Ксенофилия: Продолжение Истории
Конец всему, что я только знал
«Falling down on all that I've ever known»
— Oasis — Falling Down
Ноябрь года 1223 AC
Лира поднесла копытце к мордочке и откинула в сторону непослушные пряди. В Кантерлоте уже вовсю заправляла зима. Последние несколько дней погода стояла ветреная, но сегодня вроде бы утихла. Она сидела на плоской крыше пентхауса, принадлежавшего её табуну. Здесь, наверху, ветер был сильнее. Он трепал её гриву, рассыпая пряди по мордочке, стегая ушки.
Внезапный порыв взъерошил её шёрстку, обдал кожу холодом, попытался украсть драгоценное тепло. Она этого даже не заметила. За свою жизнь она успела испытать ощущения куда более неприятные.
По улице, далеко внизу, прогуливались пони, кто-то шёл на работу, кто-то возвращался домой к семье, а, может быть, собирался навестить друзей. На неё вдруг накатило невыносимо сильное дежавю. Множество воспоминаний из далёкого прошлого разом, и каждое старалось завладеть её вниманием.
Холодно и одиноко. Неужели это было так давно? Будто в прошлой жизни.
В прошлой жизни? Да, но не в её жизни… в чьей-то чужой, в жизни какой-то другой пони. Не в её. Уже не в её.
Декабрь года 1207 AC
Едва ли Кантерлотский вытрезвитель можно было назвать приятным местом.
Взять хотя бы запах, вонь там стояла страшная. Отовсюду тянуло кислыми миазмами пота, и желчи, и… всяких других телесных выделений. Другой причиной можно было бы назвать отсутствие отопления и вентиляции. Летом здесь было жарче, чем в парной, а зимой стоял лютый холод. Одинокое оконце в конце коридора не могло впустить достаточно свежего воздуха летом, а вот зимняя стужа в него пробиралась на ура. И, конечно же, никто никогда и не думал его закрыть. Запах же, помните?
И потом, ни у кого и в мыслях не было, что это место должно быть приятным. Самой целью этого заведения было вбить в головы посетителей отвращение к нему, чтобы им больше никогда не захотелось здесь оказаться. И, надо признать, по большей части это действительно работало. Сама мысль о том, что они снова могут здесь оказаться, держала в узде всех, кому довелось здесь побывать, кроме, пожалуй, самых отпетых кантерлотских дебоширов.
Да, находились и такие пони, которых смело можно было назвать здешними завсегдатаями.
Вытрезвитель был устроен в старом бараке на окраине города. Прежде этот барак принадлежал королевской страже. Позже его перепланировали и переоборудовали. Теперь внутри был единственный коридор, по одну сторону которого были расположены сложенные из кирпича камеры, а по другую — деревянные стойла с поилками и соломенными матрасами. Стойла предназначались для тех, кому нужно было лишь проспаться и протрезветь, а в камерах держали особо буйных посетителей. Тех, кого задержали за драку, тех, кто мог представлять опасность для горожан, или стражи, или даже для самих себя.
По коридору медленно — ведь ей и вправду некуда было спешить — вышагивала одна-единственная стражница. На ней были доспехи со встроенным заклинанием, делавшим её неотличимой от любой другой стражницы: белая как кость шёрстка, грива и хвост двух оттенков синего.
Пройдя вдоль ряда пустых камер, она остановилась у крайней, той самой, что была ближе всех к окошку. В камере ютилась последняя из сегодняшних «клиентов». Совсем ещё молодая, но уже очень проблемная пони, одна из тех немногих, что бывают здесь так часто, что не хуже стражи знают, как устроена система.
Стражница пристально посмотрела на заключённую: та лежала, свернувшись клубочком на холодных и жёстких откидных нарах. Она не издала ни звука и вообще всем своим видом показывала, что не заметила приближения стражи, изо всех сил притворяясь спящей.
Закованным в доспех копытом стражница пнула железные прутья решётки, глухой металлический звук эхом разнёсся по пустому коридору.
— Ну что, Хартстрингс, — окликнула она заключённую, — место встречи изменить нельзя?
Она подождала немного, однако ответа не последовало. Заключённая не шелохнулась, не обернулась на зов. Если бы её мятно-зелёное ушко не дёрнулось слегка, трудно было бы сказать, жива ли она вообще.
Стражница вплела собственное заклинание-подпись в идентификационное заклинание доспеха и, отперев замок, толкнула дверь копытом — противно скрипнув петлями, та отворилась.
— Пора, Хартстрингс. Можешь быть свободна.
Та и не подумала подняться. Наверное, даже наоборот — свернулась ещё плотнее.
Тяжело вздохнув, стражница вошла в камеру, оставив дверь позади себя открытой.
Когда она поравнялась с заключённой, та приподняла голову и посмотрела на неё подбитым глазом. Веки опухли и почернели, вокруг рта и на шее была запёкшаяся кровь.
На рог заключённой была надета повязка, подавляющая её магию. Снять эту повязку копытами было невозможно: её удерживала магическая печать, развеять которую мог лишь дежурный стражник. Хотя, наверное, всё-таки можно было содрать её вместе с верхним слоем рога, но чтобы проделать такое и не вырубиться от болевого шока, нужно быть или вконец безумным, или предельно отчаянным.
Стражница невольно присвистнула. Похоже, кто-то сегодня вляпался в заварушку.
— Видок у тебя хреновенький.
Без тени эмоций в голосе мятная единорожка ответила:
— Хм, ты бы видела ту, другую, — она осторожно опустила голову на скрещенные передние ноги.
— Да уж видала, — ответила стражница. — Забрали её где-то с час назад. Ускакала, поджав хвост. Можно сказать, вам обеим повезло, что вас вовремя разняли.
Юная единорожка закрыла глаза, выказывая полнейшее безразличие к вновь обретённой свободе. Однако расслабиться ей не удалось, потому что в ту же секунду по шконке ударили бронированным копытом. Она приоткрыла один глаз, затем лишь, чтобы увидеть, как стражница жестом гонит её прочь. Но вот что интересно: гнали её не прочь из камеры, а в совершенно противоположную сторону.
— Давай, двигайся, малая. Я заступила на смену на рассвете, ты бы знала, как у меня копыта ноют.
Такой неожиданный приказ её немного смутил, и, даже если она этого не признавала, где-то внутри неё сработал древний инстинкт, заставивший её подчиниться старшей и подвинуться, уступая той место на нарах. Они, к слову, были рассчитаны на одну пони, двоим на них было никак не уместиться.
Стражница сняла шлем и поставила его на пол. Затем прислонилась крупом к нарам и запрыгнула на них одним ловким движением. С громким лязгом та часть доспеха, что прикрывала её спину, коснулась стены. Ноги её теперь свисали с края, а тело было вытянуто вертикально.
Заключённая уставилась на эту нелепицу с неподдельным изумлением. Это ж как головой нужно поехать, чтобы вот так вот сидеть? Спина вверх, круп вниз, ноги вперёд, это же так… так… неудобно?
Пока юная единорожка глазела на неё, стражница коснулась копытом грудной пластины доспеха и развеяла встроенную магию. Доспех тут же осел на своей владелице: ремни и крепления ослабли, чтобы та могла его беспрепятственно снять.
— Во-о-от. Так-то лучше. Всё бы ничего, но когда две смены подряд его не снимаешь, начинает натирать.
Маскирующее заклинание потихоньку угасало, белая шёрстка и синяя грива постепенно становились розовыми. Шерсть на её мордочке и у кончиков копыт была чуть более тёмного оттенка. Грива и хвост у корней тоже были тёмно-розовыми, но к кончикам становились светлее, практически белыми.
Когда маскировочное заклинание окончательно развеялось, в облике стражницы стали отчётливо видны нихонские черты. Седые пряди в гриве и слегка потемневшие веки выдавали её почтенный возраст.
— Ну, — заговорила стражница, между делом пытаясь отыскать крупом хоть одно мягкое место на видавшем виды матрасе, — что случилось, Хартстрингс? Дверь открыта, а ты ещё здесь. Некуда податься?
Вопрос и прозвучавший в нём намёк мгновенно вернули завороженную необычной позой и не менее необычным окрасом единорожку в суровую реальность.
— Не надо звать меня Хартстрингс. Я не Хартстрингс, — буркнула она и отвернулась, — давно уже не Хартстрингс.
— Правда? — стражница удивлённо вскинула бровь. — А кто же ты у нас тогда? Не та ли «Арфобокая», с которой мы так намучились за последние годы? Трудный подросток, которого мы снова и снова ловим за кражи, драки, вандализм, нарушения общественного порядка? Хочешь остаться ею?
— Да… нет… Я уже и сама не знаю. — Юная кобылка вскинула передние ноги в... в гневе? в отчаянии? — Ею я тоже не хочу быть.
Стражница задумчиво потёрла зазубринку на грудной пластине доспеха; камера погрузилась в тишину, впрочем, ненадолго.
— Так как же тебя теперь звать?
— А какая разница? — заключённая снова скрестила передние ноги и, опустив на них голову, сурово уставилась на стражницу. Вышло, правда, не так эффектно, как ей того хотелось бы, в основном из-за подбитого глаза.
— Большая. — Стражница посмотрела ей прямо в глаза… в глаз. — В твоём деле написано, что при рождении тебе дали имя Хартстрингс, но ты ведь им не пользуешься, так? А какое же твоё второе имя, то что ты обрела вместе с меткой? Только не говори, что Арфобокая. Кто же ты на самом деле? Там, в глубине души?
Мятная единорожка натянула маску упрямства, явно давая понять, что отвечать не собирается. Однако вскоре она смягчилась, смягчилось и выражение её лица: упорство и гнев уступили место усталости. Сержанту даже показалось, что ничего на свете этой кобылке уже не надо, только чтобы оставили её, наконец, в покое.
— Лира, — тихо ответила она. — Просто… просто Лира.
— Лира, да? Хорошее имя, мне нравится. Такое, поэтичное. — Стражница потёрла копытом подбородок. — А я — Сакура. Сержант Сакура Ханами, это если официально. Но ты ведь уже это знаешь? А вот дедуля до сих пор зовёт меня Ёдзакурой.
Сержант Сакура наклонилась к Лире и протянула ей копыто. Та уставилась на него, будто хотела убедиться, что копыто её не укусит, а затем протянула копыто навстречу, лёгким касанием завершив распространённое эквестрийское приветствие.
— Будем знакомы, Лира. — Стражница улыбнулась во весь рот, обнажив старые, но ухоженные зубки, одного, правда, недоставало — левого заднего. — Ну, рассказывай, что стряслось?
— Решила забу… прогуляться, ввязалась в драку, замели, приволокли сюда. — Лира слишком устала: устала спорить, устала хранить секреты. Ей просто хотелось — нет, ей было просто необходимо с кем-то поговорить — так почему бы не со стражницей? Слишком долго она копила в себе эти чувства. Пора бы уже и выговориться. Хуже-то уже не будет — куда уж хуже?
— Ага. И что, никто за тобой не пришёл?
— Ты же знаешь: если бы за мной пришли, меня бы уже давно тут не было. Так что нет, никто за мной не пришёл.
— Друзья?
— Нет.
— Семья? Родители?
— Ага, щас.
— О.
Опустив голову обратно на скрещенные ноги, Лира закрыла глаз, пытаясь отрешиться от мира хотя бы одним из своих чувств.
— Не придут они за мной. Они говорят, что я позорю их табун. Может быть, они и правы.
Лира потёрла подбородок о ноги, ощутив кожей смесь грязи, пота, крови и слёз, пропитавших её шёрстку. Она чувствовала себя такой грязной, нечистой. Сейчас ей не помешало бы принять душ, но разве это поможет? Станет ли она снова чиста?
— На их месте я бы тоже от такой дочери отвернулась, учитывая, что у них так много маленьких хорошеньких кобылок и чууууууудо какой прекрасный жеребчик. Зачем я им? Тупая, уродливая кобыла, которая постоянно где-то зависает, которая ввязывается в драки, которую нужно забирать из вытрезвителя, которая позволяет всяким уродам…
Словно подойдя к краю пропасти и осознав, что вот-вот камнем сорвётся вниз, она осеклась. Открыв глаз она обернулась через плечо и посмотрела на стражницу, на измождённом годами лице она не смогла прочесть какого-то явного выражения, вот только бровь была приподнята.
— Ну, ты же знаешь, что я вытворяю, с кем общаюсь, мы с тобой частенько здесь видимся.
— Точно, — кивнула Сакура. — У нас тут даже специальный шкаф есть, для личных дел вроде твоего. Прямо рядом с караулкой, чтоб далеко не ходить. Смысл их уносить в архив, если чуть ли не каждый день приходится их доставать обратно? Я уже столько раз перечитывала твоё дело, что знаю тебя, пожалуй, даже лучше, чем свою родню.
Стражница протянула копыто и по-дружески тюкнула кобылку в плечо. Не похлопала и не погладила, но хоть какое-то прикосновение.
— Только между нами, — продолжила она, заговорщически ухмыльнувшись, — если рядовой Армор узнает, что это ты помочилась в его шлем прошлой весной… Ну, скажем, он не сильно обрадуется, так что пускай это будет нашей маленькой тайной, ага?
Щёчки Лиры залились непрошеным румянцем.
— Ты знала, что это я?
Та лишь ещё шире ухмыльнулась.
— Теперь знаю.
Сержант Сакура извлекла телекинезом пачку соляных палочек откуда-то из-под доспеха. Вытряхнув одну, она зажала её губами и принялась рассасывать. Поднеся телекинезом пачку к Лире, она вытряхнула ещё одну палочку для неё — та осторожно взяла её копытцами и зажала во рту.
— Знаю, вредная привычка, — подмигнула ей стражница, — ты только никому не говори, ладно?
Лира кивнула, и обе они предались наслаждению минутами тишины и покоя. В наполнившей опустевший тюремный блок тишине стали отчётливо слышны тикающие в коридоре часы и шум города, доносившийся из окошка. Закрыв глаз, Лира попыталась представить, что же сейчас творится там, на сонных улицах.
Несколько минут спустя стражница наклонилась, чтобы растереть заднее копыто, и Лира решила воспользоваться этим моментом, чтобы нарушить молчание.
— Знаешь, ты права. Я плохая. Я всех подвела. Я так низко пала… и не могу уже подняться.
Опять повисла тишина: похоже, попытка возобновить беседу оказалась неудачной. Однако, немного погодя, Сакура заговорила так мягко, словно собиралась открыть какую-то великую тайну:
— Все мы падаем, Лира. И, как правило, ничего не можем с этим поделать. Но иногда падение — это не так уж и плохо: это значит, что ты всё ещё движешься, всё ещё живёшь. Можно пребывать в полнейшем покое и в то же время двигаться. А вот когда ты прекратишь падение, прекратишь движение, вот тогда пиши пропало. Но если ты научишься вечно падать, научишься контролировать своё падение, выбирать свой путь — всё у тебя будет хорошо.
Лира самую малость приоткрыла здоровый глаз: Сакура сидела, закрыв глаза, прислонившись затылком к холодной стене. Сказать по правде, Лира пропустила мимо ушей большую часть всей этой философской болтовни. Но стражница хотя бы пыталась ей помочь, и потом, спешить ей было некуда: ведь даже дома её никто не ждал.
— Я просто не могу унять свой нрав, — сказала юная единорожка, закрывая глаз обратно и катая в губах соляную палочку. — Это… просто случается, как инстинкт какой-то. И выходит так, что я калечу кого-то… или себя калечу. Я столько времени потратила пытаясь забыть их, заглушить их… по-всякому.
— Инстинкты помогают нам, Лира, нет ничего плохого в инстинктах, — возразила стражница. — Главное, чтобы они работали на нас, а не мы на них. Укроти свои инстинкты, подчини их своей воле. Ведь именно это и отличает нас от лошадей. Потеряв контроль, мы становимся дикими животными: едим, спим, сражаемся, размножаемся, точно звери безумные.
— Безумный зверь! Ха, — фыркнула Лира, — это чувство мне знакомо. Какой же дурой я была... Но «положение обязывало», как говорится.
Внезапная перемена в голосе её собеседницы заставила Сакуру приоткрыть глаз. Юная единорожка потихоньку закипала. Злоба... нет, ярость, чистейшая, необузданная ярость исказила её лицо. Между её скрещенных ног лежали остатки соляной палочки, выпавшей изо рта. Умудрённой годами кобылице не составило труда распознать в её взгляде жажду мести, желание причинить страшную боль. Всё это было большими буквами написано на её прекрасном, хоть и слегка обезображенном синяком и ссадинами личике.
— Что-то случилось, не так ли? — спросила Сакура. — Что-то напугало тебя, застало тебя врасплох.
От того, как единорожка сверлила её взглядом, как подёргивались её ушки и губы, Сакуре на секунду показалось, что заключённая вот-вот сорвётся и снова даст волю инстинктам.
Сержант справилась бы с нею без проблем. Да, молодая кобылка была закалена в уличных драках, но это ничто в сравнении с десятилетиями тренировок и богатым жизненным опытом. На всякий случай сержант приготовилась сотворить защитное заклинание — никогда не стоит недооценивать противника.
Но, похоже, не все её слова единорожка пропустила мимо ушей. Несколько напряжённых секунд спустя она закрыла глаз и уронила голову на копыта.
Следующие минуты они провели в тишине и молчании, ни одна из них не решалась ни заговорить, ни даже просто пошевелиться. Сакура слышала, как тяжело дышит её юная собеседница в попытке обуздать свой гнев. «А надо отдать мелкой должное, быстро учится».
В конце концов, Лира нарушила молчание:
— Я была беременна.
Сакура решила подождать, что же скажет дальше юная единорожка. Однако та, похоже, больше ничего говорить не собиралась, и поэтому стражница решилась спросить:
— Была?
— А теперь уже нет. Я потеряла его. — Она зарылась мордочкой в копытца.
— О.
— А, может, его никогда и не было. Я… Я уже и сама не знаю.
— О?
— Я перепробовала все заклинания для тестирования, какие только отыскала, и все дали положительный результат. Я даже к этим дурацким народным средствам обращалась, которыми земнопони пользуются, они тоже дали положительный результат.
— Но?
— Но… когда я рассказала моему… жеребцу, он, ну, скажем, отреагировал не так, как я ожидала. — Лира потёрла щеку, будто на неё вдруг напала страшная чесотка. — Давай лучше не будем о нём.
— Как скажешь. И что же дальше? Что сказал твой табун?
— Мы… не было у нас табуна.
— Так, выходит, только вы вдвоём?
— Ха! Выходит, что мы и вдвоём-то не были. Я для него была игрушкой. Наивная кобылка, с которой можно поразвлечься и выбросить, когда… когда… — Лира вскинула передние копытца и воскликнула: — Да что ж я за дура-то! Что ж я сразу не догадалась, видела же к чему всё идёт. Но я так любила его, так сильно любила… и я думала, я правда думала, что он тоже любит меня.
Она снова скрестила передние ножки и снова спрятала в них мордочку. В следующие несколько секунд тишину нарушало лишь бормотание «дура, какая же я дура», изредка перемежаемое глухими ударами копыта о голову.
— Ты там себя не покалечить ли пытаешься, Лира?
Из под зеленой копны донёсся безрадостный смешок:
— Да нет, не думаю. Слишком уж я занята. Объясняю себе, какой же дурой я была.
— А, хорошо. А то я уж испугалась, что придётся принимать меры, а заступать в третью смену подряд меня совсем не тянет.
— Не, всё путём. Спасибо. — Передние ножки слегка разомкнулись, и в образовавшийся зазор выглянул золотистый глаз. — Ты ведь не будешь мне объяснять, что я дура? И как это глупо было с моей стороны — заниматься с ним сексом в охоте? И как неразумно было залететь, не будучи даже в табуне?
— Нет.
— О как. — Из под копыт выглянула удивлённая мордашка. — Почему?
— Почему? — Стражница хохотнула. — Потому что ты уже взрослая, Лира. Ты получила метку, отъела попку, и в охоте уже была не раз. В былые времена твой родной табун уже давно бы выгнал тебя на вольные хлеба. Благо, времена эти давно минули, но всё равно за твои поступки отвечать тебе самой.
— Наверное. — Мятное личико снова начало хмуриться. — Знаю я кое-кого, кому не помешало бы узнать, что такое ответственность.
— Ну ладно. — Сакура решила, что будет лучше поскорее вернуться к теме их беседы. — А дальше-то что было?
— Что дальше было? — Она всё так же хмурилась. — Выпнули меня, вот что было. Домой мне путь был заказан, зависала у друзей, ютилась на диванах, а то и вовсе на полу. Какое-то время. Как вскоре оказалось, мои «друзья» не сильно-то и рады были меня видеть. Всё то, что было у нас хорошего, вдруг резко позабылось. А может, я сама уже не хотела об этом вспоминать, всё вдруг потеряло всякий смысл. Куда ни ткнись — везде лишь пустота, а может, и не пустота, может, мне просто не хотелось снова связываться с ними.
— Бывает. Иногда мировоззрение меняется ни с того ни с сего. Это очень неприятно, но так бывает. — Сакура вынула изо рта остатки соляной палочки и взмахнула ею, будто хотела этим взмахом раскрыть перед своей собеседницей все тайны вселенной. — А бывает и так, что пони, которых мы считаем друзьями, оказываются и не друзьями вовсе. Просто «хорошими знакомыми», с которыми было приятно провести какое-то время.
— Да, очень на то похоже. — Лира подняла свою соляную палочку, снова зажала её во рту и опустила голову на скрещенные ноги. — Я ведь хотела… Я теперь даже не знаю, чего хочу. Мне казалось, что у меня всё было, казалось, что я счастлива, казалось, что у меня есть друзья, жеребец, который меня любит...
Она осеклась, моргнула, окинула камеру взглядом в поисках... Селестия его знает чего.
— Выходит, я ошибалась. Во многом ошибалась, если не во всём. Как будто я была на сцене, исполняла свою роль, а потом все вдруг куда-то… исчезли, и я осталась совсем одна. Я всю прошлую неделю слонялась по крышам, смотрела вниз — на землю, на пони, таких мелких, живущих своими мелочными жизнями, и...
— Хотела прыгнуть? — спросила Сакура совсем тихо, но в голосе её слышалась предельная серьёзность.
— Нет, что ты, я бы ни за что… — От одной этой мысли мятная единорожка встрепенулась, посмотрела стражнице прямо в глаза, а потом стыдливо отвернулась. — Не знаю. Может быть, самую малость. Нет, я в основном думала, каково это было бы быть пегасом, чтоб можно было просто взять и улететь, как птица… или как бабочка. Куда-нибудь, где тебя никто не знает...
Она снова спрятала мордочку за ножками.
— … стать кем-то другим. Я… не хочу я больше быть хулиганкой.
— Нет ничего хорошего в том, чтобы быть бабочкой, за ними нет силы. — Тёмно-розовое копытце нежно опустилось на зелёную с белой прядью гриву. — И не так уж хорошо быть птицей, за ними нет будущего.
Копытце принялось нежно её поглаживать.
— Ты слышала о Пути Покоя? — спросила чуть погодя стражница.
Лира выглянула из-за копыт, розовое копыто покоилось рядом со стражницей, будто та и не двигала им вовсе.
— Это какая-то восточная медитация, типа, «всё взаимосвязано» и всё такое? — Юная единорожка взмахнула копытцем, явно давая понять, как она относится к боевым искусствам и метафизической болтовне.
— Ага, — хохотнула Сакура. В её голосе зазвучали те приятные нотки, которые беспризорнице редко доводилось слышать от незнакомцев. — Тебе стоит попробовать. Да, там есть своя философия и медитационные практики, но есть и физическая часть. Ведь чтобы найти равновесие, нужно найти связь между разумом, сердцем и телом.
Она продолжила:
— Я видела тебя в деле, мелкая. Ты умеешь драться — грязно и грубо, но внутри тебя кроется мастер боевых искусств, да и колдуешь ты очень быстро. Техники у тебя считай что и нет, да и магию ты направляешь как попало, но если займёшься этим всерьёз — достигнешь превосходных результатов. Путь Покоя знает множество атакующих и защитных заклинаний, но он знает и то, как правильно управлять телом.
Теперь в глазах… в глазе Лиры читался неподдельный интерес.
— Меня научат, как правильно избивать других пони?
— Ага, типа того, — снова хохотнула Сакура. Лире вдруг начал нравиться её смех. — Но это далеко не всё то, чему тебя научат. Когда ты научишься дополнять магию приёмами и приёмы магией, научишься держать ситуацию под контролем, когда научишься видеть на много шагов вперёд, тебе откроется, что не обязательно даже причинять кому-то вред. Ты научишься побеждать ещё до того, как будет сделано первое движение.
Заметив, что от её соляной палочки почти ничего не осталось, Сакура закинула её в рот.
— Я тоже когда-то была такой же, — сказала она, быстро разжевав и проглотив остатки соли, — пока не повстречала пони, которые помогли мне. Помогли мне найти мой центр, моё равновесие. Я так долго была одинока, что сама начала стремиться к равновесию, и стоило мне только действительно этого захотеть, как я обрела его. И, кстати, быть чужаком — значит быть очень одиноким.
— Чужаком? — Лира немного смутилась.
— Ага, — стражница указала на себя копытом, словно подчёркивая, что сама её расцветка говорит о том, что она не из здешних. — Мой отец приехал издалека.
— А, ну да. Я заметила, — кивнула зелёная единорожка. Она никогда особенно и не обращала внимания на такие мелочи. Других кантерлотских единорогов это может быть и волновало, но не её.
— Быть не таким как все не так уж и плохо, когда к этому привыкаешь. — Розово-белая единорожка махнула копытом в сторону Лиры. — Когда поймёшь всю разницу и найдёшь в этой разнице что-то общее — найдёшь своё равновесие. Ох и долго же мне пришлось его искать.
Сакура развела перед собой передними копытами, словно в первый раз узрела величие принцессы-аликорна.
— Я пропадала, но я нашлась[1].
Лира может быть и хотела, но не смогла сдержать сарказма:
— А теперь, — хихикнула юная единорожка, — ты начнёшь полоскать мне мозги, типа, я должна впустить Создательницу в своё сердце, типа, «Путь Покоя» спасёт мою душу и всё такое?
Сакура опустила копыта и обернулась к Лире с улыбкой, которая была где-то между «озорной» и «самодовольной»
— Да иди ты, малая. Кого ты там куда впускать будешь — твоё личное дело, давно бы уже пора это понять. Сдаётся мне, в этом и кроется корень всех твоих бед — не знаешь, кого впустить, а кого прогнать. Ищешь любви, да только ищешь её не там, так ведь?
Она снова вынула из-под доспеха пачку соляных палочек, но затем волевым движением вернула её на место.
— А Путь Покоя, — продолжила она, — ты всё-таки попробуй, или хотя бы что-то вроде него. Не поможет — попробуй ещё что-нибудь, и так до тех пор, пока не найдёшь то, что тебе подходит. Все мы разные, девочка моя. Что поможет одному, не поможет другому. Но есть у нас одна важная общая черта — всем нам нужно что-то, что будет поддерживать нас на каждом шагу.
И если чему меня и научил Путь Покоя, так это тому, что и в моей работе нет по-настоящему плохих пони, нет вселенского зла, нет непоправимых ошибок. А есть обычные пони, растерянные и заблудшие, выбравшие неверный путь и не знающие, что им делать дальше.
Наши недостатки — часть нас, Лира, но мы должны знать о них, управлять ими, держать их в узде. Наши недостатки делают нас по-настоящему интересными. Наше прошлое? Оно тоже часть нас, хорошее ли оно, плохое ли, оно подскажет нам, что делать дальше, к чему стремиться в жизни. А все эти счастливые пони, чья жизнь была безоблачной с самого первого дня... У них нет истории, Лира. Ну, может быть, и есть, но разве она интересна?
Но главное, ты спроси себя, малыш, чего ты ищешь, кто спасёт тебя? И нужен ли тебя вообще спаситель, или ты справишься сама? А то, может быть, ты просто теряешь время? Прежде чем разделить с кем-то свою любовь — научись сама любить себя, по-настоящему любить, не просто терпеть.
Сакура качнулась и снова наклонилась, чтобы растереть задние ноги.
— Стать лучше непросто, и ты должна действительно этого захотеть, иначе у тебя ничего не получится. Первые шаги будут трудными, да и последующие будут нелегки. А потом? Не буду врать, легче не станет.
Втянув воздух сквозь сжатые зубы, стражница ещё раз качнулась и спрыгнула с нар.
— Но, — сказала она потягиваясь и похрустывая суставами, — если хочешь, я сделаю тебе предложение. Предлагаю только один раз, так что как следует подумай, прежде чем отвечать.
Лира кивнула, полностью увлечённая словами старшей кобылицы.
— У меня сейчас дочь кузины гостит, учится на кондитера в каком-то модном заведении в центре города. — Закончив растяжку, Сакура подняла телекинезом шлем и водрузила его на голову. — На новый год она поедет домой на каникулы, я предлагаю тебе съездить с ней. Мамаша Бонни — мой должник, так что я замолвлю за тебя словечко. О, Черри Дропс будет бухтеть, такой уж она уродилась, но тебя всё равно приютит. Тебе там понравится — тихий такой городишко на окраине Вечнодикого.
Уже на пути к двери камеры она обернулась через плечо.
— Как раз для тебя, там вообще ничего никогда не случается.
Шагнув через порог, она остановилась.
— Кстати, малыш, уже за полночь, настал новый день, — она кивнула на часы, подвешенные над окошком. — Так что с днём рождения тебя, Лира, тебе уже семнадцать. Сегодня у тебя есть шанс попрощаться с прошлым и стать кем-то другим… кем-то лучше. Начать новую жизнь.
С этими словами она скрылась за порогом, из коридора эхом донёсся её голос:
— Но только если ты сама того захочешь.
Ноябрь года 1223 AC
Внезапный звук хрустнувшего под ботинком камушка вырвал Лиру из пучины воспоминаний. Обернувшись она увидела своего жеребца — он стоял позади неё, скрестив руки на груди и потирая плечи, пытаясь согреться.
Кивнув на место рядом с собой, она пригласила его присесть. Он сел рядом, свесив, как и она, ноги с крыши.
Некоторое время они просто сидели молча, глядя на мир, раскинувшийся под ними.
— Дам два бита, — вдруг сказал человек.
— Что? — переспросила Лира: это выражение её смутило — а такое с ней случалось нечасто.
— Ну, у нас так говорят. Ты, кстати, тоже как-то раз мне что-то подобное предлагала, — объяснил Леро. — Ты сидишь, погрузилась в раздумья, а я тебе предлагаю деньги за то, чтобы ты поделилась со мной своими мыслями. У вас ведь есть похожее выражение, чтобы дать другому понять, что ты рад бы помочь, рад отдать что-то, если это поможет, рад хотя бы уделить время и выслушать. Ну, по крайней мере, мне так кажется. Эх, загуглить бы сейчас эту фразу.
— А. — Лира кивнула. — Просто давние воспоминания. Не думаю, что смогла б назвать им цену.
Единорожка передала своему жеребцу клочок бумаги, что сжимала в копытах, не позволяя озорному ветру вырвать его. Она держала его так крепко, будто это был вопрос жизни и смерти. На бумаге был записан адрес госпиталя в Филидельфии, Городе Сестринской Любви.
— Пришло от моей давней подруги. — Лира сжала передние копытца, глядя как шёрстка на её пястях колышется на ветру. — Моего первого сенсея. Может, ты её помнишь — она была на свадьбе. Она… больна. Очень больна. Просит навестить её.
— Ты поедешь? — спросил Леро, оторвав взгляд от письма и глядя на взволнованное лицо своей жены. Всякий, кто её знал, был бы удивлён, увидев её такой расстроенной.
— Конечно. Я ей многим обязана. Можно даже сказать, жизнью. Она знает, что если я ей вдруг понадоблюсь, то ни за что не подведу.
Леро взял Лиру за ногу чуть повыше копыта и легонько сжал, ровно настолько, чтобы она смогла почувствовать тепло его рук через шёрстку.
— Хочешь, чтобы я поехал с тобой? — спросил он.
Лира положила свободное копытце поверх его руки.
— Хочу, — ответила она, — очень хочу. Спасибо.
А потом погладила тем самым копытцем свой животик. Её беременность ещё не была слишком заметна.
— А ещё я хочу, чтобы она познакомилась с одной маленькой поняшей...
Оригинал опубликован 24 сен 2013
[1] Слова из христианского гимна Amazing Grace, некоторые[в интернетах], правда, ссылаются на евангелие от Луки 15:24 «ибо это сын мой: был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.»