Хозяйка моего сердца

От безысходности к безысходности

Автор рисунка — https://ficbook.net/authors/2667586

Бывают дни хорошие. Бывают — не очень. Хороший день — это когда ты можешь не выходить из дома, стремясь подработать в садах или получить с десяток битсов, подметая улицы. Не очень — когда тебе нужно работать, иначе ты останешься без света, воды, канализации и с пустым желудком. Пока отец не покончил с собой — мы с мамой ещё как-то барахтались в хороших днях. После настали дни "не очень". Затем подошли дни похуже, пока мама работала до трещин в копытах.

А после её смерти для меня настали совсем плохие дни.

Я стоял на пороге своей маленькой квартирки — уголка в бетонной коробке, где умудрились примоститься маленький диванчик, кристалл телевидения, электрическая плитка, микроволновка, шкаф с одеждой и шкафчик с посудой. Теперь всё это переходило к другим хозяевам, потому что для шестнадцатилетнего жеребёнка оплачивать даже такую конурку в Хуфгорне было не по копыту. В последний раз оглядев то, что ещё вчера принадлежало мне, я вышел на лестничную клетку и ударом ноги закрыл за собой дверь. Панель, используемая вместо ручки, засветилась красным, указывая, что назад мне путь закрыт.

Никаких вещей у меня с собой не было — хотя на улице стояла зима, и из согнанных пегасами туч на облетевшие деревья, асфальтированные улицы и крыши высоток валил снег, для защиты от холода я мог рассчитывать лишь на собственную коричневую шёрстку и негустую салатово-зелёную гриву, которая вскоре после того, как я вышел из подъезда, покрылась белой шапочкой. Утопая в ещё неубранных сугробах по кромку копытц, бывших по цвету немного светлее гривы и хвоста, я побрёл в направлении... Нет, не окраины города — даже на наполненную клопами конуру мне бы не хватило средств. Сейчас единственное, за что не платили жители Хуфгорна — это воздух, а все остальные блага цивилизации подавались в квартиры только при предварительной и немалой оплате.

К счастью, в мире, страдающим от перенаселённости и всё ещё пытающимся совместить заботу о природе, технический прогресс и социальную обеспеченность, была одна работа, на которую мог пойти каждый, кто был здоров и красив. И хотя мой малый возраст был в ней помехой, я всё же смог добиться того, чтобы… Чтобы самого себя продать в рабство.

Конечно же, я в таком случае не могу воспользоваться полученными битсами, но раб, в отличии от свободных пони, не заботится о своём прокорме — его потчует сам хозяин, которому не выгодно терять вложенного в рабочего средств. То же самое и с жильём — даже рваное тряпьё в душных бараках будет лучше сугроба в никому, даже Дискорду, не нужную зиму. Хотя, быть может, через несколько лет меня и отпустят по плохому здоровью, и тогда полученных денег должно хватить на нормальные похороны... Вместо кремации с бомжами или простого скорма древесным волкам, патрулировавшим какую-нибудь охраняемую территорию.

Прежде я никогда не был на невольничьих рынках, и уж тем более не представлял, как продавать самого себя, да и как получить гарантию того, что полученные средства останутся моими, однако я слышал о подобных случаях этой не такой уж редкой в наши дни практики. Кое-кто поступал так лишь для того, чтобы избежать военного призыва, полагая, что помереть на мануфактуре лучше, чем от зебринской пули или смертоносного заклятия.

Мне стало чуть попроще, когда я, наконец, на дрожащих от холода копытах, низко наклонив голову, чтобы меньше морозило шею, дошёл до подвала в торговом центре, над входом которого красовалась большая золотая вывеска со связанными пони. Прямо в прихожей, вымощенной кафельными плитками, я заметил отдельное окошко, напоминавшее таковые в коммунальных службах, с вывеской над ним: "продажа и самопродажа".

За окошком сидела милая единорожка лет на пять старше меня, чью мордашку украшали очки с толстыми линзами. У неё вовсе не было плохого зрения — на линзах она просматривала последние новости.

— Прошу прощения... — обратился я к ней. Кобылка мигом сняла магией очки и посмотрела на меня.

— Добрый день! — дружелюбно улыбнулась она. — Покупка, продажа?

— Самопродажа, — вспомнил я вывеску.

Единорожка мигом посерьёзнела, но дружелюбного тона не сменила. Выдвинула копытцем ящик, магией достала бланк и кивнула самопишущему перу, которое мгновенно замерло на бумаге.

— Как ваше имя? — спросила кобылка.

Я откашлялся.

— Стоуни Мосс.

— По морде вижу, что жеребец, — имея ввиду мою притупленную мордашку, единорожка продиктовала имя перу и то немедленно принялось само заполнять бланк. — Возраст?

— Восемнадцать лет.

Брови пони недоверчиво вздёрнулись вверх.

— Шестнадцать, — опустив голову, признался я.

— Вас же продаём, не соседа, — покачала головой пони, продиктовала новые данные и указала на очерченный возле стены прямоугольник. — Вставайте. Измерим вес, рост и всё остальное.

Чтобы не рассердить её, я быстро встал на указанное место и расставил копыта. Из пола забил фиолетовый луч, пробежавший по моему телу и вновь убравшийся под пол, а кобылка принялась диктовать полученные данные, сочувственно поглядывая на меня.

— Недоедаете, да? На десять кило весите меньше нормы, — пояснила она в ответ на мой взгляд. — Половые контакты когда-нибудь имели?

Кажется, даже сквозь коричневую шерсть стало видно, как я покраснел. Интересно, если об пол тереться — считается?

— Нет, — правильно поняла всё пони, перевернула бланк, взмахнула и сунула мне. — Так-то здоровы, хотя иммунитет ослаблен. Идите через вон ту дверцу в сушилку, а через неё — в ряд продажи. Если вас не купят к двадцати часам ноль-ноль минутам, мы имеем право снять с вас шкуру и пустить на консервы для грифонов. Приятного дня.

Вместо ответа я только невнятно просипел. Ведь договор о продаже мне так и не дали просмотреть заранее, сразу огорошив последствиями. Впрочем, раздумывать уже поздно, да и куда бы я отправился, если даже в рабство не возьмут...

Сушилка, как оказалось, представляла из себя банальную проходную с тепловыми пушками, от которых после мороза встала дыбом шерсть, а в зубах засосало от температурного перепада. Но после обогрева я хотя бы больше не дрожал, да и пропал начавшийся было зарождаться кашель. Двери, как в шлюзе, автоматически захлопнулись за мною, обрывая всякую связь со старой, свободной жизнью, однако грозно и многообещающе разъехались перед моим носом, призывая в новую форму существования — живой вещи.

Зал САМОпродажи представлял собой широкое помещение с высоким потолком, где на постаментах выстраивались кобылы и жеребцы разного возраста, пола, видов. Как это не странно, многие были пегасами — волшебники единороги и и крепкие земнопони нужны везде, а вот пегасов и фестралов берут лишь на определённые виды работ, связанных с погодной магией или же с красотой тел. Жеребят школьного возраста здесь не нашлось, своих сверстников я тоже не увидел, зато сразу был шуганут в дальний угол мощным пегасом, выглядевшим на два-три года старше меня… И весящим, наверное, на двадцать кило больше. Чувствуя, что я совершил самый глупый поступок в жизни, я отошёл в дальний угол, просунул в щель постамента договор и встал на серебристый многогранник, под которым немедленно зажглась зелёная полоска — товар на месте.

По счастью, в зале было достаточно много покупателей — приобрести слугу... Нет, приобрести раба за бесценок, уплатив лишь стоимость билета за вход — кто же не пойдёт! Я оглядывал собравшихся покупателей — единорогом в дорогом костюме, земной пони, разглядывающий товар через зум-объектив, пегаска в меховой куртке... С невольным вздохом я поднялся на задние ноги, когда ко мне направился высокий земной, но он прошёл мимо, выбрав почему-то пегаса. Может, смотрел не на вид, а только на массу мускулов, не веря в "расовые стереотипы" о том, что земные пони выносливее и сильнее любых своих собратьев вне зависимости от комплекции. Или возраста.

Стоять на виду у всех оказалось крайне скучным и утомляющим занятием, но сходить с постамента я просто боялся. Мои подозрения лишь подтвердились, когда один совсем утомившийся белый пегас, что с отчаянно опущенной головой кружился по своему постаменту, случайно завёл крыло за его край и был свален на пьедестал разрядом тока. Никто не попытался помочь бедняге, и даже покупатели полностью перестали на него смотреть, видимо, решив, что пегасу стоило отдохнуть в животе у грифона.

Однако этому горестному исходу не было суждено случиться со мной, потому как ко мне неожиданно проявила внимание странная парочка из тёмно-синего единорога и синегривой терракотовой пегаски:

— Какой милый! И наверняка неопытный…

— Тебе бы всё об одном, — добродушно фыркнул единорог и посмотрел на меня. — А вот опытный или нет... Всё же, твой день рождения, потому и решай.

Пегаска его не слушала — она мгновенно подлетела ко мне и нажала копытцами на сверкающую панель. Справа от меня поднялась прозрачная голографическая стенка, на которой высветилась вся информация моей "Анкеты".

— Стоуни Мосс! Классное имя! — воскликнула она и повернулась ко мне. — Привет, Стоуни! Меня зовут Сенди Вейв! А это мой брат, Дип Вейв! Ты хочешь быть моим?

— Какая тебе разница, хочет он или нет… — заметил её брат.

Я поджал правую переднюю ногу и посмотрел на пегаску.

— Я был бы рад, если бы вы меня купили, — торопливо сказав это, я весь сжался от предчувствия, что ко мне сейчас повернутся крупом. Но пегаска лишь подпрыгивала на месте, хлопая крылышками.

— У меня день рождения, а у брата был вчера! Ему отец подарил свою фирму и миллион на карточку, его первый миллион! — она встала на задние и закружилась на месте. — Слышали все! Мой брат миллионер!

— Не звени, колокольчик! — рассмеялся единорог и снова посмотрел на меня. Его длинный и чуть искривлённый завитый рог слабо сверкнул. — Да он же просто земнопони! Зачем он нам нужен?

— Я тебе потом скажу! — откликнулась пегаска, облетая зал, чтобы подлететь к богатому единорогу и схватить его копытами за щёки. — Миллион!

— Пожалуйста, — боясь, как бы меня не оставили здесь, я решил обратиться к пони напрямую. — Возьмите меня! Я буду делать всё, что захотите! Только возьмите...

— Миллион!

В умоляющем движении я соединил копытца перед грудью и рухнул перед Дипом, задрав круп.

— ...Меня с собой, пожалуйста!

— А не возьмёшь, я тут с ним останусь! — внезапно добила Сенди Дипа с такой решительностью, что тот даже почти поверил.

— Хорошо-хорошо, раз он так нравится... В конце концов, не зря же мы сюда приходили, — единорог пролевитировал золотистую карточку и провёл её торцом по неглубокой щели в постаменте, что из белого снова окрасился в зелёный, сняв окружающий меня электрический барьер — это я понял, когда пегаска врезалась в меня ненормальной кометой, сбивая с ног.

Я заворочался под крепкими жёлтыми копытами, которые принялись ощупывать меня, словно проверяя, не скрывается ли за шерстью корпус робота.

— Пушистый и мягкий! Как моя плюшка! — кобылка звонко рассмеялась и поворошила копытом мою гриву. — Только неопрятный, надо будет ему причёску сделать!

— Но уже дома, — вмешался Дип. — Веди его на упаковку!

Что значит "упаковка" — я тогда не знал, но понял, когда пегаска ухватила меня копытами за мой короткий хвостик и поволокла к ленте конвейера при выходе из помещения. Здесь она без особых усилий подхватила меня, взлетела в воздух и кинула на ленту.

— Увидимся дома! Не помни́те, не кантуйте, дырочки в коробке не забудьте! — прокричала за моим крупом сумасшедшая хозяйка. — Я сестра миллионера, я вас всех купить и продать смогу! Миллион раз!

Лента двинулась подо мной. Ещё до того, как я успел встать на копыта, меня вытолкнуло на узкую площадку, огороженную невысоким барьерчиком. Ошарашенный быстрой сменой обстановки, я подчинился бесстрастному приказу «Встать!», но то, что произошло в следующий момент — просто не поддавалось описанию! В один миг возле моей мордашки опустилась пара пластиковых манипуляторов и вжих — мне в ноздри уткнулись какие-то резиновые трубочки, а челюсти крепко стянула полупрозрачная розовая лента. Ещё одна принялась опутывать меня выше копыт и подниматься вверх, причём манипуляторы работали так быстро, что я едва успел зажмуриться, как моя голова полностью оказалась в этой "праздничной упаковке". Ленты обмотали мне ноги, стянули тело и напоследок завернули хвост, после чего я не устоял на сразу занывших ногах и упал... На что-то мягкое.

Дальнейшую мою судьбу подсказывал только взбаламученный вестибулярный аппарат. После скрипучего деревянного стука меня куда-то подняло и поставило, а потом я поехал куда-то чуть ли не на первой понячьей скорости, отлетев к мягкой стенке, которая, как представлялась мне, бывает только в психбольницах. А ведь действительно — мой кошмар начался...

— Мммввфф! — Попытался я докричаться хоть до кого-нибудь, перекатываясь по коробке и пытаясь выпрямиться или встать, но постоянно падал из-за резких смен скорости и поворотов. Гасящая удары обивка не давала ушибиться, но меня отнюдь не это беспокоило, а то, что я стал беспомощной вещью в самом буквальном смысле! Беспомощной... И бессловесной.

— Ыыыымм!

Я с трудом различал собственные стоны. Полоски стягивали меня, не давая не то что кричать, но даже вдохнуть через рот, нос заболел из-за этих дурацких трубочек, копыта заныли ещё сильнее, а что самое плохое — каждый раз, когда меня подбрасывало, часть ленты мягко и в то же время жёстко тёрла мои... Яички. Я не знаю, сколько длилась вся эта дорога, но эта потёртость лучше всяких копыт доводила меня! Дома мне не удавалось часто клопать, не при маме же... А после её ухода стало не до клопания. Сейчас же я ощутил то приятное и постыдное чувство, о котором успел даже немного позабыть, и снова застонал, ощутив, как мой выдвинувшийся стерженёк упирается в ленту. Сколько длилась эта пытка — я не могу сказать. но когда внезапно меня толкнуло вперёд, откинуло назад и тряска прекратилась, я едва не плакал от напряжения в яичках! Мне очень сильно хотелось потрогать себя копытами, но я не мог даже как следует потереться об противные ленты, которые лишь дразнили меня, но не приносили облегчения!

Я крайне приглушённо слышал голоса пони, окружавших коробку со мною, в том числе и тембры двух моих покупателей, то ли ругавшихся на доставщиков, то ли просто перевозбуждённых — в цензурном смысле, в отличии от меня... Мне же стало неимоверно стыдно за мою физиологическую реакцию — спасибо ещё, что все жеребята проходят курс гипно-обучения по разумным ценам, я мог культурно разговаривать и опять же культурно себя вести. Пусть я раб, но... Что обо мне подумают?! А если решат наказать за такое непочтение? Ленточки, конечно, стягивали моё тело и скрывали мой срам, но успею ли я успокоиться до того, как меня развяжут?

Но, по счастью, начали распутывать меня не с ног, а с головы, пока что лишь освободив мои глаза и ноздри, чтобы я отдышался... И увидел, куда меня в результате приволокли. Я едва не упал в обморок от удивления, когда увидел небольшой двухэтажный особняк, окружённый летним цветущим садом — и это посреди зимы! Только самые богатые Очень Важные Пони могли позволить себе нарушать погодный режим, подплачивая Министерству Метеорологии, но чаще просто в нём работая на копытоводящих постах. Но насмотреться на неурочное буйство природы мне не позволили — Дип поднял меня в своё телекинетическое поле и потащил внутрь бежевого коттеджа, пока пегаска прыгала подле меня, всматриваясь мне в глаза с любопытством.

Меня подняли по мраморным ступенькам и оставили возле дверей. Дип повелительным тоном велел им открыться — и они и вправду отворились. В следующий момент Сенди опять схватила в зубки мой хвостик и быстро затащила меня внутрь, одним лёгким толчком копыта развернув на месте.

Я... Я попал в невообразимое место для обычных пони! Это был настоящий Астрал на земле! Плитчатый пол был разукрашен весёлыми цветами, на стенах шумел нарисованный лес, идеально сочетавшийся с настоящим лесом в виде многообразных растений, расставленных в кадках у стен. Вместо потолка здесь была проекция небосвода, показывавшая реальное положение ведомого магией единорогов солнца! На второй этаж вела винтовая лестница, а во все стороны из этой комнаты уходили коридорчики в какие-то иные помещения.

— Как хорошо дома! — воскликнула Сенди и мягко шлёпнула меня по носу. — Привыкай, Стоуни, это теперь и твой дом тоже!

— Ну, как его? — я услышал нарочно громкий стук копыт Дипа. Он прошёл мимо меня к огромному дивану и метнувшийся к нему робот подал хозяину металлические накопытники с мягкой обивкой. — Здесь ты никто, раб, и советую это запомнить. Ты был взят нами только потому, что тебя захотела моя сестра. Как и я, она очень любит жеребцов.

Я изумлённо уставился на него, пока пегасочка освобождала меня от лент.

— Ты обязан выполнять все наши распоряжения, — продолжал Дип. — Любой косой взгляд, любое неповиновение — и я вышвырну тебя отсюда вон. Понятно? — не дожидаясь моего кивка, он взглянул на сестру. — Я думаю, стоит проверить, всё ли он понял. И как хорошо, да?

— Давно это хотела сделать... — с воодушевлением, неподобающим действию, Сэнди достала из-под одного крыла уздечку с кляпом, тут же её нацепив на меня, только я рот раскрыл, а единорог с нагловатой ухмылочкой в тот же момент ткнул мне под хвост резиновую затычку, закрепив её ремнями сбруи. Хозяева имели право делать со мною всё, что угодно, и свободно этим правом пользовались, унижая и показывая, кто на самом деле владел положением. Переволновавшееся ещё при трении в поездке нутро вовсе взбунтовалось от резиновой "свечки" в неразработанном крупе, да и сбруя с уздой волновали своей стягивающей скованностью и самим фактом того, что из пони я стал похотливым животным.

Копыто Дипа опустилось на затычку и крутящим движением ещё глубже продвинула её в меня, отчего я едва не закричал, но лишь сильнее вцепился зубами в кляп. Сенди же обошла меня и положила крылышко на спину, а копыто сунула под низ живота, нащупав мои раздувшиеся яички и чуть сжав их магией копытокинеза.

— С ним я точно допишу свою книгу! — совсем другим, теперь уже более спокойным голосом объявила пегаска. — Я перепробую всё, о чём только мечтала и думала! Спасибо за такой подарок, братец!

— Да не за что, — Дип нажатием на шею заставил меня наклонить голову. — В каком-то смысле ты и мой подарок, не так ли, Сноу... Как там тебя?

— Его зовут Стоуни Мосс, и он мой, — отрезала Сэнди. Её копытце переместилось мне на столбик и я закрыл глаза, умоляюще застонав через кляп, но этим вызвал лишь смех у пегаски. — Помнишь, я обещала рассказать, почему его выбрала? Я слышала, что земнопони могут двести сорок раз за день! Вот это я бы с удовольствием проверила!

— А я слышал, что рабы готовы на всё, чтобы удовлетворить хозяина, — Дип со зловещей ухмылкой поймал струйку слюны, стекавшую из уголка моего рта, и перенёс ей на мой нос. — Выбирай, грязный щенок — ты либо обласкаешь меня, либо вылижешь её!

Выбор у меня был... Совершенно отсутствующий, но если кобылок я ещё представлял в своих влажных мечтах перед сном, то с жеребцами не собирался быть даже в рабстве! Потому Сенди обрадованно подняла уши, верно расценив мой жалостливый взгляд в её сторону. Кобылка решительно схватила меня за узду и потянула вглубь дома, показывая язык своему недовольно выдохнувшему брату:

— Прости, Дип, но тебе не хватает необходимого очарования! Позволь мне наиграться, и вообще, чей сегодня день рождения, а?!

— Мой был раньше... — Пробурчал Дип, но сестре уступил, хотя по недобрым искрам в его глазах я понимал, что он ещё на мне отыграется... И мне совершенно не хотелось представлять, как.

Оказалось, второй этаж был поделён на две громадные половины, каждая из которых принадлежала либо брату, либо сестре. Сенди повела меня налево, чтобы ввести в свою... Я даже не могу сказать, что это была комната! Я невольно замычал от удивления, когда передо мной открылся вид на гигантское поле, где посреди пальм, фруктовых, лиственных и хвойных деревьев, искусственных фонтанов и садов из камней, ягодных кустарников и клумб стояли диванчики, стулья, бесчисленные шкафы с одеждой, серванты... Да чего тут только не было! Я даже не сразу увидел двери в туалет и ванную, куда меня и повела кобылка в первую очередь, мимо настоящего куска скалы, на котором стоял гигантский письменный стол — ничего подобного я за всю свою жизнь даже по телевизору не видел! Если повсюду в городах природа тесно соседствовала с домами, то здесь она была в буквальном смысле впихнута в дом, а лампы, вентиляторы и кондиционеры добавляли ощущения, будто бы я нахожусь где-то в летнем лесу, а не внутри грандиозного особняка. А ванная! Море, а не ванная, душевая кабинка как айсберг на белоснежном кафеле, полотенца висят рядами, шампуни, гели, мыло — хоть магазин открывай! Только моя хозяйка не торопилась заниматься продажами — она быстро слетала в комнату и вернулась с мотком верёвки под крылом и рулоном скотча на правом переднем копыте.

— Понимаешь, Мосс, я писательница, — объявила она, снимая с меня узду. Я осторожно подвигал заболевшими челюстями, но перебивать её не осмеливался. — И пишу под псевдонимом любовные романы! Их даже печатают, причём без помощи папы, это я точно знаю!

— Я рад... За вас... — осторожно проговорил я.

— Да я тоже, — кобылка ловко опустила скотч и подцепила его краешек копытцем. — Знаешь, я хотела купить себе жеребца, чтобы на нём испытать все свои задумки. И одна из них — это больно, если пони связать скотчем, а потом намочить его и снять? И сейчас я это проверю! А заодно тебе сделаю причёску, а то на голове у тебя — не пойми что!

— Но за-ммм... — Я не успел высказать возражения, потому что моё мнение и в самом деле ничего не значило. Рот мой стал бесцеремонно заклеен липкой лентой, обхватившей всю мою пастьку. Только Сенди и на этом не остановилась, пожелав превратить меня в свою безвольную куклу: следом за пастью заклеены изолентой оказались передние ноги, потом и задние... Лёжа на полу, я шокировано наблюдал, как кобылка обвязывает меня как преступника или сломанную вещь, но моя воля уже полностью истощилась, тем более после того, что со мной это вытворяла привлекательная и такая же юная кобылка.

Вскоре я превратился в подобие гусенички, способный лишь коротко всхлипывать и слабо мычать. Обвязав мне ушки, примотав передние ноги к телу — из-за этого ей пришлось разрезать скотч и заново начать обматывать меня, кобылка добилась того, что из свободных частей у меня остались лишь задние копытца? большая часть хвоста и глаза. Последним штрихом стало то, что кобыла быстро обвязала мне морду, наложив скотч не только на рот, но и на нос, и всё это ещё обернув сверху. Я осмелился протестующе замычать, но в следующий миг голос оставил меня, потому что я ощутил — я не мог вдохнуть! А кобылка не спеша прошла к вентилю и пустила воду.

— Не волнуйся, я вовсе не хочу тебя убивать, — заявила она. — Просто для начала тебя придётся окунуть с головой, а я не хочу, чтобы вода попала тебе в нос!

Грудь начинало распирать от нехватки воздуха, хвостик мой отчаянно закрутился, но зато я хоть не попробовал мыльной водицы, что в мгновение ока поднялась мне почти до самой гривы. Тут Сенди отключила воду, села мне на спину и стала втирать шампунь, не обращая внимания на все мои отчаянные подёргивая. Бултыхаясь и жмурясь, я даже не понял, что прижимаемый телом кобылы, я теперь неосознанно тёрся об дно ванной, пытаясь хотя бы этим отвлечь себя от жуткой духоты, что захватила мои лёгкие, сжимая их в острых копытах. Глаза закололо и я жмурил их, сквозь слои ленты молясь, чтобы Сенди побыстрее смысла с меня шампунь и освободила мои ноздри, которые изо всех сил всасывали скотч, так и не находя воздуха. В голове стало столь же мутно, как и в воде вокруг меня, и внезапно я совершенно ясно увидел себя на месте Сэнди.

Ты содрогаешься подо мной, маленький глупый жеребёнок... Так, как я того и хотела, как ты сам хочешь, хотя и не показываешь за обтянувшими тебя, как пони-мумию, бинтами клейкой плёнки! Она размокала в воде и отваливалась, но я была уже слишком увлечена процессом, вороша гриву, наблюдая, как её пряди в воде переставали быть всклокоченными и грязными, расправляясь своей чистотой как водоросли, скрывая твои испуганные, обезумевшие и уже ничего не воспринимавшие глаза. Но как бы ты худ не был, земнопони выносливее пегасов, могут выдержать и не такое... А твои вывёртывания подо мною были слишком соблазнительны, чтобы их сразу же прерывать!

Ты пытаешь загнуть голову, выпростать нос из-под воды, из твоих глаз стекают струйки солёных слёз, а твой круп двигается подо мной всё быстрее и быстрее! Чем же ты там занимаешься, мой маленький раб, неужели тебе так не терпится? Или жар в твоих лёгких уже лишил тебя рассудка и единственное, на что ты сейчас способен — довести себя, чтобы наполнить мою ванную своим семенем? Нет уж, ты и так достаточно грязный, мой юный кольт! Я беру твою растрёпанную короткую гриву себе на копыто, приобнимаю крыльями за шею и тяну из воды, чтобы подцепить безвольную, как и ты сам, мокрую ленту и освободить твои ноздри, которыми ты жадно втягиваешь воздух, фыркаешь и чихаешь от попавшей внутрь тебя мыльной водицы…

Приходя в сознание... Даже не так — возвращаясь в себя, я поначалу не чувствовал боли, лишь наслаждаясь тем, что могу подышать наконец... Однако потом всё отчётливее меня начало драть по всему телу, словно бы мне сдирали шкуру заживо тонкими слоями. На влажных лентах действительно оставалось много коричневой шерсти, и не будь клей столь разбавлен водою и смыт мылом, быть мне общипанной курицей, а не пони. Только вот мои крики и стоны от боли лишь раззадоривали пегаску, она действовала резче и быстрее:

— Я не буду мучить тебя долго... Тем более, что нам нравятся забавы другого вида!

Если она и пишет книжки... То только о маньяках!

Отложив ленты в сторону и вытащив затычку из ванной, пони крылом схватила расчёску на длинной ручке, завела мои слабые, дрожащие передние ноги за спину, прижав мои копыта своими, и принялась не спеша приглаживать гриву. Я лишь лежал под её весом, тяжело дыша и подрагивая от горящего тела.

— Ну, короткая шерсть тебе пойдёт, — услышал я голос Сэнди, после чего поглаживания моей гривы возобновились. Я стоически выдерживал новое испытание, поскольку драла меня пони нещадно, освобождая спутанную гриву и собирая её в причёску. Затем расчёска отпустила меня, но зато на гриву с шипением что-то прыснуло.

— Вот так, теперь твои волосики склеятся и зафиксируются, — гордо сказала кобылка. — Средство хорошее, пегасы им в дождь пользуются, чтобы причёску сохранить!

Она превращала меня в урода... Непременно в урода, мне даже в зеркало смотреть не надо, чтобы понять это — хватало лишь ощущения торчащих дыбом волос! Только пегаска не закончила меня расчёсывать... Лишь прервалась на новую игру со мною. Сняв со стены моток бельевой верёвки, Сэнди в несколько витков обвязала мой торс и передние, потом почти до боли вытянула вверх, к спине, мои задние, обвязав и их остатком верёвки в таком положении, будто я выгибался мостиком. Это позволило пегаскt с богатым воображением и шаловливыми копытцами лучше осмотреть моё подхвостье... И от причёсывания хвоста постепенно перейти на почёсывания гребнем мошонки и стержня.

Верёвка больно кусала меня за шею, и я вынужден был напрягать задние ноги, удерживая их на весу, чтобы не затянуть эту удавку. Но куда сложнее стало удерживать трясущиеся ноги, когда зубчики гребешка опустились на мой стержень и задели его головку! Со сверкающими глазами кобыла принялась проводить им по всей длине члена, и я, напрягая плечи, постарался отодвинуться от неё, но в скользкой от оставшейся пены ванне это было невозможно! Сенди же явно доставляло удовольствие пытать меня таким способом, потому что её свободное копытце опустилось между задних ног пони и принялось поглаживать их.

— Ну что, оставить тебя в этом положении до вечера? — спросила пегаска срывающимся голосом. Её крылья вдруг расправились во всю ширь, но я уже не мог на них смотреть, потому что ноги тянуло вниз и петля захлестнула горло.

— Нет... Пожалуйста, не надо... — прохрипел я.

— Тогда ты задохнёшься гораздо скорее! — По-злодейски захохотала пегасочка, дотронувшись пером до уже давно распрямившегося во всю красу жеребца, моей самой уязвимой части... В том числе для щекотки!

Задёргавшись, я захохотал в полной голос до плача, но ровно до тех пор, пока мои взбрыкнувшиеся ноги не затянули петлю. Всхрапнув от резкой обтяжки и вывалив язык из судорожно открывшейся пасти, а попытался передними копытами облегчить петлю, вернувшись в выгнутое положение, только передние всё так же были привязаны к торсу, а тело вновь выпрямилось, сжав шейку ещё сильнее, так что наружу даже хрип не вырвался, а в голове зазвенело, только я всего этого не мог заметить в щекотном припадке, доводимый хвостиком у копытец и пёрышками на бёдрах, мошонке и самом кончике.

Сенди видела моё положение, но не приходила на помощь. Невообразимым образом я вновь почувствовал себя внутри неё — и как оранжевые пёрышки нагло направляются ей прямо к моим исстрадавшимся яичкам, как они скользят по напряжённому до предела члене, прямо по жилкам вен, чтобы затем перейти на голову и описать по ней полукруг, я слышал собственный смех и радовался дёргавшимся беззащитным копытцам, по бабкам которых скользил синий хвост, и я ощущал, как собственное копыто Сенди всё ближе и ближе подводит пегаску к тому состоянию, что испытывал я. Но мысли пони я прочесть уже не мог, и мир вдруг вновь вернулся в мои собственные глаза — нечёткий, расплывающийся непонятными пятнами мир. Я не мог дышать, горло драло верёвкой, а булькающий смех всё вырывался из меня новыми разрядами. Боль и наслаждение сплелись воедино, нехватка воздуха и чудовищная щекотка причиняли мне одинаковое удовольствие и одинаковую пытку.

Моё тело деградировало теперь даже не до состояния зверя, а до неразумной, но пылкой и мощной химической реакции, возбуждаемой пегаской в моём умирающем в наслаждении теле. Пастька хватала воздух, будто бы это помогло мне дышать, пенис пульсировал, только больше заводясь в ответ на пёрышко, водившее и тыкавшееся между ним и мошонкой, а так же за нею, а копыта дрожали от духоты ещё хаотичнее, чем просто подгоняемые обводившим их хвостиком... Удушье наращивало моё возбуждение, и моя гудевшая от скопившейся крови голова почувствовала, что сейчас я сольюсь во всех смыслах... Однако резкое движение Сенди оборвало верёвку на моей шее. Я чуть было не врезался носом в ванную и не расколол копыта, но я уже не мог думать об этом... Вообще думать... Оставался только воздух, наполнивший измученные лёгкие, и болевшая шея, будто бы чейнджлинговая верёвка, уже снятая, до сих пор пыталась сжать шею в толщину собственного плетения. Я отчаянно залакал воздух язычком, словно пытаясь взять его весь, когда копыто пони так сильно прижала мои яйца и член к телу, что сдержаться я больше не смог. С громким всхлипом я кончил прямо на копыто пони, выплёскивая из пережатого стрежня всё, что накопилось за эти мучительные часы! Восторженно закричав, я вскинул голову и тут же уронил её, закрыв глаза и часто-часто дыша и ртом и носом, поскрёбывая под собой трясущимися копытами. Сенди наградила меня ударом копыта по крупу.

— Ты не мог продержаться?! Теперь мне придётся мыть копыта! И тебя заодно! А ну, повернись ко мне мордой, крупом к лейке! — со странной в такой момент весёлостью приказала моя хозяйка. Хотя в её голосе звенела не только радость, но и нетерпение, а обернувшись, я увидел, что её копыто продолжало мять под собой щёлку.

Несмотря на то, что прежде всего в умывании нуждалась другая моя часть, Сенди начала не с неё, а с моей морды, впрочем, тоже заляпанной слюной, но... Опять вынудив меня задержать дыхание, не успел я оправиться! Второе копыто сначала нажало мне на круп, веля полностью окунуться, а потом принялось за столбик, обмывая его с тем же вниманием и так же медленно, как до того гриву. Чувствуя на себе чужие копыта, находясь полностью во власти кобылки, так ещё и не способный даже дышать без её разрешения, я почувствовал, что... Завожусь вновь. Слишком долгим было моё ожидание и слишком многого требовала моя природа.

Водичка снова начала быстро наполнять ванную, но на этот раз Сенди вознамерилась довести не меня, а себя, а потому завернула вентиль и позволила мне поднять голову из-под воды. Сама же пегаска, расставив задние ноги во всю ширь, положила копыта на свою щёлку и слегка приоткрыла её, показывая мне такой вид на кобылку, какой я видел только один раз в жизни, когда случайно отыскал стопку папиных журналов. Тогда я впервые в своей жизни поклопал...

— Спорим, у тебя ещё не было кобылы? — видя моя смущение, улыбнулась пегаска. — Ну так чего ты ждёшь?

— Приказа...

Я и сам не знал, чего я жду, но уж точно не представлял, что мне делать с этой пони. Тогда Сенди взяла инициативу — в прямом смысле. Схватив меня за щёки, она подтянула мою морду к своей шёрстке и сквозь запах мыла и шампуня я ощутил нотки аромата возбуждённой кобылы.

— У меня уже были жеребцы, а вот жеребёнок будет впервые, — шепнула она, теперь дотронувшись до моей гривы, застывшей в какой-то странной причёске. — Так что смелее, или я опять замотаю тебя в скотч!

Я бы согласился, даже не будучи рабом... Слишком уж соблазнительным было предложение.

Сначала я лишь аккуратно тыкнулся между ножек Сенди, но она сама нажала моей мордашкой сильнее, слегка потираясь о нос кнопочкой и томно охая... Тогда я, не слишком осознавая, что делаю, лизнул кобылку внутри, несильно и ласково, но от этого Сэнди задрожала, как я без воздуха, хотя и дышала часто и со сладостными всхлипами, закатывая глаза. И тут я разошёлся...Хотя я не мог сказать, что вкус этой пони, смешанный с мыльной водой, был приятен, вместе с ним я чувствовал, как словно губка набухает наше взаимное возбуждение. Прикрыв глаза и отдавшись телу, решив, что оно всё сделает само, я постарался язычком пролезть как можно дальше, за что в награду получил лёгкий стон со стороны моей хозяйки. Вода стремительно пребывала и теперь пегаска опёрлась крыльями и передними об борт ванной, приподнявшись мне навстречу, а я встал на свои короткие ножки и принялся старательно вылизывать нутро Сенди. Новой наградой для меня стало то, что заднее копыто пони приподнялось и позволило мне потереться об его твёрдость — я ткнулся в самую бабку кончиком и зажмурился от удовольствия!

Быть рабом — здорово! Тем более — у кобылок... Нет, у всё более и более активной Сэнди, постанывавшей громче и начавшей сильнее капать мне на язык, пока вдруг её крылья не щёлкнули и не расправились, сама пегаска не распрямилась и не завыла по-волчьи, выливаясь уже целой струйкой, а не капельками... Один вид доведённой пегаски, массировавшей меня копытами резче и быстрее, мог довести. А уж прикосновения её были не менее возбуждающими, чем вкус её соков! Я совершенно обезумел, без разбора тыкаясь носиком в её щёлку, а членом — в копыто, которое прижимало стволик и крутило его то ли по моей воле, то ли по её — то ли по нашей общей. Потеряв последние крупицы страха я осмелился приблизиться к жёлтой мордашке и поцеловал пони прямо в губы, одновременно наваливаясь на неё сверху и испуская блаженный стон, что смешался с её собственным. Не удержавшись, мы оба повалились в воду и забарахтались, махая копытами и крыльями, пока каким-то образом я не оказался на жёлтом пузике, в то время как жёлтые же пёрышки опустились на мои подмышки... И внезапно крепко сжали меня вместе с копытами, перевернув под воду, не отпуская, защекотав прямо в воде. Теперь я мог смеяться вволю, мне ничто не мешало целым ворохом выбулькивать пузырьки и дёргаться, пытаясь вырваться... Но уже на пределе своего запаса воздуха я понял, что не смогу вдохнуть ничего, кроме воды. Но всё равно не мог остановится, не смеяться и не дрыгать ножками, сильнее доводясь до духоты и уже приблизившись к пику!

Зажав меня своими бёдрами и немилосердно щекоча крыльями, Сенди вдруг потеряла контроль над собой, замерла на мгновение и дёрнулась, обдав меня своими струйкам. Я зажмурился, выпустив из носика последний воздух и внезапно хлебнул воды. Ощутив приступ страха, я рванулся вверх, к поверхности, но лишь получил новый глоток, закашлялся, забрыкался... И в один момент был вытащен за гриву и крепко прижат к мокрой груди пегаски. Всё ещё содрогаясь от кашля, я и сам не понял, как так получилось, но внезапно я ощутил, что мой ещё ни разу не видевший щёлку кобылы член опустился скользнул прямо внутрь неё. Тут же копыто надавило на моё горло, а голубые глаза Сенди приблизились к моим.

— Я никогда ещё не видела более наглого жеребёнка, — сглотнув, заявила она довольным голосом. — Но ты уже сделал свою часть программы, а потому — вылезай, пока я не вышвырнула тебя вон.

Я повиновался с некоторой замешкой, потому что покидать Сэнди было неожиданно трудно, хотя физически я испытывал большее сопротивление, наоборот, продвигаясь... Задрожав ещё мельче, чем от духоты, почти что задерживая дыхание, я вышел и вылез, чуть не поскальзываясь, перелез через бортик душевой-ванной и встал на пол, молча и выжидающе глядя на Сэнди. Она на ослабших копытах последовала за мной, погладила по гриве пару раз, и села на круп передо мной.

— И что теперь? — осторожно спросил я, опасаясь, как бы мне не вызвать гнев у моей хозяйки. Кобылка искоса взглянула на меня, взяла в копытца хвостик и перекрутила, выжимая воду.

— Иди по дорожкам моего мира, — так она называла свою комнату, и, по-моему, имела на это полное право. — К стене с изображением заходящего солнца. Там проход в мою спальню. Так, и ещё возьми скотч, — она кивнула на моток, лежащий на тумбочке с батарей тюбиков зубных паст и потому совершенно не пострадавший от наших брызг. — Заклей себе рот, после чего ложись на пол и жди, а я вернусь через минутку.

От такого приказа меня пробили сразу две волны дрожи — страха и интереса, возбуждения и сомнения. Я помнил, как было неприятно снимать полоски в ванной — а какого это будет сделать по-сухому? Но я не осмелился ей перечить, и взял моток. Подцепить его с первого раза копытом не получилось, а копытокинез только слегка оттянул скотч, так что мне пришлось потрудиться, чтобы открутить кусок нужной длины и оторвать его. Со вздохом нацепив его на мордочку, я разгладил скотч и повернулся к хозяйке, ожидая похвалы, но та уже расчёсывала свою шёрстку, не обращая на меня никакого внимания. Потому я выскользнул в комнату-мир, прошёл мимо фонтана, обошёл книжный шкаф, увитый плющом, и подошёл к заветной стене.

Хозяйка неведомым образом уже включила меня в список "своих", и заходящее солнце почернело проходом в спальню, оформленную под небольшой, заросший мхом и лианами грот, с шикарной кроватью-аэродромом, которые так любили зажиточные пегасы. Но я не осмеливался проверять её на мягкость, даже прикасаться, лишь дословно исполнил приказ, ложась и зажмурившись. Тишина меня угнетала и заводила своей неопределённостью, но я мог только надеяться, что Сэнди придумает что-то приятное, а не больное.

Внезапно потолок надо мной зажёгся роем ярко-голубых электрических светлячков, что опустились на голову пегаски и принялись кружиться над её макушкой, освещая весь грот таинственным мерцающим светом. Я поджал передние копытца к груди, маленьким хвостиком пытаясь прикрыть моё ещё не убравшееся достоинство — она была великолепна.

Я ещё был слишком юн и — что клеща таить — слишком возбуждён, чтобы осознать, что влюбился.

— Ты мне дал вдохновения на будущие три главы, — объявила она, подходя ко мне. — Потому я дам тебе право выбирать. Я могу довести тебя копытом и ты уляжешься спать со мной, или могу позволить тебе войти в меня, но ты будешь спать снаружи. Если пожелаешь первого — оставайся лежать, второго — перевернись и встань на копыта, как и полагается свободному пони.

Это была проверка, и глаза пегаски смотрели на меня не только с возбуждением, но и с ожиданием. Вот только чего?

Ведь я и сам не знал, чего хочу. Или...

— Фомыпом фы мефя уве пофопила, — сквозь кляп прошамкал я, зардев через шерсть от смущения, встав на ноги, но так и не подняв взгляда на пегасочку.

А та, между тем, и сама немного испугалась собственного обещания. Но столько лет писать самой, представлять, и перед самой возможностью отказаться... Так она не могла, хотя в ту пору я ещё не знал Сэнди настолько хорошо.

— Но это не значит, что ты перестал мне служить! Ложись, — Сэнди ткнула в кровать копытом, желая оттянуть время, чтобы решиться самой. Но я с охотой исполнил приказ, сначала лишь сев крупом на край кровати... И невольно провалившись в неё, так мягка она была! Я понял, что чувствуют пегасы лёжа на облаке... Из которого, скорее всего, и состояла роскошная перина.

Чтобы хоть как-то восстановить свой статус, она выдвинула тумбочку, порылась в ней и вытащила провод зарядного устройства для своего персонального компьютера. Я покорно ждал, пока она скрутит его и подойдёт ко мне, после чего протянул ей передние копыта. Кобыла уже накинула на них провод, когда внезапно и решительно откинула его в сторону, а сама влезла на кровать — и на меня, вжимая в её прекрасную мякоть.

— Обойдёмся без этого, ты и так натерпелся, — сказала она и, высунув язычок, лизнула мой скотч. — Пока с тебя хватит и этой замечательной наклейки.

С этими словами она приподнялась надо мной, словно ещё собираясь с силами, а я, не веря в происходящее так же, как сегодня не мог поверить в своё спасение, лишь лежал перед ней, дожидаясь, пока она решит сама. Моя жеребячья наивность и стеснительность сыграла свою роль, потому что тут кобылка собралась с силами и мягко, словно боясь поранить или себя, или меня, опустилась на моего маленького жеребца.

Она не прошла далеко, дрогнув один раз, но сильно, когда я коснулся в ней чего-то тонкого и нежного. Нерешительно отодвинулась, но снова насела — и вновь не дальше, чем эта преграда позволяла. Её глаза, столь же зависшие и заворожённые, как и мои, глядели на наше соитие, а копыта опёрлись о мою грудку, мешая дышать, но не запрещая, как раньше, наоборот, давая прочувствовать живой вес и власть своей хозяйки, подарившей мне такое счастье, о котором я не мог мечтать, будучи свободным...

Впервые в жизни оказавшись с кобылкой в таком положении, я даже не представлял, что мне делать с ней — я не осмелился нарушить это равновесие, а Сэнди, в свою очередь, одновременно и желала этого, и боялась. А потому я осторожно двинулся назад, но и того пространства, что оставалось в ней, хватало для меня. Я задвигался по ней, неловко и неумело, боясь причинить какое-либо неудобство, в то время как сама кобылка взяла на себя инициативу, играя со мной, но не выходя за рамки реальности. Пусть наша близость и не стала столь сильна, как мы оба желали, но и полученного нам хватило с лихвой. Слишком возбуждённый и слишком восхищённой её красотой, её запахами и больше всего — её движениями, я вцепился копытами в постель, умно дыша через нос, смачивая скотч своими слюнками и с полузакрытыми глазами подчинялся ею, как и должен был подчиняться в своём статусе и по своему возрасту. Кобылка же умудрилась не только сохранять себя, но и вместе подводить нас обоих к уже изведанному, но от того ещё более сладкому концу всей игры.

Перевалившись вместе со мной на бок, видимо, расслабившись так, что уже не было сил осторожно на мне стоять, Сэнди приблизила ко мне свою мордашку и нежно потёрлась носом о мой, обдавая своим жгущим дыханием, направляемым прямо мне в ноздри. Вместо кислородного голодания наступило опьянение её выдохами, от которого я чуть сбился и тыкнулся не в дырочку, а в кнопочку, вызвав особенно сладостный выдох кобылочки... Потому я повторил это движение, но надавливая сильнее, не боясь поранить, но принося нам обоим несказанное блаженство.

Её копытце ласково поглаживало меня по боку, а из-за сжатых зубов вырывался удовлетворённый стон. Скотч отклеился от уголка моего рта и я тоже смог ответить ей в голос, после чего не выдержал и уткнулся носом в мех на её груди, одновременно ощущая, как вновь наполняется член, уже взмокший от самой кобылки. Зажмурившись и стараясь сдержаться, я протянул копыта и застонал вновь. Наигравшаяся Сэнди тоже перестала со мной играть дерзко и жестоко, отдаваясь романтизму и нежности момента... Она бы продержала меня с собою всю ночь, если бы не сорвалась вновь с аккуратных движений на неудовлетворённую страсть молодой и голодной кобылки, дорвавшейся наконец до объекта своего голода. На счастье, я действительно мог ей ответить тем же! Сладко и резко я тыкался собою в клитор, порою ненамного надвигаясь в лоно или обводя стенки, наслаждаясь стонами своей хозяйки, оказавшейся внезапно во власти собственного раба.

Всё ещё с болтавшимся на уголке пасти кляпом я перевернулся так, чтобы пройтись по щёлке всем стержнем, прижимая уши от удовольствия и уже не сдерживая всё новые и новые постанывания, вырывавшиеся из моей груди. Пусть я и вёл себя, как кобылка, но ответные стоны пегаски доказывали, что я всё же оказался жеребцом! Почти взрываясь от напряжения и удерживаясь из последних сил, я прижался к пони почти до предела, вцепившись копытцами в её шёрстку и уже не издав ни одного звука, потому что ни стоном, ни криком не смог бы выразить того волшебства, что снизошло на нас в этот момент!

А разорвало на полноводное излитие нас обоих одновременно, когда мы вновь поцеловались нашими кончиками и выдавили друг из друга обильную — по меркам собственного пола, струю, но не отталкивались от её напора, а, наоборот, нежнее прижимаясь друг к дружке и забывая в удовольствии, любви и вожделении обо всём неравенстве, что нас разделяло. Пускай она богатая пегаска, а я принадлежащий ей земной пони — не было этих условностей на данный момент. Только волшебное и яркое соприкосновение чистых сердец...