекера и чая было явно недостаточно для появления настоящей сытости. А там можно будет и обдумать создавшееся положение, и составить какой-нибудь план дальнейших действий.

Рэйндропс вошла в вестибюль гостиницы и увидела у стойки знакомого зелёного жеребца. Огурчик был в том же помятом костюме, что и вчера, хотя галстук его был повязан более подобающим образом. Жеребец о чём-то говорил с сидящей за стойкой кобылой, но услышав скрип входной двери и стук копыт, повернулся к вошедшей пегаске.

— О, вот и вы, товарищ Рэйндропс! — сказал он с чересчур широкой улыбкой. — Я вас тут как раз жду. Вы же, конечно, не думали, что моя общественная помощь ограничится тем, что было вчера? Я вам вот что скажу: ваше, товарищ Рэйндропс, просвещение — это не только важно, но и очень интересно, потому что далеко не каждый день нам, Сталлионградцам, удаётся показать все преимущества нашего народного строя кому-то совершенно постороннему, чуждому, так сказать, элементу. Мы-то уже, знаете, попривыкли, и все плоды дружного коллективного труда принимаются нами как должное…

При виде зелёного жеребца Рэйндропс испытала смешанные чувства. Она почему-то никак не ожидала увидеть его снова и думала о нём лишь в прошедшем времени. Когда Огурчик вчера покинул гостиницу, пегаске показалось, что он уже не вернётся, и она не сильно об этом жалела: первое отрицательное впечатление, которое этот жеребец произвёл ещё на перроне, так и не изгладилось до конца. С другой стороны, Рэйндропс понимала, что Огурчик, возможно, вовсе и не плохой пони, более того, он с самого начала пытался ей помочь, хоть подчас и вёл себя довольно странно. Пегаска по-прежнему почти ничего не знала о Сталлионграде, а те отрывочные сведения, которые у неё были, лишь всё запутывали, так что иметь личного помощника и проводника было бы совсем неплохо. Но этот помощник сам мог оказаться проблемой: никто и не думал скрывать, что он приставлен к Рэйндропс не только для того, чтобы помогать, но и для того, чтобы «присматривать» за ней («за чуждыми элементами глаз да глаз нужен»). И каковы его личные мотивы в этом деле? Он выполняет приказ? Ему за это платят? Может быть, она просто ему симпатична? Да, только таскающегося за ней влюблённого и не доставало…

— …Итак, какие планы у вас имеются на сегодня, товарищ Рэйндропс? — закончил вопросом свою многословную речь Огурчик.

Рэйндропс задумалась и не ожидала, что ей дадут слово, поэтому на несколько мгновений в вестибюле гостиницы повисла тишина.

— Ну… прежде всего я бы хотела перекусить, — ответила наконец пегаска.

— О, это совсем не проблема! — сказал Огурчик. — Особенно теперь, когда у вас есть жетоны. Я слышал, вы только что из Распредбюро.

Он подвёл её к двустворчатой стеклянной двери предпита. Как только она открылась, Рэйндропс почувствовала приятный запах свежего сена и ещё чего-то вкусного. Приглушённое бормотание, которое было слышно ещё в вестибюле, теперь превратилось в хорошо различимый голос жеребца.

— …На прошедшей прямо в производственном цеху задушевной деловой беседе рабочие выразили полную поддержку внутренней и внешней политики ЦК Союза Трудящихся и Горсовета, — говорил голос. — Старший оператор оборудования товарищ Чуб выразил товарищу Гегемону сердечную благодарность за посещение их коллектива и пообещал, что работники Машиностроительного завода сделают всё возможное для выполнения и перевыполнения плана, а также для скорейшего ввода в строй цеха номер девять с его новейшим оборудованием. В непростой международной обстановке рабочие видят свою обязанность в планомерной и постоянной поддержке курса сталлионградского руководства…

Рэйндропс удивлённо оглядывала почти пустой обеденный зал предпита в поисках источника голоса.

— Это радио, — улыбнулся Огурчик, указывая копытом на стоявшую у стены небольшую тумбочку с парой переключателей и решётчатой передней стенкой. — Голос диктора передаётся прямо по воздуху или по проводам, и весь город узнаёт последние новости. Вот что значит технология!

Они выбрали себе столик и не без удобства расположились на мягких стульях. Кроме пегаски и её спутника в предпите был только один посетитель — жеребец в чёрном костюме, сидевший в другом конце зала и что-то сосредоточенно уплетавший. Сам зал был достаточно просторный и по виду во всём напоминал вестибюль гостиницы, отличаясь от последнего лишь тем, что вместо стойки регистрации здесь были рядами расставлены небольшие квадратные столики, покрытые белыми скатертями. Меню нигде не было, официанты куда-то скрылись, а двери, предположительно ведущие на кухню, были прикрыты, но, впрочем, доносившиеся оттуда запахи весьма обнадёживали.

Пегаска продолжала удивлённо прислушиваться к голосу жеребца, звучащему, как сказал Огурчик, по радио. Сама идея этого изобретения пришлась Рэйндропс по нраву, и она даже ощутила лёгкую досаду от того, что в Эквестрии такая полезная вещь не используется. Пони представила, как было бы хорошо послушать тёплым понивилльским вечером какую-нибудь интересную передачу, а ведь таким образом наверняка можно передавать не только голос, но и музыку! И даже граммофонных пластинок можно не покупать! Но если само радио Рэйндропс очень понравилось, то передача, которая была сейчас в эфире, — нет. Какой-то жеребец скучным тоном рассказывал о заводах, цехах, рабочих и их трудовых успехах. Потом он перешёл к состоявшемуся вчера заседанию Горсовета и начал цитировать речь товарища Гегемона, произнесённую на этом заседании и посвящённую подготовке ко Дню Города — видимо, это был какой-то большой местный праздник.

— А музыка по радио звучит? — спросила пегаска.

— Звучит, и довольно часто, — с гордостью ответил Огурчик. — И Гимн Сталлионграда, и «Трудовой марш», и многое другое. И эстрадные песни, конечно. У нас, знаете ли, есть целых два радиоканала — первый и второй. Первый канал вещает и по проводному радио, и по воздуху, то есть при помощи открытых нашими учёными особых волн, а второй — только по воздуху. По первому больше всяких разговоров, а по второму — музыки.

— Это мы сейчас первый канал слушаем? — Рэйндропс покосилась на радиоприёмник, по-прежнему извергающий тяжёлые тезисы речи товарища Гегемона. Слова звучали так, словно они были о подготовке к решающей битве, а вовсе не к празднику.

— Он самый, — подтвердил зелёный жеребец.

— А можно второй канал включить? — спросила пегаска. — Может быть, там музыка.

— Не получится, — ответил Огурчик. — Во-первых, радио тут, как я погляжу, проводное, то есть одноканальное, а во-вторых — не положено. Да вы послушайте, что там говорят, вам для увеличения сознательности это как раз полезно.

Диктор тем временем уже закончил цитировать речь товарища Гегемона и объявил, что слово предоставляется политическому и международному обозревателю, товарищу Визгуну.

— Благодарю вас, коллега. Добрый день, товарищи радиослушатели, — сказал уже другой голос. — Очередные лицемерные речи о дружбе и мире звучат в роскошных залах кантерлотского дворца. Примечательно, что прямо под эти самые речи принцесса Селестия собственным копытом подписала указ об увеличении численности своей гвардии! Попутно, конечно же, нагнетается беспрецедентная антисталлионградская истерия, чтобы уж ни у кого не осталось сомнений, против кого именно направлено остриё этой поднимающей голову военщины. Активизировались, кстати говоря, и селестианские подпевалы у границ Сталлионградской Автономии, теперь уже никто и не скрывает, что Эквестрия выстраивает вокруг нашего города так называемый «санитарный кордон»…

Рэйндропс слушала, открыв рот и не веря своим ушам. Ей никогда не приходило в голову, что кто-то может отзываться о принцессе Селестии и её правлении таким образом. А товарищ Визгун всё продолжал: «лицемерные речи», «антисталлионградская истерия», «военщина», «подпевалы», «валютные спекуляции», «экономическая блокада», «селестианская оккупация», «стремление подорвать самостоятельность Сталлионграда»… Каждая фраза тяжело и обвиняюще падала вниз, клеймя эквестрийскую власть.

— Вот оно — лицо пони, которая впервые в жизни слышит чистую, свободную от селестианских искажений правду! — торжественно продекламировал Огурчик, заметив растерянность пегаски.

Рэйндропс, конечно, ещё вчера поняла, что принцессу Селестию в Сталлионграде не очень любят, но тогда это её не шокировало. В конце концов, все пони никогда не бывают довольны абсолютно всем, и в самой Эквестрии можно натолкнуться на граждан, негромко ворчащих в сторону кантерлотского дворца. Но таких речей, да ещё и произносимых во всеуслышание, вполне официально, разносящихся с помощью радио по всему городу, Рэйндропс никак не ожидала. В груди поднималось негодование, желание возразить и защитить честь принцессы, но пегаска быстро поняла, что это бесполезно. Голос по радио говорил с невероятной убеждённостью, а Огурчик, сидевший напротив Рэйндропс, радостно внимал ему и, судя по виду, верил каждому слову. И ведь это наверняка далеко не первая такая передача! Может быть, сталлионградцы слышат такое каждый день! Неужели самой принцессе Селестии об этом ничего неизвестно? А если известно, то почему она допускает подобные оскорбления? Ведь Сталлионград — это часть Эквестрии, пусть даже и с самой широкой автономией, пусть даже всего лишь формально, но часть! Хорошо, сталлионградцы не подчиняются принцессе напрямую и вольны устанавливать на своей земле любые безумные порядки, которые им нравятся, но это уже просто какое-то неуважение!

Пегаска попыталась хотя бы в уме, хотя бы самой себе доказать, что по радио звучит откровенная ложь. Ну, предположим, что подписать указ об увеличении численности гвардии принцесса действительно могла (почему бы и нет?), но о какой-то «антисталлионградской истерии» Рэйндропс ни разу не слышала. Да, про этот город всегда ходили всякие слухи, но разговор о нём заходил вообще достаточно редко, и большинство пони, в Понивилле например, даже толком не знали, где Сталлионград находится, и никакого зла его жителям не желали. Впрочем, возможно, что эта «антисталлионградская истерия» процветает где-нибудь среди кантерлотской знати, об этом Рэйндропс сказать ничего не могла, потому что была обычной погодной пони и в таких кругах никогда не вращалась. Но дело тут было даже не в том, что говорил диктор, а в том, как он говорил: любой факт он поворачивал против принцессы Селестии и её страны.

— Кстати, — произнёс Огурчик, перегнувшись к пегаске через стол и заговорщицки понизив голос, — если вы, товарищ Рэйндропс, как-то связаны с эквестрийской стороной, то передайте, пожалуйста, своей военщине, что она может сюда и не соваться. У нас, знаете ли, козырь в рукаве имеется. Если необходимость появится, мы можем весь Кантерлот в пепел превратить!

— Нет. Я ни с кем не связана, — быстро ответила жёлтая кобыла.

Пегаске стало страшновато. Сталлионград был явно враждебен по отношению ко всему эквестрийскому, а она, Рэйндропс, приехала почти из самого сердца Эквестрии, и один этот факт давал местным жителям основания относиться к ней с предубеждением, а если её ещё будут считать за шпионку… Учитывая, как радио капает сталлионградцам на мозги, остаётся только удивляться, что на пегаску ещё не напала разъярённая толпа. Пони вдруг вспомнила холодные глаза комиссара Горбезопасности, и её передёрнуло.

Время шло, но обслуживать Рэйндропс и Огурчика никто не спешил. Евший в другом конце зала жеребец в чёрном костюме закончил работать челюстями, вытер рот салфеткой, поднялся и вышел прочь из предпита, ничем не заплатив и оставив грязную посуду на столе. Видимо, он был из Внутреннего Города и питание ему полагалось бесплатное. Спустя минуту в зале появилась официантка в белом фартуке, чтобы убрать оставленную жеребцом грязную посуду. На ожидающих обслуживания пони она внимания не обращала, и Рэйндропс попыталась позвать её, но та лишь мельком глянула через плечо, демонстративно отвернулась и скрылась в кухне, унеся с собой грязные тарелки.

— …Но не вызывает сомнений, что солдаты нашей доблестной Горобороны способны отразить любое поползновение противника, так что все милитаристские усилия этих бешеных собак кантерлотских заправил абсолютно тщетны! — закончил свою речь политический и международный обозреватель. После этого радио разразилось бодрой музыкой, призванной вызвать к жизни возвышенные патриотические чувства сталлионградцев.

— Что-то к нам никто не подходит, — вздохнул Огурчик. — Но ничего страшного, подождём.

— А вы будете что-нибудь заказывать? — спросила зелёного жеребца Рэйндропс. Она была рада вернуться к подчёркнуто невинным и бытовым вопросам, отодвинув в сторону любые мысли и разговоры о политике.

— Я? Заказывать? — удивился Огурчик. — Нет, что вы, это гостиничный предпит, а я в гостинице не живу, мне тут питаться и не положено, даже за жетоны. Я просто с вами хотел тут посидеть, меня, вообще-то, сюда бы и не пустили, но у меня вот что есть, — он вынул из кармана какую-то бумажку и показал её кобыле. — Это гостевой пропуск на сегодня. Я могу даже к вам в номер подняться.

«Ну уж нет», — подумала Рэйндропс. Ей хотелось сохранить какое-то личное пространство, свободное от всяких Огурчиков и прочих непонятных пони. Хватит и того, что туда в любой удобный им момент могут заявиться комиссары из Горбезопасности.

— Знаете, я, наверное, лучше пойду, — сказал зелёный жеребец, немного поёрзав на стуле. — Это, по-видимому, из-за меня вас не обслуживают. Раз мне питаться не положено, то они и не подходят…

Он вышел, и пегаска осталась одна, но это ничем не помогло. Обслуживать её по-прежнему никто не собирался. Бодрая музыка по радио уже отзвучала, и теперь передавали информацию о погоде. Это называлось «Прогноз погоды», и это действительно был прогноз, а не расписание, то есть метеослужба не была точно ни в чём уверена, и выступавший по радио пони говорил о предстоящих атмосферных явлениях, используя слова «возможно» и «вероятно». Из-за этого Рэйндропс ещё больше утвердилась в мысли, что никакой погодной команды в Сталлионграде нет.

Мимо прошла пони в белом поварском колпаке, даже не взглянув на пегаску.

— Товарищ! — окликнула её Рэйндропс, решив использовать принятое здесь обращение, но та не остановилась. Тогда пегаска вылезла из-за стола и догнала кобылу в колпаке у самых дверей кухни. — Постойте! Я бы хотела…

— У нас перерыв! — рявкнула та.

— А когда… — начала Рэйндропс, но пони в колпаке уже ушла на кухню и захлопнула за собой дверь. Должно быть, это означало «никогда».

Пегаска некоторое время стояла на месте, глядя на захлопнувшиеся перед ней деревянные створки. А потом повернулась и пошла прочь из этого предпита, где явно не подозревали, что есть такая вещь, как культура обслуживания. Она миновала стеклянные двери и увидела Огурчика, который никуда не ушёл, а ждал её в вестибюле.

— Ну как? — спросил он.

— Отказались меня обслуживать, — пожаловалась Рэйндропс. — Сказали, что у них перерыв.

— Чего это они? Перерыв-то в предпитах с двух до трёх, а сейчас только двенадцать, — озабоченно сказал Огурчик.

— Это они на вас из-за пирога обиделись, — сказала кобыла, сидевшая за стойкой регистрации, — от которого вы вчера отказались.

— А, это… — вспомнила вчерашний эпизод Рэйндропс. — Пирог был совершенно горелым, так что это я должна обижаться. И почему вы сразу не сказали, что они, видите ли, обиделись? Мне бы не пришлось столько ждать.

Кобыла в ответ только пожала плечами, как бы говоря: «А разве я была обязана?»

— Тут есть другой предпит, неподалёку, — сказал Огурчик. — Он, скажу я вам, более… э-э-э… простонародный, но вам для увеличения сознательности как раз полезно быть поближе к массе.

Пегаска отказываться не стала. Они покинули вестибюль и пошли по улице, на которой стояла гостиница, но не в сторону Внутреннего Города, а в противоположном направлении. Запах гари никуда не исчез, но будто бы смягчился и уже не так раздражал обоняние пегаски: возможно, он стал слабее или пони просто принюхалась.

Буквально через квартал Рэйндропс и Огурчик остановились перед трёхэтажным домом, который отличался от других особым устройством первого этажа. Здесь были широкие двери с каменным крыльцом и большие, почти в понячий рост, окна, сильно выделявшиеся среди своих обычных квадратных собратьев. Над дверями висела вывеска: «Предпит “Лебёдушка”». Внутри «Лебёдушка» сильно отличалась от гостиничной «Клюковки». Стены здесь были не отделаны под камень, а просто покрашены бежевой краской, столы были пластмассовые и без скатертей, вместо официантов тут действовало самообслуживание: у дальней стены стоял длинный прилавок, вдоль которого двигалась небольшая очередь пони с жестяными подносами.

Рэйндропс и Огурчик встали у правого конца прилавка, взяв себе по подносу. Очередь продвигалась быстро, без всяких задержек. Пегаске попалось на глаза короткое меню предпита, которое было напечатано на листе бумаги, приколотом кнопками к стене:

«Уважаемые товарищи! Сегодня в обеденный набор входят:
— Похлёбка травяная “Муравушка”,
— Сено тушёное “Народное”,
— Напиток со вкусом клюквы “Сталлионградский”, вода минеральная негазированная “Кристальная” (на выбор).
Цена одного набора — 1 ст. ед.»

Надпись «1 ст. ед.» Рэйндропс показалась знакомой, и пони быстро вспомнила, что такое сокращение напечатано на каждом жетоне, выданном ей в Распредбюро. Из этого следовало, что за обед нужно заплатить один жетон, но было непонятно, что именно означает «ст. ед.», и пегаска спросила об этом у Огурчика.

— Это означает «стоимостная единица», — ответил жеребец.

Услышав этот разговор, другие пони из очереди стали коситься на кобылу, которая не знала очевидных вещей. Одна сталлионградка и вовсе стала разглядывать Рэйндропс в упор, отчего той стало неуютно, и больше вопросов она не задавала.

Наконец подошла очередь. За прилавком, среди огромных металлических баков с едой, орудовали две кобылы-буфетчицы в не очень чистых халатах, когда-то бывших белыми. Одна из них проворно поставила на поднос пегаски две пластмассовых тарелки — с похлёбкой и с тушёным сеном, а вторая хриплым голосом спросила:

— Пить?

— Что? — не поняла Рэйндропс.

— Что, я вас спрашиваю, пить будете? — раздражённо объяснила кобыла. — Напиток или воду?

— Воду… — ответила Рэйндропс. Напиток она на всякий случай брать не стала: её смущало, что он был не из клюквы, а «со вкусом клюквы».

— Жетон! — строго сказала кобыла, со стуком поставив на поднос наполненную водой пластмассовую кружку.

Рэйндропс полезла в карман и вытащила один из бумажных квадратиков. Буфетчица выхватила его и наколола на торчащий из прилавка штырёк, на котором была уже целая стопка таких же бумажек. Огурчик, в отличие от пегаски, выбрал напиток со вкусом клюквы, оказавшийся чуть розоватой (видимо, многократно разбавленной) жидкостью, и тоже заплатил один жетон.

«Каждый платит за себя», — подумала Рэйндропс и удивилась своей мысли. Ей почему-то вспомнились все свидания с жеребцами, на которые она ходила. Большинство из них закончились ничем, и даже наиболее удачные так и не стали началом долгих отношений. Неудивительно: в Понивилле мало жеребчиков и они могут позволить себе выбирать. Совсем другое дело — здесь… Так, стоп! Здесь она не на свидании. Пегаска выкинула из головы ненужные мысли и вместе с Огурчиком отправилась на поиски свободного столика, зажав в зубах поднос. Столик нашёлся в самом углу обеденного зала и был шатающимся, с уже подсыхающей кляксой чего-то коричневого на крышке, но выбирать не приходилось.

Похлёбка «Муравушка» представляла собой почти прозрачную жидкость с несколькими плавающими в ней былинками. Никаких столовых приборов нигде не было, и, оглядевшись по сторонам, Рэйндропс убедилась, что похлёбку здесь просто пьют через край миски, а сено едят прямо с тарелки. Какие-нибудь кантерлотские снобы, конечно, наморщили бы нос, но пегаску это обстоятельство не смутило, и она отхлебнула «Муравушку» из тарелки. На языке оказалась чуть тёплая, почти остывшая жидкость с не очень приятным, но, впрочем, терпимым привкусом. Стараясь не концентрироваться на вкусе, пегаска быстро, в несколько глотков, опустошила свою миску с первым блюдом и перешла ко второму. Тушёное сено «Народное» оказалось мягкой, влажной массой, и если похлёбка была ещё хотя бы чуть тёплой, то второе блюдо уже совершенно остыло. Рэйндропс подумала, что фотографию этого кушанья смело можно поместить в словаре, как графическое определение слова «неаппетитный». Запах также был соответствующий, но пегаска всё же решила дать этому шедевру местного кулинарного искусства шанс. На вкус влажная масса была не такой отвратительной, как на вид, но всё же достаточно противной, чтобы Рэйндропс чуть не вернула её обратно вместе с похлёбкой «Муравушка» и съеденными в кабинете уполномоченного крекерами. Кое-как удержав всё в себе, Рэйндропс отодвинула тарелку и взяла стакан с минеральной водой.

— Сегодня как-то бедновато, — произнёс Огурчик. — Даже салата нету. А жетон за обед отдай!

Зелёный жеребец уже управился с первым и вторым и теперь не спеша потягивал свой розоватый напиток из пластмассовой кружки.

— Вот на заводах, говорят, в тамошних предпитах питание усиленное, — сказал он, мечтательно закатив глаза. — И салат, и кисель дают, и молоко, и сметану. Но оно и понятно, там тяжёлое производство, и рабочие должны питаться соответствующим образом. И жетоны там отдавать не нужно, только удостоверение Промтрудсоюза показываешь — и всё.

— То есть они там едят бесплатно? — спросила Рэйндропс.

— А то! — воскликнул зелёный жеребец. — Руководство наше о народе заботится, тем более о народе трудовом. И питанием вот обеспечивают. Да что там питанием! Жильём бесплатным даже! Комнаты дают! Квартиры! И это всё не считая того, что жетоны за работу платят по повышенным ставкам. Путёвки оздоровительные в санатории предоставляют, и для детей рабочих в летние лагеря. Каждому по потребностям! Вот что значит на заводе работать!

«Что ж, — подумала пегаска, — если всё это правда, то, может быть, кому-то и хорошо живётся в этом странном городе».

Она сделала глоток минеральной воды. Вода оказалась обычной, если не считать еле заметного привкуса, который при большом воображении мог сойти за «минеральность».

— А вы сами, Огурчик, где работаете? — спросила Рэйндропс.

— Не Огурчик, а товарищ Огурчик, пожалуйста, — попросил жеребец. — Не поймите неправильно, мне-то всё равно, хоть горшком назовите, как говорится, но у других пони может возникнуть впечатление, что мы очень близки… — Он оглянулся на кобыл, сидевших за ближайшим столиком.

«Ого!..» — подумала Рэйндропс и попыталась вспомнить, называла ли она ещё кого-нибудь в этом городе просто по имени, без приставки «товарищ».

— Хорошо, товарищ Огурчик, я поняла, — быстро сказала она.

— Что касается вашего вопроса, товарищ Рэйндропс, то я работаю общественным активистом, — произнёс Огурчик. Он, кажется, хотел сказать это с гордостью, но что-то ему не позволило, и получилось как-то совсем наоборот. Жеребец опустил глаза, сделав вид, что ему очень интересна клякса на крышке стола.

— Кем? — не поняла пегаска.

— Общественным активистом, — повторил Огурчик, ещё больше смутившись. — На освобождённой, так сказать, основе. Я, значит, организую или, вернее, принимаю активное участие в организации тёмных народных масс… То есть, прошу прощения, уже не совсем тёмных, а вполне себе светлых, ведь проведена и до сих пор проводится огромная многолетняя работа… И мы, низовые активисты, и специалисты из Внутреннего Города… Мы организуем массу, проводим мероприятия, двигаемся в соответствии с генеральной линией Союза Трудящихся и Горсовета… Вот так, в общем.

— Ясно, — сказала Рэйндропс, хотя на самом деле ничего не поняла.

Она глянула в сторону своей тарелки с тушёным сеном и отодвинула её ещё подальше. Оставалось только удивляться, как местные пони могут это есть.

— Вам в Распредбюро что-нибудь объяснили насчёт нашей жетонной системы? — поспешил переменить тему зелёный жеребец.

— Нет, — ответила пегаска.

В Распредбюро ей действительно ничего не объяснили, если не считать криков о том, что монеты — это, оказывается, пережиток прошлого, причём не простого, а буржуазного.

— Что ж, тогда я, как ваш общественный помощник, могу вам рассказать, — произнёс Огурчик. — Знаете ли вы, например, что каждый месяц выпускаются новые жетоны, а старые становятся недействительными?

— Да, товарищ… э-э-э… уполномоченный, кажется, что-то говорил мне об этом, — сказала Рэйндропс.

— О, вы разговаривали с товарищем Кластером? — удивился Огурчик.

— Ну… да.

— Везёт вам, — вздохнул жеребец. — Я уже где-то месяц не могу пробиться к нему на приём по одному вопросу…

Перед внутренним взором Рэйндропс живо предстал уполномоченный, развалившийся в кресле и храпящий, в то время как в приёмной томились в ожидании посетители. И, очевидно, ожидание в приёмной — это лишь малая часть неудобств, завершающий этап бюрократической полосы препятствий, через которую вынуждены проходить пони, желающие посетить тот кабинет.

— Но не будем отвлекаться, — продолжил Огурчик. — О чём мы? Ах да, о жетонной системе, конечно же. Товарищ уполномоченный абсолютно прав, каждый месяц Горснаб выпускает новые жетоны, а старые после этого можно просто выбросить. Неплохо придумано, да? А заметили ли вы, что предпитчица за прилавком насаживает жетоны на штырь, прокалывает их? Думаете, это она просто так? А вот и нет! Это порядок такой! Это называется «гасить жетоны». Если в жетоне есть дырка, это значит, что его уже использовали, а уж повторное использование, будьте уверены, не допускается. И куда же, спросите вы, девают эти дырявые жетоны? Тут тоже всё рационально: их перерабатывают на бумажной фабрике, чтобы в следующие месяцы выпустить уже новые! — торжественно закончил он.

— Подождите, — сказала Рэйндропс, честно пытавшаяся уследить за мыслью Огурчика, — зачем всё это нужно? В смысле, зачем перерабатывать старые жетоны, чтобы выпустить новые? Почему бы просто не оставить старые и не сделать что-то вроде… — она покрутила копытом в воздухе, подыскивая нужные слова, — …денежного обращения?

— Вы, сдаётся мне, просто не понимаете, что такое жетоны, — сказал Огурчик. — Вы думаете, что это что-то вроде денег, а это между тем совершенно не так. Жетоны — это жетоны, а деньги — это уж деньги. Деньги — это пережиток буржуазного прошлого, а жетоны — нет, так что разница очевидна. Деньги-то можно накопить из буржуазных побуждений, а жетоны-то не скопишь, раз они каждый месяц новые.

К их столику подошла пожилая пони в грязном халате и с тряпкой.

— У нас тут предприятье питанья, а не предприятье разговоров! — скрипучим голосом сказала она. — Поели, так место-то освободите!

Рэйндропс огляделась вокруг и увидела, что зал уже пустел: видимо, кончилось обеденное время. Свободных столиков теперь было достаточно, и пегаска с жеребцом не могли никому помешать, но для уборщицы, наверное, прогнать их было делом принципа. Или она просто собиралась стереть со стола коричневую кляксу.

— Конечно, нам пора, — пробормотал Огурчик и встал со своего места.

Они отнесли подносы с грязной посудой к специальному столу, у которого стояла сурового вида буфетчица или, как назвал её Огурчик, «предпитчица». У сталлионградцев, должно быть, фетиш на придумывание новых несуразных слов взамен нормальных. Эта «предпитчица» пересчитала грязную посуду на каждом подносе и даже с подозрением посмотрела на плащ Рэйндропс, думая, похоже, что пегаска могла спрятать что-нибудь под ним.

— Воруют, — грустно объяснил Огурчик, когда они выходили из предпита.

— Что, даже эту пластмассовую посуду? — удивилась Рэйндропс, которая до этого момента вообще думала, что тарелки одноразовые.

— В хозяйстве, как говорится, всё пригодится, — сказал зелёный жеребец. — Вилки и ложки уже давно растащили, хотя они были к подносам железными цепочками приделаны. Вот и за тарелки борьба идёт. Думаю, теперь вы понимаете, как важна наша работа по просвещению и организации масс, чтобы, значит, такого рода безобразия не нарушались.

Погода на улице улучшилась: поднявшийся ветер немного разогнал оставшуюся с утра пасмурность, запах гари тоже уже почти не чувствовался, так что теперь поход по сталлионградским улицам можно было даже назвать прогулкой. Рэйндропс задумалась о том, что ей делать дальше. Самое время составить какой-нибудь план, но в голове было пусто. Наверное, надо как-то отвязаться от Огурчика и вернуться в свой номер. Или…

— Я думаю, нам с вами абсолютно необходима некая культурная программа! — сказал Огурчик, прервав мысли пегаски. — К счастью, я сегодня специально освободил себя от всех дел, чтобы провести время с вами.

Рэйндропс едва сдержала страдальческий стон.

— Представление в Пролетарском театре будет только вечером, но мы можем сходить в библиотеку, — продолжал зелёный жеребец. — Впрочем, это будет вам пока не очень интересно, надо начать с чего-то более наглядного и осязаемого… О! Я понял! Нам совершенно необходимо посетить Городской исторический музей! Знали бы вы, какая там экспозиция! Охвачены все исторические периоды, но главное — это, конечно, Великая Сталлионградская Революция и Великая Гражданская Война!

— Вообще-то, я бы хотела вернуться к себе в номер, чтобы отдохнуть, — сказала пегаска.

— О, тогда я мог бы подняться к вам в гости! — воскликнул Огурчик, выхватив свой гостиничный пропуск и помахав им в воздухе. — Нам с вами ещё столько всего нужно обсудить, чтобы вы поняли превосходство истинно народного строя!

Рэйндропс вздохнула. Вести Огурчика к себе в номер она ни в коем случае не хотела, но и просто отказать ему почему-то не решалась. Да и, в конце концов, сходить куда-нибудь — это даже лучше, чем просто вернуться в номер и сидеть там. А что касается плана дальнейших действий, то его можно придумать и на ходу или вообще отложить это на потом, тем более что пока в голову всё равно ничего не приходило. Немного помедлив, она произнесла:

— Хотя, если подумать, я не так уж и устала. Надеюсь, этот музей не очень далеко.

Огурчик, кажется, даже слегка на месте подпрыгнул от переполнившего его восторга, совсем как маленький жеребёнок, родители которого согласились сходить с ним в цирк.

— Да это совсем близко! — заверил он. — Отсюда до Исторического Квартала буквально копытом подать. Я, скажу я вам, большой любитель нашей великой истории, так что вы определённо встретили нужного пони.

Пегаска лишь понадеялась, что музей и вправду недалеко. Несмотря на улучшившуюся погоду, перспектива продолжительной пешей прогулки её не очень радовала: каждый пройденный пешком метр напоминал о невозможности полёта.

Они пошли по улице, забираясь всё дальше в каменные дебри Сталлионграда. Внезапно дома по обеим сторонам дороги стали отличаться друг от друга. На улицу глядели арочные окна, кое-где фасады украшала лепнина. «Архитектурные излишества», — коротко прокомментировал Огурчик. Дома знавали и лучшие времена, штукатурка во многих местах облупилась, но даже в таком потрёпанном состоянии они выглядели лучше, чем бесконечные ряды типовых серых трёхэтажек.

В этих кварталах также было немногопонно, но всё же Огурчик и Рэйндропс никогда не оставались на улице совершенно одни, им по пути постоянно попадались какие-то пони, и у пегаски было странное чувство, что эти будто бы случайные прохожие на самом деле за ней следят. Ещё вчера Рэйндропс посмеялась бы над такими нелепыми мыслями, но сейчас она уже не была ни в чём уверена.

На первом этаже бледно-зелёного здания располагались широкие двери, похожие на те, что были у предпита, в котором они обедали, но это было не предприятие питания. Над входом висела вывеска: «Продснаб “Рябинушка”». Изнутри доносился какой-то гомон и, кажется, ругань. Это привлекло внимание Рэйндропс, и она спросила, что здесь такое.

— А, ничего интересного, — ответил Огурчик. — Пункт продовольственного снабжения, по-старому — продуктовый магазин.

Зелёный жеребец намеренно сделал свой тон как можно более скучным, указывающим на то, что здесь ничего интересного нет, однако Рэйндропс заметила его уловку и заинтересовалась этим местом ещё больше. Доносящиеся изнутри крики тем временем стали громче, и пегаска остановилась, прислушиваясь к шуму.

— Ладно, — сказал Огурчик чуть раздражённо. — Давайте зайдём. Заодно посмотрим, что там выбросили.

— Выбросили? — не поняла Рэйндропс.

Жеребец, кажется, немного смутился и произнёс:

— То есть я хотел сказать, посмотрим, что там дают. Продают, то есть, если по-вашему, по-буржуазному.

Войдя вместе с Огурчиком внутрь, Рэйндропс увидела, что это и вправду был обычный продуктовый магазин. Самих продуктов тут было, правда, не очень много: брикеты прессованного сена да прозрачная жидкость в банках с надписью «Берёзовый сок». Остальные полки пустовали. У прилавка стояла шумная очередь, и пони, находившаяся в её начале, о чём-то спорила с молодой полноватой продавщицей, а остальные ждали, чем кончится спор, по большей части молча, но иногда выкрикивая свои реплики.

— Это что, за сеном? — спросил Огурчик, который, казалось, был несколько удивлён происходящим.

— Ну не за берёзовым же соком! — язвительно ответила кобыла из хвоста очереди.

— Ох, дожили, — вздыхала другая, — уж и сена нормально не возьмёшь. Что ж такое со снабженьем-то делается?

Рэйндропс прислушалась к спору. Из-за сильного специфического говора, присутствовавшего у обеих сторон, разобрать, о чём идет речь, было не так уж просто.

— Шо ж творится-то! — восклицала одна из покупательниц, стареющая кобыла в синей косынке, размахивая перед продавцом жетоном Горснаба.

— А то и творится! — кричала в ответ продавщица. — Я ж вам в десятый раз говорю: правила! — Она выбросила вперёд копыто, указывая на стену, где на специальной доске был вывешен уже потрёпанный и пожелтевший листок с «Правилами народного продовольственного снабжения».

— А шо правила? Они уж двадцать лет как правила!

— Так и я том! — продолжала продавщица. — У вас жетон за какой месяц? За шестой! А сёдня уже седьмой! Вот написано же на нём: ноль шесть, а надо уже ноль семь!

— Так ну и шо? Сёдня токо первое число! — протестовала покупательница. — Первого числа ишшо можно, всегда, вот сколь ся помню, всегда принимали!

— Нельзя! Правила! — отрезала молодая продавщица. — Несите новые жетоны!

— А ты знашь, каки очереди щас в Распредбюро за энтими новыми жетонами?!

Среди покупателей чувствовалось разделение: небольшая часть пони, видимо, уже получила в Распредбюро жетоны на новый месяц и выкриками поддерживала продавца, требуя, чтобы не задерживали очередь, другие же нервно топтались, ожидая, чем всё кончится, но сами в спор вступать не спешили, предоставив одной покупательнице возможность отдуваться за всех.

— Шо тут опять происходит?! — раздался вдруг ранее не звучавший зычный голос, и в торговый зал из подсобки выплыла кобыла весьма внушительных размеров, с телосложением, делающим её похожей на маленького слона или носорога. Высветленная до невозможности грива копной вздымалась на её голове, окутывая белый колпак продавца, а огромная нижняя губа, блестящая, будто специально вымазанная жиром, выпячивалась далеко вперёд. Увидев эту кобылу, все затихли. — Так шо случилось? — сказала она уже чуть тише, шлёпнув своими сальными губами.

— Не хотит мене товар отпускать! — пожаловалась кобыла в косынке, свирепо глядя на молодую продавщицу. — Новые жетоны ей подавай!

— Ну так усё правильно, — сказала носорогоподобная пони, — новый месяц начался.

— Но как же так, товарищ Розочка?! — воскликнул высокий жеребец в шляпе. — Ведь только первое число, всегда в этот день принимали, и мы все, так сказать, рассчитывали…

— А вот так, товарищ Циркуль, — ответила ему продавщица. — Какая-то сволочь накапала в Управснаб, шо мы тут не правилам торгуем, так шо теперь усё будет строго по правилам, а в правилах ясно написано, шо просроченные жетоны не принимаются вапще, ни первого числа, ни какого.

Все возмущённо загалдели, посылая проклятия в адрес анонимного «стукача».

— Но ведь есть постановление, что в первые три дня нового месяца… — несмело начал жеребец.

— Не знаю никакого постановления! — отрезала продавщица. — Шо мне эти постановления, когда у меня есть правила торговли, и там чётко сказано, шо просроченные жетоны не принимаются ни одного дня!

— И как же нам теперь быть? — пролепетал высокий жеребец. — Может быть, как-нибудь… Ну вы понимаете… как-нибудь… Ведь, в конце концов, все ж свои пони, квартал небольшой, все друг друга знают, вы нас знаете, а мы уж в долгу не останемся!

— Не останемся! Не останемся! — хором подтвердили остальные покупатели.

— Усе свои, говорите? — пробурчала продавщица. — А вот это ещё кто? — она внезапно вперила взгляд прямо в Рэйндропс, и все повернулись к пегаске.

— Всё в порядке, товарищи, мы уже уходим, — сказал Огурчик и потянул Рэйндропс к выходу.

Когда они оказались снаружи, их догнала кобыла, одна из стоявших в очереди покупательниц. Она была не очень молода, но, без сомнения, ухаживала за собой и выглядела довольно симпатично в своём простом, но элегантном платье, явно сшитом на заказ.

— Извините, товарищ, — обратилась кобыла к Рэйндропс, выглядя при этом слегка смущённой. — Ваш плащ… Я знаю, пожалуй, почти всех портних в городе, но этот покрой, я такого никогда не видела. Не подскажите, где вам удалось его достать? Ещё раз извините, наверное, мне не следует, но вы же понимаете, все мы кобылы, пытаемся выглядеть соответствующе…

— Его сшила мне одна моя знакомая, — сказала Рэйндропс. — Её зовут Рэрити.

— Рэрити? — рассеянно повторила кобыла. — Никогда о ней не слышала. Можно узнать, где она живёт?

— В Понивилле.

Всё это было довольно неожиданно, и Рэйндропс не придумала ничего лучше, чем сказать правду. Хотя, возможно, ей и не стоило распространяться о том, откуда она приехала, учитывая, что говорят об Эквестрии по радио.

— В Понивилле? — обескураженно переспросила пони. — А где это? Позор мне, я, видимо, совершенно не ориентируюсь в городских районах.

— Это не в Сталлионграде, — ответила пегаска. — Понивилль — это маленький городок неподалёку от Кантерлота.

— От Кантерлота?! — кобыла уставилась на Рэйндропс, широко раскрыв глаза. Несколько секунд она так и стояла, но затем будто бы очнулась: — Ой! Я… Простите! Мне пора обратно в очередь!

Пони поспешила вернуться в продснаб и скрылась в дверях.

— Мещанский элемент, — с суровостью в голосе сказал ей вслед Огурчик. — Лишь бы наряжаться, а о народной пользе не думают и сознательности никакой не имеют! Такие, как она, и обеспечивают работой всех этих полуподпольных портняжек. Наверняка ещё и запрещённой валютой расплачиваются. Представляете, как будто мало им официального снабжения одеждой! А ведь снабжение-то по науке организовано, со всеми расчётами, с учётом носкости…

Он вдруг сделал круглые глаза и ударил себя копытом по лбу.

— Ох! Я ж совсем забыл! Мне же нужно отметиться в очереди за новым костюмом!

Рэйндропс удивлённо посмотрела на него.

— Не волнуйтесь, всё в порядке, — успокоил её жеребец. — Зайдём в промснаб. Это дело двух минут, да и нам практически по пути.

Но, видимо, этот «промснаб» (ещё одно странное сталлионградское слово, йей!) был всё же не совсем по пути. Огурчик свернул с улицы, по которой они шли, и дальше они двигались по узкому переулку, затем по другой улице, потом повернули направо и, наконец, вышли к зданию, на первом этаже которого и располагалось искомое заведение. Вывеска над входом гласила: «Промснаб №6». Должно быть, у тех, кто придумывал названия для предпитов и продснабов, закончилась фантазия, и на промснабы её не хватило, так что они различались просто по номерам. Как поняла Рэйндропс из объяснений своего спутника, это было что-то вроде хозяйственного магазина и магазина одежды в одном флаконе.

Внутри, к счастью, никакой очереди не оказалось. Продавщица, крупная серая кобыла, в одиночестве скучала за прилавком. Этот магазин или, как он официально назывался, промснаб был пуст, и Рэйндропс сразу поняла, почему здесь не было покупателей: установленные вдоль стен деревянные стеллажи зияли пустыми полками. Пустые застеклённые витрины печально поблёскивали в лившемся из окон свете, сиротливо стояли обнажённые манекены и ничем не занятые вешалки для одежды. Неудивительно, что пони не спешили в этот магазин: даже как следует осмотревшись, пегаска не смогла найти ни одного товара, который они могли бы здесь купить.

Это было более чем странно: в крупнейшем промышленном центре в продаже не было промышленных товаров! Но для Огурчика вся эта картина, видимо, не была чем-то непривычным, по крайней мере он ничуть не удивился. Окинув помещение равнодушным взглядом, зелёный жеребец прошёл прямо к продавщице. Поздоровавшись с ней, он вынул из кармана какую-то бумагу и выложил её на прилавок.

— Это однодневный гостевой пропуск в гостиницу, — с враждебностью в голосе сказала серая пони.

— Ох, простите, — произнёс Огурчик и вытащил из кармана другую бумажку. Кобыла сделала в ней отметку, потом достала большую книгу с какими-то копытописными списками и стала там что-то искать. Слишком долго ждать пегаске, к счастью, не пришлось, вскоре зелёный жеребец расписался в нескольких бумагах, а также в большой книге, и все формальности были улажены.

— Когда внесёте оставшуюся сумму? — поинтересовалась продавщица, когда Огурчик уже собирался с ней попрощаться.

— При получении товара, — твёрдо ответил зелёный земнопони.

— Смотрите, вам ведь осталось заплатить всего каких-то семь жетонов, — равнодушно сказала она, заглянув в большую книгу, ещё лежавшую у неё на прилавке. — Я бы на вашем месте подумала о погашении этой суммы. Многие другие покупатели уже всё оплатили, и я могу продвинуть их в очереди…

— Вы не можете! — запротестовал Огурчик. — Я активист! Мне новый деловой костюм остро необходим для работы, и потребность в нём подтверждена специальной комиссией!

Продавщица только пожала плечами, как бы говоря: «Ну и что?»

Жеребец открыл рот, чтобы продолжить отстаивать свои права, но не решился и, постояв с открытым ртом, вдруг развернулся и пошёл к выходу.

— Хорошо, я заплачу, когда приду отмечаться в следующий раз, — бросил он, не оборачиваясь. — До свидания.

Когда Огурчик и Рэйндропс вновь оказались на улице, жеребец произнёс:

— В целом всё не так уж плохо. Судя по спискам, недавно в промснаб поступило несколько костюмов, и очередь значительно продвинулась вперёд. Если меня опять не задвинут куда подальше, то, думаю, я смогу получить костюм уже в этом месяце!

Он пытался говорить бодро, даже выпячивал грудь, и, надо сказать, у него почти получалось. Но тут натянутая улыбка сошла с его лица, и он, вздохнув, печально посмотрел на Рэйндропс.

— Не надо бы вам всё это видеть, — сказал Огурчик устало. — Это мой просчёт, к сожалению. Следовало добиться выделения кареты, и сразу отвезти вас в музей, а не решать по пути свои личные дела. Да и предпит можно было найти поприличней, чем тот, в котором нам пришлось обедать. Но… — он с досадой махнул копытом. — Куда там! Сейчас разве что-нибудь выбьешь…

Он выглядел расстроенным оттого, что не смог показать Сталлионград с лучшей стороны, и пегаске даже захотелось его приободрить. Но она не знала, как это сделать, и поэтому просто сказала:

— Ничего страшного. Всё в порядке, правда.

— Думаю, вы правы, товарищ Рэйндропс, — сказал Огурчик, немного повеселев. — Трудности со снабжением есть, но они носят, несомненно, временный характер. Первый шаг в решении проблемы — это ведь что? Это, как известно, её признание. А наличие проблем в строительстве нового народного порядка никто не отрицает, даже сам товарищ Гегемон недавно выступал по этому поводу. А всё от чего? Многие товарищи сказали бы, что это всё от происков селестианцев, и были бы, конечно, абсолютно правы, но дело далеко не только в этом. А в чём же ещё? В нашей собственной несознательности, скажу я вам! Благодаря жетонной системе удалось полностью устранить денежные накопления, каждый пони у нас получает ровно столько жетонов, чтобы ему точно хватило на месяц: кто — зарплату, кто — пенсию, кто — стипендию, кто — пособие или ещё там что. Если нужно купить что-нибудь дорогое — пожалуйста, есть рассрочка, можно платить понемногу с каждой зарплаты, как я, например, за новый костюм. И что же вы думаете? Стал процветать вещизм! Раз нельзя копить деньги, все стали копить вещи! Сметают с полок даже то, что им не нужно, просто чтобы жетоны не пропали!

Они шли по улице, которая пыталась казаться чем-то вроде бульвара: помимо лысеющих газонов здесь были старые полуживые деревья. Иногда попадались даже скамейки, но либо сломанные, либо уже занятые, поэтому присесть и отдохнуть было негде.

— Из-за этого массового вещизма приходится нормировать потребление товаров, — продолжал свой рассказ Огурчик. — От каждого по способностям, каждому по потребностям — это очень верно, золотые, можно сказать, слова. Но оно ведь как? Разве пони может сам решить, какие у него потребности? Не те потребности, которые он сам себе придумал, а реальные, действительные, обоснованные потребности? Как показала практика — нет, не может! Тут требуется строго научный подход. Вот, к примеру, нужен вам новый, скажем, диван. Вы подаёте в промснаб по месту жительства заявку, потом к вам приходит комиссия и решает, действительно ли вам нужен диван, или вы всё это просто придумали. Если диван всё же нужен, то вас вносят в список тех, кому нужен диван, и вы начинаете постепенно выплачивать его стоимость. Потом, когда по списку подходит ваша очередь, вам дают диван. Всё, в общем-то, просто и понятно!

«Ну, у нас в Понивилле всё-таки проще, — подумала Рэйндропс. — Приходишь в магазин “Перья и диваны” и покупаешь, что тебе нужно».

Но вслух она на всякий случай ничего не сказала. Если Огурчику нравятся здешние порядки, то какое право она имеет его разубеждать? Это она может взять и уехать отсюда (она ведь может, правда?), а ему ещё здесь жить.

Внезапно бульвар кончился, и они вышли на просторную площадь. В центре её стояла статуя, изображающая воинственного вида пони с зажатым в зубах длинным мечом. На постаменте была высечена надпись: «Герои Сталлионграда, ваш подвиг — это наша гордость!»

— Это Мемориал Героям Великой Гражданской Войны, — объяснил Огурчик. — А вот, кстати, и музей! — он указал копытом на каменное здание с двускатной крышей и колоннами на другой стороне площади.

Когда они пересекли площадь и вошли в музей, им навстречу откуда-то вынырнул седой жеребец в тёмном балахоноподобном одеянии, которое делало его похожим на какого-то отшельника.

— Здравствуйте, — сказал этому пони Огурчик.

— Здравствуйте, товарищи, — в свою очередь произнёс седогривый.

Он вынул откуда-то из-под одеяния очки с толстыми стёклами, водрузил их на нос и воззрился на посетителей.

— О, вы товарищ Огурчик, я полагаю, — наконец сказал он, осмотрев зелёного жеребца с головы до копыт. — Рад, что вы снова зашли. А это… — седогривый обратил взор выцветших глаз на стоявшую рядом пегаску.

— Это товарищ Рэйндропс, она гость нашего города, — важно сказал Огурчик.

— А меня зовут Бурлеск, я смотритель этого музея, — представился седой.

— Очень приятно, — сказала Рэйндропс.

— Взаимно, — произнёс смотритель. — Так вы гость нашего города? Это очень интересно! И откуда же вы? Из союзных нам посёлков, надо полагать? Дайте угадаю, из Подковины? Или из Белопонии?

— Я из Понивилля, — ответила пегаска.

— О, это… ещё интересней, — сказал седой жеребец после короткой паузы, в течение которой Огурчик явно наслаждался произведённым на него эффектом.

— Теперь вы понимаете, какая на меня возложена ответственность? — с гордостью сказал зелёный пони. — Я, между прочим, являюсь общественным помощником нашей дорогой гостьи. Мы прибыли, чтобы посмотреть экспозицию для увеличения сознательности товарища Рэйндропс.

— Конечно, — кивнул седогривый. — Я хоть и не экскурсовод, а всего лишь смотритель музея, но показать вам всё тут смогу. Экскурсия, кстати, стоит один жетон с посетителя.

Они подошли к столику, на котором лежало несколько уже проколотых жетонов и большая, похожая на семейный фотоальбом, книга с надписью «Учёт посетителей» на обложке. Получив по жетону от Огурчика и Рэйндропс, смотритель сразу же проколол их (вместо штырька для насаживания жетонов, как в предпитах и продснабах, у него был специальный дырокол).

— Я очень прошу прощения, — сказал Огурчик, когда они расплачивались, — я понимаю, что раз я активизировал вас и привёл сюда, то и ответственность за оплату данного мероприятия как будто лежит на мне, но мои несколько стеснённые обстоятельства… В общем, надеюсь, вы не возражаете, что я плачу лишь за себя…

Он посмотрел на Рэйндропс, явно рассчитывая на понимание и снисхождение.

— Я в состоянии заплатить за себя сама, — сказала пегаска, постаравшись вложить в этот ответ всё своё кобылье достоинство.

— А знаете ли вы, что убедиться в погашении мною жетона — это ваша прямая обязанность, мисс Рэйнт?.. — спросил Бурлеск, показывая посетителям их уже продырявленные бумажные квадратики.

— Рэйндропс, — подсказал ему Огурчик быстрее, чем пегаска смогла ответить. — И я, конечно, понимаю, что вы хотите произвести соответствующее моменту впечатление на нашу гостью, но она уже привыкла к принятому у нас обращению «товарищ».

— О, это хорошо, — сказал смотритель. — Распишитесь, пожалуйста, в книге учёта посетителей, и пойдём смотреть экспозицию.

Все втроём они углубились в залы музея, просторные и с высокими потолками, но из-за небольших окон слегка мрачноватые. Первым делом Бурлеск подвёл своих гостей к стене с огромным портретом Сталлиона, окружённым куда меньшими портретами каких-то других пони.

— Это у нас Стена Почёта, — произнёс смотритель, благоговейно понизив голос. — В центре вы можете лицезреть портрет нашего великого вождя — нашего дорогого товарища Сталлиона. Именно этот выдающийся пони освободил наш город от ига прогнившего капитализма. Семьдесят два года назад правивший здесь князь Никель, вассал принцессы Селестии, был свергнут во время народных волнений. После этого к власти в Камнеграде, как тогда назывался наш город, пришли министры-капиталисты, которые также стояли на позиции соглашательства с Селестией, но народ не стал их терпеть и вскоре, возглавляемый Сталлионом, установил свою власть. Конечно, даже такой выдающийся пони, как товарищ Сталлион, не смог бы осуществить все эти великие свершения в одиночестве, у него были верные соратники, портреты которых вы также видите на этой стене. Кадры решают всё — это слова самого товарища Сталлиона.

Рэйндропс оглядела Стену Почёта. Из более чем двух десятков портретов только на трёх были изображены кобылы, все остальные пони — жеребцы. Единорогов не было, про пегасов Рэйндропс ничего сказать не могла — на картинах были видны только головы, шеи и верхняя часть плеч, но что-то подсказывало, что это всё земнопони.

— Конечно, капиталисты и их приспешники из старой княжеской армии не смогли смириться с утратой власти и награбленного имущества, — продолжал свой рассказ Бурлеск. — Они подняли многочисленные мятежи в окрестностях города, пользуясь несознательностью населения. Капиталисты захватили соседние с нами посёлки и предприняли оттуда наступление. Получив поддержку от принцессы Селестии, они рассчитывали вскоре захватить и Камнеград, но товарищ Сталлион в кратчайшие сроки собрал войско и сумел отстоять город. Даже после сокрушительного поражения в этой битве враги и не думали сдаваться, война продолжалась ещё три долгих года и унесла жизни многих пламенных борцов за свободу…

— Три года?! — поразилась Рэйндропс. На её памяти все схватки со злодеями в Понивилле занимали обычно не более суток, и такой долгий срок показался ей чем-то запредельным. Она представила, что было бы, если бы борьба, например, с Дискордом продлилась три года, и её передёрнуло.

— Да, товарищ, три года, — сказал смотритель. — Враги были очень упорны и, несмотря на очевидное превосходство народной армии, никак не хотели сдаваться и отказываться от своих пониедских планов. В окрестностях города есть леса и гористые участки, где враг легко мог скрыться и наносить оттуда свои внезапные подлые удары, но благодаря героизму и самоотверженности нашего народа через три года последний отряд капиталистских прихвостней был разбит. Это событие широко отмечается у нас каждую весну, во время Праздничной Недели Великой Победы каждый гражданин Сталлионграда считает своим долгом почтить память павших защитников города.

Бурлеск сделал скорбную паузу и потянулся к голове, будто бы намереваясь снять шляпу. Но головного убора на нём не было, так что он просто провёл копытом по своей седой гриве и продолжил:

— В историю эти события вошли как Великая Революция и Великая Гражданская Война. Когда была одержана сокрушительная победа и враги были разгромлены, жители города были настолько благодарны автору этой победы — товарищу Сталлиону, что единогласно постановили переименовать Камнеград в Сталлионград.

Смотритель немного помолчал, давая всем прочувствовать важность только что произнесённых слов.

— А теперь давайте подробнее остановимся на верных соратниках товарища Сталлиона, — заговорил он вновь. — Это, например, товарищ Гриб, он принимал непосредственное участие в подготовке Революции, — Бурлеск указал на портрет лысого жеребца с небольшой бородкой. — Многих пони вдохновили речи, произнесённые этим неутомимым оратором с его знаменитой бронированной повозки. Уже после установления народной власти его попыталась застрелить кобыла-террористка, товарищу Грибу тогда удалось выжить, однако его здоровью, к сожалению, был нанесён непоправимый урон, и через несколько лет он скончался.

Смотритель коротко рассказал ещё о нескольких наиболее интересных пони. Все они или геройски погибли во время Великой Гражданской Войны, или же были злодейски убиты специально подосланными коварными убийцами, и создавалось впечатление, что единственным, кому удалось прожить более-менее долгую жизнь, здесь был сам Сталлион. Расположение портретов на стене зависело, как оказалось, от важности каждой отдельной личности: наиболее значимые с исторической точки зрения фигуры располагались ближе к Председателю Горсовета. Рэйндропс вдруг вздрогнула: она заметила, что с одной из картин на неё смотрит лицо жеребёнка. Жеребчику было лет десять, самое большее — двенадцать. Пегаска старалась не принимать близко к сердцу рассказ Бурлеска о войне, но это юное лицо немного вывело её из равновесия.

— Кто это? — спросила она, указывая на заинтересовавший её портрет.

— А, это, — сказал смотритель. — Это юный товарищ Морозец, который геройски отдал свою молодую жизнь за Сталлионград. Это произошло не на войне, его история наглядно показывает, что место для подвига есть и в мирные годы. Несмотря на нежный возраст, товарищ Морозец вёл преданную, активную борьбу с врагами народной власти, разоблачая их подлые выходки, например сокрытие продовольствия в голодное время, и за это был жестоко зарезан. Враги подстерегли его, когда он пошёл в лес на заготовку ягод для народного хозяйства. Кстати, о врагах. Давайте проследуем к противоположной стене этого зала. Она, хочу отметить, является противоположной не только в плане геометрии помещения, но и в плане сугубо смысловом.

Бурлеск и Огурчик направились к другой стене, а Рэйндропс немного отстала, ещё раз посмотрев на портрет жеребёнка. Её поражало то, как смотритель музея рассказывал о войне и убийствах: он говорил торжественно и печально, но вместе с тем совершенно спокойно, без всякого ужаса и удивления, будто о чём-то обыденном и не выходящем ни за какие рамки. Рэйндропс попыталась вспомнить, слышала ли она когда-нибудь раньше об этой войне. Кажется, слышала. Может быть, ещё в школе, на уроке истории, где тема Сталлионграда вроде бы затрагивалась вскользь? Как бы то ни было, подобные события всегда находились за пределами её внимания, казались чем-то далёким и несущественным, чем-то вроде подробностей жизни Старсвирла Бородатого. Да, пони когда-то воевали, но это было очень давно или где-то далеко, а теперь она сама была на земле, политой кровью каких-то семьдесят лет назад! Пожилые жеребцы и кобылы, которых можно встретить сегодня на улицах города, могли застать те времена…

— Не отставайте, товарищ Рэйндропс, — окликнул пегаску Огурчик. — Нам ещё многое нужно увидеть.

Когда она догнала жеребцов, те уже были у противоположной стены, которая также была увешана портретами. У всех картин, помещённых на эту стену, было одно отличие: лица пони были максимально неприятными, имели глупые или злобные выражения. В центре здесь тоже висел один портрет, который был больше остальных, но всё равно намного меньше изображения Сталлиона на той, другой стене.

— Это Стена Позора, своего рода уникальная коллекция нашего музея, ведь из остальных мест все упоминания об этих негодяях были справедливо вычищены, — сказал Бурлеск. — Здесь, в назидание потомкам, собраны все главные враги, предатели и вредители, которые в своём безумии обратились против товарища Сталлиона и его мудрой политики. Иногда тайно, иногда явно они противодействовали процветанию нашего народа, так что если в нашем строительстве нового общества что-то не получалось, то это, несомненно, их вина. И вина их многочисленных последователей, слабый разум которых не смог устоять перед их тлетворными идеями.

Рэйндропс вспомнила, как плохо по радио говорили про Селестию, и испугалась, что изображение принцессы тоже есть на этой стене, но его здесь не оказалось. Тогда она обратила внимание на тот портрет, который был больше остальных. На нём был нарисован жеребец с тёмной кудрявой гривой и в пенсне, за стёклами которого прятались неестественно выпученные глаза с откровенно безумным выражением.

— Это известный оппортунист и антинародный деятель Тортик, — сказал Бурлеск, указывая на кудрявого жеребца. — Он участвовал в организации Революции и руководил обороной города во время Войны, но затем попал под влияние ложных и опасных идей, так начала проявляться его действительная подлая сущность. Он и его последователи — тортикисты — безудержно клеветали на самого товарища Сталлиона и других честных пони, огульно критиковали любое мудрое решение Горсовета. Они отрицали возможность построения нового общества в отдельно взятом городе и заявляли, что наш строй якобы деформирован бюрократией, чего, конечно, и близко никогда не было. Когда выходки Тортика терпеть уже стало совершенно невозможно, его сослали в отдалённый посёлок, но и там он не успокоился, продолжая плести свои заговоры и сеять свою ложь через преданных ему агентов. Помня о его прошлых заслугах, Тортика просили одуматься и отречься от своих заблуждений: писали ему письма, посылали целые делегации, но он упорствовал и начинал клеветать на народную власть ещё больше. Вы не поверите, но он дошёл до того, что измыслил альтернативную программу построения нового общества и даже собирался собрать свой собственный, оппозиционный горсовет! Всё кончилось тем, что у кого-то из честных граждан лопнуло терпение и однажды Тортика нашли бездыханным. С проломленной головой.

Бурлеск повернулся к Рэйндропс и одарил долгим взглядом, дожидаясь её реакции.

— Вы… — произнесла пегаска. — Такое впечатление, что вы одобряете это убийство… Пусть даже этот Тортик был очень плохим пони, но нельзя же вот так! Это ужасно неправильно!

— Конечно, вы правы, — согласился смотритель. — Всегда должна торжествовать революционная законность. Смею вас заверить, Горсовет и лично товарищ Сталлион осудили тогда данное ужасное преступление, было проведено соответствующее расследование, а что убийца так и не был найден, то это уже простое несчастливое стечение обстоятельств, а не чей-то злой умысел. Что ж, продолжим…

Он вдруг замолчал и ещё раз окинул взглядом стену с портретами.

— А впрочем, — сказал он, — достаточно об этих предателях. Давайте лучше перейдём в следующий зал нашего замечательного музея.

Смотритель повёл своих гостей дальше. Пройдя сквозь широкую арку, они оказались в другом помещении, которое уже не было таким пустым, как предыдущее: здесь были не только портреты на стенах, но и многочисленные экспонаты, выставленные в застеклённых витринах. А ещё здесь были два симпатичных статных жеребца в военной форме, которые стояли так тихо, что Рэйндропс не подозревала об их существовании, пока непосредственно не наткнулась на них взглядом.

— Почётный караул, — коротко объяснил Бурлеск и продолжил: — Ощутите важность момента! Мы с вами находимся в зале, который полностью посвящён нашему дорогому товарищу Сталлиону. Слева вы можете видеть точную копию комнаты, в которой маленький Сталлион жил вместе с родителями в первые годы своей жизни.

Рэйндропс повернулась в указанную сторону и увидела огороженный угол, в котором и вправду была детально восстановлена внутренняя обстановка какой-то убогой лачуги. Центральное место занимала грубо сколоченная из досок кровать, рядом громоздился шкаф с перекошенными дверцами. Тут же стоял стол без скатерти, а завершала композицию сплетённая из тонких веток детская колыбель с каким-то тряпьём.

— Как вы можете видеть, товарищ Сталлион происходит из самой что ни на есть простой семьи, — сказал Бурлеск. — Удивительна история его рождения: появление на свет будущего Вождя сопровождалось самыми разными чудесными явлениями и знамениями! Звёзды в ту ночь буквально танцевали в небе и указывали путь всем желающим посмотреть на удивительного жеребёнка. Рабочие с ткацкой фабрики, находившейся неподалёку, первыми пришли в гости к новорождённому и принесли с собой подарки, которые помогли семье Сталлиона пережить трудные времена. Это знаменательное событие случилось сто одиннадцать лет назад. Кстати, летоисчисление в нашем городе ведётся от рождения товарища Сталлиона, так что у нас сейчас идёт сто одиннадцатый год, а не одна тысяча третий, как в капиталистической Эквестрии, где считают от начала так называемой Эры Гармонии.

Они пошли по залу дальше. Казалось, здесь был задокументирован каждый шаг вождя: на стенах висели фотографии и живописные портреты, на которых был Сталлион в разные периоды своей жизни, и, продвигаясь дальше по помещению, можно было стать свидетелем его взросления. В стеклянных витринах были выставлены всевозможные связанные с ним вещи: аттестаты об окончании начальной школы и реального училища, дипломы и почётные грамоты, пестрящие положительными оценками учебные ведомости, пожелтевшие вырезки из газет, горн, на котором юный Сталлион играл, жеребячьи рисунки, личные дневники, школьная форма и даже галстуки и пуговицы. Бурлеск трещал без умолку, рассказывая историю каждой вещи, на которую падал взгляд Рэйндропс.

После жеребячества и юности шёл период более зрелой молодости. Здесь были выставлены на обозрение толстые потрёпанные студенческие конспекты, решение декана об отчислении студента Сталлиона из Камнеградского института «за участие в запрещённой организации» и книги, с помощью которых уже бывший студент продолжал учиться самостоятельно. Далее были экспонаты, иллюстрирующие жизнь и борьбу тогда ещё молодого и ничем непримечательного жеребца, который постепенно, но неуклонно завоёвывал лидерство в революционном движении. Висящие на стенах картины изображали сцены подпольных собраний и митингов под красными флагами.

Пройдя ещё дальше, Бурлеск, Огурчик и Рэйндропс оказались в части зала, где вещи, картины и фотографии рассказывали уже о периоде революции и гражданской войны. Тут же разместился стеллаж с «величайшей мудростью» — полным собранием сочинений вождя. Ряды одинаковых томов в обложках благородного красно-коричневого цвета со спокойной величавостью стояли на крепких дубовых полках. Наконец, пони достигли конца зала, где за толстым непробиваемым стеклом сверкали на красных подушечках многочисленные ордена и медали Сталлиона, здесь же стоял и он сам в белом кителе.

Рэйндропс встретилась с неподвижными глазами Председателя Горсовета и невольно вздрогнула. Этот жеребец умер сорок лет назад, но тем не менее сейчас он стоял перед ней в каком-то стеклянном кубе, напоминающем аквариум, и выглядел вполне живым, пусть и неподвижным.

— Образ товарища Сталлиона воссоздан со всей возможной точностью, — гордо сказал Бурлеск. — На нём его знаменитый белый китель, в который он облачался во время военных парадов. На груди вы можете видеть его основные награды: Орден Красной Звезды, три Ордена Красного Знамени, два Ордена Красной Подковы, три ордена Великой Революции, два Ордена Сталлиона, три Ордена Победы, Орден Республики, медаль «За Победу в Великой Гражданской Войне», медаль «Золотая Звезда», две медали Героя Сталлионграда и три медали «Друг Народа». Остальные награды находятся на семи красных подушках справа от нас.

— Так это кукла? — облегчённо выдохнула Рэйндропс.

— Я бы не сказал, что это именно «кукла», — поправил её смотритель. — Лучше сказать, что это объёмное изображение, выполненное со всей точностью.

Пегаске идея этого «объёмного изображения» откровенно не понравилась. Это чем-то напоминало чучела, которые пони-таксидермисты изготавливали из умерших животных. Но вслух она ничего не сказала. И, кажется, она уже начала привыкать к тому, что свои мысли приходится утаивать. Не то чтобы ей кто-то напрямую запрещал высказывать то, о чём она думает, но пони всё равно ощущала некую внутреннюю скованность, словно интуитивно чувствуя, что лучше держать язык за зубами.

— Это… здорово… — выдавила она из себя, всё ещё подверженная странному воздействию неподвижного взгляда точной копии вождя. — Выглядит так правдоподобно… Прекрасная работа!

— Приятно слышать, — сказал Бурлеск. — Хоть мне, конечно, и не выпала честь принимать участие в создании этого удивительного, почти одухотворённого образа, но, как смотритель и хранитель этого места, я чувствую некоторую, как бы это сказать, сопричастность великому делу сохранения истории и горжусь каждым нашим экспонатом. Поэтому ваша похвала очень приятна мне.

— Я знал, что светлый образ нашего Вождя вам понравится, товарищ Рэйндпропс! — вставил Огурчик.

— Что ж, наша экскурсия ещё не закончена, — произнёс смотритель. — Пройдёмте в следующий зал, где представлена революционная и военная часть нашей великой истории.

Они прошли дальше, в помещение, где на стенах висели огромные картины с батальными сценами. Самая большая из них изображала штурм бывшего княжеского дворца, где засели министры-капиталисты в тщетной надежде укрыться от разгневанного народа. Но картины — это только первое, что бросалось в глаза, кроме них здесь разместилось и множество других вещей: знамёна, образцы оружия времён Великой Гражданской, военная форма, личные вещи солдат и их письма домой, портреты героев войны и многое другое. Бурлеск, не жалея слов, рассказывал о «знаменитых подвигах воинов Революции». Правда, знамениты эти подвиги были, видимо, только в пределах Сталлионграда, потому что Рэйндропс о них слышала впервые.

Следующий зал был посвящён достижениям городского народного хозяйства, здесь стояли столы с макетами фабрик и заводов, рядом оказались и модели их продукции: маленькие паровозы, вагоны, самоходные повозки, летательные аппараты, паровые двигатели и другие машины, назначение которых было для Рэйндропс тайной. На почётном месте стоял первый выпущенный в Сталлионграде радиоприёмник, целый отдельный стенд был посвящён оружию, там разместились модели пушек, бронированных самоходных повозок, а так же образцы винтовок и пистолетов с Оружейного завода. На стенах висели портреты разных пони, как объяснил Бурлеск, это были конструкторы, изобретатели, крупные рационализаторы, архитекторы, руководители экономических ведомств и директора заводов — в общем, все пони, которые сыграли заметную роль в становлении народного хозяйства Сталлионграда. Прямо между портретами были развешаны флаги предприятий и вымпелы трудовых коллективов, выполненные в едином стиле, с преобладанием красного цвета.

Бурлеск продолжал вываливать на пегаску горы сведений, но уже с несколько меньшим задором. Может быть, тема успехов народного хозяйства вдохновляла его меньше, чем история жизни товарища Сталлиона и Великой Гражданской Войны, или, возможно, этот уже немолодой жеребец просто начал выдыхаться. Но когда они подошли к экспонату, занимающему в здешней коллекции, по-видимому, главное место, у смотрителя словно бы открылось второе дыхание.

— Вот! — торжественно произнёс он, воздев копыта к потолку. — Перед вами величайшее достижение сталлионградцев! Я бы даже сказал высочайшее достижение, причём в самом прямом смысле!

Это была большая сфера из металла, выкрашенная в белый цвет и украшенная красными звёздами и большой надписью «Сталлионград». Сфера имела маленькие круглые окошки и небольшую круглую дверцу, в которую едва мог протиснуться пони среднего телосложения.

— Это кабина или, вернее, гондола стратостата «Сталлионград-1», на котором пони впервые достигли верхних слоёв атмосферы нашей планеты, — сказал Бурлеск. — Обратите внимание на эту картину, на ней стратостат изображён в полёте.

Рэйндропс повернула голову туда, куда указывал смотритель, и увидела на стене изображение летящего сквозь облака шарика, в котором узнала только что осмотренный экспонат. Над гондолой вздымался продолговатый баллон с лёгким газом, и вся эта конструкция напоминала гигантский восклицательный знак.

— Мощное восклицание народа пони, послание земли, поднимающееся в холодное равнодушное небо!.. — Бурлеск взахлёб рассказывал о полёте, о героизме экипажа, показывал портреты стратонавтов и конструкторов аппарата, сыпал многочисленными техническими подробностями, многие из которых для Рэйндропс были непонятны, хотя она сама была летуном и погодником. Наконец смотритель смолк и, переводя дух, посмотрел на пегаску.

— Это очень круто! — сказала она, понимая, что от неё ждут какой-то реакции. Без преувеличения, это действительно было круто. Кто бы мог подумать, что бескрылые земные пони при помощи своих технологий смогут взлететь гораздо выше пегасов? Раньше Рэйндропс об этом никогда не слышала.

— Беспримерный подвиг сталлионградских воздухоплавателей! — радостно воскликнул Огурчик.

— Продолжим экскурсию, — сказал Бурлеск, немного отдышавшись. — В следующем зале представлена вся история нашей Родины целиком, в том числе и дореволюционная. Да будет вам известно, что наш город имеет великую тысячелетнюю историю, а народ, населяющий эти края, живёт здесь уже не меньше десяти тысяч лет!

Они прошли сквозь очередную арку и оказались в зале, заставленном разными старинными и древними даже на вид вещами. Первым делом Бурлеск подвёл посетителей к большому каменному ящику, украшенному плохо сохранившейся резьбой.

— Это одна из наиболее древних археологических находок, обнаруженных на территории нашего края, — сказал смотритель. — Саркофаг земнопоньского царя Гексогена, жившего задолго до объединения племён. Как неопровержимо свидетельствуют изыскания академика Фомки, этот царь впервые объединил несколько мелких групп земнопони и положил конец власти вождей и старейшин. Таким образом, современная цивилизация пони зародилась именно на нашей земле и уже отсюда распространилась по всему миру. Кстати, это можно сказать не только о нашей современной цивилизации, но и о самом нашем биологическом виде! В древности территория, где сейчас стоит Сталлионград, называлась Гиперпонея. Так вот, академик Фомка доказал, что все современные пони — это потомки гиперпонейских коней-титанов, живших здесь около десяти тысяч лет назад, а народ Сталлионграда — это наиболее прямые их потомки, чем и объясняется большая сила и выносливость наших пони. Но наша земля породила не только пони, нет-нет! Проследуем же дальше.

Бурлеск прошёл несколько шагов и, остановившись перед огромным треснутым черепом с гигантскими изогнутыми бивнями, сказал:

— Наша земля — это родина и многих других видов. Профессор Нос убедительно доказал, что существа с развитым мозгом впервые появились именно на территории нынешней Сталлионградской Автономии. Перед вами череп древнего слона, жившего здесь около двадцати тысяч лет назад, который стал одним из доказательств этой теории. Существует, конечно, и выдуманная капиталистами теория о том, что разумная жизнь и цивилизация зародились не здесь, а где-то на юге, например в Зебрике. Но академик Задор убедительно опроверг эту ложь, справедливо указав на то, что разум может зародиться только в суровых условиях Севера, где живым существам необходимо решать нетривиальные задачи. Продолжим осмотр экспозиции.

Смотритель откашлялся в копыто и повёл посетителей дальше. Остановились они перед витриной с какими-то помятыми и вообще плохо сохранившимися кусками металла.

— Это доспехи знаменитых гиперпонейских богатырей, — сказал Бурлеск. — Секрет их силы передавался из поколения в поколение, и они совершили немало подвигов и одержали немало славных побед. Обратите внимание на эту картину, — он указал на стену, — на ней вы видите, как три величайших богатыря — Георгин, Светозар и Радогор — побеждают Дискорда, Духа Хаоса.

На картине и правда были три невероятно мускулистых жеребца в доспехах. На земле перед ними корчился проткнутый копьём Дискорд, который, впрочем, мало походил на себя и был нарисован совсем неправильно. Художник явно никогда не видел Духа Хаоса или хотя бы его статую воочию. За крупами богатырей пряталась принцесса Селестия, левитирующая несколько цветных камней и робко выглядывающая из своего импровизированного укрытия.

— Селестия понимала, что ей никогда не одолеть Дискорда самой, и позвала на помощь славных сынов Гиперпонеи, — произнёс Бурлеск. — Богатыри бились с Воплощённым Хаосом целый день и повергли его наземь. Тогда Селестия смогла использовать силу своих волшебных самоцветов и заточила его в камень.

— Эти волшебные самоцветы называются, кажется, Элементами Гармонии, — осторожно вставила Рэйндропс.

— Это неважно, — отмахнулся Бурлеск. — Главное, что Дух Хаоса был побеждён силой гиперпонейского оружия.

— Странно, я, честно говоря, впервые слышу об этих богатырях, — произнесла пегаска.

— У нас об их истории знает каждый школьник! — строго сказал смотритель.

— Теперь вы видите, что я не шутил, когда говорил, что товарищу Рэйндропс необходимо повысить сознательность! — сказал Огурчик.

Бурлеск на это ничего не ответил, а лишь указал на другую картину, висевшую рядом с первой, и произнёс:

— А на этом полотне известного художника Бибабо вы видите уже другую сцену — богатыри Лучесвет, Младомир и Добронрав побеждают Найтмер Мун и помогают Селестии отправить её на луну.

— Неужели и Найтмер Мун тоже победили богатыри? — удивилась Рэйндропс.

Огурчик одарил пегаску торжествующим взглядом, так и говорившим: «А вы как думали?», Бурлеск же вопрос пегаски проигнорировал.

— А это Старсвирл Бородатый, — сказал он, подойдя к следующему экспонату — бронзовой статуе, изображающей жеребца с длинной бородой и в остроконечной шляпе, — работа скульптора Мухолова. Старсвирл Бородатый, как известно, был уроженцем нашего края, и даже уже будучи известным на всю Эквестрию магом, он приезжал сюда, чтобы черпать необходимую ему силу гиперпонейской земли. Идём дальше.

Смотритель остановился у следующей статуи, которая была гораздо больше скульптуры Старсвирла. Это был очень высокий жеребец, да ещё и поднявшийся на дыбы.

— Основатель нашего города, князь Камень, — объявил Бурлеск, осторожно прикоснувшись копытом к изваянию. — Работа скульптора по имени Фальконь. Князь Камень объездил весь мир, чтобы снискать знаний и мудрости, но в конце концов понял, что его место здесь. Возвратившись в Гиперпонею, он основал первый каменный город на этих землях — Камнеград. Злые языки утверждают, что он на самом деле не был гиперпонейцем, а был приглашён на княжение из других мест, но эта гипотеза не находит никаких подтверждений. Также говорят, что его могли подменить на другого пони во время путешествия, но это уже просто смешно.

Смотритель повернулся к Рэйндропс и заглянул ей в глаза.

— Враги Сталлионграда постоянно пытаются опорочить и исказить наше прошлое, они не гнушаются ничем, изобретают самые невероятные выдумки! — сказал он, прежде чем пойти дальше.

Бурлеск проигнорировал портреты нескольких князей и других исторических личностей и повёл посетителей сразу в конец зала, где возвышалась какая-то тёмная громада пирамидальной формы.

— Перед вами скульптурная группа «Тысячелетие города» известного скульптора Микуши, — сказал смотритель, остановившись перед ней.

Скульптурная группа стояла на массивном постаменте и представляла собой ступенчатый конус, имеющий три уровня и напоминающий своей формой этакий многоэтажный торт. На каждом уровне были установлены изваяния пони, одежда которых существенно различалась, — видимо, они были из разных эпох. На вершине стоял Сталлион, торжественно выставивший вперёд поблёскивающее металлом копыто. Бурлеск уже явно утомился и особо распространяться про эти скульптуры не стал.

— Вот и всё, — сказал он после очень краткого рассказа о нескольких из них.

Пони прошли через очередную арку и оказались там, откуда начался их путь по этому царству прошлого, — в вестибюле музея.

— Надеюсь, вам понравилось, — произнёс смотритель, устало прислонив круп к столику, на котором лежала книга учёта посетителей.

Рэйндропс и Огурчик не успели ничего ответить, потому что входная дверь музея с шумом распахнулась и в помещение вошли два жеребца в форме Горзащиты.

— Вы Саншауэр Рэйндропс? — спросил один из них, уставившись на пегаску.

Жёлтая кобылка замерла, обуреваемая липким нехорошим предчувствием. Встреча с горзащитниками, похоже, не сулила ничего хорошего, да и резануло слух то, что её назвали полным именем и без обычного здесь обращения «товарищ».

— Да, это она, — ответил за пегаску Огурчик.

— Гражданка Саншауэр Рэйндропс, вы должны проследовать с нами в следственный отдел Горзащиты! — сурово произнёс жеребец в форме.

V. Переселение

— Значит, вы с товарищем Незабудкой знакомы не были? — спросил следователь, взяв в копыта фотографию голубовато-серой кобылки.

— Я же вам объясняю, что вообще никогда с ней не встречалась, — сказала Рэйндропс, заметно нервничая. — Я только вчера приехала в ваш город.

Пегаска, которая в Понивилле даже ни разу в полицейском участке не была, до сих пор не понимала, что случилось и зачем её столь спешно сюда доставили. Со стены кабинета на неё строго смотрел жеребец с остроконечной бородкой, и этот прекрасно изображённый художником пронизывающий взгляд только добавлял нервозности. Помещение, в котором пони находилась наедине со следователем, было подчёркнуто функциональным, серым и невзрачным, единственным украшением тут, пожалуй, был тот самый портрет бородатого жеребца.

Сам следователь был земным пони стального цвета и неопределённого возраста. Его малоподвижное лицо казалось одеревеневшим, на нём словно бы навсегда застыло мрачно-скучающее выражение, вобравшее в себя всю гнетущую серость стен кабинета и всего окружающего сталлионградского мира. Одет жеребец был в штатский и, опять же, серый костюм. Рэйндропс вдруг подумала, что ему, должно быть, как и Огурчику, пришлось записываться в очередь и долго ждать, чтобы получить этот костюм. Или нет. Возможно, следователи получают одежду каким-то другим способом.

Жеребец, покрутив перед собой фотографией кобылки, наконец оставил снимок в покое, и его взгляд обратился к другим документам, находившимся в раскрытой перед ним папке.

— Да-да, — сказал он, зарывшись в бумаги, — из материалов дела следует, что лично вы контактировали только с горничной, товарищем Подушечкой, и уже она передала Незабудке ваши слова. — Жеребец замолчал и слегка подвигал головой, склоняя её то один, то на другой бок.

— Так вы можете сказать мне, что случилось? — спросила Рэйндропс.

— Случилось дело общегородской важности, — сухо ответил следователь.

— Общегородской важности? И это всё из-за какого-то пирога?

— Вопросы здесь задаю я, — сказал жеребец, метнув в пегаску недобрый взгляд. — Так вот, продолжим. В своих показаниях Подушечка утверждает, что предупреждала вас о том, что Незабудка может сильно расстроиться, если вы откажетесь от пирога. Это так?

— Да, кажется, она меня предупреждала, но… — произнесла Рэйндропс в ответ.

— Вот видите! Значит, вы были предупреждены о возможных последствиях, — сказал обвиняющим тоном следователь. — Вы были предупреждены, и тем не менее отказались от пирога. По какой причине? Разве вы не были голодны?

— Нет, я хотела есть, но этот пирог был совсем горелым.

— То есть наш пролетарский пирог был недостаточно хорош для вас?

— Он был совсем горелым, — повторила пегаска. — Чёрным, обуглившимся, понимаете?

Следователь кивнул и склонился над столом, что-то записывая.

— И вы, несмотря на предупреждение товарища Подушечки, всё же решили демонстративно отказаться от данного пирога? — спросил он.

— Почему демонстративно? Я просто отказалась.

— Но вы могли хотя бы из вежливости взять пирог, а уже потом незаметно выбросить его.

— От него был ужасный запах, поэтому я хотела, чтобы она его поскорее унесла, — пояснила Рэйндропс.

— Мда… Ясно, — проговорил следователь.

— Я не хотела никого обидеть, — сказала Рэйндропс. — Если надо, я могу перед ней извиниться, — она кивнула в сторону кобылки на фотографии, — хотя я и не уверена, кто перед кем должен извиняться.

— К сожалению, это не представляется возможным, — произнёс жеребец, тяжело вздохнув. — Сегодня утром товарищ Незабудка была обнаружена мёртвой.

Рэйндропс уставилась на следователя. Тот, в свою очередь, тоже смотрел на неё, очевидно изучая реакцию. Пегаска первой опустила глаза, проиграв эту внезапную игру в гляделки. Когда Рэйндропс только привели в этот кабинет, она уже думала, что её, как приехавшую из Эквестрии, подозревают в шпионаже или в чём-то подобном, но следователь внезапно назвал её свидетелем по важному делу и стал расспрашивать про горелый пирог, от которого она отказалась вчера в гостинице. Сидя на неудобном стуле, пони всё пыталась понять, что за важное дело может быть связано с тем несчастным пирогом. Ответ был неожиданным. Впрочем, любой ответ был бы неожиданным, так как пегаска и не знала, чего ожидать, но этот, помимо всего прочего, был связан со смертью пони. Кстати, как связан?

— Я… Мне жаль, — произнесла Рэйндропс, борясь с пересохшим горлом. — Но при чём здесь я?

— Коллеги погибшей показали, что вечером накануне смерти гражданка Незабудка была очень расстроена вашим отказом попробовать её пирог, — ответил жеребец, пригвоздив пегаску взглядом.

— Расстроена? — спросила Рэйндропс, её голос звучал глухо и неестественно. — Вы же не хотите сказать…

— Следствие должно рассмотреть все версии, даже самые невероятные, в том числе и версию Главлитнадзора.

— Версию чего? — не поняла Рэйндропс.

— Главлитнадзора, — ответил следователь, слегка покусывая нижнюю губу, — мы называем это так. Явление, о котором идёт речь, уже давно изжито вместе с другими позорными атавизмами старого общества, и даже само его название у нас более не употребляется. Когда мы всё же говорим о таких случаях, случаях, когда какой-нибудь пони причиняет себе вред с целью завершить свою жизнь, мы говорим, что этот пони совершил Главлитнадзор. По названию ведомства, которое призвано защитить нас от опасной и недостоверной информации. Надеюсь, я понятно объяснил.

— Я правильно поняла, что эта пони совершила само… — начала Рэйндропс, но следователь её тут же прервал:

— О, я вижу, что вы меня поняли. Раз мы друг друга понимаем, давайте будем говорить, что товарищ Незабудка совершила Главлитнадзор. Вернее, предположительно совершила Главлитнадзор, это всего лишь одна из возможных версий случившегося. Поэтому, собственно говоря, мы вас и вызвали. Подчеркну, пока в качестве свидетеля. Вы та пони, чей поступок явным образом расстроил погибшую прямо перед её кончиной.

— Но послушайте, из-за пирога?! Это же какой-то абсурд! — воскликнула пегаска. — Разве может пони сделать такое только из-за того, что кто-то отказался от какого-то пирога?

— Полагаю, что нет, не может, — ответил следователь, вздохнув. — Более того, я повторюсь, у нас в Сталлионграде такого просто не бывает. Если вы откроете статистический справочник Горстата, то даже соответствующей графы там не найдёте. Да что там графы, как вы уже поняли, даже само слово совершенно вышло из оборота! Это явление, как я уже говорил, у нас совершенно изжито. Но тем не менее мы рассматриваем все версии, даже самые невероятные. И тот факт, что накануне смерти товарищ Незабудка была чем-то расстроена, от нас, естественно, не ускользнул, тем более что в данном случае имело место иностранное влияние в вашем лице. А раз имеется иностранное буржуазное влияние, то данная версия уже не кажется столь невероятной.

— Что вы имеете в виду?

Следователь не удостоил Рэйндропс ответа, а лишь продолжил, обратившись к своим бумагам:

— Коллеги характеризуют Незабудку как жизнерадостную, честную и трудолюбивую пони. Активист Молодёжного союза, всегда в первых рядах… Принимала активное участие в помощи угнетённым пони, неоднократно участвовала в сборе и отправке гуманитарных грузов в Эквестрию. Из показаний же товарища Подушечки следует, что вы отрицали наличие голода в селестианской Эквестрии, тем самым поставив под сомнение важность и полезность деятельности товарища Незабудки.

— Вы что, меня в чём-то обвиняете? — испугалась Рэйндропс. — Я её даже в глаза не видела!

— Вы сюда вызваны как свидетель, — сухо напомнил следователь.

Пегаска недоверчиво посмотрела на него. Жеребец вздохнул, откинулся на спинку кресла и произнёс:

— Я лишь пытаюсь установить истину. Так вы признаёте, что в разговоре с товарищем Подушечкой отрицали существование голода в Эквестрии?

— Я ничего не признаю, — ответила Рэйндропс, решившая на всякий случай всё отрицать. Всё, кроме существования голода, конечно.

— Поймите, — сказал следователь, снова тяжело вздохнув, — мне нет дела до вашей неблагонадёжности, это даже вне моей компетенции, я не из Горбезопасности, я лишь расследую смерть гражданки Незабудки. Молодая, красивая пони, только начинавшая жить, — он покачал головой, скосив глаза в сторону фотографии кобылки. — Наше общество вложило столько сил и средств в воспитание своего нового члена, и вдруг такое… Мы обязательно должны установить причины.

Пегаска посмотрела на жеребца исподлобья.

— Даже если я и сказала что-то не то, я сказала это горничной, а не этой Незабудке, — проговорила она.

— Ага! — обрадовался следователь. — Значит, вы всё же сказали что-то, как вы выразились, «не то». Что-то насчёт того, что в зоне селестианской оккупации нет гуманитарной катастрофы и все самоотверженные труды товарища Незабудки по сбору помощи для нуждающихся были никому не нужны! Все её молодые силы были потрачены напрасно! Так?

— Нет, не так! — ответила Рэйндропс, пытаясь сохранять остатки самообладания. — Я ничего такого не говорила и не имела в виду!

— Значит, во время разговора с товарищем Подушечкой ансталлионградских высказываний, которые могли бы поставить под сомнение важность деятельности товарища Незабудки, с вашей стороны не было? Я правильно понял?

— Да.

— Хорошо, так и запишем, — сказал следователь, вновь склонившись над бумагами.

Рэйндропс ожидала, что жеребец будет допытываться дальше, но тот вдруг неожиданно легко принял тот ответ, который она дала. Строго говоря, ответ был не совсем правдив, ведь пегаска действительно тогда сказала, что голода в Эквестрии нет. Тогда это казалось чем-то совершенно невинным, но то, как следователь теперь всё обрисовал, отбило всякое желание признаваться в чём-то подобном. Сидящий напротив жеребец может сколько угодно говорить, что он не из Горбезопасности и ему неблагонадёжность Рэйндропс не интересна, но это легко может оказаться всего лишь уловкой.

— В любом случае я говорила с горничной, а не с этой Незабудкой, — произнесла Рэйндропс. — Я не имею никакого отношения к тому, что случилось.

— Ну это только вам так кажется, — возразил следователь. — Пусть вы не виделись с товарищем Незабудкой лично, но вы разговаривали с горничной, а она передала ваши слова Незабудке, так что вы всё равно имели общение с данной пони, пусть и через посредника. В таких делах не всегда нужен непосредственный контакт, можно, например, действовать через переписку или, как в вашем случае, через посредника. Если у вас есть талант к писательству, можно даже написать целую книгу, которая будет влиять на умы множества пони. Вы слышали о «Страданиях юного Вектора»? Нет? И хорошо, что не слышали. Ужасно пагубная буржуазная литература.

Жеребец непродолжительное время помолчал, прежде чем задать новый вопрос:

— Итак, вы утверждаете, что в разговоре с товарищем Подушечкой не допускали ансталлионградских высказываний. А о чём конкретно вы говорили, можете вспомнить?

— Да, в общем-то, ни о чем, — сказала Рэйндропс. — Она предложила мне пирог, а я отказалась, потому что он был горелый.

— И тогда она предупредила вас о том, что товарищ Незабудка может сильно расстроиться из-за вашего отказа?

— Да, но я и подумать не могла, что всё закончится вот так! Если бы я только знала, то я бы съела этот проклятый пирог. Как-нибудь… Не знаю как, но съела бы.

— Ясно, — сказал следователь. — Она вас предупредила, но вы не придали этому значения. Что было потом?

— Потом она ушла. Даже не попрощалась, насколько я помню. Забрала свою тележку с пирогом и ушла.

— И это всё?

— Да, это всё.

— Что ж, отлично, — сказал следователь, — больше у меня вопросов к вам нет.

Он взял в копыта бумагу, которую исписал за время их беседы, и, протянув её Рэйндропс, произнёс:

— Это протокол вашего допроса, распишитесь. Напишите вот здесь, внизу, «с моих слов записано верно и мною прочитано», поставьте подпись и можете быть свободны.

Рэйндропс недоверчиво взяла бумагу и пробежала её глазами. Никакого подвоха заметно не было, следователь зафиксировал её ответы довольно точно, и теперь со скучающим видом ждал, пока она распишется. Рэйндропс, которой не терпелось вырваться из этого серого кабинета, вздохнула, пододвинула к себе бумагу и взяла перо.

— Ещё кое-что, — сказал следователь, когда пони написала, что требовалось, и уже собралась встать с неудобного стула. — Поскольку дело касается возможного случая совершения Главлитнадзора, то вам придётся дать подсписку о неразглашении данных следствия, так как информация о такого рода происшествиях в нашем городе является закрытой. Официально смерть Товарища Незабудки будет считаться несчастным случаем, если, конечно, не будет установлен факт убийства.

Жеребец достал из ящика стола небольшой листок бумаги, на котором уже было напечатано обязательство «не разглашать данные предварительного расследования», заполнил несколько пустых полей и протянул документ Рэйндропс.

— Вот здесь, пожалуйста, — произнёс следователь, указывая кончиком копыта на место для подписи.

— Что ж, теперь можете идти, — сказал он, когда пони поставила свою закорючку. — Если понадобится, мы вас вызовем.

Рэйндропс поспешила на первый этаж, чуть не запутавшись в затёкших от неудобного стула ногах и не свалившись с лестницы. Уже на выходе из отделения Горзащиты она вспомнила, что не знает, как ей добраться до гостиницы. Из музея её везли в закрытой карете с маленькими окошками и довольно быстро, так что теперь пегаска совершенно не понимала, в какой части города она находится. Она поискала глазами Огурчика, но на этот раз зелёного жеребца нигде не было, ни в здании, ни у крыльца. Наверное, он ушёл домой сразу после экскурсии. Рэйндропс вернулась внутрь и подошла к дежурному горзащитнику, который сидел за прозрачной перегородкой, обложившись со всех сторон телефонами.

— Простите… — начала пегаска, обращаясь к нему.

— Пишите заявление! — гаркнул тот, протянув ей через окошечко в перегородке какой-то бланк.

— Зачем? — удивлённо отшатнулась пони.

— Как зачем?! — рявкнул дежурный. — Если совершено преступление, то следует писать заявление!

— А что, совершено какое-то преступление? — испугалась Рэйндропс.

Горзащитник ненавидяще посмотрел на пегаску через свою перегородку. Его глаза были с красными прожилками, словно он провёл без сна не одну ночь.

— Если преступление ещё не совершено, так чего вы от меня хотите? — спросил он со злобным недоумением. — Когда вас ограбят или убьют, тогда и приходите!

— Я хотела спросить дорогу… — пролепетала пегаска.

— Тут вам не справочная! — отрезал дежурный и отвернулся. Разговаривать дальше с ним было бесполезно.

Рэйндропс снова вышла на улицу и стала глазами искать прохожих, у которых можно было бы узнать дорогу до гостиницы. Одинокий серый жеребец в очках и с бородой обнаружился не сразу, он стоял в тени и, казалось, старался быть как можно менее заметным.

— Сэр!.. То есть товарищ! — обратилась к нему пегаска. — Можно узнать, как…

Но жеребец не собирался отвечать на вопросы. Вместо этого он попятился в какой-то переулок.

— Эй! Куда вы? — удивилась жёлтая кобыла. Она последовала за беглецом, но тот проворно скрылся в затенённом почти до темноты переулке.

Не желая заблудиться, Рэйндропс вернулась на площадь, на которой находилось здание Горзащиты. Кроме самой пегаски скрывшийся жеребец был здесь единственным пони. Вокруг было пустынно, будто Управление Горзащиты отпугивало всё живое мертвенной серостью своих стен. От площади в разные стороны отходили улицы, и Рэйндропс решила двинуться на наиболее широкой из них в надежде, что она приведёт в какое-нибудь более многопонное место, где можно будет спросить дорогу. И действительно, вскоре ей стали попадаться прохожие, один из которых даже был настолько любезен, что согласился указать ей путь.

— Вам надо идти вот так, а потом повернуть налево… — очень серьёзно объяснял крупный угольно-чёрный жеребец, показывая направление движениями копыт.

Внешний вид этого земнопони был довольно суровым, из-за чего Рэйндропс даже не сразу решилась к нему обратиться. Но, удивительное дело, именно он оказался достаточно дружелюбным, чтобы помочь незнакомке. Как и все жители города, жеребец не улыбался, более того, улыбка ему, скорее всего, даже и не пошла бы. Но его объяснения очень помогли Рэйндропс, и она подумала, что он, наверное, добрый пони, несмотря на несколько мрачный вид. Всё оказалось не так уж сложно, как это можно было представить: сначала пройти по широкой улице три квартала, потом повернуть налево и пройти по короткой изогнутой улочке до того места, где эта улочка разветвляется, и тогда…

«Что тогда?.. — испугалась пегаска. — А, вспомнила, направо. Фух!»

Рэйндропс приходилось быть внимательной, выискивая ориентиры, о которых ей рассказал суровый жеребец. Это помогало отвлечься от ненужных мыслей, например от мыслей о погибшей кобылке.

Наконец, Рэйндропс добралась до мест, которые были ей знакомы. Ну, более знакомы, чем все остальные в этом чужом городе. Перед ней возвышалось серое здание вокзала. Именно отсюда началось её погружение в этот другой мир, непохожий на остальную Эквестрию. Сталлионград действительно ощущался как некая параллельная реальность, лишь слабо пересекающаяся с привычным планом бытия.

Когда Рэйндропс увидела здание вокзала, её потянуло внутрь. Уехать отсюда, скорее! После допроса в следственном отделе Горзащиты Рэйндропс окончательно поняла, что ничего добиться ей здесь, скорее всего, не удастся. Она была далека от того, чтобы сдаться, но трезво оценивала свои шансы, которые, похоже, были исчезающе малы, ведь пегаска не только не приближалась к разгадке тайны писем своей тётушки, но и сама всё глубже увязала в трясине непонятной местной жизни, помимо всякого своего желания впутываясь в разные неприятные дела.

Своей вины в гибели той пони Рэйндропс не чувствовала. Ну или почти не чувствовала. Всё это, конечно, было ужасно скверно и неприятно, но ведь сама пегаска не сделала ничего плохого. Ничего такого, чего не сделала бы любая другая пони из Эквестрии, попавшая на её место. Это была, очевидно, какая-то совершенно неуклюжая и нелепая попытка связать Рэйндропс с тем, к чему она не имеет никакого отношения. Она всего лишь сказала: «Я не буду есть этот горелый пирог». И всё! Разве любая пони, которой дорог её желудок, не поступила бы так же? Разве можно представить кого-нибудь, кто бы давился горелым пирогом, всерьёз полагая, что спасает кому-то жизнь? Это было бы самое нелепое предотвращение самоу… (ой, простите, «Главлитнадзора») в истории. Реакция пегаски же была абсолютно естественной и нормальной: принесли негодный пирог — она отказывается его есть, да она даже не кричала на всю гостиницу, не топала ногами, как поступили бы некоторые несдержанные пони на её месте! И тем не менее эта естественная со всех сторон реакция привела к столь неожиданному результату. Рэйндропс словно бы была опутана липкой паутиной и при каждом своём движении дёргала за незримые нити, приводя в действие тайные механизмы этого города. Впрочем, даже сам следователь не был уверен, действительно ли эта Незабудка «совершила Главлитнадзор» и из-за чего вообще случилась вся эта история. Но её, Рэйндропс, всё же вызвали на допрос. Кто знает, что там сейчас затевается, в недрах местной бюрократической машины.

Нет, похоже, тётушке Шифти здесь ничем помочь нельзя. Да что там, вполне возможно, что совсем скоро Рэйндропс не сможет помочь уже и себе, окончательно увязнув в сплетённых для неё ловушках. Нужно как можно скорее ехать обратно в Эквестрию, там можно будет сделать гораздо больше. Добиться аудиенции у принцессы Селестии, например. Рэйндропс была уверена, что принцесса выслушает её, ведь она часто принимает пони, вернувшихся из путешествий, чтобы быть в курсе событий в отдалённых уголках обитаемого мира. Селестия заботится о своих маленьких пони, она поможет разобраться, что происходит в этом городе, что случилось с тётушкой Шифти. Сыщики проверят подлинность писем тётушки «из Сталлионграда» и, может быть, даже смогут отследить, откуда они в действительности были присланы. Можно допросить друзей Шифти Клаудс, поспрашивать про неё в её родной Филлидельфии, если она не найдётся, можно объявить её во всеэквестрийский розыск, в конце концов. Да мало ли чего ещё можно сделать! Даже если тётя действительно в Сталлионграде, Селестия может потребовать официальных объяснений от местных властей, и это уже будет совсем не то, что жалкие барахтанья одной маленькой жёлтой пегаски в здешней бюрократической паутине.

Нет, Рэйндропс не была готова сесть в поезд до Кантерлота немедленно, нужно было хотя бы зайти за вещами в гостиницу, но она всё равно открыла дверь и вошла внутрь вокзала: необходимо было разведать путь вероятного (весьма вероятного) отступления. Внутри здания всё осталось так же, как и вчера: заполненный гулкой пустотой зал ожидания, неработающие кассы, даже старик с лохматой собакой был на своём месте.

«Он каждый день тут сидит. Надеется уехать. Нет, ну вы слышали? Надеется уехать! Уехать из Сталлионграда! Вот умора-то!» — вспомнила пегаска слова Огурчика. Пони вздрогнула: идея о том, что из Сталлионграда можно уехать, была для Огурчика просто смехотворной. Неужели отсюда уехать действительно нельзя? Но ведь тут есть и вокзал, и кассы, и, если верить расписанию, регулярное пассажирское сообщение с остальной Эквестрией! Неужели всё это всего лишь для вида?

Рэйндропс подошла к кассам. Их было четыре — маленькие, частично зарешеченные окошки в тонкой некапитальной стене или, лучше сказать, перегородке, даже не доходившей до высокого потолка. Все окошки располагались так низко, что если бы кто-то обычного роста покупал билет, ему бы пришлось склониться перед Его Величеством Кассиром. На стене над крайним окошком висело лаконичное объявление: «Билетов нет!», а внутри предназначенного для кассиров помещения царили тишина и полумрак. И пыль! Заглянув в окошечко, Рэйндропс увидела, что всё там покрыто толстенным слоем пыли, словно туда годами никто не заходил. Кассы не просто не работали, они, должно быть, не работали с тех самых пор, как вокзал был построен, потому что внутри пегаска в полумраке разглядела кучи какого-то хлама, которые приняла за строительный мусор.

Рэйндропс пошатнулась, едва удерживаясь на ставших ватными ногах. «Наверное, билет можно купить где-нибудь в другом месте», — попыталась она успокоить себя.

Пони побрела в зал ожидания, к сиротливо-пустым рядам скамеек, где был лишь один старик с собакой. При приближении чужой для неё жёлтой кобылы собака немного привстала и зло, но сдержанно и негромко, зарычала.

— Тише, тише, — сиплым голосом успокаивал её старик.

— Простите, — начала Рейндропс, не решившись подойти совсем близко из-за собаки. — Вы…

Она вдруг остановилась, задумавшись, потому что поняла, что ещё не знает, о чём она будет спрашивать этого пожилого жеребца и зачем ей вообще понадобилось о чём-то его спрашивать. Но он был здесь один, и если она хотела о чём-то кого-то спросить, то других вариантов у неё не было.

— Ась? — отозвался старик, ничего не расслышав.

— Я… я хотела спросить, вы ведь ждёте, когда начнут продавать билеты, так? — произнесла Рэйндропс громче.

— А, да-да, жду, — закивал старый пони, заметно оживившись. — А вы, стало быть, тоже хотите уехать?

— Да, — ответила пегаска, — я хотела бы купить билет. А давно вы ждёте?

— Да вот, сегодня с самого утра, — вздохнул старик.

— Сегодня с самого утра? А раньше? Я, кажется, видела вас здесь вчера.

— Нет, — потряс головой старик, почему-то начиная выглядеть обиженным. — Я решил уехать сегодня утром. До этого я верой и правдой, как говорится, а сегодня вот решил, что хватит с меня, уеду.

— Понятно, — сказала Рэйндропс.

Всё действительно было понятно, и пегаска ощутила отвращение, но не к старику, а к Огурчику, смеявшемуся над больным старым пони, который не помнил вчерашнего дня и каждый день приходил на вокзал в первый раз.

Рэйндропс огляделась. Кроме старика с собакой здесь не было ни души, да и тот уже словно бы забыл о пегаске (а может, действительно забыл, как только она вышла из его поля зрения). Рэйндропс уже хотела выйти обратно на улицу, но взгляд её наткнулся на устье узкого коридорчика, который, как она помнила, вёл к кабинету горзащитников. Там ей надели скобы на крылья, и где-то там, наверное, должен быть ключ от этих оков, если, конечно, его не унесли куда-нибудь ещё.

Пони вошла в коридор и за его поворотом нашла знакомый кабинет. Дверь была открыта: видимо, в помещении без окон было душно, несмотря на два закрытых решётками вентиляционных отверстия. Внутри сидел крупный жеребец в форме Горзащиты, второе место, где должен был отсиживать круп его напарник, пустовало.

— Вы по какому вопросу, товарищ? — спросил горзащитник, поднимая взгляд на вошедшую пони.

Этого жеребца Рэйндропс видела впервые. Неудивительно, ведь пони из Горбезопасности говорили, что арестовали тех двоих, что были здесь вчера.

— Товарищ? — нетерпеливо повторил горзащитник.

— Я… я приехала в ваш город вчера, — начала Рэйндропс, — и мне надели на крылья эти штуки, — она повернулась боком и откинула плащ, чтобы жеребец увидел скованное металлом крыло. — Мне сказали, что их снимут, когда я решу уехать… Так вот, я решила уехать.

— Так это вы, — помрачнел жеребец. — Уже уезжаете, значит?

— Да, — ответила по возможности твёрдо пегаска. — Так вы снимите эти штуки?

— Конечно. Предъявите только билет на поезд до любого эквестрийского города, и сниму, — сказал горзащитник.

— Я как раз хотела у вас спросить, где я могу купить билет. У вас не работают кассы.

— Это не моё дело, — сухо ответил пони. — Я из горзащиты и к кассам никакого отношения не имею.

— Но кассы не работают, и я подумала…

— Повторяю, это не моё дело, — отрезал горзащитник.

— А есть здесь кто-то, к кому я могла бы обратиться? — задала новый вопрос Рэйндропс. — Может быть, начальник вокзала?

— Товарища Буфера нет на месте, — ответил Горзащитник. — И вообще, сегодня здесь кроме меня никого нет.

— А в другие дни?

— И в другие дни так же. Но по штату нас, горзащитников, здесь должно быть двое. Мы сегодня ночью лишились двух наших сотрудников, — жеребец злобно посмотрел на пегаску.

— Но когда-то же начальник вокзала будет на месте? — не сдавалась Рэйндропс.

— Когда-то будет, но билеты он не продаёт, — ответил горзащитник, — так что вам он ничем не поможет.

— Но где же мне купить билет?

— Это не моё дело. Здесь, гражданка, вам не справочная, я вообще не обязан на ваши вопросы отвечать.

— Не обязаны, но вы могли бы…

— Нет, не могу, — прервал пегаску горзащитник.

— Но…

— Я здесь охраняю порядок. У вас вопросы по охране порядка есть?

— Нет, но…

— Ну вот и отлично, вы можете быть свободны.

Добиться чего-нибудь путного от него так и получилось, и Рэйндропс покинула вокзал. На улице уже вечерело. Беседа с уполномоченным, поход в музей и допрос заняли почти весь день. Короткий путь до гостиницы Рэйндропс прошла в печальной задумчивости.

«Может быть, и тётушка Шифти так же зачем-то приехала в этот город, а потом просто не смогла уехать», — думала она.

Теперь ей стало понятно, почему в поезде никто не ехал в Сталлионград, а кассир, продавая ей билет, так странно на неё посмотрел, и даже переспросил, действительно ли она хочет купить билет в один конец. Если бы у Рэйндропс был обратный билет… Но его не было! Пегаска не знала точно, насколько серьёзна болезнь тётушки и сколько придётся здесь пробыть, и поэтому не стала его покупать. Билетов нет, крыльев нет. Что же теперь остаётся? Бежать из города на своих копытах? Это ведь Внутренний Город огорожен каменной стеной, а Внешний Город — нет, отсюда можно просто уйти. Наверное. Ей хотелось на это надеяться. А ещё на то, что в Эквестрии найдётся какой-нибудь умелец, который сможет снять с крыльев скобы, пока не станет слишком поздно. Но возможно, стена вокруг города и не нужна: путешествие займёт много дней, а места в этой части Эквестрии дикие, и если здесь водятся крупные хищники…

Когда Рэйндропс вошла в гостиничный вестибюль, она увидела, что у стойки регистрации стоит чемодан, как две капли воды похожий на её собственный. А рядом были сумки…

— Наконец-то вы явились! — проворчала кобыла за стойкой, сердито выглянув из-под бровей. — Сдавайте ключ, забирайте свои вещи и можете идти!

— Куда идти? — опешила пегаска. На мгновение ей показалось, что кобыла каким-то образом прочитала её мысли о побеге из Сталлионграда.

— Понятия не имею, но из гостиницы вас выселили, — ответила сердитая пони.

— Но почему?

— Ах, вы ещё и спрашиваете? — воскликнула кобыла, воздев передние копыта к потолку. — Номер предназначен для бухгалтера, а вы, как выяснилось, самозванка!

— Но я…

— И это уже не говоря о том, что из-за вас погибла сотрудница нашего предпита!

— Я не…

— Убийца! Уходите, и чтоб копыта вашего здесь больше не было! — зло произнесла кобыла и отвернулась.

В носу у Рэйндропс предательски защипало. Кажется, события этого дня, нагромоздившиеся одно на другое, наконец стали слишком тяжелы для неё.

— Но… куда я пойду? — пегаска посмотрела на свой чемодан сквозь выступившую на глазах влагу.

— Ну, пореви мне ещё тут! — рявкнула кобыла. — Крендель! А ну выведи её! И ключ забери!

Охранник, до этого тихо сидевший на своём месте, отложил газету, поднялся и подошёл к вещам Рэйндропс.

— Пойдёмте, пойдёмте, — почти мягко говорил он, взваливая на себя чемодан и сумки. — И ключи от номера, пожалуйста.

— «Пожалуйста», — скривилась кобыла. — Её под суд отдавать надо, а он тут ещё с ней цацкается!

Ничего не ответив злой кобыле, жеребец понёс вещи к выходу, а Рэйндропс, всхлипывая, послушно поплелась за ним. Они оказались на крыльце, двери захлопнулись, отделяя пегаску от казённого гостиничного уюта. Охранник кашлянул, смотря себе под ноги. Он осторожно опустил поклажу на крыльцо и, неуверенно оглядываясь, заговорил:

— Вы это… идите в Соцбюро. Там вам должны комнату дать или что-то. Это рядом, вон, в Доме Управления на третьем этаже. Сейчас уже вечер, там закрыто, но вы завтра утром приходите. А переночевать попробуйте на вокзале.

— Спасибо вам… — сказала Рэйндропс, попытавшись улыбнуться сквозь слёзы.

— Да не за что, — произнёс жеребец и протянул копыто. — Ключи от номера.

Пегаска стала рассеянно рыться в карманах. Получив, наконец, брелок с номером «312», жеребец кивнул и скрылся в дверях гостиницы. Когда двери уже закрывались, из вестибюля донёсся сердитый голос кобылы:

— Ну чё ты там как этот-то?! Ключи-то хоть забрал?

Стоя на крыльце, Рэйндропс глубоко дышала, успокаивая себя. Она пошарила по карманам, но платка не нашлось, вместо него копыто нащупало что-то твёрдое. Вытерев слёзы рукавом плаща, пони вытащила карманные часы, подарок тётушки Шифти, сделанный где-то года четыре назад. Стрелки показывали восемь часов вечера, до ночи ещё далеко, да и сама ночь обещает быть длинной. Но не это сейчас привлекло внимание пегаски. На часах была надпись: «Сделано в Сталлионграде». Раньше эта надпись казалась вполне невинной и непримечательной, ничем не хуже и не лучше, например, надписи «Сделано в Филлидельфии», но сейчас… Неужели тётя была как-то связана с этим городом ещё тогда? Впрочем, это могло быть простым совпадением: Сталлионград — это промышленный центр, он поставляет товары в Эквестрию, в том числе и часы. Эти часы не давали ответов на вопросы, они лишь показывали время. Рэйндропс вздохнула и поплелась к вокзалу.

В дверях Рэйндропс встретила уже знакомого старика.

— Сегодня так и не открылись… кассы… — задумчиво прокряхтел он, придерживая пса рядом с собой, когда проходил мимо пегаски.

Рэйндропс вежливо кивнула, хотя и не была уверена, что старый пони обращается к ней, а не просто констатирует факт для себя. Пегаска прошла внутрь и села на скамью в зале ожидания. Из окна открывался вид на пустой окутанный обычной для Сталлионграда дымкой перрон. Мимо платформы проехал не останавливаясь поезд. Зачем пассажирскому составу останавливаться, если на вокзале нет пассажиров с билетами?

Рэйндропс шмыгнула носом. Она здесь застряла. И осталась без крыши над головой. И влипла в какую-то странную историю с этим проклятым «Главлитнадзором» той пони. И никак, совершенно никак, не продвинулась в поисках тётушки Шифти. Есть от чего всерьёз расстроиться.

Когда дневной свет за окнами потускнел и Рэйндропс уже стала надеяться, что её здесь никто не побеспокоит до самого утра, из своего коридорчика в зал ожидания вышел горзащитник.

— Опять вы? — спросил он раздражённо-усталым голосом. — Что вы здесь делаете? Разве непонятно, что билетов тут нет?

— Меня выселили из гостиницы, — призналась Рэйндропс.

— Если вы не ждёте поезд, то ночевать в зале ожидания не разрешается.

— А может быть, я жду поезд, — ответила пони.

— Стало быть, вы раздобыли билет? Предъявите его, и можете ждать дальше. А если билета нет, ночевать здесь нельзя, даже этот старый дурак со своей псиной на ночь домой уходит.

— И куда же мне идти? — спросила Рэйндропс, поморщившись от оскорбления в адрес пожилого пони. — Если из гостиницы меня выселили? Бродить по улицам? Проситься на ночлег к первому встречному?

— По Уставу города каждый имеет право на жильё, — пожал плечами горзащитник. — Идите в Соцбюро.

— Прямо сейчас? — пегаска посмотрела на окно, за которым сгущались вечерние краски.

Жеребец снова пожал плечами, показывая, что ему всё равно.

— Я, между прочим, гость вашего города, — сказала Рэйндропс оскорблённым тоном. — Вы уверены, что вам ничего не будет, если вы меня сейчас выгоните, а ночью со мной что-нибудь случится?

Похоже, это подействовало. Горзащитник ответил не сразу, с недовольным и задумчивым видом потирая копытом подбородок. Наконец, он вздохнул и сказал:

— Ладно, так уж и быть, идите за мной.

Он повернулся и зашагал к своему коридорчику. Уставшая за день Рэйндропс смогла догнать его только у самых дверей «Транспортного отделения горзащиты». Жеребец прошёл в кабинет и направился к столу с телефонным аппаратом, с которого тут же снял трубку, одновременно прокручивая диск с цифрами.

— Здравия желаю, товарищ дежурный, — сказал горзащитник в трубку после некоторой паузы. — Докладываю с поста номер двенадцать: у меня тут эта приезжая кобыла… Хотела переночевать в зале ожидания… — Телефон что-то зашипел в ответ. — Так точно, она, — подтвердил горзащитник, отвечая на шипение. Видимо, у сталлионградцев существует какой-то особенный слух, позволяющий понимать своего телефонного собеседника, несмотря на помехи. — Есть, товарищ дежурный, буду ждать.

Горзащитник опустил трубку на рычаг и вздохнул, проведя копытом по лбу, будто убирая в сторону гриву, хотя та была коротко подстрижена и мешать ему не могла.

— С кем вы разговаривали? — спросила Рэйндропс.

— С кем следует, — ответил горзащитник. — Вам придётся подождать, пока не решится вопрос с вашим размещением. Вон, присаживайтесь, — он кивнул в сторону стоявшего у стены стула.

Рэйндропс послушно села и окинула взглядом маленькое помещение. В прошлый раз здесь у неё отбирали деньги, надевали скобы на крылья и навязывали товарища Огурчика в качестве сопровождающего «помощника», так что для пегаски эта комнатка стала довольно неприятным местом. Стеллажи с бумагами, два письменных стола, две тумбочки, несколько стульев, серые крашеные стены, два маленьких зарешеченных вентиляционных отверстия вместо окон — вот и весь интерьер. Горзащитник устроился за одним из столов и начал перебирать бумаги, приняв ужасно занятой вид. На другом столе были в беспорядочную кучу свалены папки с документами, несколько покосившихся стопок покоились на полу. Выглядело так, как будто кто-то здесь что-то искал.

«Если он так хочет сделать вид, что работает, то почему бы ему не оторвать свой круп от стула и не прибраться здесь?» — подумала Рэйндропс, глядя на горзащитника. Ещё пару дней назад в аналогичной ситуации она бы попыталась завязать разговор, но теперь ей не хотелось. Не хотелось, судя по его виду, и горзащитнику. Пегаска для него была источником проблем, двоих его товарищей арестовали после её появления. Если бы Рэйндропс не приехала, всё было бы, наверное, по-другому. И эта Незабудка, возможно, была бы жива. И сама Рэйндропс бы здесь не застряла.

Пегаска сначала поглядывала на стрелки карманных часов, но потом бросила это дело и прикрыла глаза. Она почти задремала на своём стуле, когда в кабинет вошёл уже знакомый пегаске жеребец. Высокий и худой бежевый пони пригнул голову, проходя сквозь дверной проём.

— Младший комиссар Горбезопасности Смерч, — отрекомендовался он. Вынув удостоверение, он каким-то образом раскрыл его одним копытом и сначала показал его горзащитнику, а потом сунул под нос Рэйндропс. Это был один из тех двух жеребцов, которые напугали её, явившись к ней в номер на ночь глядя.

Горзащитник, который к тому времени уже устал делать занятой вид и сидел, лениво развалившись на стуле, теперь вскочил и приветствовал вошедшего.

— Мне поручено сопроводить товарища Рэйндропс к её новому временному месту жительства, — сказал Смерч. Он повернулся к пегаске: — Давайте проследуем за мной.

— Я арестована? — испугалась пегаска.

— Нет, вы даже не задержаны, — произнёс Смерч как будто бы с сожалением. — Но поскольку вы у нас особенный гость в нашем городе, вам не стоит ночевать на вокзале. Вам предоставлена комната в общежитии номер тринадцать. Это недалеко отсюда.

— Эм… Спасибо? — ответила Рэйндропс.

— Пойдёмте, — сказал Смерч, разворачиваясь к дверям. Пегаска посмотрела на горзащитника, но тот лишь мотнул головой, чтобы она уходила.

Оставив горзащитника в его комнатке без окон, жеребец и кобыла прошли через помещения вокзала и вышли на улицу, где уже основательно темнело.

— Вы что-нибудь узнали о Шифти Клаудс? — спросила Рэйндропс.

— Пока ничего не могу сказать, но скоро всё выяснится, — ответил бежевый пони. — Ваше дело у нас в числе приоритетных, и я рад сообщить, что оно уже сдвинулось с мёртвой точки.

— А что насчёт письма, которое вы забрали? — спросила пегаска. И тихо добавила: — Без протокола.

— А что насчёт него? — обернулся к Рэйндропс жеребец. Его лицо попало в жёлтый круг света от фонаря, и пони увидела, что оно ничего не выражает.

— Оно у вас?

— У нас документы просто так не теряются. А что изъяли без протокола, так у нас есть определённая свобода в нашей оперативной деятельности.

Они прошли по улице, на которой стоял вокзал, прошли мимо гостиницы, откуда выселили Рэйндропс, и свернули на дорогу, спускающуюся в какую-то низину. Если привокзальная улица была достаточно хорошо освещена, то здесь работающих фонарей было гораздо меньше, путь шёл от одного жёлтого пятна света к другому, между которыми находились гораздо более тёмные «сумеречные зоны». Вместе с нормальным освещением закончилось и сносное дорожное покрытие: то и дело попадались выбоины, из-за которых Рэйндропс едва не переломала ноги. По обеим сторонам высились темнеющие в сумерках здания с немногочисленными освещёнными окнами. Наконец, улица, по которой они шли, упёрлась в здание, в темноте похожее на гигантский мусорный ящик. Смерч поднялся на крыльцо и открыл скрипучую дверь, пропуская пегаску внутрь.

Они вошли в погружённое в полумрак помещение, освещаемое тусклыми лампочками. От него в разные стороны расходились коридоры. В центре за хлипким письменным столом сидела пожилая пони-вахтёрша с пучком на голове и разгадывала газетный кроссворд при свете единственной яркой лампы, подвешенной прямо над крышкой стола.

— Вы к кому? — проскрежетала старушка. Судя по её голосу, они со скрипучей дверью были родственниками.

Смерч показал удостоверение.

— Это товарищ Саншауэр Рэйндропс, — сказал он, кивнув в сторону пегаски. — Она будет жить в двести двадцать пятой комнате. Ключ я ей дам.

— В двести двадцать пятой? — испуганно проскрипела пожилая пони. — Но ведь там эти собираются!

— Это не ваше дело, — ответил Смерч. — Просто знайте, что товарищ Рэйндропс теперь там живёт. И заведующую свою предупредите.

Жеребец повёл пегаску на второй этаж, где был коридор с давно покрашенными и теперь уже основательно облупленными стенами. Деревянный пол под копытами слегка прогибался и скрипел (тоже родственник двери, хотя, судя по слабости скрипа, дальний). По обеим сторонам шли двери комнат разной степени облезлости. До слуха Рэйндропс долетала какая-то ругань, должно быть, в одной из комнат разгорелся семейный скандал, и чем дальше они шли, тем громче становился шум. Внезапно одна из наиболее потрёпанных дверей распахнулась, и оттуда как ошпаренный вылетел грязный жеребец, выкрикивая столь же грязные ругательства. Кобыла с зажатой во рту сковородкой захлопнула за ним дверь.

— Пусти меня, дура! — взревел пони, встав на дыбы и барабаня по закрывшейся двери передними копытами.

Из комнаты раздался металлический стук: вероятно, кобыла выплюнула на пол сковороду.

— Убирайся! — раздался её визгливый голос. — Опять нализался своей соли! Приходи, когда протрезвеешь!

— Пусти!

— Я получила эту комнату! Я здесь хозяйка!

— Я тоже здесь прописан, стерва!

— Гражданин, успокойтесь, — сказал Смерч взбешённому пони.

— А ты ещё кто такой?! — зарычал пьяный жеребец, переведя взгляд налитых кровью глаз на младшего комиссара.

— Горбезопасность, — ответил тот, привычным ловким движением раскрывая удостоверение.

Жеребец снова кинулся к двери.

— Дура, пусти меня, тут Горбезопасность! — закричал он.

— Врёшь! — взвизгнула кобыла.

— Не вру, ты же знаешь, что они тут ошиваются! Из-за этих!

Кобыла приоткрыла дверь, увидела Смерча и, открыв дверь шире, махнула жеребцу копытом, чтобы он заходил.

Рэйндропс со своим провожатым отправилась дальше. Остановились они перед дверью с номером двести двадцать пять. Она была выкрашена в коричневый цвет и, если сравнивать с другими, особенно ничем не выделялась. Смерч вытащил из кармана ключ и открыл, запуская пегаску внутрь.

— Располагайтесь, — сказал он.

Внутри было почти что уютно. Когда Смерч щёлкнул выключателем, Рэйндропс увидела немного выцветшие обои с простеньким рисунком на стенах, два небольших окна с занавесками, шкаф и комод у одной стены, у другой — железную кровать с матрасом, но без подушки и постельного белья. Больше же всего привлекало внимание то, что находилось в центре комнаты. Там стоял длинный стол, составленный, если приглядеться, из трёх небольших. Вокруг него было где-то десять-двенадцать стульев, как будто тут проводились какие-то заседания.

— Здесь кто-то собирается? — спросила Рэйндропс.

— Об этом не беспокойтесь, — ответил младший комиссар. — В ближайшее время вас никто не побеспокоит.

Он прошёл в комнату, оглядывая её. Открыл шкаф и заглянул в комод, удостоверившись, что там пусто, и даже заглянул под стол.

— Мебель не двигать, — сказал жеребец после быстрого осмотра комнаты. — Завтра же с утра бегом в Соцбюро, оформите ваше проживание здесь официально. Соцбюро находится на третьем этаже Дома Управления, кабинет триста один, работает с девяти утра. Постельное бельё получите завтра у заведующей общежитием, её кабинет на первом этаже. На первом этаже общежития, а не Дома Управления, естественно. Пока же… — он посмотрел на голый матрас. — Насчёт соседей не беспокойтесь: они могут пошуметь, но вас не тронут. Комендантского часа у нас сейчас нет, но на улицу в тёмное время суток всё равно лучше не выходить. Туалет и душевые в конце коридора, они общие на весь этаж. Кухня тоже общая, но на пол-этажа, жильцы должны договариваться между собой о порядке её использования. Кроме того, в соседнем доме есть предпит. Всё понятно?

Рэйндропс кивнула и посмотрела в сторону кровати. Даже с голым матрасом и без подушки она для усталой пегаски выглядела очень привлекательно. По крайней мере, более привлекательно, чем жёсткие скамьи в зале ожидания вокзала.

— Вот и отлично, — произнёс Смерч. — Ключ от комнаты я оставляю вам, не теряйте. Если что-нибудь выяснится насчёт Шифти Клаудс, мы вам обязательно сообщим.

Он положил ключ на стол и пошёл к выходу.

— Спокойной ночи, — сказал жеребец, скрываясь в коридоре.

— Ага, и вам того же, — пробормотала Рэйндропс уже закрывшейся двери.

VI. Пыль

Сталлионград. Вокзал. Несколько пони стояли перед Рэйндропс в очереди в кассу, другие сидели на лавках в зале ожидания или сновали вокруг с чемоданами. Обычная дорожная суета. Наконец подошла очередь пегаски.

— Два билета до Понивилля, пожалуйста, — сказала она, наклонившись к окошку и доставая из сумки золотые эквестрийские монеты.

— В один конец? — немного обиженно промурлыкала молодая симпатичная кассирша. — Неужели вы хотите покинуть наш прекрасный город?

— Мой дом в Понивилле, — виновато улыбнулась пегаска, — но я обязательно как-нибудь приеду к вам ещё.

Пожелав счастливого пути, кассир протянула через окошко две прямоугольные голубоватые бумажки. Рэйндропс схватила их и порысила в зал ожидания, где на скамье её ждала светло-бежевая кобыла-пегас с чуть седеющей каштановой гривой и красным флюгером на бедре.

— Я очень рада, тётя Шифти, что ты возвращаешься со мной в Понивилль, — сказала Рэйндропс, приобняв эту кобылу. — То есть, конечно, это хороший город, здесь прекрасные пони, но я слышала, что зимой здесь бывает немного холодно.

— Ну, я ведь из-за этого сюда и приехала, — усмехнулась тётушка. — Всегда хотела своими глазами посмотреть, как погода работает в этих широтах.

— Но… — открыла рот Рэйндропс.

— Знаю-знаю, — остановила её старшая пегаска, — я должна быть поближе к семье.

Шифти Клаудс слегка сжала зубы, и на мгновение её лицо исказила гримаса боли, но когда Рэйндропс попыталась заботливо поддержать её, она отстранилась и, вымученно улыбнувшись, сказала:

— Я в порядке. Не нужно беспокоиться. Когда там, говоришь, подойдёт наш поезд?

Словно в ответ на эти слова раздался усиленный громкоговорителями кобылий голос, приглашающий на посадку, и две пони направились на платформу, где уже стоял яркий пассажирский состав, следующий до Кантерлота с остановкой в Понивилле. Опрятного вида улыбающийся проводник помог Шифти войти в вагон, следом впорхнула увешенная сумками и чемоданами Рэйндропс. Едва они успели расположиться в вагоне, как поезд тронулся. За окном пошёл куда-то назад перрон с оставшимися на нём пони.

«Домой, — подумала Рэйндропс. — Мы едем домой».

И проснулась.

Она лежала на спине и, стиснув зубы от разочарования, смотрела на потолок с ползущими по побелке маленькими трещинками. Из окон в комнату лился мутный утренний свет: лучи солнца преодолевали обычную сталлионградскую дымку. Рэйндропс глянула на часы, вытащив их из кармана. Рано. Ночь она проспала в одежде на голом матрасе, положив под голову наиболее мягкую из своих седельных сумок. Это было неудобно, и теперь у неё болела шея. Пегаска повернулась на бок, снова прикрыв глаза.

Вдруг раздался мощный удар, заставивший задребезжать стёкла в окнах. Казалось, и само здание слегка покачнулось. Рэйндропс выпучила глаза и немедленно вскочила, чуть не свалившись с кровати. Она подбежала к окну, но открывшийся из него вид ничего не сказал ей о том, что случилось. Из дымки выступала серая трёхэтажка, стоящая напротив. Пони выглядывали из её окон, озабоченно вертя головами, но, казалось, как и Рэйндропс, ничего не замечали. Кто-то выскочил на балкон, кто-то вышел во двор, хлопнув подъездной дверью. А потом всё стало успокаиваться. Больше ничего не происходило, и пони постепенно скрылись в своих жилищах. Теперь, посмотрев в окно, невозможно было даже предположить, что буквально несколько минут назад здесь произошло нечто необычное. Рэйндропс отошла от окна и выглянула в коридор общежития, но и там всё было спокойно.

Пегаска вернулась было в комнату, но передумала и выскользнула в коридор. Было раннее утро, но сотрясший дом удар, должно быть, разбудил всех. Она легонько постучала в дверь соседней комнаты, полагая, что не доставит этим каких-то особенных неудобств, ведь если кого-то не разбудил взрыв, то и тихий стук в дверь не разбудит. Но в комнате уже не спали, оттуда раздался тихий неясный шум, а затем дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой. Через щель на Рэйндропс уставился голубой глаз, скрывающийся за толстой линзой очков.

— Эм… здравствуйте, — сказала Рэйндропс. — Извините, я только хотела спросить… Вы это слышали?

— А вы кто? — хриплым голосом спросила пони.

— Я… ваша новая соседка, — ответила Рэйндропс. — Из соседней комнаты.

Пони молча изучала пегаску одним глазом.

— Так вы слышали? Бум! Что-то вроде мощного взрыва.

— Ну… допустим, — произнесла пони. — А что?

— Как по-вашему, что это было?

— Не знаю, — ответила кобылка.

— А как мы можем узнать? — спросила Рэйндропс. — Если что-то случилось, мы, наверное, должны что-то делать.

Голубой глаз посмотрел на пегаску непонимающе.

— Например, помочь чем-нибудь, или эвакуироваться, или помочь кому-нибудь эвакуироваться, или хотя бы выяснить, в конце концов, что случилось… — поспешила объяснить Рэйндропс. — Неужели вам не интересно?

— Если бы это было что-то серьёзное, то дали бы сигнал «Внимание всем». Или что-то в этом роде, — неуверенно произнесла обладательница голубого глаза. — Это… громко. Мы бы услышали.

— Что ж, ясно, — сказала Рэйндропс.

— Так говорят на занятиях по гражданской обороне, — добавила пони.

— Ну, раз никакого сигнала мы не слышали, то, наверное, всё в порядке, — натянуто улыбнулась пегаска. — Но всё-таки, можем мы как-то узнать, что случилось?

Какое-то время пони просто смотрела и не отвечала, так что Рэйндропс уже хотела извиниться, вежливо попрощаться и вернуться в свою комнату, но кобылка, ещё раз глянув на неё голубым глазом, вдруг сказала:

— У меня есть радио. Если хотите, мы можем послушать, скажут ли там что-нибудь о… об этом.

Она сняла цепочку и открыла дверь полностью, приглашая пегаску войти. Комната за дверью оказалась ровно в два раза меньше, чем соседняя, в которой поселили Рэйндропс. Мебель здесь была старее, занавесок на единственном окне не было, а вместо того чтобы клеить обои, стены просто выкрасили в грязно-жёлтый цвет. Или, возможно, выкрасили их в жёлтый цвет, а грязно-жёлтыми они стали уже самостоятельно.

— Извините за беспорядок, — сказала пони, проходя мимо железной кровати с неубранной постелью. Она подошла к лежащему посреди комнаты раскрытому чемодану и вытащила оттуда перемотанную синей изолентой пластмассовую коробочку. — Я сама только вчера сюда въехала. Меня Виола зовут.

— А меня — Рэйндропс, — сказала Рэйндропс.

Пони удивлённо оглянулась на пегаску.

— А я ещё думала, что это у меня странное имя, — произнесла она.

— Для простоты можно просто Дропс, — чуть смущенно улыбнулась Рэйндропс.

— Нет, всё равно странное, — пробормотала пони.

Прибор в её копытах был удивительно мал по сравнению с радиотумбочкой, которую Рэйндропс видела в гостиничном предпите. Кобылка выдвинула из пластмассовой коробочки серебристую палочку и щёлкнула переключателем. Из устройства раздалось шипение, и пони выкрутила ручку, убавив громкость.

— Утренняя передача скоро начнётся, — сказала она, сверившись со стоявшим на прикроватном столике будильником. — Хотя, я думаю, срочное сообщение передавали бы уже сейчас. Не говоря уже о том, что включили бы сирену, если бы это было что-то серьёзное. Так что волноваться, скорее всего, не о чем.

Виола была молодой коричневой кобылой с жёлтой гривой. Она носила что-то вроде пижамы, но одёжка была коротковата, и Рэйндропс заметила выглядывающую из-под неё метку — светло-голубой, под цвет глаз, скрипичный ключ. Этим утром пони, честно говоря, выглядела не очень хорошо: мешки под глазами, растрёпанная грива, помятая пижама, грязные стёкла очков в громоздкой оправе. Впрочем, если вы без предупреждения являетесь к кому-нибудь рано утром, то вряд ли стоит предъявлять претензии к его внешнему виду.

— Может быть, мне уйти? — сказала Рэйндропс. — И вправду, скорее всего, ничего страшного не случилось. Я бы не хотела вам мешать.

— Нет-нет, вы мне не мешаете, — сказала Виола. — Мне и самой интересно, что там произошло. Через пять минут начнётся вещание. Вон, присаживайтесь, — она махнула копытом в сторону табурета, а сама уместила круп прямо посреди неубранной постели. — Я бы предложила вам чай, но у меня ничего нет, только один кипятильник. Даже за водой нужно идти, — пони виновато улыбнулась.

— Вы музыкант? — спросила Рэйндропс, чтобы избежать неловкого молчания, пока по радио ничего не говорили.

Виола посмотрела на своё не прикрытое пижамой бедро и вздохнула.

— Можно сказать и так, — произнесла она, явно смутившись.

— Но ведь ваша кьютимарка… — удивилась Рэйндропс. — Это же особый талант! Если, например, я вдруг научусь бренчать на каком-нибудь инструменте, вот это и будет «можно сказать и так», а вы с вашей меткой просто обязаны быть прекрасным музыкантом.

— Я не очень хочу говорить об этом, — печально сказала Виола.

Тут радио ожило, и она поспешила сделать погромче. Сначала зазвучала музыка, затем что-то несколько раз пропищало. Наконец, кобылий голос торжественно произнёс:

— Говорит Сталлионград! Сталлионградское время шесть часов!

После этого на несколько секунд вновь зазвучала музыка.

— Передаём утренний выпуск последних известий, — вернулся голос. — Доброе утро, товарищи. Новости приходят к нам с передовой трудового фронта. Коллектив шахты-гиганта Отпадской Углегорного района остаётся верен идеям Стакановского движения, заложенным ещё основателем этого движения, самим товарищем Стаканом. Работы по добыче угля идут с опережением графика, и уже сейчас можно с уверенностью сказать…

Весь утренний выпуск был посвящён трудовым успехам народа Сталлионграда, ни о чём другом, даже о кознях селестианской военщины, так и не сказали. Когда с новостями было покончено, голос попрощался, заиграла бодрая музыка и уже другой голос, тоже кобылий, категорично заявил:

— Начинаем утреннюю гимнастику!

И тут же с нажимом продолжил:

— Займите исходное положение: встаньте на задние ноги, копыта на ширине плеч! Сгибание передних ног и потягивание! Старайтесь, товарищи! Все, кому нет сорока пяти лет, способны выполнить весь наш сегодняшний комплекс упражнений! Итак, делаем по счёту!..

Рэйндропс было подумала, что Виола сейчас начнёт делать зарядку согласно указаниям, но та лишь потянулась, чтобы выключить радиоприёмник.

— Они ничего не сказали, — произнесла Рэйндропс.

— Да, — сказала Виола. — На самом деле ничего удивительного. Если это не что-то срочное, то там на радио они и сами ещё ничего не знают. Может быть, скажут что-то в дневных или вечерних новостях.

— Что ж, я тогда пойду, — сказала Рэйндропс, поднимаясь. — Я живу в двести двадцать пятой комнате, заходите, если что.

— А вы как думаете, что это было? — вдруг спросила Виола.

— Я не знаю. Я вообще-то хотела у вас спросить.

— И я не знаю, — пожала плечами пони. — Я сначала было подумала, что война началась, но сирены не воют, радио работает как обычно, так что мирная жизнь продолжается, ура! — усмехнулась она. — А так — не знаю. Возможно, какие-то взрывные работы. Я вроде бы слышала о чём-то таком.

— А что за работы? — спросила Рэйндропс.

— Котлован какой-то вроде бы роют. Подробностей не знаю, я ведь здесь совсем недавно, — сказала Виола. — Я не местная. Из Углегорного. А вы откуда?

— Я из Понивилля, — ответила пегаска, наблюдая за реакцией земной пони.

— Никогда не слышала о таком месте, — покачала головой та. — А я с Углегорного района, это тот самый, про который сейчас в новостях говорили. Где шахтёры остаются верны идеям Стакановского движения и всё такое.

Виола, видимо, не поняла, откуда приехала Рэйндропс. Она, должно быть, решила, что Понивилль — это какая-то часть Сталлионграда. Ей даже не пришла в голову мысль, что кто-то может взять и прибыть извне, из чужой враждебной Эквестрии. Рэйндропс задумалась, что будет, если этой пони объяснить, где находится Понивилль. Как она отреагирует? Отшатнется в страхе, как от врага и шпиона? Заинтересуется? Попросит уйти, чтобы избежать возможных неприятностей от такого знакомства? Просто не поверит, сочтя это шуткой или выдумкой?

— Вы были правы насчёт моей метки, — сказала Виола с вдруг отчётливо проступившей в голосе печалью. — Я музыкант. Точнее, собиралась стать музыкантом. Я добилась перевода из своего района в город, чтобы поступить в музыкальное училище.

— И что же случилось? — сочувственно спросила Рэйндропс.

— Провалила экзамены, — пони дёрнула плечом и отвернулась.

— Но как? — удивилась Рэйндропс. — То есть… особый талант…

Виола что-то еле слышно пробормотала в ответ.

— То есть я понимаю, что могут быть трудности при получении кьютимарки, но если пони уже осознала свой талант и получила метку, то…

Снова бормотание, уже более громкое.

— Что вы сказали, простите?

— Я провалила научный сталлионизм, ясно?! — внезапно вспыхнула Виола. — Можете меня осуждать, называть несознательной или ещё какой-нибудь, но это именно то, что случилось.

«Научный… чего?»

Пони посмотрела на Рэйндропс и, не увидев на лице пегаски какого-либо осуждения или недовольства, опустила глаза.

— Простите… — произнесла она. — Я…

— Ничего, — успокаивающе сказала Рэйндропс.

— Вы не подумайте, что я какая-то несознательная, я не хуже других. Я сдала этот экзамен, ещё когда переводилась с Углегорного на новое место жительства, но при поступлении мне сказали, что надо сдавать снова. И этот преподаватель, он меня совсем запутал… Я даже думаю, специально. Не знаю, зачем. Может, там у них и без меня перебор скрипачей, или подмазать его нужно было, или ещё чего… Не знаю. Вот я и осталась. Как только стало понятно, что я не поступила, из студенческой общаги меня выперли. И вот я здесь, — Виола обвела копытом бедное убранство комнаты. — Попытаюсь поступить на следующий год. Или придётся всю жизнь участвовать в самодеятельности. Проклятье, да у меня даже своей личной скрипки нет! — она зло сверкнула глазами.

— Мне жаль, — сказала Рэйндропс. — Не представляю, каково это, когда тебе не дают следовать своему таланту.

«Вернее, уже представляю», — добавила она про себя, вспомнив о скованных крыльях. Пролить на землю дождь, как велит её кьютимарка, Рэйндропс, похоже, удастся ещё не скоро.

— А уж мне-то как жаль, — проворчала Виола, успокаиваясь. — Меня ведь улицы подметать отправили.

Перехватив удивлённый взгляд Рэйндропс, она объяснила:

— Ну, конечно, не совсем отправили, я сама попросилась, чтобы мне дали эту комнату. Без работы жилья не дают, да и прижать могут за тунеядство. Не говоря уже о том, что жить на что-то надо. А переводиться обратно в Углегорный — это вообще не вариант, особенно после того как я с таким трудом сюда попала. Да и нечего мне там делать. В шахтах кобылы не работают, а что там остаётся? Только учобраз, детсад и медпункт. Ну, дом культуры ещё, там можно было бы, но…

Виола махнула копытом, не договорив.

— В общем, теперь я здесь. Не так уж плохо, если подумать, — закончила она.

— А что, могло быть и хуже? — спросила Рэйндропс.

— Ну, никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать ещё хуже, — невесело засмеялась Виола. — Но я к тому, что здесь, оказывается, многие творческие, умные и образованные пони работают подметальщиками, сторожами, дежурными в котельных и так далее. Я тут слышала, что чуть ли не четверть подметальщиков в городе с высшим образованием, представляете? Хотя, это преувеличение, наверно, но… В общем, не только мне так «повезло».

— Что ж, ясно, — пробормотала пегаска, пытаясь переварить полученную информацию.

— А вы ради чего перевелись из своего… откуда вы там приехали, я забыла, — произнесла Виола, посмотрев на Рэйндропс.

— Из Понивилля, — подсказала пегаска.

— Вот-вот. Хороший у вас плащик, кстати. Только весь мятый какой-то. Или это так и должно быть, новая мода такая?

— Да нет, — вздохнула Рэйндропс. — Я просто в нём спала. Мне ещё не выдали одеяло.

— Бардак! — с чувством сказала Виола. — Не знаю, почему вас так обидели, мне вот сразу всё выдали, — она кивнула в сторону неубранной постели.

— Просто я заселилась уже поздно вечером, — объяснила Рэйндропс.

— Поздно вечером? — удивилась кобылка. — Странно. И кто же вас заселил поздно вечером?

— Ну, меня вдруг внезапно выселили из гостиницы…

— Из гостиницы? — недоверчиво переспросила Виола.

— Да, это, вообще, довольно запутанная история, — Рэйндропс неопределённо покрутила в воздухе копытом. — Когда я приехала, меня почему-то приняли за другую пони и поселили в гостиницу, потом, когда всё выяснилось, меня оттуда выселили, и мне едва не пришлось ночевать на вокзале, но в самый последний момент мне дали комнату здесь, в общежитии.

— Ну и приключения у вас, — покачала головой Виола. — Так зачем вы перевелись в Сталлионград?

— Ну… Я просто приехала навестить свою тётю, — сказала Рэйндропс.

— О, так вы, оказывается, не перевелись? — удивилась пони. — Гостевой визит? Но почему вы тогда не поселились у своей тёти?

— Это вторая часть запутанной истории, — вздохнув, сказала пегаска. — Дело в том, что я не могу её найти. В её письме был указан адрес, но мне сказали, что это во Внутреннем Городе, и попасть мне туда нельзя, потому что нет пропуска.

— Странно, — проговорила Виола. — По-настоящему странно.

В этот момент Рэйндропс заметила, что кобылка смотрит на неё уже как-то по-другому, настороженно, будто пегаска стала ей каким-то образом ещё более чужой, чем когда только постучалась в комнату.

— Пожалуй, мне пора, — сказала Рэйндропс.

— Да-да, конечно, — не стала её удерживать Виола. — Мне, честно говоря, надо собираться на работу. Сегодня мой первый день, лучше не опаздывать.

Рэйндропс не вернулась к себе в комнату, а пошла искать туалет и душевые. Душевые были отделаны когда-то белой кафельной плиткой, которая теперь пожелтела, потрескалась и покрылась какой-то мерзкой слизью. А ещё тут, как и в гостинице, не было горячей воды, и лезть под холодные струи, да ещё и в откровенно загаженную душевую кабинку, пони не хотелось. Никаких предупреждающих табличек не было, но, сколько бы ни крутила Рэйндропс кран, всё оказалось напрасно. Зато от напора холодной воды трубы буквально ревели и сотрясались. Наскоро умывшись ледяной водой, пони спустилась на первый этаж. Кабинет заведующей общежитием нашёлся быстро, но в этот ранний час оказался закрыт, так что получить постельное бельё пока не удалось, но это можно будет сделать позже. Сейчас Рэйндропс всё равно уже встала, а до следующей ночи времени ещё полно.

Когда часовая стрелка стала подползать к девяти часам, Рэйндропс решила отправиться в Дом Управления. Миновав вахтершу, которая просканировала её взглядом, пони вышла наружу. При дневном свете общежитие номер тринадцать выглядело как огромная коробка с рядами темнеющих полуслепых окон. По фасаду кое-где шли небольшие трещины, кирпичная кладка местами уже разрушалась, и как раз рядом с одним из таких мест разместилась старая выцветшая табличка: «Народное общежитие образцового содержания». Рэйндропс вздрогнула от мысли, как тогда должно выглядеть общежитие не образцового содержания. Но были и плюсы: здание не было серым! Оно было построено из жёлтого кирпича.

Расположенный в соседнем доме предпит «Ромашка» ещё не работал, а на общей кухне общежития у плит орудовали какие-то сурового вида кобылы, поэтому Рэйндропс не стала туда даже заходить, тем более что своих продуктов у неё всё равно не было.

Вздохнув, Рэйндропс отложила завтрак до лучших времён и поднялась по улочке, которая вчера поздно вечером послужила для них со Смерчем спуском. Пегаска дошла до привокзальной улицы и, свернув на неё, быстро отыскала Дом Управления. Рядом ехидно блестела окнами недоступная теперь краснокирпичная гостиница, чуть дальше серела стена вокзала, где не продавали билетов.

В вестибюле Управления со вчерашнего дня ничего не изменилось. Не обратив внимания на вахтёра, Рэйндропс сразу подошла к схеме на стене, чтобы ещё раз уточнить, где находится нужное ей Соцбюро. На третьем этаже, где оно располагалось, не было такого столпотворения, как вчера у Распредбюро, когда Рэйндропс пыталась получить жетоны. На скамейках в коридоре сидели пони, в основном кобылы среднего или пожилого возраста, оживлённо толковавшие о каких-то льготах и пособиях. Пегаска нашла нужный кабинет и заняла место в очереди, присев на свободный краюшек скамьи.

Всё, что произошло этим утром — таинственный взрыв, знакомство с соседкой… Всё это немного отвлекло Рэйндропс от мыслей о собственном незавидном положении, но сейчас, во время ожидания, те вернулись с новой силой. Пони подумала, что, возможно, ей лучше готовиться к побегу, чем просиживать круп в очередях. Но, поскольку плана у неё всё ещё не было, Рэйндропс делала то, что ей сказали. Если не оформить все нужные бумаги, то, кто знает, может, и из общежития выгонят, а пытаться ночевать на вокзале пегаска больше не хотела.

Очередь хоть и была не очень большой, но сначала не двигалась вовсе, потому что кабинет был закрыт, а затем, когда он всё-таки открылся, двигалась медленно, и Рэйндропс смогла попасть туда только часа через два. За дверью оказалось помещение, разделенное надвое длинной конторкой, протянувшейся от стены до стены. Одна часть, в которой сейчас находилась Рэйндропс, предназначалась для посетителей, а вторая — для сотрудников Соцбюро, там было три рабочих места с высокими стульями, но два из них пустовали, и лишь на одном восседала кобыла с невероятно пышной обесцвеченной гривой.

— Здравствуйте, — обратилась к кобыле Рэйндропс, та в ответ лишь неприветливо просверлила пегаску взглядом. — Меня вчера заселили в комнату в общежитии и сказали, что утром мне надо идти к вам и всё оформить…

Кобыла не отвечала, уставившись на посетительницу из-под нахмуренных бровей.

— Меня заселили в комнату в общежитии и сказали, чтобы я пришла сюда… — повторила Рэйндропс, не дождавшись какой-либо реакции.

— Документы! — рявкнула кобыла.

— Мои? — оторопело спросила Рэйндропс.

— Ну не мои же!

Рэйндропс достала и протянула кобыле удостоверение личности. Увидев эквестрийский документ, сотрудница Соцбюро выпучила глаза. Она неверяще смотрела на синюю книжицу, полистала страницы, повертела её и так и сяк и даже ощупала копытом обложку, словно желая лишний раз убедиться, что документ действительно реален.

— Что это такое? — наконец спросила кобыла.

— Удостоверение личности, — ответила пегаска.

— А остальное?

— Что остальное?

— Остальные документы, — сердито буркнула пони. — Список вон в коридоре на стенде висит. Копия разрешения на проживание и работу, справка с предыдущего места жительства, справка о переводе на новое ПМЖ или ВМЖ, справка с места работы или из Трудбюро, справка об уровне образования, справка о прежних жилищных условиях, справка из Горзащиты, личная характеристика, справка из Запактбюро о составе семьи и так далее… Где это всё, я вас спрашиваю?

— Я… не знаю, — только и смогла ответить Рэйндропс.

— Что значит «не знаю»? — проворчала кобыла.

— Меня не предупредили… обо всех этих документах, которые вы назвали.

Пони за конторкой откинулась на стуле и потёрла виски копытами.

— И что я должна с вами делать? Кто вас вообще заселил? — возмущенно спросила она.

— Пони из Горбезопасности… Кажется, он представился как младший комиссар Смерч, — ответила Рэйндропс.

Кобыла посмотрела на Рэйндропс и, резко схватив вдруг удостоверение личности, слезла со стула. Буркнув «ждите здесь, никуда не уходите», она скрылась вместе с документом в узкой двери, которую пегаска ранее не заметила. Всё произошло настолько быстро, что Рэйндропс не успела ничего возразить и осталась беспомощно стоять без единственного удостоверяющего личность документа.

Слишком долго ждать не пришлось: уже через несколько минут ведущая в коридор дверь открылась, впуская двух жеребцов в серых куртках Горохраны. Оба имели одну на двоих незапоминающуюся внешность, но один был немного выше второго, и это обстоятельство позволяло отличать их, когда они стояли рядом.

— Это вы кобыла, которая гражданка Эквестрии? — спросил тот, что был повыше.

— Да, а что? — произнесла Рэйндропс, поворачиваясь к вошедшим.

— Придётся пройтить, — сказал высокий.

— Пройти? Куда?

— В КВБ, конечно. До выяснения всех обстоятельств. Во избежание, как говорится.

— В КВБ? — не поняла пегаска.

— В комнату внутренней безопасности, — объяснил высокий жеребец, более низкий его товарищ угрюмо молчал.

Рэйндропс пришлось подчиниться. В сопровождении двух охранных пони она спустилась на первый этаж Управления. Комната внутренней безопасности оказалась средних размеров помещением, в центре которого за столом сидел пони с бо́льшим, чем у других, количеством нашивок на одежде — видимо, главный здесь. В углу за другим столом несколько обычных охранников стучали костяшками домино.

— Ну вот, шпиёнку изловили, — усмехнулся высокий жеребец, запуская пегаску в помещение. — С капиталистским пашпортом.

— Я не шпионка! — испуганно запротестовала Рэйндропс.

— Ну да, так вы сразу и сознаетесь, — засмеялся охранник. — Присядьте вон пока до выяснения всех обстоятельств, — он указал на свободный стул. — Во избежание, как говорится.

— Но послушайте, я не шпионка! — не унималась пегаска.

— Ну хорошо, не шпионка, так не шпионка, — сказал жеребец с нашивками. — Мы просто охрана, нам доказывать ничего не надо. Вот придёт Горбезопасность и разберётся, шпионка вы или нет. Присядьте пока.

Рэйндоропс села, а охрана продолжала играть за своим столом, но уже как бы без азарта, удары костяшек стали реже, и все жеребцы то и дело с любопытством посматривали на пегаску, которая от этого внимания и грозящего обвинения в шпионаже чувствовала себя далеко за пределами своей тарелки. Даже будь Рэйндропс кем-то вроде Дэринг Ду, деваться ей всё равно было некуда: слишком много охранников, окна зарешёчены…

Вдруг в комнату вошёл пони в штатском и, бросив быстрый взгляд на Рэйндропс, подошёл к жеребцу с нашивками. Пони торопливо что-то зашептал ему на ухо, а потом повернулся к пегаске и сказал:

— Товарищ Рэйндропс, прошу нас извинить, произошла некоторая ошибочка. Вам нужно было не в триста первый кабинет, а в триста седьмой. Товарищ Смерч очень извиняется, что не совсем верно вас информировал. Многие, знаете ли, когда говорят о здешнем Соцбюро, держат в уме только один основной кабинет, а между тем оно занимает часть этажа, и разные специфические вопросы могут решаться в каких-то конкретных кабинетах. Ещё раз прошу прощения, сотрудница Соцбюро оказалась просто не готова работать с иногородними, и, увидев ваш эквестрийский паспорт, излишне переволновалась. Но теперь-то уж всё будет в порядке, и все формальности будут улажены самым лучшим образом, вы уж не сомневайтесь.

После этой речи жеребец в штатском попросил Рэйндропс следовать за ним и вернул её на третий этаж. Там они оказались перед дверью с табличкой «Каб. 307, Старший специалист Соцбюро тов. Сушка». Очереди здесь не было, и поэтому Рэйндропс попала внутрь сразу. В кабинете, в отличие от триста первого, отсутствовала перегораживающая всё помещение конторка, зато стоял небольшой письменный стол, за которым сидела бледно-серая немолодая кобыла с собранной в тугой пучок седеющей гривой.

— Товарищ Рэйндропс, это товарищ Сушка, она уладит формальности. Товарищ Сушка, это товарищ Рэйндропс, — представил их друг другу жеребец в штатском.

— Присаживайтесь, — приглашающе махнула копытом Сушка в сторону свободного стула.

Пегаска села, жеребец же остался стоять безмолвной тенью чуть позади.

— Так, значит, вы вселились в двести двадцать пятую комнату общежития номер тринадцать, — перешла сразу к делу Сушка, просматривая лежащие перед ней бумаги.

Рэйндропс с облегчением увидела, что удостоверение личности, которое у неё забрали, лежит здесь же, на столе. Сушка взяла документ и как бы взвесила его на копыте.

— Это всё? — спросила она. — Больше никаких документов у вас нет?

— Нет, меня не предупредили, что нужны какие-то справки или что-то ещё, — ответила Рэйндропс.

— Те справки нужны для граждан Сталлионграда, вам их всё равно взять неоткуда, — махнула копытом Сушка. — Раз вы у нас иногородняя, то и порядок тут будет другой. Прежде всего нужно разрешение на проживание и работу во Внешнем Городе.

— Но у меня же нет никаких разрешений… — проговорила Рэйндропс.

— Есть, — сказала Сушка. Она указала на одну из бумаг на столе. — Вот оно, передо мной. Тут написано, что вы можете заниматься бухгалтерской и любой другой работой.

— Да, меня почему-то вначале приняли за бухгалтера, — произнесла Рэйндропс. — Но сейчас-то всё выяснилось. Я не бухгалтер.

— Разрешение касается не только бухгалтерской работы, — пожала плечами кобыла. — Оно в выборе сферы деятельности вас никак не ограничивает. И хоть сейчас и выяснилось, что вы не бухгалтер, разрешение по-прежнему действительно, оно никем отозвано не было, — чиновница бросила быстрый взгляд в сторону жеребца, который всё ещё молча торчал посреди кабинета.

— Не было отозвано? Но меня выселили из гостиницы, — возразила Рэйндропс.

— Вопрос с размещением в гостинице решается отдельно, — сказала Сушка. — Разрешение на проживание в городе тут ни при чём. Так или иначе, получается, что разрешение на проживание и работу в Сталлионграде в настоящий момент у вас есть.

— А если бы оно было отозвано? — спросила Рэйндропс. — Что было бы тогда?

— Тогда бы вас выдворили обратно в Эквестрию, — ответила Сушка.

— А можно как-нибудь сделать так, чтобы разрешение отозвали, раз уж я не бухгалтер? — с плохо скрываемой надеждой спросила пегаска.

— Это не нам с вами решать, — строго сказала кобыла. — Те, кому надо, лучше знают, отзывать у вас разрешение или нет. Если не отозвали, значит так тому и быть. Мы с вами на это повлиять никак не можем.

— Ясно, — произнесла Рэйндропс, опустив уши. — Но всё-таки, кто может отозвать разрешение?

— ОРиР, Отдел разрешений и регистрации Горзащиты, — ответила Сушка. — Так, с разрешением мы разобрались, давайте дальше. Вы работаете?

— Да, я работаю погодным пегасом в Понивилле.

— А в Сталлионграде вы, получается, не работаете?

— Я, вообще-то, приехала сюда только для того, чтобы навестить тётю.

— То есть у вас гостевой визит? Но если вы приехали навестить тётю, зачем вам вообще комната в общежитии? Почему вы не остановились у неё? — удивилась Сушка.

— Временные трудности, — подал голос жеребец сзади.

— То есть эта комната в общежитии вам всё-таки нужна?

Рэйндропс кивнула.

Сушка вытащила из ящика стола какой-то бланк и начала его заполнять, зажав перо в зубах. Закончив, она шлёпнула на бумагу круглую синюю печать, протянула получившийся документ Рэйндропс и сказала:

— Для того чтобы занимать народную жилплощадь, вам нужно работать на благо народного хозяйства Сталлионграда. Это направление в Трудбюро, вас там должны распределить на работу. Идите сейчас прямо туда, это здесь же, на третьем этаже, кабинет триста двадцать. Товарищ, вон, вас проводит. Там вам дадут справку, с которой вы должны вернуться сюда, и я вам выпишу ордер на комнату.

Рэйндропс взяла бумагу и уставилась на неё.

— Постойте, вы хотите, чтобы я устроилась на работу?

— Это не я хочу, это так положено, — поправила её Сушка. — Жильё полагается только тем пони трудоспособного возраста, которые работают.

— Но послушайте, я погодный пегас, но у меня нет разрешения на полёты, и когда я приехала, мне сковали крылья какими-то штуками…

— И что?

— Я не могу работать по своей профессии, вот что!

— Не можете по своей, будете по другой. Решайте это с Трудбюро, пожалуйста. Идите, со справочкой вернётесь.

— Но послушайте, я только…

— С Трудбюро, с Трудбюро, пожалуйста. И не забудьте удостоверение своё.

— Пройдемте, я вас провожу, — сказал жеребец в штатском, мягко подталкивая пегаску к двери.

В триста двадцатом кабинете за столом сидела очередная скучного вида кобыла, загородившись стопками бумаг и толстыми стёклами очков от внешнего мира. Рэйндропс села на предложенный ей стул, и жеребец опять занял позицию позади неё. Изучив направление, выданное Сушкой, кобыла взглянула на пегаску и спросила:

— Образование?

— Клаудсдейлская лётная школа, — ответила Рэйндропс. — Ну и Академия Вондерболтов, но это неоконченное, — добавила она, немного смутившись.

Скучная кобыла вскинула на неё глаза и тут же поправила чуть не слетевшие от движения головы очки.

— Документы об образовании?

— Они остались в Понивилле, откуда я приехала. Я не собиралась здесь устраиваться на работу.

— Ну тогда, раз документов нет, это образование не считается, — равнодушно сказала кобыла. — Опыт работы?

— Погодный пегас, погодная команда Понивилля.

— И всё?

— Да.

— Ну, вакансий погодных пегасов у нас нет, — сказала кобыла. — Да и у вас нет разрешения на полёты в Сталлионграде, верно?

— Да, верно, — скривилась Рэйндропс.

— И что же я должна с вами делать? — проворчала скучнопони.

— Так, значит, подходящей работы у вас для меня нет? — спросила Рэйндропс, с волнением прикидывая, что с ней могут сделать в этом случае.

— Существует, молодая пони, определенный порядок устройства на работу в Сталлионграде, — сказала вместо ответа кобыла. — Жеребёнок рождается, идёт в детсад, потом в учобраз, затем в какой-нибудь профобраз, всё это сопровождается выдачей соответствующих документов. И, конечно, каждый год — медобслед, ведут карту со всеми отметками, прививками и так далее. А у вас ничего этого нет! Вы тут на нас как снег на голову, как оформлять-то всё это будете?

— За это не волнуйтесь, — сказал жеребец в штатском. — От вас лишь требуется выдать подходящую вакансию.

— Хорошо, — пожала плечами кобыла. — Пойдёте подметальщицей в учгорблаг.

— Подметальщицей? — уставилась на неё Рэйндропс.

— Ну, да, — ответила скучнопони. — Будете поддерживать в чистоте улицы города.

Повисло молчание, и, чтобы хоть что-то сказать, Рэйндропс спросила:

— А учгроб… как вы там сказали… Это что?

— Учгроблаг… То есть… тьфу! Запутали вы меня. Учгорблаг. Участок городского благоустройства, то есть. Имеется вакансия в учгорблаге номер одиннадцать, как раз рядом с общежитием, где вам дали комнату, — кобыла посмотрела в лежащее перед ней направление.

— Я не согласна, — покачала головой Рэйндропс. — Есть ещё какие-то варианты?

— Фактически у вас нет ни образования, ни опыта для работы в Сталлионграде, — сказала скучнопони. — О работе на производстве не может быть и речи, в служащие — тоже однозначно нет. Поэтому нет, других вариантов нет.

— Могу я отказаться? — спросила Рэйндропс.

— Почему нет, можете, — пожала плечами скучнопони. — Только в таком случае вы не сможете занимать комнату, а без жилья и работы вас задержат за бродяжничество и тунеядство и распределят на работу уже принудительно. Может быть, в тот же учгорблаг, а может, ещё куда. На котлован, например, могут. А там про условия труда я не знаю.

— Да вы не переживайте, пони работают подметальщиками и ничего, не жалуются, — подал голос жеребец. — Работа нормальная, хотел бы даже сказать, что не пыльная, но как раз таки пыльная, хе-хе. Но мы ж с вами копыта замарать не боимся. Зарплата минимальная, правда, сто десять жетонов всего, насколько я знаю. Но, опять же, на жизнь, в общем-то, хватает.

— Поработаете здесь, потом подучитесь, — сказала кобыла, — на курсы какие-нибудь походите, где-то опыта понаберетесь, глядишь — и уже на другом месте. Молодым везде у нас дорога!

Получив справку и направление в учгорблаг, Рэйндропс вернулась к Сушке, где в обмен на справку получила документы на комнату. Живот не завтракавшей пони протяжно урчал, когда она наконец покинула здание Управления. Надо было срочно зайти в предпит.

Поработаете здесь, потом подучитесь… Эта успокоительная фраза, пожалуй, расстроила Рэйндропс больше всего. Даже больше, чем тот факт, что её назначили мести улицы. Фраза звучала так, словно пегаска переселилась в Сталлионград если не навсегда, то очень надолго. Возможно, конечно, что всё было предрешено ещё тогда, когда пони только сошла с поезда. Или даже раньше, когда она проехала последнюю не-сталлионградскую станцию, на которой можно было сойти. Но именно теперь бессрочность её заточения в этом городе обретала видимые черты. Сначала общежитие вместо насквозь временной гостиницы, теперь ещё работа… Что дальше, ей предложат завести здесь семью для поддержания народного генофонда?

Но если подумать, было во всём этом и кое-что хорошее. «Многие творческие, умные и образованные пони работают подметальщиками». И её новая соседка Виола тоже. Возможно, она работает даже в том же «учгорблаге», куда назначили Рэйндропс. Может быть, пегаске удастся оказаться в хорошей компании, или, чем Дискорд не шутит, найти пони, которые даже смогут ей чем-то помочь. Да и лучше уж поработать, чем бессмысленно сидеть в комнате, ожидая, пока Горбезопасность соизволит что-то ответить по поводу Шифти Клаудс.

В учгорблаг следовало идти завтра утром, к началу смены, чтобы сразу приступить к работе, оставшаяся же половина сегодняшнего дня была полностью свободна. Рэйндропс, подгоняемая голодом, отправилась в предпит «Ромашка», расположенный рядом с общежитием.

По предпиту с невероятным шумом скакала целая компания жеребят в одинаковых синих костюмчиках и красных шейных платках. Взрослых посетителей было мало: двое у буфетной стойки и трое уже за столиками. Взрослые старались побыстрее прикончить свои обеденные наборы (похлёбка «Диетическая», сено жареное «Победное», травяной чай «Луговой») и сбежать подальше от шумных школьников. У детей было какое-то своё меню, и им к чаю давали ещё по маленькой булочке с маком.

Пока Рэйндропс ждала своей очереди, она заметила, как стайка из пяти жеребчиков окружила одного щуплого маленького пони, чей синий костюм был слишком большим для него и висел на нём мешком. Первым делом у малыша отобрали булочку, затем в ход пошли обзывательства и тычки копытами. Рэйндропс не спешила вмешиваться, подумав, что маленькому пони неплохо бы научиться стоять за себя. Но тут один из обидчиков схватил жертву за пиджачок и почти сорвал его. Смех и обидные выкрики заглушили крик отчаяния жеребёнка.

Пиджак беспомощно задрался. Рэйндропс увидела вероятный повод травли и тут же вышла из очереди, не в силах оставаться в стороне.

У жеребёнка были крылья. Хулиган схватил их копытами и под смех и улюлюканье остальных стал дёргать их вверх и вниз, изображая полёт.

— Что вы делаете?! — закричала Рэйндропс на обидчиков маленького пони. — А ну оставьте его!

Жеребчики удивлённо уставились на кобылу, прервав свои развлечения.

— Мы просто играем, — дерзко ответил один из них. — С нашим другом-пегасом, — добавил он, выплюнув последнее слово.

— Вы обижаете его, потому что он пегас?! — крикнула Рэйндропс.

— Да кто кого обижает? — продолжал дерзить жеребчик. — Играем мы.

Жеребёнку тем временем удалось освободить крылья, и теперь он отчаянно пытался поправить на себе одежду.

— Да ладно, тебе так даже лучше. Может быть, не очень аэродинамично, но тебе-то какая разница, — пошутил кто-то из компании, послышались смешки.

— А ну прекратите! — вдруг закричала буфетчица, почему-то решив наконец вмешаться. — Баловаться и смеяться идите на улицу! И вы, гражданка, — обратилась она к Рэйндропс, — вас это тоже касается.

— Баловаться?! Это не баловство! — возмутилась пегаска. — Они прицепились к нему, потому что он пегас! Это… это же… расизм! Подумать только!

— Вы, гражданка, не выдумывайте, — строго ответила буфетчица. — Расизм в Эквестрии, а у нас дружба всех рас, это все знают!

— Да как вы… Агрррх! — Рэйндропс топнула ногой, едва сдерживаясь.

— Потом ещё поиграем, — один из обидчиков ткнул малыша-пегаса в плечо. — Пойдём, пацаны.

Заводила пошёл к выходу, увлекая за собой всю компанию, и пегасик остался один. Буфетчица с чувством глубокого удовлетворения вернулась к своим предпитовским занятиям. Всё как-то как по волшебству успокоилось, и одна Рэйндропс осталась бессмысленно торчать посреди помещения, немного вздрагивая от нервов.

— Давай помогу, — сказала она жеребёнку, который всё ещё возился с костюмчиком.

— Я сам, — недоверчиво ответил школьник, пытаясь копытами разгладить измятую ткань. Становилось только хуже, потому что ничего не разглаживалось, а копыта лишь размазывали по пиджаку вездесущую сталлионградскую пыль. Вздохнув, жеребёнок оставил свою одежду в покое и вернулся за стол, где остывали в тарелке остатки еды.

— Хочешь, я куплю тебе другую булочку? — спросила Рэйндропс. Она чувствовала некую пегасью солидарность и не могла оставить маленького пони просто так.

— Купите? — удивился жеребёнок. — Вам не дадут, это только для детей. Мама говорит, что мука в дефиците.

— Ну, я всё же попробую, — сказала Рэйндропс. — Мне всё равно и себе надо что-нибудь взять, — добавила она под звук урчания собственного живота.

Видимо, мама жеребёнка не шутила насчёт муки, потому что булочек в свободной продаже и вправду не оказалось. К тому же Рэйндропс вспомнила, что до этих булочек вообще не видела в предпитах ничего мучного. Пегаска взяла себе стандартный взрослый обеденный набор и вернулась за стол к жеребёнку.

— Я же говорил, — произнёс маленький пони, наблюдая, как Рэйндропс возвращается без булки.

— Попытка не пытка, — ответила пегаска, принимаясь за похлёбку «Диетическую».

«Если как следует проголодаться, то сталлионградская еда кажется почти съедобной», — отметила она про себя.

— А вы что, действительно хотели бы купить булочку для меня? — спросил жеребёнок.

— Почему нет? — произнесла Рэйндропс. — Пони должны помогать друг другу… Кроме того, у меня есть свои причины, — она немного задрала плащ сбоку, показывая скованное металлом крыло.

— Вы пегас! — воскликнул маленький пони то ли с восхищением, то ли с испугом.

Пегасов в Сталлионграде было мало, но, как оказалось, они всё-таки были. Как известно, иногда и у земных пони рождаются пегасы или единороги, если к этому располагает глубоко запрятанная наследственность кого-то из родителей. В Сталлионграде, видимо, это было большой редкостью, ведь город уже давно принадлежал в основном земной расе. Надо полагать, большинство семей уже во многих поколениях не пересекались ни с кем крылатым или рогатым. Но иногда рождение необычных жеребят всё же случалось.

Так произошло и в случае сидевшего напротив Рэйндропс пегасика. Он рассказал, что его родители — земные пони. И у него не то что не было разрешения на полёты, его летать даже никто и не учил! У Рэйндропс челюсти сжимались от такой несправедливости, когда она всё это слушала. Она видела, что крылья у пегасика намного меньше, чем должны быть в его возрасте, но при должной подготовке шанс подняться в воздух у него был. Вернее, был бы, если бы такой подготовкой кто-нибудь занимался.

Жеребёнок, видимо, давно хотел излить кому-то душу, и сейчас, когда он встретил сестру по расе, внутри него словно плотину прорвало. Он говорил и говорил. Рэйндропс даже захотелось спросить, не учили ли его родители, что не стоит разговаривать с незнакомцами. Буфетчица и посетители предпита уже косились на них. Но слушать было так интересно, что пегаске не хотелось прерывать рассказ.

И маленький пегас продолжал. Как оказалось, в Сталлионграде всё же существовало что-то вроде лётной школы, это называлось «особая секция». Её немногочисленные воспитанники либо становились спортспони, чтобы отстаивать честь города в видах спорта, где нужны пегасы, либо шли служить в воздушный отряд Горобороны. Но несмотря на явную нехватку пернатых, в секцию всё-таки всех подряд не брали, и пегасик с его миниатюрными неразвитыми крылышками не заинтересовал тренера. Родители отдали жеребёнка в обычный «учобраз» (так в Сталлионграде назывались школы), и он учился вместе со всеми пони, даже не мечтая когда-нибудь подняться в воздух…

Сейчас учобраз распустили на летние каникулы, но первую половину дня ученики должны были проводить в городском летнем лагере, располагавшемся прямо в здании учебного заведения. Только вот учобразовский предпит этим летом закрыли на ремонт, поэтому обедать школьники ходили в «Ромашку».

Рэйндропс так увлеклась рассказом жеребёнка, что упустила момент, когда помещение вокруг неё вдруг заполнилось новыми пони. С улицы вошла разношёрстная компания из жеребцов, одетых кто во что горазд — кто-то носил обычный серый костюм, кто-то был в замызганной рабочей спецовке, другие нарядились в какую-то полувоенную одежду, но у всех на рукавах были одинаковые красные повязки.

— Товарищ Рэйндропс! — вдруг воскликнул знакомый пегаске голос. — Что вы здесь делаете с этим жеребёнком?!

Она обернулась и увидела, что среди пони с нарукавными повязками был один зелёный жеребец.

— Огурчик…

— Товарищ Огурчик, — сердито поправил он. — Так что вы здесь делаете?

— Я зашла пообедать, — ответила Рэйндропс. — Проголодалась, знаете ли.

— Так обедали бы! Почему вы тут с детьми какие-то разговоры ведёте, я вас спрашиваю?! Жеребчик, что она тебе наговорила? Подумать только, чему вы его научить можете! Вам самим надо учиться, учиться и ещё раз учиться, сознательность повышать, а вы к жеребятам со своим чуждым мышлением лезете!

— Я не лезу! — вскипела Рэйндропс. — Его тут обижали, между прочим, а никому и дела не было! Обижали другие жеребята из-за того, что он пегас! Надеюсь, вы понимаете, как это называется?

Пони с красными повязками тем временем обступили столик, за которым сидели пегаска и жеребёнок. Лица были суровы.

— Он что, ещё и пегас? — возмущённо спросил Огурчик.

Один из жеребцов в полувоенной одежде подошёл к жеребёнку сзади, бесцеремонно заглянул под измятый костюм и сказал:

— Так точно, пегас.

— Ну вот, ещё только пернатого космополитизма нам и не хватало! — взвился Огурчик. — Что она тебе наговорила? — повернулся он к жеребёнку. — Про Клаудсдейл рассказывала?

Малыш испуганно помотал головой.

— Всё равно! Уведите, уведите его немедленно! — потребовал зелёный жеребец, и два пони с красными повязками выдернули пегасика из-за стола и волоком потащили прочь. — Профилактическая беседа! Нужно больше профилактических бесед! — восклицал Огурчик.

— Что вы делаете и кто вы вообще такие? — спросила Рэйндропс. Она поднялась из-за стола, стараясь хоть как-то сохранять остатки спокойствия и держать себя в копытах.

— Мы — Земная Сотня, следим здесь за порядком, — сказал, прищурив глаза, Огурчик. — А вот вы что тут делаете? Прикрываетесь личиной, так сказать, обычной пони, а сами-то, а сами-то! Растлеваете наше будущее поколение, причем бьёте-то в самое слабое звено!

— Какое «растлеваете», какое «звено», о чём вы вообще? — пыталась защищаться Рэйндропс. — Я просто…

— Не знаю и знать не хочу, чего вы там «просто»! — заверещал Огурчик. — Я-то поначалу надеялся вас на путь, так сказать, истинный наставить, сознательность развить, а вы! Не желаете вы преодолевать свои буржуазные заблуждения. Ну, теперь-то я вас раскусил и понимаю, что смысла ни малейшего нет с вами разговаривать, только сразу в органы на вас и писать, чего вы и как! Я, как честный гражданин, за вами слежу, и все выходки незамеченными не останутся, вы уж поверьте!

Один из жеребцов предложил отвести Рэйндропс в отделение Горзащиты, но всеобщего одобрения идея не получила: идти туда никому не хотелось, да и время, отведённое на общественный обход предпитов, уже заканчивалось, а надо было ещё доставить жеребёнка к родителям. Пони из Земной Сотни оставили пегаску в покое и ушли.

После случившегося Рэйндропс стало немного стыдно жалеть себя: ей, конечно, не повезло попасть в этот город, но каково тем пони, что родились здесь и даже не знают ничего иного? Как может жить пегас, которому всю жизнь не дают подняться в небо? Огурчик беспокоился, не говорила ли Рэйндропс с маленьким пегасом про Клаудсдейл. О да, разумеется, он беспокоился. Очевидно, жители Сталлионграда и знать не должны о том, как свободно живут пони за пределами этого мрачного места…

С невесёлыми размышлениями Рэйндропс вернулась к себе «домой», в общежитие, и тут её ждал очередной неприятный сюрприз. Пока её не было, в дополнение к горячей из крана исчезла и холодная вода. Пони крутила синюю и красную копытоятки туда и сюда, но водопроводные трубы были сухи и мертвы. Надежда смыть вездесущую пыль хотя бы с мордочки умерла тоже.

— Сено! Да что! Это! Такое! — разозлилась пегаска и ударила копытами в покрытую склизким кафелем стену. Всё пережитое за день было вложено в этот удар.

Стена выглядела вполне крепкой, но, к сожалению, именно выглядела, а не была. Плитка с шумом осыпалась на пол, обнажая серую штукатурку. Злость Рэйндропс медленно гасла, пока она смотрела на учинённые разрушения. Одна из четырёх стен теперь стояла голая, если не считать небольших уцелевших участков кафеля по краям. И всю эту стену, от пола до потолка, пересекала внушительная трещина.

— Дискорд! — выругалась Рэйндропс.

Жёлтая пегаска никогда не была какой-то особенно нечестной пони, но наказание за этот туалетный погром ей было совсем ни к чему. Поэтому она решила потихоньку покинуть место происшествия в надежде, что никто её не заметит. Увы, едва открыв дверь, она нос к носу столкнулась с двумя жеребцами в грязных робах. Жеребцы сразу же уставились на разгромленную стену, один из них присвистнул.

— Я могу всё объяснить! — выпалила Рэйндропс. — Это не я! Оно само!

Пони протиснулись в туалет, не обращая на пегаску внимания.

— Во дела, — сказал один, рассматривая трещину.

— По всем этажам идёт, — произнёс другой.

Трещина? Идёт по всем этажам? Рэйндропс едва рот от удивления не разинула: неужели здание настолько непрочное, что от одного удара копыт трещина разошлась так далеко. Впрочем, в следующий миг пегаска поняла: всё произошло какие-то секунды назад, жеребцы никак не успели бы увидеть трещину на других этажах, если бы она появилась сейчас от удара. И действительно, один из пони сказал:

— Здесь она была скрыта под кафелем, видимо. На первом этаже там закрыто, и никто не ходит, а на третьем на трещину уже несколько лет жильцы жалуются.

— Да не, Краник, — сказал второй, — кафель бы тоже треснул, вместе со стеной.

— Да тут, вишь, в чём дело: плитка эта, драть её за ногу, от стены отстала и как бы отдельно была. Потому сейчас и обвалилась вся. Я в прошлом месяце тут кран чинил, так уже видел, что она как-то так качается слегка.

— Ну, тогда ещё может быть…

— И всё-таки не была она такой большой, — сказал первый жеребец, ощупывая копытом края трещины. — На третьем, где её уже давно видно, она раньше гораздо меньше была.

— Из-за сегодняшнего бабаха разошлась, наверное, — высказал предположение второй. — А из-за этого смещения уже и та труба лопнула.

— Молчал бы ты лучше об этом, — сердито произнёс первый. — Наше дело маленькое. Воду мы перекрыли. Делать ничего не будем, нужно товарищу Быстрику обо всём рассказать. Пойдём.

После этого пони, очевидно местные сантехники, ушли, громко топая массивными копытами по коридору, а Рэйндропс выдохнула и отправилась в свою комнату. Ничего страшного она не натворила, эта плитка в скором времени, без сомнений, отвалилась бы и сама. Возможно даже, что те пони и так собирались её убрать, чтобы посмотреть, идёт ли трещина в стене через этот этаж.

«А здание не рухнет? — вдруг с тревогой подумала Рэйндропс. — Если трещина идёт через все этажи, а стена несущая…»

Пегаска постучалась в комнату к Виоле, но никто не открыл.

«Сегодня она на работе, — вспомнила Рэйндропс. — Интересно, до скольких длится рабочий день у подметальщиков?»

Кобыла критически осмотрела стены и потолок коридора. Они были покрыты трещинками, но маленькими, безопасными трещинками в краске и побелке, и рушиться пока не собирались. Это немного успокаивало. А потом товарищ Быстрик узнает о той, небезопасной трещине, и, хочется надеяться, что-нибудь придумает. Рэйндропс вздохнула и достала ключи от своей комнаты.

Голый матрас напомнил, что нужно получить постельное бельё, и Рэйндропс спустилась на первый этаж. Кабинет заведующей общежитием расположился в конце коридора и больше напоминал смесь кладовки и жилой комнаты. Хозяйка — пузатая кобыла маленького роста и неопределённого возраста — проворно крутилась посреди залежей тряпья и других нужных вещей. Перед кобылой стояла гладильная доска с пышущим жаром утюгом, но она, казалось, успевала делать ещё десять дел помимо глаженья.

— Здравствуйте, — сказала Рэйндропс.

— И вам не хворать, — был ответ.

— Я ваш новый жилец, вчера поздно вечером заселилась. Саншауэр Рэйндропс. Мне нужно получить постельное бельё.

— Вон там, — коротко ответила заведующая и указала свободным от утюга копытом на стопку из красного одеяла, грязно-желтоватой подушки и бело-серого белья. — Я вам приготовила. И за получение распишитесь. Вон, журнал лежит.

— Спасибо вам, — сказала Рэйндропс, взваливая постельные принадлежности себе на спину. — Я ещё хотела спросить… Там в туалете на стене появилась трещина. Она довольно большая, говорят, идёт по всем этажам. Я подумала, не опасно ли это…

— Знаю, мне сантехники сказали, — произнесла заведующая. — Завтра же оповестим Стройконтроль. Специалисты придут, обследуют. Кстати, отнесите постель себе в комнату и зайдите ко мне ещё за ведром.

Рэйндропс удивлённо посмотрела на кобылу, и та объяснила:

— Из-за этой трещины у нас в подвале трубы порвались. Воду сегодня не включат. И завтра тоже. Через полчаса где-то должна цистерна подойти, будут воду разливать. Вы ведро возьмите и ждите у центрального входа. Чаю себе вскипятите и умоетесь хоть.

— Спасибо, вы очень добры, — искренне сказала Рэйндропс. Обычное понячье участие было для неё теперь как глоток свежего воздуха.

Рэйндропс оказалась одной из первых в очереди за водой. Видимо, других жильцов никто заранее не предупредил, и они в большинстве своём бежали с вёдрами и бидонами, уже увидев цистерну из окна. Пони-водовоз не спеша выпрягся и принялся наполнять подставляемые ёмкости.

«Виола ещё на работе, — вспомнила Рэйндропс. — Жаль, не во что набрать и для неё. Но, может, и этого ведра на двоих как-нибудь хватит. После своей пыльной работы она наверняка захочет хотя бы умыться, так что надо распоряжаться водой поэкономней».

Рэйндропс осторожно донесла наполненное ведро до комнаты и поставила в сторонку, чтобы случайно не опрокинуть. Её взгляд упал на кровать. Оставалось ещё одно дело. Нужно было приготовить себе постель, и пегаска решила заняться этим немедленно, не дожидаясь вечера. Во-первых, ей не хотелось возиться с этим прямо перед сном, а во-вторых, хотелось занять себя чем-нибудь прямо сейчас.

Подушка выглядела не очень чистой, жёлто-серой с темными пятнами, но, к счастью, к ней полагалась наволочка. Одеяло оказалось шерстяным и крайне колючим, но и тут повезло: в комплекте к нему шёл пододеяльник, который должен был решить проблему. Наволочка, пододеяльник и простыня хоть и не были идеально белыми, но вполне годились для использования. Лишь кое-где, приглядевшись, на них можно было заметить отдельные неотстиравшиеся пятнышки.

Если наволочка быстро сдалась под усилиями Рэйндропс и послушно проглотила подушку, то одеяло и пододеяльник, казалось, ненавидели друг друга. Пегаска выбилась из сил, стараясь соединить их воедино, но одеяло то и дело сминалось складками, сбивалось в ком, а пододеяльник запутывался сам в себе, отказываясь быть вместилищем для этой колючей мерзости. Когда битва с постельным бельём всё же была кончена относительной победой Рэйндропс, та повалилась на кровать, уставшая, как после полного рабочего дня.

Пегаска лежала, почти наслаждаясь физической усталостью. Можно было просто слушать, как гудит тело и голова, и не думать об угнетении пегасов, о «Главлитнадзорах» молодых кобылок, о невозможности покинуть Сталлионград…

Стены общежития были тонкими, и Рэйндропс услышала, как неподалёку хлопнула дверь и в виолиной комнате раздались шаги. Пегаска нехотя стащила себя с кровати, потянулась и пошла к соседке.

— Привет, — сказала Рэйндропс, когда Виола открыла дверь.

— Привет, — отозвалась усталым бесцветным голосом пони.

— Знаете, сегодня отключили и холодную воду тоже, — сказала пегаска.

— Ох… — Виола опустила присыпанные пылью уши.

— Днём привозили воду в цистерне, и я смогла набрать одно ведро, — поспешила успокоить её Рэйндропс. — Я подумала, что его, возможно, хватит нам обеим. Вам ведь тоже нужно хотя бы умыться.

— О… Спасибо! — повеселела кобылка. — Если не возражаете, я бы хотела сделать это прямо сейчас.

Рэйндропс вовсе не возражала. Она сходила к себе в комнату за ведром, и пони отправились умываться.

— Ого! — удивилась Виола, увидев в туалете осыпавшийся кафель и трещину в стене.

— Я слышала от сантехников, что трещина идёт по всем этажам, — сказала Рэйндропс. — Она и раньше была, но из-за того взрыва, который был утром, она расширилась. Как думаете, это общежитие не рухнет нам на головы? Я, когда проснулась, даже почувствовала, что оно прямо покачнулось всё.

Виола пожала плечами и стала смывать пыль с мордочки.

— Сантехники сказали, что сообщат о трещине какому-то товарищу Быстрику, — добавила пегаска. — А заведующая общежитием мне сказала, что оповестит… Стройконтроль, кажется. Но я всё равно беспокоюсь.

Земнопони довольно фыркнула после умывания и беззаботно сказала:

— Раз компетентным лицам всё сообщат, то нам с вами беспокоиться не о чем.

Спустя минут двадцать они уже сидели в комнате Виолы с чашками кипятка в копытах. Чай «Белые ночи» — так в шутку назвала этот напиток хозяйка. Немного приведя себя в порядок, Виола заметно повеселела. Она выставила на стол кусковой сахар, который где-то раздобыла, и обе кобылки его с удовольствием грызли. После пресной предпитовской еды обычный сахар с кипятком вместо чая казался неожиданно вкусным.

— Я была сегодня в этом… в Соцбюро, — сказала Рэйндропс. — И в Трудбюро. В общем, и меня тоже с завтрашнего дня назначили подметальщицей. В учгорблаг номер одиннадцать.

— Ой, какое совпадение… — улыбнулась Виола. — Я ведь тоже там работаю.

— Можем ходить на работу вместе, — предложила пегаска. — Ты могла бы разбудить меня, если я сама не встану вовремя, — она кивнула на столик, где у пони стоял небольшой будильник. — Заодно и дорогу бы мне показала до этого учгорблага.

— Конечно, — с готовностью согласилась пони. — Я постучу тебе в дверь утром.

---

Стучать Виоле пришлось долго и громко, ведь получив настоящую постель, Рэйндропс спала как убитая. Когда она всё же проснулась, то села на кровати, ещё ничего спросонья не понимая. Ей всю ночь снился Понивилль, и потребовалось несколько секунд, чтобы пегаска хотя бы поняла, где находится, и вздохнула от разочарования.

— Иду! — крикнула Рэйндропс, сообразив, что это соседка, как и договаривались накануне, долбится в дверь.

Она торопливо и бессмысленно закрутилась по комнате, потом догадалась, что по сталлионградскому обычаю надо одеться, и стала натягивать на себя плащ.

— Ну ты и соня! — сказала Виола, когда пегаска, наконец, вышла в коридор. — Я битый час тут стучу, уже соседи выглядывали. Сейчас пока до учгорблага дойдём, весь хороший инвентарь разберут!

— И тебе доброе утро, — сказала Рэйндропс, борясь с зевотой.

— А ты что, так и собираешься идти? В этом? — вдруг удивлённо произнесла Виола, оглядев пегаску.

— Да, а что? — не поняла удивления соседки Рэйндропс. — Плащ слишком помялся?

— При чём тут помялся? Он явно какой-то непростой, фирменный. Надень лучше попроще что-нибудь. Мы с тобой учгорблаге работаем, а не в какой-нибудь важной конторе, чтобы ходить на службу разодетыми.

Рэйндропс хотела возразить, что в плаще нет ничего особенного, что это, в общем-то, обычная повседневная вещь, но вспомнила пустые полки промснаба и невзрачную одежду большинства пони в этом городе. А плащ был действительно хорош, хоть Рэрити и не пыталась в этот раз создать произведение искусства, сшить нечто плохое или просто «обычное» она тоже не могла, даже если бы вдруг захотела.

— У меня ничего другого нет, — произнесла Рэйндропс.

Виола поморщилась от такого пренебрежения хорошей вещью, но сказала:

— Ладно, и так уже опаздываем. Пошли.

Участок городского благоустройства номер одиннадцать располагался в одном из дворов неподалёку от общежития. Это оказалось приземистое одноэтажное строение, больше напоминающее обычный сарай, чем какой бы то ни было участок. Внутри был полумрак, он выглядел густым после белёсой наружности. Свет шёл лишь от двух маленьких зарешёченных окошек, да под потолком едва теплились тусклые лампочки без плафонов. Подметальщики уже собирались здесь, они походили, скорее, на неясные призрачные силуэты, чем на пони из плоти и крови.

Виола повела Рэйндропс куда-то вглубь, к одному из силуэтов, находящемуся в пятне света под одной из лампочек. Пегаска поздоровалась и протянула направление на работу, выданное в Трудбюро.

— Новенькая, значит, — глубокомысленно произнёс силуэт кобыльим голосом.

— Да, меня зовут Саншауэр Рэйндропс, — сказала пегаска.

— Я Ворсинка, заведующая учгорблагом номер одиннадцать, — представился в свою очередь силуэт.

Заведующая рассматривала направление, стоя как раз под свисающей с потолка лампочкой, но всё равно было удивительно, как она могла что-то в нём различить.

Впрочем, не так уж темно здесь было. Глаза Рэйндропс постепенно привыкали к скудному освещению, и учгорблаг уже не казался театром теней. Пегаска видела, как подметальщики, где-то около двадцати жеребцов и кобыл, снимали с вешалок пыльную рабочую одежду, разбирали инвентарь. Двое спорили из-за сломанной метлы, компания из трёх кобылок что-то оживлённо обсуждала, отойдя в сторонку, другие просто приветствовали друг друга и коротко переговаривались.

— Внимание! — сказала Ворсинка, прерывая общий гул. — Товарищи, внимание!

Здешние пони оказались не такими уж и дисциплинированными, но со второго раза все оставили свои занятия и повернулись к заведующей.

— Рада сообщить, — с печалью в голосе начала Ворсинка, — что у нас сегодня опять пополнение. Зовут… — она посмотрела в направление. — Зовут Саншауэр Рэйндропс. В общем, как обычно, прошу любить и жаловать.

Рэйндропс чуть смущённо улыбнулась и помахала копытом. Пони зашушукались, повторяя необычное для них имя.

— Лопатка, пойди сюда! — позвала кого-то Ворсинка. — У тебя ведь нет пары?

Послышались смешки, под которые откуда-то из полумрака вышла кобыла.

— Ставлю тебя вместе с Рэйндропс, — произнесла заведующая. — Покажешь ей, что и как.

Пони не выразила никакой радости, но спорить не стала.

— Не стоим столбами, разбираем инвентарь и расходимся, — дала указание Ворсинка и отправилась куда-то вглубь помещения, поманив за собой Рэйндропс и Лопатку.

Отперев закрытую на огромный висячий замок кладовую, Ворсинка выдала пегаске серую робу, такую же, как у всех, только ещё чистую и, возможно, даже новую. Затем из кучи инвентаря выбрали метлу.

Как только заведующая отошла по другим делам, к Рэйндропс стали подходить пони.

— Классный прикид, — сказала кобыла с пышной лохматой шевелюрой, разглядывая плащ пегаски. — Не продаёшь?

Ещё одна в это время уже внимательно оценивала ткань.

— Эквестрийский, — выдала она своё заключение. — Точно вам говорю! Таких вещей у нас не делают!

— Это же она! — воскликнул вдруг какой-то жеребец. — Кобыла из Эквестрии!

Все повернулись к этому пони.

— То есть это, конечно, не точно, — смутился тот. — Это я так, предположил. Но блин, сами посудите, кто бы ещё приперся на работу в учгорблаг в моднявой эквестрийской тряпке? Вот я и думаю, что это она самая. Ну вы слышали же про неё?

Теперь все повернулись к Рэйндропс, которая и не знала, что сказать.

— Берите инвентарь и расходитесь! — раздался суровый голос вернувшейся Ворсинки. — Кому сказано было!

Пони недовольно побурчали, повздыхали, но оставили Рэйндропс в покое и поплелись к выходу. Пегаска отошла в сторону, туда, где на стене была вешалка, теперь почти освободившаяся от пыльной рабочей одежды. Рэйндропс сняла плащ, повесила его на один из крючков и стала натягивать робу подметальщика.

Подошла Виола.

— Ты мне ничего не сказала, — серьёзно произнесла она. — Это правда? Ты из Эквестрии?

— Да, это правда, — ответила Рэйндропс. — Я хотела тебе сказать, но… Я не сказала с самого начала, а потом, когда мы уже говорили, стало как-то поздно упоминать об этом… — Она вдруг ухватилась за какую-то мысль и быстро добавила: — Но я ведь сказала, что я из Понивилля. Это в Эквестрии.

— Мы тут не обязаны знать все ваши города, — отчеканила Виола.

— Я поняла, что здесь не очень любят Эквестрию. Я не знала, как ты отреагируешь, — оправдывалась Рэйндропс.

— Я такая дура! Я должна была о чём-то догадаться! Вся эта твоя странная история про гостиницу, про Внутренний Город…

Она одёрнула на себе робу, развернулась и пошла к выходу, где её ждала напарница с мётлами.

— Удачи. Тебе придётся научиться просыпаться самой, без моей помощи, — бросила Виола через плечо напоследок.

Ещё остававшиеся в помещении пони уставились на неё, заставив покраснеть.

— Что?! Я ничего такого не имела в виду! Я сегодня действительно будила её, полчаса к ней в дверь стучала! — сказала кобылка и поспешила на улицу.

Рэйндропс вздохнула и поправила висящий на крючке плащ.

— Не дело это, — сказала Ворсинка, посмотрев на то, как хорошая вещь сиротливо разместилась на общей вешалке. — Украдут, стоит только отвернуться. Давай-ка лучше в кладовке закроем.

Закончив с переодеванием и взяв инвентарь, Рэйндропс и Лопатка вышли из учгорблага. Пока они шли к месту работы, на улицу, которую им предстояло подметать, напарница молчала, лишь бросая на пегаску короткие взгляды. Рэйндропс думала о Виоле и вообще обо всём, что случилось, и тоже молчала. Молчала она ещё и потому, что несла в зубах метлу. Лопатка же имела на одежде специальное приспособление, две петельки, в которые она вставила черенок метлы для переноски. Петли эти, судя по всему, были нашиты ею самостоятельно, поэтому неудивительно, что на новой стандартной робе ничего подобного не оказалось.

По пути кобылам встретилось заведение, в отличие от предпитов и продснабов, озаглавленное лишь короткой вывеской «СОЛЬ». Рэйндропс раньше такого в этом городе не встречала. У входа толпились помятого вида жеребцы, образовывая неровную, похожую на толстого червяка очередь. Жеребцы стояли тихо, втягивая шеи, словно боясь удара откуда-то сверху. Они почти не обратили внимания на проходящих мимо кобыл, но Лопатка всё равно ускорила шаг.

На одном из перекрёстков, как две капли воды похожем на все другие, Лопатка внезапно остановилась и сказала:

— Вот эта улица вся наша, отсюда и до вон того дальнего дома, — показывала она копытами объем работы. — С этой стороны есть два переулка, вон там и дальше ещё один, они тоже наши, а с той есть ответвление как бы, оно наше только до середины. Понятно?

Прежде чем Рэйндропс успела выплюнуть метлу и что-то ответить, Лопатка наклонилась к её уху и быстро добавила:

— Мне тут надо по делам, на медобслед, у меня и справка есть, так что ты сегодня, ну это, за меня. Ну, пока. Не забывай, в двенадцать у нас обед, можешь подойти в предпит «Ромашка», там наши будут. Всё, мне пора!

С этими словами она исчезла в облаке пыли, поднятом её же копытами, как будто и не было у Рэйндропс никакой напарницы.

— А… Э-э-э… — запоздало попыталась что-то сказать оставленная в одиночестве пегаска, но звуки бесполезно повисли в густом от дымки воздухе.

Налетевший порыв ветра поднял тучу пыли, и Рэйндропс чихнула. Она стояла, бессмысленно глядя на лежавшую перед ней метлу. Пыль покрывала всё вокруг, летала вместе с ветром, и не было никакого смысла даже пытаться избавить от неё улицу. Поэтому пони решила убрать попадающийся кое-где мелкий мусор и скрюченные листочки, опавшие, несмотря на середину лета, с чахлых деревьев. Работа пошла неплохо, но вскоре возникла проблема. У Рэйндропс была только метла, а вокруг не нашлось ни одной урны или бака, куда бы можно было сложить собранное. Пегаска пыталась сметать сор к краю дороги, но ветер радостно разносил его обратно по всей улице, непринуждённо сводя всю работу на нет.

Рэйндропс решила поискать для мусора место получше. Она нашла не перегороженный забором проход между домами, через который попала в один из дворов. Это был прямоугольный кусок земли, частично заросший травой, частично вытоптанный. В центре возвышались железные качели, горка и ещё какие-то металлические конструкции, выкрашенные зелёной краской. На веревках, натянутых между столбами, сушилось бельё. По краям это пространство ограничивалось серыми стенами домов с высокими крылечками подъездов, спусками в подвалы и какими-то деревянными пристройками. В правой части двора торчала из земли скособоченная самодельная лавочка, на которой сидели три давно уже немолодые кобылы в темной одежде и с платками на головах. Ещё одна пожилая пони на трясущихся подгибающихся ногах медленно сходила с крыльца дома.

— О, Цветочек! — донеслось с лавочки. — Ну наконец-то вышла!

— Ой, а вы все уже здесь, что ли? — проскрежетала с крыльца пони.

— Да мы уж давно вышли, а тебя-то и не было. Я и говорю: Цветочек-то наша что-то не вышла, не случилось ли чего? А тут смотрю: ты выходишь. Видно, не случилось.

— А ничего и не случилось, — сказала свежевышедшая, устраивая тощий круп на краю скамейки.

— Смотрите, идёт, — сказала одна из кобыл, увидев появившуюся во дворе Рэйндропс.

— Пришла, — произнесла вторая.

— Не видала я раньше таких, — проскрипела третья, сощурив выцветшие глаза.

— Ходют, как будто двор-то у нас проходной!

— А он уж и не проходной.

— То-то и оно, что не проходной, а ходют, как будто бы и проходной!

— Эм… Извините? — начала Рэйндропс.

— Слышите, извиняется! Натворила, знать, что-то! — воскликнула одна из пожилых кобыл.

— Вертихвостка!

— Точно!

— Простите, я только…

— Ну вот, опять!

— Я только хотела узнать, куда здесь можно выбросить мусор…

— Ишь чего!

— Мусор ей надо выбросить! Пришла откуда-то и мусор у нас здесь выбросить хочет!

— Подметальщица это, — сказала кобыла в тёмно-синем платке, приглядевшись к одежде пегаски. — Нам вашего уличного мусора не надо!

 — Но свой мусор вы же куда-то деваете? — спросила Рэйндропс, отступив на шаг от такого напора.

— Вечером мусорная повозка приезжает.

— В семь.

— Это должна в семь, а вчера аж в восемь прикатила!

— И я помню, целый час с вёдрами ждали. Безобразие!

— Распоясались! Сталлиона на них нет!

— Она подметальщица? Пусть идёт на улицу, у нас здесь, во дворе, дворник убирает.

— Убирает! Да он хулиганит больше! Волоса из гривы торчат и серьга в ухе у него…

Так и не добившись ничего путного, Рэйндропс ретировалась со двора. В конце концов, она нашла укромное место в переулке, куда не долетал ветер, и смела мусор туда. Здесь, казалось, особо никто не ходил, и пегаска понадеялась, что её решение не создаст проблем. Да и решение это временное. Она ведь сможет спросить у других подметальщиков, куда они девают мусор, уже на обеде…

Кстати, об обеде. За работой время пролетело незаметно, и, посмотрев на стрелки карманных часов, пегаска поспешила в предпит.

В «Ромашке» было многопонно. Рэйндропс появилась здесь минут за двадцать до намеченного времени, но её коллеги пришли ещё раньше. Пони в робах подметальщиков расположились за дальним столиком в самом углу, куда нужно было протискиваться через весь зал с риском расплескать напиток и похлёбку. Увидев Рэйндропс, подметальщики замахали копытами — то ли узнали, то ли просто определили как «свою» по одежде. Пегаска приставила метлу к стене, у которой уже был оставлен инвентарь других, и встала в очередь на раздачу еды. После отчаянной эквилибристики с подносом она заняла свободное место за общим учгорблаговским столом. Здесь, среди прочих, была и якобы ушедшая на какой-то «медобслед» Лопатка.

Одна из подметальщиц, тёмно-серая, почти чёрная кобыла, вдруг уставилась на пегаску, точнее на её новую, только сегодня выданную, но уже запылённую робу:

— Так ты что, работала?

— Да нет, конечно! — махнув копытом, весело сказала другая. — Она наверняка специально запорошила себя пылью. Умная пони!

VII. Обновление

В свой второй рабочий день Рэйндропс почти опоздала в учгорблаг: Виола сдержала своё слово и не стала её будить. Накануне вечером пегаска специально легла пораньше, но всё равно вскочила с кровати буквально за пять минут до начала трудового времени. Когда она входила в пыльный полумрак, навстречу ей попались последние подметальщики. Они уже успели переодеться, взять инвентарь и теперь расходились по вверенным им участкам улиц. Учгорблаг опустел. Рэйндропс, моргая со света, поискала взглядом свою напарницу Лопатку и увидела под лампочкой, там же, где и вчера, силуэт заведующей Ворсинки. Рядом стояла ещё какая-то пони.

— Товарищ Рэйндропс! Мы вас как раз дожидаемся, — сказала заведующая.

— Эм… простите, я, кажется, проснулась немного позднее, чем нужно, — сказала Рэйндропс. — У меня нет будильника.

Но Ворсинка проигнорировала извинения и сказала, кивнув в сторону соседнего силуэта:

— Знакомьтесь, это товарищ Пылинка. Она будет вашей напарницей вместо товарища Лопатки.

Стоявшая рядом кобылка сверкнула улыбкой в свете лампочки и протянула Рэйндропс копыто. Пегаска чуть несмело потрясла его.

— Очень приятно.

— Взаимно.

— А что случилось с товарищем Лопаткой? — спросила Рэйндропс у Ворсинки.

— Ничего не случилось, — был ответ. — Просто я решила поставить вас в пару с другой пони, вот и всё.

Взяв мётлы, две кобылки вышли из учгорблага и отправились к месту работы. На свету Рэйндропс смогла лучше разглядеть напарницу: это была тёмно-жёлтая земнопони примерно того же возраста, что и пегаска, может, чуть старше. Пылинка шла лёгкой походкой, положив метлу себе на спину и балансируя ею таким образом, что та лежала ровно и не сваливалась. Когда Рэйндропс попыталась повторить трюк, её инвентарь немедленно оказался на мостовой. Пегаска с грустью подумала, что лишённая крыльев, она стала гораздо хуже владеть своим телом. Пришлось опять взять метлу в зубы.

— Ничего, ещё лучше меня научишься, — подмигнув, подбодрила её Пылинка.

Рэйндропс подумала, что меньше всего хотела бы научиться держать на спине метлу без помощи крыльев. Лучше было бы получить свои крылья назад и никогда больше не заниматься подметанием улиц. Впрочем, замечание напарницы не вызвало раздражения, пегаска понимала, что пони не имела в виду ничего плохого.

Пылинка сразу показалась Рэйндропс не по-сталлионградски улыбчивой и дружелюбной. Если бы не роба подметальщицы, она, наверное, могла бы сойти за эквестрийку. Даже её грива на фоне скучных причёсок большинства жителей Сталлионграда выглядела по-особенному. Красиво растрёпанные чёрные пряди, казалось, кричали о свободе, отвергая навязанные городом порядки.

— Тот участок, на котором ты вчера работала, остаётся за Лопаткой, — сказала Пылинка. — Нам с тобой дали другое место. Я тебе всё покажу.

— Хофофо, — ответила Рэйндропс сквозь черенок метлы.

— Ты ведь живёшь в общежитии номер тринадцать, верно?

Рэйндропс кивнула.

— Я тоже там живу, — сказала Пылинка. — На третьем этаже.

— А я на втором, — сказала Рэйндропс, на время выплюнув метлу.

— Вот и отлично, будет не скучно ходить на работу, — произнесла земнопони.

— А будильник у тебя есть? — спросила пегаска.

— Да, вот здесь, — Пылинка легонько постучала краем копыта себе по голове. — Я в девяноста девяти процентах случаев просыпаюсь вовремя. Могу каждое утро стучаться к тебе, если у тебя с этим проблемы.

— Я была бы рада, — сказала Рэйндропс, удивляясь, как всё удачно складывается.

— Теперь о самой работе, — произнесла Пылинка. — Ты понимаешь, в чём наша задача?

— Ну… Подметать улицы? Чтоб было чисто? — ответила пегаска и вновь схватила метлу зубами, чтобы не отставать от напарницы.

— Ответ неверный! Наша задача — быть не хуже других. Нужно лишь следить, чтобы улица, за которую мы отвечаем, не оказалась вдруг более замусоренной, чем соседние, ясно? Но и слишком стараться тоже не надо. Начальство, конечно, похвалит, и, может, даже почётную грамоту даст, но другие подметальщики нас с тобой возненавидят.

Увидев, как лицо Рэйндропс удивлённо вытянулось, Пылинка поспешила объяснить:

— Если наш участок будет излишне сиять чистотой, то и всех остальных заставят подтягиваться до нашего уровня, а лишней работы никто не любит. Понимаешь, большинство идёт в учгорблаг вовсе не для того, чтобы сделать город чище. Многие получают утром метлу, кидают куда-нибудь в укромное местечко и идут заниматься своими делами. А вечером приносят её обратно.

«Что ж, теперь ясно, почему при таком количестве подметальщиков город, мягко говоря, не очень-то чистый», — подумала Рэйндропс.

— Я понимаю, — продолжала Пылинка, — это всё выглядит не совсем честно. Но с другой стороны, за те жетоны, что нам платят, ходить в учгорблаг за метлой — это уже подвиг. Зарплата-то минимальная. Главный плюс — благодаря такой ненапряжной работе ты можешь заниматься тем, чем тебе действительно хочется. Один парень у нас, я слышала, древние языки изучает, представляешь? Кто-то рисует или музыку сочиняет, но типа не как профессионалы, для которых это работа, а так, чисто для себя. Или вот, ходят слухи, что есть среди подметальщиков всякие подпольные воротилы. Им, понимаешь, всё равно нужна официальная работа, чтобы не было проблем с Горзащитой из-за тунеядства.

Пылинка остановилась прямо посреди улицы.

— Пришли, — сказала она. — Вон до того дальнего перекрёстка — это всё наше. Сейчас пройдём, посмотрим, что и как. Если особо не намусорили, то мы с тобой пока свободны. У тебя есть какие-то планы на день?

Рэйндропс выплюнула черенок метлы и пожала плечами.

— Я об этом не думала, — сказала она. — Мне казалось, что на работе мне придётся, ну, работать. Но если нет, то я совсем не против. А чем ты обычно занимаешься в это время?

— Смотри, мы можем просто пойти домой, — сказала Пылинка. — Но вахтёрша у нас в общежитии вредная и может доложить куда следует, если мы заявимся в рабочее время. Поэтому через центральный вход нам лучше не шастать. Но можно пройти через заднюю дверь, там замок обычным гвоздём отпирается.

Улыбчивая напарница с первого взгляда выглядела приветливой, простой и открытой, но это и заставило Рэйндропс насторожиться. В Сталлионграде такое поведение выглядело почти неправильным, особенно по отношению к тому, с кем только что познакомился, особенно по отношению к иногородней пони.

— Ты так открыто обо всём со мной говоришь, — произнесла Рэйндропс, посмотрев Пылинке прямо в глаза. — Ты знаешь, кто я и откуда?

Пони легко выдержала взгляд и даже усмехнулась.

— Ты имеешь в виду, знаю ли я, что ты из Эквестрии? Да, я это знаю. Весь учгорблаг со вчерашнего дня только о тебе и говорит.

— И ты ничего не боишься? Моя соседка Виола шарахается от меня с тех пор, как вчера узнала обо мне правду.

Пылинка издала смешок.

— Рэйндропс, те времена, когда действительно стоило бояться, давно прошли. Просто многие по привычке трясутся от каждого шороха.

---

Однажды утром заведующая Ворсинка объявила, что после окончания рабочего дня всем нужно будет остаться для общего собрания коллектива. Никто не был этому рад, даже сама Ворсинка. Пылинка рассказала Рэйндропс, что обычно к подметальщикам со всякими собраниями, лекциями, политинформациями и прочей идеологией не приставали. Это было своего рода компенсацией за минимальную зарплату: более высокооплачиваемых трудящихся таким образом мучили регулярно. Поэтому учгорблаговцы расценили объявление заведующей как покушение на свою негласную привилегию.

После сдачи инвентаря, вместо того чтобы расходиться по домам, всем пришлось остаться и сначала расставлять стулья, а потом сидеть на них в сумрачном и душном помещении учгорблага. Рэйндропс и Пылинка разместились на соседних местах, Виола же уселась в другом конце комнаты. Прошло уже несколько дней, но она по-прежнему избегала общества пегаски. Ну, насколько это было возможно для пони, живущей в соседней комнате и работающей в том же учгорблаге. Другие подметальщики тоже не то чтобы стремились близко сходиться с Рэйндропс, хоть и было заметно, что при виде иногородней кобылки многих из них раздирает от любопытства. Только одна Пылинка не старалась держать дистанцию, поэтому пегаска почти всё время проводила со своей напарницей.

— Давайте разберёмся со всем этим побыстрее, — примирительно сказала заведующая.

— Мы тут даже не члены Союза Трудящихся, — пробурчал кто-то со своего места. — Зачем нам эти собрания?

— Понимаю ваше настроение, товарищи, — устало произнесла Ворсинка. — И тем не менее, давайте начнём. Быстрее начнём — быстрее закончим. Во-первых. Как вы, должно быть, знаете, Горсовет и ЦК Союза Трудящихся в рамках политики Обновления утвердили постановление, по которому должность директора народного предприятия становится выборной. Это касается и заведующих учгорблагами, в частности и меня. Итак, товарищи, проголосуем. Кто за то…

Тут над собравшимися пони немедленно взметнулся лес поднятых передних ног.

— Ну за что? За что? — спросила заведующая с укором. — Вы даже не дослушали. Так вот, кто за то, чтобы признать мою работу в качестве заведующей учгорблага номер одиннадцать удовлетворительной и переизбрать меня на эту должность?

Опустившийся было лес ног поднялся опять. Рэйндропс замерла и в нерешительности огляделась, но какое-то стадное чувство толкало её копыто вверх. Сидевшая рядом Пылинка тоже тянула переднюю ногу. Пегаска сдалась и вместе со всеми проголосовала «за». Ворсинка была неплохой пони, «невредной», как говорили здесь, да и, насколько можно было судить, никакой альтернативы всё равно не предлагалось.

Происходящее в какой-то мере было странно и удивительно: Сталлионград выглядел таким несвободным, подчинённым какой-то верховной воле, даже для полётов требовалось специальное разрешение, а тут вдруг вопросы решаются общим голосованием. Даже в Эквестрии, как правило, пони не могли вот так собраться и выбрать себе на работе руководителя. С другой стороны, какой толк от голосования, если всё равно все единогласно и, кажется, бездумно голосуют за существующее начальство?

— Отлично, — прокомментировала заведующая своё избрание. Она взяла в копыта бумажку с заранее заготовленным текстом. — Теперь ко второму вопросу повестки дня. Нам, товарищи, коллективу нашего учгорблага, выпала честь представлять дружную семью подметальщиков на торжественной демонстрации в честь Дня Города. Большое праздничное шествие, как это обычно и происходит, пройдёт по Рубиновой площади, прямо у стен Внутреннего Города. На трибуне будет присутствовать высшее руководство Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики, члены Центрального Комитета Союза Трудящихся и члены Президиума Городского Совета. В том числе, конечно, и наш дорогой товарищ Гегемон. Для прохождения праздничной колонной коллективу будет выдана специальная парадная форма подметальщиков.

От такой новости учгорблаговцы загудели. До Рэйндропс долетали и отдельные недовольные очередной «обязаловкой» голоса, но большинство грядущим событием заинтересовалось, ведь это всё-таки будет на Рубиновой площади, перед трибуной с руководством, куда так просто не попадёшь.

— Ещё минуточку внимания, — сказала Ворсинка. — При прохождении колонной по площади необходимо иметь с собой соответствующие плакаты. Плакаты мы должны изготовить самостоятельно, чтобы было видно, что это мы сами, от души. Список лозунгов утверждён, вот он у меня есть, — она показала листок бумаги с печатями. — В связи с этим учреждается учгорблаговский комитет по подготовке ко Дню Города, который будет возглавлен мной. В него также войдут Сухарик, Прутик, Корочка, Ниточка и Хворостинка.

От названных пони, столь вероломно нагруженных общественной работой, немедленно раздался стон страдания.

---

— Всё-таки очень жаль, у тебя нет хотя бы пары пластинок из Эквестрии, — мечтательно сказала Пылинка однажды вечером, когда они с Рэйндропс возвращались с работы.

— Даже если бы я что-то с собой привезла, — ответила пегаска, — уверена, у меня бы это отобрали горзащитники ещё на вокзале.

— Да знаю я, просто дай помечтать, — шутливо надулась Пылинка. — «Мэйнхэттенская четвёрка», Уинни Хен Трикс, «Зе Хорс», «Пинк Кольт»… Мне особенно нравится «Мэйнхэттенская четвёрка», эта их барабанщица с розовой гривой просто чума! Жаль только, что творческие разногласия так быстро разделили их…

— Ты, кажется, лучше меня разбираешься в эквестрийской музыке, — улыбнулась Рэйндропс.

— А у нас многие фанатеют, — сказала Пылинка. — Жаль, что у тебя ничего нет. Если бы мы с такой музыкой в кафе «Сайгак» пришли, нас бы на копытах носили.

— В кафе? — удивилась эквестрийскому слову Рэйндропс. — Ты сказала кафе?

— Ну да, кафе, — засмеялась земнопони. — Технически это предпит «Сталлионград», но это только технически. Все называют его кафе «Сайгак». Есть определённый круг, — она загадочно улыбнулась и покрутила в воздухе копытом, — определённый круг пони, которые там часто появляются.

— Интересно… — проговорила пегаска. — Но, к сожалению, никаких пластинок у меня нет.

— Ничего, даже без пластинок. Тебя самой уже вполне достаточно. Там ведь все буквально сгорают от любопытства с тех пор, как услышали об эквестрийской кобылке. Такое не каждый день бывает, знаешь ли. И, возможно, я хочу быть той, кто приведёт в «Сайгак» такую интересную пони, как ты.

Рэйндропс остановилась и посмотрела на напарницу.

— Так ты что, меня в кафе пригласить хочешь?

— А почему бы и нет? — сказала Пылинка. — Я, честно говоря, все эти дни присматривалась к тебе и думаю, что ты достойна войти в наш круг, — добавила она, заговорщицки понизив голос.

— Это что, что-то вроде тайного общества? — полушутя, но всё же немного настороженно спросила Рэйндропс.

— Типа того. На самом деле большого секрета тут нет, все всё знают. Ну, кроме, может быть, тех, кто уж совсем не теме, — сказала земнопони серьёзней. — Можем пойти туда прямо завтра, после работы. В выходные там слишком много народу. Да и все крутые пони, с которыми тебе стоит познакомиться, всё равно зависают там каждый день, так что мы с тобой ничего не упустим.

— Ну не знаю, — засомневалась Рэйндропс. — У нас же сейчас подготовка к этому празднику.

— И что с того? Мы с тобой даже не в комитете по подготовке, нам это вообще без разницы. Просто скажи, ты хочешь со мной сходить или нет?

— Да, конечно хочу, — ответила пегаска.

Она отбросила сомнения. Ведь это было кафе. Пусть технически предпит, но всё равно кафе. Можно было почти физически ощутить дуновение эквестрийского воздуха, исходящее от этого слова. И те пони, которые упорно называют предпит «кафе», обещают быть гораздо более эквестрийскими, чем все остальные в этом городе.

Рэйндропс не помнила, когда в последний раз ожидала наступления завтрашнего дня с таким нетерпением. Разве что в детстве, перед днём рождения или праздником Согревающего Очага. Пони легла спать пораньше, но уснуть никак не могла и в бессонном изнеможении переваливалась с одного бока на другой. Скованные крылья чесались, ноги было невозможно уложить удобно. Овечки, которых она пыталась считать, радостно прыгали и бежали в кафе… И несмотря на всё это, на утро Рэйндропс чувствовала себя вполне бодро, как будто в одиночку осушила целый кофейник.

— В первый раз я узнала о «Сайгаке» ещё лет в тринадцать, — рассказывала Пылинка. — Один знакомый рассказал. Говорил, что там поэты, художники, что это как другой мир, где живут пони с гигантскими бородами и хлещут дефицитный кофе литрами. Попала я туда впервые в шестнадцать…

На перекрестке двух оживлённых по меркам Сталлионграда улиц стояло здание — добротное, старинное, ещё дореволюционной постройки. На первом его этаже были арочные окна, а прямо на сам перекрёсток, располагаясь на углу дома, выходила невзрачная дверь без всякой вывески над ней. Лишь подойдя вплотную, можно было разглядеть маленькую табличку с тусклой надписью: «Предпит “Сталлионград”». Заведение будто стыдилось своего настоящего названия и самого слова «предпит».

У входа околачивалось несколько пони в длинных плащах, а один жеребец даже был в тёмных очках на полморды. Это был первый пони в тёмных очках, которого Рэйндропс увидела в этом городе.

— Здесь я не Пылинка, — сказала Пылинка, указывая в сторону кафе. — Зови меня Дасти, пожалуйста.

— Эквестрийское имя? — удивилась пегаска. — Это очень… мило.

— Здесь почти у всех есть такие имена, — сказала земнопони, открывая дверь. — Низкопоклонство перед Эквестрией, — засмеялась она.

Сразу за дверью были ступеньки, о которые Рэйндропс, не привыкнув к полумраку, чуть не споткнулась. Пылинка-Дасти поддержала её. Несколько ступеней вверх, и пони оказались в зале. Здесь было ещё больше жеребцов в плащах, очках и с бородами. Для них подавали соль в маленьких солонках и какие-то закуски, которые Рэйндропс не успела рассмотреть, потому что Пылинка потащила её дальше. Снова несколько ступенек, на этот раз вниз, и глазам кобылок открылся другой зал.

Здесь была буфетная стойка с какими-то пышущими жаром механизмами, которые при ближайшем рассмотрении оказались гигантскими кофеварками. Их обслуживали кобылы в белых фартуках. Посетители толпились у стойки, чтобы получить порцию тёмной жидкости в маленькой белой чашке, а потом отходили к столикам с круглыми столешницами, сделанными под камень. Стульев не было. Вернее, были, но только у некоторых столов, стоявших у стены, а в центре зала пони оставались на ногах и свободно перемещались, сталкиваясь между собой и заводя разговоры. У «сидячих» же столов собирались, по-видимому, более постоянные компании. К одной из них и подвела пегаску Пылинка.

— Привет, Дасти! — приподнялся со своего места жеребец с всклокоченной гривой. — А это кто с тобой?

— А это Рэйндропс, — весело и как-то запросто сказала Пылинка.

— О! Ого! — удивился жеребец. — Та самая Рэйндропс?

— Самая-самая, — ответила земнопони, подмигнув пегаске.

Вся компания притихла, пока две кобылы устраивались за столом.

— Кофе! — крикнул кто-то. — Кофе милым дамам! Угощаем!

Началось какое-то движение, и вскоре на столе дымилось ещё две чашки для вновь прибывших. Рэйндропс так и не поняла, за чей счёт купили напиток, и попыталась предложить свои жетоны.

— Не бери в голову, милая, — сказал всклокоченный жеребец. — Кофе здесь стоит один жетон за три чашки маленького двойного, так что мы и сами уже немного запутались, кто за кого платит.

— Один жетон за три чашки? — спросила Рэйндропс. — А если мне надо одну? Я должна разорвать жетон на три части?

— Нет, — засмеялся жеребец. — Платить всё равно надо один жетон, остальные две чашки должны записать на твой счёт. Но их потом не допросишься, если ты не постоянный клиент, поэтому лучше приходить сразу втроём. Нужно собрать компашку из трёх пони и договориться, кто платит жетон на этот раз. Я называю это «сообразить на троих».

— Сообразить на троих — это же что-то из жизни солеголиков, — сказала Пылинка.

— Дасти права. Просто пачка соли стоит три жетона, как раз удобно втроём сложиться по жетону каждому, — объяснил кто-то.

— Раньше стоила, — поправили с другой стороны стола. — Теперь уже пять. Новое постановление.

Рэйндропс отхлебнула кофе из чашки и невольно поморщилась от специфического горького вкуса. От глаз всклокоченного жеребца это не ускользнуло.

— Здесь лучший кофе во всём Внешнем Городе, — сказал он. — Но, конечно, всё же не совсем натуральный. Из какого-то концентрата или что-то вроде того.

Жеребца звали Флауэр, остальные за столиком тоже называли себя эквестрийскими именами. Рэйндропс понимала, что это были лишь прозвища, как и у Пылинки, но в этом всё равно было что-то приятное. Эти пони как будто пытались по мере сил сотворить здесь небольшой кусочек Эквестрии. И хотя делали они это для себя, а не для неё, Рэйндропс была им очень благодарна.

— Рассказывай! — вдруг завопил один из жеребцов, с песочного цвета шерстью, чёрной прилизанной гривой и эквестрийским именем Сэнди. — Я не могу больше ждать! Про Эквестрию, скорее!

Этот вскрик как будто бы прорвал некую плотину, и вопросы полились со всех сторон:

— Музыка! Какие группы слушаешь?!

— «Мантикорс», «Пёрпл Юникорн»… Слышала о таком?

— Это, наверное, что-то мэйнхэттенское, — ответила пегаска. — А я из маленького городка, из Понивилля.

— Мэйнхэттенское? Да нет же, «Пёрпл Юникорн» из Хувфорда!

— Ты из Понивилля?! Тогда диджей ПОН-3! Понитоунз!

— Ну, я немного знаю диджея…

— Знаешь?! Ого, слышали?

Рэйндропс не была хорошей рассказчицей. Трудно, если вообще возможно, просто словами рассказать, что такое Эквестрия, передать суть. Рэйндропс просто прожила там всю жизнь, находилась внутри с самого первого вздоха, и разве можно передать хотя бы частичку этого опыта кому-то совершенно постороннему? А сидевшие вокруг пони, казалось, знают Эквестрию даже лучше, чем она, хотя это была их собственная Эквестрия, Эквестрия мечты. По крайней мере, в эквестрийской музыке они точно разбирались гораздо лучше пегаски.

— Эх, не цените вы там своего счастья, — проворчал один из жеребцов, узнав, что у Рэйндропс нет своей коллекции пластинок. — Я бы на твоём месте всю квартиру завалил фирменным высококачественным винилом. А то нам здесь на костях слушать приходится.

— На костях? — испугалась Рэйндропс.

— На старых рентгеновских снимках, — объяснили ей. — Наши местные умельцы делают из них самопальные пластинки.

— Ничего, возможно, что у нас скоро всё изменится, — заявил Флауэр.

— Ага, изменится, держи карман шире, — скептически отозвался Сэнди.

— Да нет, правда! — упорствовал всклокоченный жеребец. — Официально ещё не объявляли, но говорят, что на День Города к нам приедет посланник из Эквестрии. Может, о чём-то и договорятся.

— Ну да, сразу о прямых поставках пластинок идеологически вредных групп, чего уж там.

— Возможно, это лишь первый шаг! Возможно, что из Обновления, затеянного Гегемоном, что-то и выйдет!

— Фе, политика, — надулась Пылинка. — С такими разговорами, Флауэр, тебе бы к другому столику, к этим несогласным. Здесь это никому не интересно.

— Но послушай, это ведь касается всех нас! Если они действительно решатся открутить гайки…

Флауэр так воодушевился, что замахал копытами и не договорил.

— Если и приедет этот твой посланник на праздник, что с того? — скептически произнесла Пылинка. — Скорее всего, постоит на трибуне, поглазеет вместе с Гегемоном на проходящие колонны, да и уберётся восвояси. Что от этого изменится?

— Кстати, — задумчиво произнёс Поппи, большой красный жеребец, похожий на Биг-Макинтоша, — у меня на работе вечно радио болтает, я обычно, конечно, всю эту туфту мимо ушей пропускаю. Но вот в последние дни, знаете, вдруг заметил, что они вроде бы перестали плохо говорить об Эквестрии…

Остаток вечера Рэйндропс запомнился не очень хорошо. Она то и дело проваливалась в свои мысли. Эквестрийский посланник! В Сталлионграде! Её подводили к каким-то пони — художникам, поэтам и музыкантам, знакомили с ними, а она, наскоро проговорив слова приветствия, возвращалась к мыслям о том, как подать сигнал посланнику. Может быть, просто махать копытами и кричать: «Вытащите меня отсюда, я гражданка Эквестрии»? Интересно, какое там расстояние будет до трибуны? Услышит ли он её? Или шум праздничной толпы заглушит всё? Рэйндропс поискала глазами Флауэра, чтобы расспросить о Дне Города, но тот уже куда-то подевался. Спрашивать у Пылинки почему-то не хотелось.

Вечер кончился внезапно и гораздо раньше запланированного. Это произошло, когда со стороны первого зала кафе вдруг раздался истошный крик:

— Облава!

Пони засуетились, забегали, бестолково замельтешили. Но некоторые, казалось, двигаются и действуют более целенаправленно, как будто у них был заранее заготовлен план на этот случай. Спустя какие-то секунды после предупреждающего крика во второй зал ворвались горзащитники.

— Стоять всем на местах! — гаркнул мощный жеребец, видимо командир отряда.

Два горзащитника схватили первого попавшегося жеребца с нестандартной причёской.

— А-а-а! Гриву попилят! — голосил тот.

Неразбериха тем временем продолжались. Сквозь шум раздавались резкие выкрики:

— Выворачивай карманы!

— Документы! Нет?! Пройдёте с нами! Для выяснения личности!

Горзащитники шли через зал напролом, разрезая бурлящую толпу. Они заглядывали под столы и стойку в поисках чего-то, иногда выхватывали кого-нибудь из общей массы и тычками гнали куда-то прочь. Как выбирали, кого хватать, оставалось неясным. Руководствовались каким-то только им ведомым принципом — то пропускали, лишь отпихнув в сторону, довольно приметных жеребцов и кобыл, то вдруг забирали с собой тех, кто не выделялся ни гривой, ни костюмом.

В первые секунды облавы Пылинка словно оцепенела, но быстро пришла в себя. Она схватила Рэйндропс за ногу и потянула подальше от вторжения, в затемнённый угол зала. И оттуда, перемещаясь короткими перебежками, кобылы каким-то чудом выскользнули в первый зал и далее, на улицу, вместе с другими счастливчиками, избежавшими внимания горзащитников.

— Вот тебе и Обновление… — проворчала Пылинка, выдохнув.

Они отправились домой, и откуда-то из переулка появился Флауэр, тоже улизнувший от Горзащиты. Он не рискнул выходить через центральный вход, а выбрался какими-то окольными путями, доступными ему, как видному завсегдатаю заведения. Всклокоченные космы жеребца теперь прикрывала неприметная кепка.

— Видишь, ничего не меняется, — сказала ему Пылинка с чувством собственной правоты. — А ты всё на это своё Обновление надеешься.

— Как это не меняется? Раньше облавы случались гораздо чаще, — невозмутимо ответил Флауэр. — Когда предыдущая была? В позапрошлом месяце? А раньше могли и каждую неделю нас гонять. Кстати, — он повернулся к Рэйндропс, — хотите интересный факт? Своё народное название кафе получило во время как раз одного из таких варварских набегов. В тот раз все особенно дружно наплевали на запрет на курение, в зале топор можно было вешать. И когда туда ворвались горзащитники… А тогда ещё была войнушка в Степной Конфедерации, и там были сайгаки, которые считались самой реакционной силой, их по радио часто ругали. Так вот, когда Горзащита ворвалась, один из них увидел, как все курят и сидят на подоконниках, и говорит: «Ну вы и сайгаки!» Он-то думал обозвать пообидней, а наши сами это слово подхватили, стали так себя называть, а потом и на само кафе перешло.

---

Предпраздничные дни для Рэйндропс были затянуты томительным и тревожным ожиданием. Конечно, не из-за самого Дня Города, который пегаску совершенно не трогал. Ей не давал покоя приезд посланника из Эквестрии. Возможно, для неё это был единственный шанс вернуться домой.

Бежать самой через дикие неприветливые места — безумие, послать в Эквестрию какую-нибудь весточку с просьбой о помощи тоже нельзя: Пылинка сказала, что отправить письмо за пределы Сталлионграда можно только через центральное почтовое отделение, которое находится во Внутреннем Городе… И тут Рэйндропс, как и в случае с адресом тётушки, упиралась в стену и отсутствие пропуска.

Хоть побег и казался невозможным безрассудством, Рэйндропс не могла перестать думать о нём. Стоило ей замечтаться, в голове возникало что-то вроде комиксов в стиле приключений Дэринг Ду. Легендарную пегаску не остановило повреждённое крыло, она продолжала путешествие, сбегала из любых ловушек. Вот только Рэйндропс не героиня книжной серии, ей для побега понадобится реалистичный план, а такой в голову приходить не желал, и пони надеялась лишь на приезд эквестрийского посланника, но одновременно боялась, что это окажется лишь слухом, и единственная тонкая ниточка, протянувшаяся к Эквестрии, оборвётся.

Дни тянулись за днями, а Горбезопасность хранила молчание. Никто не являлся к Рэйндропс с новостями о продвижении дела Шифти Клаудс, и вообще, ничего не напоминало пегаске о том, зачем она изначально приехала в этот город. Иногда даже казалось, будто Рэйндропс оказалась здесь исключительно ради работы подметальщицей, а какие-то там письма, факт получения которых всё дальше уплывал в прошлое, — это так, лишь повод.

Среди томительного беспокойства, уже становившегося привычным, существование Рэйндропс начало входить в некую колею, хоть пони и не хотела привыкать к жизни в Сталлионграде. С неудовольствием она замечала, что уже произносит слово «учгорблаг» без запинки, не говоря уже о всяких там «предпитах» и «продснабах».

Так всё и длилось, пока в один из дней кое-что не произошло. Погода стояла хорошая, дымка немного развеялась. Рэйндропс с Пылинкой шли по улице, они решили прогуляться после работы и дойти до другого предпита, где, по слухам, готовили лучше, чем в ближайшей «Ромашке».

— Смотри! — воскликнула вдруг Пылинка, указав копытом на ржавеющую посреди улицы металлическую конструкцию.

Это был стенд с расклеенными на нём газетами. Сквозь бумагу проглядывали ещё влажные пятна клея, — видимо, наклеили совсем недавно. Рядом со стендом стоял жеребец и неверящим взглядом смотрел на одну из страниц. Туда же указывало и копыто Пылинки.

С газеты глядело чёрно-белое лицо Твайлайт Спаркл. Принцесса Дружбы улыбалась спокойной красивой улыбкой, как будто этот сероватый лист каким-то образом занесло сюда из какого-нибудь эквестрийского издания. Но нет — над портретом большими буквами было написано: «Газета “ИСТИНА”. Печатный орган Центрального Комитета Союза Трудящихся и Президиума Горсовета». И ниже — заголовок: «Новая эпоха мирного сосуществования и сотрудничества».

Рэйндропс и Пылинка в мгновение ока оказались у стенда, отодвинув в сторону растерянного жеребца.

— Читай! — выдохнула земнопони, всмотревшись в мелкий текст. — Она приезжает! На День Города!

У Рэйндропс немного закружилась голова. Слухи не врали, посланник действительно приедет. И не просто какой-то там посланник, а сама Твайлайт Спаркл.

---

Утром в день праздника подметальщики собрались в учгорблаге, но к инвентарю и к пыльным робам на вешалке они не притронулись. Ворсинка раздала всем по серой фуражке и серой куртке с красными нашивками, на каждой нашивке — золотисто сверкающее изображение метлы. Эта парадная форма выглядела так, словно носившие её служили в каких-то подметательных войсках, а вовсе не были простыми мирными работниками. На каждой курточке в её грудной части красовалась заранее приколотая красная ленточка. Пони, которые должны были нести искусственные цветы, флаги и плакаты, получили их. Всё было готово, и подметальщики высыпали на улицу, где были пересчитаны Ворсинкой по головам, как жеребята в каком-нибудь детском саду.

К учгорблагу подкатила большая самоходная повозка, кашляя и скрипя на ходу. Впереди у неё на специальной площадке располагался двигательный механизм и, по бокам от него, два вертикально установленных цилиндра из металла, всё это было соединено между собой трубками. Далее шло место для водителя с рулём и рычагами управления, занятое жеребцом в клетчатой кепке, а позади него разместился просторный бортовой кузов, куда и стали загружаться пони.

— Работает на угле, но не на пару, а на газу, — сказала Пылинка, заметив, что Рэйндропс растерянно смотрит на механизм.

Пегаска ничего не поняла, но машинально кивнула.

— Не садитесь! — крикнула Ворсинка залезающим в кузов пони. — Тут грязно, и парадную форму помнёте. Едем стоя, на самоходке не так долго добираться.

Рэйндропс и Пылинка встали у самого борта кузова. Когда все загрузились, стало немного тесновато и пришлось прилагать усилия, чтобы их не прижали к грязному борту. Но зато Рэйндропс без труда могла видеть, по каким улицам они будут проезжать. Городские кварталы состояли в основном из одинаковых типовых домов, ориентиров было мало, поэтому пегаска вряд ли смогла бы запомнить путь до центра города. Да и путь этот ей был не так уж интересен: она оставила надежду добраться до Внутреннего Города и теперь мечтала лишь вырваться обратно в Эквестрию. И тем не менее, когда двигатель заурчал сильнее и машина тронулась, Рэйндропс всё же смотрела по сторонам, чтоб хотя бы иметь общее представление, куда их везут.

На обычно серых улицах было даже празднично. Ну, по сталлионградским меркам празднично, Пинки Пай бы, конечно, не оценила. На столбах и на зданиях повсюду висели красные флажки. Большие плакаты на стенах прославляли Союз Трудящихся, Горсовет, честный труд и политику Обновления. С портретов добродушно улыбался товарищ Гегемон. Промежутки между плакатами и портретами были щедро украшены гирляндами из красных искусственных цветов. То, что цветы были искусственными, Рэйндропс знала не понаслышке — в предпраздничные дни ей с Пылинкой приходилось регулярно сметать с мостовой осыпавшиеся матерчатые лепестки.

Машина катила по улицам, повторяя путь Рэйндропс и Огурчика в тот день, когда пегаска приехала в город, только водитель не стал сворачивать на заканчивающуюся тупиком улицу Надежды, а поехал дальше.

И оказалось, что, несмотря на вроде бы очевидную серость-однообразность, Сталлионград в разных своих частях вовсе не был одинаковым. Повозка вдруг вырвалась из серого лабиринта типовых домов, выехала на обширное открытое пространство, вымощенное камнем. Из мглистой мути внезапно показался силуэт чего-то огромного, похожего на остроконечную гору. Вслед за первым гигантом из дымки выступили очертания второго, а затем третьего…

— Сталлионские высотки, — сказала Пылинка, громко, чтобы перекричать тарахтение двигателя.

Машина ехала по широченной улице, даже, скорее, не по улице, а по вытянутой длинной площади, и с обеих сторон возвышались огромные здания. Остроконечные пирамидальные со шпилями, массивные кубические без шпилей, они вырастали из мглы. Если бы не укрывающая город дымка, их бы было бы видно издалека, скорее всего, даже из того района, где жила и работала Рэйндропс. Но сейчас эти исполины застали пегаску врасплох. Лёгкий ветер мало-помалу очищал воздух, и высотки обретали плотность, теряли невещественность призрачных силуэтов, наливались видимой массивностью и монументальностью. Стоя перед ними, можно было легко ощутить собственную незначительность.

В конце улицы-площади уже собиралась толпа. Самоходная повозка остановилась в ряду таких же машин, привёзших пони со всех концов города. Здесь распоряжались крикливые жеребцы и кобылы, строившие прибывших в колонны, и учгорблаговцы, едва сойдя с транспорта, очутились в их власти. Праздник вот-вот должен был начаться.

Вдалеке заиграла музыка, что-то объявили через громкоговорители, но до слуха Рэйндропс долетали лишь невнятные звуки. Под крики распорядителей колонны трудящихся немного потеснились, освобождая путь для кого-то. Рэйндропс услышала рокот и увидела, как по образовавшемуся проходу медленно катятся четырехосные самоходные повозки, обшитые со всех сторон толстыми листами металла. Сверху на каждой машине сидели солдаты в каких-то странных шлемах, которых Рэйндропс никогда раньше не видела.

— Броневики! — крикнула в ухо пегаски Пылинка, пытаясь быть услышанной среди рокота двигателей и шума толпы. — Едут на парад!

Но их время, видимо, ещё не пришло, поэтому броневики последний раз рыкнули и остановились среди праздничных колонн пони, ожидая, как и все остальные, своего выхода.

Снова грянули громкоговорители, на этот раз громче и чётче, и Рэйндропс смогла разобрать слова:

— Войска сталлионградского гарнизона Горобороны для парада построены! — пролаял голос жеребца.

На мгновение заиграла торжественная воинственная музыка, после чего голос заорал:

— Здравствуйте, товарищи!

В ответ раздался дружный рёв, что-то вроде «Здравия желаем, товарищ гав-гав-гав!» Должно быть, военные прокричали звание обращающегося к ним командира, но для Рэйндропс это прозвучало именно так.

— Поздравляю вас с восемьсот сороковой годовщиной основания города-героя Сталлионграда! — пролаял жеребец.

Солдаты троекратно взвыли «Ура-а-а-а!», и вновь заиграла бодрая музыка. Когда музыка кончилась, жеребец стал произносить речь, но он уже не выкрикивал, а говорил тише, и до Рэйндропс долетали лишь обрывки фраз и отельные слова.

— Ура! — наконец закончил он, и его крик подхватили военные, вновь повторив три раза.

— Слово предоставляется эквестрийской Принцессе Дружбы Твайлайт Спаркл! — громко и торжественно объявили далее.

И тут над городом раздался голос, который Рэйндропс много раз слышала в Понивилле. Слов было не разобрать, Твайлайт говорила ещё тише, чем предыдущий оратор, и пегаска не могла понять почти ничего, как ни старалась. Зато сами эти неясные звуки были для Рэйндропс подобны музыке. Словно кусочек родного дома вдруг оказался в этом забытом Селестией месте. Но вот Твайлайт закончила, и голос её стих.

— Звучит гимн Сталлиоградской Автономной Народно-Демократической Республики! — прозвучало объявление, и тут же грянула другая музыка, тяжелая и торжественная, принадлежавшая этому месту.

Внезапно кашлянул и ожил громкоговоритель, висевший на столбе почти над тем местом, где стояла Рэйндропс. Пегаска даже подскочила от неожиданности. Включившись, громкоговоритель присоединился к другим, звучащим издалека, и из его рупора над скучающими в ожидании праздничными колоннами и солдатами на бронемашинах стал разноситься хор голосов:

Град нерушимый для пони свободных
Воздвигнут навеки в нашем краю!
Да здравствует воля, воля народа,
Её отстоим мы в смертельном бою!

Славься, Отечество наше свободное,
Нового строя надёжный оплот!
Власть пролетарская — сила народная
Светлым путём нас к победе ведёт!

Солнце принцессы над нами сияло,
Но мы не склонились пред силой её!
Правое дело всех нас вдохновляло,
Гордо несли мы знамя своё!

Славься, Отечество наше свободное,
Нового строя надёжный оплот!
Власть пролетарская — сила народная
Светлым путём нас к победе ведёт!

В триумфе бессмертных идей Сталлиона
Мы видим грядущее видов и рас!
Вставайте, все пони, вставайте, миллионы,
Час наступает, решающий час!

Славься, Отечество наше свободное,
Нового строя надёжный оплот!
Власть пролетарская — сила народная
Светлым путём нас к победе ведёт!

Несмотря на столь возвышенную песнь, сталлионградцы в основной своей массе всё так же переминались с ноги на ногу и каких-то особых патриотических чувств не выказывали. Никто, насколько могла видеть и слышать Рэйндропс, не подпевал и вообще не делал ничего особенного, что как-то бы отмечало этот торжественный момент. Музыка стихла, и громкоговоритель на столбе поперхнулся и заткнулся, словно устыдившись такого недостойного поведения слушателей. Теперь звуки праздника вновь долетали издалека.

Раздались какие-то команды для войск, зазвучал стук копыт вперемешку с барабанным боем. Парад начался.

— Сейчас марширует пехота, — объяснила, наклонившись к уху Рэйндропс, Пылинка. — Потом техника пойдёт, — она указала на застывшие в ожидании броневики. — А потом, после парада, уже и колонны трудящихся. Но мы, подметальщики, в самом конце, поэтому придётся подождать.

Рэйндропс рассеяно кивнула. Где-то там, на трибуне, сейчас стояла Твайлайт Спаркл, и мысли пегаски были поглощены этим.

Наконец, настала очередь техники. Бронированные машины взревели, заглушив торжественный марш, и поползли вперёд. Военные, сидевшие на них сверху, взяли под козырёк. Но вдруг один из броневиков, шедший в колонне предпоследним, дернулся и замер. Следующая за ним машина чуть не врезалась в него. Водитель смог чудом избежать столкновения, затормозив в считанных сантиметрах. Из сломавшегося броневика торопливо выскочил испуганный жеребец и крикнул сидящим сверху военным, чтобы они тоже убирались. Едва они поспрыгивали на мостовую, из металлического нутра вырвались языки пламени, заставив отшатнуться всех, кто ещё находился рядом. Повалил дым, поднялась суматоха, забегали пони в шлемах и форме, кто-то что-то кричал. Последняя в колонне машина резко сдала назад, объехала горящее препятствие и вслед за остальными покатила на парад. Сквозь суету принесли красные баллоны огнетушителей, а затем подогнали целую пожарную повозку с цистерной и брандспойтами. Под таким напором огонь злобно зашипел и стал отступать обратно вглубь механизма.

По толпе пошли приглушённые разговоры.

— Ой, а что это случилось? — раздался вдруг звонкий голос какого-то жеребёнка, сидевшего на спине у отца. Родители немедленно шикнули на малыша, и он замолчал.

— Товарищи! — крикнул кто-то через громкоговоритель. — Только что вы стали очевидцами отработки и демонстрации действий персонала в случае чрезвычайного происшествия, а именно пожара на боевой машине!

Выдвинутая версия была встречена собравшимся народом молчанием. Неизвестно, поверил ли кто-то в неё, но и спорить никто не стал.

Броневик тем временем уже потушили, и он, одновременно белый от пожарной пены и подгоревший, с чёрными подпалинами, торчал посреди улицы. Вокруг выставили оцепление из солдат. Сначала они стояли редкой цепью, но затем командиры привели ещё отряд, и живой забор уплотнился, скрывая последствия пожара от любопытных. Была видна лишь верхняя часть машины, которая от огня почти не пострадала.

Когда звук двигателей других, несгоревших броневиков стих вдали, раздались крики распорядителей и праздничные толпы пришли в движение, огибая оцепленное место. Военная часть торжества, очевидно, подходила к концу, и пришло время мирного шествия трудящихся. Колонны, которые должны были идти первыми, потянулись в ту же сторону, куда уехали бронемашины. Там стояли два здания, одно старинное и богато украшенное, сохранившиеся, должно быть, ещё с дореволюционных времен, другое — гораздо более современное. Между ними, видимо, и располагался проход на Рубиновую площадь. Когда первая партия демонстрантов прошла через то место, громкоговорители разразились приветственным рёвом.

Колонна подметальщиков должна была идти одной из последних, и Рэйндропс вместе с коллегами по учгорблагу пришлось ждать дальше, пока другие отправлялись в сторону площади.

Тревожно-красные флаги и транспаранты трепетали на слабом ветерке. Громкоговорители разрывались, приветствуя колонны коллективов предприятий. А Рэйндропс глядела сквозь проходящих мимо пони, отчаянно думая о том, как ей добраться до трибуны с Твайлайт Спаркл. Всё утро нервы пегаски были напряжены до предела, и теперь, когда тот самый час был совсем близко, её почти трясло.

— Эй, идём! — кто-то вдруг толкнул Рэйндропс копытом в плечо, заставив её вздрогнуть. Голос и копыто принадлежали Пылинке. — Наша очередь! — сказала она.

Рэйндропс покорно стала переставлять ноги, казавшиеся деревянными от долгого стояния и нервного напряжения. Она кое-как приноровилась к скорости других пони, чтобы не выбиваться из колонны, а её мысли уже улетели вперёд, к Твайлайт Спаркл.

Копыта подметальщиков застучали по брусчатке, и Рэйндропс, словно очнувшись, поняла, что они уже на площади. Где-то впереди возвышалась огромная статуя Сталлиона. Справа была видна каменная стена, в честь праздника почти полностью завешенная огромными красными полотнищами с лозунгами и поздравлениями. Но пегаска всё равно узнала в ней серую ограду Внутреннего Города, с которой столкнулась ещё в свой первый день в Сталлионграде. С левой стороны на площадь затейливо украшенным фасадом выходило длинное здание с арочными окнами и башенками. Огромные буквы на нём складывались в слово «УНИВЕРСНАБ».

Пегаска торопливо оглядывалась вокруг. Справа и слева выстроились горзащитники, образуя своими редкими рядами живой коридор для шествия. За ними с обеих сторон толпились пони, глазеющие на проходящие колонны. Но Рэйндропс не видела ничего похожего на трибуну с руководством города. И с принцессой Твайлайт Спаркл.

Пылинка шла рядом, махала и улыбалась, как будто и не было никакого «Сайгака», не было никакого «определённого круга пони» с их «низкопоклонством перед Эквестрией». Как будто и не существовало никакой Дасти, а была лишь товарищ Пылинка, верная родному городу и счастливая оттого, что ей выпала честь прошагать по главной площади в такой знаменательный день.

Так получилось, что Рэйндропс и Пылинка оказались в первом ряду подметальщиков. Прямо перед ними был разрыв между колоннами, а чуть впереди шли, видимо, повара из предпитов: на их головах торчали высокие белые колпаки, а некоторые из них даже размахивали огромными блестящими на солнце поварёшками.

Внезапно Рэйндропс увидела то, что искала. Путь шествия проходил мимо подножия огромной статуи Сталлиона. Пегаске сначала показалось, что это просто статуя, хоть и весьма внушительных размеров. Но теперь Рэйндропс заметила, что мощный пьедестал представлял собой ступенчатую пирамиду, на одном из уступов которой и располагалась та самая главная трибуна. Сейчас там рядочком стояли немолодые жеребцы в костюмах и нелепых шляпах-котелках, иногда помахивая копытами проходящим колоннам. Эти пони выглядели почти одинаково, но среди них можно было узнать Гегемона, известного по многочисленным портретам. Серый жеребец занял место точно в центре небольшой трибуны. А слева от него неуместным здесь фиолетовым пятном стояла Твайлайт Спаркл…

Внутри у Рэйндропс всё словно одеревенело, она механически переставляла ноги, каким-то чудом ещё двигаясь вместе с колонной, и не могла оторвать взгляд от аликорна. Тик-так, стучали в голове часы, отсчитывая мгновения. Тик-так. Плана не было. Трибуна далеко и охраняется. Тик-так. Что сделать, как подать хоть какой-то сигнал? Тик-так.

Рэйндропс даже и не видела, как прямо перед ней, в разрыве между колоннами, появилось несколько пони. Должно быть, они отстали от шедших впереди поваров, и никто из распорядителей праздника этого пока не заметил и не навёл порядок. Но один из этих пони, жеребец в длинном скрывающем фигуру плаще, был не очень похож на повара…

Вдруг он встал на дыбы, распахнул плащ и вынул из-под него тёмный продолговатый предмет.

— Долой Обновление! Смерть Гегемону, предателю родины! — крикнул пони, направив предмет в сторону трибуны.

Ноги и нижнюю часть груди Генерального Заместителя защищало массивное каменное ограждение, которое могло послужить хорошим щитом, но верхняя часть груди, шея и голова были неплохой мишенью. И убийца в плаще собирался этим воспользоваться.

За прохождением колонн следили пони в форме Горзащиты, и один из них бросился вперёд. Охрана в штатском, стоявшая дальше, среагировать уже не успевала, но это и не требовалось. Раздался хлопок. Но прежде чем это произошло, горзащитник успел отклонить стволы оружия вверх. Через какое-то мгновение жеребца уже повалили на брусчатку и вовсю выкручивали ему ноги.

— Предатель! Встал рядом с принцесской! — успел выкрикнуть несостоявшийся убийца и замычал от боли, потому что его заткнули ударом копыта по зубам.

Рэйндропс смотрела на всё это, раскрыв рот. А потом вновь посмотрела в сторону трибуны. Там все были живы и здоровы, разве что улыбаться и махать перестали. Гегемон беспокойно оглядывался, а Твайлайт, привлечённая поднявшейся суматохой, смотрела прямо туда, где стояла пегаска. Их взгляды встретились…

— Твайлайт!!! — заорала Рэйндропс, подпрыгнув вверх и размахивая копытами.

— Что ты творишь?! — зашипела Пылинка, схватив пегаску и со всей своей земнопоньской силой едва не повалив её на землю.

Пони в штатском и горзащитники тем временем утащили несостоявшегося убийцу куда-то в сторону, и колонна подметальщиков снова двинулась как ни в чём не бывало. Пылинка отчаянно тянула Рэйндропс за собой, чтобы та шла вместе со всеми, а не стояла столбом. Музыка грянула громче, и до трибуны теперь уже было не докричаться. Гегемон уже вновь помахивал копытом, что-то говоря Принцессе Дружбы.

— Что на тебя нашло? — тихо, насколько позволяла ещё игравшая музыка, прошипела Пылинка, когда они уже выходили с площади.

— Я… я… — не знала, что ответить, Рэйндропс.

— Послушай, там какой-то псих хотел застрелить Гегемона! На тебя могли подумать, что ты с ним заодно! Да тебя могли арестовать просто на всякий случай! О чём ты вообще думала?!

— Твайлайт… — еле слышно прошептала пегаска.

Последние колонны демонстрантов покидали площадь, и пони расходились, бросая митинговую агитацию в отведённые для этого места. Какая-то молодая кобылка зашвырнула плакат «Долой фальшивые селестианские ценности!» в груду других подобных и вприпрыжку поскакала к группке своих подруг. На мостовой валялась красная ленточка, упавшая с чьей-то груди и втоптанная в пыль.

Учгорблаговцы собрались вокруг Ворсинки. Она достала тетрадочку и стала выкрикивать имена, чтобы ещё раз проверить, все ли на месте.

— Мне ещё отчёт писать, — с усталым недовольством сказала заведующая, делая пометки напротив имён в тетрадке. — Родинка здесь? Вижу, здесь, отлично. Рэйндропс?

— Здесь, — ответила за пегаску Пылинка, видя, что напарница молчит с отсутствующим взглядом.

— Всё, ждём самоходку, — сказала Ворсинка после переклички. — Никто не расходится. Нам с вами ещё в угорблаг надо, парадную форму сдать. Не забываем, вы все за неё расписывались.

— Эй, что с тобой? — спросила Пылинка, наклонившись к уху Рэйндропс. — Ты сама не своя. Что вообще с тобой происходит? Что-то случилось?

Пегаска в ответ лишь помотала головой.

Самоходки всё никак не было, и заведующая пошла узнать насчёт транспорта. Вернулась она с плохими новостями:

— Наш транспорт уже в парк отправили. Придётся пешком. Все идём в учгорблаг, организованно, никто никуда не сбегает. За форму вы, напоминаю, расписывались.

В ответ раздались стоны страдания.

— Ну, этого следовало ожидать, — негромко сказала Пылинка. — Свою роль мы сыграли, кому надо обратно нас везти?

— Ничего, прогуляемся, разомнёмся, — сказал кто-то неунывающий. — Лично у меня ноги затекли, пока стояли перед шествием.

По пути учгорблаговцы хотели зайти в предпит, но Ворсинка деятельно воспротивилась:

— Форму заляпаете, кто за это отвечать будет? Сначала сдайте казённые вещи, а потом идите хоть в предпит, хоть на все четыре стороны.

Подметальщики роптали, а Рэйндропс почти не замечала происходящего вокруг. Её мысли всё возвращались и возвращались к встрече с Твайлайт Спаркл. Если это вообще можно назвать встречей. Приезд понивилльской принцессы был единственной ниточкой надежды… И что теперь? Слышала ли Твайлайт её крик? А если и слышала, то что подумала? Что в Сталлионграде у неё есть большая фанатка, готовая выкрикивать её имя даже в неподходящих для этого обстоятельствах? В Понивилле они не были близки, и вряд ли Твайлайт её узнала, да ещё в этой дурацкой парадной форме…

И всё же, что теперь? Было невозможно смириться, что завтра снова будет обычный день, словно эта долгожданная встреча с Твайлайт Спаркл ничего не изменила. На что же надеяться сейчас?

А может, в Эквестрии уже обо всём знают? Возможно, в Понивилле Рэйндропс уже хватились и поняли, что она уехала в Сталлионград, откуда от неё нет никаких вестей. Может, Твайлайт для того и приехала, чтобы попытаться вызволить её? Возможно, надежда ещё есть. Верно говорят, что она умирает последней.

---

Праздничным вечером в общежитии царило оживление, пони поздравляли друг друга. Из многих комнат доносился шум, наверняка там не обходилось без соли. День был выходным, и следующий за ним день тоже, поэтому можно было себя не ограничивать. Пылинка отправилась к кому-то в гости, но Рэйндропс с ней не пошла — хотелось побыть одной.

Однако оставшись в одиночестве, пегаска вдруг ощутила лёгкий укол ревности. Они с Пылинкой столько времени проводили вдвоём, на работе и вне её, что уже казалось странным, что у земной кобылки могут быть какие-то другие друзья и знакомые. Хотя, конечно, они были: Пылинка жила в городе всю жизнь, и те же посетители «Сайгака» хорошо её знали, она вращалась в «определённом круге пони» и, кто знает, в каких ещё кругах. О своей жизни до встречи с Рэйндропс земнопони рассказывала мало.

За стеной — не у Виолы, а в другой соседней комнате — кто-то праздновал, но шумели там довольно сдержанно и Рэйндропс почти не мешали. От жильцов сверху и снизу вообще не доносилось ни звука. Пегаска решила лечь пораньше, но стоило её голове коснуться подушки, как в неё полезли непрошеные мысли.

Рэйндропс не упала духом окончательно, она продолжала надеяться и ждать. Может быть, однажды всё же придут пони из Горбезопасности с новостями о тётушке Шифти, всё наконец разъяснится и окажется досадным недоразумением. Может быть, гипотетическое заступничество принцессы Твайлайт однажды вдруг возымеет действие, и Рэйндропс отпустят в Эквестрию. Но когда будет это «однажды»? У Дня Города и приезда Твайлайт Спаркл была точная дата, теперь же пегаска могла ждать сколько угодно. Ждать, возможно, месяцами и годами, пока её крылья совсем не атрофируются и не превратятся в бесполезные перьевые тряпки, которые останется разве что ампутировать…

Рэйндропс вдруг представила себя уже постаревшей бескрылой подметальщицей, с серой от въевшейся пыли шкуркой. Пони какое-то время ворочалась с бока на бок, пытаясь отогнать от себя этот страшный образ, и в конце концов задремала.

Но выспаться ей сегодня было не суждено. Стоило пегаске задышать ровнее, как внезапно послышался звук поворота ключа, дверь комнаты с лёгким скрипом открылась. Чьи-то копыта зацокали по полу, кто-то стал двигать стулья…

— Неудобно получилось, — услышала пегаска сквозь сон чей-то голос. — Она тут спит, а мы…

— Ну а что теперь делать-то? — спросил другой голос.

— Вы ж, товарищ майор, говорили, что в эту комнату не должны никого заселить, — сказал третий.

— Я прошу меня здесь так не называть. Я сейчас не при исполнении, — с ноткой возмущения прозвучал четвёртый голос.

— Верим, верим, конечно! — с налётом сарказма высказался третий. — Вы же здесь исключительно по зову сердца, а не по приказу начальства. Но если вы не желаете слышать подобного обращения, то могли бы одеться и по-другому.

— Я так и собирался сделать, да не успел переодеться после совещания в Управлении. Опаздывал к вам сюда, и подумал, что раз все уже и так всё знают…

— Вот я и обращаюсь к вам согласно вашей форменной одежде, чего обижаться-то?

— Так, давайте, встаём и уходим, — произнёс ещё один голос. — Комната теперь, очевидно, занята. Нам нужно найти другое место, вот и всё.

Рэйндропс открыла глаза и подняла голову. Она увидела, что стол в комнате, будто специально поставленный здесь для каких-то собраний, наконец исполнил своё предназначение. За ним сидели пони и смущённо разглядывали пегаску. Всего нежданных гостей было около десятка, они заняли почти все стулья.

— Эээ… Здравствуйте, — сказал один из них, жеребец с удлинённой хитрой мордочкой и кудрявой копной на голове.

— Кто вы такие и что вы тут делаете? — спросила Рэйндропс. Она села на кровати.

— Ну, мы… просто пони. У нас тут… своего рода посиделки, — ответил кудрявый жеребец, видимо решив говорить за всех присутствующих.

Это была разношёрстная компания. Кто-то носил на голове пышные кудри, кто-то был абсолютно лыс. Одеты пони тоже были по-разному, особенно выделялся один жеребец в болотного цвета форме с густо-голубыми нашивками. Очевидно, это о его внешнем виде шла речь до того, как Рэйндропс открыла глаза. Почти все присутствующие были жеребцами, но за столом сидели и две кобылы. Трое имели рог, чего обычно не ожидаешь от жителей Сталлионграда. Верхний свет они не включали, на столе стояла неяркая шарообразная лампа, которую пони, видимо, принесли с собой, потому что раньше её здесь не было. В круге света возле лампы расположилась небольшая пузатая солонка.

— Посиделки? — спросила Рэйндропс, нахмурившись. — И почему в моей комнате?

— Ну, видите ли… — начал кудрявый. — Мы здесь давно уже собираемся, и комната всегда была свободна. А сегодня приходим, и вы здесь спите. Неожиданность. Вы так тихо лежали, мы вас в сумраке не сразу и заметили, честно говоря.

— Нам лучше немедленно разойтись по домам, — сказал жеребец в очках. — Не будем мешать пони отдыхать. Пожалуйста, простите нас за такое вторжение.

— Нет уж, постойте! — воскликнула Рэйндропс. — Сначала объясните мне нормально, кто вы все такие!

Она как-то совсем не испугалась ночных гостей: те выглядели больше смущёнными, чем опасными. Если бы эти пони хотели напасть на неё или причинить какое-то зло, они могли бы сделать это, пока Рэйндропс ещё спала. Однако они просто уселись за этот странный стол, стоявший посреди комнаты, а пегаске давно хотелось узнать, для кого он предназначался, и она не хотела упускать возможность получить ответ.

— Я думаю, можно вам сказать, кто мы, хуже не будет, — произнёс кудрявый, покосившись на жеребца в форме. — Мы пони, скептически настроенные по отношению к нынешнему сталлионградскому строю. Мы несогласные. Точнее, то, что от них осталось, — он обвёл копытом неполную дюжину присутствовавших за столом.

— А вы, я полагаю, Саншауэр Рэйндропс, — задумчиво сказал жеребец в форме, глядя на пегаску.

— Да, — не стала отрицать кобылка. — А вы откуда меня знаете?

— Так вы Рэйндропс! — оживился кудрявый. — Та самая пони!

Пони за столом пришли в какое-то возбуждение. В пегаску полетели вопросы:

— А вы правда из Эквестрии?

— А как на самом деле сюда попали? А то слухи ходят разные, ничего непонятно.

— Это из-за вас приезжала принцесса Твайлайт?

— Стоп! — почти выкрикнул вдруг жеребец в очках. — Лучше остановитесь, и давайте просто уйдём отсюда.

Все немного притихли.

— Нам действительно, пожалуй, пора, — сказал кудрявый. — Ещё раз простите за вторжение.

Пони не стали с ним спорить и засобирались.

— Подождите, — вдруг остановила их Рэйндропс. Она поморщилась и потёрла виски. — Я ничего не понимаю…

Пегаске это ночное вторжение, конечно, удовольствия не доставило, но вместе с тем ей не хотелось, чтобы незваные гости уходили. Нет, не так быстро. Их непрошеный визит выглядел как нечто весьма необычное, наконец что-то происходило… А если они просто уйдут, то необычное кончится, и Рэйндропс опять останется подметальщицей, ждущей непонятно чего посреди учгорблаговской рутины.

Возможно, это было глупой идеей — разговаривать с незнакомцами, которые вторглись ночью к ней в жилище, но пегаска махнула копытом на ещё не до конца проснувшийся голос разума.

— Что именно вы не понимаете? — участливо спросил лысый жеребец. — Как уже было сказано, нас называют несогласными. Нам не нравится нынешний сталлионградский строй, и мы хотим, чтобы наш город стал свободным, как другие города Эквестрии. Мы не делаем ничего плохого, всего лишь иногда собираемся вместе, чтобы поговорить и обсудить текущее положение дел. Последние несколько раз наши встречи проходили в этой комнате, тут до вас никто не жил. Мы не знали, что сейчас комната уже занята. Ещё раз извините за беспокойство.

Рэйндропс попыталась осмыслить услышанное. Этим пони не нравится сталлионградский строй? Что ж, пегаске он тоже успел не понравиться. Всегда приятно встретить единомышленников, но встретить их внезапно среди ночи у себя дома — это уже, конечно, немного чересчур.

Эти «несогласные» встречались здесь уже несколько раз… Знал ли младший комиссар Смерч, что происходит в этой комнате, когда заселял Рэйндропс? Наверное, знал. Он видел этот стол со стульями, как будто специально расставленными для каких-то заседаний, и ничуть не удивился. Пегаска даже обратила его внимание на это, спросила, кто здесь собирается, но он тогда лишь отмахнулся. Так почему же Рэйндропс поселили именно сюда? Не нашлось другого свободного жилья? Или есть какая-то другая причина? Встречу пегаски с этими пони зачем-то сознательно подстроили?

Взгляд пегаски зацепился за жеребца в форме. Тот выделялся среди всех пони неуместным внешним видом и держался как-то чуть отдельно от остальных, хоть и сидел за тем же столом. Или, возможно, это остальные старались держаться подальше от него.

— Да, среди нас майор Горбезопасности, — мрачно усмехнулся лысый, заметив, на кого смотрит Рэйндропс.

— Здесь я не на работе! — сразу откликнулся майор.

— Да-да, разумеется, — махнул копытом лысый. — Верим!

И тут Горбезопасность! Да ещё в форме. Рэйндропс в первый раз видела такую — с ярко-голубыми нашивками, а не с красными, как, например, у горзащитников. До этого все встречавшиеся ей агенты Горбезопасности были в штатском.

— А вы случайно не знаете, есть ли какие-то новости про мою тётю, про Шифти Клаудс? — осторожно спросила пегаска, посмотрев на жеребца. — Со мной уже давно никто не связывался.

Тот покачал головой:

— Я этим делом не занимаюсь, поэтому сказать ничего не могу.

— Ясно, — опустила уши пегаска. — А младшего комиссара Смерча вы знаете?

— К сожалению, не имел чести с ним встречаться, — ответил майор.

— Так вы, мисс Рэйндропс, действительно из-за своей тёти сюда приехали? — спросил кудрявый.

Пегаска кивнула.

— То есть это всё правда? Вы приехали, тётю найти не можете, а обратно в Эквестрию вас не выпускают?

— Да, это правда, — чуть хрипло ответила Рэйндропс.

— Я вам сочувствую, — искренним тоном сказал лысый. — Мы-то ладно, мы здесь всю жизнь живём, уже ко всему привыкшие, а вот вас жалко. Не повезло вам здесь застрять.

— Ничего, скоро всё кончится, — вдруг уверенно заявил седоватый единорог. — Этот «народный» строй теперь долго не продержится. Крах уже наступил практически. Вот объединимся с Эквестрией, и вас домой отпустят.

Пегаска посмотрела на него удивлённо.

— Я бы не был так уверен, — осторожно высказался лысый.

— Факты говорят сами за себя, — не отступал единорог. — Цены на уголь на рекордно низком уровне, а зебры продолжают демпинговать. Про это уже даже в «Экономическом вестнике» пишут, вполне официально! Экономика на всех парах летит в стену! Да вы и сами же видите, денег в бюджете нет ни на что!

Разум Рэйндропс вдруг зацепился за несталлионградское слово.

— Денег? — удивилась вслух пегаска. — Но я думала, у вас тут жетоны…

— Жетоны — это для простых пони, для внутреннего оборота в Сталлионграде, — усмехнулся лысый. — А в бюджете самые настоящие биты, они нужны для международной торговли. Сталлионград продаёт сырьё и промышленные товары в Эквестрию и в другие страны, получает за это биты, а потом покупает на них те товары, которые сам не производит или производит в недостаточном количестве. В основном — продовольствие. Мы не можем прокормить себя сами.

— И судя по снабжению продснабов, с битами в бюджете большие проблемы, — добавил единорог.

— Да, — согласился лысый. — Вся мука импортная, поэтому хлеба в последнее время почти не найти, даже сено частично приходится завозить из Эквестрии. Здесь у нас ничего не растёт из-за неконтролируемой погоды и из-за загрязнения.

— Кстати, о загрязнениях, — сказала одна из кобыл, — что-нибудь новенькое слышно о той радиационной аварии?

Рэйндропс припомнила, что уже слышала о чём-то подобном в учгорблаге, но была так увлечена приездом Твайлайт Спаркл, что почти не обращала внимания на слухи, которые не касались визита принцессы.

— Да нет, ничего нового, пони говорят всё так же, — сказал кудрявый. — Взрыв и пожар на магоатомном заводе. Четвёртый цех полностью закрыт. Официально — небольшая нештатная ситуация, фон магической радиации несколько повышен, что, конечно, не хорошо, но и не ужасно.

— Ну да, не ужасно, — скептически сказал лысый. — В то утро взрыв почти весь город слышал.

И Рэйндропс сразу вспомнила утро, которым она познакомилась с Виолой. «Так вот что тогда случилось», — подумала пегаска. Кто бы ни были эти пони, пожалуй, даже к лучшему, что они забрели в её комнату. От них можно было многое узнать.

— Ещё говорят, что воздух отравлен магической радиацией, и на улицу лишний раз лучше не выходить, — сказал жеребец в очках.

— Ну, это вряд ли, — возразила кобыла. — Сегодняшний праздник же не отменили, даже сами на трибуну выползли. И Твайлайт Спаркл сюда притащили. Они, конечно, негодяи, но зачем же вот так рисковать здоровьем всех пони?

Лысый усмехнулся.

— Двойники, — весело заявил он. — Или какая-то защита под одеждой, свинцовые пластины какие-нибудь под пиджаками, может быть.

— А Твайлайт Спаркл? Если она заболеет, и выяснится из-за чего, это же будет международный скандал!

— Для аликорнов, может, это не так уж опасно.

— Визит Твайлайт слишком важен, чтобы взять и отменить его, — авторитетно заявил седеющий единорог. — Думаю, им надо было выпросить новые кредиты или что-то подобное, без помощи Эквестрии крах неизбежен.

— Интересно, что Селестия потребует взамен? — спросил лысый. — Разоружения?

— Не только, — сказал кудрявый. — Политических перемен, например. Вполне возможно, что политика Обновления начата в том числе и для того, чтобы удовлетворить её требования.

— Эх, не завидую я сейчас Гегемону, — с усмешкой произнёс лысый. — Со всех сторон давление.

— Да, у него и доходы упали, и расходы никак не снизить, — сказал единорог. — Если урезать на Гороборону, то генералы не поймут, если сократить дотации Коньказу и Жеребостану, то там все обидятся. И так далее. Вот и приходится кредиты клянчить.

— Всё так, — согласился лысый. — Для меня самое обидное, что мы, пони Внешнего Города, самые обделённые здесь. У Подковины, Белопонии, Коньказа, Жеребостана — у всех есть свои советы, свои центральные комитеты. А у нас что? Только один уполномоченный, напрямую назначаемый из Внутреннего Города. Некому отстаивать наши интересы внутри системы, вот нам и не достаётся ничего. В продснабах совсем уже шаром покати, пустые полки.

— Но есть же районные советы, — сказал кудрявый. — Вы ведь наверняка слышали, что районные депутаты хотят объединиться между собой и создать для Внешнего Города межрайонное совещание.

— Да, слышал, конечно, — произнёс лысый. — Но, по идее, Внутренний Город должен давить такие вещи в зародыше. Это же фактически покушение на его власть.

— Значит, задавят, — уверенно сказал жеребец в очках. — Ничего не будет, вот увидите. И вообще, вы вот говорите: крах, крах. А вот при Сталлионе вообще голод был, ну и что? Строй даже не пошатнулся! Так и сейчас, ничего не будет. Введут карточки на сено, если со снабжением станет совсем плохо, да и всё.

— Сейчас всё-таки политическая ситуация не та, — осторожно сказал кудрявый. — Обновление вот начали, опять же. При Сталлионе, конечно, ни о каком межрайонном совещании никто даже подумать бы не решился. А теперь, как мы недавно узнали, целый член Президиума Горсовета вынужден ездить на переговоры с районными депутатами, мог ли кто-то ещё месяц назад себе такое представить?

— Это вы про тот случай с товарищем Базисом? — уточнил лысый. — Мне этот эпизод таким уж важным не показался. Обычная рабочая встреча.

— Зря вы такие вещи недооцениваете. Вообще, мне кажется, этот Базис вполне может претендовать на должность уполномоченного по Внешнему Городу.

— Полагаете, товарища Кластера скоро снимут?

— Вполне такое допускаю. Он же совсем уж какой-то бессмысленный, даже по сравнению с другими деятелями. А Базис вроде бы куда более толковый руководитель, да и доверием верхушки пользуется. Его же сам Гегемон в Политсовет продвинул.

Рэйндропс по-прежнему слушала, но уже не совсем понимала, о чём говорят эти пони. Они, казалось, уже забыли о пегаске, окончательно погрузившись в свой разговор. Уходить теперь никто уже не собирался, наоборот, все поудобнее развалились на стульях.

— Я всё же думаю, вы сгущаете краски насчёт экономического положения, — произнёс жеребец в очках. — Цены на уголь, конечно, упали, но ведь это далеко не единственная статья экспорта. Продукция машиностроения…

— Ой, да я вас умоляю, — прервал его лысый. — Промышленность сейчас развивается в других местах, в Ниппонии например. В самой Эквестрии появился новый промышленный центр в Филлидельфии. А у нас на предприятиях всё оборудование со времён Сталлиона стоит, продукция по нынешним временам просто неконкурентоспособна. Да и большинство заводов на оборону работает. Думаю, мы с вами даже представить не можем, сколько сил туда уходит. У Эквестрии ведь постоянно то мощные магические артефакты появляются, то новые аликорны. Нашим нужно из кожи вон лезть, чтобы восстановить паритет, поэтому на модернизацию гражданского сектора сил и средств уже не остаётся, так откуда же возьмётся качественная продукция на экспорт?

— Оружие тоже экспортируется, — возразил пони в очках.

— Ну да, — хохотнул лысый, — нашим братьям-антилопам, которые платят за него заверениями о великой дружбе между нашими народами.

— А что касается гражданской продукции, — не унимался жеребец в очках, — на Машиностроительном заводе скоро достроят абсолютно новый цех номер девять.

Тут внезапно скрипнула дверь, и комнату вошёл серый жеребец с зелеными пятнами на шкуре.

— Кто-то сказал о цехе номер девять? — с вызовом спросил он.

— О, здравствуйте, проходите! — радушно воскликнул кудрявый, как будто был здесь хозяином. — Рад, что вы всё-таки смогли прийти. Мы уж и не надеялись.

— Продержали до самой ночи, только освободился, — с холодной злостью сказал вошедший и устроился на свободном стуле. — Так вот, этот ваш цех — полная ерунда! Мне из достоверных источников известно, что там всё разворовано, так что никакого подъёма промышленности у нас, увы, не предвидится. Цех по плану должен уже вот-вот заработать, а там одни голые стены до сих пор, да и то построенные кое-как, с нарушениями.

— И что они собираются с этим делать? Если всё действительно настолько разворовали, то это даже как-то глупо.

— Мне кажется, сожгут этот цех, да и всё. Скажут, что всё уникальное оборудование сгорело.

— И селестианских шпионов заодно в поджоге обвинят, под это дело свернут всю политику Обновления и гайки обратно закрутят.

— Да, увы. Похоже, так всё и будет.

— Что ж, будем наблюдать, — произнёс кудрявый.

Только что пришедший серый пятнистый жеребец внимательно смотрел на майора, и тот, заметив на себе его взгляд, недовольно произнёс:

— Не обращайте внимания на форму, просто переодеться не успел. Позднее совещание было.

— А что, неплохо, — усмехнулся серый жеребец. — Своего рода честность. Если бы мы с самого начала знали, где вы работаете… — он недоговорил, закончив многозначительной паузой.

— А вам не приходило в голову, что это благодаря мне вам позволяют вот так собираться? — резко сказал майор.

Два жеребца сверлили друг друга взглядами так, что одна из кобыл не выдержала повисшего над столом напряжения и, недовольно посмотрев на пятнистого, произнесла:

— Ну вот! А ведь всё было хорошо, пока вы не пришли!

— Давайте лучше продолжим разговор, — поспешно сказал жеребец в очках. — Даже если вы все правы, и режим действительно скоро рухнет, что здесь хорошего? Это приведёт лишь к кровавому хаосу. Этот строй, конечно, ужасен, но разве дело только в нём? Вы что, думаете, здесь до революции что-то хорошее было? Нет! Рабство, грязь и дикость!

— Ну да, ну да, — саркастическим тоном произнёс лысый. — Здесь просто пони не те. Или место не то. Место проклято, наверное. А, климат не тот — вот в чём всё дело!

— Смейтесь, смейтесь, — обиделся пони в очках. — Но я климат вот так со счетов бы не сбрасывал. Очевидно же, что суровый климат рождает суровые порядки. Необходимость выживания в экстремальных условиях рождает ультрацентрализованную власть — сильную, варварскую, деспотическую. В этом и есть наша проблема.

— Климат — это дело такое, — сказал лысый. — Один мой товарищ был выездным, ездил и в Эквестрию, и по всей Сталлионградской республике, много чего рассказывал. Знаете про Разделённую Деревню? После того как война закончилась, границу между САНДР и Эквестрией провели по линии соприкосновения войск на момент заключения перемирия. А за эту деревню как раз шли бои, ни краснопоньцы, ни контрреволюционеры так и не успели полностью её захватить. Поэтому её решили разделить напополам, провели границу прямо по главной улице, наши потом стену построили, чтоб на эквестрийскую половину никто не бегал. И вот, значит, есть граница, расстояние всего ничего — метры какие-то, климатическая зона не поменялась, народ один и тот же, до войны это одна деревня была, напомню. Так вот, когда мой товарищ туда приехал и посетил с какой-то делегацией эквестрийскую половину, его просто поразило, насколько там всё иначе! То есть вот, никуда ехать не надо, через КПП пройти только, а уже большая разница. Домики аккуратненькие, везде чисто, пони живут в своё удовольствие. А на нашей половине? — он махнул копытом. — Ну мы все с вами в Сталлионграде живём, так что можете сами себе представить, как оно там, на нашей половине.

— Наверное, в погодных патрулях дело, — предположил кудрявый. — Ведь климат и подправить можно.

— На эквестрийской стороне там тоже не особо небо чистят, — ответил лысый. — Гороборона очень нервничает из-за полётов вблизи нашего воздушного пространства, поэтому пегасы с той стороны предпочитают лишний раз не рисковать, особенно после нескольких инцидентов. Но предположим, пусть даже дело в патрулях. Почему их у нас нет? А я вам скажу. Конечно, пегасов в городе всегда не хватало, но до революции они хоть были. А потом часть погибла в Великую Гражданскую, часть улетела в Эквестрию, осталось всего ничего. Какие уж тут погодные патрули. Из-за этого, кстати, город и не может себя прокормить. Земледелие на таких широтах всегда было рискованным, а без контроля погоды тут вообще делать нечего. Да ещё все эти эксперименты с коллективизацией всё окончательно добили. Поэтому и переориентировались на промышленность, а продовольствие стали завозить. И при этом ещё что-то там говорят про независимость, самостоятельность и опору только на собственные силы!

— Но ведь зато военная мощь, — вставил кудрявый.

— Ну да, мощь. Кантерлот в пыль, весь мир в труху. Можем сидеть по уши в дерьме и гордиться до посинения, — сказал лысый. — А с другой стороны, ну и что, что мощь? У Эквестрии аликорны. И единороги тоже вместе что-нибудь наколдуют, а пегасы обеспечат превосходство в воздухе. Даже если применить стратегические вооружения и разрушить одним махом Кантерлот, Клаудсдейл и Кристальную Империю, то кто светила крутить будет? Но ещё есть и другая причина, по которой войны никогда не будет. Помните, я говорил про аккуратненькие домики? Как только Гороборона перейдёт границу, простые солдаты увидят, что жизнь в Эквестрии немного не такая, как им рассказывали на политзанятиях.

— Но ведь война всё же идёт, пусть и не в явной форме, — произнёс жеребец в очках.

— Ну, если вам угодно это так называть, то да, — сказал лысый. — Но я бы всё-таки назвал это войной только с большой натяжкой. Всё противостояние заключается в том, что Эквестрия вводит против нас торговые ограничения, а Сталлионград по всему миру поддерживает тех, кто хоть немного, хотя бы всего лишь на словах выступает против Селестии. Прогрессивным зебринским вождям — военная помощь, чтобы они смогли победить других, непрогрессивных, которые нам цены на уголь обваливают. Антилопам — беспроцентные кредиты, которые они никогда не вернут, верблюдам — материально-техническая поддержка. Не забудьте ещё про финансирование Всеэквестрийского рабочего союза и дружественных нам газет. Вот, мисс Рэйндропс, скажите, пожалуйста, вы о ВРС, Всеэквестрийском рабочем союзе, вообще когда-нибудь слышали? Или, может быть, вы читали знаменитый еженедельник «Народный строй сегодня»?

Пегаска, услышав, что ней обращаются, недоумённо покачала головой.

— Чем не показатель эффективной работы, — усмехнулся лысый пони. — Куча денег уходит в песок совершенно без толку, куча ресурсов тратится на производство бесконечных военных железок. Всё это изматывает Сталлионград. Я думаю, Селестия специально позволяет нам надрываться и ждёт, пока мы сами себя победим. А война? Война закончилась много лет назад. Поначалу Селестия поддержала борцов с революцией, надеясь решить дело быстро и малой кровью, но ничего не вышло, Сталлион разбил белопоньские войска, а воевать с ним своей армией Селестия не захотела. Но и Сталлион проиграл: он рассчитывал на революцию во всей Эквестрии, но дальше окрестностей Сталлионграда дело не пошло, и краснопоньцы остались одни в разрушенном голодающем городе. Все поняли, что лучше договориться. Так и началось мирное сосуществование, которое…

Договорить ему было не суждено. Дверь комнаты резко распахнулась, чуть не слетев с петель, и в комнату мгновенно ворвалось нечто тёмное. Пони — если это были пони — были одеты во всё чёрное, на головах шлемы, лица скрывались за непрозрачным стеклом.

Всё произошло слишком быстро. Рэйндропс грубо столкнули с кровати, на которой она сидела. Пегаска ушиблась плечом и получила болезненный удар по правой задней ноге. Опомнилась она уже на полу и обнаружила, что лежит у стола вместе с «несогласными», а сверху грозно возвышаются тёмные силуэты с дубинками наготове.

Скрипнула дверь, и в помещение вошёл жеребец в штатском. Пока пони на полу пытались прийти в себя после нападения, он оглядел комнату. Затем подошёл к лежавшим и развернул удостоверение.

— Старший комиссар Горбезопасности Фронт, — представился он. — Вы все задержаны в рамках спецоперации.

Тут его взгляд упал на одетого в форму жеребца, который распластался на полу вместе с остальными.

— Майор?! Что вы делаете здесь в таком виде?.. То есть… я хотел сказать, что вы вообще здесь делаете?

— Товарищ старший комиссар, я… — сконфуженно начал тот.

— Отставить! — прервал его Фронт. — Оправдываться будете не передо мной!

Он презрительно фыркнул и стал рассматривать других лежавших. Подошёл к Рэйндропс, открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут из коридора общежития послышался шум — стук копыт, хлопанье дверей, какие-то возгласы.

Фронт сделал знак головой, и один пони в чёрном шагнул по направлению к двери. Но та уже распахнулась сама.

— На улицу, быстро! Дом падает! — крикнул взмыленный жеребец и помчался дальше по коридору, стуча во все комнаты.

— Какое падает?! Что это ещё такое?! — взревел Фронт. — А ну стой, смутьян! Остановите его!

Чёрные пони выбежали из комнаты, и вскоре вернулись, волоча за собой жеребца. Его поставили перед старшим комиссаром, но из коридора уже слышались взволнованные голоса и беготня потревоженного населения общежития.

— Дом падает… — просипел нарушитель спокойствия, пытаясь отдышаться после гонки по коридору.

— Я старший комиссар Горбезопасности Фронт. Можете объяснить, что вы здесь устроили?

— Дом падает… — снова повторил пони.

— Это я понял, а вы кто такой, вообще?

— Я Быстрик, главный сантехник жилучастка! Послушайте…

«Быстрик… — подумала Рэйндропс. — Тот самый товарищ Быстрик, которому должны были сообщить о трещине в стене дома!»

— Сантехник, значит, — невозмутимо произнёс Фронт. — Ну и занимались бы сантехникой. С чего вы вообще решили, что дом падает?

— Послушайте, я архитектуру изучаю… Там трещина идёт по стене через все этажи… И крен здания… Я смотрел… Я все эти дни изучал, делал расчёты…

— Ладно, — сказал старший комиссар после секундного размышления. — Выходим отсюда, нам всё равно уже пора доставить всех задержанных в управление.

Сантехник кинулся было к выходу из комнаты, но его остановили.

— Пустите! — крикнул он. — Надо ещё верхний этаж предупредить!

— Вы идёте с нами, — сказал Фронт. — Не стоит сеять панику раньше времени.

— Раньше времени? Дом в любую минуту…

— Так, все на выход! — прервал его старший комиссар. — Поднимайте этих и пошли.

Пони в чёрном тычками заставили задержанных подняться.

— Послушайте, он может быть прав! Там действительно большая трещина в стене, и… — попыталась сказать Рэйндропс.

— Заткнись! — оборвал её Фронт.

Сантехник всё рвался на верхний этаж, и его потащили вниз по лестнице силой. Задержанные же шли своим ходом, опустив головы и избегая смотреть друг на друга. Рэйндропс немного прихрамывала на заднюю ногу, но идти вполне могла. Наверное, это был просто ушиб, а не какой-то ужасный перелом, как она от боли подумала вначале.

На улице ждала крытая самоходная повозка, маленькие окошки в её металлическом кузове были забраны решётками. Здесь же, перед домом, под тусклыми фонарями уже собирались разбуженные жители первых двух этажей. Пони, раздетые или одетые наспех, ежились от ночной прохлады и притопывали копытами. По случаю празднования Дня Города у многих на мордочках были следы соли, и пьяные перебранки не заставили себя долго ждать.

— Успокойтесь, товарищи! — крикнул толпе старший комиссар, пока задержанных заводили в передвижную тюрьму. — Нет причин для паники!

— Как нет?! — не унимался сантехник. — Дом падает! Послушайте, отходите отсюда подальше, не стойте здесь! Пустите меня, ещё верхний этаж!

— Да ты, я вижу, никак не уймешься! — крикнул на него Фронт. — Товарищи, причин для беспокойства нет! Этот гражданин пытается посеять панику! Думаю, понятно, в чьих интересах он работает!

— Постойте! Дом…

Договорить жеребец не успел: пони в чёрном от души приложил его копытом по голове и забросил уже бесчувственное тело в повозку к остальным задержанным.

— Товарищи, возвращайтесь в свои комнаты, никакой опасности нет! — крикнул напоследок старший комиссар и запрыгнул в переднюю часть самоходной повозки.

VIII. Котлован

— Эй, позовите врача! — крикнула Рэйндропс конвоирам, которые завели всех в камеру.

Сантехника Быстрика, правда, не завели, а затащили. У него была разбита голова, и пол, на который его бросили, запачкался кровью. Удар чёрным, одетым в металлическую броню копытом оказался таким сокрушительным, что жеребец мог только лежать и слабо стонать. Рэйндропс и остальные звали охрану снова и снова, но ответом была или тишина, или ругань надзирателей, иногда появлявшихся в тюремном коридоре.

Врача прислали только через минут сорок.

— Надо бы в больницу, — сразу сказал доктор после поверхностного осмотра.

— А это кто вообще такой? — спросил толстый жеребец, один из присутствовавших при осмотре офицеров Горбезопасности. — Один из этих, что ли? Новый какой-то? В лицо не помню такого.

— Нет, — ответили ему. — Сантехник какой-то. Мешал задержанию.

— Ладно, раз его в списках на задержание нет, везите, — сказал толстяк. — Зовите своих санитаров и несите в карету.

— И на психику его проверьте заодно, если очнётся. Он какой-то бред про обрушение зданий кричал.

— Да, видимо, сильно бедняга головой ушибся.

— Эй, это не бред! — воскликнула Рэйндропс. — Там в общежитии правда большая трещина в стене, я сама видела! Надо всех эвакуировать!

Но её никто не слушал. Санитары погрузили пострадавшего на каталку, повезли по тюремному коридору. Вслед за медиками пошли надзиратели и сотрудники Горбезопасности.

— Теперь-то, надеюсь, орать больше не будете, — бросил толстый жеребец, обернувшись напоследок.

Дверь с лязгом закрылась, шаги вместе со скрипом колёсиков каталки стихли. Задержанные в камере остались одни.

— Бедный, — сказала одна из кобыл. — Здорово ему досталось.

Пони молча сочувственно покивали. Здесь были почти все, кого внезапная облава застала в комнате общежития, не хватало только майора: его разлучили с остальными, после поездки в тюремной повозке увели куда-то в другое место.

— Этого-то сейчас распекают, наверное, — сказал лысый жеребец. — За то, что не переоделся и в форме к нам припёрся. Халатность при выполнении важной сексотской миссии, как-никак.

— Может, он и не следил за нами, — предположила кобыла, — а действительно сам приходил, по зову сердца. Откуда мы можем знать?

— Откуда? Да оттуда! — воскликнул лысый. — Я этот вопрос как решаю? Очень просто: когда они врут, у них губы шевелятся. Причём, я это без злобы говорю и даже почти без осуждения. Работа у них такая — скрывать, секретничать, исподтишка что-то делать. У Селестии, вон, тоже спецслужбы ведь есть.

— Если по зову сердца ходил, то ему сейчас хуже в сто раз, чем нам, — произнёс кудрявый жеребец. — Он же у них, получается, как предатель. А такое не прощается.

— Ну, пожалейте его ещё, — сердито сказал лысый. — А я лучше парня этого жалеть буду, который по голове ни за что получил. Хоть бы выжил, а то совсем мрак, — жеребец опустил взгляд на пятно крови, оставшееся на полу.

Теперь, когда сантехника увезли, Рэйндропс успокоилась, насколько это было возможно в таком положении, и осмотрелась по сторонам. Их закрыли в небольшом, тесном для десятка пони помещении без какой бы то ни было мебели. Жеребцы и кобылы садились на цементный пол и прислонялись спинами к стене, стараясь занять места подальше от стоявшего в углу вонючего ведра. На улице горел фонарь, и его жёлтый свет затекал в камеру через маленькое зарешёченное окошко под потолком. Помещение было подвальным, и расположенное так высоко окошко на самом деле находилось почти на уроне земли.

Рэйндропс тоже села у стены, и такая тоска разлилась внутри пегаски, что это, должно быть, отразилось у неё на лице, потому что сидевший рядом жеребец вдруг положил копыто ей на плечо.

— Не бойтесь, — сказал он. — Это ненадолго. Думаю, уже завтра всё решится. Сейчас уже не те времена, чтобы можно было расправиться с нами без суда.

Рэйндропс вздохнула. Удивительно, но после этих простых успокоительных слов стало легче, хоть тоска и не торопилась покидать её.

«Вот тебе и Обновление», — почему-то крутилась у неё голове фраза, брошенная Пылинкой после облавы в «Сайгаке».

В камере было прохладно, а одежда и вообще все вещи Рэйндропс остались в комнате общежития, если, конечно, их ещё не забрали оттуда сотрудники Горбезопасности. Но кобылка, как и большинство привыкших к высоте пегасов, не испытывала неудобств из-за умеренного понижения температуры. Она даже отказалась от предложенного ей одним из жеребцов пиджака.

Потихоньку близился рассвет, но спать никто не мог. До самого позднего утра не происходило ничего, а затем в коридоре загрохотали шаги конвойных. Первым увели кудрявого, потом стали приходить за другими. Обратно никого не возвращали, и лысый жеребец пошутил про расстрел, но пони уже были не в состоянии воспринимать такие шутки. Они стали всерьёз высказывать аргументы, почему расстрел в данном случае никак не мог состояться. Лысый неловко извинялся и усиленно подтверждал, что, конечно, времена уже не те, да и вообще, такая внезапная казнь совершенно противоречила бы всем установленным процедурам.

Наконец наступил момент, когда Рэйндропс осталась в камере одна. За ней приходить никто не торопился. Только что надзиратели грохотали копытами по коридору, уводя одного узника за другим, а теперь вдруг наступило внезапное затишье. Потянулись минуты, а может быть, часы одиночества. У Рэйндропс не было часов, они остались в кармане плаща. Дневной свет несмело, словно без разрешения начальства, просачивался через крошечное зарешёченное окошко под потолком, но определить положение солнца из камеры было невозможно. И Рэйндропс потерялась во времени. Она могла сказать с уверенностью только то, что день ещё продолжается.

В груди пони шевелился мерзкий изнуряющий холодок, а воображение услужливо рисовало картины безрадостного будущего. То шутка лысого жеребца про расстрел оказывалась вовсе не шуткой, то Рэйндропс оставляли гнить за решёткой до конца её дней. Возможно, прямо в этой же камере. Что, если про неё просто забыли и ей придётся умереть здесь от голода и жажды?

Рэйндропс провалилась в оцепенение, и даже не сразу услышала шаги в коридоре. Залязгал замок, и в двери появился конвоир.

— На выход, — хрипло сказал он.

С ним было ещё несколько охранников. Их тяжелая поступь сопровождала Рэйндропс в её пути по тюремному коридору. Конвой не сводил с пегаски глаз, словно та была опасной преступницей и могла в любой момент каким-то образом раствориться в полумраке.

Они проходили под тусклыми лампочками, натужно горящими под потолком зловещим багровым светом. Лязгнула тяжелая железная дверь, пропуская их в другой коридор, в котором уже не было камер по обеим сторонам, слева и справа просто тянулись однообразные стены. Ещё немного — и вот лестница, ведущая наверх. Здесь была установлена металлическая сетка, — должно быть, чтобы никто не смог прыгнуть в пролёт. Рэйндропс не могла сказать, на какой этаж они поднялись, самое главное — тюрьма осталась позади, это был коридор обычного казённого учреждения. Здесь деловито сновали пони с бумагами, откуда-то доносился треск пишущей машинки. И воздух казался чистым и свежим после затхлой темницы.

Рэйндропс завели в кабинет, где не было ничего, кроме стола и двух табуретов, прикрученных к полу. Единственное окно было забрано решёткой, но это было настоящее окно нормального размера, и, по сравнению с камерой, это казалось роскошью. Пегаску посадили на табурет, напротив неё на такой же табурет опустился жеребец, худой и сморщенный, как будто высохший. На стол он поставил какое-то устройство с двумя большими катушками.

— Что ж, начнём, пожалуй, — сказал как будто сам себе жеребец.

— Что со мной будет? — спросила Рэйндропс.

— Сейчас вы ответите на мои вопросы.

— А потом?

— А потом мы вас отпустим, как и ваших друзей, — произнёс сморщенный.

— Друзей? — удивилась Рэйндропс. — Вы про всех этих пони? Они мне не друзья. Я их вообще этой ночью впервые увидела.

— Как скажете, — спокойно отозвался жеребец. Он потянулся к устройству и нажал кнопку, отчего катушки завертелись, перематывая тёмную ленту. — Назовите ваше полное имя, дату и место рождения.

— Ещё кое-что, — сказала Рэйндропс, которая осмелела оттого, что собеседник казался вполне безобидным. — Жители общежития в реальной опасности! Я сама видела трещину в стене и верю тому пони… Он хоть и сантехник, но он сказал, что изучает архитектуру. Я думаю, здание действительно может рухнуть!

Сморщенный нахмурился, но тон его оставался спокойным:

— Все необходимые меры принимаются. Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

Далее последовал долгий допрос, затронувший, казалось, все обстоятельства жизни Рэйндропс в Эквестрии. Живот пони голодно урчал, едва не заглушая её слова, голова отупела от усталости, а вопросы всё сыпались из морщинистого рта. Жеребец перешёл к приключениям пегаски в Сталлионграде. Вопросы о кафе «Сайгак», вопросы о покушении на Гегемона. Они были неплохо информированы, и не возникало сомнений, что за Рэйндропс следили, а этот допрос — что-то вроде формальности, призванной подтвердить то, что и так известно.

Внезапно аппарат на столе щелкнул и катушки остановились. Это сморщенный жеребец нажал на кнопку. После он встал, забрал с собой аппарат и вышел, не попрощавшись. Рэйндропс осталась сидеть, пытаясь переварить неожиданность, с которой всё кончилось. Не успела она задуматься, что ей делать дальше, как в помещение проскользнул уже другой жеребец и занял место напротив.

— Я комиссар Горбезопасности Град, — сказал он. — А вы Саншауэр Рэйндропс, я знаю.

Пони был сизого цвета, надетый на него костюм похожего оттенка почти сливался с шёрсткой. С собой жеребец принёс папку с бумагами, которые и принялся листать.

— Итак, — произнёс он, — теперь вашим делом буду заниматься я. Вместо младшего комиссара Смерча.

— Вы выяснили что-нибудь насчёт моей тёти, Шифти Клаудс? — спросила Рэйндропс. Этот вопрос, с которого всё и началось, теперь звучал как-то странно, казался чужим и далёким, как из другой жизни. Пегаска уже смирилась, что не может ничем помочь тётушке, и мечтала хотя бы спастись из города самой.

— Я только что принял это дело, — сказал комиссар Град. — Мне ещё предстоит во всём разобраться. Но прежде чем перейти к Шифти Клаудс, я хотел бы разобраться насчёт вас. Могу вас обрадовать, вы пока что не совершили ничего противозаконного, и мы должны вас отпустить. То, что произошло ночью, было всего лишь предосторожностью. Проверялась кое-какая оперативная информация, проводились соответствующие мероприятия.

Рэйндропс потёрла ушибленную заднюю ногу и поморщилась, давая понять, какого она мнения об этих «мероприятиях».

— Итак, мы должны вас отпустить после этой беседы, — продолжал Град, — но считаем нецелесообразным возвращать вас на прежнее место жительства и работы. Хотя, как я уже говорил, вы не нарушали закон, с морально-общественной точки зрения к вашему поведению есть вопросы, — он посмотрел в документы у себя в папке. — Вы посещали, так скажем, злачные места, общались с антисоциальными элементами, у вас в комнате по ночам собирались сомнительные пони…

— Эй! Эти пони сами пришли ко мне в комнату! — запротестовала Рэйндропс. — Я их не звала. Это у вас надо спросить, почему меня заселили именно туда, где они собираются.

— Это решение принималось не мной, а младшим комиссаром Смерчем, — сказал Град. — В любом случае, теперь, когда вашим делом занимаюсь я, такого больше не повторится.

Он вытащил из папки два документа и положил на стол перед собой. Рэйндропс узнала в них своё направление на работу и ордер на комнату.

— Это было ошибкой, — сказал комиссар, указывая на бумаги. — Очевидно, в той среде, где вы находились, оказалось слишком много сомнительного элемента, который повлиял на вас не лучшим образом. Поэтому вам не помешает сменить обстановку. Все вещи из вашей комнаты были изъяты в ходе спецоперации, и вернуть их мы вам пока не можем, но не беспокойтесь — на новом месте вы будете обеспечены всем необходимым.

— Куда же меня отправят? — спросила Рэйндропс почти равнодушно. Слишком свежи были впечатления от камеры в подвале, и что угодно казалось не таким уж плохим вариантом. Главное, что отпустят, и возвращаться в этот каменный мешок не придётся.

Град плотоядно улыбнулся.

— Вы отправитесь на передовую трудового фронта. На котлован.

Когда Рэйндропс вывели из здания, её уже ждала карета. Обычная, вполне гражданского вида, с удобными мягкими сидениями, ничем не похожая на тюремную повозку, в которой пегаску вместе с другими привезли из общежития. Уже вечерело и сопровождающие пони в штатском торопились.

— Я со вчерашнего дня ничего не ела, — пожаловалась Рэйндропс жеребцу, который сел на сидение рядом с ней.

Тот на мгновение недовольно скривил лицо, но сказал:

— Хорошо, по пути заедем в предпит.

Они отправились в незнакомый Рэйндропс предпит с на удивление неплохой по меркам Сталлионграда кухней. На входе висела табличка «Мест нет!» и кто-то вроде швейцара караулил у дверей, но жеребец в штатском кивнул ему, и места сразу появились. Никто даже не посмотрел косо на Рэйндропс, которая, вопреки сталлионградским обычаям, была без одежды. Жетонов у неё тоже не было, они остались в карманах плаща, но платить, к счастью, и не пришлось. Сопровождающий лишь сказал: «Запишите на счёт, как обычно», и проблема решилась.

После предпита Рэйндропс привезли в Дом Управления. Здание уже было закрыто, пегаску провели через служебный вход, по пустым гулким коридорам и лестницам. Дверь триста двадцатого кабинета на третьем этаже была приоткрыта, и из щели выбивалась полоска электрического света. За столом в кабинете сидела уже знакомая Рэйндропс скучная кобыла, которая на этот раз выглядела усталой и недовольной. Должно быть, её специально вызвали на работу в этот неурочный час. Кобыла без разговоров выписала новое направление на работу, пони в штатском быстро проверили правильность оформления и повели Рэйндропс обратно в карету.

Уже окончательно стемнело. Карета долго петляла по улицам, будто специально для того чтобы запутать Рэйндропс. Но большой нужды в этом не было: даже при свете дня пегаска с трудом ориентировалась в городе, который оставался чужим для неё. Она, конечно, запомнила путь от общежития до учгорблага, знала, как дойти до улицы, которую они с Пылинкой подметали. Она знала, как добраться до ближайших предпитов, Дома Управления и вокзала, но старалась не отклоняться от привычных маршрутов. Было даже удивительно, насколько легко заблудиться в Сталлионграде. Казалось, кто-то время от времени передвигает дома и заборы, как будто это был не город, а какой-то волшебный вечно меняющийся лабиринт. Или, возможно, дело лишь в том, что Рэйндропс теперь не могла смотреть на местность сверху, как она привыкла, и ей приходилось ориентироваться в паутине города, словно обычной наземной пони.

Когда карета остановилась, темнота уже была непроглядной. Луну надёжно скрыл толстый слой облаков, а уличные фонари на окраине города, куда привезли Рэйндропс, едва теплились, да и то лишь местами. Пегаска едва могла видеть высокий деревянный забор, возле которого встала карета. Даже предметы на расстоянии вытянутой ноги были плохо различимы. Пони в штатском зажгли карманные фонарики и подошли к воротам. На стук первое время никто не отзывался, потом в створке ворот открылась маленькая калитка, и из неё появился недовольный заспанный сторож с фонарём в копыте. Он уже хотел накричать на тех, кто позволил себе такое возмутительное позднее вторжение, но раскрытая бордовая книжечка сотрудника Горбезопасности его успокоила.

— Это товарищ Рэйндропс, — сказал один из пони в штатском, указывая на пегаску лучом фонарика. — С завтрашнего дня работает у вас на объекте. Направление у неё есть.

— Так точно, товарищи, — подобострастно ответил сторож. — Разрешите проводить товарища на ночлег?

— Проводите, — великодушно согласился пони в штатском. — Время уже позднее.

Сторож открыл калитку пошире, пропуская Рэйндропс. За забором было ещё темнее, переносной фонарь сторожа с трудом выхватывал из мрака маленькую круглую область. Под копытами буграми вздымалась земля, из которой торчали куски арматуры, и ступать приходилось очень осторожно.

Из темноты выплыли очертания какого-то здания, над входом горел тусклый огонёк. За грубо сработанной деревянной входной дверью оказалось длинное помещение. Здесь тоже было темно, и жеребец освещал путь фонарём. Они прошли дальше, пол здесь был застелен матрасами, а на них спали пони. Волны густого мужественного храпа неторопливо перекатывались от одной стены к другой. А волна запаха пота от множества тел заставила Рэйндропс поморщиться.

— Осторожно, не наступи ни на кого, — сказал сторож не слишком громко, чтобы не потревожить спящих, но и не слишком тихо, чтобы Рэйндропс могла услышать его среди храпа.

Он подтолкнул пегаску, направляя её в нужную сторону, и вскоре они оказались у ведущей наверх лестницы.

— На первом этаже спят наши жеребцы, — сказал сторож. — А наверху — кобылы. Пойдём, — он стал подниматься по лестнице.

Наверху уже виденная картина повторилась в точности: пол загромождали ряды сонных храпящих тел, причём храп, казалось, был столь же богатырским, как и этажом ниже.

Сторож открыл какую-то кладовку и указал Рэйндропс на валявшийся там матрас и старое побитое молью одеяло.

— Стелись где хочешь, — сказал он ей и встал, чтобы посветить фонарём.

Уже отвыкшая от такой свободы Рэйндропс замерла, думая, куда ей приткнуться.

— Ну, быстрее! — зашипел сторож. — Я тут полчаса стоять не собираюсь. Или в темноте стелись, я пойду тогда.

Рэйндропс встрепенулась и быстро, наугад выбрала место у стены. Она бросила на пол матрас, тот изверг из себя облачко пыли, и ближайшие кобылы закашляли и заворочались во сне.

— Упс, — прошептала пегаска. Сторож смотрел на неё неодобрительно.

Рэйндропс сунула под матрас направление на работу, чтобы не потерялось до утра, и поскорее легла. Жеребец ушёл вниз. Ещё не успели погаснуть последние отблески от его фонаря, когда пегаска впала в забытье. Сон к усталой пони пришёл почти мгновенно, несмотря на жёсткий пыльный матрас и колючее одеяло. Что угодно было лучше голого пола камеры в подвале Горбезопасности.

---

Уже наступило утро, когда что-то в голове Рэйндропс щёлкнуло и она освободилась ото сна, ещё не открывая глаз. Пони слышала голоса кобыл, которые теперь поднялись со своих лежанок и бодрствовали.

— Какая-то она хиленькая на вид, — произнёс один голос.

— Просто она не земнопони, — отвечал другой. — Они все такие.

Одеяло за ночь сползло с Рэйндропс, и разговаривавшие над ней кобылы могли видеть её крылья.

— Смотрите, что у неё, — сказал третий голос. — Она, поди, и летать умеет, раз её в такие штуки заковали.

Рэйндропс открыла глаза и подняла голову. Мутный свет утра, разбавленный сталлионградской дымкой и тусклыми стёклами в окнах, наполнял помещение. Матрас, на котором лежала пегаска, окружили крупные маскулинные кобылы, они стояли, наблюдая, как она просыпается. Пони чуть смутилась и набросила на себя одеяло.

— Доброе утро, — сказала она.

— Да не боись ты, щас одёжу тебе организуем, — сказала одна из кобыл и отошла в сторону кладовой.

— Ты откуда здесь взялась? — спросила другая кобыла.

— Меня сюда на работу отправили, — сказала Рэйндропс, вытащив из-под матраса направление.

— Саншауэр Рэйндропс, — прочитала кобыла в документе. — Какое чудно́е имя!

— На вот, оденься, — сказала пони, вернувшаяся из кладовой с серо-синей робой, точно такие же были здесь на всех. — Лишние рабочие копыта нам совсем не лишние.

— Спасибо, — произнесла Рэйндропс, натягивая на себя пыльное тряпьё.

— Ну, так откуда ты к нам присоединилась? — спросила третья кобыла.

— Да, откуда будешь? — подхватила вопрос коричневая пони, та, что принесла одежду.

— Я работала в учгорблаге номер тринадцать подметальщицей, — ответила Рэйндропс. — А потом меня сюда отправили… Сказали, что надо сменить обстановку, а то в учгорблаге много сомнительных элементов…

— В учгорблаге-то да, — сказала коричневая. — Чего они там? Только хвостами крутят. Настоящая работа здесь, у нас.

— Пошлите уже вниз, — сказала одна из кобыл, посмотрев на настенные часы. Циферблат часов украшало изображение нежно-розового цветка, неожиданное в таком суровом месте.

Вспомнив о времени, все как бы очнулись и заспешили, заспанная комната мигом пришла в движение.

— Идём с нами завтракать, — позвала коричневая кобыла Рэйндропс.

По скрипучей лестнице они спустились на первый этаж, где лениво переминались уже поднявшиеся ото сна, но ещё не вполне бодрые жеребцы. Здесь же были две кобылы в грязных фартуках, которые накрывали на длинный грубо сколоченный стол. Дверь со скрипом отворилась, и с улицы вошел жеребец с дымящимся чайником. Кипяток прибыл к столу, туда же устремились и все пони. Одетые в одинаковые синие робы, они устраивались на скамьях и шатких хромых табуретах, пока кобылы в фартуках раскладывали холодное вчерашнее сено по тарелкам. Еда неприятно чавкала и расползалась по старой щербатой посуде, но Рэйндропс решилась попробовать. На вкус сено оказалось не таким уж противным — единственно, что холодное. Здесь, видимо, нашлась неплохая стряпуха, даже получше, чем во многих предпитах.

Рэйндропс сидела среди незнакомых пони, но проснувшийся в ней голод подавил смущение, и она не стала щадить содержимое тарелки. Жеребцы заметили пополнение в рядах кобыл и с интересом изучали новое незнакомое лицо, не забывая, впрочем, и о еде.

— Новенькая у нас, — объявила коричневая кобыла после завтрака.

— Меня зовут Рэйндропс, — представилась пегаска.

— А меня Тяпкой кличут, — сказала коричневая. — Вон, к тому синему жеребцу со своим направлением подойди. Это товарищ Заступ, он тут у нас за старшего. Он потом начальству документ твой передаст.

Заступ степенно кивнул, принимая бумагу. Он поднялся из-за стола, топнул копытом, чтобы привлечь внимание, и сказал:

— Я вижу, все уже насытились. А раз так, нужно браться за работу. Всё-таки у нас тут передовая трудового фронта, как-никак! И теперь у нас есть пони со свежими, так сказать, ещё не растраченными силами, — он указал на Рэйндропс. — Так что работа, я уверен, будет спориться.

Мускулистые жеребцы и кобылы скептически смотрели на миниатюрную по сравнению с ними пегаску, но Заступ этого как будто не замечал.

Все вышли на улицу. При свете дня строение, в котором они ночевали, выглядело как наспех сколоченный и достоявший до полной ветхости двухэтажный сарай. Неподалёку от него в земле зияла огромная яма, словно гигантская отверстая пасть. Дальше возвышалась гора выбранного из неё грунта. Довольно обширный участок земли вместе с ямой, горой и строением был обнесён забором, то ли для того, чтобы сюда не забрёл никто посторонний, то ли для того, чтобы сами рабочие не разбежались.

Рядом с котлованом суетился седой, но моложавый жеребец, что-то измеряя на прилегающем к краю месте.

— Что, товарищ инженер, опять расширение? — спросил Заступ.

— Да, вот на столько надо расширить, — подтвердил тот, показывая копытами грядущий объём работ. — Колышки я вам вбил.

— Ух, а я уж думал, скоро мы с этим расквитаемся, а тут опять вон сколько рыть, — недовольно, но покорно пробасил один из рабочих. — Начинали бы уж строить, а то только в землю вгрызаемся.

— Но товарищ, оцените масштаб задачи, — возразил инженер. — Разве не впечатляет? Разве это не честь — произвести котлован для такого значительного по размеру сооружения?

Спорить никто не стал, и инженер, довольный собой, попрощался, пожелал удачи в труде и ушёл, а работники — и жеребцы, и кобылы — стали разбирать лопаты.

Рэйндропс тоже досталась лопата. Пони неловко взяла черенок в зубы и, помогая себе копытами, вместе с другими рабочими пронзила верхнюю мякоть земли в том месте, которое инженер назначил для расширения котлована. Уже от нескольких движений у неё под робой выступил пот, а дыхание сбилось. Пегасы в основном работали крыльями, и труд землекопа был для Рэйндропс слишком тяжел и непривычен. Да и ушибленная нога ещё болела. Пони подумала, что долго она здесь не протянет, а Горбезопасность, очевидно, просто решила сжить её со света, не утруждая себя казнью.

— Стой, дай покажу, как надо, — остановил Рэйндропс Заступ.

Он сначала показал более эффективное приложение сил своим примером, затем стал руководить действиями пегаски. Получалось не совсем гладко, но уже лучше.

Вопреки первоначальному впечатлению, вовсе не все здесь были богатырями. Один болезненно худой жеребец уже лежал на земле, восстанавливая дыхание. Да и его мускулистые товарищи уже устало смахивали со лбов пот.

— Перекур! — провозгласил Заступ, и работа вмиг остановилась.

Пони расселись прямо на земле, половина задымила какими-то самокрутками с противным удушающим запахом. Худой пони от этого дыма кашлял и держался за грудь, хоть сам и не курил.

Когда подошло время обеда, Рэйндропс и худой жеребец оказались рядом. Он с миской похлёбки расположился на камне неподалёку от пегаски.

— Вы не простудитесь? — решилась заговорить Рэйндропс. — На камне холодно, наверное.

Тот лишь помотал головой, оторвавшись на миг от миски.

— Вы кашляете так… Может, вам больничный взять?

— Да какой больничный, кто мне его даст? Тут и так рабочих копыт не хватает, — ответил худой.

— А мне показалось, что товарищ Заступ понимающий, — сказала Рэйндропс. — Думаю, он бы вошёл в положение.

— Понимающий-то конечно, но ведь и я понимаю, что землекопов мало, а тут ещё товарищ инженер нам рытьё увеличил.

Рэйндропс немного помолчала и задала вопрос, который интересовал её с самого утра:

— А зачем нужна эта яма, вы не знаете?

— Не яма, а котлован, — поправил неожиданно оказавшийся рядом товарищ Заступ. — Здесь будет строительство. А что будут строить, я и сам не знаю. Да и ни к чему нам с вами это знать, наше дело маленькое. Товарищ инженер вот, наверное, знает. А раз знает и нам не говорит, значит не положено.

— Говорят, здесь большой хороший дом будет. И все, кто помогал его строить, ну котлован копал например, благоустроенные квартиры в нём получат, — сказал худой жеребец с надеждой в голосе.

— Что ж, может, и так, — не стал разочаровывать мечтателя Заступ.

После обеда случилось ещё несколько перекуров. Так, с перерывами и остановками, все, даже Рэйндропс и хилый жеребец, пережили трудовой день.

Вечером после работы пони собрались у костра возле их двухэтажного жилища. На огне тушилось сено — на сегодняшний ужин и на завтрак следующего дня. Вокруг уже многократно использованного кострища были устроены импровизированные скамьи из бревен.

После еды никто не спешил расходиться. Высокий лысый жеребец, его все звали Длинный, стал рассказывать о войне, с которой недавно вернулся. Война шла в Архаростане, местные группировки боролись за власть. Какие-то из них склонялись в сторону Сталлионграда, другие же, напротив, ориентировались на Эквестрию. Вторые имели все шансы победить, и Сталлионград влез в эту историю, опасаясь роста влияния Селестии в регионе. Части Горобороны по первоначальному плану должны были лишь оказывать поддержку местным силам, но в результате получилось так, что сталлионградцам пришлось взвалить почти всю тяжесть боёв на себя.

— Парня одного у нас ранило, — рассказывал Длинный, — щёки разорвало и зубы вышибло, но сами челюсти целые остались. Ох, как мы ему завидовали! И для жизни не опасно, и домой уедет. Щёки зашьют, а зубы вставить можно. А нам дальше по этим горам под пулями ползать. И правильно завидовали, потом у нас почти весь взвод полёг…

За день Рэйндропс очень устала и почти валилась с ног. Даже ужасаться рассказам о войне сил уже не было. Сидя вместе со всеми у костра, она стала клевать носом и вполуха слушала, как какая-то кобыла упрекает Длинного в недостаточном патриотизме.

— Своими этими рассказами, своей клеветой вы оскорбляете память павших воинов, ваших товарищей, между прочим, которые героически, не побоюсь этого слова, выполняли свой интервидовой долг! — визгливо возмущалась кобыла. — Вы порочите честь нашего города!

— Город тебя бросит, поняша! Всегда! — рычал разошедшийся Длинный с влагой на глазах.

— А ну прекратите мне тут политику разводить! — рявкнул на обоих Заступ.

Рэйндропс молчала, она не хотела никоим образом влезать в разговоры и тем более в подобные словесные баталии. Да и вообще не хотела сближаться здесь хоть с кем-нибудь. Что толку, если её в любой момент могут выдернуть отсюда и отправить куда-то ещё, так же, как её выдернули сюда из учгорблага. Да и у самих этих пони, наверное, могут возникнуть проблемы из-за дружбы с эквестрийкой.

Тут в усталую голову ударила новая мысль. А ведь среди рабочих наверняка должны быть и такие, кто работает не только на котловане, но ещё и на Горбезопасность! Пони оглядела собравшихся у костра уже другим взглядом. Нет, по-прежнему обычные жеребцы и кобылы в грязных синих робах. Но ведь в этом и смысл. Никто не будет держать над собой плакат «Внимание, я стукач». Глаза вновь закрылись.

Мысли сонно и неловко ворочались. И в угорблаге, конечно, тоже были осведомители… Иначе откуда Горбезопасность узнавала все подробности о жизни Рэйндропс? Да и эта Пылинка… Неспроста же она так смело набивалась в друзья, в то время как остальные явно осторожничали и не торопились сближаться с иногородней. «Те времена, когда действительно стоило бояться, давно прошли». Ага, конечно. А ещё Пылинку как будто специально назначили напарницей Рэйндропс вместо той пони… Как её? Лопатка, кажется.

— О, да ты, я вижу, спишь совсем, — раздался над ухом голос Заступа. — Давай наверх провожу. Ляжешь.

Рэйндропс слабо встрепенулась и позволила увести себя от костра. Через несколько минут она уже спала на втором этаже, на своём матрасе, по-отечески укрытая синим одеялом с тремя чёрными полосами.

---

На следующий день сразу по пробуждении Рэйндропс почувствовала, что всё тело болит от вчерашнего трудового напряжения. Она еле стащила саму себя со второго этажа, чтобы попасть к завтраку, поняла, что работать сегодня почти не сможет, и стала подумывать, как бы сказать об этом Заступу.

— Имейте в виду, что на обед сегодня ничего не будет, — сказала за столом крупная серая кобыла по имени Шумовка. — Вчера всё последнее сготовили, сегодня вот доедаем. А снабжения-то всё нет.

— А вы соберите жетоны да поищете чего-нибудь по продснабам, — предложили ей.

— Да искали уже, — был ответ. — Нет там ничего. Вчера Греча и Рулончик всё обошли. Пусто везде, а где не пусто, то там такие очереди — стоять до самого сталлионова воскресения, да и товар весь выйдет, пока очередь подойдёт.

— Ну, раз сегодня готовить обед не надо, то не отлынивайте тут на кухне от земляной работы, а выходите с нами копать, — мрачно-шутливым тоном произнёс кто-то и удостоился свирепого взгляда серой кобылы.

— Раз не кормят нас, то и работа наша, значит, для начальства не важна, — сказал понурого вида землекоп.

— Где строительство-то? — поддержали его. — Сколько уж времени только в землю закапываемся. Если строить так и не начнут, то для чего и котлован-то тогда?

— Нас закопать, — снова отозвался мрачный шутник.

— Товарищи, — сказал Заступ, поднимаясь из-за стола и этим призывая всех к порядку, — я уверен, что задача, которую перед нами поставил город, очень важна. Иначе и быть не может. Какая-то ошибка, очевидно, возникла со снабжением. Я поговорю с начальством от имени всего коллектива.

Когда все уже выходили на улицу, откуда-то вдруг раздался далёкий ревуще-дрожащий звук, от которого так и хотелось поёжиться, а поёжившись, бежать куда-нибудь подальше от этого безысходного стона.

— Гудок локомотивного завода? — удивился Заступ. — Давненько его не было слышно. Интересно, не случилось ли там чего. Раньше-то каждый рабочий день с гудка начинался, а теперь всем тишину подавай, зря дудеть не станут.

Рэйндропс хотела попросить у Заступа послабления для своего болящего тела, но жеребец неумолимо протянул ей лопату. Заметив кислую физиономию пегаски, он спросил:

— Что, болит с непривычки после вчерашнего? Сегодня тогда сильно не напрягайся, но и отлынивать от работы — это не дело. Копай, как можешь, но не ленись.

Рэйндропс покорно кивнула и принялась ковырять грунт, насколько ей позволяла боль, разливающаяся, казалось, по всем без исключения мышцам.

Из-за того что продуктов не было, нужда в дежурстве по кухне отпала, и на рытьё вышли все.

— Ну-ка, веселей! — крикнул Заступ, наблюдая за медленными движениями землекопов. Работники были ещё сыты после завтрака, но уже предчувствовали будущий голод и экономили силы. Заступ недовольно крякнул и сам схватил лопату, желая показать пример.

Когда уже близилось несущественное теперь обеденное время, к котловану подошли инженер и еще какой-то жеребец, приземистый и полный. Тесноватый ему серый костюм с трудом обтягивал округлые формы его тела. Увидев этих двоих, рабочие стали как-то по-особенному посматривать на Заступа: мол, вот и твоё начальство, иди разговаривай, как обещал. Жеребцу пришлось оставить лопату и выступить вперед.

— Здравствуйте, Товарищ Результат, товарищ Кульман, — заговорил он. — Сложилась тут у нас ситуация с продуктовым снабжением.

— Какая ещё ситуация? — визгливым голосом спросил толстяк.

— Ситуация со снабжением такая, что нет его, никакого снабжения. Сегодня уже обеденный перерыв у нас не может состояться по причине отсутствия обеда, — смиренно объяснил Заступ.

— Ну, ваш объект с сегодняшнего дня со снабжения снимается по причине временной приостановки и временного же сворачивания строительства, — заявил полный жеребец.

— А как же наш коллектив, товарищ Результат? — спросил после паузы старший землекоп. — Что мы теперь должны делать?

— Ваш трудовой отряд завтра же переводится на другой объект, — сказал Результат и повернулся к инженеру. — Вот, товарищ Кульман вам всё сейчас объяснит.

 — Не беспокойтесь, товарищи, — сказал инженер. — Там условия труда намного лучше будут, режим труда и отдыха специальный, строго в соответствии с возможностями организма.

— Знаем мы это соответствие, — скептически высказался кто-то из заднего ряда землекопов.

— Не знаете! — с убеждённостью произнёс инженер. — Нет, правда. Очень щадящие условия. И снабжение по первому разряду, объект важный очень. Льготы, опять же.

— А сегодня где нам обедать? — перевёл один из рабочих разговор в более практическое русло.

— Мы с товарищем Результатом договоримся с предпитом, — заверил инженер.

После внезапного начальственного решения рытьё мгновенно потеряло смысл, и все побросали лопаты. И хотя было сказано, что приостановка временная, ко всем как-то сразу пришло ощущение тщетности всей ранее проделанной работы. Котлован по-прежнему зиял в земле отверстой пастью, но зиял теперь по-другому, по-бесполезному.

— Вот вам и благоустроенные квартиры, — шептал худой жеребец, стоя на краю котлована и расставаясь с давно лелеемой мечтой.

Ближе к вечеру землекопам пришлось потолкаться в предпите, в котором и без них было достаточно посетителей. Шумовка, Греча и Рулончик каким-то чудом достали продуктов для завтрака. На следующий день был запланирован переезд на новый объект, и на поход в предпит, который был довольно далеко от котлована, времени могло и не остаться.

Ещё несколько раз звучал гудок завода, усиливая и без того явное беспокойство землекопов. Во всём вокруг вдруг стало чувствоваться некое напряжение. Даже редкие птицы в кронах чахлых деревьев насвистывали, казалось, с возрастающей час за часом тревогой. И пасть котлована молча, с невеселым ожиданием смотрела в серое угрюмое дымное небо.

К вечеру все, кроме Заступа, который вдруг куда-то отлучился, собрались у костра.

— Слышали, о чём в предпите все говорили? — спросил один из землекопов. — Забастовки везде. Говорят, зарплату почти всем выдали не полностью, бумаги нет, чтобы жетоны напечатать. Кое-где даже расценки за труд снизили, чтоб жетонов хватило.

— Ну, у нас-то всё нормально будет, раз на новый важный объект пойдём, — сказала какая-то кобыла.

— А может, и у нас нормально не будет, — вдруг сказал жеребец с неожиданной для землекопа интеллигентной внешностью.

— Чего это вы, товарищ Народник, опять наговариваете? — удивились ему в ответ.

— А вы сами подумайте, — отвечал тот, — с чего это они так расщедрились: снабжение, особый режим труда и отдыха… И это в тяжелый для города момент, когда даже на заводах всего не хватает и важнейшие производства останавливаются. А мы простые неквалифицированные рабочие. Что-то тут не чисто.

— Значит, обманывают нас? — спросили Народника.

— Не обязательно прямо обманывают, — с задумчивым видом ответил жеребец. — Я вот тут поразмышлял, что могут значить эти их щадящие условия. И это очень похоже на магоатомный завод. Ну, вы же слышали об этом, завалы там разбирать после взрыва. А что, как раз особые условия труда и отдыха: прибежал, копнул там, что-то перенёс, сделал — и скорее обратно, лежишь отдыхаешь… еле живой. Магическое поле там такое, говорят, что мясо с костей сдирает.

Слова Народника всех не на шутку взволновали. До этого никто и предположить не мог, что грядущий перевод на другой объект может быть настолько важным и даже роковым событием для всех.

— Там только пять минут можно находиться, да и то в специальной защите, — объяснял сделавший пугающее открытие жеребец. — Если больше пяти минут, то сразу смерть, а так — не сразу, но те, кто там хоть минуту пробыл, всё равно не жильцы. Уже сто пони, говорят, умерло, остальные мучаются страшно и тоже, в общем, скоро… Поэтому там и нужны новые рабочие постоянно. Солдат Горобороны туда гонят и вообще просто разных пони. Видно, и наш черёд наступил…

— Я на такое не подписывался! — малодушно выкрикнул какой-то жеребец. — Я землекоп, в земле копаюсь, а не в какой-то радиоактивной гадости! Давайте, товарищи, завтра все упрёмся и никуда не пойдём!

— Да не торопитесь вы! — взывал другой к разуму собравшихся. — Неясно же ничего. Может, и не на магоатомный завод нас посылают.

— Когда будет ясно, будет уже поздно! — возражали в ответ.

— А Заступ-то где, кстати? Поди, уже разнюхал, куда нас отправляют, да и сбежал!

Тут встала какая-то кобыла и патриотическим благонадёжным голосом сказала:

— Товарищи, что же вы? Послушайте, солдаты, специалисты, добровольцы — все туда идут и работают с сознанием долга. У меня самой там брат был, я всё знаю. А вы каким-то слухам верите про сто погибших! Поймите, весь город же в опасности от этого заражения! Пони сами туда помогать стремятся, а вам лишь бы где-то отсидеться!

— Слушай, ты! — крикнул кто-то в ответ. — Если надо, пусть придут и скажут прямо: так, мол, и так, нужны добровольцы. А не вот так вот по-тихому и по-подлому обманом заманивают! Я и сам бы пошёл, если надо! Но обмана не терплю!

— Правильно! — поддержали последнего оратора. — Если надо, пусть прямо скажут! А то правды от них не добьёшься!

— Сам-то Гегемон это дерьмо не разгребает, а как кого-то посылать, так пожалуйста!

«Неужели всё закончится вот так?» — думала Рэйндропс, слушая эти перепалки. Видимо, и вправду Горбезопасность хочет её смерти, а тяжелые земляные работы всё же не дают стопроцентного результата. Но если дело в этом, то при чём здесь другие землекопы? Там действительно требуется много пони на разбор завалов? А может быть, их решили отправить на смерть просто за компанию с пегаской? Кажется, одного её присутствия в Сталлионграде достаточно, чтобы сделать всё хуже.

Но Рэйндропс не могла в серьёз винить себя, она ведь, в конце концов, не сделала ничего дурного. Важно не забывать об этом, как бы ни старались ей внушить, что она кругом виновата, уже одним своим приездом в Сталлионград или даже просто существованием. И, прислушавшись к себе, пегаска поняла, что не чувствует вины, но, что хуже, не чувствует и чего либо ещё. Внутри разрасталась пустота, которая осталась от погасшей надежды, что приезд Твайлайт Спаркл что-то изменит к лучшему.

Позже, когда тёмный провал котлована уже тонул в сумерках, вернулся Заступ, застав коллектив в изрядном беспорядке.

— Что вы здесь устроили? — возмущался старший землекоп. — Никак оставить вас нельзя! Товарищ Народник, не стыдно вам, такую чушь выдумывать? Я всё разузнал, перебрасывают нас на объект по Сенной улице, тоже земляные работы там. Ни о каком магоатомном заводе и речи не было!

— Ну, я не то чтобы выдумывал, я просто факты сопоставил, — оправдывался Народник.

— А если повезут нас на Сенную улицу, а приедем — и окажется, что приехали на магоатомный завод? — спросила одна из кобыл, которую даже слова старшего землекопа не смогли успокоить.

— Разве я позволю вас, товарищи, обманом на смерть посылать? — произнёс Заступ.

— А начальство тебе прикажет, и позволишь, никуда не денешься, — дерзко ответила та же пони.

Заступ открыл рот и, казалось, сейчас последует гневная отповедь кобыле, которая посмела предположить, что от начальства могут исходить такие предосудительные приказы. Но жеребец будто поперхнулся и закрыл рот.

— Костьми лягу, но не позволю, — сказал он. — И вы, товарищи, если что, отказывайтесь и не идите. Если нужны пони на магоатомный завод — пусть так и скажут. Кто захочет — добровольцем пойдёт.

Заступ уверенно стукнул землю копытом, как бы придавая дополнительный вес своим словам. Все одобрительно загудели. Жеребца словно бы подстегнула эта поддержка, и он продолжил:

— Знаете, я когда про новый объект узнавать ходил… В общем, так получилось, что с другими трудящимися встретился. Толковые ребята! Думаю, если объединимся все, то никакое начальство ничего нам не сделает.

Пони смотрели на старшего землекопа с уважением, если не с восхищением. Все как-то немного успокоились и повеселели, чувствуя заступничество старшего товарища. Это облегчение ощутила и Рэйндропс. В пустоте внутри пегаски, где до этого лишь вяло извивался страх перед будущим, шевельнулось что-то иное. Возможно, благодарность к товарищу Заступу. А может быть, и что-то вроде новой надежды на лучшее.

---

Утром следующего дня от спокойствия не осталось и следа. Вновь зазвучали заводские гудки, тоскливо ревущие, дрожащие, они как бы застревали в сгустившейся после ночи дымке. А когда землекопы собрались на свой скудный завтрак, выяснилось, что Заступ куда-то исчез.

— Вот и испарился защитник рабочего класса-то, — зло сказал кто-то. — Всё-таки сбежал. Не хочется ему на магоатомный завод вместе с нами. А зубы-то нам вчера заговаривал, будь здоров!

— Мы тут почти все товарища Заступа давно знаем, — сказали с другого конца стола. — И не верю я, что он мог так поступить. Случилось что-то, наверное.

И тут, словно в подтверждение этих слов, раздались тяжёлые шаги. Это вошёл Длинный, копыта которого были обуты в подкованные металлом сапоги. Он пропал куда-то в начале завтрака, едва узнав об исчезновении Заступа, и теперь возвращался. Длинный обвёл всех каким-то особенно безумным взглядом, раньше у него такого не было, даже когда он рассказывал свои военные истории.

— Заступа ночью взяли, — объявил Длинный и устало опустился на стул.

— Как «взяли»? — не понял кто-то.

— Ну, повязали… Арестовали, — сказал Длинный и, достав самокрутку, закурил прямо в помещении. — Я сейчас со сторожем нашим разговаривал. Он сначала не хотел говорить, что ночью было, но я надавил. Часа в три ночи пришли четверо в штатском — и сразу к Заступу в комнату. Подняли с постели и повели. Увезли на чёрной карете, всё как полагается.

Все молчали.

«Это тоже из-за меня?» — подумала Рэйндропс, чувствуя, как сердце гулко бьётся в опустошённой груди.

— Что же теперь?! — выкрикнула какая-то кобыла. — Теперь и заступиться за нас не кому!

— Может, он и вправду виноват в чём? — спросил кто-то.

— Ага, в том, что хотел нас от магоатомного завода спасти, — прозвучало в ответ.

От едкого вонючего дыма, который выпускал изо рта Длинный, и от подкосившей всех новости стало невозможно более находиться под крышей, и под очередной горестный заводской гудок землекопы высыпали на улицу. Они растерянно озирались и бестолково притопывали копытами, пока кто-то не крикнул:

— Смотрите!

Со стороны ворот к землекопам приближалась группа пони в серой рабочей одежде. Вокруг них скакал сторож, безуспешно пытаясь остановить вторжение.

— Это закрытая территория объекта Горстроя! — кричал он. — Я вас всех в Горзащиту сдам!

— Ты, шакалья морда, на рабочий класс тут не ори, — беззлобно ответил на вопли сторожа один из пришедших. — Нам надо с нашими товарищами-копальщиками поговорить.

— Здравствуйте, товарищи, — вышел вперёд один из землекопов. — Что за разговор у вас?

— Мы с локомотивного завода рабочие, — сказал высокий статный жеребец, отмахиваясь от сторожа, как от назойливого насекомого. — Хотим о создавшемся тяжелом положении поговорить. Нам зарплату не выдают, бумаги, говорят, нет, чтобы жетоны напечатать. Да и продснабах всё равно ничего нет, хоть бы и были эти жетоны. А семьи кормить надо! Начальство наше нам в лицо плюёт. Директор вчера выступал с заводоуправления, с балкончика своего, говорит, что, мол, раз нет сена, то траву жрите! Мы и забастовали после такого. А ночью нескольких наших товарищей арестовали.

— У нас ночью старшого тоже арестовали! — раздалось из рядов землекопов. — Что ж такое творится?!

— Радио о наших проблемах молчит, — продолжал заводчанин. — Никто нас слышать не хочет. Поэтому мы решили идти сегодня шествием в центр, под стены Внутреннего Города. Пусть сам Гегемон выходит и с народом говорит!

— Если выступать, то всем миром, — подхватил другой рабочий. — Мы тут гудками всех созывали, по цехам ходили, с работы всех снимали, кто ещё не бастовал, а потом вспомнили, что у нас тут неподалёку тоже есть братья-пролетарии, ну вы, то есть. Согласны ли вы идти вместе с нами?

Землекопы будто бы выдохнули, скинув с себя груз растерянности и бездействия. Теперь перед ними стояли пони, у которых был план.

— Наш объект здесь закрывают, — произнёс один из землекопов. — А нас в другое место сегодня должны будут отправить. Куда не говорят, но опасаемся, как бы не на магоатомный завод, на верную смерть.

— Тогда тем более надо вам идти с нами, — сказал заводчанин.

— Идём! Идём! — раздавалось со всех сторон.

— Товарищи, я сомневаюсь, — произнёс вдруг Народник взволнованно. — Это шаг серьёзный! Мы же против власти пойдём. О последствиях подумайте!

— А не ты ли вчера говорил, что нас хотят на смерть послать?! — крикнул кто-то в ответ. — А сейчас последствия у него, видите ли!

— Мы не против власти идём, — возразил Народнику заводчанин. — Мы пойдём мирно, возьмём портреты Сталлиона, Гегемона и красные флаги. Пусть все видят, что мы не простив власти, а правду отстаиваем!

— Да! За правду! — поддержали его. — Сколько уж терпеть-то можно!

— Друзья! — крикнул вдруг Длинный, и все повернулись к нему, услышав необычное обращение, вместо привычного «товарищи». — Главное для нас сейчас — дойти до Рубиновой площади или хотя бы до проспекта Сталлиона! И не расходиться!

— Нет, — не согласился заводчанин. — Главное для нас — передать наши требования товарищу Гегемону или товарищу Базису.

— Главное — всем идти, всем миром! Пусть видят, что это требования масс!

Рэйндропс, которая смотрела на всё это как бы со стороны, вдруг поняла, что «всем миром» касается и её тоже. Как бы в подтверждение этого к пегаске подскочила какая-то суетливая кобыла, стала отряхивать и поправлять на ней робу.

— В город идём, это у нас как праздник, считай, получается. Надо прилично выглядеть, — сказала она и ускакала дальше по своим торопливым делам.

— Идёмте, товарищи! — раздался над толпой громкий голос. — Сейчас у проходной завода сбор, а оттуда шествием пойдём!

Всё, казалось, пришло в движение, и поток пони понёс Рэйндропс в направлении ворот. Кто-то достал откуда-то красный флаг и стал размахивать им над головами. В воротах оказались сторож и инженер, они что-то кричали и стояли на пути, но их быстро оттеснили в сторону, а крики заглушили ответными криками. Толпа вылилась за пределы огороженной забором территории котлована и потекла по улице, а инженер смотрел ей вслед и нелепо махал копытами.

Наконец, движение приостановилось, землекопы вышли на открытое место, где уже собрались рабочие завода. Над головами вздымались красные знамёна и многочисленные портреты Сталлиона и Гегемона, которые пони поднимали над собой в знак верноподданничества. Где-то вдалеке кто-то что-то выкрикивал, но до Рэйндропс долетали лишь отдельные слова и звуки.

— Читают нашу рабочую петицию, с которой к Горсовету пойдём, — объяснил землекопам заводчанин.

Выкрики кончились, толпа одобрительно загудела и снова начала двигаться. Пони пошли по улице, ведущей к котловану, и землекопы, пришедшие на место сбора последними, сейчас оказались в первых рядах шествия. Толпа прошла мимо распахнутых ворот несостоявшейся стройки и отправилась дальше, инженера и сторожа уже не было видно.

— Побежали докладывать, — мрачно прокомментировал это обстоятельство Длинный.

За поворотом улицы оказался продснаб с огромной очередью к нему. Сразу было заметно, что чувства здесь накалились до предела, у самого входа уже почти дрались.

— Как это — «кончилось»?! — исступлённо кричала полная кобыла. — Я тут почти с ночи стою, три часа только открытия дожидалась!

Толпа рабочих нахлынула, перемешавшись с покупателями: улица была слишком узкой, чтобы две массы пони могли спокойно разойтись, не задев друг друга.

— Праздник, что ли, какой? — громко спросил усатый жеребец из очереди, разглядывая флаги и портреты.

— Идём с петицией к Горсовету! — ответил заводчанин. — Против невыносимых условий жизни!

— Хорошее дело! — с неожиданным жаром поддержал усатый. Он немного подумал и засунул приготовленную для покупок сетчатую сумку в карман. — Знаете, что? Я с вами. Всё равно здесь уже ничего не купишь.

За усатым жеребцом потянулись другие, и в результате шествие увлекло за собой добрую половину очереди. В дальнейшем подобное повторилось ещё несколько раз. Присоединялись не только пони из очередей, но даже обычные прохожие. Стайки любопытных жеребят сопровождали толпу.

Рэйндропс больше не чувствовала себя здесь посторонней, она шла вместе со всеми, в такой же одежде, как и её товарищи-землекопы, которые пытались держаться вместе внутри шествия, хоть это и не всегда получалось. Да и рабочие завода, по-прежнему составлявшие основную часть толпы, были одеты сходным образом, только робы у них были не синие, а серые.

Какие бы недовольства и требования ни содержала та рабочая петиция, у Рэйндропс к Внутреннему Городу тоже были вопросы. И она чувствовала, как гнев и раздражение пробуждаются в ней и сразу вливаются в общее русло. Хотя пони по-прежнему несли портреты и красные знамёна, уже раздавались отдельные выкрики против Гегемона, даже против всего «народного» строя, и Рэйндропс было неожиданно приятно их слышать. Она и сама едва сдерживалась, чтобы не закричать что-нибудь этакое. Казалось, плотина из молчания, лжи и притворного обожания начальства прорвана, и поток уже не остановить.

Рэйндропс шла почти в первом ряду и могла видеть, как улица, по которой они двигались, впереди спускалась к реке. Через реку перекинулся мост, а на нём стояло несколько бронированных машин, очень похожих на те, что пегаска уже видела на параде в честь Дня Города. Они перекрывали толпе путь на другой берег, и на их броне сидели пони в зеленоватой военной форме. Солдаты сжимали в копытах винтовки, напряженно вглядываясь в приближающуюся массу пони.

«Это… неужели это всё против нас? Они выставили броневики и вооружённых солдат, чтоб остановить нас? — подумала Рэйндропс, и в её голове тревожным эхом прозвучал голос Народника: — Мы же против власти пойдём. О последствиях подумайте!»

У пегаски что-то сжалось внутри. Она чувствовала теперь свою сопричастность с другими и испугалась не только за себя, но и за идущих рядом, за судьбу того дела, что они все только что начали вместе. Рэйндропс смотрела на винтовки в копытах военных, и собственное тело казалось ей слишком большим, слишком заметным и вдобавок разрисованным мишенями.

— Против собственного народа! — возмутился кто-то неподалёку.

— В своих не стреляйте! — закричал солдатам другой.

И все продолжали идти. Военные напряглись ещё больше, вцепившись в оружие.

У бронированного борта ближайшей машины возвышался статный жеребец. Нашивки на одежде выдавали в нём старшего по званию. А рядом с ним вертелся с выпученными глазами пузатый низкорослый пони в гражданском костюме и при галстуке.

— Вперёд! Вперёд! — вопил этот коротышка, отчаянно жестикулируя в сторону приближающейся толпы. — Остановить беспорядки!

— Не вижу перед собой противника, которого следовало бы атаковать нашими бронемашинами, — степенно ответил командир.

— Приказ Внутреннего Города! — визгливо крикнул пузатый.

— Приказываю силу не применять, — сказал военный. — Под мою ответственность.

Толпа тем временем достигла моста, пони протискивались мимо машин и даже перелезали через них, а солдаты, повинуясь отданному приказу, им в этом не препятствовали. Часть толпы спустилась к реке и стала переходить её вброд: болотного цвета во́ды оказались совсем неглубокими.

У толстяка в штатском глаза окончательно вылезли из орбит. Он заметался вокруг бронемашины, а потом с трудом забрался на неё и попытался влезть внутрь, чтобы укрыться от толпы, да так и застрял в люке крупом кверху, чем повеселил всех вокруг и немного разрядил обстановку.

— Гороборона с народом! — крикнул кто-то, поняв, что солдаты не стреляют и дают пройти.

Пони шли дальше. То, что случилось на мосту, казалось невероятным. Сталлионград мог и любил чинить разнообразные препятствия, это Рэйндропс постоянно чувствовала на себе. И вот грозная бронированная преграда вдруг была преодолена! Страх, который пегаска испытывала минуту назад, сменился радостью и моральным подъёмом. Пусть у Рэйндропс не хватало сил, чтобы бросить городу вызов в одиночку, пусть она подчинялась и плыла по течению, но теперь её малые силы и слабая воля влились в общий поток, а вместе пони могут многое.

Они почти достигли центра: впереди в разрывах белёсой пелены уже виднелись блестевшие на свету шпили высоток. Шествие сделало поворот, и первые его ряды оказались на широкой улице, засаженной по краям деревьями. По какой-то причине деревья здесь не зачахли, а стояли с густыми кронами. Возможно, здесь, подальше от заводов, им жилось легче. Это был хороший спокойный район, составленный из старинных, но добротных четырехэтажных домов с украшенными лепниной фасадами. Пони, которые гуляли в тени деревьев, поливали цветы на балконах и занимались другими делами, удивлённо смотрели на вырулившее из-за угла шествие рабочих. Любопытные жеребята, игравшие прямо на улице, полезли в зелень крон, чтобы сверху рассмотреть всё получше.

Вдруг Рэйндропс заметила впереди солдат, которые спешно выстраивались в шеренгу поперёк улицы, перекрывая путь толпе. На них были боевые сёдла с прикрепленными к ним винтовками, но после моста и моральной победы над бронемашинами никто из шедших не дрогнул. «Гороборона с народом!» — закричал кто-то, но солдаты, повинуясь выкрикам командиров, направили оружие на толпу.

— Граждане, прекратите беспорядки и возвращайтесь на свои рабочие места! — крикнул военный через мегафон.

— Какие беспорядки, контра?! Мы мирно с петицией идём! — кричали в ответ.

Толпа приближалась к тонкой линии солдат и грозила вот-вот войти в соприкосновение, прорвать её.

— Взвод! — раздалась команда. — Предупредительный над головами! Огонь!

Солдаты подняли стволы винтовок. Прозвучал залп. Над головами рабочих прожужжали пули, пони невольно пригнулись и отшатнулись назад.

— Не боись, холостыми стреляют! — закричал кто-то, и все вновь ринулись вперёд.

Раздался второй залп над головами, и с деревьев посыпались сидевшие в кронах любопытные жеребята.

— Детей постреляли! — завизжала кобыла.

Третий залп был по толпе. Пуля мяукнула над ухом Рэйндропс и полетела дальше, искать другую жертву. Рабочие обратились в бегство. Флаги и портреты вождей, брошенные, попадали на мостовую. Выстрелы продолжали греметь.

В немедленно возникшем хаосе Рэйндропс быстро потеряла из вида других землекопов. Рядом с пегаской на мостовую повалилась окровавленная заводчанка. Все рвались назад, подальше от залпов, но хвост шествия ещё двигался по инерции вперёд. На запруженной народом улице возникла давка.

Рэйндропс увидела знакомую лысую голову Длинного, которая нескромно возвышалась над толпой, пока вокруг продолжали греметь выстрелы. Пегаска стала протискиваться туда.

— Пригнись! — заверещала она на ходу, боясь потерять единственного знакомого в этой каше из пони.

И в этот момент голова Длинного покачнулась и ухнула куда-то вниз. Рэйндропс закричала и рванула туда, с неожиданной силой разбрасывая в стороны других. Какое-то время она считала Длинного погибшим, но он, живой и даже невредимый, вдруг вынырнул откуда-то и оказался прямо перед ней.

— О, Рэйндропс! — закричал он, пересиливая стоявший вокруг шум ужаса. — Надо выбираться отсюда!

Они вдвоём стали пробиваться прочь из толпы, к краю улицы, где виднелся узенький малозаметный переулок, притаившийся между домами. Рядом продолжали падать пони, хотя от солдат теперь было далеко. Кто-то закричал, что на крышах снайперы.

В горловине переулка мелькнула вдруг знакомая синяя роба.

— Щепка, ты? — заорал Длинный и вытянул из зажавшей её толпы кобылу-землекопщицу.

Ещё одна землекопщица прибилась к ним уже в переулке, но больше никого из своего коллектива они так и не увидели.

Вчетвером они вырвались из ловушки — бежали по переулкам вместе с какими-то пони, потом срезали через дворы. Быстрее, быстрее — только бы оказаться как можно дальше от того проклятого кровавого места. Сердце Рэйндропс уже почти выпрыгивало из груди от долгого бега, когда Длинный, наконец, счёл возможным остановиться.

И остановившись, жеребец уставился на что-то. Рэйндропс посмотрела в ту же сторону. Там не было ничего, просто обычная серая стена обычного дома, но Длинный смотрел куда-то дальше, словно никакой преграды не было, и перед ним открывалось открытое пространство до самого горизонта.

Рэйндропс, казалось, удалось повторить его трюк, у неё тоже получилось проникнуть сквозь стену, её взгляд преодолел многие мили, словно надеялся достичь самой Эквестрии. Что это за город, где можно смотреть через стены? Просто ужасный мираж…

Рэйндропс смогла оторвать взгляд от открывшейся ей дали. Пегаске захотелось бежать дальше, несмотря на ещё не восстановившееся дыхание и продолжающуюся колющую боль в боку. Слишком страшно было оставаться на месте, пусть даже этим местом был тихий спокойный переулок, в котором они остановились отдышаться.

— Что нам теперь делать? — визгливо спросила одна из выживших землекопщиц, та, которую звали Щепка.

Длинный не отвечал, продолжая смотреть в одну точку, и Щепка встряхнула его за плечи.

— Не зря всё-таки мы этот котлован рыли, — не своим голосом сказал жеребец. — Там всех как раз и закопают.

— Длинный! — взвизгнула кобыла ему прямо в лицо, и жеребец, кажется, стал отходить от охватившего его оцепенения. Он посмотрел на землекопщицу почти осмысленно. — Что нам теперь делать? — повторила та. — Неужели… неужели нас теперь только четверо…

— Необязательно, — хрипло сказал Длинный. — Мог кто-то и отдельно от нас спастись. Но двухсотых явно много, мы ведь в первых рядах шли.

— Делать-то что будем? — вновь спросила Щепка. — Не обратно же к котловану возвращаться?

— Я знаю безопасное место, где можем отсидеться пока, — неожиданно произнесла вторая землекопщица.

Длинный и Щепка посмотрели на неё удивлённо. Кобыла до этого вела себя очень тихо. У неё была шёрстка мышиного цвета, а с её совершенно незапоминающегося лица будто стёрли все хоть сколько-нибудь характерные черты. Рэйндропс даже не успела узнать её имя.

— Да? — удивился жеребец. — Ну выкладывай, что за место.

— У… моей тети квартира не так далеко отсюда, — промолвила кобыла. — Она у меня добрая, нас не прогонит.

Длинный явно колебался, но не мог предложить ничего лучше. Все четверо очень устали, и если квартира и вправду не очень далеко, то это было бы весьма кстати.

— Пойдём, что тут думать, — сказала Щепка, и жеребцу пришлось кивнуть.

Они последовали за неприметной кобылой и попали в район с рядами длинных серых домов. Их спокойная серость немного успокаивала Рэйндропс. В промежутках между домами мирно гуляли пони, мамы везли перед собой коляски, по специально для этого установленным металлическим конструкциям ползали жеребята. Здесь, среди всей этой умиротворяющей жизни, казалось, что не было и быть не могло никаких солдат, расстреливающих безоружных граждан.

Указывавшая путь землекопщица шла уверенно. Несмотря на полную одинаковость окружающих домов, она, очевидно, неплохо ориентировалась здесь. В каком-то будто бы совершенно случайном месте кобыла вдруг свернула с дороги и направилась к одному из подъездов с высоким крутым крыльцом.

Пони взобрались по ступенькам и, миновав обиженно скрипнувшую дверь, оказались в подъезде. Стены здесь были недавно выкрашены в тёмно-зелёный цвет, свежая краска поблёскивала в крохах света, которые просачивались через узкие подъездные окна. Ещё не до конца выветрившийся запах щекотал обоняние. Лестница привела землекопов на третий этаж, где обнаружилась дверь, обитая каким-то тёмным материалом. На маленькой ромбовидной табличке можно было разглядеть номер квартиры — 50.

— Нам сюда, — сказала землекопщица.

Было не заперто, и пони просто толкнула дверь копытом. За дверью — прямо в прихожей — почему-то стоял стол, за которым сидели какие-то кобылы.

— Столяр Ланцет на месте? — спросила землекопщица к удивлению остальных, ожидающих встречу с её тётей, а не с каким-то столяром.

— Какой ещё столяр? — прямо спросил Длинный, сразу почуявший неладное. — Что это за место?

— Да-да-да, — закивали кобылы, повскакивав из-за стола. — Столяр, конечно же. Вам сюда.

Они быстро окружили землекопов, оттеснили от выхода и потащили вглубь помещения к другой двери. За ней оказалась просторная комната, где царили шум и лихорадочное оживление. За столами сидели жеребцы и кобылы в круглых чёрных наушниках, перед собой каждый из них имел пишущую машинку, на которой что-то отстукивал. Другие пони носились по комнате, таская туда-сюда только что отпечатанные листы и папки с документами. Лавируя между рядами столов, они каким-то образом умудрялись не сталкиваться в этой суете.

Землекопов втолкнули в эту беспокойную канцелярию, неожиданную для жилого дома, и захлопнули за ними дверь. На квартиру тёти или хотя бы на обиталище некого столяра Ланцета это совсем не походило. Длинный грозно и с отчаянием посмотрел на приведшую их сюда кобылу.

— Так вот твоё безопасное место, да? — медленно произнёс он. — Ну, ясно. Теперь точно «отсидимся» по полной программе.

Та стояла молча.

В этот момент откуда-то из глубин комнаты вывернулся жеребец в сером костюме и подошёл прямо к Рэйндропс. Этого высокого бежевого пони пегаска узнала сразу: Смерч, младший комиссар Горбезопасности. Один из тех двоих, что пришли к ней в гостиницу в её первую ночь в Сталлионграде. Как давно это было? Три недели назад? Казалось, что с тех пор уже прошла вечность.

— Товарищ Рэйндропс! — заговорил Смерч. — Вы целы, какая удача! Я вынужден принести извинения за своих коллег из другого отдела, куда ваше дело было передано. Вижу, они вас чуть не угробили.

Он посмотрел на грязную и помятую робу пегаски. Кое-где на грубую пыльную ткань попали мелкие красные брызги от менее удачливых участников шествия.

— Но теперь-то с вами всё будет в порядке! — пообещал младший комиссар.

IX. Процедуры

Эта странная приспособленная под офис квартира оказалась довольно большой. Смерч отвёл Рэйндропс в отдельную комнату, смежную с канцелярией. Из-за стены доносилась приглушённая трескотня пишущих машинок. Остальных землекопов увели в другое помещение. Смерч клятвенно пообещал, что вреда им не причинят и вообще скоро отпустят, но Рэйндропс, конечно, поверить в это не могла. Нет, только не после того, что случилось. Она мысленно попрощалась с Длинным и Щепкой, не ожидая ничего хорошего ни для них, ни для себя.

Это была, видимо, комната отдыха для всех тех машинисток и клерков, работавших здесь. Когда Смерч и Рэйндропс вошли, на тёмно-красном диване сидели две кобылки, но младший комиссар вежливо попросил их уйти, и они поспешно удалились. Перед диваном стоял маленький журнальный столик со стопкой газет. Единственное окно было приоткрыто, и залетающий в комнату лёгкий ветерок вяло шевелил голубые занавески и уголок газеты на столе.

Смерч медленно обошёл вокруг Рэйндропс, рассматривая её. На нём не было военной формы, а копытах он не сжимал винтовку, но всё равно этот жеребец был частью системы, убивающей пони.

— Вас точно не задело? — сочувственно спросил он. — Как себя чувствуете?

Рэйндропс посмотрела в ответ со смесью гнева, страха и удивления. Что это за добренький тон? Хочет усыпить бдительность, прежде чем сделать какую-нибудь очередную гадость?

— Так что, вас не задело? — повторил он.

Пегаска мотнула головой.

— Хорошо. А как ваши крылья? Вы носите удерживающие скобы уже довольно долго, не так ли?

Рэйндропс удивилась ещё больше. До сих пор на её крылья всем было наплевать. А теперь с чего вдруг такая забота? Они хотят для разнообразия проявить сочувствие? Просто для баланса, после того ужаса, что сегодня натворили?

— Давайте сделаем так, — сказал Смерч. — Я сейчас распоряжусь насчёт кареты, и мы отвезём вас в больницу, пусть врачи вас осмотрят. И надо найти ключи от этих ваших скоб. Думаю, так долго их носить — это уже небезопасно. А мы вовсе не хотим, чтобы вашему здоровью что-то угрожало.

Рэйндропс неверяще посмотрела на жеребца. Он собирается снять с неё оковы? Вот так просто? Такая внезапная доброта казалась неуместной в этом городе, особенно от представителя Горбезопасности.

Впрочем, возможно, скобы уже сделали своё дело и больше не нужны. Неизвестно, сможет ли Рэйндропс теперь летать. Она не знала, могли ли за это время атрофироваться летательные мышцы от неподвижности, не пережали ли эти проклятые железки что-то важное. Может быть, спасать крылья уже поздно, и именно поэтому Сталлионград и решил проявить к ней это фальшивое милосердие.

Понаблюдав за реакцией пегаски, Смерч растянул губы в улыбке и сказал:

— Присядьте пока. Вон, на диван. Придётся подождать, пока я свяжусь с больницей и распоряжусь насчёт кареты.

Рэйндропс покорно села, а жеребец скрылся за дверью, на мгновение впустив шум канцелярии.

Пегаска осталась одна, но всё-таки, похоже, не без присмотра. Дверь не была сплошной, в неё было вставлено стекло, чуть замутнённое, но достаточно прозрачное, чтобы пони из другой комнаты могли следить, сидит ли Рэйндропс по-прежнему на диване. Их силуэты она тоже видела, но не могла понять, наблюдают ли они за ней или просто продолжают работать за своими пишущими машинками.

Рэйндропс посмотрела на приоткрытое окно. Какой здесь этаж? Третий? Интересно, если бы ей сняли скобы прямо сейчас, смогла бы она хоть как-то спланировать отсюда на землю?

Кобылка перевела взгляд на газеты, что лежали на столике перед ней. Она попыталась читать, чтобы занять голову, но строчки уворачивались от взгляда, а те, которые всё же удавалось прочитать, не несли никакого смысла.

Но Рэйндропс это не удивило, она больше удивлялась своему относительному спокойствию. В Понивилле было принято валиться без чувств от одного сломанного цветка, а она, пережив ужасную бойню, всего лишь не может сосредоточиться на чтении! Разве не должна любая нормальная пони после подобного кататься в истерике? Неужели этот город успел испортить её, сделать такой бесчувственной?

Нет, сказала себе Рэйндропс. Это нормально, все пони реагируют по-разному. Она ведь чувствует гнев, боль и страх, просто она не какая-то сумасшедшая, чтобы сразу давать выход любым эмоциям, набрасываться с голыми копытами на Смерча или с воплями кататься по полу.

То, что случилось, было ужасно. Даже возможность освобождения крыльев не смогла отодвинуть этот ужас в сторону. Произошедшее не могло уложиться в голове. Зло, чистое зло! Выходящее за любые рамки! Разве можно представить себе правителя, пусть даже какого-нибудь очень злого, который приказал бы убивать своих подданных только за то, что они пошли к его дворцу в надежде быть услышанными?

В двери появился Смерч.

— Можем спускаться, — сказал он. — Карета у подъезда.

Карета была очень похожа на ту, в которой Рэйндропс везли на котлован. Смерч помог пегаске забраться внутрь, запрыгнул сам и устроился на сиденье рядом. Ехали молча: жеребец ничего не говорил, а Рэйндропс даже не хотелось что-либо спрашивать. Ничего не мешало младшему комиссару солгать в ответ на любой вопрос. Может, они и сейчас едут вовсе не в больницу освобождать крылья. Может, это всего лишь ложь, сказанная, чтобы пегаску не пришлось тащить силой в какое-то страшное неизвестное место. Рэйндропс ничуть не удивилась бы такому повороту — трудно ожидать чего-то хорошего от Сталлионграда, если здесь, как сегодня выяснилось, не останавливаются даже перед массовыми убийствами пони прямо на улице.

Путь занял не так много времени и окончился у большого белого здания. Карета проигнорировала внушительный центральный вход с гигантским козырьком, который нависал над крыльцом и как будто собирался вот-вот раздавить входящих и выходящих. Она остановилась у неприметной узкой двери в другой части здания. У этой двери стояла пони в белом халате. Что ж, пока похоже на больницу. Но это ничего не значило: может, больница и есть страшное место, где орудуют злые врачи-каратели.

У встретившей их кобылы была длинная вьющаяся грива и не очень довольное круглое лицо. Увидев Рэйндропс и Смерча, она кивнула и проводила их внутрь здания, где витал дух казённого учреждения и сами стены, казалось, уже пропитались запахом лекарств.

Пегаске пришлось пробираться через какие-то тесные помещения, заваленные больничным имуществом, а затем, совершенно внезапно, перед ней открылся коридор — длинный, шумный, заполненный окровавленными жеребцами и кобылами.

Сюда, очевидно, доставляли раненых с шествия. Они обречённо сидели на кушетках и просто на полу вдоль стен, ожидая врачебного внимания. Кого-то из них уже перебинтовали, но большинство зажимало раны копытами или обрывками собственной одежды. Сердце Рэйндропс сжалось от увиденного, и она поспешила устремить взгляд вперёд, стараясь больше не смотреть по сторонам.

— Эй! — крикнула она ведшей их кудрявой кобыле. — Вы ведь медик? Помогите лучше здесь. Мы с товарищем Смерчем как-нибудь сами найдём дорогу.

Пони недовольно оглянулась и мотнула головой, продолжая идти вперёд.

— Сказать по правде, я здесь не очень ориентируюсь, — немного виновато сказал Смерч.

Раненые сидели с выражением покорности на лицах и даже не пытались привлечь внимание проходящего мимо медика. Их вид был жалок, и при всём желании не верилось, что совсем недавно эти же самые пони так храбро шли против броневиков и вооружённых солдат.

Таким глупым теперь казалось воодушевление, которое Рэйндропс испытывала в толпе. Как она могла поверить в успех этого безнадёжного похода? Даже моральная победа на мосту сейчас выглядела чем-то случайным и неважным. Если бы они и прорвались до самой Рубиновой Площади, что дальше? Внутренний Город надёжно защищён стеной, власти Горсовета в любом случае ничего не угрожало. Всё было зря. Все эти пони пострадали зря.

Наконец основная часть коридора оказалась позади, он расширился, образовав что-то вроде фойе. Кудрявая кобыла подошла к раздвижным дверям лифта и нажала кнопку. Лифт оказался вполне исправен, и все трое поднялись на один из верхних этажей, где раненых уже не было. Пожилая земнопони с тряпкой наводила в пустом коридоре чистоту и недовольно глянула на пыльную одежду и грязные копыта Рэйндропс.

Кудрявая кобыла привела Рэйндропс и Смерча в какое-то помещение, похожее на процедурный кабинет. Стены здесь были отделаны кафельной плиткой, стояли клеёнчатые кушетки, штативы для капельниц, белые шкафы со стеклянными дверцами. Сильнее, чем в коридоре, пахло лекарствами.

Кроме самой Рэйндропс пациентов тут не было. На одной из кушеток сидели двое медиков, и, увидев пегаску, они встали навстречу. Оба носили одинаковые белые халаты, один был уже в почтенном возрасте и имел козлиную бородку, второй — гораздо моложе и без бороды. Этот второй, впрочем, возможно, и не являлся медиком: Рэйндропс заметила, что его халат был лишь накинут, а под ним виднелось что-то вроде серого комбинезона.

— Раздевайтесь, — сказал козлобородый, с некоторой долей отвращения посмотрев на грязную робу, надетую на Рэйндропс.

— Нет! — выпалила пегаска, вызвав удивлённые взгляды всех присутствовавших. — Со мной всё в порядке, если не считать крыльев. Сначала лучше помогите раненым.

— Нам надо снять с вас скобы, — произнёс козлобородый. — Врачи уже ждут вас на осмотр.

— Вы с ума тут все посходили, что ли?! — разъярилась Рэйндропс. — Пусть врачи не ждут, а идут помогать раненым!

Медики обратили взгляды на Смерча.

— Хорошо, пусть все идут на первый этаж, — сказал младший комиссар и повернулся к безбородому: — Вы останетесь. Скобы надо снять как можно быстрее. Остальное и правда может подождать.

Кудрявая кобыла и бородатый жеребец ушли, двигаясь, как казалось Рэйндропс, слишком медленно. Хотелось придать им ускорение ударом задних копыт.

— Раздевайтесь, — сказал безбородый. — Сейчас снимем с вас эти штуки.

Пегаска послушно стянула с себя одежду землекопа и замерла, держа этот грязный комок в копытах.

— Да прямо на пол бросьте, — подсказал Смерч.

Безбородый жеребец вытянул из кармана какой-то инструмент, подошёл к Рэйндропс сбоку и стал что-то откручивать на скобе, удерживающей левое крыло. Наконец раздался щелчок, и освобождённое крыло бессильно повисло до самого пола, как перьевая тряпка. Рэйндропс почти ничего не почувствовала и в тревоге смотрела потерявшую силу конечность. Пегаска попыталась пошевелить ей, но из этого ничего не вышло. Жеребец тем временем невозмутимо перешёл к освобождению второго крыла. Избавившись от скобы, оно повисло точно так же, как и первое.

— Всё, можете тоже идти вниз, помогать коллегам, — сказал Смерч безбородому, но когда тот поспешил прочь из кабинета, окликнул его: — Стойте! Вы же не медик, верно?

— Ну, да… — промолвил не успевший улизнуть жеребец, стоя в дверях. — Я больничный техник. Потому меня и позвали снимать эти штуки.

— Тогда от вас внизу будет не слишком много толку, — задумчиво произнёс младший комиссар. — Оставайтесь пока с нами. Вы знаете, где тут душ? Товарищ Рэйндропс должна быть уже готова к тому моменту, когда врач сможет её принять.

— Хорошо. Идёмте, я покажу, где душевые, — сказал жеребец и вышел в коридор.

Рэйндропс поплелась за ним. Крылья пегаски волочились по ещё влажному после уборки полу грязными перьевыми тряпками, оставляя за собой шлейф тёмных частичек.

— Так дело не пойдёт, — сказал техник, остановившись. — Товарищ Метёлка только что всё вымыла, она нас с вами за такое с потрохами съест.

Он подошёл и поднял крыло с пола, пытаясь прижать его к телу пегаски. Но стоило ему отпустить, как оно опять повисло. Рэйндропс ничего не смогла с этим поделать. Она до боли закусила губу — даже такая простая вещь, как удерживать крылья сложенными, стала для неё недоступной. Как же она сможет летать? Потребовалось усилие, чтобы удержать себя в копытах и не разрыдаться прямо здесь. Не думать. Не думать о том, что, возможно, уже перестала быть пегасом…

Техник, потерпев поражение в борьбе с упорно опадающими перьевыми тряпками, не растерялся. Он вернулся в кабинет, подобрал брошенную робу и ловко подпоясал ею Рэйндропс, привязав крылья к телу. Пегаска закусила губу ещё сильнее — сначала оковы, теперь это связывание. Сталлионград её ненавидит…

— Вот так, — сказал жеребец. — Чтобы по полу не волочились.

Душевая находилась на этом же этаже. Смерч и техник указали Рэйндропс путь внутрь, а сами остались ждать в коридоре. Грязная роба полетела в мусорное ведро, и бессильные крылья опять развернулись во всю длину. Пегаска шагнула под струи душа, извергавшиеся из прикреплённой к стене металлической лейки.

Вода была тёплой! Пожалуй, впервые за всё пребывание в Сталлионграде Рэйндропс смогла попасть в душевую, где не отключили горячую воду. Блаженство растекалось по телу пони, пока она нежилась в тёплых струях. Корка земляной грязи котлована и пылевой грязи учгорблага покидала её, уносясь в канализацию тёмными потоками. Перья освобождались от забившейся в них мерзости. Никакие мысли о пережитом ужасе или тревоги о будущем крыльев не смогли омрачить этот момент чистого наслаждения. Здесь даже было мыло!

Рэйндропс истратила почти половину пахнущего земляникой куска, когда снаружи раздался негромкий стук.

— У вас там всё в порядке? — спросил голос Смерча, приглушённый шипением струй.

— Да, уже заканчиваю, — крикнула в ответ пегаска.

Она смыла с себя слой пены и нехотя вылезла из-под душа. Приоткрылась дверь, и техник передал ей стопку чистых вафельных полотенец.

В то помещение, где с крыльев Рэйндропс сняли скобы, пони больше не вернулись. Вместо этого пегаску усадили на кушетку в коридоре, напротив двери одного из врачебных кабинетов. Смерч отпустил больничного техника делать его работу и присел рядом. Оставалось только ждать, пока доктора освободятся от неотложных дел на первом этаже и смогут принять кобылку.

— Эти железки на меня больше не наденут? — спросила Рэйндропс.

— Пока нет, — ответил Смерч. — У вас по-прежнему нет разрешения на полёты, но пока вы лежите в больнице, у вас будет справка о некрылоспособности. Она даёт право не носить удерживающие скобы.

Рэйндропс вспомнился жербёнок-пегас с неразвитыми крыльями, которого она встретила в предпите. У него, наверное, тоже должна быть такая справка. Слово-то какое — некрылоспособность…

— А что будет потом, после больницы? — спросила кобылка.

— Ну, мы пока не знаем, что скажут врачи, но в любом случае вас госпитализируют, а выпишут явно не завтра, — ответил Смерч. — Ваше дело вернули к нам в отдел, я снова буду лично им заниматься. Возможно, что как раз к моменту вашей выписки всё и решится, тем или иным образом.

— Что значит «тем или иным образом»? — спросила Рэйндропс.

— Исход дела предсказать трудно, — произнёс младший комиссар, — почти невозможно. Нам нужно решить вопрос с местом нахождения вашей тёти и, наконец, разобраться с истинными причинами вашего приезда в Сталлионград.

— С какими истинными причинами? Я уже десятки раз говорила, почему я приехала.

— Я знаю, — вздохнул Смерч, натянув на лицо маску сочувствия. — И я бы с радостью положился на вашу честность и принял вашу версию, но начальство со мной в этом не согласится. Горбезопасность пойдёт на всё, только бы защитить наш город от любого нежелательного проникновения. Поэтому, если вы что-то скрываете, если письма Шифти Клаудс — только предлог для приезда, лучше скажите сразу.

— Мне нечего сказать, кроме того, что я уже говорила, — произнесла Рэйндропс.

— Что ж, — сказал Смерч, — в голову я вам залезть не могу, — он выделил интонацией слово «я», словно бы намекая, что кто-то другой сможет.

Они немного помолчали. Жеребец огляделся по сторонам и, убедившись, что коридор пуст, снова заговорил:

— Понимаю, что вы, скорее всего, ничего хорошего о нас не думаете. У вас есть на то причины. Вряд ли это послабление насчёт крыльев сможет загладить то, что вам пришлось пережить. Но знайте, мне жаль, что всё так вышло. Хотите верьте, хотите нет, но никто не хотел того, что сегодня случилось. Это трагедия и, конечно, наш большой провал по многим направлениям — начиная от снабжения населения всем необходимым и заканчивая работой Горбезопасности по раннему предупреждению подобных ситуаций.

Рэйндропс коротко глянула на Смерча и пожала плечами.

— Будет проведено самое тщательное расследование случившегося, — продолжил он. — Не сомневаюсь, что виновные в ошибках будут выявлены и наказаны, невзирая на должности. Пострадавшим будет оказана вся необходимая помощь.

— Вся необходимая помощь? — скептически переспросила Рэйндропс. — Вы уверены? Мы с вами видели пострадавших. К ним никто из врачей даже не подходил. И в это же самое время собирались осматривать меня, хотя я не ранена!

— Это моя вина, — вздохнул Смерч. — Мне хотелось помочь вам как можно скорее, и я настоял, чтобы вас приняли немедленно. Не подумал, что в такой момент медпесонала в больнице может не хватить. Вы были абсолютно правы, когда отправили всех помогать раненым. Прошу меня простить.

— Если вам так хотелось помочь мне, то почему только сегодня? Я бы не отказалась, чтобы мне сняли эти штуки, скажем, неделю назад. Может быть, тогда ещё не было поздно… — Рэйндропс посмотрела на бессильно висящее крыло и сжала зубы, чтобы и на этот раз удержать себя в копытах.

— Я ничего не мог сделать, — сказал Смерч. — По правилам вы должны были носить скобы. Только неспособные к полёту пегасы освобождаются от этого. А потом ваше дело и вовсе передали в другой отдел.

Тем временем Рэйндропс почувствовала, что крылья стали возвращать себе чувствительность и начали немного ныть.

— Что-то случилось? — обеспокоился младший комиссар, увидев, как изменилось лицо пегаски.

— Крылья заболели, — почти прошептала она.

— Сильно? — испугался жеребец.

— Нет, — помотала головой Рэйндропс. — Чуть-чуть.

— Не беспокойтесь раньше времени, — поспешно сказал Смерч. — Может быть, это и хорошо. Посмотрим, что скажут врачи.

Рэйндропс стала глубоко дышать, успокаивая себя. Может быть, это и правда хороший признак, почему нет? Интуитивно боль даже нравилась ей больше, чем онемение. Гораздо лучше чувствовать хоть что-то, чем медленно забывать о том, что ты пегас. Но что, если это всё-таки плохо? Ведь когда что-то болит — это, скорее всего, плохо. Боль — это сигнал мозгу, что что-то не в порядке, ведь так? Рэйндропс обхватила себя копытами, прижала крылья к туловищу, словно боялась, что они вот-вот отвалятся.

Послышался далёкий шум лифта, и в конце коридора показались два жеребца в белых халатах. Они приближались медленно, тяжёлым шагом, и наконец подошли к той самой двери, напротив которой стояла кушетка.

— Здравствуйте, товарищи, — сказал Смерч, поднимаясь им навстречу. — Я младший комиссар Горбезопасности Смерч, а это, — он указал на пегаску, — товарищ Саншауэр Рэйндропс. Та пони, о которой я говорил по телефону.

— Я доктор Карантин, — произнёс один из жеребцов. — Здравствуйте.

— А я доктор Просвет, — сказал второй.

Первый был крупным и коренастым пони кроваво-красной масти, второй имел более изящное телосложение и синюю шёрстку. Оба выглядели усталыми и потрёпанными в своих грязных и помятых халатах. Лица были угрюмы, на них не было ни следа тех профессиональных улыбок, которых требуют от персонала в эквестрийских клиниках.

Карантин глянул на свой рукав, где сидело красно-бурое пятно, и выудил из кармана ключ от кабинета.

— Нам с коллегой надо хотя бы переодеться, — сказал он. — Подождите ещё минуточку, и мы вас позовём.

Оба врача скрылись в кабинете, захлопнув за собой дверь.

Ещё совсем немного ожидания, — успокаивала себя Рэйндропс, — и всё выяснится. Доктора помогут ей, пусть это и сталлионградцы, но они ведь тоже давали врачебную клятву… наверное. Кобылка и сама не заметила, как стала раскачиваться взад и вперёд, кушетка под ней протестующе заскрипела.

— Успокойтесь, — сказал Смерч и положил ей копыто на плечо.

Рэйндропс прекратила качаться и снова попыталась глубоко и медленно дышать, но липкий холод в груди уходить не желал.

Вдруг щёлкнул замок, заставив её вздрогнуть. Из-за приоткрывшейся двери выглянула голова доктора Просвета.

— Можете заходить.

Стены кабинета были до половины выкрашены зелёной краской, точно так же, как и в коридоре. А вот коридорный линолеум кончился, и копыта Рэйндропс зацокали по холодному кафельному полу. В центре помещения находился заваленный бумагами стол, за которым сидел доктор Карантин. Рядом, видимо, чтобы всё было под копытом, стояли шкафчики и стеллажи с толстыми книгами и папками для бумаг. Для пациентов предназначалась жёсткая даже на вид клеёнчатая кушетка, но Просвет её проигнорировал, мягко подталкивая Рэйндропс поближе к столу.

— Как самочувствие? — официальным тоном осведомился Карантин.

— Когда мне сняли скобы… — волнуясь, заговорила пегаска. — В общем, сначала я почти ничего не чувствовала, а теперь, спустя какое-то время, крылья стали немного болеть… Но не очень сильно.

Врач поднялся из-за стола и встал рядом с Просветом, разглядывая Рэйндропс.

— Взмахнуть ими сможете? — спросил он.

— Боюсь, что нет… — ответила кобылка, но всё же попыталась. Она сжала от усилия зубы, однако крылья лишь отозвались слабой вспышкой боли и едва шевельнулись.

Врачи внимательно проследили за теми жалкими движениями, что получились у Рэйндропс вместо взмахов. Затем Карантин подошёл вплотную и стал тщательно ощупывать ещё не совсем высохшие после долгого душа крылья. Некоторое время он сосредоточенно пыхтел, проверяя каждый мускул и косточку и иногда спрашивая: «Так больно? А так?»

Закончив с осмотром, жеребец отошёл, и его место занял второй доктор, Просвет. Белая шапочка, покрывавшая его голову, вдруг осветилась магическим светом, приподнялась и съехала на затылок, открыв рог. Жеребец наклонился к крылу, снова зажёг магию и стал прощупывать ею пострадавшую от оков плоть пегаски. Рэйндропс ожидала ощутить обычное в таких случаях покалывание, но почти ничего не чувствовала, как будто он прикасался к какой-то перекинутой через спину одежде, а не к части тела. Когда единорог закончил с обоими крыльями, Рэйндропс объявили, что осмотр окончен.

Доктора переглянулись, и кобылка сжалась, ожидая, что сейчас прозвучит какой-нибудь ужасный медицинский приговор, но доктор Просвет поспешил успокоить:

— Ничего критичного я вроде бы не увидел. Думаю, подвижность ваших средних конечностей скоро восстановится. Мы с коллегой ещё обсудим назначения для вас, но лично я уже сейчас могу предложить массаж и посильную гимнастику.

— А как же боль? — спросила Рэйндропс.

— Ну… это в вашей ситуации нормально, — сказал Карантин менее уверенно, чем хотелось бы пегаске. — Чего-то подобного следовало ожидать. Что ж, на сегодня мы с вами закончили. Отдыхайте, а с завтрашнего дня начнём лечение. Сестра Марля вас проводит в пала… — он вдруг замолчал на полуслове и растеряно огляделся. — А, я сегодня без медсестры.

— Я провожу вас до палаты, — сказал доктор Просвет.

Палата оказалась небольшой, всего с одной кроватью, рядом с которой разместилась тумбочка. Из-за малого количества мебели тесным помещение на выглядело. Стены блестели свежей краской — зелёной, как в коридоре и, похоже, везде в этой больнице.

Посмотрев на единственное окно, Рэйндропс вздрогнула. Решётка! Простая, вполне себе тюремного вида, с толстыми вертикальными прутьями. Видимо, хоть пегаска теперь и была «некрылоспособна», сталлионградцы решили подстраховаться, освобождая её от оков.

Рэйндропс быстро оглянулась на закрывшуюся за доктором Просветом дверь. Что, если её заперли? Это не палата, это камера! Внутри всё сжалось. Пегаска резко схватилась зубами за ручку и дёрнула дверь на себя. Та покорно отворилась. Рэйндропс облегчённо выдохнула. Всё-таки палата, пусть и с решёткой на окне.

Кобылка прикрыла дверь и легла на кровать. Не совсем доверяя глазам, она рассматривала освобождённые от оков крылья, как будто видела их в первый раз. Трудно было поверить, что эти ужасные железки всё-таки сняли. Рэйндропс даже боялась проснуться, со стоном разочарования обнаружив, что освобождение лишь пригрезилось. Но она не просыпалась. Всё вокруг — зелёные стены с блестящими потёками краски, кровать со слегка прогибающейся под весом пегаски сеткой, красновато-жёлтая деревянная лакированная тумбочка, сизо-серая решётка на окне… Всё вокруг выглядело предельно реальным.

Рэйндропс лежала на кровати, как, наверное, и полается пациентке больницы. Лежать на настоящей кровати с настоящим матрасом и чистым постельным бельём было приятно, гораздо лучше, чем на голом полу тюремной камеры или на пыльной подстилке в обиталище землекопов. В прошлой жизни, в Эквестрии, кобылка, как и многие пегасы, любила иногда вздремнуть днём, но в Сталлионграде эта привычка пропала. Вот и теперь пони лежала без сна.

Рэйндропс была одна со своими мыслями, и вскоре в её разум полностью занял главный вопрос: что же происходит?

Почему Сталлионград вдруг так подобрел к ней? Почему на самом деле с неё сняли эти железки? И даже не только сняли, но и собираются лечить крылья! Это почему-то показалось Рэйндропс самым удивительным. Даже если бы ей внезапно объявили, что отпускают её в Эквестрию, пегаска и то, наверное, удивилась бы меньше.

Так всё-таки, что сегодня изменилось? Ведь до этого дня город совершенно не жалел Рэйндропс. Точнее, до того момента, как она оказалась в той странной квартире-канцелярии. Буквально сегодня пегаску чуть не убили, всего каких-то три дня назад её кинули в камеру с голыми стенами, а затем отправили на тяжёлые земляные работы, лишив более-менее сносного существования в учгорблаге. И ни кому даже в голову не приходило интересоваться состоянием её крыльев. Так что же случилось теперь?

В искреннее раскаяние тех, кто всё это устроил, Рэйндропс не верила ни секунды. Скорее всего, им сейчас просто почему-то выгодно сменить гнев на милость. Возможно, в этот раз они поняли, что перегнули палку, перешли черту, сотворили нечто ужасное? Может, до них дошло, что по их вине чуть не погибла гражданка Эквестрии, и Гегемон испугался гнева принцесс? Это бы объяснило и лечение в больнице: если пегаска вернётся из Сталлионграда живая, но обескрыленная, с «ограниченными возможностями здоровья», как это сейчас принято называть, то принцессы тоже наверняка не обрадуются.

Да, сейчас к Рэйндропс, очевидно, стали относиться лучше, но не стоит забывать обо всём, что было. Радость от освобождения крыльев не должна заслонить всё остальное. Сталлионград по-прежнему ужасен. И скобы наверняка сняли не просто так, а с какой-то целью. Возможно, у пегаски что-то потребуют взамен.

Лежать и думать Рэйндропс уже стало надоедать. Что толку строить в уме какие-то схемы, если у неё попросту недостаточно информации. Всё, чего она сможет добиться таким образом, — это головная боль. Пегаске захотелось пройтись, прогуляться по больнице и посмотреть, что здесь и как, раз уж её не заперли. Она сползла с кровати и направилась к выходу из палаты.

Рэйндропс смогла приподнять крылья на пару сантиметров, чтобы они не так сильно волочились, но долго в таком положении держать их, конечно, не получится. Она вздохнула — придётся немного подмести пол, связывать себя сама она ни за что не будет. Пегаска вышла за дверь как есть.

В коридоре на кушетке сидели два жеребца в белых халатах, накинутых поверх обычной одежды. Они выглядели так, будто ждали врача или свидания с больным, но когда Рэйндропс пошла по коридору, один из них как бы невзначай поднялся и прогулочным шагом отправился следом. Пегаска добралась до фойе этажа, подошла к лифтам и выходу на лестницу, и там обнаружилось ещё двое «ожидающих» в таких же накинутых халатах. Рэйндропс поняла, что хоть её и не заперли, далеко ей всё равно не уйти. Открытие не очень её расстроило: чего-то подобного стоило ожидать, к тому же она и так с самого первого дня в Сталлионграде чувствовала себя «под присмотром».

Совершив эту короткую прогулку, пони вдруг почувствовала голод и вспомнила, что ничего не ела с самого утра, когда завтракала вместе с землекопами. Сердце ей сдавила мысль о том, что многих из сидевших с ней за столом, наверное, уже нет в живых. Рэйндропс поспешила отогнать от себя подобные размышления, сконцентрировавшись на более насущных вещах. Она увидела в фойе этажа стойку, за которой скучала пони в белом халате, — видимо, дежурная медсестра, — и пошла туда.

— Вы что-то хотели? — не очень дружелюбно сказала кобыла, заметив приближение пациентки.

— Да, знаете, я немного проголодалась, — проговорила Рэйндропс. — У вас же тут где-то должен быть буфет?.. Ой, то есть, я хотела сказать, предпит.

Она улыбнулась самыми уголками рта, порадовавшись, что к ней стали возвращаться эквестрийские слова.

— Вы ведь Саншауэр Рэйндропс? — спросила медсестра, коротко скользнув взглядом по свисающему до пола крылу.

— Да, — подтвердила пегаска.

— Возвращайтесь в палату, через десять минут вам принесут ужин, — сказала кобыла, посмотрев на часы на стене.

— Прямо в палату? — удивилась Рэйндропс. — Но в этом нет необходимости. Я же могу ходить, не обязательно тащить еду мне прямо в постель. Или у вас здесь нет предпита?

— Предпит есть, — немного резко ответила пони, уже начиная терять терпение. — Но вас положено кормить в палате. Возвращайтесь туда и ждите.

Рэйндропс вернулась к себе, и через какое-то время прикатили на специальной тележке ужин. Это, к удивлению пегаски, было не повсеместно распространённое в Сталлионграде тушёное сено, а каша из крупы неясного происхождения. Но лучше бы принесли сено, потому что этот шедевр казённой кулинарии оказался ещё хуже. Кушанье каким-то образом сочетало в себе влажность похожей на клейстер массы и сухость отвратительных бесформенных комков. В лучшие дни Рэйндропс бы и не посмотрела в сторону подобного блюда, но сегодня она с самого утра ничего не ела. Пони зачерпнула сероватое нечто погнутой алюминиевой ложкой и, обречённо зажмурив глаза, быстро сунула себе в рот. Торопливо, чтобы не дать себе выплюнуть, проглотила.

Когда поднос с этим наказанием за грехи унесли, в палату к Рэйндропс зашёл младший комиссар Смерч.

— Ну, как устроились? — спросил он.

— Нормально, — ответила Рэйндропс. — Ужин только был не очень.

Младший комиссар прошёлся по устилающему пол линолеуму, оглядел помещение.

— Зато палата вполне приличная, — сказал он и как бы невзначай спросил: — Значит, вы исследовали этот этаж больницы?

— Да, прогулялась немного, — не стала отрицать пегаска. — А что?

— Да нет, ничего. Просто хотел сказать, чтобы сразу расставить все точки. Вы в данный момент находитесь на свободе, но, как пациентка, обязаны соблюдать больничный распорядок. Пока вы его соблюдаете, всё в порядке.

— Но за мной ведь присматривают ваши пони? — прямо спросила Рэйндропс.

— Разумеется, — спокойно ответил Смерч. — Это для вашей же безопасности.

— Вы думаете, мне что-то угрожает? — скептически спросила пегаска.

— Там, где вы появляетесь, всегда что-то происходит, — развёл копытами жеребец. — Некоторые мои коллеги серьёзно полагают, что есть некие силы, которые хотят использовать вас против нашего города.

— Некие силы?

— Ваше пребывание в Сталлионграде, конечно, трудно назвать полностью благополучным. Случались определённые недоразумения, но мы, поверьте, не желаем вам зла. Не стоит думать, что мы как-то настроены против вас лично. Однако мы не можем допустить, чтобы ваш приезд каким-то образом нанёс вред нашему городу. Поэтому и предпринимаются некоторые меры безопасности. Кроме того, мы рассчитываем и на ваше сотрудничество.

— И что же я должна делать?

— Честно и полно отвечать на наши вопросы, выполнять все указания наших сотрудников и врачей. Больше ничего. Пока же я даю вам указание отдыхать. Завтра уже начнутся процедуры. Выздоравливайте. Товарищ Карантин хороший врач, он живо поставит вас на крыло.

— Вы действительно так думаете? — с сомнением произнесла Рэйндропс. — Мне показалось, что он сам как-то не очень уверен, что сможет меня вылечить.

— Он терапевт, — сказал Смерч, приклеив к лицу виноватую улыбку. — Мне, к сожалению, не удалось достать вам специалиста-пегасолога. Для Сталлионграда это слишком редкий профиль.

---

Видимо, грехи Рэйндропс были довольно тяжкими, потому что на завтрак подали то же наказание, что вчера на ужин. Каша была, видимо, не просто такой же, а именно той же самой, оставшейся со вчерашнего дня. Бесформенные комки ещё больше высохли и потрескались. Пегаска ковырнула сероватую массу ложкой и застонала, уже предвкушая мучения, которые её ожидают, когда она будет проталкивать это через горло. Оставалось лишь надеяться, что на обед будет нечто другое. Пусть даже столь же противное, но хотя бы другое.

Эта ночь прошла на удивление спокойно. Рэйндропс спала крепко, можно сказать — как убитая, но после пережитого такие сравнения пегаске больше не нравились. Никакие кошмары или хотя бы просто тревожные сны её не побеспокоили. Не приснилась ни камера в сумрачном подвале Горбезопасности, ни расстрел пони прямо на улице. По крайней мере, на утро кобылка ничего подобного припомнить не могла.

Спустя какое-то время после завтрака Рэйндропс повели на процедуры. Весь путь по коридору за пегаской следовали «присматривающие» за ней жеребцы. Они не переставали делать вид, что лишь случайно шатаются по больничному этажу, и выглядели при этом довольно нелепо. В конце пути оказался массажный кабинет, где Рэйндропс уложили на стол.

Массажист имел пышные усы и с виду казался достаточно опытным, но движения его поначалу были какими-то неловкими. Кобылка то и дело вскрикивала и лишь молилась Селестии, чтобы этот жеребец не оторвал ей крылья окончательно. Массажист до этого, наверное, не имел дела с пегасами и постигал новую для себя науку прямо на ходу. К концу сеанса он уже, видимо, приноровился, и Рэйндропс почувствовала, как вместо боли по крыльям разливается приятное тепло.

После обеда, состоявшего, к счастью, не из каши, а из жиденького, но вполне съедобного травяного супа, в палату к Рэйндропс пожаловал посетитель. Это был сизого цвета жеребец в штатском, ранее ей не знакомый.

— Старший комиссар Горизонт, Горбезопасность, — представился он, развернув перед носом пегаски бордовую книжицу.

Жеребец прошёлся по палате, придирчиво посмотрел на оконную решётку, будто оценивая возможность побега, а после без приглашения подсел к пегаске на кровать.

— Старший комиссар? — спросила Рэйндропс. — Вы начальник младшего комиссара Смерча?

— Нет, — ответил Горизонт. — Мы с ним никак не связаны. Я расследую дело о вчерашних беспорядках на улицах города, и хочу с вами побеседовать.

Он открыл чёрную папку и зашелестел бумагами.

— Хорошо, — пожала плечами Рэйндропс.

— Итак, — начал жеребец. — Вы поступили на работу землекопом за два дня до беспорядков…

Всю их беседу Горизонт упорно называл шествие беспорядками. Даже когда Рэйндропс рассказала ему, что никаких беспорядков не было, а пони просто шли по улицам к центру города, он всё равно продолжал гнуть свою линию.

Сначала были вопросы о днях, предшествующих выступлению рабочих. Старший комиссар интересовался всем: настроениями землекопов; гудками завода; тем, как пони узнали и восприняли новость о переводе на другой объект и так далее.

Рэйндропс отвечала, особо не опасаясь. У Горбезопасности наверняка везде были свои глаза и уши, и вряд ли пегаска могла выболтать им что-то такое, чего они не знали сами. Но при этом пони всё равно старалась проявлять внимание и осторожность: будет плохо, если её слова всё-таки каким-то образом кому-то повредят. Поэтому Рэйндропс следила за своими ответами и стремилась быть как можно менее многословной. Она помнила по опыту предыдущих допросов, как подобные Горизонту субъекты могут прицепиться к любой случайной оговорке.

Но сидевший перед ней жеребец, казалось, не выказывал никакого коварства. Он с самым честным видом делал какие-то пометки в блокноте, иногда выплёвывая искусанный карандаш ради очередного вопроса. Может быть, он усыпляет бдительность кобылки перед каким-то решающим броском? Или ведёт настолько тонкую игру, что её малейшие признаки просто ускользают от внимания Рэйндропс, а в конце разговора он победно скажет: «Вот я вас и подловил! Вы сами во всём признались и теперь арестованы!» Возможно, это начало паранойи, но от Сталлионграда можно было ожидать чего угодно. И то, что этот странный город теперь вроде бы подобрел к пегаске, делало всё лишь ещё подозрительнее.

Хоть в вопросах и могли присутствовать какие-то тайные ловушки, совсем отказываться отвечать тоже было бы неразумно. Судьба Рэйндропс по-прежнему была в их копытах. Младший комиссар Смерч явно дал понять, что она должна сотрудничать, так что пегаска решила если не быть, то казаться смирной и покладистой. Снова обнаружить себя в оковах или в подвале Горбезопасности ей совсем не хотелось.

— Вы знали жеребца по имени Длинный? — спросил Горизонт.

— У меня было слишком мало времени, чтобы познакомиться со всеми на котловане, — осторожно ответила Рэйндропс. Не хотелось подставлять жеребца, который вывел её из-под пуль.

— Вы его должны были запомнить, — произнёс старший комиссар. — У него заметная внешность: высокий рост, лысина. И, как нам известно, после беспорядков вы какое-то время были вместе.

— Да, но я не могу сказать, что его знала. Как я уже сказала, у меня было слишком мало времени, что бы близко узнать кого-то.

— Вы слышали, что говорил Длинный перед началом беспорядков? Призывал ли он к чему-то?

— Нет, такого я не помню, — поспешно ответила Рэйндропс.

Старший комиссар глубокомысленно кивнул. Он выдержал небольшую паузу, но как-то давить на пегаску и добиваться другого ответа не стал, а просто перешёл к следующему вопросу.

Далее разговор шёл гладко, пока они не добрались до эпизода на мосту.

— На мосту стояли три бронированные повозки с солдатами на них, — рассказывала Рэйндропс. — Там был один жеребец. Видимо, командир. А вокруг него бегал какой-то пони не в военной форме, а в обычной одежде. Он кричал, чтобы военные остановили нас, но командир не послушал. Тогда тот пони стал кричать, что это приказ Внутреннего Города…

— Постойте, — прервал её Горизонт, — вы утверждаете, что на мосту стояли солдаты Горобороны и они получили приказ из Внутреннего Города?

— Ну, получается, что так, — ответила пегаска.

— Этого не может быть, — категорично сказал старший комиссар. — Гороборона получает приказы от Генерального Штаба, а не напрямую от Внутреннего Города. Это во-первых. А во-вторых, у нас есть точная официальная версия событий.

Он достал из чёрной папки сложенную газету и развернул её.

— В соответствии с принципами Открытости и Обновления, происшествие было освещено в нашей прессе. Это газета «Истина», печатный орган Центрального Комитета Союза Трудящихся и Президиума Горсовета.

Горизонт пролистал газету почти до последней страницы и нашёл там небольшую заметку.

— От Комитета охраны общественного порядка Сталлионграда, — начал зачитывать он. — Вчера в Старогородском районе на улице Свободы имели место незначительные беспорядки, организованные хулиганствующими элементами из числа несознательных граждан. Дружинники, члены Земной Сотни, участники Общественной Самообороны и другие патриоты нашего города по призыву председателя Старогородского районного совета тов. Бобика и председателя районного комитета Союза Трудящихся тов. Горбунка осуществили защиту общественного порядка путём перекрытия улицы с целью недопущения хулиганствующих элементов далее в центр Внешнего Города. Подоспевшие на место сотрудники Горзащиты взяли ситуацию под контроль и произвели задержание зачинщиков беспорядков. Начато расследование происшедшего. В районе работает специальная комиссия.

Жеребец отложил газету и посмотрел на Рэйндропс.

— Как видите, — сказал он, — всё было не так, как вы рассказываете. Про описанный вами инцидент на мосту здесь ничего не говорится, но можно ясно понять, что никакие войска Горобороны во вчерашних событиях участия не принимали. Их там не было.

Рэйндропс посмотрела в ответ, широко раскрыв глаза. Она уже привыкла, что в Сталлионграде несколько вольно обращаются с фактами, но это определённо был новый уровень. Они решили сделать вид, что ничего не было! Они захотели скрыть правду и остаться белыми и пушистыми! Не было, значит, никакого массового убийства, просто какие-то незначительные беспорядки, устроенные хулиганами. От такой наглой лжи в груди Рэйндропс стал подниматься гнев, но она старалась держать себя в копытах.

— Мы с вами сейчас просто беседуем, — продолжал между тем Горизонт. — Это ещё не допрос. Но я вас предупреждаю, что если вы повторите то, что сейчас сказали, под присягой… Существует уголовная ответственность за дачу ложных показаний. Ну и ответственность за клевету на народный строй тоже никто не отменял, хоть тут и произошло некоторое смягчение из-за политики Открытости. Имейте это в виду. Вы, как важный свидетель, вполне можете быть вызваны на официальный допрос под протокол. И если вы там будете говорить о каких-то мифических броневиках, то добром это для вас не кончится. Если же вы будете придерживаться в своих показаниях истины, — он тряхнул газетой с соответствующим названием, — то всё у вас пройдёт как по маслу.

Горизонт убрал «Истину» в папку и посмотрел на Рэйндропс.

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал он.

— Что продолжать? — вскинула на него взгляд пегаска. — Вы же только что сказали, что я всё неправильно рассказываю.

— Мы просто беседуем. Расскажите мне пока что свою версию событий. Моё предупреждение касалось только официальной дачи показаний.

Рэйндропс послушно продолжила, но когда она дошла до момента, где вооруженные солдаты перекрыли улицу, Горизонт вновь её остановил.

— Постойте, тут надо уточнить, — сказал он. — Уверены ли вы, что это были именно солдаты Горобороны? Если вы не можете это подтвердить со стопроцентной точностью, то лучше сказать, что это были пони, одетые в форму солдат Горобороны. Или даже, учитывая вашу слабую осведомлённость о наших вооружённых силах, пони, одетые в форму, похожую на форму солдат Горобороны.

— Хорошо, как вам будет угодно, — вздохнула Рэйндропс. — Улицу перекрыли пони, одетые в форму, похожую на форму этой вашей Горобороны.

— Видите ли, у нас в городе с большим уважением относятся к нашим военнослужащим, — сказал Горизонт. — Поэтому, если вы будете говорить то, что сейчас рассказали мне, вам просто не поверят. Разве может быть, чтобы Гороборона стреляла по мирным горожанам, а не по врагу? Это всё равно, как если бы они расстреляли сами себя!

Рэйндропс и старший комиссар глядели друг на друга. Лицо жеребца выражало лёгкую, чуть тревожную задумчивость.

— Вы иногородняя пони, — произнёс он, когда Рэйндропс моргнула первой и отвела взгляд. — Вы могли всё неправильно понять, неправильно истолковать. Если что-то из вашего рассказа и случилось в реальности, это было совсем не то, о чём вы подумали. Очевидно, это была провокация антисталлионградских сил, которые поразили таким образом сразу две мишени: убили наших граждан и подставили солдат Горобороны. То есть вы понимаете, как далеко всё зашло? Наши враги, контрреволюционеры, не просто у наших ворот, как было когда-то, в Великую Гражданскую, а уже открыто и не стесняясь действуют прямо среди нас, почти в самом центре, неподалёку от стен Внутреннего Города! В газете об этом, понятное дело, сообщать нельзя, чтобы не сеять ненужную панику. Но мы-то с вами всё понимаем.

---

Крылья быстро восстанавливались, и уже через пару дней Рэйндропс свободно могла ими двигать. Чувствительность восстановилась, а боли беспокоить перестали. В воздухе пегаска, конечно, держаться ещё совершенно не могла, но прогресс был крайне обнадёживающим. Пони даже стала бояться выздороветь слишком быстро, ведь её справка о некрылоспособности действовала только до момента выписки из больницы, а после её должны были, по идее, заковать в скобы снова.

Рэйндропс беспокоилась не только из-за туманного будущего после выздоровления, она со страхом ждала обещанного старшим комиссаром Горизонтом допроса под протокол. Что делать, если от неё потребуют подтвердить лживую официальную версию событий? Согласиться с историей про «беспорядки» и «хулиганов»? Это выглядело бы как предательство всех пони, кто был на шествии, кто был там ранен или убит. Как предательство себя самой — Рэйндропс слишком хорошо помнила, как её тело было слишком большим, слишком заметным для стрелков. Как можно сказать, что всего этого не было?

С другой стороны — жизнь Рэйндропс только, казалось, стала налаживаться. С крыльев сняли скобы, да и в больнице жилось вполне нормально, если не считать скуки и отвратительной еды. Сталлионград сделал шаг навстречу и теперь ждал в ответ сотрудничества. Разумно ли будет всё портить и страдать ради правды? Это не вернёт жизнь погибшим и здоровье пострадавшим. Оценит ли кто-то такую жертву? Или пегаска просто закопает сама себя без всякой пользы?

Рэйндропс не знала, как ей поступить, и каждый раз вздрагивала, когда открывалась дверь палаты. А потом с облегчением выдыхала, понимая, что это всего лишь кто-то из персонала больницы. После того первого визита Горизонт её более не беспокоил, Смерч тоже куда-то пропал, другие пони из Горбезопасности не появлялись. Рэйндропс оставалось лишь гадать, является ли подобное отсутствие интереса к её персоне хорошим знаком или плохим.

Спокойное время в больнице растянулось почти на неделю и закончилось внезапно. Однажды утром Рэйндропс проснулась у себя в палате от толчка в бок. Разлепив глаза, она рассчитывала увидеть пожилую буфетчицу, привёзшую тележку с завтраком. Пегаска даже успела скорчить рожицу, предвкушая отвратительное ощущение от каши на языке, но получить даже такую еду ей в то роковое утро было не суждено. Вместо буфетчицы перед Рэйндропс стояла целая делегация из пони в белых халатах и в штатском. Пару медиков Рэйндропс уже видела среди персонала больницы, но все остальные оказались незнакомцами. Ни Смерча, ни Горизонта не было.

— Здравствуйте, больная, — сказал жеребец в белом халате. — Просыпайтесь, пора на процедуры.

— Уже? — удивилась Рэйндропс. — Я ещё не завтракала.

— Ничего, один раз можно и потерпеть, — безапелляционно сказал жеребец.

— А почему такая толпа? — спросила пегаска, оглядывая вошедших в палату, но никто не ответил.

Дверь открылась, и раздалось повизгивание несмазанных колёсиков. Рэйндропс подумала, что это всё же привезли завтрак, но в палату закатили пустую каталку для перевозки больных.

— Сюда, пожалуйста, — сказал санитар, похлопывая копытом по её вышарканному коричневому матрасу.

— Но я могу дойти сама, — возразила Рэйндропс.

— Не стоит себя утруждать, — был ответ.

Крепкие телосложением медики вдруг подошли к пегаске и легко, словно пушинку, переложили её с кровати на каталку, не дожидаясь, пока она ляжет туда добровольно.

— Эй, что вы делаете?! — крикнула Рэйндропс.

Она попыталась вырваться, но освободилась от нежелательных объятий только на каталке, когда силачи в белых халатах уже сами отпустили её. Тогда пони попыталась встать, но и тут её удержали.

— Будете дёргаться, — зловещим тоном сказал санитар, — тут ремни есть. Затянем потуже, если хотите.

— Эй, что происходит?! — крикнула Рэйндропс, пока её с удивительной быстротой везли по коридору. — Что за процедуры?!

Кобылку повезли не к кабинетам, где обычно ей делали массаж и уколы, а в фойе этажа, к грузовому лифту. Пони безмолвно бежали рядом, окружив каталку, как телохранители карету знаменитости. Лифт не смог вместить всех, поэтому часть сопровождающих отправилась по лестнице. Двери закрылись, кабина поднялась, судя по ощущениям, на один этаж выше.

Там был такой же коридор, с такими же бело-зелёными стенами, с такими же дверями палат и кабинетов. Но, как вскоре поняла Рэйндропс, существовало и одно отличие: этот коридор не шёл по всей длине здания, а упирался в перегородку. Далее можно было пройти, миновав массивную железную дверь с маленьким зарешёченным окошком.

«Что там?! — пронеслось в голове пегаски. — Тюрьма прямо в больнице?!»

Именно туда Рэйндропс и везли.

У перегородки движение приостановилось. Один из санитаров постучал, и из окошка выглянуло лицо кобылы. Лязгнул замок, дверь медленно отворилась. Кобылку повезли дальше.

— Эй! Куда вы меня везёте?! — крикнула Рэйндропс в свои последние секунды на свободе.

Санитар сильнее придавил её к каталке и зажал копытом рот. В этот момент откуда-то послышался громкий визг, и пегаска пожалела, что ей зажимают рот, а не уши.

За дверью коридор продолжился и как будто остался прежним: те же крашеные стены и продолговатые белые лампы под потолком.

Снова раздался визг, став ещё громче. Источник этого непонячьего вопля приближался.

«Селестия милосердная! — подумала Рэйндропс, холодея. — Меня что, везут в какую-то пыточную камеру?!»

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Я сделаю всё, что хотите!

Один пони в штатском странно ухмыльнулся.

— Уже ничего не надо, — выплюнул он из себя со смешком. — Лежите спокойно.

Визг раздался совсем рядом, почти разорвав барабанные перепонки. Кричал тощий жеребец, он лежал на полу, пока два дюжих санитара выкручивали ему передние ноги. Жеребец был одет в нечто белое с очень длинными рукавами, и санитары как раз использовали эти рукава, чтобы покрепче зафиксировать его передние копыта.

— Добро пожаловать в психиатрическое отделение, — сказал пони в штатском и снова ухмыльнулся.

Каталку с Рэйндропс быстро втолкнули в какой-то кабинет, и санитары легко переложили кобылку на какую-то конструкцию, похожую на кресло стоматолога. На передних и задних копытах мгновенно что-то защёлкнулось, и пегаска почти не могла пошевелиться. Если только… Точно, крылья! Они были ещё слабы, и мучители о них забыли. Или, возможно, это кресло просто было предназначено для земных пони и не имело приспособления для удерживания крыльев. Как бы то ни было, Рэйндропс стала бить ими что есть силы. Санитары пришли в некоторое замешательство, получая нежданные перьевые пощёчины, и не знали, как подступиться к пегаске.

Но вдруг что-то произошло. Тело Рэйндропс задрожало и выгнулось, его пронзила сильная боль. Крылья бессильно повисли, пока кобылка судорожно хватала ртом воздух.

— Готово! — крикнул санитар, откладывая в сторону какой-то прибор. — Вяжите быстрей!

Беспомощные крылья стянули ремнём, после чего в поле зрения Рэйндропс появился чёрный единорог в белом халате. Рог у этого субъекта был внушительных размеров, такой при всём желании нельзя было бы спрятать под медицинской шапочкой, как это делал доктор Просвет.

— Пациентка готова, — сказал единорогу низкий голос жеребца.

— Хорошо, доктор Рефлекс, — ответил чёрный. — Но я ещё секундочку подожду, пока она немного отдышится.

Подождав, пока дыхание Рэйндропс немного выровняется, жеребец приблизил рог к голове кобылки. Та резко дернулась вперёд, пытаясь ударить его лбом.

— А вот этого не надо, пожалуйста, — мягко произнёс единорог, телекинезом укладывая голову пегаски обратно. Санитары тут же зафиксировали её ремешком, и жеребец продолжил творить свою магию.

Рэйндропс почувствовала покалывание во лбу, и вдруг всё вокруг неё пропало…

Она бегала по дому родителей и даже близко не доставала макушкой до крышки обеденного стола, поэтому могла легко пробегать под ним, не пригибаясь. Так продолжалось, пока отец не поймал её и не закружил в объятиях. Но Рэйндропс не задержалась в раннем детстве и пошла в школу, которую тут же и закончила.

Пони испугалась, она подумала, что умирает, раз жизнь вот так проносится перед её глазами. Очевидно, единорог убил её своей магией. И тут, подумав о нём, она ощутила его присутствие. Пегаска не видела чёрного жеребца, но чувствовала, что он стоит рядом и вместе с ней смотрит на картины её жизни.

Так вот почему её больше не допрашивали! Всё ясно! Зачем нужен какой-то там допрос, когда вы можете просто заглянуть пони в голову?

Видимо, детство Рэйндропс их не особо интересовало, поэтому оно и пронеслось так быстро. Теперь же некоторые моменты замедлялись для более подробного рассмотрения. Вот Рэйндропс заканчивает школу, устраивается в погодный патруль, глазеет вместе с другими пони на принцессу Селестию во время её визитов в Понивилль. О, всё, что было связано с принцессой, приковывало внимание единорога, и поток образов шёл очень медленно, в то время как многие другие моменты проносились подобно скорому поезду. Замедлялись любые случайные встречи с Твайлайт Спаркл и королевской стражей, внимательно была изучена попытка Рэйндропс стать Вондерболтом.

О, и тот случай после отчисления из Академии Вондерболтов тоже был детально рассмотрен. Тогда Рэйндропс глушила печаль солью, коротая свою последнюю ночь на базе. Кобылка слишком расслабилась, и один пегас из отряда нашёл к ней подход…

«Извращенец», — мысленно охарактеризовала Рэйндропс единорога, путешествовавшего по её воспоминаниям.

С другой стороны — пусть смотрят! Пусть они видят всё! Может, хоть так в их тупые подозрительные головы удастся вбить, что она лишь обычная пони, не шпионка и не агент Селестии. Они не верят её словам? Что ж, пусть увидят своими глазами… Или своим рогом! Рэйндропс даже сама была готова открыть своё сознание пошире.

Наконец, настал черёд воспоминаний о письмах тётушки. Единорог смотрел, как пегаска получала и читала их, как писала в ответ.

«Смотри, ублюдок! — мысленно торжествовала Рэйндропс. — И потом не говорите мне, скоты, что я эти письма выдумала!»

Вот пегаска узнаёт из письма о тётиной болезни и собирается в дорогу. Покупает билет, садится в поезд, тогда ещё полный пассажиров. Но пассажиры постепенно сходят на нужных им станциях, и к концу пути Рэйндропс остаётся одна…

Огурчик на перроне… Горзащита на вокзале… Сковали крылья…

Улица Надежды, упирающаяся в стену Внутреннего Города… Гостиница… Дом Управления… Музей…

Общежитие… Учгорблаг… Котлован…

Шествие… Выстрелы… Больница…

Лента событий дошла до конца, дёрнулась и лопнула с мощной вспышкой головной боли.

Боль нестерпима… Всё гаснет… Меркнет… Разрывается…

Рэйндропс кричит… Что это? Какие-то слова срываются с её губ, проходя мимо сознания…

Темнота.

X. Процесс

Рэйндропс пришла в себя и со стоном открыла глаза. Она лежала на койке, расслабленная панцирная сетка прогибалась даже под её сравнительно небольшим весом.

— Добрый вечер, — сказал какой-то жеребец, сидевший в кресле напротив кровати.

Они находились в прохладном и тесном помещении казённого больничного вида. Вдвоём — кроме пегаски и этого незнакомца здесь больше никого не было. За окном сгущались сумерки.

— Хорошо, что вы очнулись, — продолжил пони. — Я уж думал, накачали вас чем-то. Они это могут, уж мне ли не знать!

— Кажется, мне в голову залезли… — жалобно проскрипела Рэйндропс.

— О, и это они тоже могут, — согласно закивал жеребец. — Любит эта власть, знаете ли, везде лезть. Не то что в голову — и в постель, и под хвост залезут! Казалось бы, какое им дело, кто, как и с кем, а вот нет — лезут, и всё тут! Как будто если не тот и не с тем, то этот их народный строй и не построить!

Рэйндропс чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть пони, которому власть лезет под хвост, но даже это лёгкое движение отозвалось сильной болью. Жеребец же был самым обычным: земнопони, какой-то тёмной масти, одет во что-то вроде пижамы. Лившийся из окон сумеречный свет не позволял разглядеть подробнее.

Тем временем пони продолжал:

— Я вообще к чему это, я же сам по сто двадцать первой сидел, а это очень, скажу я вам, непросто. А я от звонка до звонка, вот как! И думаете, вышел, и меня в покое оставили? Какое там! Они разве отстанут? Сказали, что умом я, значит, повредился. А я говорю, где повредился, нормальный я! А они: врачу, мол, виднее, вялотекущее заболевание у вас. И сюда меня. Но я им благодарен, что сюда: тут психиатрическое отделение ещё ничего, а в настоящую дурку попадёшь, то там и сгинешь за высоким забором, никто и не вспомнит. А тут режим ещё ничего. Разве смог бы я вот так вас посетить, если бы здесь был настоящий жёсткий режим? Да ни в жисть! А тут — пожалуйста.

Он вынул из кармана пижамы связку ключей и многозначительно ими побренчал. Рэйндропс едва сдержала стон от этого тихого, но ударившего в больную голову звука. Из всей речи жеребца она смогла уловить только то, что они сейчас находятся в психиатрическом отделении. Что ж, вполне подходящее место для пони, которой недавно влезал в голову единорог и, судя по самочувствию, что-то там нарушил.

Красноречие жеребца тем временем не истощалось:

— Да и больница тут обычная, психиатрическое только отделение, и это, знаете, какую-то надежду даёт, что ли. А в обычной психушке — сгинешь, да и всё, радости в этом никакой. А тут ещё курорт, можно сказать, по сравнению-то. Так что нам с вами ещё повезло, благодарными надо быть. Ну я и не ропщу, не думайте. Жаль только, работу свою не дописал. Роман. И о чём? О Старсвирле Бородатом. Мне сразу сказали: почему такая тема? Он ведь эквестриец, да ещё и единорог, в печать не пропустят такое никогда. Писал бы, говорят, про рабочих, а не про волшебников этих. А я что сделаю, если мне про волшебника пишется?

Жеребец вдруг оборвал себя, умолк и прислушался к неслышимым для пегаски звукам.

— Пора мне, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Ну, бывайте. Приятно было поговорить.

Пони подошёл к окну, на котором оказалась решётка, вынул из кармана связку ключей. Щелчок, и решётка отъехала в сторону. Жеребец с ловкостью очутился на улице.

— Не беспокойтесь за меня, тут удобный широкий карниз, — сказал он, закрыл за собой решётку и ушёл куда-то в сторону.

Как только гость скрылся из виду, открылась дверь и в палату заглянула зелёная кобыла в медицинской шапочке.

— Вам нужно, может, чего? — спросила она, увидев, что Рэйндропс очнулась. — Вы целый день спали. Покушать принести?

— Пить… — прокряхтела Рэйндропс. Внезапно она почувствовала усиливающиеся позывы и добавила: — Но сначала в туалет…

— Пойдёмте, я вас отведу, — сказала зелёная кобыла и вошла в палату, чтобы помочь пегаске встать.

Ноги слушались плохо, и Рэйндропс вряд ли бы смогла доковылять до туалета без помощи. Медпони хотела зайти в комнату для кобылок вместе с пегаской, но та отказалась, надеясь всё-таки справиться самой. Она действительно со всем справилась и уже стояла перед раковиной, умывая больную голову водой, когда кое-что произошло. Рэйндропс глянула в висящее над раковиной мутное зеркало, и ей почудилось, что её отражение вдруг зло ухмыльнулось, причём без всякого её участия. Пони испуганно отпрянула от зазеркального двойника и зажмурилась, а когда открыла глаза вновь, отражение уже вело себя как ему полагается, словно ничего и не случилось.

«Показалось… — подумала Рэйндропс. — Или галлюцинация! Может быть, этот дискордов единорог и правда что-то сломал у меня в голове…»

Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы унять дрожь, и, стараясь более не смотреть в зеркало, умыла лицо последний раз. Спокойно, нужно делать вид, что всё в порядке. Никто не должен ничего заметить. Она должна выглядеть здоровой, а не сумасшедшей. Ей нельзя застрять в психлечебнице, надо выбраться отсюда и вернуться в Эквестрию.

Кобыла, что ждала за дверью, ничего, кажется, не заподозрила и проводила Рэйндропс до палаты.

— Ещё что-нибудь нужно? — спросила медпони, укладывая пегаску на кровать. — А, вы вроде пить хотели. Сейчас принесу. А покушать принести?

— Нет, — сказала Рэйндропс, у которой была лёгкая тошнота вместо аппетита, несмотря на то, что она весь день провела без сознания и ничего не ела. — Только пить, пожалуйста.

Медпони скрылась. Вернувшись минут через пятнадцать, она поставила на прикроватную тумбочку поднос.

— Вот, пейте, — сказала кобыла, подавая металлическую кружку.

Рэйндропс за пару секунд втянула в себя воду, торопясь освежить иссохшую пустыню во рту.

— Я вам тут всё-таки покушать принесла, — добавила медпони, указывая на поднос, и Рэйндропс увидела там какой-то тёмно-коричневый кирпичик, ранее ею незамеченный. Брикет из непонятного вещества был завёрнут в целлофановую плёнку.

— Что это? — спросила она у медпони.

— Это масса питательная, — ответила кобыла. — Достижение нашей промышленности. Сейчас такой паёк всем выдают, по норме триста грамм на пони. Сено-то теперь дефицит, не говоря уже про хлеб.

Рэйндропс скептически посмотрела на эту «еду». На целлофан, в который упаковали коричневое нечто, сверху была приклеена маленькая бумажка. «Продукт питательный вторичный нормализованный», — прочитала пегаска оттиснутые синей типографской краской слова.

— Нет, спасибо, — сказала Рэйндропс. — Что-то не хочется.

— Как же вы совсем без еды-то? Я вам доброе дело хотела сделать!

— Нет, спасибо, не нужно.

— Вы что, голодовку задумали? — повысила вдруг голос кобыла. — Этот номер у нас не пройдёт! Я доктору скажу, он вас быстро прояснит! Хоть через трубочку, но кушать будете!

— Нет, никакой голодовки, просто сейчас не хочу, — устало сказала Рэйндропс.

— Ну, как знаете, — обиженно бросила медпони и, поставив поднос с коричневым брикетиком себе на голову, удалилась.

Как только за ней захлопнулась дверь, пегаска, утомлённая непрекращающейся головной болью и навязчивым кормлением, впала в забытьё.

---

Кто-то толкнул пегаску в бок, разгоняя смутные образы, обречённые стереться из памяти сразу после пробуждения. Она открыла глаза и увидела рядом с кроватью жеребца в сером костюме и с незапоминающимся невыразительным лицом. Поверх костюма был кое-как накинут белый халат, из-за чего в первые мгновения пегаска приняла этого пони за сотрудника больницы.

За окном уже рассвело. По сравнению со вчерашним вечером Рэйндропс стало гораздо лучше: тошнота ушла, головная боль тоже отступила, напоминая о себе совсем чуть-чуть. Пони почувствовала голод и сказала:

— Доброе утро. Попросите, чтобы мне принесли завтрак, пожалуйста.

Тут в палату вошёл второй жеребец.

— Завтрак! — усмехнулся первый, повернувшись к вошедшему. — Она хочет, чтобы ей принесли завтрак.

Второй коротко рассмеялся и сказал:

— Не положено!

— Да, — согласился с ним первый жеребец. — К сожалению, завтрак в постель вам сегодня не положен.

— Если не положен в постель, я могу сама дойти до столовой и позавтракать, — сказала пегаска.

— Это тоже невозможно, — произнёс второй жеребец. — Вы не можете никуда выходить из палаты, ведь вы арестованы.

Он сказал это почти с наслаждением, словно каждый сталлионградец при погонах или в штатском мечтал сказать Рэйндропс эту фразу, а честь выпала именно ему.

— Да? — произнесла пегаска без удивления.

Наконец этот момент наступил. До этого все служащие огромной бюрократической машины были вынуждены со вздохом говорить, что нет, Рэйндропс не арестована и даже не задержана, а наоборот, совершенно свободна. Но пегаска уже давно чувствовала временность, ненадёжность, подвешенность своего положения. Эта шаткость звучала в самих вздохах чиновников, которым приходилось до поры терпеть её, разгуливающую по городу без конвоя. Но теперь все они могут вздохнуть уже с облечением, момент определённости наступил. Город, наконец, разглядел маленькую пони и официально признал её своим врагом. Впрочем, ясность ещё не была полной.

— А за что? — спросила Рэйндропс.

— Мы не уполномочены объяснять вам что-либо, — сказал первый жеребец.

— Да, мы и так идём против правил, разговаривая с вами по-доброму, — добавил второй. — Мы всего лишь назначенная вам охрана и отношения к вашему делу не имеем.

— Ждите, — сказал первый, — скоро за вами придут.

— А кто вы такие? — спросила Рэйндропс. — Вы из Горбезопасности?

— Из какого мы ведомства, вас вообще не касается, — был ответ. — Мы всего лишь охрана. Ждите, когда за вами придут.

Рэйндропс устала лежать, да и лежа она чувствовала себя более беспомощной, поэтому поднялась и села на постели. Двое её стражей без приглашения тоже опустили свои крупы на кровать, усевшись слева и справа от пегаски. Стоявшее в палате кресло они проигнорировали, их даже не смутила смятая постель, словно они хотели непременно разместиться по бокам от Рэйндропс, как настоящая стража. Сетка прогнулась под тройным весом почти до пола, но жеребцы на это внимания не обращали.

Слева сел тот, что разбудил Рэйндропс, а справа — вошедший в палату вторым. Лица у них были одинаковые, ничего не выражающие, даже шёрстка лишь едва отличалась оттенком. И, словно чтобы окончательно убить последнюю индивидуальность, их кьютимарки, конечно же, были скрыты под одинаковой одеждой: оба были в белых халатах, небрежно накинутых поверх серых костюмов.

— Послушайте, — сказала Рэйндропс, — я ни в чём не виновата, и в Горбезопасности это должны знать, ведь мне буквально залезли в голову и просмотрели все воспоминания.

— Это нас не касается, — сказал сидящий справа. — Вам лучше не тратить силы, переубеждая нас, они вам ещё понадобятся во время следствия и суда.

— Следствия и суда? — вздрогнула Рэйндропс. — И за что же меня будут судить?

Пони не очень удивилась аресту, она вообще мало чему могла бы удивиться теперь, после того как ей внезапно изнасиловали мозг какой-то проклятой ментальной магией. Но о себе, предстающей перед судом, она до этой секунды почему-то не подумала, хотя и следствие, и суд являлись логичным продолжением ареста.

— Опять вы за своё! — недовольно воскликнул жеребец слева. — Вам же объяснили, что мы к вашему делу отношения не имеем. Если вы невиновны, то вас, конечно, отпустят, как только во всём разберутся. Надеюсь, вы не думаете, что у нас могут осудить кого-то просто так, без состава преступления. Это совершенно невозможно.

Нельзя сказать, что Рэйндропс успокоили эти слова, но она замолчала, слушая урчание своего голодного живота. Один жеребец улыбался и посмеивался над этими звуками, второй же сидел насупившись.

Дверь открылась, и в палату вошёл пони. Рэйндропс уже подумала, что ожидание кончилось и это пришли «за ней», как и было обещано, но вошедший лишь передал правому жеребцу какой-то серый свёрток и удалился обратно в коридор.

— Одевайтесь, — сказал жеребец. Он развернул свёрток и передал кобылке то, что оказалось по-деловому строгим серым платьем. — Вы же, надеюсь, не собираетесь предстать перед правосудием в неподобающем виде?

Рэйндропс послушно оделась, и, едва она успела закончить, дверь вновь открылась, впуская в палату пони в чёрном костюме. Два охранника вскочили с кровати сами и подняли Рэйндропс. Вошедший коротко глянул на пегаску и спросил:

— Вы Саншауэр Рэйндропс?

— Да, — не стала отпираться кобылка.

Пони кивнул, прошёлся по палате, осматриваясь, а затем сел в кресло, которое, как казалось теперь, специально его дожидалось. В палату вошли ещё двое жеребцов, они были в форме Горзащиты.

«Горзащита… — отстранённо подумала Рэйндропс. — Это же что-то вроде обычной полиции. Странно, моим делом вроде бы занимается Горбезопасность». Впрочем, вполне могло оказаться, что жеребец в кресле был как раз из Горбезопасности, а этих двоих он взял с собой просто для дополнительной охраны.

Один горзащитник стал осматривать палату, а второй подошёл прямо к Рэйндропс, вытаскивая из сумки какой-то длинный гибкий предмет. Это оказался ремень, горзащитник накинул его на пегаску и попытался стянуть им скрытые под платьем крылья.

— Не надо! — дёрнулась Рэйндропс, остро переживая новое покушение на свободу крыльев. — Я всё равно пока летать не могу!

— Порядок есть порядок, — разлепил мясистые губы жеребец в чёрном. — Не беспокойтесь, это только на время вашей транспортировки. Потом сразу снимут.

Вместо обычной пряжки на ремне оказалась какая-то хитрая защёлка, которая щёлкнула, и с пегасьей свободой в очередной раз было покончено.

— За что меня арестовали? — спросила Рэйндропс. — Эти двое мне ничего не объяснили.

— Всё правильно, они совершенно не в курсе вашего дела, это всего лишь низшие чины, — ответил жеребец в чёрном. — Да и я тоже ничего не знаю. Вы арестованы, это правда, но больше я ничего вам сказать не могу. Моё дело — известить вас об аресте и доставить вас по адресу, где уже будут проведены следственные действия.

— И что за адрес? — спросила Рэйндропс.

Жеребец поднялся с кресла и отряхнул круп.

— Не стоит тратить время на эти пререкания, — сказал он. — Неужели вам не хочется быстрее закончить со всем этим? Вам всё равно придётся последовать с нами, там всё и узнаете.

— В Горбезопасности моё дело ведёт младший комиссар Смерч, — произнесла Рэйндропс. — Могу я с ним поговорить?

— Если будет необходимо, то, я думаю, он с вами свяжется, — пожал плечами жеребец в чёрном. — Пока же вам следует пройти с нами.

Он пошёл к выходу, а охранники как бы по-дружески стали подталкивать Рэйндропс в том же направлении. Горзащитники же угрожающе надвинулись, давая понять, что вступят в дело, если тычков охраны будет недостаточно. Рэйндропс ничего не оставалось, кроме как пойти за пони в чёрном костюме.

Кобылку спустили на лифте на первый этаж и вывели из больницы через какой-то запасной выход. На улице пони пробыла где-то около одной секунды: вплотную к зданию стояла крытая карета с распахнутой дверцей, и Рэйндропс сразу же завели туда. Внутренность кареты была обшита металлическими листами с рядами заклёпок, на маленькой деревянной скамеечке лежали тяжёлые цепи.

— Вы действительно считаете, что я настолько опасная преступница? — спросила Рэйндропс.

— Я ничего не считаю, — пожал плечами пони в чёрном. — Порядок есть порядок.

Горзащитники усадили Рэйндропс на скамеечку и принялись возиться с цепями. Когда пони была надёжно прикована к сиденью, дверь с решётчатым окошечком без церемоний захлопнулась.

Мысли пегаски медленно ворочались, будто плавали в желе. Их медлительность не давала ей в серьёз ужаснуться своему положению.

«Как же так, — вяло подумала она. — Я же ничего не сделала. Они же знают, они мне в голову заглянули… Зачем это всё?»

Карета тронулась. Она, видимо, была не самоходной, а обычной: шума двигателя слышно не было, зато где-то рядом стучали по мостовой копыта пони. Окошко находилось слишком высоко, чтобы Рэйндропс со своего места могла видеть, куда они едут, а привстать ей не давали цепи. Да и какая, откровенно говоря, теперь разница? Очевидно, что в хорошие места в цепях не возят. Лучше об этом и не думать. Пони закрыла глаза и терпела встречавшиеся на дороге выбоины, которые отзывались в голове болью.

Длилась поездка недолго. Вскоре загремел замок, и дверца распахнулась. Рэйндропс увидела вход в какое-то здание, у которого карета остановилась точно так же вплотную, как ранее стояла у больницы. Горзащитники освободили пегаску от цепей, но ремень по-прежнему обручем охватывал крылья. Её подняли со скамейки, вытащили из кареты. Опять секунда на улице, затем — коридоры с крашеными стенами, но уже не больнично-зелёные, а бежевые. Какое-то учреждение. По обеим сторонам располагались двери кабинетов, из некоторых раздавались типичные канцелярские шумы. Где-то звенел телефон.

Конвоиры повернули из коридора на лестницу, и Рэйндропс испугалась, что её спустят в подвал, но вместо этого они пошли наверх. На втором этаже пегаску завели в кабинет. На входе охрана немного замешкалась, и пони успела выцепить взглядом табличку на двери: «Следователь Прокуратуры Уздечкинского района Внешнего Города тов. Дежурка».

Товарищ Дежурка, кобыла лет тридцати пяти или сорока, сидела за столом. Усталое и озабоченное лицо склонилось над распластавшейся на столе бумажной кипой. Она коротко скользнула невыразительным взглядом по пегаске и вновь уткнулась в бумаги. Сопровождающие усадили Рэйндропс на стул и удалились, оставив их наедине.

— Ваше полное имя, — тусклым голосом произнесла Дежурка, положив перед собой свежий бланк и приготовив перо.

Рэйндропс поняла, что ей предстоит допрос, долгий, со всеми предварительными формальными вопросами, и почувствовала раздражение и усталость. Усталость сочилась с лица следователя, переливалась через стол и заражала пегаску, а та и без того едва могла держать голову прямо. Желание положить её на стол и закрыть глаза было почти непреодолимо. А вот открывать рот и ворочать языком, чтобы ответить, совсем не хотелось. Головная боль усилилась, напоминая о недавнем вторжении в разум.

— Товарищ Дежурка, послушайте… — начала Рэйндропс.

— Нет, это вы послушайте, — перебила её Дежурка. — Я вам здесь не товарищ. Я следователь по вашему делу, и обращаться ко мне следует «гражданин следователь».

Она говорила без возмущения, вообще без всяких интонаций, как будто обращение «товарищ» её нисколько не оскорбило, но для порядка поправить всё же было надо.

— Хорошо… Гражданин следователь, послушайте, я не вижу смысла в этом допросе. Меня допрашивали уже не знаю сколько раз. Кроме того, единорог смотрел все мои воспоминания. Я ничего плохого не сделала, и вы это знаете.

— То есть вы отказываетесь отвечать на мои вопросы? — спросила Дежурка всё таким же тусклым голосом. В нём не чувствовалось никакой угрозы. Казалось, она просто пожмёт плечами и больше ничего не сделает, если Рэйндропс скажет «отказываюсь». Это придало пегаске уверенность.

— Отказываюсь, — сказала она.

Плечами Дежурка пожимать не стала, а просто взяла в зубы перо и стала заполнять бумаги. В молчании текли минута за минутой, и Рэйндропс едва не уснула на стуле.

— Вы меня слышите? — спросила следователь, выплюнув перо. Пегаска с трудом разлепила глаза, и кобыла продолжила: — Учтите, что вы, конечно, можете не отвечать на вопросы и вообще это следствие не признавать, но такая позиция вам не поможет, а сделает только хуже.

— За что меня арестовали? — спросила Рэйндропс.

— Это вам следует отвечать на мои вопросы, а не наоборот, — произнесла Дежурка.

— Я же, наверное, имею право знать, в чём меня обвиняют, — сказала Рэйндропс.

— Я вам причину ареста сообщить не могу, — ответила следователь. — Так как ваше дело засекречено, даже я сама не имею полного доступа к материалам.

Она вернулась к заполнению бумаг, а у Рэйндропс сильнее заболела голова. Серьёзно? Допустим, все те пони просто пришли арестовывать пегаску и действительно не знали, в чём её обвиняют. Но следователь, который ведёт дело, не имея доступа к материалам этого самого дела? Абсурд определённо только что взял новый уровень.

Дежурка закончила писать и отложила перо. Она с кряхтением слегка выгнула спину, устало вздохнула. Должно быть, бумажная волокита утомляла и её. Легко можно было представить, что она здесь страдает на нелюбимой работе, пока дома ждут два жеребёнка, оставленные без присмотра. Или три жеребёнка, судя по её измождённому лицу. А мужа нет, и поэтому она тащит всё на себе одна. Рэйндропс бы даже пожалела кобылу, если бы та не была винтиком в механизме злого абсурда.

— Сотрудничайте со следствием, вам же лучше будет, — сказала Дежурка своим блёклым неубедительным голосом. — Надеюсь, к следующей нашей беседе вы передумаете, не станете запираться и во всём признаетесь.

— В чём признаюсь? — спросила Рэйндропс.

— Вам виднее, — пожала плечами следователь. — Вы же это совершили, а не я.

— Я понятия не имею, что я там, по-вашему, совершила, — возразила Рэйндропс. — По-моему, я не сделала ничего плохого.

— Вы не знаете наших законов, — сказала Дежурка. — И поэтому вы могли нарушить закон и даже не понять этого. К сожалению, незнание законов не освобождает от ответственности. А поскольку ваше дело засекречено, я не могу вам сказать, в чём вы обвиняетесь. Но это не проблема. Вот как мы поступим…

Следователь вынула из ящика стола листок бумаги и протянула его Рэйндропс. На нём было напечатано:

«Заявление о явке с повинной

Я, Саншауэр Рэйндропс, всё поняла и во всём признаюсь. В содеянном раскаиваюсь.

Дата: …

Подпись: …»

— Таким образом, — сказала Дежурка, — и тайна будет соблюдена, и вы сможете во всём признаться и получить снисхождение суда, даже если вы пока не понимаете, в чём заключалось ваше преступление.

— Что? Как я могу признаться во всём, сама не зная в чём? Вы тут все с ума посходили? Я ничего подписывать не буду!

— Я предложила подписать это для вашей же пользы, — сообщила Дежурка. — Признание и деятельное раскаяние зачтутся вам на суде.

Она замерла, постукивая металлическим пером по столу, и вдруг как бы невзначай добавила:

— Возможно, Президиум Горсовета даже помилует вас и отпустит в Эквестрию. В обмен на дружественные шаги со стороны Селестии, конечно.

В глазах Рэйндропс на мгновение блеснула надежда, что всё ещё может закончиться для неё хорошо, но она быстро подавила это чувство и недоверчиво посмотрела на следователя. Ага, сейчас, отпустят они её вот так просто. Да и не хотелось бы, чтобы для спасения одной пони принцессе пришлось идти на какие-то уступки этому страшному городу.

— Но как можно помиловать того, кто даже не раскаивается? — произнесла Дежурка. — Время подумать у вас пока есть.

Она сняла трубку с телефона, стоявшего на столе, и сказала:

— На сегодня я с ней закончила, можете уводить.

— Меня отведут в камеру? — спросила Рэйндропс.

— Ваша мера пресечения — домашний арест, — пробурчала Дежурка. — Вам предоставлено жильё, где вы будете содержаться под охраной. Но если и дальше не будете сотрудничать, можете и в следственной тюрьме оказаться.

С губ Рэйндропс невольно сорвался вздох облегчения. После приковывания цепями в карете она не ждала ничего хорошего и была уверена, что окажется сегодня в какой-нибудь ужасной темнице. Это холодило грудь ужасом, ведь впечатления от подвала Горбезопасности совсем ещё не выветрились. Снова очутиться в подобном месте не хотелось.

Кобылка почувствовала спиной сквозняк — это открылась дверь кабинета. Сзади подошли конвоиры.

Рэйндропс надеялась, что раз в темницу её не повезут, то и транспорт ей дадут другой, не настолько тюремный. Но у выхода оказалась та же повозка, в которой её привезли из больницы. Более того, усадив пони на скамеечку, охранник загремел цепями.

— Зачем вы это делаете? — удивилась Рэйндропс. — Мне сказали, я всего лишь под домашним арестом!

Жеребец сосредоточенно возился с оковами, ничего не отвечая.

Кобылка вдруг похолодела. Что, если следователь соврала? Просто для того, чтобы избежать истерики у себя в кабинете…

— Ну что, бойцы? Вы её там это, зафиксируйте получше! — раздался вдруг бас откуда-то снаружи.

Охранник тем временем закончил с цепями и, вылезая из кареты, сказал:

— Зафиксировали, товарищ Фетиш. В лучшем виде!

— Ну, я всё же посмотрю в личном, так сказать, порядке, — пробасил голос, и в карету заглянула огромная коричневая голова с чёрной коротко стриженой гривой. Она выцелила взглядом закованное в цепи тело пегаски, будто сфотографировав его, плотоядно облизнулась и скрылась обратно.

Дверца захлопнулась. Этот удар и последующий лязг замка отозвались в голове Рэйндропс болью. Карета тронулась и сразу же запрыгала на выбоинах, будто собираясь вытрясти из пегаски душу. На особо выдающихся подскоках пони стукалась затылком о стенку этого тесного металлического стакана. К счастью, вскоре они выехали на ровную дорогу, и Рэйндропс ощутила некоторое облегчение. Головная боль немного отступила. Но, несмотря на то, что её разум чуть прояснился, кобылка старалась ни о чём не думать, а просто ждала, чем закончится поездка.

Наконец — остановка. Послышались голоса, затем что-то скрипнуло. Карета снова двинулась, но уже медленнее. Открыли ворота? Въехали на какую-то огороженную территорию? Внутри Рэйндропс что-то сжалось — всё-таки тюрьма! Через минуту остановились уже окончательно, послышался лязг замка, и дверца железного стакана распахнулась. Охранник освободил пегаску от оков и помог вылезти.

Наружность была слишком солнечной для Сталлионграда, и первое время Рэйндропс щурилась, не видя вокруг себя почти ничего. Когда же глаза немного привыкли к свету, пони обнаружила себя возле четырёхэтажного здания, составленного из крупных бетонных блоков. В больших квадратных окнах сияли отражения светила Селестии. Казалось, что облака в этом месте специально расступились, чтобы пропустить солнечные лучи. Вездесущей дымки тоже почти не было. Здание стояло посреди сада, который, вопреки сталлионградскому обыкновению, вовсе не был чахлым. В разные стороны, разрезая пышную зелень, расходились дорожки, вымощенные чем-то белым. Нет, на тюрьму это совсем не походило.

Из центрального входа вышел стального цвета жеребец в синем костюме и с красным галстуком. Вслед за ним оттуда же появились ещё трое, но уже в серых костюмах. Вся эта делегация направилась прямо к пегаске.

— Добрый день, товарищ Рэйндропс, — сказал пони, шедший первым. — Меня зовут Казус, и я ваш адвокат. А это, — он указал на жеребцов в сером, — майор Ветерок и его помощники. Они будут обеспечивать вашу охрану, пока вы будете содержаться здесь под домашним арестом.

Значит, всё-таки домашний арест. И у Рэйндропс даже будет адвокат. Кажется, всё оказалось гораздо лучше, чем она предполагала.

— Здравствуйте, — произнесла пегаска. — Я почему-то не думала, что у меня будет адвокат.

— За кого вы нас принимаете? — чуть обиженно сказал Казус. — Мы ведь не звери какие-то. Здесь у нас не какая-нибудь деспотия, чтобы казнить и миловать по мановению копыта. Раз уж вы попадёте под суд, у вас по закону должен быть адвокат.

— И я должна буду вам платить или как? — спросила Рэйндропс.

— Что? Нет, конечно, — он засмеялся. — Сразу видно, что вы из Эквестрии. У нас каждому предстающему перед судом пони полагается адвокат, и это совершенно бесплатно. Но давайте я вам покажу, так сказать, место вашего заточения, — он издал ещё один смешок и махнул копытом в сторону здания. — Вам стоит сначала устроиться, а потом уже всё остальное. Я тоже поселился здесь, и у нас с вами будет достаточно времени, чтобы обсудить ваше дело. Пойдёмте, я покажу вам вашу комнату, предпит и прочее.

— Можно сначала предпит? — попросила Рэйндропс, внезапно ощутив сильный голод. — Я уже сто лет, кажется, ничего не ела.

— О, если так, то пойдёмте сразу в предпит, — легко согласился Казус.

Они вдвоем зашагали к главному крыльцу, а пони в серых костюмах следовали за ними, напоминая телохранителей.

Войдя внутрь, пони пересекли просторный светлый вестибюль с небольшим фонтаном и поддерживающими потолок каменными колоннами. В кадках, расставленных повсюду, росли похожие на пальмы растения. Стены украшали мозаичные панно, с которых смотрели интеллигентного вида жеребцы и кобылы, вооружённые книгами, писчими перьями, линейками, циркулями и прочими подобными предметами.

Через большие стеклянные двери пони попали из вестибюля в предпит, который был оформлен несколько скромнее, — видимо, чтобы ничего не отвлекало от еды. Рэйндропс и Казус сели за один из столиков, заняв два стула из четырёх, но больше к ним никто не подсел — все жеребцы в сером предпочли разместиться за соседним. В предпите было немногопонно, до появления пегаски и её сопровождающих лишь несколько одиноких посетителей неторопливо трапезничали в разных концах зала.

Аппетитные запахи, белые накрахмаленные скатерти, цветы в вазах, проворно снующие опрятного вида официанты — всё это заставило Рэйндропс подумать, что сидеть под этим домашним арестом будет не так уж плохо. Даже будучи «на свободе», пегаска никогда не видела в Сталлионграде подобного места. Лишь предпит в гостинице мог хотя бы приблизиться к тому, что было здесь. Но и он всё-таки не дотягивал.

— Как вам здесь нравится? — спросил Казус.

— Кажется, неплохое место, — коротко ответила Рэйндропс.

— Это пансионат «Дружба», — произнёс адвокат. — Может, и не самый лучший, но один из лучших точно. А предпит тут, по моему мнению, просто копыта оближешь. Публика отдыхает разная, но, в основном, заслуженная. Хотя встречаются и пони, уже вышедшие в тираж. Видите жеребца вон за тем столиком?

Казус кивнул в сторону, где одиноко сидел синий пони, уставившись в свою тарелку. Рэйндропс пригляделась, и его лицо показалось ей знакомым.

— Товарищ Кластер, уполномоченный по делам Внешнего Города, — вполголоса, как бы выдавая тайну, сказал Казус. — Впрочем, уже бывший. На его место пару дней назад назначили товарища Базиса.

Адвокат хитро посмотрел на Рэйндропс, словно для неё эта кадровая перестановка могла иметь какое-то значение. Пегаска лишь пожала плечами. Она помнила, как уполномоченный говорил ей всякую чушь в рабочее время, а потом и вовсе уснул прямо в кресле, отказавшись принимать других посетителей. Не было ничего удивительного в том, что его в конце концов уволили.

— Говорят, Кластера отправили в отставку за то, что он слишком много себе позволял, — продолжал Казус. — Например, у него была секретарша — очень симпатичная молодая кобылка, а это против всех неписаных правил. У высших чиновников и функционеров секретарями работают либо кобылы уже в возрасте, либо жеребцы, чтобы ни у кого не возникало сомнений в моральных качествах нашего аппарата. А товарищ Кластер, к сожалению, вступил на скользкую дорожку вседозволенности, которая и привела его к такому концу.

Подошёл официант и принёс меню. Рэйндропс за проведённое в Сталлионграде время уже отвыкла выбирать себе еду и не знала, что предпочесть. Вскоре строки перед её взглядом стали ускользать от понимания, а голова, казалось, снова готова запульсировать болью. Пони поспешным движением отложила меню.

— Салат из овощей и гречку с грибами, — заказал Казус.

— И мне того же, — вышла из положения Рэйндропс.

Официант кивнул и исчез.

— Довольно неожиданный выбор для эквестрийской пони, — прокомментировал Казус. — Я слышал, у вас совсем не едят гречку. А у нас в Сталлионграде это любимая еда.

— Я надеюсь, мне не придётся платить? — спросила Рэйндропс. — У меня с собой нет никаких жетонов. И вообще нет ничего, кроме этого дурацкого платья, в которое меня нарядили, когда увозили из больницы.

— Не беспокойтесь, — сказал адвокат. — Мы с вами в этом пансионате фактически постояльцы, а питание входит в путёвку. Все ваши вещи, к сожалению, изъяты в качестве вещественных доказательств, но здесь вас должны обеспечить всем необходимым. На четвёртом этаже вам предоставлен номер со всеми удобствами, как только пообедаем, я вас туда провожу. Охрана будет дежурить в коридоре, на окно специально ради вас установили решётку. Вы можете выходить в сад на прогулку, но со связанными крыльями и под охраной. На это дается каждый день по два часа. В остальное время выходить из комнаты можно только по разрешению. Когда начнётся суд, на заседания вас будут доставлять спецтранспортом. За это будет отвечать старший лейтенант Фетиш. Вот так обстоят дела на данный момент.

— Этот Фетиш мне не очень нравится, — произнесла Рэйндропс, вспомнив, что так звали жеребца, который требовал заковать её в цепи покрепче. — Он какой-то странный.

— Мы можем добиться его замены, — сказал Казус. — Если вы будете сотрудничать со следствием, то и вам в чём-то пойдут на уступки.

— Как я буду сотрудничать? — спросила Рэйндропс. — От меня хотят, чтобы я призналась во всём, но непонятно в чём!

— Что ж, думаю, вам и правда следует признаться, — вздохнул жеребец.

Пегаске захотелось вскочить из-за стола. И этот туда же!

— А вы точно мой адвокат? — возмущённо спросила она.

— Вы, по-моему, ещё не осознали серьёзность своего положения, — степенно произнёс Казус. — Я, по правде сказать, мало чем могу помочь вам как адвокат, ведь обвинение, предъявленное вам, засекречено.

Появился официант и поставил перед ними тарелки с салатом, но Рэйндропс не обратила на это внимания.

— То есть вы тоже не знаете, в чём меня обвиняют? — спросила она.

— Никто из участников процесса не будет этого знать, — сказал Казус. — Ни я, ни прокурор, ни судья. Всё, что против вас есть — это сам факт наличия засекреченного обвинения со стороны компетентных органов. К сожалению, этого достаточно. Как вы можете понять, никакой адвокат, насколько бы хорош он ни был, не сможет ничего возразить по сути обвинений, потому что эта суть неизвестна.

У Рэйндропс закружилась голова. Не только следователь, не только адвокат, но и сам судья не будет ничего знать о её деле! Может ли вообще быть на свете что-то более безумное, чем это?

— И судья обязательно скажет, что не доверять обвинению нет оснований, — продолжил Казус, предварительно сжевав большой кусок помидора из салата. — В таких условиях мы можем только просить о снисхождении. Признание вины и деятельное раскаяние сыграло бы в нашу с вами пользу. И совершенно точно позволило бы избежать расстрела.

— Р… расстрела?.. — проговорила Рэйндропс.

— Вы, похоже, и вправду не понимаете, насколько всё серьёзно, — важно сказал адвокат. — Обвинение такого уровня предполагает наказание вплоть до высшей меры.

Рэйндропс покачнулась на стуле, и Казус встал со своего места, чтобы поддержать её.

— Кобылам сейчас обычно не дают больше двадцати лет заключения, — поспешил успокоить он. — А с учётом деятельного раскаяния, вы наверняка получите не больше пятнадцати.

Пегаска, не в силах совладать с собой, всхлипнула. Адвокат утешительно похлопал её по плечу.

— По крайней мере, вам повезло с мерой пресечения, — сказал он. — Видимо, у вас нашлись покровители на самом верху. Остальные арестованные по вашему делу находятся не в пансионате, а в следственной тюрьме.

— Остальные… кто?.. — пролепетала Рэйндропс сквозь слёзы.

Официант принёс тарелки с основным блюдом.

---

Коридор, по которому вели Рэйндропс, казался одновременно знакомым и незнакомым. Пони была здесь в первый раз, но он ничем не отличался от других коридоров в сталлионградских учреждениях. Ничего примечательного, обыденность сочилась из каждой трещинки на линолеуме. Ничего даже не намекало, что здесь вершатся судьбы пони.

В здании суда было немногопонно, но вдруг впереди возник затор. Проход оказался запружен пони. Они были не похожи на здешних служащих — слишком разношёрстная, как будто случайно собранная толпа. Должно быть, заседание по какому-то громкому делу привлекло посетителей.

— Расступитесь! — громко потребовал охранник в чёрной форме, освобождая путь для Рэйндропс и её конвоиров. — К стене, к стене отодвигаемся!

Толпа послушно растеклась вдоль стены. И тут Рэйндропс заметила, что взгляды всех пони направлены прямо не неё.

— Втянула моего мальчика, — зло прошипела кобыла средних лет, выжигая пегаску глазами.

— Да говорю же вам! — воскликнул крупный молодой жеребец. — Ваш сын её только один раз видел, тогда, в «Сайгаке». Они даже не разговаривали никогда.

Тут же, совсем рядом, обнаружилась дверь, она распахнулась и поглотила Рэйндропс. Толпа было потянулась вслед за пегаской, но пони в форме преградил путь.

— В зале нет мест, — отрезал он, закрывая дверь.

Зал оказался гораздо меньше, чем можно было ожидать. Он вряд ли превосходил по размеру обычную классную комнату в школе. Немногочисленные стулья, поставленные для посетителей, действительно были заняты. На них с равнодушным видом сидели чем-то неуловимо похожие друг на друга жеребцы и кобылы. Обстановка здесь была скромной, выделялся лишь тяжеловесный стол, за которым стояло три кресла с высокими тёмными спинками. На стене, расположенной позади них, висела эмблема с подковой и молотом. Эти места, предназначенные, очевидно, для судей, пока пустовали.

Рэйндропс под равнодушными взглядами собравшихся провели через зал к скамье подсудимых, где уже сидели её «сообщники».

Пятеро, их было пятеро. Пегаска уже знала от адвоката, кто они, но всё равно вздрогнула, когда её взгляд упал на этих пони.

Рэйндропс посадили с краю, «сообщники» оказались по правое копыто от неё. Слева стоял небольшой стол со стулом, туда сел пришедший вслед за пегаской Казус. Адвокат деловито раскрыл перед собой папку с бумагами и принялся что-то в ней изучать, дожидаясь начала заседания.

Открылась неприметная дверь, расположенная рядом с судейским столом, и оттуда вышли трое. Первым шёл тучный пони, за ним следовали ещё двое, обычного телосложения и с обыкновенными незапоминающимися лицами.

Кобыла, сидевшая за отдельным столом, вскочила и крикнула:

— Встать, суд идёт!

Все поднялись.

На вошедших не было чёрных судейских мантий или какой-то особенной одежды, они носили обычные серые костюмы. Тучный жеребец расположился за массивным столом посередине, остальные двое заняли кресла справа и слева от него. Толстяк быстро, почти скороговоркой, заговорил:

— Здравствуйте, прошу садиться. Судебное заседание объявляется открытым. Рассматривается уголовное дело по секретному обвинению, выдвинутому со стороны Комитета Городской Безопасности против гражданки Эквестрии Саншауэр Рэйндропс, а также граждан Сталлионграда: Огурчика, Виолы, Лопатки, Цветика и Крючка.

При звуке этих имён Рэйндропс вздрогнула. Она обнаружила, что все уже сидят, а она до сих пор торчит посреди зала. Адвокат жестикулировал ей, показывая копытом вниз, и пегаска опустилась на своё место.

Скороговорка между тем продолжалась:

— Согласно статье восемнадцать Уголовно-процессуального кодекса, в случае секретности выдвинутых обвинений суть данных обвинений выдвинувшим обвинение органом власти не разглашается и остаётся неизвестной всем участникам судебного разбирательства, подсудимые также лишаются права знать, в чём их обвиняют, при этом дело решается на основе принципа доверия к органам народной власти. Само судебное разбирательство при этом остаётся открытым.

Тучный жеребец замолчал и посмотрел на кобылу, которая в самом начале провозгласила, что суд идёт.

— Товарищ Закорючка, все участники процесса на месте? — спросил он.

— Да, товарищ судья, все участники находятся в зале, — ответила кобыла. — Вызов свидетелей в сегодняшнем заседании не планируется, поэтому их явка не обеспечена.

— Хорошо, — кивнул жеребец. — Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, встаньте, пожалуйста.

Рэйндропс поднялась.

— Суд установит вашу личность, — сказал он. — Назовите ваше полное имя и год рождения.

— Саншауэр Рэйндропс, девятьсот восемьдесят второго года рождения, — ответила пегаска.

У жеребца не было судейского молотка, поэтому он ударил по столу копытом.

— Подсудимая, — сказал он, — вы находитесь перед лицом сталлионградского правосудия, поэтому будьте добры использовать наше летоисчисление, ведущееся от рождения нашего великого лидера товарища Сталлиона.

Рэйндропс вспомнила, как её учил отвечать адвокат, и произнесла:

— Э-э-э… девяностого года рождения.

— Где вы в настоящее время проживаете и где прописаны? — спросил судья.

— В Эквестрии отсутствует институт прописки, — ответила Рэйндропс, вновь вспомнив наставления адвоката. — Мой эквестрийский адрес: дом номер сорок два по улице Селестии, Понивилль.

Судья поморщился. Возможно, ему не понравилось, что в Эквестрии не бывает прописки, а может быть, его покоробило название улицы. Как бы то ни было, возражать он не стал и принял этот ответ.

— Вы работаете? — задал он новый вопрос.

— В Эквестрии я была погодной пони, в Сталлионграде — подметальщицей, а затем землекопом.

— Хорошо, — сказал судья. — Присядьте. Подсудимый Огурчик, встаньте. Назовитесь.

Рэйндропс опустилась на своё место. Вместо неё поднялся знакомый ей зелёный жеребец. Он пошатывался, нетвёрдо стоя на копытах.

— Огурчик, семьдесят четвёртого года рождения. Прописан и проживаю по адресу: город Сталлионград, улица Товарища Гриба, дом номер двадцать, квартира десять. Работаю общественным активистом на освобождённой основе в рядах Земной Сотни.

Вдруг жеребец в синем мундире, сидевший за отдельным столом, поднял копыто и сказал:

— Уважаемый суд, прошу предоставить мне слово для реплики по существу сказанного подсудимым.

— Пожалуйста, товарищ прокурор, — любезно согласился судья.

— Уважаемый суд, — начал жеребец в синем мундире, — считаю нужным уведомить, что все товарищи Огурчика по Земной Сотне отреклись от него. Они составили коллективное обращение с просьбой более не считать — далее цитирую из обращения — этого предателя, изменника Родины, подлого преступника, селестианца, эквестриста и тортикиста членом их организации.

Огурчик молча слушал, опустив голову.

— Спасибо стороне обвинения за важное дополнение, — сказал судья. — Продолжим. Подсудимый Огурчик, сядьте. Следующая подсудимая, встаньте и представьтесь.

— Виола, — негромко выдохнула кобылка, поднявшись. — Девяносто третьего года рождения. Прописана и проживаю в комнате номер двести двадцать четыре общежития номер тринадцать. Подметальщица в учгорблаге.

— Хорошо, садитесь, — сказал судья. — Следующая.

Встала другая кобылка.

— Лопатка, — проговорила она. — Год рождения восемьдесят шестой. Прописана и проживаю в Сталлионграде по улице Героев Революции, дом тридцать четыре, квартира шестьдесят три. По профессии — подметальщица, работаю в учгорблаге.

— Следующий.

— Цветик, — представился молодой жеребец, поднявшись. — Родился в восемьдесят восьмом году. Прописан и проживаю по улице Юного Товарища Морозца, дом шестьдесят девять, квартира восемнадцать. До ареста работал слесарем контрольно-измерительных приборов на Электромеханическом заводе.

— Так, и последний.

Встал жеребчик, сидевший дальше всех от Рэйндропс, на другом краю скамьи.

— Крючок, — назвал он себя. — Девяносто первого года рождения. Прописан и проживаю в городе Сталлионград, улица Великой Победы, дом девятнадцать, квартира сорок пять. Не работаю, являюсь студентом Сталлионградского народного университета.

— Хорошо, садитесь, — сказал судья. — Подсудимые, против вас Комитетом Городской Безопасности выдвинуто секретное обвинение за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь. Уголовное дело рассматривает судья Дышло, — он легонько ткнул себя в грудь. — Народный контроль над правосудием осуществляют народные заседатели — товарищ Кивок и товарищ Напёрсток.

Жеребцы справа и слева от судьи на секунду немного приподнялись в креслах, давая всем понять, что речь шла о них.

— Народное обвинение поддерживает прокурор Вердикт, — продолжил судья. Жеребец в синем мундире слегка кивнул в ответ. — Защиту подсудимых осуществляет адвокат Казус.

Адвокат привстал со своего места и наклонил голову, как бы отвесив поклон.

— Протокол заседания ведёт секретарь Закорючка.

Кобыла ответила улыбкой.

— Подсудимые, встаньте, — сказал судья. — Суд разъясняет вам ваши права, — быстро продолжил он, даже не дождавшись, пока пони успеют подняться. — Вы имеете право знать, в чём вас обвиняют, если обвинение не является секретным; знакомиться с материалами дела, если они не являются секретными; представлять суду доказательства; активно участвовать в судебном разбирательстве; пользоваться услугами профессионального защитника; обжаловать действия и решения суда, если они не объявлены судом неподлежащими обжалованию; обжаловать приговор, если таковой состоится и не будет объявлен судом окончательным и неподлежащим обжалованию. Садитесь.

Когда подсудимые сели, судья посмотрел на прокурора и сказал:

— Суд переходит к судебному следствию, слово предоставляется народному обвинителю.

— Благодарю вас, товарищ судья, — сказал жеребец в синем мундире, встав на задние ноги и раскрыв перед собой чёрную папку. — Уважаемый суд! Перед нашим городом, перед нашей Родиной в настоящее время стоят серьёзнейшие проблемы и вызовы. Вновь поднимает голову селестианство, неприятие нашего истинно народного строя со стороны различных зловредных элементов, низкопоклонство перед Эквестрией. Превратно толкуется мудрая политика нашего руководства, искажается истинный смысл Обновления. Под его личиной нам пытаются навязать поношение народного строя, отказ от прописных истин и основных принципов сталлионизма, примиренчество по отношению к злейшим врагам нашего народа. В таких сложнейших условиях мы должны проявлять особую бдительность, мы не можем себе позволить смотреть на вражеские происки сквозь копыта.

Из открытой части материалов дела известно, что эта кобыла — Саншауэр Рэйндропс — под туманным и неправдоподобным предлогом проникла на территорию нашей любимой Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики. Уже одно это в любом честном патриоте, пекущемся о благе нашей Родины, возбуждает самые худшие подозрения в отношении этой пони. Но у нас есть не только эти подозрения, пусть и в высочайшей степени справедливые. К счастью, у нашей народной власти, у демократической диктатуры трудящихся есть доблестные органы безопасности, которые в силах защитить нас от подобных вражеских элементов. Комитет Городской Безопасности начал расследование, итогом которого стало выдвинутое в этом процессе обвинение.

К сожалению, сегодня на скамье подсудимых не только Саншауэр Рэйндропс, но и граждане Сталлионграда, вставшие на путь предательства. Это обстоятельство показывает нам, насколько опасны эквестристские идеи для нашего города, ведь даже обычные с виду пони, граждане нашего народного государства, могут воспринять их и стать волками в овечьей шкуре. Даже за маской самого правоверного сталлионца может скрываться волчий оскал селестианства, как это произошло в случае подсудимого Огурчика.

Как мы знаем из открытых материалов дела, всего в данной эквестристской преступной группе было семь пони: сама Саншауэр Рэйндропс, пятеро сообщников, которые сидят сейчас вместе с ней на скамье подсудимых, и ещё один фигурант — гражданин по имени Длинный. К сожалению, Длинный успел скрыться до ареста, ещё находясь под подпиской о невыезде по другому делу — об организации массовых беспорядков на улице Свободы. Сейчас он находится во всесталлионградском розыске.

Следствием установлено, что когда Саншауэр Рэйндропс вечером тридцатого числа шестого месяца прибыла на поезде в Сталлионград, её подельник Огурчик уже ждал её на перроне. Внятно объяснить, зачем он там находился, Огурчик впоследствии не смог. Первоначально он сказал, что в тот вечер просто гулял в районе вокзала и случайно забрёл на перрон, но затем данный гражданин изменил показания и заявил, что встречать поезда — это его увлечение. Не находите ли вы, что встречать поезда из Эквестрии — это довольно странное увлечение для правоверного сталлионца, каким хочет казаться нам подсудимый Огурчик? Но он не только встретил Саншауэр Рэйндропс на вокзале, он, по его собственному выражению, решил устроить ей экскурсию по нашему городу и для этого даже встречался с ней на следующий день. В ходе этой экскурсии он, конечно же, имел возможность указать Саншауэр Рэйндропс расположение каких-нибудь стратегических объектов на территории города, но об этом я судить не берусь, так как конкретные обвинения против данных лиц засекречены. Тем не менее, из всего вышеизложенного следует, что у нас нет никаких оснований не доверять выдвинутому обвинению.

Прибыв в Сталлионград, Саншауэр Рэйндропс не сидела на месте, а активно перемещалась по городу. Она покинула гостиницу и обосновалась в общежитии номер тринадцать, поступила на работу в учгорблаг номер одиннадцать. Там она вовлекла в преступную деятельность двух пони: подметальщицу Виолу, которая также являлась её соседкой в общежитии, и подметальщицу Лопатку, которая была её напарницей в первый день работы в угорблаге. Саншауэр Рэйндропс также целенаправленно посетила предпит «Сталлионград», известный в молодёжной среде как «кафе Сайгак» и являющийся злачным местом, где собирается морально неблагонадёжные элементы. Там она вовлекла в свою эквестристскую группу ещё двух пони — рабочего завода Цветика и студента Крючка.

Позже Саншауэр Рэйндропс поступила на работу землекопом на объект народного строительства. Там она вступила в преступную связь с землекопом и бывшим солдатом Горобороны Длинным. Этот гражданин был давно известен как неблагонадёжный элемент. Ещё проходя службу в войсках Горобороны, он получил отрицательные характеристики от своих начальников и сослуживцев. Установлено, что Саншауэр Рэйндропс вместе с Длинным принимали участие в массовых беспорядках на улице Свободы двадцатого числа седьмого месяца.

Уважаемый суд! Мы не знаем, в чём на самом деле обвиняются эти пони. И, очевидно, на то есть причина. То, что совершили эти эквестристы, настолько ужасно и чувствительно для общегородской безопасности, что даже нам, видавшим виды сотрудникам судебной и правоохранительной систем, не стоит знать об этом. Здесь не может быть никакого места для снисхождения и милосердия. Если вы хотите кого-нибудь пожалеть, то пожалейте лучше наших детей, пожалейте всех жеребят нашего великого города-героя, которые могли пострадать от преступных действий этой эквестристской шайки. Эти шестеро заслуживают самого сурового наказания. Спасибо, у меня всё.

Прокурор сел и, шумно выдохнув, уставился в крышку стола прямо перед собой.

— Спасибо, — поблагодарил обвинителя судья. — Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, встаньте.

Рэйндропс поднялась.

— Подсудимая, вам понятны предъявленные вам обвинения?

— Мне ничего не понятно, — призналась Рэйндропс.

— Что именно вам не понятно? — недовольно произнёс судья. — Вам предъявлены обвинения. Это понятно? Эти обвинения засекречены. Что здесь может быть непонятного?

— Это всё просто нелепо, — сказала пегаска.

— Я не спрашиваю, лепо или нелепо. Я спрашиваю, понятна ли вам суть происходящего, что вас обвиняют и что обвинение засекречено?

— Не злите судью, пожалуйста! — донёсся до слуха Рэйндропс громкий шёпот адвоката.

— Да, это я поняла, — ответила пегаска.

— Вы себя признаёте виновной? — спросил судья.

— Конечно нет, — проговорила Рэйндропс. — Как я могу признаваться непонятно в чём?

— Садитесь, — сухо сказал судья, недобро глянув в сторону адвоката. — Подсудимый Огурчик, встаньте. Вам понятны обвинения?

— Да, — произнёс зелёный жеребец, вытянувшись во весь рост.

— Виновным себя признаёте?

— Произошла чудовищная ошибка! — выпалил Огурчик, слова вылетели из его рта, будто под напором. Но под взглядами судьи и прокурора жеребец словно сдулся и опустил голову. — Чудовищная ошибка с моей стороны, я имел в виду. Да, я признаю себя виновным. Я полностью раскаиваюсь в содеянном.

Рэйндропс не поверила своим ушам. Огурчик был неприятен ей, но она понимала, что он невиновен. Разве возможно хотя бы представить, что он способен как-то предать Сталлионград? Он, казалось, только и думал, что о повышении сознательности и о величии родины. Он отрёкся от Рэйндропс, как только понял, что та не хочет «повышать сознательность», он готов был загнобить жеребёнка за простой разговор с иностранкой. Его судили за некую преступную связь с Рэйндропс, а пегаска сама и была этой самой Рэйндропс и лучше других знала, что никакой «преступной связи» между ними не было. И тем не менее, он только что признался в этом непонятном и невероятном предательстве.

Остальные подсудимые, повинуясь голосу судьи, по очереди вставали и вслед за Огурчиком покорно признавали свою вину в засекреченных злодеяниях. Рэйндропс укусила себя за копыто, чтобы проснуться от этого ужасного сновидения, но добилась только боли в укушенном месте. Вслед за копытом начала болеть голова.

Встал адвокат. Он что-то говорил, но для Рэйндропс это были лишь бессмысленные квакающие звуки. Зал судебных заседаний поплыл перед глазами пегаски. Столы, стулья, стены изгибались волнами, сворачивались в странные фигуры.

«Я схожу с ума», — вяло подумала Рэйндропс. Или уже давно сошла? Она, должно быть, сейчас на самом деле лежит в психиатрическом отделении и пускает слюни на подушку, так и не оправившись после вмешательства единорога в её разум. А искалеченное сознание тем временем блуждает в причудливых и пугающих лабиринтах. Это могло бы объяснить всё — от улыбки двойника в зеркале, до этого нелепого «судебного процесса».

Рэйндропс сделала над собой усилие, она сжала зубы, крепко зажмурилась, чтобы зал суда не плясал перед ней. Проснуться она не могла, и хотела хотя бы удержаться в этой реальности. Пегаска попыталась сосредоточиться на голосе адвоката. И у неё получилось, через кваканье стало прорываться нечто, напоминающее членораздельную понячью речь.

— …неизвестно, в чём обвиняют, поэтому я, конечно, не могу предоставить суду доказательств невиновности. Но я заметил, что товарищ обвинитель в своей речи несколько раз назвал моих подзащитных «эквестристами». Позвольте, но ведь эквестризм — это вполне конкретное обвинение, преследованию эквестризма посвящены сразу несколько статей уголовного кодекса. И, хотя моя подзащитная Рэйндропс очевидным образом связана с Эквестрией, мы не можем знать наверняка, содержатся ли в обвинительном акте данные статьи. Поэтому я попросил бы не называть моих подзащитных таким образом, чтобы не навешивать на них лишних ярлыков…

Рэйндропс попыталась открыть глаза и с облегчением поняла, что безумная пляска предметов кончилась. Никто в зале, казалось, и не заметил, что с пегаской только что-то было не так.

— …Всё, о чём я прошу — это снисхождение. Большинство моих подзащитных признали вину и глубоко раскаиваются. Мы не знаем, в чём они виноваты. Есть пусть и небольшая, но всё же вероятность, что это не такое уж страшное преступление, как об этом говорил товарищ обвинитель. Действительно ли мы хотим довести это дело до чересчур жесткого наказания? Сейчас сто одиннадцатый год от рождения нашего великого вождя товарища Сталлиона. Мои подзащитные называли свои годы рождения. Каждый из присутствующих может легко посчитать, сколько им сейчас лет. Даже самый старший из них — Огурчик — ещё совсем не стар. Все они, если им дать шанс, ещё способны встать на путь исправления. Спасибо, у меня всё.

---

— Почему все они признались? — спросила Рэйндропс.

— Ну, они, в отличие от вас, находятся не в «Дружбе», а в следственной тюрьме, — ответил Казус.

Пегаска и адвокат шагали по каменной дорожке, которая, изгибаясь, шла вокруг здания пансионата. Крылья по-прежнему почти не держали Рэйндропс в воздухе, но на время прогулок их всё равно стягивали ремнём. Позади, держа дистанцию, следовали два охранника.

— Вы хотите сказать, что их там заставили признать вину? — Рэйндропс повернулась к адвокату, который задумчиво двигался рядом. Казалось, он старается не наступать на длинные тени деревьев, пересекающие дорожку.

— Я этого не говорил, — произнёс Казус. — Думаю, уже находясь в заключении, они гораздо лучше вас понимают всю серьёзность положения. И поэтому не отказываются сотрудничать со следствием.

— Это несправедливо, — сказала Рэйндропс после небольшой паузы. — Почему я здесь, а они в тюрьме? Я же вроде как считаюсь главарём всей шайки. Разве я не должна сидеть в самой жуткой камере?

— Вы эквестрийка, — пожал плечами Казус. — К иностранцам у нас всегда отношение особое. Кроме того, вы считаетесь врагом, а они — предателями. Предатель хуже, чем просто враг.

— Я могу им чем-то помочь? — спросила пегаска.

— Да, признайтесь и возьмите вину на себя, — просто ответил адвокат.

Рэйндропс промолчала.

— Я говорю совершенно серьёзно, — продолжил Казус. — Вся моя стратегия защиты строится на деятельном раскаянии всех членов группы, а вы своим упрямством всё ломаете. Чистосердечное признание облегчает вину, но вы, видимо, не хотите облегчения. Если не думаете о себе, то подумайте о других.

Перед Рэйндропс прямо в воздухе возникли голубые глаза Виолы. Пегаска крепко зажмурилась, но глаза не исчезли даже в темноте закрытых век. Она вздохнула и спросила:

— Может, им можно послать еды или ещё чего-нибудь? Тут неплохо кормят, а мне всё равно часто кусок в горло не лезет.

— Им ограничили передачи и переписку, — сказал Казус. — Подумайте лучше о своём признании.

— Я невиновна.

— Я вам верю, — вздохнул адвокат. — Более того, думаю, они засекретили обвинения именно из-за того, что у них на вас ничего нет. Но будь вы хоть сто раз невиновны, это нам с вами не поможет. Единственный путь — признаваться, каяться и рассчитывать на снисхождение.

Дальше они шли в молчании. Парящие перед носом Рэйндропс голубые глаза наконец стали тускнеть и исчезать. Солнце уже клонилось к западу, тени деревьев ещё больше удлинились. Скоро время, отведённое пегаске на прогулку, должно было закончиться.

— Почему арестовали именно их? — вдруг спросила Рэйндропс. — Почему арестовали Огурчика, например? Он казался мне идеальным верным сталлиоградцем.

— А вы ему сочувствуете? — удивился Казус. — Я думал, он для вас неприятный тип. Вы эквестрийка, а он активист Земной Сотни. В его прямые обязанности входит искоренять сам дух Эквестрии, уничтожать пернатый космополитизм и кантерлотский рогоцентризм.

— Разве быть неприятным типом — это преступление? — произнесла Рэйндропс, немного подумав. — Возможно, его и стоило бы наказать, но только за то, что он на самом деле сделал, а не за это выдуманное предательство Сталлионграда.

---

В комнате на верхнем этаже пансионата было темно и тихо. Где-то в коридоре дежурили охранники, но они ничем себя не выдавали. Постель была удобной — не слишком мягкой и не слишком жесткой, с приятным к телу одеялом, но сон никак не приходил. Рэйндропс безуспешно лежала с закрытыми глазами, а в голове с гудением крутились мысли. В основном, одна и та же мысль, повторяемая на разные лады: «Почему арестовали именно их?»

Почему именно этих пятерых назначили её сообщниками? Вернее, шестерых, если считать скрывшегося от следствия Длинного. Рэйндропс уже не первый день думала об этом, думала до головной боли. Пони чувствовала себя детективом, который стоит перед доской со сложной схемой и пытается протягивать ниточки связей между объектами. Что объединяет их? Знакомство с пегаской? Но одного из подсудимых, Крючка, Рэйндропс вообще не помнила. Он, возможно, и был в кафе «Сайгак» в тот вечер, когда она там появилась, но они совершенно точно не разговаривали.

В «Сайгаке» было полно пони, но арестовали почему-то только двух. С одним из них, Цветиком, которого в кафе называли эквестрийским именем Флауэр, Рэйндропс действительно говорила. На суде она еле узнала его: буйная всклокоченная грива была острижена, взгляд потух и даже, казалось, черты лица изменились, словно отражая внутренний мир жеребца, растоптанный тяжелыми копытами следователей. Рэйндропс подумала, что, возможно, она и с Крючком на самом деле знакома, просто не может его теперь узнать.

Пегаска уже не была уверена в том, насколько хорошо и правильно работает её голова. Вечер в «Сайгаке» был ещё до вмешательства в её разум, но ведь единорог как раз работал с воспоминаниями. Возможно, он и тут что-то сломал, и Рэйндропс теперь помнит свою предыдущую жизнь неправильно. У пегаски немного похолодело внутри — ей пришло в голову, что она, может быть, действительно совершила какое-то преступление, которое просто не сохранилось в её памяти.

Рэйндропс представила себя с ухмылкой маньяка. Она кралась по улицам Сталлионграда, выслеживая беззащитных жеребят. То, что происходило с детьми дальше, было настолько ужасно, что Рэйндропс впоследствии исторгла из себя эти воспоминания, а следователи пришли в такой ужас, что спешно засекретили дело, опасаясь за психическое здоровье всех пони, даже судьи и прокурора. Пегаска усилием воли развеяла нарисованную воображением картину. Она не могла быть правдивой — Рэйндропс когда-то слышала, что у маньяков не бывает сообщников, да и обвинение явно носило политический характер.

Рэйндропс устала думать об арестованных из «Сайгака» и перешла к остальным.

Огурчик встретился пегаске на перроне, он появился внезапно. Она помнила, как он подкрался к ней сзади и громко заговорил над самым ухом. Это, наверное, и вправду выглядит странно. Более того, Огурчик вызвался проводить Рэйндропс до ворот Внутреннего Города, а затем в гостиницу. Он явился на следующий день, чтобы провести с ней время. Всё это действительно может навести на какие-то подозрения.

Виола была соседкой Рэйндропс в общежитии и работала в том же учгорблаге. Они говорили о том таинственном взрыве, который потом оказался аварией на магоатомном заводе. Возможно, причина в этом? Если бы пегаска только знала, чем всё кончится, она бы никогда не постучалась к Виоле в то утро. Она бы вообще держалась подальше от всех пони, избегая любого лишнего слова.

Впрочем, помогло ли бы это? Крючок, насколько Рэйндропс помнила, вообще с ней не говорил, но от ареста это его не спасло. Подметальщица Лопатка была напарницей пегаски всего один день. Всё их общение свелось к тому, что эта кобыла быстро показала участок работы и тут же убежала по своим делам. Тем не менее, Лопатку арестовали.

А что насчёт другой напарницы по учгорблагу? С ней Рэйндропс провела явно куда больше времени. Эта кобылка стала для пегаски намного ближе, чем другие сталлионградцы. Рэйндропс даже начала считать её если не подругой, то, по крайней мере, приятельницей. И именно эта пони предложила сходить в «Сайгак»…

Так почему среди подсудимых не было Пылинки?

---

— Сегодня переходим к допросу свидетелей, — сказал судья Дышло сразу после открытия заседания. — Пригласите свидетеля Пылинку.

Жеребец в форме, стоявший у выхода из зала, выскользнул в коридор и вернулся со знакомой Рэйндропс тёмно-жёлтой кобылой.

— Здравствуйте, свидетель, — почти ласково проворковал судья. — За трибуну пройдите, пожалуйста.

Пылинка шла через зал медленно, смотря себе под ноги, словно боялась споткнуться. Наконец она взошла на хлипкое деревянное возвышение, установленное прямо напротив кресла судьи. Взгляд кобыла подняла, но не до конца, она смотрела, скорее, не на судью и народных заседателей, а на их массивный стол.

— Представьтесь суду, — попросил Дышло.

Пылинка негромко назвала себя. Судья удовлетворённо кивнул и спросил:

— Вы подметальщица? Я правильно понимаю, что вы коллега подсудимой Саншауэр Рэйндропс? Вы работали в том же учгорблаге?

— Да, — подтвердила кобыла с неохотой, будто сама признавалась в преступлении.

— Дело является секретным, — продолжил судья, — поэтому я должен предупредить вас об ответственности за разглашение информации, являющейся государственной тайной. Сведения о том, какая информация является государственной тайной, также являются государственной тайной. Кроме того, ответственность наступает за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний народному суду. Вы всё это понимаете?

— Да, — чуть испуганно кивнула Пылинка.

— Это свидетель обвинения, — сказал судья, — так что, товарищ прокурор, ваши вопросы, пожалуйста.

«Что же она будет говорить?» — отстранённо подумала Рэйндропс. Судя по словам судьи, что бы Пылинка ни сказала, за это может наступить ответственность.

Свидетель обвинения, да? Рэйндропс почти не удивилась. Она к этому моменту уже некоторое время размышляла о роли Пылинки в процессе. Если эта пони, несмотря на близость к Рэйндропс, отсутствовала на скамье подсудимых, то логично было предположить, что её роль окажется иной, что она будет на другой стороне — не обвиняемых, но обвиняющих.

Более того, Пылинку — Рэйндропс почти с отвращением вспомнила, как называла её эквестрийским именем Дасти — наверняка изначально подослали из Горбезопасности. Это бы многое объяснило: почему её внезапно назначили напарницей Рэйндропс вместо Лопатки, почему она не боялась демонстративного приятельства с иностранкой… Конечно, она не боялась — ведь это и было её заданием. Теперь все совместно пережитые эпизоды представали в новом свете, и Рэйндропс удивлялась, как она могла быть столь беспечной, что почти без сомнений приняла это странное предложение дружбы, столь подозрительное в явно враждебном городе. Пегаска, конечно, никогда не доверяла Пылинке на сто процентов, но стоило быть гораздо более осторожной. Эта пони смогла подобраться слишком близко.

Рэйндропс представила себя этакой букой, отвергающей любые контакты со сталлионградцами ради их и своей безопасности. Нет, она не смогла бы вести себя так с самого начала. Совсем не этому учила жизнь в Эквестрии. Сталлионград же будто специально хотел разобщить пони, внушить недоверие друг к другу. Ведь каждый может оказаться агентом Горбезопасности. Но пегаска, конечно, это поняла далеко не сразу и первое время пыталась вести себя по-эквестрийски…

Тем временем прокурор прочистил горло и спросил:

— Товарищ Пылинка, скажите, вы видели в подсудимой Саншауэр Рэйндропс признаки враждебности к нашему народному строю?

— Да, — коротко сказала пони, ещё ниже опустив взгляд, и повторила: — Да.

Жеребец в синем мундире рассматривал свидетельницу, видимо ожидая более развёрнутого ответа, но та хранила молчание.

— И в чём эти признаки выражались? — наконец спросил он. — Она была уверена в превосходстве селестианского строя Эквестрии над нашим народным строем?

— Да, — ответила Пылинка. — Она была уверена, точно.

— Она пыталась наладить контакт с гражданами Сталлионграда в целях распространения своих тлетворных идей?

— Да, я знаю, что она ходила в кафе Сай… в предпит «Сталлионград»… Это место, где, ну вы знаете, собирается молодёжь. И там она рассказывала об Эквестрии.

— Эй! — не выдержав, крикнула со своего места Рэйндропс. — Вообще-то, это ты меня туда и привела!

— Подсудимая! — крикнул судья. — Порядок в зале суда!

— Я думаю, уважаемый суд, всё предельно понятно, — сказал прокурор. — У меня вопросов больше нет.

— Хорошо, — произнёс судья. — Сторона защиты? У вас вопросы есть?

— Нет, уважаемый суд, — сказал адвокат.

— Ходатайств о вызове свидетелей защиты вы не подавали, верно?

— Всё верно, уважаемый суд, не подавал.

— Тогда допрос свидетелей на этом закончен.

---

В тот же день, на вечерней прогулке, как только они отошли от здания пансионата и охранники позади немного отстали, Рэйндропс зло спросила у Казуса:

— И как мне всё это понимать?

— Знаю, это нелегко, — вздохнул жеребец. — Вы, наверное, считали Пылинку своей подругой, но…

— Я не об этом! — оборвала его Рэйндропс. — С ней всё ясно. Я о вас.

— Обо мне? — удивился Казус.

— Да. Вы вообще точно мой адвокат? То вы советуете во всём признаться, хотя я невиновна, то теперь это! Какого дискорда вы не задали Пылинке ни одного вопроса? Почему вы не вызвали свидетелей в мою поддержку?

— Рэйндропс, послушайте, — оскорблённым тоном ответил Казус. — Я не мог! Когда судья обращался ко мне, не подавал ли я ходатайств, это была лишь формальность. Никто не предполагал, что я действительно попрошу вызвать свидетелей.

— Так вы играете по их сценарию вместо того, чтобы защищать меня?

— Дело не в этом, — с горячностью и поспешностью сказал адвокат. — Процессуальный статус может поменяться за пять минут. Из свидетеля легко можно превратиться в ещё одного подсудимого. Любой пони, который выскажется на суде в вашу защиту, очень рискует. Даже я, но меня защищает мой статус профессионального адвоката. Других я втягивать в это дело не собираюсь. Извините, но я не хочу, чтобы кто-то ещё пострадал. Да и это всё равно бесполезно. Сами подумайте, какие оправдывающие вас сведения может сообщить суду свидетель защиты в нашем случае? Мы даже не знаем, в чём вас обвиняют!

Некоторое время они шли по аллее молча, затем Рэйндропс произнесла:

— И всё-таки мне кажется, вы тоже играете против меня. Вы с прокурором как будто бы родные братья, две стороны одной медали.

Казус резко остановился.

— Как вы догадались? — удивился он.

— Догадалась о чём?

Адвокат чуть смущённо опустил взгляд.

— Мы с товарищем Вердиктом действительно братья, — сказал он. — Мы не очень похожи внешне, и это редко кто замечает.

Рэйндропс застонала и приложила копыто к лицу. Даже когда казалось, что этот судебный процесс уже не сможет стать ещё более нелепым, он каким-то образом мог.

---

Казус врал, что они с братом не похожи. Они выглядели, как однояйцевые близнецы. Вглядываясь в их черты, Рэйндропс как-то не сразу обратила внимание, что и одеты они одинаково. На адвокате вдруг оказался такой же синий мундир с красно-золотистыми нашивками, что и на прокуроре. Они в один голос требовали от пегаски признания вины. Наконец, их совместную обличительную речь прервал судья Дышло.

— В зал заседания вызывается ключевой свидетель, — объявил он. — Его показания смогут доказать вину подсудимой даже без её признания.

За шаткую свидетельскую трибуну встал какой-то жеребец.

— Я в своих показаниях настолько преисполнился, — начал он, — что это дело мне абсолютно понятно — все его обстоятельства, хоть бесконечно малые, хоть бесконечно большие. И если я свидетель, это не значит, что я обвиняемый или подсудимый, хоть процессуальный статус и может поменяться за пять минут. Родился я в продснабе — и сразу из-под прилавка вылез, на работу попросился, к станку, в библиотеку…

— Ближе к сути, пожалуйста, — попросил судья.

— Хорошо, — легко согласился свидетель. — Меня ведь не проведёшь, не обманешь — я пожил на свете уже и не зря, не напрасно, надо сказать, пожил. Я, как-никак, пони заслуженный, ветеран труда, всё-таки. Почти целую вечность на производстве в библиотеке отработал, что в экономике явно необходимо. Я долгожитель, старожил, стало быть, и, как и все старожилы, многого не припомню.

Эти слова никак не вязались с вполне молодым лицом свидетеля, но никто не обратил на это внимания.

— Не припомню, но всё равно скажу. Вы вот с ней цацкаетесь, — свидетель махнул копытом в сторону Рэйндропс, — следствие, суд, туда, сюда… А с ними так нельзя! Надо — хрясь — и всё! Я пожил, я побольше вас всех знаю. В моё время с ней никто бы не стал церемониться, уж вы поверьте! Я пони заслуженный, не хрен с горы какой-нибудь, а вынужден терпеть, что такие, как она, по земле ходят. Это же гады такие, они только и ждут, пока мы слабину дадим. Я пролетарий потомственный, между прочим. Мой отец начальником цеха в библиотеке был, награды имел, и если бы не погиб героически, спасая от наводнения портрет самого товарища Сталлиона, то он бы повыше всех вас взлетел! Он бы членом Горсовета стал, вот как! Он бы таким гадам спуску бы не давал, давил бы, ещё в колыбели гадов бы давил. А то вот родился гад какой-нибудь — а через лет двадцать уже преступления совершает, а расстреляешь его — и всё, никаких преступлений! Вот как! Я как её увидел, сразу понял — гадина. Гадина! Гадина! Гадин! Гади! Гад! Га! Га! Га!

Свидетель стал биться головой о трибуну. Раздался треск, и она развалилась на части, полетели щепки, запорошили свидетеля. Он упал и стал кататься по полу. Адвокат, прокурор и судья зааплодировали. Рэйндропс проснулась.

Настоящие заседания были гораздо скучнее, чем состоявшееся во сне. После Пылинки свидетелей больше не вызывали. Прокурор бубнил себе под нос что-то обвиняющее, пока зрители и участники процесса дремали на стульях. Адвокат иногда что-то вяло отвечал прокурору, но большую часть времени молчал. Судья и народные заседатели излучали равнодушие, они, похоже, даже не слушали, о чём говорят прокурор и адвокат. Почти все подсудимые горбились с отсутствующим видом на скамье, казалось, они уже где-то далеко, на пути к местам, где будут отбывать наказание. Рэйндропс же, напротив, почувствовала себя несколько лучше, её разум будто бы очистился, не было больше никаких видений. И если не считать странных снов и редких головных болей, её состояние вроде бы пришло в норму.

Рэйндропс теперь могла размышлять. Она вслушивалась в речи прокурора и даже пыталась их по мере возможности анализировать. Может быть, это не имело никакого смысла, ведь эти речи не только были запутаны, перегружены юридическим языком и сложны для понимания. Они словно сползали изо рта прокурора прямо в пустоту, и даже судья Дышло пропускал все эти нелепые слова мимо ушей. Если даже самому судье нет никакого дела до произносимых слов, то зачем пегаске вслушиваться в эту абракадабру? Но больше на заседаниях всё равно заняться было нечем.

Рэйндропс задавалась вопросом, существуют ли вообще все эти законы, ссылками на которые сыпал прокурор. Или он просто придумывал на ходу номера статей, пунктов и подпунктов? Существуют ли вообще в Сталлионграде какие-то законы, или все только делают вид, что они существуют, а власть действует по своему произволу, прикрываясь фантомами вымышленных кодексов?

Даже если законы и существуют, ничего не мешает им быть вздорными, глупыми и жестокими. Кто и как их принимал? Горсовет? Откуда взялся Горсовет? Кто и как назначал или избирал его членов? Рэйндропс не была юристом или философом, но чувствовала, что законы должны быть чем-то большим, чем просто письменно выраженной волей самоназначенного начальства. Когда король Сомбра объявил всех жителей Кристальной Империи своими рабами и приказал заковать в цепи, это было совершенно законно, ведь он был королём и мог издать любой закон. Только вот менее жестокими, омерзительными и — в конце концов — преступными распоряжения Сомбры от этого не становились.

Как и следовало ожидать, попытки понять хоть что-нибудь из выступлений прокурора не давали никаких плодов. Но кое-что, заслуживающее внимания, в суде всё же происходило. Правда, не в самом зале, а в коридоре. Там, от заседания к заседанию, всё увеличивалась толпа посетителей. Они приходили, хотя в зале для них каждый раз «не было мест». Они приходили, хотя стоять в коридоре, наверное, было ещё менее интересно, чем умирать со скуки под звук прокурорского голоса на заседании.

Рэйндропс не знала точно, зачем они приходят — поддержать её и других подсудимых или понаблюдать за их падением. Толпа молчала, когда Рэйндропс проводили мимо, в зал или из зала. Хоть в их взглядах не было злобы или злорадства, а было, скорее, сочувствие, пегаска не была до конца уверена, является ли это молчаливое собрание её группой поддержки. Она хотела осторожно спросить об этом у адвоката, но не решалась, словно любое лишнее упоминание, любое привлечение внимания к коридорным пони могло им повредить.

Однажды заседание почему-то перенесли в другой зал. Пони, которые обычно заполняли зрительские места, расселись, но новое помещение оказалось больше предыдущего и целых три последних ряда неожиданно остались свободными.

— Мест нет, — по привычке сказал горзащитник, дежуривший на входе, и уже хотел закрыть дверь.

— Постойте, как нет? — спросил какой-то настойчивый пони из коридора. — Вот же, целых три ряда свободно.

Жеребец нахмурился, не зная, что ответить. Когда он очнулся от секундной задумчивости, было уже поздно — прорыв состоялся, и горзащитнику оставалось только беспомощно наблюдать, как свободные места заполняются незваными зрителями.

Судья предпочёл сделать вид, что ничего не произошло, и заседание началось как обычно. Постепенно участники процесса расслабились, погружаясь в привычную дремоту, уверенные, что больше ничего из ряда вон выходящего не случится. Прокурор затянул свою бессмыслицу, но вдруг замер на полуслове, почувствовав, что в атмосфере зала что-то внезапно изменилось. Все смотрели в конец помещения, оттуда, с последнего ряда мест для посетителей, доносился какой-то шум.

Жеребец, совсем ещё молодой, закрывался от ударов горзащитника, одновременно пытаясь поднять над головой самодельный плакат. Плакат шатало и трясло, но Рэйндропс своим пегасьим зрением успела разглядеть, что там было написано.

«СВОБОДУ УЗНИКАМ СЕКРЕТНОГО ДЕЛА!»

Подбежали ещё горзащитники, заполнители мест с передних рядов кинулись помогать им. Плакат пал, рухнув в кипящую кучу из тел. Напрасно Рэйндропс всматривалась, в этой свалке невозможно было разглядеть, что стало с молодым жеребцом. Судя по звукам — ничего хорошего. Каждый раз, когда слышался особо сильный удар, Рэйндропс вздрагивала, будто били её. Не помня как, она оказалась на ногах, но почувствовала на плечах чьи-то копыта, усаживающие её обратно. Это был адвокат.

Всё кончилось — молодого жеребца и ещё нескольких пони с последнего ряда тащили прочь с разбитыми лицами.

— В судебном заседании объявляется перерыв, — потрясённо выдохнул судья.

«Они за меня… — подумала Рэйндропс. — Пони из коридора за меня, за нас…»

Теперь она знала.

«Зачем? Оно того не стоило…»

«Любой, кто выскажется на суде в вашу поддержку, очень рискует», — прозвучало в голове голосом адвоката.

Что теперь будет? Рэйндропс опасливо глянула на скамью подсудимых, словно испугавшись, что она сейчас удлинится, чтобы принять новых пони.

---

Во время вечерней прогулки Казус выглядел оживлённым, заставляя Рэйндропс задуматься, чего это он развеселился.

— Подсудимых в нашем с вами деле, к счастью, не прибавится, — сказал адвокат, и его весёлость передалась было пегаске, но он тут же всё растоптал: — Их будут судить отдельно. Этого молодого парня с плакатом и ещё шестерых, которых вместе с ним побили. Нарушение порядка в судебном заседании плюс антисталлионградская агитация и пропаганда. До семи лет лишения свободы.

Заметив, как опустились уши Рэйндропс, Казус стал объяснять:

— Нет, вы не понимаете. Без последствий это всё равно бы не осталось. Парень, если он не совсем дебил, знал, на что шёл. Про остальных не знаю, были ли они с ним заодно или просто случайно оказались рядом и попали под горячее копыто… В любом случае, зачем-то же они таскались на этот суд, никто их об этом не просил. Как видите, я был прав: любой, кто выскажется в вашу поддержку, рискует. Хорошо, что всё закончилось именно так. Да, им грозит до семи лет, но это гораздо лучше, чем если бы они пошли новыми фигурантами по вашему делу, которое может закончиться чем угодно, вплоть до расстрельного приговора.

Рэйндропс молчала.

— Да, я не устану вам напоминать о серьёзности вашего положения, — продолжал Казус. — Если не хотите помочь себе, подумайте о других. Подумайте, на что вы обрекаете Виолу и Крючка, хотя бы! Они даже моложе вас! Остаётся уже мало времени до приговора, но я надеюсь, что вы образумитесь и сделаете правильный выбор.

— Можете не стараться, — ответила Рэйндропс. — Я не призна́ю себя виновной. Не буду говорить «никогда», но пока у меня есть такая возможность, я буду настаивать, что я ничего плохого не сделала. И другие тоже ничего не сделали, хоть их и заставили оговорить себя.

— На этот раз я заговорил о признании не просто так, — сказал Казус. — Есть кое-какие новости. В Кантерлоте арестован наш разведчик, и его вполне могут обменять на вас. Эквестрийская сторона не возражает, большинство членов Президиума Горсовета тоже не против. Никаких политических уступок, просто обмен одного пони на другого. Но в законах — что наших, что эквестрийских — про обмен заключёнными ничего нет, поэтому его помилует и отпустит в Сталлионград принцесса Селестия, а вас должен помиловать Горсовет. И опять мы приходим к необходимости вашего признания. Без него помилование не состоится.

— Нет, — без промедления ответила Рэйндропс. — Нет. Во-первых, я вам, товарищ брат прокурора, не верю. Вы эту историю с разведчиком могли придумать прямо сейчас. А во-вторых, почему меня не могут помиловать без признания?

— Ну… — слегка замялся адвокат. — Таков закон. Горсовет обязан следовать закону.

— А кто принимает законы?

— Э… Горсовет…

— Так может, Горсовет сначала поменяет закон, а потом помилует меня?

— Подождите, всё не так просто…

— Да уж, всё очень сложно! — чуть не рассмеялась Рэйндропс адвокату в лицо. — Одни и те же пони сначала придумывают дурацкие законы, а потом говорят: «Таков закон! Ничего не поделаешь!» Вам самим-то не смешно? Я, может быть, и пинала всю жизнь облака, умственной работой не занималась, но за дуру меня держать, пожалуйста, не надо.

Казус в ответ только промолчал.

---

Коридорных пони, похоже, не испугало жёсткое задержание за плакат. Они всё так же приходили на каждое заседание, но за количеством заполнителей мест теперь следили строже и незваных гостей в зал больше не пускали. Рэйндропс иногда позволяла себе легкую улыбку или кивок, когда её проводили по коридору мимо толпы. Их молчаливая поддержка укрепляла дух пегаски. Она теперь не одна. Не только она понимает всю несправедливость и нелепость происходящего в этих стенах.

Рэйндропс ещё сильнее укрепилась в своём решении не признавать никакой вины, последние призраки сомнений, ещё посещавшие её, развеялись. Пусть адвокат-брат-прокурора сколько угодно твердит, что она вредит себе и другим подсудимым. Признаться сейчас было бы непростительным предательством — предательством себя, товарищей по несчастью, коридорных пони и тех семерых, пострадавших за плакат в её поддержку.

Нет, не Рэйндропс здесь преступница. И все это на самом деле понимают. Если участники этого судилища думают, что вершат правое дело, почему они так скромно смотрят в стол на заседаниях? Где их прямые, испепеляющие подлых преступников взгляды? Зачем они скрывают обвинения? Почему бы хотя бы не назвать во всеуслышание само деяние? Шпионаж? Вредительство? Отравление колодцев? Что? Что именно? Разве само по себе это называние раскрыло бы какие-то государственные секреты? Зачем это жульничество с местами для посетителей? Зачем все уловки и умолчания, если их дело правое?

---

— На этом судебные прения завершены, — сказал судья. — Подсудимые, встаньте. У вас есть право произнести последнее слово. Кому нечего сказать, можете садиться.

Никто из «сообщников» Рэйндропс не стал ничего говорить, они опустились на свои места. На ногах осталась только пегаска. Она оглянулась на Казуса. Тот качал головой и указывал копытом вниз, на скамью. Рэйндропс стояла. Она отвернулась от адвоката и посмотрела прямо в глаза судье. Он легко выдержал взгляд и сердито спросил:

— Подсудимая Саншауэр Рэйндропс, вам что, есть что сказать?

— Да, — громко ответила пони. — Накопилось, знаете ли.

В действительности она понятия не имела, что сейчас скажет, и лишь жалела, что никогда в жизни не училась ораторскому искусству. Впрочем, не всё ли равно? Любые слова отскочат от толстых черепных костей судьи без всяких последствий. Сколько подобных «процессов» он уже провёл за свою карьеру? Сколько жестоких приговоров вынес? Наверняка среди неправедно судимых им были и гораздо более умные, чем Рэйндропс, пони. От скольких обличающих «правосудие» блестящих речей этот жеребец отмахнулся?

— Я невиновна, — сказала Рэйндропс. Спокойно, без истерики, но громко, чтобы даже коридорные пони могли услышать, если дверь и стена вообще пропускали звуки. — Невиновна, как и остальные на этой скамье. Я не делала ничего плохого сама и никого ни во что не вовлекала. Я пережила вмешательство в мой разум, ваш единорог смотрел все мои воспоминания, все до единого. Поэтому Горбезопасность, которая придумала это секретное дело, знает, что на самом деле я ничего не совершала. Это и есть самый главный секрет.

Пегаска замолчала и опустилась на своё место. Что ещё она могла сказать? Она и так еле удержалась, чтобы не наговорить неуважаемому суду грубостей. Совсем уж злить этого борова в судейском кресле тоже было нельзя.

Дышло поднялся, за ним вскочили и оба народных заседателя.

— Суд удаляется на совещание для постановления приговора, — будничным тоном сказал судья, словно сообщая, что решил выйти в продснаб за сеном. Он грузно прошествовал к небольшой двери, в которую почти с трудом протиснулся. Народные заседатели бледными тенями следовали за ним, будто бы лишённые своей собственной воли.

Как только Дышло скрылся за дверью, к Рэйндропс подскочил Казус.

— Что вы наделали?! — прошипел адвокат. — Конечно, мало нам было этого придурка с плакатом, мало этих идиотов, которые топчутся в коридоре и раздражают судью, так ещё и вы решили выступить, палкой в суд потыкать! Отлично! Просто замечательно!

Рэйндропс молча пожала плечами. Казус возмущённо фыркнул и вернулся на своё место.

— Столько работы, стараний, трудов — и всё поню под хвост! — ворчал он. — Всё перечеркнуто одной… одной… Даже не буду говорить кем!

Совещание заняло не больше трёх минут. Маленькая дверь распахнулась, выпуская судью и заседателей из их тайной комнаты. Секретарь отложила пилку для копыт и, вскочив, провозгласила:

— Всем встать, суд идёт!

Дышло подошёл к своему креслу, но садиться не стал, а остался стоять. Народные заседатели встали по правое и левое копыто от него. В зале тоже все были на ногах. Судья раскрыл чёрную папку.

— Именем Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики провозглашается приговор, — произнёс Дышло. Далее его речь ускорилась, он торопливо забубнил, почти захлёбываясь в конце каждого предложения. Дата постановления приговора, время, полное наименование суда, его точный адрес, перечисление всех участников процесса, всех подсудимых с подробными сведениями о каждом, упоминание о том, какого цвета занавески в зале суда… Впрочем, последнее — это уже плод воображения Рэйндропс.

Пегаска ожидала резкого удара, а получила поток торопливого полувнятного бубнёжа. Ожидание, более страшное, чем самый ужасный конец, всё длилось и длилось. Ладно, хорошо. Как вам будет угодно, товарищ судья. Рэйндропс подняла голову повыше, встала в уверенную стойку. Контролировать позу, контролировать выражение лица. Не показать ни грамма, ни самой малой частички слабости. Не смотреть на других подсудимых, только по возможности смелый взгляд вперёд. Нет, не по возможности — обязательно смелый. Она дерзкая Дэринг Ду. Она Твайлайт Спаркл с друзьями за спиной. Рэйндропс представила, как от неё исходит радужный луч и превращает судью в камень.

— …Признать Саншауэр Рэйндропс виновной в преступлениях, упомянутых в секретном обвинении за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь, выдвинутым со стороны Комитета Городской Безопасности…

Признать виновной. Единственные пока значащие слова почти утонули в потоках формальной бессмыслицы. Рэйндропс их едва услышала, а услышав — отбросила. Неважно. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

Копыто само тянется, чтобы поправить гриву. Сейчас бы думать о внешности! Да, только о внешности и думать.

— …Назначить ей наказание в виде двадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет…

Не расстрел! Можно жить! Но — двадцать лет… Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— …И с конфискацией личного имущества.

Что? Какое имущество? Кому-то приглянулись её вещи, и так уже давно отнятые? Хотят оставить себе? Пусть подавятся!

Думать о вещах. Чемодан уже потёртый, а на одной сумке даже дырка намечается. Всё равно скоро надо менять. Не жалко. Из хорошего — плащ, но если попросить Рэрити, она сошьёт новый, ещё лучше. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— …Признать Огурчика виновным в преступлениях, упомянутых в секретном обвинении за номером два-восемь-два-два-восемь-один-четыре-восемь-восемь, выдвинутым со стороны Комитета Городской Безопасности и назначить ему наказание в виде двадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет, а также с конфискацией личного имущества…

Одно и то же, раз за разом. Судья менял только имена. Нет, ещё и местоимения, приспосабливая их к подсудимому или подсудимой.

Лопатка — двадцать лет и всё то же самое. Цветик — так же. Оставались только Крючок и Виола. Теперь Дышло читал медленнее, будто растягивал удовольствие.

— …Признать Крючка виновным в преступлениях… — всё шло по уже проторённой дороге, но вдруг речь судьи словно вынырнула из колеи, внезапно пойдя новым маршрутом: — Учесть молодой возраст подсудимого, а также положительные характеристики по месту жительства и учёбы, и назначить ему наказание в виде семнадцати лет и трёх месяцев тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах сроком на пять лет.

Милосердие! Молодого возраста и положительных характеристик хватило на целых два года и девять месяцев скидки. И какой точный расчёт! До месяцев! Почему бы не добавить ещё точное количество дней, часов и минут? А, ещё и про имущество ничего не сказали. Щедро!

— …Признать Виолу виновной…

И снова судья свернул на ту же дорожку — возраст и характеристики.

— …И назначить ей наказание в виде пятнадцати лет тюремного заключения со строгой изоляцией и поражением в правах сроком на пять лет.

Раздался негромкий звук падения. Какая-то возня. Шёпот охранника:

— Очнитесь! Вот так, вот так. Поднимайтесь.

Нет, не оборачиваться, не смотреть. Смотреть только вперёд. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

Глупо! Это не сила и не слабость, Рэйндропс просто торчит посреди зала бесчувственным истуканом. Она должна сейчас рыдать и валяться у Виолы в ногах, пытаясь вымолить прощение за то, что то тем утром постучалась в её дверь. Нет! Только не сейчас, когда уже столько позади и последнее заседание скоро кончится. Контролировать позу, контролировать выражение лица.

— В соответствии с… — судья опять ускорился, перечисляя номера и длинные невразумительные названия законов и постановлений.

И нанёс последний удар:

— …Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

XI. Капля

Едва закончив, судья и народные заседатели поспешили скрыться в совещательной комнате, будто покидали место преступления. Даже грузный Дышло удалился с неожиданной для него прытью. Разбегались и другие участники процесса. Очень быстро куда-то потерялись из вида прокурор со своим братом-адвокатом. Только секретарь немного замешкалась у себя за столом с какими-то бумагами. А подсудимые — теперь уже осуждённые — остались стоять, словно ничего ещё не кончилось. Конвойные тоже не двигались и молчали, не торопились уводить их прочь, видимо ожидая команды.

В коридоре послышался какой-то шум, и почти все присутствовавшие в зале горзащитники направились к дверям.

— Не стоим, расходимся! — донёсся оттуда зычный правоохранительный голос. — Суд кончился, нечего здесь больше делать!

— Позор! — крикнул кто-то из коридорных пони, и остальные подхватили: — Позор! Позор!

Рэйндропс сжалась, как в ожидании удара. Только не снова! Селестия милосердная, только бы больше никого не арестовали!

Постепенно шум стих. Коридор замолчал, оставляя пегаску в неведении о том, чем там всё закончилось. Осуждённых стали выводить из зала.

---

Рэйндропс думала, что её сразу отправят в тюрьму, ведь приговор был вполне недвусмысленным и вроде бы не предусматривал никаких отсрочек, но выйдя из кареты, она увидела знакомое белое здание пансионата.

— Это не тюрьма, — сказала Рэйндропс охранникам, когда те вели её к центральному входу.

— А вы что, туда торопитесь? — спросил старший лейтенант Фетиш, гадко осклабившись. — Ещё успеете.

— Когда?

— Как начальство скажет, так сразу, — пожал плечами Фетиш.

Значит, просто отсрочка?

Оставшись одна у себя в комнате, Рэйндропс сняла платье и легла на кровать. Ничего словно бы не изменилось, как будто и не вынесли никакого приговора, а было просто очередное обычное и уже привычное заседание суда. Через окно, зарешёченное специально для необычной постоялицы, лился чистый дневной свет — дымка до пансионата почти никогда не доходила, видимо из-за его удачного расположения. В номере всё было как обычно. У стены стоял шкаф, который Рэйндропс было нечем заполнить, она могла разве что повесить на вешалку платье, выданное ей ещё при аресте. Стулья были расставлены в том же порядке, что и утром, когда приговора ещё не было. У кровати — небольшой столик, на нём лежало несколько книг из местной библиотечной комнаты. Герои этих книг даже в пылу самых опасных приключений никогда не забывали процитировать товарища Сталлиона или подумать о построении всеобщего счастья. В остальном же это было сносное чтение. Рэйндропс за время домашнего (вернее было бы сказать «пансионатного») ареста прочитала почти все. Осталась только одна, но довольно объёмная. Стоит ли за неё теперь браться, ведь в любой момент за ней могут прийти… Не за книгой, конечно, а за Рэйндропс. Чтобы отвезти её в тюрьму.

Пегаска открыла книгу, но зудящее в мозгу беспокойство превращало строчки в бессмысленные пятна типографской краски. Приходилось перечитывать одни и те же слова по два или три раза, чтобы хоть что-то осталось в голове, и, промучившись так около трёх страниц, Рэйндропс отложила книгу в сторону, сдаваясь перед потоком мыслей.

Как там остальные? Для них эта отсрочка тоже действует, и их отвезли в уже знакомую им следственную тюрьму? Или уже отправили в какое-то другое место? В тюрьму уже обычную, а не следственную? А может, прямо сейчас везут на поезде в какие-то отдалённые места для той самой «строгой изоляции», заявленной в приговоре?

Краски за окном изменились — Селестия уже опускала солнце. Знает ли принцесса, что освещает её светило, какие странные и жестокие места согревают его лучи? Знает, но ничего не может поделать? Рэйндропс казалось, что через свой огненный шар Селестия заглядывает к ней в окно. Возможно ли это? На самом деле, вряд ли. Пегаска никогда не слышала о подобных способностях аликорнов.

Огненный глаз скрылся, закатившись за горизонт. Наступило время другой принцессы, когда пони спят и призывают тень Найтмер Мун своим невниманием к прекрасному звёздному небу. Но Рэйндропс не спала, хоть, возможно, это была её последняя ночь в удобной постели. Пони смотрела на луну. Что такое двадцать лет тюрьмы по сравнению с тысячей лет лунного заточения? Но ведь и Рэйндропс не аликорн. Ей будет сорок один, когда её выпустят.

Нечто тёмное вдруг на мгновение заслонило диск светила. Рэйндропс вздрогнула и моргнула, соображая, не померещилось ли ей. Но тут оконная решётка осветилась синеватой магией и сдвинулась в сторону, а само окно распахнулось. Пегаска прикусила копыто, чтобы не закричать. Перед ней возник высокий силуэт, увенчанный длинным рогом. На кончике рога появилась сияющая магическая сфера и выхватила из темноты лицо аликорна.

— Принцесса Луна! — больше выдохнула, чем прошептала Рэйндропс. — Вы пришли спасти меня!

Но принцесса покачала головой.

— Что? Нет?.. — пегаска опустила уши. — А, я поняла… Вы ведь… Я ведь сплю, да?

Луна кивнула.

— Но ведь это вы? Действительно вы? Вы пришли ко мне во сне?

— Да, дитя, — негромко ответила принцесса. — И мне очень жаль, что я не могла явиться ранее, дабы укрепить твой дух. В этом городе изобрели вещь, которую они называют магической глушилкой. Эти глушилки расставлены вокруг города, чтобы я не могла войти во сны здешних жителей. Мне удалось пробиться к тебе лишь сейчас. И лишь на короткое время.

— Принцесса! Я…

— Дитя, мы верим, скоро ты сможешь поведать нам с сестрой обо всём лично. А сейчас просто знай, что мы все боремся за тебя. Эквестрия тебя не бросила.

Лицо Луны исказила гримаса боли, её силуэт замерцал.

— Прямо сейчас мы… — успела произнести, почти простонать она и, не договорив, с хлопком исчезла.

Рэйндропс очнулась и обнаружила себя лежащей на полу. Она поднялась и посмотрела на окно. Закрыто. И решётка, конечно, на месте. Она нарезала льющийся снаружи лунный свет на длинные ломтики. Голова немного болела. Пони поднялась и залезла на кровать.

Что это было? И как Рэйндропс могла оказаться на полу? Каким-то образом упала с кровати, даже не заметив этого? Когда она вообще успела уснуть? Из-за зудящего в голове беспокойства она была уверена, что не сомкнёт сегодня глаз до самого утра. Может, это магия принцессы Луны усыпила её, чтобы их встреча могла состояться? И была ли встреча? Или это лишь видение, рождённое ищущим надежду разумом?

Нет, не время для сомнений! Надо верить!

Что же принцесса не успела сказать? «Прямо сейчас мы…» Что? Ведём переговоры о твоём освобождении? Готовимся выкрасть тебя? Неизвестно.

Но самое главное Луна сказала.

«Мы боремся за тебя. Эквестрия тебя не бросила».

От одного воспоминания об этих словах глаза Рэйндропс увлажнились.

---

Снова уснуть удалось лишь под утро. И очень ненадолго, потому что в дверь постучали, грубо и громко. Сразу после разбудившего Рэйндропс стука, не дожидаясь ответа, в номер вошла целая делегация жеребцов. Почти все были в штатском, только один носил синий прокурорский мундир. Но это был не тот прокурор, что обвинял пегаску на суде. Рэйндропс не узнавала никого из вошедших, всех она видела впервые, насколько могла доверять своей памяти.

Рэйндропс села, ссутулившись, на кровати и исподлобья смотрела на вторжение. Они явились, чтобы увезти её в тюрьму? Быстро же закончилась отсрочка!

Один из жеребцов в штатском, который выглядел наиболее солидно и представительно из всех, отделился от остальных и вышел вперёд. Остановившись у кровати, он заговорил, но через вязкую муть, окружающую сонный разум пегаски, донёсся только какой-то невразумительный клёкот.

Что он говорит? И он сам, и остальные казались будто бы немного растерянными и смущёнными. Неужели им, верным слугам «народного» строя, стало вдруг неловко врываться к пони поутру и распоряжаться чужой жизнью?

— Извините… что, уже в тюрьму? — медленно спросила Рэйндропс.

— Вы что, меня не слышите?! — воскликнул жеребец. Его громкий голос разрезал сонную муть и ударил по ушам пегаски.

— Теперь слышу, — сказала она, поморщившись. — Что вы от меня хотите?

— Вы помилованы по решению Президиума Горсовета, — сказал пони. — Вот копия постановления.

Он взял в копыто документ, который ему передали стоявшие позади, и протянул его Рэйндропс.

— Это что, шутка? — спросила Рэйндропс, невидящим взглядом смотря сквозь бумагу. — Я же не признала вину. Мне все уши прожужжали, что помилование в этом случае невозможно.

Солидный пони переглянулся с жеребцом в синем прокурорском мундире. Последний кашлянул в копыто и негромко сказал:

— Вообще-то, Горсовет может помиловать кого угодно, независимо от признания или непризнания вины. Законом таких ограничений не предусмотрено.

— Значит, мне всё это время врали? — почти рассмеялась Рэйндропс. — Как я, блин, удивлена!

Вновь открылась дверь, и комнату вошли ещё двое, на этот раз в форме Горзащиты. Они внесли седельные сумки и чемодан. Рэйндропс с трудом узнала свои вещи, которые теперь казались незнакомыми, будто предметы из другой жизни.

— Всё здесь, — сказал солидный жеребец. — Всё, с чем вы приехали. Кроме битов, конечно. Они пожертвованы в казну и возврату не подлежат. Но остальное вы можете забрать. Помилование освобождает вас от наказания полностью, следовательно конфискация имущества тоже отменяется. Распишитесь за получение вещей, пожалуйста, и мы отвезём вас на вокзал. От наказания вы освобождаетесь, но вам предписано немедленно покинуть территорию Сталлионградской Республики.

Один из горзащитников протянул Рэйндропс ещё один документ.

— Подпишите вот здесь, — сказал он, указывая краем копыта место на бумаге. — Это за вещи.

Пегаска взяла документ и, отказавшись от предложенного пера, стала внимательно изучать. Он, по местному бюрократическому обычаю, имел длинное невразумительное название, но, судя по всему, это был действительно акт передачи вещей, а не завуалированное признание вины в тайных преступлениях.

— Всё понятно, — пегаска улыбнулась и сложила акт передачи вещей вместе с копией постановления о помиловании, чтобы получилась тоненькая стопка. А затем взяла и медленно разорвала все бумаги напополам. Снова сложила получившиеся половинки и разорвала ещё раз. Каждый листок оказался разделён на четыре части.

— Что… что вы делаете? — выдавил из себя потрясённый солидный пони.

— Я требую, чтобы меня отвезли в тюрьму, — спокойно сказала Рэйндропс. — Я не признаю этого помилования, пока и другие не получат свободу.

Солидный жеребец покраснел и шумно выдохнул.

— Вам следовало бы почитать повнимательнее не только акт передачи вещей, но и постановление о помиловании, — сказал он. — Я об этом упомянуть не успел, но там ясно написано, что оно касается не только вас, но и всех осуждённых вместе с вами. Также прекращены и другие дела — о массовых беспорядках на улице Свободы, о плакате в зале суда. Всех отпустят сегодня же.

Рэйндропс судорожно сложила клочки постановления вместе, собрав их, как мозаику. Городской Совет… постановляет… в связи с… в соответствии с… бла-бла-бла… А, вот! Помиловать! И имена! Саншауэр Рэйндропс… Да! Виола. Крючок. Лопатка. Цветик. Огурчик. Да, все здесь. Прекратить уголовное преследование… Далее идут незнакомцы. Наверное, это арестованные за плакат.

Все свободны? Неужели? Рэйндропс не могла поверить, хоть и очень хотелось. Вот-вот должно было произойти что-то нелепое, что-нибудь, что покажет, что всё это происходит во сне. Она укусила себя за копыто. Больно. Значит, не сон? Какая-то уловка? Или всё же… Не может быть! Этот город, кажется, убил в ней любое доверие. Любая Дасти в любой момент может превратиться в предательницу Пылинку. Рэйндропс сидела и смотрела перед собой. Контролировать выражение лица. Ей не хотелось, чтобы видели её счастливую улыбку или слёзы избавления. Казалось, стоит показать радость, и эти пони тут же рассмеются: «Ха! Поверила! Добро пожаловать в тюрьму!»

Но солидный жеребец не рассмеялся, а со всей серьёзностью продолжил:

— Хочу отдельно отметить важную вещь. Я и сам член Президиума, поэтому могу с полной ответственностью заявить, что никакое внутреннее или внешнее давление на решение Горсовета никак не повлияло! Это исключительно жест доброй воли с нашей стороны. Запомните, что Горсовет никогда не действует под давлением! Никогда!

Продекламировав это, он укоризненно уставился на разорванные бумаги и произнёс:

— Вот так обстоят дела. А вы тут, это самое… документы испортили! Теперь их заново делать придётся. Задержка будет!

Рэйндропс продолжала рассматривать собранное из кусочков постановление о помиловании. Нет, кое-какого имени там всё же недоставало.

— А что насчёт Шифти Клаудс? — спросила пегаска. — Её вы отпустите?

Солидный жеребец уставился на Рэйндропс недоумённо.

— О чём это вы? — спросил он.

Вперёд вышел, отделившись от основной части делегации, ещё один пони. На краткое мгновение сверкнул бордовой книжицей удостоверения, но вслух представиться не пожелал.

— Я в курсе обстоятельств вашего дела, — сказал он. — Я имею в виду не ваше уголовное дело, а другое, которое было заведено в связи с вашим приездом и розыском этой самой Шифти Клаудс. Оно тоже засекречено, но одно я могу сказать твёрдо и чётко: пони с таким именем на территории Сталлионградской Республики нет.

— Твёрдо и чётко? — переспросила Рэйндропс.

— Твёрдо и чётко, — повторил с всепоглощающей уверенностью жеребец.

---

Вид за окном походил на чёрно-белую фотографию: не было видно ни клочка зелени, только пустынная серая платформа и серое здание вокзала. Небо заволокла белёсая пелена облаков, смешавшихся с поднимающейся от города дымкой. Снаружи не было ни одной живой души, даже карета, которая привезла Рэйндропс прямо на перрон, уже скрылась.

На весь вагон было всего три пони: сама пегаска и двое сопровождающих от Горбезопасности. Один — высокий парень со светло-серой шёрсткой и насмешливым лицом — сидел на лавке рядом с Рэйндропс, второй — более тёмной масти и с хмуро-серьёзным выражением на морде — расположился на сиденье напротив, лицом к кобылке. Эти двое не представились.

— Ни к чему тут разводить знакомства, — сказал хмурый. — Мы с вами только до границы. Передадим вас эквестрийской стороне и сойдём с поезда.

Поезд — слишком громко сказано. Это был один сидячий вагон с прицепленным к нему паровозом. Поезд стоял, и Рэйндропс казалось, что он никогда не сможет сдвинуться с места. Она до сих пор боялась, что всё происходящее сейчас всё же каким-то образом окажется сном, видением, обманом. Пегаска даже старалась дышать потихоньку, словно колёса вагона могли намертво прирасти к рельсам от любой её неосторожности. Но вот раздался свисток, почувствовался исходящий от паровоза толчок и они тронулись. Перрон пошёл назад, сдвинулось здание вокзала, посматривая на уходящий поезд тёмными глазами окон. С губ кобылки сам собой сорвался вздох облегчения.

Серые дома за окном сначала тащились неуверенно, будто город не хотел отпускать Рэйндропс, но вот они припустили рысцой. Трубы заводов, смутно выступавшие из дымки вдалеке за домами, извергали дым разных цветов.

Рэйндропс смотрела на этот пейзаж равнодушно, ей больше нечего было здесь делать. Если ей не соврали, и Шифти Клаудс у них действительно нет… И если всех остальных действительно отпустили… Слишком много «если», но что могла сделать Рэйндропс? Пони лишь надеялась, что ей удастся добраться до Эквестрии без осложнений, и тогда она сможет рассказать принцессам и всему миру о том, что происходит в этом городе.

Теперь та причина, по которой Рэйндропс приехала сюда, казалась чужой и далёкой. Первые шаги по мостовым Сталлионграда, первые наивные попытки хоть что-то выяснить… Это было будто бы целую жизнь назад. Но что всё-таки с Шифти Клаудс? Где она? Кто писал письма от её имени? Рэйндропс обязательно разберётся, пусть даже ей придётся просить помощи у самого Дискорда. Пока же — добраться до Эквестрии…

Вдруг вспомнилась Незабудка, кобылка, которая якобы покончила с собой из-за пирога. (Нет, не «совершила Главлитнадзор», пришло время освобождаться от этих языковых наслоений). Удивительно, но её имя ни разу не прозвучало во время процесса. Хотя, возможно, оно присутствовало в секретном обвинении… Или, может быть, и не было никакой кобылки? Может, эту нелепую историю выдумали, чтобы затащить Рэйндропс в первый раз на допрос? Хотелось бы, чтобы это было так — чем меньше по-настоящему пострадавших и, тем более, погибших, тем лучше.

Город за окном кончился, теперь мимо проплывали какие-то необжитые пустыри с искорёженными нелёгкой судьбой деревьями. Жеребец с насмешливым лицом зашуршал фольгой. Он достал свёрток с жареным сеном и пару яиц, жестом предложил еду попутчикам. Серьёзный покачал головой. Рэйндропс всем существом ощущала отдаление от Сталлионграда, и никакого аппетита у неё не было, поэтому она тоже отказалась.

— Ну, как знаете, — сказал жеребец. — Сено — копыта оближешь. А вот это сейчас вообще жуткий дефицит, — он взял в копыто одно из яиц, разбил — оно оказалось сваренным вкрутую — и, очистив острый конец от скорлупы, откусил.

— Да, дефицит. Не у всех в наше время есть яйца, — внезапно пошутил серьёзный пони. Впрочем, сказано это было в подходящей ему мрачной манере. Его жующий коллега прыснул от смеха и едва не подавился.

Местность за окном стала двигаться медленнее, показались какие-то домики, на вид почти заброшенные, но кое-где из печных труб поднимались струйки дыма. Здесь был устроен маленький полустанок с короткой полусгнившей деревянной платформой, но, тем не менее, пути разветвлялись, позволяя останавливать здесь сразу несколько составов. И вместо того чтобы проследовать прямо, паровоз проскрежетал по стрелке и отправился на боковой путь, прямо к платформе. Поезд двигался всё тише и, наконец, замер.

— Что случилось? — испугалась Рэйндропс. — Почему мы остановились? Это что, уже Эквестрия, по-вашему? — она с сомнением смотрела на наполненный разрухой пейзаж за окном.

— Нет, это ещё территория САНДР, — сказал серьёзный пони, всматриваясь в почти нечитаемую ржавую табличку с названием. — Станция Днище. До границы остаётся ещё примерно столько же, сколько мы уже проехали.

— Разве у нас здесь запланирована остановка? — спросил второй жеребец.

— Да вроде бы нет, — ответил серьёзный. — Может, пропускаем другой поезд. Или ещё какая-то техническая причина. Паровоз водой заправить надо. Или углём загрузить. Мало ли.

Рэйндропс сидела, сгорбившись, и качала головой в такт своей тревоге. Пони и так с трудом дождалась отправления на вокзале, а теперь — эта странная внезапная остановка. На этот раз колёса вагона точно прирастут к рельсам… Нет, не прирастут, а закрутятся в обратную строну, возвращая поезд обратно…

Жеребцы смотрели на пегаску и им, казалось, передавалось её беспокойство.

— Схожу до машиниста, спрошу, что там у него, — сказал пони, которого Рэйндропс по-прежнему по себя называла «жеребец с насмешливым лицом», хоть он уже и посерьёзнел.

— Постой, — остановил его товарищ, который теперь выглядел откровенно помрачневшим. — Смотри.

За окном на платформе происходило какое-то движение. К вагону бодрым шагом направлялся жеребец в штатском, за ним чуть позади шли солдаты в болотного цвета форме, где-то с полдюжины. Пони легко запрыгнул на подножку и, оказавшись внутри, пошёл прямо к Рэйндропс, которая вся сжалась на своём месте. Жеребец показался ей знакомым, и как-то по-нехорошему знакомым.

— Старший комиссар Горизонт, Горбезопасность, — представился он, махнув удостоверением.

— Я вас знаю, — хрипло произнесла Рэйндропс. — Вы допрашивали меня в больнице.

— Да, — согласился Горизонт. — По делу о массовых беспорядках на улице Свободы. Впрочем, строго говоря, это был не допрос, а беседа без протокола. До настоящего допроса у нас с вами дело тогда так и не дошло.

Он присел на лавку рядом с серьёзным пони.

— К сожалению, сейчас всё гораздо серьёзней, чем какие-то там массовые беспорядки, — продолжал сизый жеребец. — В вашем деле открылись новые обстоятельства. Сейчас развернут и перецепят локомотив, и мы вернёмся в Сталлионград.

— Что всё это значит? — прохрипела Рэйндропс. На самом деле спрашивать было не обязательно, она уже всё поняла. Сбывалось худшее. Её страхи вовсе не были беспочвенными. Колёса приросли к рельсам. Город не отпускал. Она беспомощно посмотрела на одного, а затем на второго своего провожатого.

— Это всё не по плану, — осторожно произнёс серьёзный пони. — Но товарищ Горизонт старше нас обоих по званию. Полагаю, что ему виднее.

— Меня помиловал Горсовет, — слабо простонала Рэйндропс, уже понимая, что все слова и аргументы бесполезны. Это невозможное, невероятное освобождение изначально должно было закончиться подобным образом. Такой удачи просто не бывает. Такого милосердия к узникам в Сталлионграде быть не может.

— Вас помиловал не весь Горсовет, а только Президиум, — парировал Горизонт. — К сожалению, Президиум попал под влияние ревизионистских, псевдореформаторских элементов. Даже сам Генеральный Заместитель встал на путь соглашательства с селестианцами. Но теперь мы наконец одумались. Увы, довольно поздно. Вы всё-таки успели нанести удар!

— Какой удар? — устало и уже почти равнодушно спросила Рэйндропс. — О чём вы?

— А вы сами послушайте, — сказал вместо ответа Горизонт. — Слушайте, что вы наделали!

Он достал откуда-то пластмассовую коробочку, в которой Рэйндропс узнала маленький радиоприёмник. Похожий она уже видела у Виолы, только у неё он был потрёпанный и перемотанный изолентой, а этот блестел новизной.

Что же теперь будет с Виолой и остальными? Их тоже опять арестуют? Или, может быть, их даже и не выпускали?

Горизонт включил радио, и оно выругалось шипением, заставив жеребца подкрутить колёсико. Зазвучала музыка. Должно быть, что-то из известной классики, потому что Рэйндропс мелодия вроде бы даже показалась знакомой.

— Композитор Чай Кофий, — сказал Горизонт, и его суровое лицо на миг приобрело довольное выражение. — Наше культурное достояние, между прочим.

— И что это значит? — спросила Рэйндропс. — Что я должна в этом услышать?

— Сейчас будет выпуск новостей, и услышите, — сказал сизый жеребец, посерьёзнев. — А, это второй радиоканал… Переключимся лучше на первый, — он приподнял рукав костюма на левой передней ноге и посмотрел на циферблат накопытных часов. — Сейчас там как раз новости должны быть.

Горизонт снова крутанул колёсико, радио коротко пшикнуло, и вновь зазвучала та же музыка.

— И на первом то же самое… — недоумённо пробормотал жеребец. — Уже должны быть новости. Неужели что-то пошло не так?..

Вагон вздрогнул — это прицепили с другой стороны уже развёрнутый паровоз. Солдаты, до этого охранявшие подступы, теперь забирались внутрь и молча рассаживались по лавкам. Поезд неумолимо готовился тронуться в обратном направлении, в сторону Сталлионграда.

— Товарищ старший комиссар, может быть, вы сами нам расскажете, что произошло? — осторожно и вежливо произнёс один из спутников Рэйндропс, тот, что ранее имел на лице насмешливое выражение. — Раз уж радио ничего не сообщает.

— Ужасная катастрофа, — глухо произнёс Горизонт, убавив громкость музыки. — Диверсия селестианцев. На Машиностроительном заводе взорван только что построенный цех номер девять. Всё уникальное новейшее оборудование погибло. Сведений о жертвах и пострадавших у меня пока нет, но внутри в момент взрыва могло находиться до сотни рабочих, которые занимались пуско-наладочными работами.

Провожатые Рэйндропс уставились на старшего комиссара. Солдаты, сидевшие ближе остальных, тоже услышали его слова и забеспокоились.

— Вот, отрабатываем теперь всех возможных причастных, — добавил Горизонт, кивнув в сторону пегаски.

Толчок — и платформа за окном начала двигаться. Поезд тронулся.

— Да вы издеваетесь? — зло спросила Рэйндропс. — У меня есть алиби. Я почти месяц была под арестом, за мной постоянно следили. Как я, по-вашему, могла что-то взорвать?!

— Один из ваших сообщников скрылся от следствия и не был арестован, — ответил Горизонт. — Кто знает, может, есть и ещё?

Рэйндропс ничего не ответила: бесполезно. Опять начинается весь этот бред идиотских обвинений. Она отвернулась к окну, за которым в такт стуку колёс покачивался сероватый пейзаж.

— Все вы, надеюсь, понимаете, какое значение цех номер девять имел для нашего народного хозяйства, не говоря уже о политическом значении его ввода в строй, — продолжал Горизонт. — Сейчас на общегородском уровне принимаются необходимые меры, введено чрезвычайное положение, создан Комитет по защите народного строя. Здоровые силы берут ситуацию под контроль, известные нам селестианско-соглашательские элементы нейтрализуются, вплоть до самых верхов. К сожалению, всё зашло слишком далеко, даже сам Генеральный Заместитель оказался ненадёжен.

— Что? — настороженно спросил один из провожатых Рэйндропс. — Гегемона отстранили?

— Он пока что в отпуске, — неопределённо махнул копытом Гегемон.

— А Базис?

— Это не наша с вами забота. Меры принимаются. Да и в условиях чрезвычайного положения пост уполномоченного по делам Внешнего Города не имеет особого значения. Управление будет осуществляться не через него, а напрямую Комитетом.

— Вы же понимаете, чем это пахнет? — холодно спросил серьёзный пони. — Если ничего не получится, вас расстреляют за измену.

— У нас тут не монархия, — ответил Горизонт. — Мы храним верность нашему народному строю, а не лично Генеральному Заместителю.

Рэйндропс пропустила мимо ушей почти все политические подробности. Её разум зацепился за другое. Цех номер девять… Где она об этом уже слышала? Память после вмешательства в разум работала странно, пегаска иногда не могла вспомнить какие-то простейшие вещи, но подчас перед ней вдруг всплывали детальные картины прошлого. Так произошло и в этот раз.

Ночь после Дня Города. Те странные пони, которые собрались тогда в её общежитской комнате…

— А что касается гражданской продукции, — произнёс жеребец в очках, — на Машиностроительном заводе скоро достроят новый цех номер девять.

Но серый с зелёными пятнами пони, опоздавший на встречу и только что вошедший, с вызовом спросил прямо с порога:

— Кто-то сказал о цехе номер девять?

И, усаживаясь за стол, продолжил:

— Этот ваш цех — полная ерунда! Мне из достоверных источников известно, что там всё разворовано, так что никакого подъёма промышленности у нас, увы, не предвидится. Цех по плану должен уже вот-вот заработать, а там одни голые стены до сих пор, да и то построенные кое-как, с нарушениями.

— И что они собираются с этим делать? — спросил кто-то. — Если всё действительно настолько разворовали, то это даже как-то глупо.

— Мне кажется, сожгут этот цех, да и всё, — предположили с дальнего конца стола. — Скажут, что всё уникальное оборудование сгорело.

— И селестианских шпионов заодно в поджоге обвинят, под это дело свернут всю политику Обновления и гайки обратно закрутят, — подытожили с другой стороны.

Нет, не сожгли. Взорвали. А Рэйндропс, видимо, предстоит сыграть роль одного из «селестианских шпионов».

Обратный путь в Сталлионград показался короче. Теперь, когда всё рухнуло и надежды погибли, Рэйндропс даже испытала подобие облегчения, внутреннее напряжение спало. Уже всё случилось, больше не надо было ждать подвоха в этом подозрительном освобождении. О чём беспокоиться, если всё кончено?

Ей, конечно, было жаль себя и других попавших под этот каток, но она слишком устала, чтобы рыдать и биться в истерике. Или хоть что-то делать. Рэйндропс смотрела на прокручивающуюся за окном ленту серых пейзажей, и ей стало казаться, что в этой унылости, неотвратимости страданий и гибели есть какое-то подобие извращённого удовольствия.

Ну и пусть! Будь как будет! Рэйндропс не сдалась, не изменила никаким своим убеждениям. Она не собиралась добровольно оговаривать себя и каяться в несуществующих преступлениях. Или признаваться в любви к Сталлиону и сталлионградскому строю. Нет! Она просто устала, и все чувства внутри как будто выдохлись и улеглись. Тащите в тюрьму, если хотите. Выводите за сарай и стреляйте. Возможно, это чудил её пострадавший от вмешательства разум, а может — просто есть предел любым переживаниям, за которым всё перегорает и остаётся лишь пустота. «Будь-как-будет», — отбивали в голове молоточки. «Будь-как-будет», — отстукивали колёса поезда.

Горизонт не выключил радио, и музыка сопровождала их до самого Сталлионграда. Наверное, со стороны это выглядело нелепо: для одной кобылки выделен целый вагон с паровозом, и она едет под музыку в окружении целой команды охраняющих её жеребцов…

Они уже почти приехали, когда вдруг что-то заскрежетало и вагон дёрнулся — машинист в этот раз тормозил гораздо резче, чем обычно. Поезд сильно замедлился и подъезжал к вокзальному перрону с черепашьей скоростью. Главную станцию Сталлионграда было не узнать: пассажирская платформа, всегда пустынная и безпонная, была заполнена народом. Толпа заволновалась при приближении поезда, все лица повернулись в сторону единственного вагона. Даже из окон вокзала высовывались пони.

— Что здесь происходит? — спросил Горизонт, как будто обращаясь больше к себе, чем к другим.

— Разъярённая толпа хочет растерзать опасную террористку? — предположил один из провожатых Рэйндропс.

— Но… откуда они узнали? — проговорил старший комиссар. — По радио не передавали никаких сообщений. Нет, чушь! Их всех здесь быть не должно. Вокзал — это стратегический объект, его должны были взять под контроль силы Горобороны при объявлении чрезвычайного положения. И если этого не произошло... Возможно, ситуация в городе гораздо хуже, чем я надеялся.

Вагон в последний раз скрипнул, и поезд остановился. Толпа подалась вперёд и прильнула к окнам, пони пытались разглядеть, что внутри.

— Нет! — крикнул Горизонт. — Не останавливаться! Вы! — он повернулся к одному из провожатых Рэйндропс. — Идите к машинисту и прикажите ехать дальше! Мы должны убраться отсюда! Товарищи, — теперь он обращался к солдатам, — будьте готовы!

Те нервно сжали в копытах оружие. Отправленный к машинисту жеребец быстро вернулся.

— Ехать дальше некуда, — сообщил он. — Толпа вышла на пути. Нас окружили.

— Прикажите, пусть едет всё равно! — вскричал Горизонт.

— Сами прикажите, — ответил жеребец. — А лучше не надо. Давить граждан — это преступление.

— Что?! — взревел Горизонт. — Преступление — это не выполнить приказ!

Раздался стук: какой-то пони снаружи взял камень и стал долбить по оконному стеклу. Оно было прочным и не поддалось сразу, но вскоре по нему поползла сетка трещин. Жеребцы внутри вагона будто оцепенели, солдаты сильнее стиснули в копытах винтовки. Даже разъярённый Горизонт умолк. Но вот любителя бить стёкла остановили свои же — отобрали камень и оттащили прочь от вагона.

— Боюсь, мы всё равно не успеем разогнаться до того, как нас возьмут штурмом, — сказал провожатый Рэйндропс. — Даже учитывая, что с нами вооруженные солдаты… Их слишком много.

— Думаю, нам лучше выйти и попытаться решить дело миром, — сказал второй сопровождающий. — Очевидно, толпа не агрессивна, за исключением отдельных пони, — он кивнул на уже оставленное в покое треснувшее стекло.

Горизонт нахмурился. Он посмотрел на стекло, потом на солдат. Их лица выражали, скорее, смятение, чем присутствие духа. Старший комиссар шумно выдохнул.

— Хорошо, — сдался он. — Мы выйдем. Деваться нам, похоже, некуда. Раз уж такой стратегический объект, как вокзал, потерян, то и в других местах, наверное, дело обстоит не лучше.

С мрачным выражением лица он поднялся с лавки и возвышался посреди вагона, напоминая своим видом капитана, стоящего на мостике тонущего корабля.

— Бойцы! — обратился он к солдатам.

Те поднялись с мест, прикрепляя винтовки к боевым сёдлам. Горизонт скомандовал:

— Оттеснить толпу от дверей вагона, обеспечить свободное место, чтобы мы вместе с задержанной могли спокойно выйти. Далее сдерживать толпу и обеспечивать безопасность. Оружие не применять. Выполняйте!

Оба провожатых тоже встали, один из них, словно джентлькольт, подал Рэйндропс копыто, помогая ей подняться. Второй под бдительным взглядом Горизонта стянул крылья кобылки ремнём, но при этом как будто старался сделать это не слишком туго. Все направились к выходу.

Снаружи толпа уже отодвинулась от вагона, военные держали периметр образовавшего свободного пространства. Рэйндропс, подталкиваемая лично Горизонтом, спрыгнула с подножки. При её появлении собравшиеся на перроне пони загудели и заволновались. Взметнулись вверх несколько шляп.

— Капля! — раздался крик и, многократно подхваченный, прокатился по платформе во все стороны.

Рэйндропс удивлённо озиралась, уже совершенно не понимая, что происходит.

— Товарищ полковник! — крикнул над самым её ухом Горизонт.

Кобылка вздрогнула и проследила направление его взгляда. Со стороны вокзала через толпу к ним протискивался крупный жеребец в форме. Он, как ледокол, прокладывал путь для следовавших за ним военных. Подойдя, жеребец отсалютовал передней ногой.

— Полковник Кулик, — представился он. — Здравствуйте, товарищи, — и, повернувшись к пегаске, кивнул: — Товарищ Рэйндропс, я полагаю.

Шестерёнки в голове кобылки провернулись в последний раз, и их заклинило: когда она из опасной преступницы успела превратиться снова в товарища?

— Рад встрече, — между тем продолжил полковник, явно смотря при этом на Рэйндропс. — Проследуйте, пожалуйста, со мной.

— Что?! — вскричал Горизонт, который, похоже, как и пегаска, чего-то недопонял. — Какого Дискорда вы мелете, полковник?! Это опасная преступница! Террористка! Я сдам её представителям соответствующих органов, а не вам, полковнику Горобороны, который величает преступников товарищами!

— Террористка? — спросил Кулик с оттенком усмешки. — И какой же акт терроризма она, по-вашему, совершила?

— Взрыв в цехе номер девять! — выпалил Горизонт.

Полковник посмотрел на него с недоумением.

— На Машиностроительном заводе! — добавил старший комиссар, но понимания во взгляде Кулика не прибавилось.

— Товарищи, — повернулся он к стоявшим позади него военным, — вы слышали о каком-нибудь взрыве на Машиностроительном?

— Никак нет, товарищ полковник, — ответили те.

— Ну, раз никакого взрыва не было, то и товарищ Рэйндропс ни в чём не виновата, — заключил Кулик.

В этот момент толпа в одном месте вдруг заколыхалась, и из неё вылез худенький взмыленный жеребец с газетой в зубах.

— Товарищи! — крикнул он, выбравшись на открытое место и выплюнув газету себе в копыта. — Срочные новости! Только что стало известно, что сегодня на Машиностроительном заводе предотвращён взрыв! Бдительный рабочий случайно обнаружил в подвале цеха мешки со взрывчаткой!

Все уставились на Горизонта.

— Ну вот! Я же говорил! — закричал тот. — Теперь вы видите! Это всё она! Она террористка!

Он грубо схватил Рэйндропс передней ногой за шею и притянул к себе, будто заложницу.

— Чем кого-то обвинять, — ледяным тоном произнёс полковник, — лучше потрудитесь кое-что объяснить. Откуда вы знали, что должен произойти взрыв?

— Я… — выдавил из себя Горизонт. — Я…

Он беззвучно раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха. Его хватка ослабла, и Рэйндропс смогла вырваться. Она отошла от жеребца подальше, встала, потирая шею, и просто ждала, чем всё кончится.

— Мне придётся вас арестовать, — сказал полковник.

Рэйндропс от таких слов по привычке вздрогнула, но затем поняла, что Кулик обращается не к ней, а к Горизонту.

Старший комиссар повернулся к солдатам, которых привёз с собой со станции Днище.

— Бойцы! — крикнул он.

Те безучастно стояли, опустив взгляды и ковыряя копытами бетон платформы.

— Бойцы… — бессмысленно повторил Горизонт.

— Ваш пистолет, — сказал Кулик, подойдя к нему вплотную. Горизонт покорно, будто механическим движением, отстегнул от пояса кобуру. — Уведите! — И старший комиссар Горбезопасности исчез из поля зрения Рэйндропс в сопровождении четырёх военных.

После этого полковник подошёл к пегаске. Двое сопровождающих, которые до этого стояли как столбы, опомнились и кинулись снимать с неё ремень.

Рэйндропс поскорее расправила крылья. Они теперь были чувствительны даже к недолгой неподвижности и быстро затекали. Свобода! Не пытаясь ничего понять, кобылка просто порадовалась приятному чувству, разливавшемуся от крыльев по всему телу.

— Идёмте, товарищ Рэйндропс, — сказал полковник Кулик.

Толпа послушно раздвигалась перед ними, но многие тянули копыта, чтобы прикоснуться к пегаске, будто та была какой-то знаменитостью. Полковник и его пони получили возможность попробовать себя в качестве секьюрити. Не хватало только красной ковровой дорожки.

— Капля! Капля! — раздавалось то тут, то там.

Рэйндропс подвели к карете, стоявшей у здания вокзала. Два жеребца, запряженные в неё, нервно переступали на месте, поглядывая на толпу, и явно испытали облегчение, когда увидели подходящего полковника. Один из военных любезно открыл дверцу, и Кулик помог Рэйндропс забраться внутрь, а после сел сам, разместившись на сиденье рядом с ней. Карета тут же тронулась.

— Что за капля? — спросила Рэйндропс, как только исходящий от скопления народа шум перестал мешать. — Что кричали те пони?

Кулик кашлянул в копыто и сказал:

— Это сталлионградский вариант вашего имени. Они вас приветствовали. Так уж получилось, что вы теперь у нас самая известная узница совести.

Рэйндропс молчала, пытаясь осмыслить услышанное.

— Но я думал, что ваш первый вопрос будет «Куда вы меня везёте?» — улыбнулся полковник.

— Хорошо, куда вы меня везёте? — послушно спросила пегаска.

— Во Внутренний Город, — ответил Кулик нарочито будничным тоном. — Вас хочет видеть товарищ Генеральный Заместитель.

— Хорошо. Ладно, — Рэйндропс откинулась на спинку сиденья, ощущая спиной и затылком мягкость. Хорошо было ехать с удобством, без цепей и маленькой жёсткой скамейки под крупом, совсем не так, как её возили на судебные заседания. И в окно можно посмотреть.

Полковник растерянно покачал головой. Он, очевидно, рассчитывал, что его слова о Внутреннем Городе и Генеральном Заместителе произведут на пегаску гораздо большее впечатление. Но Рэйндропс, казалось, потеряла способность удивляться. В Сталлионграде невозможное легко становилось возможным. Если бы жеребец сказал, что они отправляются на луну, она, наверное, отреагировала бы точно так же.

Они проезжали по улицам, необычно многопонным для Сталлионграда. Пони хаотично перемещались, сбиваясь то тут, то там в небольшие толпы. На перекрёстках стояли бронемашины, вокруг которых абсолютно мирно бродили солдаты, смешиваясь с гражданскими.

— Я вас сейчас постараюсь кратко ввести в курс текущих дел, — заговорил Кулик, так и не дождавшись от Рэйндропс дальнейших расспросов. — Как известно, наш Генеральный Заместитель товарищ Гегемон проводит политику Обновления. Он пытается наладить отношения с Эквестрией, продвигает новый объединительный договор с посёлками, который даст им больше свободы, и так далее. Вас вот, опять же, помиловали, например. Но это не всем нравится. Есть закостенелые антиобновленческие силы. Сегодня они нанесли удар — ввели в город части Горобороны и попытались устроить государственный переворот. Товарищ Гегемон был изолирован от внешнего мира в своей резиденции. Старший комиссар Горизонт, очевидно, участвовал в заговоре, его целью было помешать вашему освобождению и отъезду в Эквестрию. К счастью, мятеж провалился. Вот что произошло, если вкратце. Вы, кстати, по-прежнему помилованы и совершенно свободны. Товарищ Генеральный Заместитель просто хочет с вами встретиться. Если вы, конечно, не против.

Полковник глянул на Рэйндропс, видимо, в ожидании возможных возражений, но пегаска только пожала плечами.

— Все эти пони на вокзале, они же из-за вас собрались, — продолжил Кулик. — Кто-то телеграфировал со станции Днище, что вас хотят задержать и вернуть обратно в Сталлионград. Вот толпа и набежала. Ещё утром порадовались, что вас помиловали, что это безумие наконец закончилось, и тут опять такое дело.

Они уже проезжали через Рубиновую площадь. Здесь тоже было многопонно. И все собравшиеся, задрав головы, смотрели на огромную статую Сталлиона. Она была обвязана тросами, которые тянулись к большому, мощному даже на вид броневику. Машина зарычала и двинулась, тросы натянулись. Рывок. Ещё один. И ещё. Исполин дёрнулся и с грохотом опрокинулся набок, подняв тучи пыли. Его копыта оторвались и остались торчать небольшими кочками на постаменте. Раздались крики, кто-то засвистел. Рэйндропс попыталась разглядеть, не пришибло ли кого-нибудь истуканом, но из-за пылевых облаков ничего было не разобрать.

— Сейчас мы переосмысливаем нашу историю, — произнёс полковник, задумчиво глядя на поверженную статую.

Карета ехала к стене Внутреннего Города, которая казалась здесь такой же сплошной, как и в других местах. Но если присмотреться, можно было разглядеть ворота, неприметные, почти сливающиеся с окружающей их каменной кладкой. На пути к ним стояла небольшая металлическая будка пропускного пункта, выкрашенная в ярко-синий цвет и гораздо более заметная, чем сами ворота.

Карета притормозила перед будкой, и дежуривший там жеребец в красивой форме с блестящими знаками различия заглянул к ним в окно. Узнав полковника, он отдал честь, и уже через секунду закрывающие проезд створки стали расползаться в стороны. Дорога во Внутренний Город была открыта.

Рэйндропс в который уже раз подумала, что это, должно быть, какой-то сон. Всё произошло просто и буднично, будто это и не была та самая твердыня, столько времени недоступная для кобылки и хранившая свои тайны.

Карета снова двинулась. Проехали через открывшийся проём — толщина стены оказалась внушительной, около двух с половиной метров, по крайней мере в этом месте. И тем удивительней было то, как легко эта преграда пропустила сквозь себя пегаску.

Миновали ещё один — внутренний — пропускной пункт с вооружённой охраной. И вот Рэйндропс очутилась там.

Это было даже как-то разочаровывающе: за стеной не оказалось ничего особенного — просто огороженный район города, разве что выглядевший постариннее и посолиднее. От ворот расходились вымощенные сероватым камнем дорожки, отделённые от газонов невысокими чугунными оградами. Кое-где из земли торчали низкорослые ёлочки. Большинство зданий были выкрашены в жёлтый цвет и не слишком обильно украшены лепниной. Среди классического вида сооружений несколько выделялся гораздо более современный белый куб с высокими и узкими окнами.

Вот, собственно, и всё. Рубиновая площадь и высотки Внешнего Города выглядели куда более впечатляюще. Наверное, это имело смысл: если Внутренний Город закрыт от посторонних, то ему незачем пытаться кого-то удивить. Тем не менее, Рэйндропс, подсознательно ожидавшая чего-то совершенно особенного, была несколько разочарована.

Кулик ткнул копытом в сторону самого большого бело-жёлтого здания с зелёной крышей и сказал:

— Это Сталлионградский Народный Дворец. До революции это был дворец князя. А вот это, — он указал на белый куб, — Сталлионградский Дворец Съездов. Нам же с вами в Президиум, это за Народным Дворцом, отсюда не видно.

Карета повернула на одну из дорожек и стала огибать Народный Дворец по широкой дуге. Рэйндропс рассеянно смотрела на проплывающие за окном здания. Заметив это, Кулик сказал:

— Здесь у нас много чего есть. Некоторые думают, что во Внутреннем Городе только руководящие органы города располагаются, но это мнение ошибочное. Тут самые разные учреждения: и научно-исследовательские институты, и конструкторские бюро, и библиотеки… И даже не все из них какие-то секретные, просто так исторически сложилось, что они находятся за стеной. Здесь и жильё для сотрудников, предпиты, учобраз для жеребят… Вон то бежевое здание со скруглёнными углами — это больница. В общем, всё необходимое присутствует, кто тут живёт, во Внешний Город может и не выходить.

Пегаска рассеянно кивнула, продолжая осматриваться.

Они подъехали к жёлтому зданию с белыми колоннами. На крыше над большим приземистым куполом развевался красный флаг. Карета остановилась у широкого парадного крыльца, и к ней тут же подскочили неизвестно откуда появившиеся пони в форме с золотистыми нашивками. Рэйндропс деликатно помогли вылезти и сопроводили её вместе с полковником к входу.

Просторный вестибюль украшали мраморные статуи, которые, на удивление, изображали не Сталлиона или каких-нибудь героев-революционеров, рабочих и так далее, а просто весьма изящных кобыл и жеребцов, напоминая о произведениях искусства древнего Пегасополиса. С потолка подмигивали золотым блеском тяжёлые многоярусные люстры.

После вестибюля начинался широкий коридор с красной ковровой дорожкой, который затем перешёл в анфиладу залов с большими окнами. У многих попадавшихся по пути дверей стояли по-парадному одетые солдаты. При приближении гостей они лихо щёлкали накопытниками. Из-за всей этой внезапно открывшейся роскоши казалось, что Рэйндропс вот-вот доведут до тронного зала, а это было бы странно, учитывая, что Сталлионград официально именовался народно-демократической республикой.

В конце концов их путь действительно закончился в просторном богато украшенном помещении, но трона здесь, правда, не оказалось. В центре зала со сводчатого потолка свисали люстры, ещё более вычурные, чем в вестибюле, а прямо под ними стояли пони, большинство в тёмных штатских костюмах, но несколько и в форме. Одного из жеребцов — серого и с лысиной — Рэйндропс сразу узнала. Она уже видела его на многочисленных портретах и даже один раз вживую — на трибуне в День Города.

Полковник сразу направился именно к этому пони, отсалютовал и торжественно произнёс:

— Товарищ Гегемон! Полковник Кулик ваше поручение выполнил! Разрешите вам представить товарища Рэйндропс, — он подтолкнул кобылку вперёд.

— Ну здравствуйте, здравствуйте, — приветливо отозвался Гегемон. — Наслышан о вас, рад наконец-то встретиться, так сказать, лично. Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в Сталлионграде.

Рэйндропс опять (уже в который раз!) не вполне верила в происходящее. Неужели это тот самый пони, который смотрел с официальных портретов? Главный обитатель неприступного Внутреннего Города, тот, кто стоял в Сталлионграде на вершине власти, во главе системы, причинившей всем столько страданий? И он сейчас вот так просто стоял перед кобылкой с доброжелательным и чуть хитроватым выражением лица…

— Здравствуйте, — выдавила из себя Рэйндропс.

В этот момент к Гегемону подошёл какой-то жеребец и, заставив Генерального Заместителя отвлечься от пегаски, негромко сказал:

— Товарищ Гегемон, прошу прощения, но там этих, арестованных мятежников привезли.

— Ну, ведите их сюда, что ли, — сказал Гегемон и снова повернулся к Рэйндропс: — С вами мы ещё обязательно вплотную так пообщаемся. Вы, можно сказать, у меня личный специальный гость сегодня.

В зал ввели с десяток жеребцов — некоторые из них были в штатском, но большая часть в форменной одежде с яркими разноцветными знаками различия, означающими, должно быть, высокие звания. Жеребцы шли, понурив головы, как нашкодившие школьники. Повинуясь указаниям конвоиров, они выстроились в ряд перед Гегемоном.

— Ну что, граждане, доигрались? — беззлобно спросил тот. — Допрыгались? Обгадились? Есть что сказать в своё оправдание?

— Мы ничего не сделали! — вымолвил седоватый пони, замотав головой. Он был вполне солидного вида, но сейчас его ноги подрагивали, а мордочка раскраснелась, как у опозорившегося у доски пятиклассника.

— Ну да, ну да, — сказал Гегемон. — Всего лишь хотели устроить государственный переворот и захватить власть в городе, пустяки какие-то!

— Мы ввели чрезвычайное положение… как и предполагалось ранее… в сложной для города ситуации, — заикаясь, оправдывался седоватый.

— Мы же этот вопрос прорабатывали, — фыркнул Гегемон. — Был принят соответствующий закон о порядке введения чрезвычайного положения. А вы действовали незаконно и всё испортили! Переговорный процесс по новому статусу посёлков сорвали! Устроили чёрт-те что! Это неправильно!

— Так вы же сами на всё это согласились. Сказали — делайте, что хотите…

Гегемон в ответ разразился целой тирадой:

— Ну а что я мог сказать? Вы меня, законного Генерального Заместителя, заперли в моей же, значит, резиденции! И врали всем, что я свои обязанности не могу исполнять, в то время как я очень даже могу и отлично справляюсь, в этом вопросе и многие депутаты меня поддержат, и члены ЦК Трудового Союза. Не стыдно? Из-за вашей, понимаете, выходки те позитивные процессы, которые уже успешно пошли, теперь сорваны и далеко уже не уйдут. Базис вот, опять же, на этом сейчас высоко поднимется, под себя Внешний Город окончательно подомнёт. Он теперь народный герой, защитник от вашей недоделанной военной диктатуры. А что теперь в посёлках скажут, узнавая про всё это ваше безобразие, которое вы тут нарушили? А в Эквестрии? А по всему миру? Вы же весь наш ещё остававшийся престиж своими собственными копытами растоптали! Надеюсь, вы довольны!

Генеральный Заместитель фыркнул и мотнул головой.

— Почему вы Базиса-то, кстати, не арестовали? — спросил он. — Хоть какой-то от вас толк был бы. Это он представляет опасность для строя, а не я. Это он ведёт подрывную деятельность. Но меня вы запираете, а он спокойно разгуливает на свободе и целые митинги собирает! Как это называется?

Пони молчали, опустив головы.

— Вы не генералы и не маршалы, вы позорники попросту, — процедил Гегемон сквозь зубы и повернулся к стоявшему рядом полковнику Кулику: — Товарищ полковник, прошу вас, приведите их одежду в соответствие с их настоящим положением.

Кулик кивнул и пошёл отдирать с кителей яркие нашивки. Пони всхлипывали и стонали, как будто в этих знаках различия у них были нервные окончания.

— Надеюсь, вы уже поняли, что арестованы за измену и попытку государственного переворота, — сказал Гегемон. — Я, в отличие от вас, действую в установленном порядке, поэтому, значит, никакой чрезвычайщины. Будет суд, он своим чередом, в общем порядке, вашу судьбу, стало быть, и решит. Я думаю, в этом вопросе все со мной согласны.

Когда с нашивками на мундирах было покончено, Гегемон махнул копытом, чтобы арестованных уводили. Он уже собирался повернуться к Рэйндропс, но тут его внимание снова перехватили. Подошёл ещё один жеребец и сказал:

— Товарищ Генеральный Заместитель, к вам представители посёлков. Двое, один от Подковины, второй от Белопонии. Говорят, что-то важное.

— Ну, прошу меня ещё раз извинить и ещё немного подождать, — сказал Гегемон, посмотрев на Рэйндропс. — Хорошо, ведите этих представителей.

В зал вошли два пони. Выглядели они почти так же, как и все чиновники в Сталлионграде: в костюме, при галстуке. Но один выделялся необычно яркой для этих мест жёлтой гривой. Шерсть его была менее приметного синего цвета. Второй же имел тёмно-красное тело и белые волосы.

— Приветствую вас от лица всего народа и Городского Совета Подковины… — важно заговорил жёлтогривый.

— Постойте, — перебил его Гегемон. — Вы, наверное, хотели сказать «поселкового совета».

— Нет, городского, — упрямо и гордо ответил жеребец. — Подковина — седьмой по величине город в Эквестрии. И, кстати, старше Сталлионграда почти на семьсот лет. Я уполномочен довести до вашего сведения акт, принятый нашим Городским Советом.

Он прочистил горло и стал читать принесённый с собой документ:

— Исходя из создавшейся в Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республике опасной экономической и политической ситуации, продолжая наши давние традиции борьбы за свободу и самостоятельность, Городской Совет Подковины торжественно провозглашает независимость Подковины от Сталлионграда. Подковина немедленно выходит из состава Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики и отказывается от статуса посёлка в пользу статуса города. Совет просит её высочество Принцессу Селестию принять Подковину в состав Эквестрии уже не как часть Сталлионградской Автономной Народно-Демократической Республики, а как отдельный город. Отныне на территории Подковины имеют силу только Устав и законы города Подковины, а также общеэквестрийское законодательство.

Жёлтогривый закончил и смотрел на Гегемона, но тот, ничего не ответив, повернулся ко второму жеребцу:

— А у вас что?

— Городской Совет Белапони принял декларацию о самостоятельности, — негромко произнёс тёмно-красный.

— И вы туда же! — воскликнул Гегемон. — Ладно они там у себя на Подковине, но вы-то куда?! Как это — Белопония без Сталлионграда?!

— Правильно не «на Подковине», а «в Подковине»! — вставил жёлтогривый.

— И не «Белопония», а «Белапонь», — сказал тёмно-красный жеребец.

Гегемон в задумчивости помолчал, потом вздохнул.

— Языковые вопросы, — произнёс он, — это, конечно, всегда интересно, и можно обсудить этот вопрос и со специалистами, и представителями общественности, чтобы решить, как лучше и как правильнее говорить. Тут, я думаю, все со мной согласны. Но что же по сути вашего сообщения? Почему вы так поспешно торопитесь отделиться? Ведь нас так много связывает воедино, я не могу себе представить, что мы вдруг окажемся разделены по разные, так сказать, стороны. И как вот вы, в Белопонии например, собираетесь жить отдельно… Ведь никогда такого не было!

— Во-первых, в Белапони, — ответил тёмно-красный. — А во-вторых, после революции у нас уже была своя Белапоньская Народная Республика. А ещё раньше, задолго до этого — целое Великое Княжество. И вообще, мы прибыли, чтобы донести до вас волю наших народов. Все решения уже приняты, и вести переговоры мы не уполномочены, так что уговаривать нас не надо.

— Как жаль, как жаль, — сказал Гегемон. — Но вы передайте своим Советам, что мы по-прежнему открыты для продолжения переговорного процесса по новому объединительному договору и для всех соответствующих предложений по этому вопросу. Завтра же я созову депутатов, будет экстренное заседание Горсовета, мы сами подготовим новые предложения для посёлков… То есть и для городов тоже. Как вы знаете, один из проектов предполагает создание вместо САНДР союза равноправных самостоятельных городов. И я думаю, это будет правильно.

Когда послы удалились, Генеральный Заместитель повернулся к Рэйндропс.

— Ну, будем надеяться, что нас больше никто не прервёт, — сердито сказал он. — Мы с вами должны обсудить кое-что важное, и лучше сделать это с глазу на глаз. Или, можно сказать, наедине. Давайте не будем тянуть пони за хвост и поднимемся ко мне в кабинет, пока больше никто не явился, чтобы нас прерывать и отвлекать.

— Наедине? — подняла бровь пегаска. — Сразу скажу, что вы не в моём вкусе.

— Я, вообще-то, женат. И женат, прошу заметить, счастливо, это и моя жена может подтвердить, — сказал Гегемон, покраснев. — Нам с вами нужно обсудить некоторые важные вопросы общегородского, если не общемирового значения, только и всего. Это, в том числе, касается и причин вашего приезда в Сталлионград. Идёмте со мной.

Гегемон отправился в сторону выхода, не оглянувшись на Рэйндропс. Он был уверен, что она последует за ним. И она последовала, не увидев смысла в упрямстве. Ей, в конце концов, тоже стало интересно, что он собирается сказать. Этот жеребец — главный здесь, если кто и должен знать все секреты, то это он. И если Рэйндропс хотела получить хоть какие-то ответы на вопросы, то это был самый верный шанс.

Они пошли по красным дорожкам широких коридоров. Полковник Кулик и почти все остальные пони остались в зале, вслед за Гегемоном и Рэйндропс отправились лишь два жеребца в штатском, — наверное, личная охрана Генерального Заместителя. Поднялись по широкой изгибающейся дугой лестнице, прошли через очередную анфиладу и оказались в просторной приёмной.

За большим столом, полностью уставленным телефонами, сидела кобыла средних лет, — судя по всему, секретарша. Но носила она не обычную одежду, а форму, пестрящую таким количеством нашивок, будто пони была в звании генерала, если не маршала. Она с улыбкой приветствовала Генерального Заместителя, Рэйндропс достался вежливый кивок.

Гегемон подошёл к большим дубовым дверям, за которыми открылся его личный кабинет. Жестом он пригласил пегаску внутрь. Охрана осталась в приёмной.

Кабинет был большой и выглядел солидным и старинным. Здесь стояла массивная мебель из тёмного дерева, а также чёрные диваны и кресла, обитые каким-то гладким материалом. Посередине помещение пересекал длинный стол для совещаний, другой стол, письменный, стоял ближе к стене и был почти пуст, если не считать писчих принадлежностей, которые, судя по их вычурности, служили в большей степени украшением. Рядом расположился ещё один стол, гораздо меньше, но всё же не слишком маленький. И всё пространство его крышки занимали многочисленные телефонные аппараты разных цветов. За письменным столом величественно возвышалась спинка огромного кресла всё из того же гладкого чёрного материала, а ещё выше, на стене, висел внушительный портрет Сталлиона, на котором тот был изображён с невероятно пышными усами.

Гегемон огляделся, будто желая убедиться, что они действительно остались одни.

— Ну, вот и моя скромная обитель, — сказал он, усаживаясь в своё гигантское кресло. — Прошу вас, — и указал Рэйндропс на кресло гораздо меньших размеров, находившееся напротив.

— Вы хотели поговорить о причинах, по которым я сюда приехала, — сказала пегаска, разместившись в указанном месте. — Причина одна. Это моя тётя, её зовут Шифти Клаудс. Что вы с ней сделали?

— Как-то вы сразу начали с места в карьер, — поморщился Гегемон. — Прежде всего, мне хотелось бы выразить своё сожаление и принести извинения за всё то, что с вами произошло, пока вы находились в нашем городе.

— Мне нужны не ваши извинения, а Шифти Клаудс, — произнесла Рэйндропс. — И ещё я очень надеюсь, что всех арестованных по всем этим нелепым делам действительно освободили.

— Да-да, конечно, — отозвался Генеральный Заместитель, — всех освободили. Мы ещё утром всех отпустили, но, к сожалению, эти заговорщики во время своего мятежа приняли меры для задержания отпущенных. Но теперь уже снова всех освободили, мне докладывали. А что касается Шифти Клаудс… Рад вам сообщить, что с ней всё в полном порядке. Мы с ней вовсе ничего не сделали.

— Так где она?

— Скоро вы всё узнаете и сможете с ней встретиться, но и с вашей стороны мы, в свою очередь, ожидаем, так сказать, дружественных шагов.

Неужели? Он сейчас фактически признал, что Шифти Клаудс у них? И собирается что-то требовать в обмен за её свободу?

— Чего вы от меня хотите? — спросила Рэйндропс.

Гегемон ответил не сразу, он сжал губы и будто бы собирался с мыслями.

Пегаска представила, как перегибается через стол и даёт ему звонкую оплеуху. Этот пони стоял во главе издевательской системы. И даже сейчас, как бы извинившись за всё, он смел ставить условия освобождения тётушки! Одна пощёчина — слишком мало, но хоть что-то. С другой стороны, он наверняка позовёт охрану, и оплеух надают уже самой Рэйндропс, в дополнение к тому, что она и так уже перенесла. Пегаска не позволила гневу овладеть ей.

После этой подавленной вспышки Рэйндропс вдруг ощутила, что внутри неё будто что-то ожило. Она вновь волновалась о будущем, о Шифти Клаудс. Её сердце колотилось быстрее в ожидании ответа Гегемона. Ей теперь снова было не всё равно!

Но жеребец не торопился отвечать. Вместо этого он обернулся, посмотрел на висевшее за его спиной изображение Сталлиона и сказал:

— Думаю, сейчас они остались только во Внутреннем Городе. В других местах их уже посрывали со стен и повыкидывали на помойку. Портреты Сталлиона, я имею в виду.

Он посмотрел на золотые накопытные часы и добавил:

— Да и памятник на Рубиновой площади уже должны снести к этому времени.

— Да, снесли, — кивнула Рэйндропс. Она смотрела на жеребца в напряжённом ожидании, пытаясь сообразить, к чему он ведёт. — Я как раз проезжала мимо в этот момент.

— Ну вот, вы видите, что у нас тут происходит, — сказал Гегемон. — А ведь личность Сталлиона — это одна из тех вещей, на которых у нас всё держится. Вы знаете, он у нас до сих пор, даже через почти сорок лет после смерти, считается Председателем Горсовета. Вот из-за этого моя должность и называется Генеральный Заместитель. Я как бы сам и не председательствую, а только замещаю его.

Гегемон всматривался в пышные усы нарисованного жеребца.

— Это имеет важное пропагандистское значение. Вернее, лучше сказать, имело. То, что Сталлион по-прежнему Председатель… Все эти годы он как будто всё ещё среди нас незримо присутствовал, осенял, понимаете, нас своим авторитетом. Портреты, памятники… Но теперь его авторитет подорван, и это уже идёт нам в большой жирный минус.

Рэйндропс вдруг помимо своей воли нервно хмыкнула.

— Что здесь смешного? — повернулся к ней Гегемон.

— Ничего… Просто… Вы мне кое-кого напомнили.

— И кого же? — поднял бровь Генеральный Заместитель.

— Одного вашего чиновника… как его?.. Товарищ Кластер, кажется. Когда я только приехала, он вызвал меня к себе в кабинет. Я ожидала, что он будет решать моё дело, но он вместо этого вот так же, как вы сейчас, смотрел на портрет Сталлиона и говорил о нём.

Гегемон обиженно скривил губы, но быстро вернул лицу прежнее спокойное выражение.

— Что ж, товарищ Кластер неплохой пони, — сказал он. — Теперь я это понимаю. Было ошибкой снимать его с должности уполномоченного по Внешнему Городу и назначать на это место Базиса. Кластер вполне подходил для этой роли, но мне тогда казалось иначе. Базис, понимаете, выглядел таким напористым, способным решить стоящие проблемы… Этот пони — ошибка моя. Я же его сам и продвигал. В лицо он мне улыбался, договариваться очень легко с ним было, но вот договоримся, а потом он тайно совсем не то делает. Что тут и говорить, подлый жеребец оказался, нехороший. И теперь в результате мы теряем контроль над Внешним Городом. При Кластере такого бы не произошло. Но перейдём к делу.

Рэйндропс навострила уши.

— Как я уже сказал, Сталлион до сих пор числится Председателем Горсовета, — продолжил Гегемон. — Но у нас сейчас политика Открытости проводится, ну вы знаете. И в широкие народные массы просочились новые факты… А Сталлион, он же, ну вы понимаете, решительный пони был, инициативный, много всяких дел наворотил. В общем, изменилось мнение о нём в народе в плохую сторону. Да, некоторые и сейчас относятся к нему хорошо, но это уже меньшинство. В этих условиях его председательство уже идёт нам не в плюс, а в минус. Поэтому мы готовим решение о снятии его с поста. К нашему великому облегчению, сам он возразить уже не сможет.

Генеральный Заместитель посмотрел в тёмные нарисованные глаза, взиравшие со стены, и мрачно усмехнулся:

— С ним, вы знаете, нам было бы трудно спорить. С ним ведь как? Ты ему цитату — он тебе ссылку, ты ему книгу — он тебе статью, ты ему вывод — он тебе заключение.

Гегемон улыбнулся собственной шутке, отвернулся от усатого жеребца и посмотрел на Рэйндропс.

— Но вернёмся к нашему насущному вопросу. Если мы отправляем товарища Сталлиона на покой, то кто будет Председателем? По идее, это должен быть я. Но тут есть одна загвоздка.

Он встал с кресла, подошёл к окну и, отогнув штору, задумчиво устремил взгляд куда-то вдаль.

— Горбезопасность докладывает, что со стен срывают не только портреты Сталлиона, но и мои тоже. Политика Обновления у нас, к сожалению, буксует, это теперь видят все, и винят, соответственно, меня. Любой вопрос взять — товарный дефицит, нехватка жетонов. Любой вопрос, вплоть до отношений между жеребцами и кобылами, между жеребцами и жеребцами, кобылами и кобылами и так далее — всё Гегемон виноват! Меня теперь, как ни горько мне это признавать, любят даже меньше, чем Сталлиона, который в крови народной весь! Поэтому мне сейчас лучше умерить свои аппетиты и оставаться скромным Генеральным Заместителем.

Гегемон бросил последний взгляд на улицу, где уже вечерело, и вернулся обратно за стол.

— Базис обвёл меня и всех нас вокруг копыта. До чего дурной пони оказался! К острой политической борьбе перешёл, критикует нас вдоль и поперёк. А мы даже не можем снять его с должности, которую он превратил в трибуну для антисталлионской пропаганды! Он становится популярнее день ото дня, Внешний Город взбунтуется, если мы его тронем. Вот ведь какая несправедливость — Базис зарабатывает политические очки, а мне достаётся вся вина за всё это тяжелое положение в городе!

Гегемон возмущенно фыркнул и замолчал, уставившись в стол.

— Зачем вы мне всё это рассказываете? — спросила Рэйндропс, так и не понимавшая, к чему он ведёт. — Вы хотите, чтобы я вас пожалела?

— Нет, — ответил Генеральный Заместитель. — Я хочу совсем другого. Я хочу, чтобы вы, товарищ Капля, стали Председателем Горсовета вместо Сталлиона.

XII. Исход

Рэйндропс, естественно, не поверила своим ушам. Бред. Видимо, нечто подобное теперь время от времени будет случаться, ничего не поделаешь. В конце концов, она пережила вмешательство в разум, такие вещи просто так не проходят. Чему тут удивляться? Иногда двойник в зеркале вдруг улыбнётся или подмигнёт, а иногда из уст собеседника прозвучит совершенно невозможная фраза.

«Я хочу, чтобы вы стали Председателем Горсовета вместо Сталлиона», — эти слова, нормальные по отдельности, сложились в нечто настолько невероятное, что разум Рэйндропс заклинило.

«Шутка!» — пришла спасительная мысль. Это не бред повреждённого сознания, Гегемон просто пошутил! Наверное, очень скучно сидеть здесь и заниматься государственными делами, вот он и развлекается, как может.

Рэйндропс смогла выдавить из себя смешок.

— Вы шутите? — спросила она.

— Нет, — серьёзно ответил жеребец. — Не шучу ни капли. Я действительно предлагаю вам эту должность.

— Бред! — пегаска помотала головой.

— Возможно, на первый взгляд это и кажется бредом, — поспешно сказал Генеральный Заместитель. — Но, если разобраться, моё предложение имеет смысл. Видите ли, Базис стал опасно популярен, нам нужен какой-то противовес. А вы теперь известная в городе личность. Мне доложили, что целая толпа набежала к вокзалу, чтобы вас поддержать.

— Но… Всё равно бред! Я не могу быть никаким председателем! Я просто обычная пони!

— А зачем нам необычная? — спросил Гегемон. — Даже Сталлион был обычным земнопони, а не аликорном с двухметровым рогом. Если вы хотите сказать, что не справитесь, то бросьте это. До вас эту должность почти сорок лет занимал мёртвый пони и отлично справлялся. Вы, если уж на то пошло, теперь уже не просто кобылка, а символ. А именно символ нам и нужен. Вам и делать-то ничего не придётся. Будете, как это называется, улыбаться и махать.

— Но… я… — пыталась протестовать Рэйндропс, но кавардак в голове пускал мысли под откос.

Молодая кобылка, жительница Понивилля, член погодной команды, кандидат в Вондерболты… Она даже не могла увязать у себя в сознании свой собственный образ со словом «председатель».

— То, что вы из Эквестрии, — продолжал Гегемон, — это в настоящих условиях только плюс! Конечно, не скрою, ещё совсем недавно это могло бы стать проблемой. Многие излишне консервативные товарищи из числа руководящих кадров были бы против вашего избрания. Но теперь, после попытки мятежа, мы этих товарищей сможем окончательно вычистить из всех органов, никто против вас и слова не скажет.

Гегемон откинулся на спинку кресла и усмехнулся.

— Эти дубоголовые так до сих пор и уверены, что вы прибыли в Сталлионград не просто так, а с некой тайной миссией. Даже после того, как все проверки дали отрицательный результат, они продолжали под вас копать.

Рэйндропс почувствовала, как растерянность внутри неё уступает место злости.

— Проверки? — спросила она, сверкнув взглядом. — Вы это так называете?

Гегемон вздохнул и сказал:

— Я знаю, вы не очень хорошо перенесли сканирование воспоминаний. Я был против того, чтобы с вами это делали, но на меня оказывалось гигантское давление. Никто не мог вам поверить, вас считали опасной. Можете винить меня, если хотите. Меня в последнее время все во всём винят. Но знайте, что я тоже не могу делать всё, что хочу. И не делать всего, чего не хочу. Хоть я и Генеральный Заместитель, существуют законы…

Пегаска невольно хмыкнула.

— Да-да, не смейтесь, законы! А ещё писаные и неписаные правила, которые появились задолго до меня. И с которыми я вынужден считаться, даже будучи Генеральным Заместителем. Приходится, ну вы понимаете, маневрировать. Я не могу идти против всех в лоб, тогда меня просто снимут с должности. Такое уже бывало раньше. Одного Генерального Заместителя, который был сразу после Сталлиона, сняли с поста прямо во время пленума. Просто заранее договорились между собой, подняли вопрос об отставке и проголосовали. Он ничего не смог сделать. У меня, к счастью, с этим получше. Мятежникам вон, пришлось войска в город вводить, чтобы меня отстранить, да и то ничего не вышло.

Генеральный Заместитель замолчал и снова вздохнул.

— Хоть с этим мятежом мы и справились, но ситуация всё ещё критическая, — продолжил он. — Поэтому я и прошу вас об этой услуге. Парадоксальным образом, вы чуть ли не единственная пони сейчас, которой я могу более-менее доверять.

— Кажется, я поняла, — сказала Рэйндропс. — Вы можете мне доверять, потому что знаете меня изнутри?

— Мне очень жаль, что вам пришлось пережить это вмешательство, — произнёс Гегемон. — Понимаю, что мои извинения и сожаления ничего уже не исправят, но я действительно сожалею.

— Получается, вы точно знали, что я ни в чём не виновата, и всё равно решили судить меня? — зло спросила пегаска. — И других пони, за соучастие в моих «преступлениях»?

— Решения принимал не я! — воскликнул Гегемон. — Не только я! Я не мог идти против Горбезопасности! Но я всегда, изначально, был за смягчение, за помилование. В тюрьме вы бы всё равно не сидели, мы бы в любом случае вас обменяли. Я, в конце концов, настоял на домашнем аресте! Я сделал всё, что мог, и теперь прошу помощи у вас. Ваше избрание Председателем станет мощным символом перемен в нашем городе. Это вдохнёт в нас новую жизнь, поможет удержать всё от распада, поможет сохранить структуру. Создать противовес разрушительному влиянию Базиса.

— Это ваше требование? — спросила Рэйндропс. — Если я соглашусь, вы отпустите тётушку Шифти?

— Всё совсем не так, — сказал Гегемон оскорблённым тоном. — Это именно просьба, а вовсе не требование. С вашей тётей вы скоро встретитесь в любом случае. Но если вы согласитесь, вы также сможете спасти весь наш город, не допустить полного развала системы.

Рэйндропс открыла рот, но Генеральный Заместитель остановил её, подняв копыто, и сказал:

— Я понимаю ваши чувства. Вы, наверное, хотите спросить, зачем вообще спасать такую систему. Наше государство принесло вам много плохого. И многим другим пони тоже. Система несовершенна, это правда. То, что с вами случилось, — это ведь даже не чей-то злой умысел, а простое следствие её недостатков. Но мы над этим работаем. Политика Обновления будет доведена до конца, и тогда всё будет хорошо.

Но нам никак нельзя допустить, чтобы всё рухнуло. Внутренний Город — это командный центр всей нашей республики. Если все посёлки отделятся, а Базис станет мэром Внешнего Города, то что нам-то останется? Поэтому надо приложить все усилия для сохранения структур САНДР, пусть даже в каком-нибудь новом формате.

Если всё рухнет, то я, конечно, потеряю свой пост Генерального Заместителя. Это будет и мой личный крах. Но если бы дело было только в этом! Базис и поселковые руководители… Ни в коем случае не думайте, что они лучше меня. Они такие же сталлионградские чиновники, выросшие в той же системе. Они рвутся к власти, хотят стать мэрами отдельных самостоятельных городов и идут при этом по головам, не считаясь с последствиями. На Коньказе очень тяжёлая ситуация — беспорядки, погромы. В других посёлках тоже уже есть жертвы. В Жеребостане, например. Если всё окончательно посыплется, то мало не покажется никому. У нас ведь на складах по всей республике много оружия накоплено для защиты от Эквестрии, а теперь, во всей этой неразберихе, оно будет попадать в разные копыта, в том числе, конечно, и в плохие. Добром это не кончится! Есть ведь и стратегические вооружения, которые и Кантерлот могут в пыль разнести, и вообще всю Эквестрию! Поэтому я прошу вас помочь мне. Мы должны сохранить порядок на этой земле. Вы можете ненавидеть меня и всю нашу систему сколько угодно, но эта система — это именно то, что удерживает нас на тоненьком волоске от кровавой бани. Если всё рухнет и все противоречия выплеснутся наружу… Пока все эти Базисы и прочие персонажи будут делить республику между собой, начнётся новая гражданская война и огромное кровопролитие.

Положение критическое, но мы ещё можем попробовать что-нибудь предпринять. И смена Председателя — один из шагов. Не скрою, нам будет трудно бороться с набирающими силу негативными тенденциями. Вы сами видели, что происходит — Подковина и Белопония — наши крупнейшие и важнейшие посёлки — решили отделяться, вот представители были, прямо при вас всё произошло. Поняшкис фактически отделился уже. В Жеребостане и на Коньказе мы ситуацию не вполне контролируем, и это даже несмотря на ввод частей Горобороны! Там есть свои товарищи, которые нам больше не товарищи и которые в происходящем заинтересованы. А когда Базис станет мэром Внешнего Города, то пиши пропало. Внутренний Город вроде как больше и не нужен!

Генеральный Заместитель вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он расслабился и будто растёкся на своём месте.

— Я обрисовал ситуацию, помогать нам или нет, решать вам, — добавил он. — Я не требую ответа прямо сейчас, но прошу вас подумать до завтрашнего дня. Завтра прямо с утра мы проведём пленум Центрального Комитета Союза Трудящихся, на котором я внесу свои предложения по осуждению деятельности Сталлиона и по смене Председателя. Там ещё про новый объединительный договор будет, но это уже другой вопрос. Затем будем собирать депутатов, и днём или хотя бы к вечеру, я надеюсь, удастся собрать достаточно для кворума. Проведём заседание Горсовета, на котором состоится, значит, ваше избрание. Надо будет, кстати, посмотреть, есть ли у нас там положение о минимальном возрасте для занятия должности Председателя… Вам, простите за такой нескромный вопрос, сколько лет?

— Мне двадцать один… — произнесла Рэйндропс.

— Маловато, конечно, — сказал Гегемон. — Но ничего, всё сделаем.

Рэйндропс сидела, оглушённая многословной речью Генерального Заместителя.

— Я… я всего лишь хочу найти тётю Шифти и вернуться домой, — растерянно промолвила она, опустив голову.

— Не думайте, что останетесь в Сталлионграде навсегда, — сказал Гегемон. — Во-первых, вы сможете совершать визиты в Эквестрию. А во-вторых, потом, когда ситуация изменится, вы сможете уйти в отставку. Прошу вас, не торопитесь отказываться или соглашаться сейчас, подумайте до завтрашнего утра. А пока я, как ваш будущий коллега по Президиуму, приглашаю вас на сугубо деловой ужин в наш спецпредпит. Вы ведь, насколько я знаю, целый день сегодня то туда, то сюда. Проголодались уже, наверное.

---

Рэйндропс выделили просторную комнату в этом же здании, где был кабинет Генерального Заместителя. Очень хорошее жильё, даже роскошное, но пегаска почти не обратила внимания на убранство. Она сразу повалилась на кровать и отослала прочь жеребца из обслуги, который настойчиво рвался ей всё показать и объяснить, где что лежит, стоит и так далее.

Кобылка устало прикрыла глаза, но о сне не было и речи. Она почти физически слышала, как гудят в голове мысли.

«Когда они врут, у них губы шевелятся», — всплыла услышанная где-то фраза. В Сталлионграде никому нельзя просто так верить, это пегаска уяснила крепко. Но, кто знает, вдруг Гегемон не лгал? Вдруг, чем Дискорд не шутит, Рэйндропс действительно может спасти целый город от чего-то очень плохого?

Ей очень хотелось домой в Эквестрию, но что, если из-за её отказа помочь Гегемону действительно случится нечто ужасное? Как она будет жить, зная, что отказалась даже попробовать спасти множество пони от кровавой войны?

С другой стороны, очень может быть, что на самом деле всё как раз наоборот. Губы Генерального Заместителя шевелились. Он врал. Что, если он на самом деле собирается использовать Рэйндропс в каких-то дурных целях? Или просто для того, чтобы удержать власть в своих копытах? Ему надо спасти систему, при которой он здесь самый главный. И он пытается представить дело так, будто её сохранение важно не только для него одного, но и для всех остальных.

Но вдруг всё-таки…

Мысли шли по кругу, и Рэйндропс почувствовала, как закипал её мозг. Надо было хорошо всё обдумать, но она так мало знала и ещё меньше понимала об этом городе. Что бы сделала на её месте принцесса Селестия? Неизвестно — пегаска и близко не была аликорном с тысячелетним политическим опытом. Если бы только можно было посоветоваться с кем-нибудь из правительниц!

Принцесса Луна! Точно, Рэйндропс может думать до завтра. Значит, целая ночь впереди, самое время для аудиенции.

Нет! Магические глушилки! Это самый центр города, сюда Луна вряд ли сможет пробиться…

Рэйндропс осталась одна со своим выбором. Что же делать?

Она набрала воздуха в грудь и медленно выдохнула. Надо быть спокойной. Нельзя позволить мыслям бесплодно бегать по кругу между вечно повторяющимися вопросами.

Если Рэйндропс примет предложение Гегемона, то ей придётся пожертвовать, по крайней мере пока, возвращением в Эквестрию. Пожертвовать чем-то дорогим — это, конечно, благородно. Но хотелось бы быть уверенной, что это пойдёт на пользу всем пони, а у Рэйндропс никакой уверенности в правдивости слов Генерального Заместителя не было.

Поможет ли её жертва? Или, наоборот, повредит?

Гегемон, должно быть, рассчитывает на молодость и неопытность пегаски. Собирается ею манипулировать. Посадить на трон Председателя настоящего опытного политика было бы для него слишком рискованно. А он, очевидно, хочет и дальше править, но делать это из тени кого-нибудь другого, кто не слишком разбирается в городских делах и поэтому не будет ему мешать.

Но что, если Рэйндропс окажется умнее, чем думает Гегемон? Что, если ей удастся выйти из-под его контроля и сделать что-то хорошее даже вопреки его воле? Нет, вряд ли. Как может обычная молодая кобылка соперничать в интригах с жеребцом, который занимался такими вещами всю жизнь?

Рэйндропс почувствовала неприятное ощущение — ещё не головная боль, но уже её предвестник. Стоп. Надо остановиться. Нельзя позволять этому яду разъедать и так уже повреждённый разум.

Пегаска всё равно понятия не имела, какое её решение будет лучше для Сталлионграда, для мира во всём мире и так далее.

Хватит.

Почему бы вместо этого не подумать о себе? Чего хочет она сама?

Тут всё просто — Рэйндропс хочет вернуться в Эквестрию.

Так что же, товарищу Гегемону — отказать?

Кобылка несколько минут лежала, прислушиваясь к себе. И наконец с шумом выдохнула — отказать. Приняв решение, она сразу почувствовала себя лучше.

---

Облегчение оказалось недолгим — вскоре вновь приползли сомнения. Рэйндропс ворочалась в постели до глубокой ночи, изо всех сил отгоняя их, чтобы сберечь выстраданное решение до утра. Когда она всё-таки уснула, то пришли сны — вязкие, тягучие и беспокойные. И, как и ожидалось, никаких признаков принцессы Луны.

Рэйндропс присутствовала на чём-то вроде Гранд Галлопинг Гала. Много гостей — кантерлотская знать, Вондерболты, — но самих принцесс не было. Вместо них за одним из столиков в углу то ли зала, то ли сада, где всё происходило, сидели Сталлион и Гегемон, которые о чём-то мило беседовали. Сталлион то и дело усмехался себе в усы. Рэйндропс стало как-то скучно и неприятно, она решила встать со своего места и уйти, но обнаружила, что прикована к стулу цепями. Другие гости, которые вроде бы только что свободно ходили по залу и танцевали, теперь тоже сидели за столиками без движения. Вдруг раздались хлопки — начался фейерверк. Сталлион зааплодировал.

Один хлопок был сильнее других, он разбудил Рэйндропс. Она подняла голову с подушки. Снова резкий звук, в окне задребезжали стёкла — это уже наяву. Пегаска вскочила и подошла к окну. Она отодвинула в сторону тяжёлую красную портьеру и увидела, что в зелёной крыше здания, стоявшего через дорогу, зияет круглая дыра.

Резко, со стуком, распахнулась дверь, заставив Рэйндропс обернуться. В комнату ворвался жеребец.

— Товарищ! — крикнул он. — Быстро в подвал! Мы под обстрелом!

За окном что-то просвистело и громыхнуло совсем рядом.

По коридорам бежали пони, многие в пижамах: видимо, на этом этаже было достаточно жилых комнат. Рэйндропс спала раздетой, и выбежала прямо в таком виде. Платье осталось висеть в шкафу — сейчас не до приличий и сталлионградских обычаев.

Потоки пони, шедшие по разным коридорам, сливались вместе на лестнице, которая, к счастью, была достаточно широкой, чтобы избежать давки.

— Что происходит?! Нас атакует Эквестрия?! — громко волновался какой-то жеребец.

— Это миномёты, кажется, — ответили ему.

— Какие миномёты?! Сверху летит! Пегасы бомбы сбрасывают!

— Миномёты! Из Внешнего Города навесом бьют. Мины по дуге через стену перелетают и у нас здесь падают.

— Что?! Эквестрийцы уже во Внешнем Городе?!

— Это Базис, идиоты!

Они достигли первого этажа, и широкая парадная лестница закончилась в вестибюле здания. Основная масса пони резко повернула и рванула к неприметному узкому коридору, из которого, видимо, можно было попасть на лестницу, ведущую в подвал. Вот здесь и возник затор, грозивший перерасти в давку.

Рэйндропс растерянно глядела на бутылочное горлышко, через которое пыталась протиснуться толпа. Кто-то взял пегаску за переднюю ногу и потянул куда-то в другую сторону. Она оглянулась и узнала полковника Кулика.

Он отвёл её в другой коридор, где, убедившись, что вокруг никого нет, прикоснулся к стене быстрым, но точным движением, и одна из деревянных панелей отъехала в сторону, открывая проход. Полковник скользнул в темноту, утягивая Рэйндропс за собой. Панель задвинулась, и стало непонятно, открыты или закрыты глаза. Но вот включилась неяркая лампа и осветила уходящую вниз крутую металлическую лестницу.

Внизу оказался узкий сводчатый коридор. Кулик и Рэйндропс миновали несколько массивных дверей, охраняемых вооружёнными солдатами, и оказались в небольшом помещении без окон.

В центре комнаты стоял стол с расстеленной на нём картой, а вокруг стояли жеребцы, где-то полторы дюжины, половина в военной форме, остальные в гражданской одежде. Один что-то говорил, тыча копытом в карту. Он стоял к двери крупом, но Рэйндропс сразу узнала его по голосу. Это был Гегемон. Услышав шаги, Генеральный Заместитель замолчал и повернулся к вошедшим. Полковник молча козырнул.

— О, товарищ Рэйндропс! Рад, что с вами всё в порядке, — сказал Гегемон и вернулся к лежавшей на столе карте. — Обеспечьте мне связь с Базисом. Где он там, у себя в Доме Управления? Даже если нам обрезали обычные телефонные линии, спецсвязь должна работать.

До слуха всех пони донёсся гул близкого взрыва.

— Мы можем спуститься в глубинный бункер, — сказал жеребец в гражданском костюме.

Гегемон бросил взгляд в сторону военных, и один офицер произнёс:

— Это убежище в состоянии выдержать обстрел, глубинный бункер предназначен для защиты от более серьёзного оружия. Но если вы пожелаете, то я прикажу проводить нас туда. Можно воспользоваться подземным ходом и спуститься в бункер прямо отсюда, не выходя на поверхность.

— Ладно, и тут пока неплохо, — махнул копытом Гегемон. — Лучше обеспечьте мне как можно скорее связь с Базисом. Даже с учётом бункера, вечность мы сидеть под землей не сможем, всё равно придётся договариваться.

— Товарищ Гегемон, — сказал один из военных. — Должен вас сразу предупредить, что, учитывая создавшееся положение, Базис вряд ли захочет что-то с вами обсуждать, кроме нашей полной капитуляции. Да, в нашем распоряжении гарнизон Внутреннего Города, и это хорошие парни, но они больше привыкли охранять, а не воевать. Если войска со всеми тяжёлыми вооружениями на стороне Базиса, то предпосылок для успешной обороны нет, не говоря уже о возвращении контроля над Внешним Городом.

— Спасибо, товарищ Запал, за ваше предупреждение, конечно, — со вздохом сказал Гегемон. — Но мне всё равно нужно с ним поговорить. Как я уже сказал, не можем же мы сидеть здесь вечно.

— Товарищ Гегемон, — поспешно произнёс один из жеребцов в штатском, — не лучше ли сначала достоверно узнать о состоянии дел в Горобороне и Горбезопасности? Возможно, Базиса поддерживают далеко не все.

— То, что делает Базис, — это же явно незаконно! — возмущённо сказал другой пони. — Надо обратиться с воззванием к офицерам и солдатам!

— Ну, если мне обеспечат связь, я попробую прощупать, так сказать, оперативную обстановку, — произнёс Гегемон. Он оглянулся на одного из стоявших рядом офицеров.

— Товарищ Генеральный Заместитель, разрешите проводить вас в комнату связи, — отозвался тот.

Они вдвоём вышли из помещения, и в их отсутствие все стояли молча. Слышалось только хриплое дыхание пожилого жеребца, судя по количеству нашивок на его кителе — генерала или маршала. Пони вокруг стола были настолько увлечены своими мыслями, что не замечали ничего вокруг, глядя в расстеленную перед ними карту. Их сосредоточенное ожидание было почти осязаемым.

Гегемон вернулся через полчаса. С несколько задумчивым и растерянным видом он встал посреди комнаты. Если не считать этой обескураженности, его лицо ничего не выражало. Так он и стоял под взглядами всех пони, пока, наконец, не заговорил:

— Я связался со штабом Горобороны, с генералом Селезнем. Он меня заверил, что войска, как и всегда это было, на стороне законной власти и никакой измены нет.

Присутствовавшие жеребцы издали почти единый вздох облегчения, но Генеральный Заместитель продолжал:

— Товарищ Селезень мне заявил, что войска, введённые во время мятежа, к этому времени уже почти выведены из города. Кто нас обстреливает, он понятия не имеет, так мне и сказал. Ничего предпринимать он, как я понял, не собирается. А в конце нашей плодотворной беседы посоветовал мне сложить с себя полномочия. Для, как он выразился, недопущения эскалации конфликта.

Повисла тишина.

— А что Базис? С ним вам удалось связаться? — после долгого десятка секунд спросил кто-то.

— Лично с ним не удалось, — ответил Гегемон. — Только, так сказать, с представителем. Тоже из военных, генерал Мерин. Кто-то из вас его, скорее всего, должен знать. Я же до этого момента не имел чести повстречаться. Он назвался комендантом Дома Управления. Ну и поговорили… В общем, обстрел сейчас должны прекратить, и мы выходим.

Жеребец с хриплым дыханием вдруг встал на дыбы, упёрся передними копытами в расстеленную на столе карту и с трудом, то и дело присвистывая, заговорил:

— Вы, товарищ Гегемон, меня знаете. Я всю жизнь верой и правдой, как говорится. И в заговоре против вас я не участвовал, не собирался даже. Но теперь, учитывая нынешние обстоятельства, я должен вам сказать: ваша политика была неправильная и ошибочная! Это она завела нас в это самое место, в котором мы сейчас находимся!

— Тут я с вами, товарищ Принцип, с одной стороны соглашусь, — вздохнул Гегемон. — Были ошибки! Но саму линию я и сейчас считаю правильной. Просто опоздали мы с реформами, слишком поздно начали, и всё пришлось делать впопыхах, с бухты-барахты. Ведь понимания не было, что и как делать! А когда проявились последствия и начало прорезываться понимание — то уже всё сделано. И ведь многое, что мне лично приписывают, было запланировано ещё до меня, до того как я стал Генеральным Заместителем. И антисолевая кампания, и меры по ускоренному развитию экономики — всё уже было подготовлено, я только одобрил и ход дал. А когда процесс пошёл — стало понятно, что этих мер недостаточно, Обновление буксует, ну мы и пошли дальше, а дальше — глубже. И ведь это был не только я, товарищи из ЦК и Президиума на политсовете за всё голосовали. И депутаты Горсовета соответствующие законы одобряли… Ну депутаты-то ладно, им что скажут, то они и одобряют, но на политсовете можно ведь было что-то возразить, если всё было так уж неправильно! Все всё одобряли, ну за исключением ряда консервативных товарищей, конечно, но я тут здравую критику имею в виду, а не вот это вот всё, вернуть всё взад и всё такое… Так вот, все всё одобряли, а теперь, получается, только я виноват!

---

Выйдя из здания, пони обнаружили прямо у широкого парадного крыльца небольшую воронку от взрыва. Все окна на фасаде были разбиты, да и соседний Народный Дворец пострадал и смотрел на вышедших несколькими пустыми проёмами без стёкол.

Впереди всех шёл какой-то офицер, он держал в зубах палку, на которой колыхался кусок белой простыни. Жеребцу приходилось наклонять голову и выгибать шею, чтобы поднять самодельный флаг повыше и он не волочился по брусчатке. За знаменосцем следовал Гегемон в окружении свиты из высокопоставленных военных и гражданских чинов, следом шли полковник Кулик и Рэйндропс, которые по-прежнему держались вместе. А уже за ними потянулись остальные обитатели Внутреннего Города, услышавшие, что обстрел прекратился, и выползшие из подвалов и других укрытий.

Растерянные и испуганные, пони смотрели на разрушения — воронки в земле, выбитые окна, проломленные крыши.

— Как мы с этим Базисом жить будем? — проворчал кто-то. — Он вон чего творит… Поди и жертвы есть. Лучше бы те генералы порядок навели.

— Генералы ваши тоже вон хотели завод взорвать… — прозвучало в ответ.

— Мы с вами ещё не знаем, что Базис взорвать захочет. С таким-то началом…

Жиденький поток пони (многие, видимо, ещё прятались в подвалах и выходить не спешили) обогнул Народный Дворец и направился к выходу из Внутреннего Города. Навстречу ему въезжали броневики. Солдаты, ранее охранявшие ворота, теперь были разоружены и бессмысленно топтались неподалёку под наблюдением нескольких пони с винтовками. Эти пони — точно такие же солдаты, но красные нашивки с их формы были наспех срезаны.

Откуда-то вдруг появилась группа жеребцов в штатском и окружила Гегемона и Рэйндропс, отделив их от остальных. Полковник Кулик успел ободряюще кивнуть пегаске, прежде чем исчез из виду.

— Быстрее! Быстрее! — повторял какой-то высокий жеребец в полувоенной одежде, подгоняя проходящих взмахами передней ноги.

Как только они миновали ворота и оказались во Внешнем Городе, Гегемона посадили в одну карету, а Рэйндропс — в другую.

Севший рядом жеребец молчал, игнорируя вопросы. Он старательно задёрнул все занавески на окнах, но когда карета остановилась, Рэйндропс обнаружила, что её привезли не на какую-нибудь секретную базу, а всего лишь к Дому Управления.

Знакомые места — серое здание с колоннами, рядом гостиница из красного кирпича. Если повернуть голову вправо, то можно увидеть часть серой стены вокзала. От железнодорожных путей долетает негромкий перестук колёс медленно ползущего поезда. Отсюда почти два месяца назад начались непростые приключения Рэйндропс.

Всё то же самое, но кое-что здесь изменилось: улица больше не была пустынной. Через каждые несколько метров стояли броневики, бродили, сбиваясь в небольшие группки, пони. Чуть в стороне разместились четыре палатки из зеленовато-бежевого брезента, оттуда поднимался дымок, — видимо, полевая кухня. Над входом в Дом Управления вывесили большой флаг, но не однотонно-красный, а трёхцветный.

Жеребец в штатском торопил, не давая Рэйндропс осматривать окрестности. Пегаску повели внутрь здания. Вестибюль тоже изменился: со стен сняли все плакаты и портреты, исчезло большое красное полотнище с подковой и молотом. Но никаких новых символов вместо старых пока не повесили, на стенах остались лишь прямоугольники, выделявшиеся на фоне более выцветших стен. Не было видно и старенького вахтёра, даже его шаткий стол убрали. Порядок здесь теперь охраняли жеребцы в военной форме со следами споротых знаков различия.

Рэйндропс провели к лифту и подняли на один из верхних этажей. Там её завели в какой-то кабинет и оставили наедине с полноватым тёмно-рыжим жеребцом с залысинами и намечающейся плешью на макушке. Тот поднялся ей навстречу.

— Товарищ Рэйндропс? Очень рад, очень рад, — заговорил жеребец. — Прошу, присаживайтесь, — он щедро обвёл копытом стоявшие в кабинете стулья. Рэйндропс выбрала один и села. Рыжий пони тоже опустился обратно на своё место.

— Меня зовут Манифест, — представился он. — От слова «товарищ» мы уже отказываемся… То есть я назвал вас товарищ Рэйндропс, но это просто по привычке. Так вот, от слова «товарищ» мы уже отходим, но к слову «господин» тоже ещё не совсем привыкли. Так что, думаю, вы можете называть меня просто по имени.

— Хорошо, — отозвалась Рэйндропс, пожав плечами. — Как скажете, Манифест.

Жеребец, одетый в светло-серый костюм, выглядел довольно скромно и говорил негромко. И кабинет, который он занимал, был самым обычным — небольшим и с совершенно непритязательной обстановкой. Здесь присутствовал лишь минимальный набор мебели и принадлежностей, необходимых для бюрократической работы. Из роскоши, если это можно так назвать, был только один-единственный телефонный аппарат, который ярким красным пятном выделялся на фоне окружающей строго функциональной серости.

— Я помощник уполномоченного по делам Внешнего Города, — сказал Манифест. — Господин Базис, конечно, хотел бы встретиться с вами лично, но в такой момент, сами понимаете, его график очень плотный. Думаю, освободится он только глубокой ночью и к тому времени уже будет еле стоять на ногах. От усталости, конечно.

Жеребец приподнял уголки губ в полуулыбке и продолжил:

— Зато, я думаю, скоро вы сможете встретиться кое с кем другим… Но прежде чем это произойдёт, у нас вами должен состояться важный разговор, который расставит все точки над «i».

Манифест посмотрел на Рэйндропс, и та кивнула. Пегаска обуздала владевшее ею беспокойство вместе с любопытством и решила не заваливать жеребца вопросами, а прежде всего узнать, что он скажет сам.

— Вы же понимаете, что сегодня произошло? — спросил он и тут же ответил: — Верные господину Базису силы взяли под контроль Внутренний Город.

Рэйндропс снова кивнула. Что-то примерно такое она и подозревала.

— Сегодня же товарищ Гегемон выступит по радио и объявит о своей отставке, — произнёс Манифест. — Так называемому «народному» строю пришёл конец. Прежняя система управления будет упразднена, а вместе с ней — пост Генерального Заместителя. Должность Председателя Горсовета в нынешнем виде тоже существовать перестанет. Поэтому, как вы понимаете, то предложение, которое сделал вам Гегемон, более недействительно.

Рэйндропс вздохнула с облегчением, и Манифест, заметив это, слегка улыбнулся.

— Будут приняты поправки в Устав, — продолжал он. — Разделение на Внешний и Внутренний Город уберут. По крайней мере, юридически — про снос стены пока никто, насколько я знаю, ничего не заявлял. И вскоре должны пройти выборы мэра этого единого Сталлионграда. Господин Базис собирается в них участвовать. И он собирается победить.

Жеребец откинулся на спинку стула и продолжил:

— Спросите, при чём тут вы? Очень просто, всё дело в том предложении, которое вам сделал Гегемон. Пусть в нынешней ситуации оно уже ничего не значит, но, вы знаете, идеи, один раз появившись, уже не умирают. Вот и идея, что вы можете в каком-то виде участвовать в управлении нашим городом, тоже останется в живых. Она может всплыть в подходящий для неё момент. А это, скорее всего, будет нежелательно для укрепления нашего нового порядка вещей. Поэтому вам лучше как можно быстрее покинуть Сталлионград.

— Это мне подходит, — сказала Рэйндропс, — но…

— Ещё один важный момент, — мягко, но настойчиво перебил её Манифест. — Когда вы вернётесь в Эквестрию, с вами наверняка захочет встретиться принцесса Селестия. И в связи с этим у меня к вам просьба. Вы ведь знаете, в каком плачевном состоянии находится наша экономика. Кризис очень глубокий. Эта система дошла до того, что нет бумаги и типографской краски, чтобы напечатать жетоны! Мы готовим реформы, будет переход на нормальные деньги. Сегодня же Базис подпишет распоряжение, отменяющее уголовную ответственность за оборот эквестрийской валюты, и мы будем постепенно переходить на биты. Но в первое время, конечно, в обращении останутся и жетоны за этот месяц. Следующий этап — возвращение к частной собственности, что после стольких десятилетий «народного» строя будет, конечно, непросто…

Он оборвал свою речь и кашлянул в копыто.

— Извините, я увлёкся. Так вот, положение в городе очень тяжёлое, и даже при самом лучшем развитии событий улучшение наступит нескоро. Многие пони пострадают от падения уровня жизни. И страдают уже сейчас. Поэтому любая помощь будет весьма кстати. И моя просьба заключается вот в чём: в разговоре с принцессой ненавязчиво попросите её более внимательно отнестись к нашим проблемам. Расскажите о бедственном положении простых пони. Вы ведь и сами видели, как скромно живут те же подметальщики, например. А сейчас им будет ещё хуже: у нас нет средств на содержание всех учгорблагов, их количество и количество рабочих мест в них придётся сокращать. И так же обстоят дела во многих других сферах. Я не буду вас грузить какими-то конкретными предложениями, мы сами их подготовим и выдвинем. Ваша задача — попросить Её Высочество обратить на эти предложения чуть больше внимания и отнестись к нам с чуть большим пониманием.

— Если принцесса захочет со мной поговорить, то это без проблем, — ответила Рэйндропс. — Но сначала скажите мне…

— Не спешите, — вновь перебил её Манифест. — Ещё одна вещь, касающаяся вашего будущего разговора с Селестией. Как вы, наверное, знаете, наши бывшие посёлки теперь стали самостоятельными городами. Мы это понимаем и принимаем, но господин Базис собирается сохранить некоторое влияние на территории бывшей республики. Готовится подписание договора о содружестве, предпринимается ещё ряд шагов… Так вот, донесите, пожалуйста, до Её Высочества нашу позицию: вмешательство Эквестрии в дела бывших посёлков может привести к столкновению наших интересов. Там есть много проблем, с которыми можем справиться только мы, в том числе с использованием сил Горобороны. Это дело не для кантерлотской гвардии. Особое беспокойство вызывает, конечно, Коньказ, но и там генерал Мерин обещает решить вопрос при помощи одного полка…

Манифест вновь оборвал себя и извиняющимся тоном произнёс:

— Прошу меня простить, если я слишком путано и многословно говорю. Просто хотелось бы быть достаточно убедительным. Так вот, я только прошу вас донести до принцессы следующее: вмешательство Эквестрии в дела бывших посёлков нежелательно, они должны остаться в сфере интересов Сталлионграда. Хотя, конечно, мы не в том положении, чтобы что-то требовать, особенно учитывая, что мы одновременно просим у Эквестрии помощи… Но, поверьте, так будет лучше для всех.

Жеребец взял со стола пухлую записную книжку и с чем-то в ней сверился.

— Вроде бы я всё сказал…

— Значит, теперь моя очередь, — перехватила инициативу Рэйндропс. — Где Шифти Клаудс?

— Ваша тётя, верно?..

— Где она? Что с ней?

— Она во Внутреннем Городе, — ответил Манифест. — Наши пони сейчас должны отыскать её и привезти сюда.

— Но ведь… Обстрел! — выдохнула Рэйндропс, вскочив со стула. — Она жива?

— Да не стоит так волноваться, там ведь не боевые снаряды были, — произнёс жеребец, небрежно махнув копытом. — Холостые… или как это называется? Болванки. Без взрывчатого вещества, в общем.

— Я лично слышала, как ваши «болванки» взрывались! — прорычала пегаска, выходя из себя. — Опять у вас начинается вот это вот всё!

— Что? — отшатнулся от внезапно разъярившейся пони Манифест.

— Враньё!

— Хорошо-хорошо, я не хотел вас обманывать, — поспешно сказал жеребец. — Это не я придумал, мне так сказали! Я не знал, что стреляют боевыми, честно! Не волнуйтесь, сейчас попробуем выяснить, что с вашей тётей.

Он потянулся к телефонному аппарату, взял трубку в копыто и набрал на диске короткий номер.

— Манифест, — представился он невидимому собеседнику. — Ну что там? Шифти Клаудс нашли?

На другом конце провода что-то ответили.

— Ну так узнайте! — воскликнул Манифест. — Свяжитесь с этим майором, как его? Радиосвязи, что ли, нет? Бардак!

В телефоне кто-то шипяще оправдывался, и жеребец немного смягчился:

— Хорошо, жду через пять минут… Да, так срочно!

Он положил трубку на рычаг и, виновато улыбнувшись Рэйндропс, сказал:

— Придётся подождать.

Пегаска фыркнула. Она стала мерить шагами тесный кабинет, будучи не в силах усидеть на одном месте. Пони ждала вестей о тётушке почти два месяца, но сейчас ожидание становилось невыносимым.

— Что у вас за город такой?! — зло спросила Рэйндропс. — Вы, кажется, тут и шагу ступить не можете без того, чтобы не убить кого-нибудь! Зачем вообще было стрелять?!

— Я был против этого, — произнёс Манифест. — Но мне сказали, что будут обстреливать холостыми. Для психологического эффекта. Поймите, с Гегемоном нужно было разобраться прямо сейчас. Он противился необходимым реформам, пытался цепляться за старое. Последствия этих его попыток могли быть ужасающими, вплоть до массового голода и кровопролития! Но я до последнего был против применения силы, да и товарищ Базис тоже не хотел этого. Мы рассчитывали, что Гегемону вскоре придётся уйти в отставку, но он, как мы сейчас видим, сдаваться не собирался. Вчера вечером мы по своим каналам узнали, что у него появился новый план, что он хочет использовать вас для сохранения своей власти. Пришлось действовать незамедлительно.

Рэйндропс замерла посреди кабинета.

— Я собиралась отказать ему, — глухо сказала она. — Я не хотела помогать Гегемону.

— Этого мы не знали, — Манифест опустил взгляд на крышку стола.

Затрезвонил телефон, заставив кобылку и жеребца вздрогнуть.

— Всё в порядке? Везут? Отлично, благодарю за службу. А, и сообщите, как довезут.

Манифест опустил трубку и сказал:

— Ну вот, всё с ней хорошо. Везут сюда, сейчас встретитесь.

Рэйндропс с шумом выдохнула и устало опустилась на стул. В висках ещё стучало, но уже тише. Манифест следил за ней и, видимо решив, что она достаточно успокоилась, сказал:

— Я могу вам всё объяснить. Я имею в виду всю эту ситуацию, которая произошла с вами и с вашей тётей.

— Уж потрудитесь, — ответила Рэйндропс. — Потому что я до сих пор ничего не понимаю.

— Видите ли, я по поручению господина Базиса следил за вашим делом. Процесс быстро стал громким, и мы поняли, что он будет иметь политические последствия. Мы… мы — это команда господина Базиса. Так вот, мы настолько заинтересовались этой историей, что стали проводить своё неофициальное расследование. Как вы понимаете, Горбезопасность очень не любит делиться своими тайнами, но, к счастью, и там нашлись некоторые лазейки. Прежде всего, нам удалось выяснить, что Шифти Клаудс, которую вы искали, всё это время была во Внутреннем Городе.

Манифест открыл ящик стола и вытащил оттуда средней толщины папку. Взял её в копыта и раскрыл перед собой так, чтобы Рэйндропс не могла в неё заглянуть.

— Формально это всё ещё государственная тайна, — по-заговорщически понизил голос он. — Конечно, теперь это уже не имеет значения, но всё равно волнительно. Так вот, Шифти Клаудс всё это время была во Внутреннем Городе и находилась ровно по тому адресу, который указан у вас в письме.

— Но тогда почему… — начала Рэйндропс, но Манифест её тут же перебил:

— Ваша тётя была под домашним арестом. Её обвинили в шпионаже. Не как вас, секретным обвинением, а прямо — в шпионаже. Но сейчас её, естественно, освободят, можете не волноваться. Вы уедете в Эквестрию вместе.

— Надеюсь, — выговорила Рэйндропс, и на неё тут же навалилось ожидание подвоха, как тогда, в поезде, когда её отпустили в Эквестрию в первый раз. Где гарантия, что и в этот раз всё не закончится подобным образом? Отпустим — не отпустим, отпустим — не отпустим, туда-сюда, как какие-то издевательские качели.

Но Рэйндропс постаралась взять себя в копыта. Этот жеребец собирался ей всё объяснить, и она его выслушает. Пусть кобылка и не знала, насколько можно верить сказанному им, но это была бы хоть какая-то версия. Лучше, чем пустота полного непонимания.

— А её письма? — спросила Рэйндропс. — Они настоящие? Их действительно написала она? Или меня таким образом зачем-то заманили в ловушку?

— Это вы со своей тётей заманили всех в ловушку, — позволил себе усмешку Манифест, — сами того не подозревая. Письма — да, настоящие. В них всё и дело. Точнее, в одном из них, в самом последнем.

— Это то, в котором она пригласила меня в Сталлионград…

— Да. Видите ли, дело в том…

— Подождите! — воскликнула Рэйндропс. — Если письма настоящие, то значит, моя тётя больна! Я же из-за этого и приехала. Что с ней?

— Она действительно попала в больницу перед тем, как написать это письмо, — ответил Манифест. — Я не в курсе диагноза, но знаю, что потом она поправилась. Её арестовали прямо в больничной палате, видимо, когда письмо было уже отправлено. Затем ей стало лучше, её выписали из больницы и перевели под домашний арест.

— То есть теперь её здоровье в порядке? — недоверчиво спросила пегаска.

— Насколько я знаю, да.

— Так что не так с этим последним письмом?

— Давайте всё по порядку, — начал Манифест. — Шифти Клаудс — метеоролог, верно?

Рэйндропс кивнула. Жеребец продолжил:

— У неё была переписка по каким-то научным вопросам с нашим Погодным исследовательским институтом, и, в конце концов, её пригласили сюда. Институт не полностью секретный, там ведётся и вполне обычная гражданская научная деятельность, но находится он во Внутреннем Городе, поэтому ваша тётя сразу попала, так сказать, в сердце Сталлионграда. Ей выписали все пропуска, всё как положено, выделили комнату в спецобщежитии при институте — тот самый адрес, который у вас в письме указан. Она приехала, занималась здесь наукой, но затем кто-то из Горбезопасности решил, что данные, к которым она получила доступ по своей работе, являются секретными. Было возбуждено дело, она в этот момент как раз попала в больницу, прямо там её и арестовали.

Теперь что касается писем. Вы, может быть, уже знаете, что все письма в Сталлионграде проходят проверку. И уж конечно должны проверяться письма, которые отправляются отсюда в Эквестрию. Так было и с письмами Шифти Клаудс, их просматривали цензоры из Горбезопасности. Все письма, кроме одного. Одно, самое последнее, они пропустили. Именно то, в котором содержалось приглашение. Поэтому ваш приезд оказался для всех неожиданностью.

Это была непросительная ошибка, невероятный провал. Сначала, конечно, об этом никто и не подозревал: письмо не прочитали, а сама Шифти Клаудс на допросах ничего не сказала о том, что вас пригласила. Но потом вы заявились с этим самым непроверенным письмом, и всё всплыло на поверхность. За такое в Горбезопасности могли полететь головы, не только начальника отдела перлюстрации, но и многие другие, вплоть до самого верха. Поэтому слишком многим захотелось сделать вид, что никакого письма не было. Другим, наоборот, было выгодно дать этому делу ход, чтобы использовать ситуацию для достижения собственных целей. Там у них началась какая-то сложная игра, и всё это время вся эта система просто не знала, что с вами делать!

Следователям по делу Шифти Клаудс было бы выгодно добраться и до вас, ведь если шпионок двое — это уже группа лиц, такое раскрытие ценится гораздо больше. Но другие этого категорически не хотели, ведь в этом случае выходила на свет вся эта история с пропущенным цензорами письмом. Им было выгодно делать вид, что никакого письма не существует, как не существует и вашей связи с Шифти Клаудс. При этом дело вашей тёти было, конечно, засекречено, и мало кто о нём знал, поэтому они легко могли официально утверждать, что Шифти Клаудс вообще не существует! В этом случае выходило, что вы никак ни с каким шпионажем не связаны. Вы просто пони, которая приехала в город по какому-то странному надуманному предлогу. Это, конечно, подозрительно, но преступлением не является. Поэтому вы так долго оставались на свободе, хоть и, конечно, под наблюдением.

— Это… с трудом в голове умещается, — только и смогла сказать Рэйндропс, когда жеребец закончил.

— Да, я совершенно с вами согласен, — произнёс Манифест. — С трудом. Кажется, гораздо легче поверить в какой-то изощрённый план Горбезопасности или, может быть, Селестии, чем в то, что это всё просто следствие одной глупой ошибки и аппаратного хаоса. Но, вы знаете, правда часто бывает нереалистична.

Они замолчали и неловко сидели друг напротив друга, разделённые столом. Манифест стал коситься на красное пятно телефонного аппарата, который должен был вот-вот возвестить о прибытии Шифти Клаудс, но пока молчал. Пауза уже успела затянуться, когда он наконец зазвонил.

— Привезли? — спросил Манифест и, получив в трубке нечто шипяще-утвердительное, поднялся и сказал Рэйндропс: — Идёмте.

Они вышли из кабинета и двигались по пустому коридору. Вдвоём, без охраны или конвоя, и Рэйндропс ощутила себя непривычно свободной. Она могла бы легко отпрыгнуть и побежать прочь, выскочить в окно — пусть крылья ещё слабы, но немного пролететь можно. Этот полноватый земнопони вряд ли сможет её остановить, и если поблизости нет никаких незримых наблюдателей, готовых прийти ему на помощь…

Но Рэйндропс продолжала идти рядом с Манифестом, подражая его спокойному размеренному шагу. Может, её ждёт не тётя Шифти, а прокурор, который зачитает ей новые обвинения? Сколько раз уже всё менялось, в последний момент оказывалось обманом? Но Рэйндропс продолжала идти.

Они зашли в лифт и спустились — судя по краткости поездки — на один этаж вниз. Там уже был более оживлённый коридор, мелькали мундиры со следами споротых нашивок. Вокруг появилось много крепких жеребцов, и Рэйндропс с сожалением поняла, что так просто, как этажом выше, вырваться и сбежать она уже не сможет.

Наконец путь окончен. Дверь без таблички. За ней — просторное помещение, столы, стулья, шкафы, пара диванов. За столами сидели какие-то пони…

И среди них Рэйндропс вдруг увидела её. Бежевая шёрстка, густая, чуть вьющаяся каштановая грива собрана на затылке в неизменный простой хвост…

— Тётя Шифти! — крикнула Рэйндропс и рванулась вперёд.

Шифти Клаудс не успела встать ей навстречу, лишь немного приподнялась и была заключена в крепкие и пылкие объятия.

Нет, это не просто взыграли родственные чувства. До этого тётя и племянница не были настолько близки и никогда ещё не обнимались подобным образом. Однако теперь эта кобыла стала для Рэйндропс не просто сестрой мамы, членом большой пегасьей семьи, но и целью трудного пути, кусочком прежней жизни, кусочком Эквестрии.

Рэйндропс даже испугалась, не перегнула ли она палку, и попыталась в смущении отстраниться, но Шифти ответила на объятия и уже сама прижимала её к себе.

Когда они всё же отпустили друг друга, Рэйндропс заметила, что правая передняя нога старшей пегаски забинтована чуть выше копыта.

— Мне сказали, что с тобой всё в порядке, — сказала Рэйндропс, злобно сверкнув взглядом в сторону Манифеста и других жеребцов-сталлионградцев. Она осторожно сделала шаг назад. — Надеюсь, я не потревожила рану.

— Царапина, пустяки, — отмахнулась Шифти. — Осколком стекла чуть-чуть порезалась.

— Ты всегда так говоришь, — с выдавленной через силу улыбкой сказала Рэйндропс. — А твоё здоровье?

— В порядке.

— Мне сказали, ты попала в больницу!

— Теперь уже всё хорошо.

— Но что с тобой было?

— Не знаю, — пожала плечами Шифти. — Один врач предполагал какое-то отравление, другие вообще хранили молчание.

— Тебя отравили! — со злостью выпалила Рэйндропс. — Так я и знала, от них всего можно ожидать!

— Я не могу ничего утверждать. Не знаю, что это было. А ты, дорогая? Как дела у тебя?

— Тоже в порядке, — по возможности беззаботно ответила младшая пегаска, но улыбка её поблёкла, и это не укрылось от взгляда Шифти.

Глаза тётушки вдруг округлились от ужаса.

— Святая Селестия! Что они с тобой делали? — зашептала она, наклонившись вперёд. — Слоник? Ласточка? Водолаз?

— Что? — не поняла Рэйндропс.

— Ты не знаешь… Хорошо… — с явным облегчением выдохнула Шифти.

— А с тобой… с тобой делали… эти вещи? — в свою очередь испугалась младшая пегаска.

— Что? Нет, я только слышала о них.

— Значит, тебе угрожали? Заставляли признаться, да? В шпионаже?

— Это уже в прошлом, — ответила Шифти, глянув на находившихся рядом сталлионградцев.

Рэйндропс вдруг снова прильнула к тётушке, уткнулась мордочкой в шею и всхлипнула, содрогнувшись.

— Ну-ну, дорогая, всё же хорошо, — сказала старшая кобыла, легонько обняв пегаску.

— Мне залезли в голову… — прошептала Рэйндропс. — Единорог… он смотрел мои воспоминания… И с тех пор… я сама не своя. Он что-то нарушил у меня в голове. И крылья… Я ведь до сих пор не могу нормально летать…

Рэйндропс почувствовала, как тётушка прижимает её к себе крепче, и разрыдалась.

---

Манифест попросил остальных жеребцов покинуть комнату, чтобы не мешать. Сам он тоже на минуту вышел, принёс воду в графине и два стакана.

Обе кобылы немного успокоились, но если Рэйндропс рыданиями опустошила себя, то Шифти Клаудс ещё чуть дрожала от кипевшей и клокотавшей внутри злобы. Она испепеляла Манифеста долгими ненавидящими взглядами, как единственного в комнате представителя Сталлионграда. Но тот держался достойно, всем своим видом показывая, что к страданиям обеих кобыл он не имеет никакого отношения.

— Мне так жаль, — говорила Шифти, легонько прижимая к себе племянницу, — что я втянула тебя во всё это. Я ведь и подумать не могла, что всё может так обернуться… Мне было так одиноко, когда я заболела, что я решилась попросить тебя приехать, хоть это и далёкий, чужой для нас город. Но я и подумать не могла! Ведь когда я сюда приехала, мне всё быстро оформили — и разрешения на полёты, и всё остальное… Я думала, что эти бумажки — просто формальность, что их всем делают. Я и подумать не могла, — вновь повторила эту фразу кобыла, — что тебя могут лишить крыльев… и всё остальное. Прости, пожалуйста… Я отправила письмо… попросила одну добрую санитарку отправить, а на следующий день за мной пришли. Я, конечно, испугалась, испугалась за тебя. Я надеялась, что письмо не дойдёт, что ты не приедешь сюда, останешься в Эквестрии, но ты… Мне так жаль.

— Ничего, — вымолвила Рэйндропс. — Ничего, тётушка Шифти. Ты не виновата. Ты не знала. Тебе просто было страшно одной в больнице.

— Я, со своей стороны, приношу извинения от лица Сталлионграда, — вставил Манифест и тут же об этом пожалел, потому что старшая кобыла пронзила его уничтожающим взглядом.

— Что нам ваши извинения, — фыркнула она. — Скажите лучше, виновные в том, что с нами случилось, понесут наказание?

— Будет создана соответствующая комиссия, которая будет расследовать преступления прежнего строя, — ответил Манифест. — Вы можете написать туда письмо и изложить своё дело.

— Нас держали под арестом за выдуманные преступления! — прорычала Шифти Клаудс. — Молодой кобылке буквально изнасиловали мозг! Испортили здоровье! И вы говорите, будет создана комиссия, в которую мы сможем написать письмо! Не аресты, не трибуналы, а какая-то комиссия! Куда ещё мне можно написать письмо? В бюро лотерей?

— Послушайте! — голос Манифеста тоже стал громче и жёстче. — Я сегодня уже достаточно от вас выслушал. Прекратите вести себя так, будто это я во всём виноват. Я всего лишь помощник будущего мэра, от меня не так много зависит. И я, в отличие от многих, принял вашу историю близко к сердцу и пытаюсь вам помочь. А в качестве благодарности получаю вот это!

Шифти недовольно фыркнула, но замолчала.

— Мне очень жаль, — смягчил тон жеребец, — но наказать виновных будет не так просто, и тут я вам ничем помочь не смогу. Горбезопасность собираются упразднить, но на её месте будет создана другая структура с похожими функциями. Новым кадрам взяться неоткуда, поэтому туда почти наверняка перейдут работать пони из Горбезопасности. И в других государственных органах ситуация похожая. Знакомые все лица, но других-то всё равно нет. Да если бы и были, куда девать старых? Если оставить их не у дел, они потом будут мстить. Так что влиятельные пони останутся влиятельными, ну, может, за редкими исключениями. Даже с самим Гегемоном ничего плохого не произойдёт, после отставки он отправится на почётную пенсию.

— Что за прогнивший у вас городишко! — воскликнула Шифти Клаудс. — Я дойду до самой принцессы Селестии!

— Ваше право, — сказал Манифест. — Я желаю вам удачи. Нет, правда, желаю. Никаких тёплых чувств я к нашим одиозным деятелям не испытываю. А сам я, хоть всю жизнь живу и работаю в Сталлионграде, но карьеру делал сугубо по экономической части и ни в каких преступлениях режима не участвовал. Если вам удастся добиться справедливости, я буду только рад. Только я бы посоветовал вам быть при этом осторожнее.

— Вы ещё и угрожаете? — снова взбрыкнула Шифти, но уже как бы по инерции, почти не повысив голоса.

— Я совет даю, — примирительным тоном ответил жеребец. — И удачи желаю. А со своей стороны я уже сделал, что мог. Мы, насколько это возможно, всё загладили. Все арестованные и осуждённые по политическим мотивам отпущены. Вас в Эквестрию доставим в лучшем виде. Сегодня, в крайнем случае — завтра, будет организован специальный поезд для тех пони, кто уже давно добивается выезда из Сталлионграда. На нём вы и поедете. А пока придётся подождать. Я распоряжусь, чтобы вас устроили в гостинице.

— Всех и вправду отпустили? — негромко спросила вдруг Рэйндропс. — Всех-всех?

— Да, конечно, — подтвердил Манифест.

— Извините, — произнесла кобылка. — Я уже не очень верю просто словам.

— Понимаю, — кивнул жеребец.

— Я хотела бы точно знать, как они там все, — сказала Рэйндропс. — Подметальщики, землекопы… Все, с кем я встречалась в этом городе. Я боюсь, что испортила жизнь многим пони… Которых из-за меня арестовали… и вообще…

— Что ты, дорогая, ты не сделала ничего плохого! — воскликнула Шифти. — Тебе не в чем себя винить!

— Я понимаю, просто… — начала Рэйндропс, но вдруг её глаза округлились. — Я кое-что вспомнила! Общежитие! Оно не рухнуло?

— Общежитие? Какое общежитие? — удивился Манифест. — И почему оно должно рухнуть?

Рэйндропс помедлила с ответом, чтобы собраться с мыслями.

— Когда я работала в учгорблаге, я жила в общежитии номер тринадцать, — сказала она. — Тогда произошёл взрыв на магоатомном заводе. Весь дом тряхнуло, и в туалете на стене появилась большая трещина. И один жеребец, его за это ещё по голове ударили… Кстати, поправился ли он? Его вроде бы увезли в больницу… Так вот, этот жеребец сказал, что дом может рухнуть. Он, правда, сантехник на самом деле, но сказал, что изучает архитектуру…

— Ну, я могу сказать, что никакие общежития у нас в последнее время не рушились, — произнёс Манифест. — Вот взрыв на магоатомном заводе — да, был. А обрушений жилых зданий не было. А, ну этой зимой, разве что, рухнул новый ещё незаселённый дом из-за нарушения технологии строительства, но с тех пор совершенно точно ничего подобного не было. Так что стоит ваше общежитие, ничего с ним не случилось.

Рэйндропс посмотрела на жеребца недоверчиво.

— Я хочу побывать там, — сказала она. — В общежитии.

— Дорогая, ты что, хочешь посетить всех своих сталлионградских знакомых? — скривилась Шифти Клаудс. — Я бы не против, но думаю, нам с тобой нужно побыстрее вернуться в Эквестрию. Мне бы не хотелось лишний раз разгуливать по этому городу. Я бы лучше посидела в гостинице, а потом сразу на вокзал.

— Побывать в общежитии вполне можно, — вмешался Манифест. — Я могу распорядиться насчёт кареты и охраны, чтобы с Рэйндропс точно ничего не случилось. Время у нас с вами всё равно ещё есть, поезд до Эквестрии организуют только ближе к вечеру или вообще завтра. А вы, — он кивнул старшей пегаске, — можете подождать вашу племянницу в гостинице.

— Нет! — рубанула Шифти Клаудс. — Мы с ней в этом городе больше не расстанемся. Если Рэйндропс поедет, я поеду тоже.

— Знаете, — произнёс Манифест, чуть подумав, — я, пожалуй, лично буду вас сопровождать.

— Но вам же, наверное, некогда с нами возиться, — возразила Шифти.

— Господин Базис поручил мне заниматься вашими делами, — сказал жеребец. — Так что, как вы выразились, «возиться» с вами — это сейчас и есть моя работа.

---

Перед тем как ехать, Манифест пригласил Рэйндропс и Шифти Клаудс в предпит. Это было весьма кстати, ведь обе кобылы пропустили завтрак из-за обстрела Внутреннего Города, а между тем уже близилось время обеда. Все трое, не выходя на улицу, прошли по коридорам, по переходу между зданиями и очутились в гостинице, где зашли в уже знакомую Рэйндропс «Клюковку».

Убранство обеденного зала ничуть не изменилось, но атмосфера оказалась совсем иной. Когда Рэйндропс была здесь в первый раз, за столиком сидел только один посетитель, сотрудники куда-то попрятались, а радио изрыгало потоки официального красноречия. Теперь же многие столики были заняты, даже несмотря на то, что завтрак уже давно кончился, а обеденное время ещё только должно было наступить. Официанты сновали туда-сюда, а из большого, напоминающего тумбочку радиоприёмника по залу разносилась лёгкая, бойкая и, возможно, даже эквестрийская музыка.

— Раньше тут пустовато было, — сказал Манифест, будто прочитав мысли пегаски, — приедет какой-нибудь чиновник из Внутреннего Города по делам, да и всё. А теперь, при Базисе, Дом Управления — это политический центр. И вот, смотрите, как всё оживилось!

Только все трое успели расположиться на мягких стульях, в обеденный зал вошли ещё пони — жеребцы, часть в гражданских костюмах, часть в военной форме со споротыми нашивками — и заняли все ещё остававшиеся свободными столы.

— Вовремя мы, — прокомментировал Манифест. — А то бы мест не хватило, ждать бы пришлось. Предпит всё-таки на такое столпотворение не рассчитан. Но ничего, скоро во Внутренний Город переедем, там много хороших зданий, площадей для размещения всех новых органов власти более чем достаточно. Мэр в Народном Дворце, наверное, будет. Новый городской совет — во Дворце Съездов.

К их столику подскочила официантка — полноватая кобыла средних лет, но довольно проворная. Она оставила три экземпляра меню, по одному на каждого, но Рэйндропс и Шифти возложили выбор блюд на Манифеста. В результате вначале принесли салат из свежих помидоров, а затем какой-то холодный суп со странным бульоном, половинкой сваренного вкрутую яйца, овощами и зеленью.

— Ну как, вкуснятина? — спросил Манифест, когда обе кобылы влили в себя по ложке.

— Странно как-то, — отозвалась Шифти.

— Странно, но вроде вкусно, — добавила Рэйндропс.

Пегаска чувствовала себя, словно добежавшая до финиша спортспони. Цель, ради которой она приехала сюда изначально, была достигнута — тётушка Шифти сидела рядом. Конечно, они всё ещё находились в Сталлионграде, и это не давало полностью расслабиться и праздновать победу. Однако ещё совсем недавно Рэйндропс и мечтать не могла, что всё станет настолько хорошо. Но тем обиднее будет, если вдруг опять что-нибудь случится и всё пойдёт прахом.

После первого блюда Шифти Клаудс несколько смягчилась от сытости и уже не грозила Сталлионграду карами. Она, как и всегда при хорошем или хотя бы сносном настроении, повела разговор о своей работе, о науке. Но вскоре перешла к своим злоключениям в этом городе и снова посмурнела.

— Приняли меня поначалу хорошо, сам директор института на вокзале встречал, — рассказывала она. — Комнату хорошую дали, рядом с основным исследовательским корпусом. Ну да, деньги пришлось сдать, какие-то бумажки оформить… Даже чтобы просто летать, какое-то разрешение нужно. Но всё быстро уладили, я даже не придала этому значения. Я вообще пони увлечённая своим делом, Рэйндропс не даст соврать. Я сразу с головой в работу ушла. Работала в институте, ездила на метеостанции… Может, если бы я больше по сторонам смотрела, то и заметила бы какие-то странности в городе… Но мне всё казалось в пределах нормы. Если бы я что-то такое поняла, то, конечно, ни за что не стала бы приглашать сюда Рэйндропс.

— Но ты, тётушка, — произнесла пегаска, — могла же предупредить о тех же деньгах, например, что их забирают. Я же, когда сюда ехала, вообще ничего не знала.

— Но я же написала, чтобы ты не брала с собой много, — ответила Шифти.

— Да… — согласилась Рэйндропс. — Но я думала, что это ты просто беспокоишься, как обычно.

— Меня на почте напугали, — сказала Шифти Клаудс. — Сказали, что если буду плохо про Сталлионград писать, то письмо может не дойти. Вот я и старалась, намёками… Но ты меня прости, дорогая. Я с себя вину не снимаю. Не надо было тебя сюда звать…

Рэйндропс взяла её копыто в своё и сказала:

— Не надо, тётя. Я просто спросила. Прости, если это прозвучало как обвинение, я тебя не виню. Ни к чему себя винить. Давай договоримся так больше не делать. Ты же сама хотела наказать тех, кто действительно виноват. Не знаю, получится ли у нас, но себя или друг друга нам с тобой обвинять точно не следует.

— Спасибо тебе… — Шифти ткнулась носом в копыто Рэйндропс.

---

Пока ехали в общежитие, Рэйндропс жадно смотрела из окон кареты — во время ареста и суда её возили в тюремной повозке, из которой ничего не видно, и теперь она словно бы хотела наверстать упущенное. Шифти Клаудс же, напротив — старалась не видеть ничего, воздвигнуть между собой и Сталлионградом стену, более высокую, чем стена Внутреннего Города. Кобыла делала вид, что никакой наружности за пределами кареты не существует, и сосредоточила внимание на племяннице, а потом глянула на сидевшего рядом Манифеста.

— Скажите, господин Манифест, — произнесла она, — а где же наши вещи? Мне мой отобранный при аресте чемодан не вернули, и Рэйндропс тоже, я смотрю, без вещей.

— Тётушка, ты всерьёз беспокоишься об этом? — спросила Рэйндропс, прежде чем жеребец успел ответить. — Не будь такой мелочной. Разве то, что мы с тобой живы, свободны и вместе, не главное?

— Главное, — чуть сварливо сказала Шифти, — но раз уж нельзя наказать виновных, то я хочу, чтобы справедливость торжествовала хотя бы в мелочах. Я чужого не прошу, я лишь хочу, чтобы нам вернули наше. И вообще, нам с тобой за всё это положена компенсация морального и физического вреда!

— Про компенсацию — это вопрос международный, — сказал Манифест. — Тут уж как Сталлионград и Эквестрия договорятся. А про ваши вещи я, к сожалению, информацией не владею, поэтому ничего сказать вам не могу, кроме, разве что, извинений за доставленные неудобства.

— А мне вещи вернули, — вспомнила Рэйндропс, — когда в первый раз отпустили. Но потом меня задержали и отправили обратно в Сталлионград… Наверное, всё в поезде осталось.

— Ну, значит, одна из железнодорожных бригад будет самой модной в городе, — шутливым тоном произнёс Манифест.

Шифти Клаудс сердито фыркнула.

— О, смотрите, уже приехали, — попытался переключить внимание жеребец.

Карета действительно уже остановилась. Охранник открыл дверцу и помог всем троим выбраться.

Общежитие номер тринадцать стояло на месте, но немного изменилось: небольшие трещины на фасаде замазали тёмным строительным раствором, и теперь казалось, что по жёлтой кирпичной стене ползают жирные тёмно-серые червяки.

Это было даже удивительно. Такое, казалось бы, ветхое и ненадёжное здание, которому было предсказано скорое падение, стоит как ни в чём не бывало, чуть подлатали — и стоит. А мощная и вроде бы монолитная громада прежнего сталлионградского строя рухнула и лежит в руинах.

Дверь всё так же скрипела, и за ней тоже ничего не поменялось. Седая вахтёрша за своим столиком сидела непоколебимо, никакая политика Обновления и никакой крах государственности не могли сдвинуть её с места. Старушка подняла голову, но, увидев столь представительную делегацию в сопровождении охраны, поняла, что таких посетителей задержать на входе или выставить обратно на улицу всё равно не получится, и спокойно вернулась к газетному кроссворду.

— Давайте встретимся с заведующей и наведём справки о состоянии здания, раз это вас так интересует, — сказал Манифест.

Заведующая общежитием оказалась у себя в кабинете, но это была уже другая кобыла, не та, что в своё время выдавала Рэйндропс подушку и постельное бельё. Увидев перед собой помощника уполномоченного по делам Внешнего Города, она безошибочно поняла, что это кто-то из начальства, и с готовностью принялась рапортовать:

— Были у нас несколько комиссий. Никакой опасности обрушения не нашли, но, огромное спасибо руководству, нашим беспокойствам пошли навстречу. Даже несмотря на дефицит, выделили материалы и бригаду строителей, так что у нас был проведён ремонт фасада. Вы, наверное, когда подходили, видели. А ещё туалеты на всех этажах обновили, там тоже в стене трещина была, а теперь любо-дорого посмотреть! Хотите посмотреть?

— Нет-нет, — замотал головой Манифест. Видимо, он не горел желанием посещать общежитский туалет, пусть даже и отремонтированный. — Я вам охотно верю.

Из кабинета заведующей жеребец вышел совершенно удовлетворённым.

— Ну вот, несмотря на слом системы, жизнь простых пони продолжается, — заявил он своим спутницам. — Ремонт вон даже сделали.

— Я хочу посмотреть на свою комнату, — сказала Рэйндропс.

Пони поднялись на второй этаж. В коридорах и на лестницах ремонта не было, и Манифест слегка наморщил нос от обшарпанных стен и запахов, а Рэйндропс испытала что-то вроде ностальгии, ощутив под копытами знакомый, слегка прогибающийся под тяжестью тела пол.

То время, когда Рэйндропс приходилось работать подметальщицей, теперь не казалось таким уж мрачным. Она тогда чувствовала себя гораздо более живой, чем, например, во время заточения в комфорте пансионата. Тогда её крылья были надёжно скованы металлом, но разум ещё оставался целым, свободным от вмешательств. Тогда у неё была Пылинка, которую она уже начинала считать близкой подругой. Пусть впоследствии эта дружба и оказалась ложью, они неплохо проводили время вместе.

Пони шли по коридору второго этажа, мимо облезлых дверей. В одной из комнат ругались, совсем как в тот вечер, когда Рэйндропс попала сюда впервые в сопровождении Смерча, младшего комиссара Горбезопасности.

Дверь двести двадцать четвёртой комнаты, где жила Виола, была закрыта, но следующая, с номером двести двадцать пять, оказалась приоткрытой, и оттуда доносились голоса…

Рэйндропс рванулась вперёд. Она быстро постучала и заглянула в свою бывшую комнату. Там, за всё тем же большим столом, сидели пони. Первой Рэйндропс узнала Виолу, а потом увидела, что и другие тоже здесь. Огурчик, Лопатка, Цветик и Крючок — все осуждённые по «секретному делу» сидели за столом. А с ними ещё какие-то незнакомые пони. Все уставились на пегаску и перестали жевать сено, которым закусывали соль.

— Товарищ Рэйндропс! — воскликнул Огурчик.

— Простите… я не помешала? — спросила Рэйндропс.

В комнату заглянули Шифти Клаудс, Манифест и охранники, невольно проталкивая пегаску вперёд.

Навстречу нежданным гостям из-за стола поднялась кобыла средних лет. У неё была песочного цвета шёрстка и кудрявая грива более тёмного и близкого к коричневому оттенка. Но главное — большие голубые глаза, Рэйндропс они сразу показались знакомыми.

— Проходите, пожалуйста, — сказала кобыла. — Я мама Виолы. Мы тут решили собраться, отпраздновать, ну вы понимаете, освобождение. Проходите, посидите с нами.

Пони посмотрела на Манифеста и, угадав в нём начальственное лицо, добавила:

— Мы взяли ключ от комнаты у заведующей, тут просторно и удобный стол есть. Остальные комнаты в общежитии маленькие, и мы решили… Надеюсь, вы не против, а то это, наверное, немного не по правилам.

— Ничего, — махнул копытом Манифест, — сейчас у нас свобода.

— Мы бы с радостью присоединились к вашему застолью, — сказала Шифти Клаудс, — но вот буквально только что пообедали.

Мама Виолы не пожелала ничего слушать, и вскоре все, включая охранников, сидели за столом, обязавшись попробовать «хоть чуть-чуть, хоть немножечко» её фирменного блюда — жареного сена с луком. Сено было хорошим, в меру прожаренным и чуть хрустящим, но Рэйндропс не любила лук и нехотя ковырялась в тарелке. На столе стояли солонки, но от соли удалось отказаться под уважительным предлогом — Манифест и охранники были на службе, а Рэйндропс и Шифти Клаудс предстояло путешествие.

— Вы уж извините, что у нас одно сено, — сказала мама Виолы. — Чем богаты.

— Да что вы, не за что извиняться, очень вкусно, — сказала Шифти Клаудс. — Это вы нас извините, что мы вот так к вам вломились. Мы и не знали, что здесь кто-то есть, Рэйндропс просто хотела посмотреть перед отъездом на свою бывшую комнату.

— Это мне следует извиниться, — проговорила Рэйндропс. — Перед всеми вами. Мне жаль, что я втянула других пони во всё это… Пусть и невольно, но…

— Дорогая, — мягко произнесла Шифти, — мы же с тобой вроде бы договорились насчёт самообвинений. Я уверена, все здесь всё понимают и тебя не винят.

Пегаска огляделась вокруг и увидела, что Виола как-то таинственно улыбается.

— Да, было трудно, — сказала кобылка, заметив на себе взгляд Рэйндропс. — Но ты знаешь, как у нас говорят? Что ни делается, всё к лучшему. Или — нет худа без добра.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась пегаска.

— Мы ведь все теперь вроде как знаменитости, — продолжила Виола. — Мою историю тоже теперь все знают, и, как только меня выпустили, мне сразу предложили учиться в музыкальном училище! Обещали взять в любой момент и чуть ли не без экзаменов! Мне больше не обязательно всю жизнь работать в учгорблаге!

— Ой! Поздравляю! — обрадовалась Рэйндропс.

— Все так возмутились, когда узнали, что нашу Виолу не взяли из-за проваленного экзамена по научному сталлионизму! Директору училища даже пришлось уволиться, — с гордостью сказала мама кобылки.

— Но это ещё не всё, — произнесла Виола и вдруг обняла сидевшего рядом с ней Крючка. — Благодаря всем этим испытаниям, я встретила лучшего пони на планете!

Молодой жеребец в смущении покраснел лицом и обнял кобылку в ответ.

— Сидели мы, конечно, в разных камерах, — сказала Виола, — и я ждала каждого заседания суда, просто чтобы повидаться. Мы поддерживали друг друга, даже без слов…

— Какая история! — воскликнул Манифест. — Возвышенная! Недаром говорят, что любовь всегда побеждает!

— Ой! А я тогда ничего и не заметила… — растерянно сказала Рэйндропс. — Что между вами там вовсю искры пробегали.

— Неудивительно, — сказала Виола. — Ты сидела вся такая… сосредоточенная, готовая дать им всем отпор. И ни в чём не признавалась. Прямо как какая-то героиня!

— Нет, — тихо проговорила пегаска. — Я совсем не героиня. Я ничего не сделала…

— Рэйндропс, конечно, молодец, держалась, — сказал Манифест. — А герой, не герой... Знаете, даже четырежды герой в одиночку с целым государством не справится. А вот когда родные, — он посмотрел на маму Виолы, — и друзья подсудимых стали появляться на каждом заседании, когда стали распространять информацию, ходить по инстанциям, писать куда только можно… Это определённо произвело на всех впечатление. Это вы все вместе смогли перевернуть дело в свою пользу. Поздравляю!

Рэйндропс теперь почувствовала, что и вправду находится на празднике. Пусть это всего лишь скромное застолье, но собравшимся точно есть, что праздновать. Исходящий от других свет постепенно согревал пегаску, и она улыбалась. Всё было хорошо. Если даже и не всё, то, по крайней мере, одна история… Нет, две истории — история Виолы и история Крючка — закончились благополучно.

Но что же остальные? Рэйндропс подумала об Огурчике. Ему, должно быть, пришлось хуже всех: он так верил в сталлионградский строй и получил один за другим два удара. Сначала родной строй обвинил его, верного сталлионца, в предательстве, а после — рухнул, утягивая за собой в бездну всё, во что верил этот пони. Рэйндропс украдкой глянула на зелёного жеребца и удивилась, потому что на его лице не было и следа пережитых душевных волнений. Огурчик что-то увлечённо объяснял сидевшей рядом Лопатке. Пегаска прислушалась к разговору.

— Я, как освободился, сразу пошёл радио слушать, — рассказывал жеребец. — Ну, понимаешь, надо же узнать, что к чему. Включаю — и сразу на сеанс попал. Товарищ Чудак вообще молодец, я сразу, не сходя с места, почувствовал, как этой самой энергией зарядился. А потом ещё и товарища Кашемира послушал. Тоже хорошо, мощные установки даёт.

Рэйндропс ничего не поняла, но порадовалась за Огурчика, который, очевидно, нашёл нечто новое, чтобы наполнять свою жизнь. Остальные сидевшие за столом вроде бы тоже казались вполне довольными…

Пегаску вдруг что-то кольнуло изнутри — она вспомнила о Пылинке, о кобылке, с которой каждое утро шла на работу в учгорблаг. Рэйндропс было интересно, где теперь эта пони и что с ней стало. Расплачивается ли она хоть чем-нибудь за своё лжесвидетельство против узников «секретного дела»? Или ей всё сошло с копыт? Но спрашивать о ней Рэйндропс не стала: ни к чему портить момент упоминанием этого имени.

---

— Ну что, в гостиницу? — спросил Манифест, когда они садились в карету.

— А что насчёт поезда? — спросила в свою очередь Шифти Клаудс. — Может быть, сегодня же и уедем, тогда не стоит и заселяться.

Она не теряла надежды покинуть Сталлионград как можно быстрее, в этот же день.

— Хорошо, давайте заедем на вокзал и узнаем, — сказал Манифест. — А если поезда пока нет, то тогда в гостиницу.

Кобылы согласились, и карета тронулась. Запряжённый в неё жеребец бодро поднял их из низины, в которой стояло общежитие. Он будто куда-то торопился и не считался с ухабами, из-за чего Рэйндропс пару раз чуть не прикусила себе язык. Но вот, к облегчению пегаски, они повернули на ведшую к вокзалу улицу, более широкую и с более ровным покрытием.

— А вы случайно не знаете, где сейчас Пылинка? — спросила Рэйндропс, повернувшись к Манифесту. — Это та пони…

— Которая свидетельствовала против вас на суде, — закончил за неё жеребец. — Нет, я не знаю, где она. Я следил за вашим делом, поэтому мне известно о её существовании, но специально судьбой этой пони я не интересовался. А вы что, хотите ей отомстить?

Рэйндропс пожала плечами, но затем покачала головой и сказала:

— Нет. Я же собираюсь уехать отсюда и возвращаться не планирую. Просто спросила.

— Знаете, в нашем городе многие были поставлены в такие обстоятельства, что им приходилось сотрудничать с органами, в том числе и делать довольно гадкие и подлые вещи, — сказал Манифест. — Это ведь всё длилось десятилетиями, трудно остаться в стороне во всём белом и чистом. Я не оправдываю эту кобылу, но если мы начнём сейчас мстить и карать, то не знаю, до чего мы можем дойти. Да и кто будет карать? Ведь все, кто войдёт в новое руководство города — и господин Базис, и всё его окружение, и даже я в том числе, — все выросли в старой системе. С облаков в сияющих одеждах никто не спустился. И что, нам наказать самих себя? Проще тогда уж будет, если Её Высочество принцесса Селестия отправит весь Сталлионград на луну, но это бы пошло вразрез с её выдающимся милосердием.

— А жаль, было бы неплохо, — едко прокомментировала Шифти.

Манифест помолчал и добавил:

— Я не думаю, что вам нужно как-то специально мстить этой Пылинке. Ей, скорее всего, сейчас и так нелегко, учитывая, как широко стало известно о вашем деле. Не удивлюсь, если ей придётся переехать и сменить имя.

Карета остановилась перед вокзалом, и охранник открыл дверцу, помогая обеим кобылам и Манифесту вылезти. Выбравшись наружу, Рэйндропс увидела жеребца, бредущего по улице с полубезумным выражением на морде и выпученными глазами. Одет он был, тем не менее, совершенно нормально, обычным для сталлионградских чиновников и служащих образом — в серый костюм, который сидел на нём вполне прилично. Увидев вышедших из кареты пони, жеребец направился прямо к ним. Охрана перегородила было ему путь, но, к удивлению Рэйндропс, Манифест, видимо, узнал этого пони и успокоил охранников.

— Враги! Мерзавцы! — выплюнул из себя жеребец, остановившись чуть поодаль. Он переводил полный ненависти взгляд с Рэйндропс на Манифеста. — Всё-таки добрались, добились своего! Развалили мою великую родину!

— Что, товарищ Пломбир, — спокойно сказал Манифест, — боитесь не найти себя в новой жизни?

— При чём тут я, мне за город обидно! — парировал пони. Он вытаращился на Рэйндропс. — Это всё она! Она приехала и… и…

Манифест рассмеялся:

— Что-то было не так с вашим любимым народным строем, если его смогла развалить одна кобылка!

— О нет, не одна, — прошипел Пломбир. — Врагов и предателей оказалось достаточно. Ваша шайка-лейка с Базисом во главе. Мерзавец Гегемон, который вам только подыгрывал…

— Что, и сам Генеральный Заместитель предателем оказался? — снова засмеялся Манифест. — Ну и ну! Куда только Горбезопасность смотрела! Что же это получается? Наши доблестные органы всю жизнь преследовали каких-то случайных пони, которые что-то не то сказали или подумали, а в это время главные враги народного строя у всех на глазах пробрались в самое руководство?! Куда смотрели Горбезопасность, Горзащита, Гороборона, кадровые службы? Как все эти мерзавцы и предатели сделали полную карьеру, прошли все проверки?

— Это всё агенты Селестии! — зарычал Пломбир, задыхаясь от гнева.

— А, так Гегемона нам из Кантерлота назначили! — продолжал потешаться Манифест. — Что это за строй такой, при котором нам руководителей вероятный противник присылает? Опять же — куда Горбезопасность-то смотрела? Или они тоже заодно с Селестией? И Союз Трудящихся тоже? Ведь всех этих, как вы говорите, предателей продвигал наш мудрейший Союз Трудящихся! Авангард рабочего класса! Что ж это такое? Почему в других городах пони сами себе мэров выбирают и живут спокойно, а у нас на все посты назначают кого надо, а потом эти кто надо как раз предателями и оказываются?

Ну хорошо, допустим, — не заметили, пропустили предателей на самый верх. Но почему не остановили их потом, когда стало ясно, куда всё идёт? Кроме наших уважаемых генералов никто даже не попытался хоть чем-то помешать Гегемону, да и генералы так опозорились, что лучше бы тоже не пытались. А что же наши уважаемые депутаты? Ведь нынешний созыв Горсовета избирался ещё до Гегемона, но они послушно голосовали за все его инициативы, поддакивая и кивая, как болванчики. Как же так? А я скажу вам как! Ваш любимый строй был лживым в самой своей сути, и провозглашая власть советов, он тоже лгал. Правили никакие не советы, правила узкая группа пони, а так называемые депутаты одобряли всё, что им начальство сверху спускало. Присылали им, и они такие: «надо так надо». Вот и доодобрялись!

Но ладно депутаты, что с них взять! Но что же члены Политсовета? У них-то власть была, ведь Гегемон всё-таки правил не единолично. Почему они всё это терпели? Они тоже были предателями? Главный руководящий орган, полностью состоящий из предателей! Как вам такое? Или они оказались настолько никчемными политиками, что ничего не смогли сделать? Такое вот в этой системе поколение руководителей воспиталось! Ну же, товарищ Пломбир, выбирайте! Какой вариант вам больше нравится? Предатели или никчемные, ни на что не способные пони? Глупость или измена? А, вам вроде больше нравится винить предателей. Ну что же, ваше право.

Манифест огляделся вокруг.

— И кстати, что-то я не вижу возмущённых патриотов, кроме вас, — продолжил он. — Где толпы рассерженных граждан, у которых отобрали их любимый народный строй, в который они верили? Сидят по домам и слушают радио? А где же, позвольте, многотысячный Союз Трудящихся? Где Молодёжный Союз? Чем сейчас заняты все эти политработники, которые все эти десятилетия учили нас научному сталлионизму, блюли идеологическую чистоту? Где Земная Сотня? Где солдаты Горобороны, которых воспитывали в верности заветам Сталлиона? Кроме вас я, извините, никого не наблюдаю. Получается, все пони предали народный строй! Или, может быть, это строй предал всех пони, оказавшись совсем не тем, во что мы все верили!..

Пломбир плюнул себе под ноги и побрёл куда-то прочь по привокзальной улице.

— Пойдёмте, дамы, — Манифест кивнул в сторону вокзала.

— Здорово вы его, — сказала Шифти Клаудс даже с некоторым восхищением. — Хотела бы я уметь так же складно говорить, чтобы разоблачать Сталлионград подобными тирадами.

Лицо жеребца слегка зарумянилось, он улыбнулся и с некоторым смущением сказал:

— Вообще-то, я не считаю себя хорошим оратором, но иногда находит какое-то вдохновение, что ли.

Они вошли в здание вокзала, и Рэйндропс стала свидетелем оживления, ранее не свойственного этому тихому и полумёртвому месту. Жеребцы и кобылы в грязной рабочей одежде, о чём-то переругиваясь между собой, выносили мусор из помещения для кассиров. Со стены исчезла табличка «Билетов нет!», оставив после себя яркий невыцветший прямоугольник. И хоть билетов ещё не продавали, по вокзалу уже бродили любопытные пони, которые неверяще смотрели на то, как приводят в порядок кассы.

— Я пойду узнаю насчёт поезда, — сказал Манифест. — Подождите меня здесь.

— Мы лучше подождём вас на улице, — сказала Шифти, чихнув от летающей в воздухе пыли.

Жеребец кивнул и отправился куда-то вглубь здания.

Кобылы покинули вокзал, но вышли не обратно в город, а через другой выход, к платформе, словно пытались быть ближе к поезду, ближе к Эквестрии.

Там по бетонному покрытию бродили жеребчики-подростки и другие любопытные граждане. Они смотрели на рельсы, шпалы, стоявшие на дальних путях товарные вагоны, как будто видя всё это в первый раз. В воздухе витал несильный железнодорожный запах, но дышалось гораздо легче, чем внутри старого, пыльного, только оживающего вокзала. Лёгкий ветерок шевелил гривы.

Вдруг кто-то издал удивлённо-радостный возглас. Рэйндропс повернулась и увидела, как один из жеребчиков протянул переднюю ногу, указывая куда-то вдаль. Там, над уходящей к горизонту железной дорогой, поднимался столбик дыма. А через мгновение до слуха пегаски долетел ещё слабый свисток паровоза.

— Со стороны Эквестрии идёт! — заворожённо воскликнул жеребчик.

Сердце Рэйндропс забилось быстрее.

— Ну и что? — сказал пони постарше, сплюнув сквозь зубы на бетон платформы. — Это ничего не значит. Может, это наш, со станции Днище.

Услышав ответ подростка, Рэйндропс слегка опустила уши. Поезд между тем приближался.

— Смотрите! — снова закричал жеребчик. — Он сиреневый! Паровоз сиреневый! Это из Эквестрии! Наши ведь зелёные! — он обернулся к старшему товарищу в поисках одобрения.

Тот тоже всматривался в приближавшийся поезд и вскоре сказал:

— Выходит, ты прав, малой. Наши локомотивы, которые по внутренним рейсам ходят, и вправду зелёные.

Сердце Рэйндропс забилось ещё быстрее. Она взяла копыто тёти Шифти и стиснула его в своих.

Казалось, прошла вечность, прежде чем поезд затормозил на станции. Паровоз — скорее, фиолетово-вишнёвый, чем сиреневый — и всего три пассажирских вагона. В среднем вагоне открылась дверь, и на платформу быстро вышли не по-сталлионградски яркие пони. Две земные кобылки, две пегаски, одна единорожка и…

Рэйндропс увидела знакомого фиолетового аликорна и, выпустив копыто тётушки, крикнула:

— Твайлайт!

Их глаза встретились.

— Рэйндропс! — ахнула Твайлайт.

Пегаска бросилась навстречу к ней так, словно никого ближе и роднее Принцессы Дружбы у неё никогда не было. Она едва не сшибла аликорна с ног и тут же заключила в объятия.

— Твайлайт!.. — шептала Рэйндропс в фиолетовую гриву. — Твайлайт!..

— Обнимашки! — взвизгнула Пинки Пай и стиснула передними ногами аликорна и пегаску, прижимая их друг к другу ещё крепче. Подошли остальные, и Рэйндропс оказалась в разноцветном коконе, защитившем её от окружающей сталлионградской серости.

Подошла Шифти Клаудс, и подруги немного расступились, но отлепить Рэйндропс от Твайлайт никто даже не пытался. Пегаска вцепилась так, словно её жизнь зависела от этих объятий.

— Вы же тётя Рэйндропс! — воскликнула Твайлайт. — Шифти Клаудс, верно?

— Да, — сухо подтвердила старшая пегаска. — Верно.

— Рада, что вы нашлись, — сказала Твайлайт. — И что вы обе на свободе… Вы же на свободе? — она глянула на охранников, которые тактично отошли в сторону. Один из них даже слегка поклонился принцессе.

Аликорн продолжила:

— Рэйндропс вчера должны были отпустить, и мы собирались встретить её на границе. Но в назначенное время поезд не пришёл. Мы ждали, а потом стало ясно, что в Сталлионграде происходит что-то непонятное…

— И тогда мы героически прорвались через границу и приехали сюда сами! — воскликнула Пинки, встав в воинственную позу.

— Ну, честно говоря, это было не столь уж героически, — сказала Эпплджек. — Просто солдаты, которые наш поезд не пускали, чего-то там услышали из этой своей говорильной штуки и ушли.

— Где же вы были раньше? — с неожиданной злостью, болью и горечью спросила Шифти Клаудс. — Почему вы явились только сейчас?!

— Мы… — смущённо начала Твайлайт, но Шифти ещё не закончила.

— Бедную девочку искалечили! — едва не закричала она. — Ей почти на месяц заковали крылья в какие-то штуки! Она до сих пор летать не может! Ей залезли в голову какой-то гадкой ментальной магией! Она до сих пор не может в себя прийти после этого! Где были вы, где были принцессы? Это так Эквестрия заботится о своих гражданах?

— Я… Мне очень жаль… — Твайлайт попятилась вместе со всё ещё прижимавшейся к ней Рэйндропс.

Вперёд выступила Рэйнбоу Дэш, защищая подругу:

— Послушайте, нам очень жаль, что так вышло, но что мы могли сделать, если сталлионградцы не хотели вас отпускать? Выкрасть вас, рискуя, в том числе и вашими жизнями? Начать войну, в которой бы погибли миллионы пони? Что?

Теперь уже Шифти отступила на шаг назад.

— Принцесса Селестия провела двадцать восемь встреч с представителями Сталлионграда, — сказала Твайлайт. — Двадцать восемь! Это больше, чем за всю историю двусторонних отношений! Если бы только можно было сделать что-то ещё… Если бы мы знали, что всё настолько плохо…

Аликорн с выступившей на глазах влагой посмотрела на пегаску, которая по-прежнему прижималась к ней и прятала мордочку в фиолетовой гриве.

Рэйндропс почувствовала этот взгляд, и мгновенно отстранилась. Она встала, приняв по возможности бодрый вид, и улыбнулась. Это далось ей легко, ведь она была очень рада видеть Твайлайт. И видеть не где-то далеко, на неприступной для простых подметальщиков трибуне, а прямо перед собой.

— Я в порядке, — сказала Рэйндропс. — Всё не так уж плохо, правда.

— Рэйндропс… — произнесла Твайлайт. — Твоя тётя права, я не смогла помочь тебе.

— Мы не смогли, — вставила Эпплджек.

— Прости нас, пожалуйста, если сможешь, — сказала Флаттершай.

— Нет-нет, всё в порядке, — замотала головой пегаска. — Я бы чувствовала себя ужасно, если бы из-за меня началась война или что-то в этом роде…

— Но теперь всё будет иначе, — сказала Твайлайт. — Я больше не собираюсь быть бесполезной. Мы найдём лучших специалистов-пегасологов, лучших магов-менталистов, чтобы помочь тебе!

— Спасибо… — прошептала Рэйндропс, снова обнимая аликорна. — Только, пожалуйста, не надо смотреть на меня, как на смертельно больную.

— Простите и вы меня, — сказала Шифти Клаудс. — Я была несправедлива. Я зла на весь мир, и иногда забываю, кто на самом деле виноват. А теперь… — она беспокойно огляделась вокруг. — Можно, мы поскорее уедем отсюда? Ваш поезд готов к обратному пути? Я не хочу и лишней минуты находиться в этом городе.

— Да-да, — поспешно сказала Твайлайт, — нужно только развернуть паровоз.

«Что же Сталлионград с нами делает? — думала Рэйндропс, пока они садились в поезд. — Почему мы постоянно виним себя и друг друга, бесконечно извиняемся? Что сейчас чувствуют судья, прокурор и все остальные? Не удивлюсь, если ничего. А в это время хорошие, добрые пони вместо них терзаются чувством вины…»

Уже в вагоне Рэрити вдруг протянула Рэйндропс газету, «Кантерлотские времена».

— Хочешь, чтобы я наверстала упущенные новости? — спросила пегаска, но внезапно замолчала и замерла. — Это же я… — наконец вымолвила она, указывая на огромный портрет на первой полосе.

— Журналисты договорились между собой, чтобы поддержать тебя и оказать давление на Сталлионград, — объяснила Твайлайт. — В последние недели все газеты по всей Эквестрии выходят с твоей фотографией.

— Так что не удивляйся, дорогая, если тебя будут узнавать на улице, — сказала Рэрити с улыбкой.

— Ой! — пегаска застенчиво обняла свой хвост.

— Рэйндропс поддерживали не только всякие заумные журналисты, но и простые пони, — вставила Эпплджек.

— Да, — подтвердила Твайлайт. — Представительство Сталлионграда в Кантерлоте каждый день целая толпа с плакатами осаждала. Я понимаю, что отсюда, из Сталлионграда, всё это может показаться смешным и бесполезным, но каждый делал, что было в его силах.

— Нет, не говори так, — сказала Рэйндропс. — Это не кажется мне ни смешным, ни бесполезным. Я… я даже не знаю, как я смогу отблагодарить всех за эту поддержку…

Твайлайт на мгновение задумалась и произнесла:

— Ну, есть кое-какой способ…

И тут же замолчала.

— Что за способ? — спросила Рэйндропс.

— Это бы очень помогло научному сообществу и вообще… — осторожно начала Твайлайт. — Но ни в коем случае не хочу на тебя давить! Ты совершенно ничего не обязана делать. Если это для тебя трудно, то никто не настаивает. Прости, я не удержалась и слишком рано начала этот разговор, тебе и так нелегко…

— Твайлайт, что это за способ? — не выдержала Рэйндропс. — Скажи!

Аликорн улыбнулась.

— Было бы неплохо, если бы ты написала книгу.

— Ой!

— Не волнуйся, — поспешила сказать Твайлайт. — Если ты решишься, я помогу тебе во всём. Я могу даже быть твоим соавтором. Понимаешь, это было бы очень ценно для науки, для всех пони. Мы мало что знаем о Сталлионграде, и половина того, что можно прочитать о нём в наших библиотеках, это старые пропагандистские брошюрки о том, как здесь всё плохо и никогда ничего не меняется. Но на самом деле этот город меняется, и нам важно понять, что здесь происходит. Возможно, ты, пережив всё это, сочтёшь меня наивной, но я верю, что в Сталлионграде всё может измениться к лучшему. Когда-то все пони были дикарями, разделёнными на племена, кроваво враждующие между собой. И где это всё теперь? Конечно, трудные и жестокие времена надолго оставляют свой отпечаток, некоторые не очень хорошие вещи крепко застревают в головах, но они не выжжены там раз и навсегда, понимаешь?

— Ты права, Твайлайт, — сказала Рэйндропс. — Думаю, я и вправду должна написать книгу.

Паровоз прицепили с другой стороны состава. До внутренности среднего вагона долетали короткие выкрики кого-то из локомотивной бригады: делались последние приготовления перед отправлением.

Рэйндропс невольно задумалась: не смогут ли её вернуть обратно, как в прошлый раз? Может быть, на полпути до эквестрийской границы, на станции Днище, снова ждёт товарищ Горизонт или кто-то другой, чтобы остановить и развернуть поезд?

Нет!

Теперь Рэйндропс не одна: с ней тётушка Шифти, с ней Твайлайт и её верные друзья. С ней поддержка всей Эквестрии и всех добрых пони Сталлионграда. Если на станции Днище кто-то ждёт — пусть ждёт, ему же хуже.

Поезд тронулся. Из здания вокзала вышел Манифест и стал озираться по сторонам. К нему подошли оставшиеся на перроне охранники, они что-то говорили, а он удивлялся. Платформа вместе с Манифестом и охранниками всё быстрее уходила куда-то назад.

«Домой, — подумала Рэйндропс. — Мы едем домой».