Последняя тарелка

Эпилог.

«Надежда — самая живучая в мире тварь. Все сдохнут, а она подождет, чтобы умереть последней» – Г.Л. Олди.

Зима закончилась.

Говорят, что Элементы Гармонии проделали колоссальную работу, поборов духов Вендиго в открытом противостоянии. Впрочем, меня это уже мало интересовало. Впервые за долгое время можно увидеть солнце, и, не скрою, я радовался, как жеребенок при виде радуги.

Я приехал в Кантерлот. Не совсем в то время, на которое рассчитывал Скайфолл. Найти работу здесь довольно тяжело, но мой старый друг помог мне устроиться стряпчим в королевские бараки. Работенка непыльная, не слишком доходная, но я наконец-то начал поправляться.

Больше в Понивилле мне нечего делать. Мои далеко не самые лучшие воспоминания связаны с этим местом, и я не хочу возвращаться к этому. Мне грустно без Берри, без Кэррот… насколько мне известно, они пережили последние четыре дня, пока в город не приехала помощь.

А Дитзи… ну что же. Она живет совсем недалеко. Я иногда прогуливаюсь возле королевского дворца и вижу, как её выводят из темницы, закованную в цепи, конец которых доходят до огромной тяжелой гири. Это мера предосторожности, чтобы преступник не смог сбежать. Или улететь, если у него есть крылья.

Я не мог её судить за то, что она совершила. Я был не лучше её, и мы оба это прекрасно понимали. Говорят, что теперь она останется здесь надолго, если не навсегда. В последний момент суд заменил смертную казнь на заключение, учитывая обстоятельства и те показания, которые я дал. Не особенно я удивился, когда она пришла сюда с повинной. Я бы так не смог. Просто… я всё еще жить хочу. По возможности, на свободе.

И, как я обещал, я сжигаю этот дневник. Я пережил это испытание, и больше не хочу каких-либо напоминаний о том, что произошло. Это не письмо о магии дружбы, и лучше будет, если оно не попадет в чьи-либо копыта.

За стеной, которая огораживает королевскую темницу, горит костер. Иногда его разводит королевский конвой у входа, чтобы немного согреться. Меня они знают, и знают, что ничего плохого не будет, если я немного отдохну у теплого очага.

Страница за страницей. Огонь пожирает сухие листы пергамента очень быстро, и затихает, когда ему не бросают добавки. Я надеюсь, что смогу вернуться к нормальной жизни… хотя видят Богини, это будет тяжело.

Последние страницы. Это были заметки, которые я сделал из признания Дитзи. Секретарь любезно предоставил мне копию протокола. На этом история заканчивается, и они отправятся в огонь. Но не раньше, чем я их прочитаю.

Одним сумрачным субботним утром, Дитзи оставалась дома, бессильно наблюдая за тем, как обрывается жизнь её милой дочки.

Последние дни Динки не вылезала из кровати. Лихорадка медленно, постепенно высасывала из неё жизнь, и даже доктор Стэйбл ничем не мог ей помочь. Единорожка мучилась от жажды и голода, которые ничто не могло утолить. Температура не спадала уже несколько суток, приближаясь к критической отметке, за которой не было никакой надежды на выздоровление.

Мама всю ночь не смыкала глаз с неё. Динки без сна и отдыха ворочалась, прося о помощи. Маленькая пони её не узнавала; она слышала голоса, зовущие её на небо. Она видела яркий свет. Он не шел от лампы – он был повсюду, окружал её и переливался всеми радужными цветами.

Пока она находилась между двумя мирами, мама всячески пыталась облегчить её страдания. Она не спала несколько дней, но понимала, что всё кончено.

Её разум сыграл с ней злую шутку, объясняя понятным языком, что нужно сделать. Он холодно отвергал все позывы больного сердца, говорящего, что это неправильно. Этого нельзя делать.

Нужно… всего лишь прервать её страдания. Подарить ей долгожданный покой, которого она заслужила.

Динки наконец-то смогла забыться в сновидениях. Глядя на её мордашку, которая выглядывала из-за горы одеял и подушек, Дитзи с трудом сдерживала слёзы. Решение далось ей с небывалым трудом. Пегасочка подошла к ней и пододвинула выпавшего плюшевого медведя к её копытцам. Динки прижалась к игрушке, причмокнув губами. Её глаза закатывались от смертельной усталости, пот стекал с неё тоненькими холодными струйками.

Тень сгустилась над глазами умирающей пони, когда Дитзи еще несколько секунд держала подушку над её головой. Медленно, чтобы не потревожить сладкий сон, она опускала её ниже и ниже, пока с силой не прижала к её лицу.

Как удивительно. Неужели её сон был настолько крепок, что она даже не могла сдвинуться? Хотя бы сопротивляться, хоть самую чуточку?

Но у Динки не было на это сил. Мама держала копыта крепко. До тех пор, пока её тело не обмякло, и маленькая пони не испустила дух.

Из одинокого окошка, на котором мороз рисовал причудливые узоры, проходил неяркий свет. Он никак не мог пробиться через темный чердачок на втором этаже, и полумрак укрывал только что совершенное преступление.

Дитзи отпустила подушку. Правда о том, что она совершила, ударила ей в голову сильнее, чем херес. Пегасочка дрожала; копыта сами по себе уводили её дальше и дальше, прочь отсюда. Как можно дальше, лишь бы не видеть то, что она сделала с родной дочкой.

…Когда раздался стук в её дверь, Дерп вздрогнула. Она осторожно подошла к двери, чувствуя, что сейчас её сердце готово вот-вот разорваться.

Она подходила всё ближе и ближе. Осторожно потянула за дверное кольцо и распахнула дверь. Её обдало ворохом из снежинок. Зажмурив глаза, она смогла их раскрыть, и увидела на пороге продрогшую, осунувшуюся мордашку Карамеля. Его грива промокла от бурана, но его взгляд, полный отчаяния, устремился на неё.

Карамель держал обоими копытами миску с овощной похлебкой. От неё исходил теплый пар, и на краю плавали несколько одиноких картофелин и немного моркови. Земной пони протягивал её в последнем усилии, словно умоляя её забрать.

-Это… для Динки, — выдохнул он, — ей нужно поправляться.

Конец.