Марионетка своей славы (A Puppet To Her Fame)

Акт первый — Прелюдия

Обновлено 18.05.2021
Исправлены опечатки и недоработки перевода

Она ушла от меня. Ушла, и я ничего не могла с этим поделать.

После всех страданий, которые причинили мне мои родители. После всех навязчивых мелодий этой проклятой виолончели. После того, как я полностью доверилась и раскрылась ей, она покинула меня.

И теперь мне остаётся сидеть в одиночестве в моей спальне. У меня осталась только музыка, которая мучила меня всю мою жизнь. Я направляю взгляд на стол и всё моё внимание сосредотачивается на записи нот на бумагу. В комнате не осталось ни единой вещи, на которую я хотела бы смотреть.

Я не хочу поворачиваться к моей виолончели, стоящей на подставке. Не хочу видеть окровавленные стены или трупы моих родителей. Не хочу смотреть на её солнцезащитные очки, оставленные на моей тумбочке.

Моя жизнь стала бессмысленной. Всё, что мне осталось — это сочинять музыку. Я превращу нашу траурную сонату в произведение, которое будут помнить тысячелетиями. В моей жизни тускнеют даже последние, едва пробивающиеся сквозь шторы, лучи солнца.

Всё, что у меня было и последнее что у меня осталось, — это музыка.

Мои родители выбрали мне имя — Октавия. Ещё до моего рождения они решили, что мне уготовано стать великим музыкантом. Могу только представить себе их шокированные лица, когда у них — двух единорогов — родилась земная пони. Мой отец, вопреки своим консервативным взглядам и язвительному характеру, был знаменитым дирижёром. Моя мать, которая была скора на суждения, была знаменитым композитором. В каждой ветви их обширного родословного дерева рождались виртуозные музыканты. И даже мой статус "земной пони" не имел права разорвать эту цепь.

С самых юных лет вся моя жизнь была наполнена знаниями о музыке. Не было никаких "скучных друзей" или "унылых игровых площадок", которые бы меня только отвлекали. Вместо этого у меня были увлекательные книги по теории музыки, мудрые и почтенные преподаватели и нежное родительское воспитание. Мне, как земной пони, каждый день приходилось доказывать, что я настолько же хороша, как и любой единорог. Когда я спорила или у меня что-то не получалась, то тут же я приобщалась к более эффективным средствам воспитания. Надо отдать им должное, ведь их уроки довольно редко оставляли после себя следы. Ведь это не сулило им ничего хорошего, если бы у их жеребенка увидели синяк или если бы её отправили в больницу с переломом ноги.

Невзирая на более… тяжеловесные аспекты моего детства, они даже находили время преподавать мне уроки. Больше всего мне запомнились мои еженедельные походы в оркестровый зал. Это было гораздо задорнее, чем общаться с пони моего возраста. Мой суровый отец постоянно поддерживал меня из первого ряда. Моя мать подсказывала мне как правильно обращаться с инструментами и великодушно указывала мне на мои ошибки. "Сиди ровно. Это тебе не копаться в земле, перепахивая поля. Держать скрипку нужно вот так, Октавия. Перестань теребить свою бабочку".

Чтобы заслужить их любовь мне нужно было обрести мою кьютимарку в виде музыкального инструмента. Кто бы мог усомниться, чтобы у меня — земной пони — могло это не получиться.

Месяц за месяцем они удостаивали меня своим присутствием в концертном зале. Неделя за неделей у меня не получалось заслужить мою кьютимарку. День за днём мой отец игнорировал мои мольбы о помощи, когда моя мать вымещала гнев на мне. Час за часом я медленно угасала изнутри. Я отчаянно нуждалась в их одобрении, хотя бы для того чтобы прекратить свои терзания.

Я до сих пор помню тот день, когда у меня наконец появилась моя кьютимарка. И особенно то, что я далеко не сразу заметила, как она появилась.

— Октавия, — сказал отец. Он стоял в коридоре с идеальной осанкой и без тени улыбки на лице.

Боясь оторвать глаза от пола, я, нахмурившись, поспешила к нему:

— Да, Отец?

— Мы решили, что твоё дальнейшее посещение концертного зала — бессмысленно. Я купил тебе виолончель и ты теперь будешь играть только на ней.

Я удивленно посмотрела на него:

— Но это не мой лю...

— Октавия, — перебил отец. Его интонации оставались совершенно обыкновенными. — Это не обсуждается. Если у тебя и есть хоть какой-то талант, то ты бы уже давно заполучила свою кьютимарку. Ты начнешь играть на виолончели каждый день, до тех пор пока она не станет твоим талантом.

— Нет, я не буду играть на этой дурацкой виолончели! — я закричала.

Я побежала в мою комнату и по дороге чуть не сбила нашего повара с ног.

Отец посмотрел на него и сказал:

— Я жду мой обед в кабинете через тридцать минут. Принеси дров для камина, но прежде всего двадцать раз преподай моей дочери урок хороших манер.

Он только уходил, а я уже вся была в слезах. Я свалилась на пол перед поваром. Хуже всего было то, что отец никогда не повышал голоса. Он прикажет слуге наказать меня тем же тоном, что и попросит сменить постельное бельё.

Других земных пони, кроме меня и повара, в поместье не было. Я благодарна ему, ведь его совесть позволяла ему избивать меня только вполсилы. Однако, когда он остановился раньше положенного, моим первым желанием было попросить его сделать всё как положено. Наказания становились только суровее, если мой отец обнаруживал, что мне давались поблажки. — Прошу, он накажет нас вместе, если он не услышит мои крики. В наступившей тишине мне причудилось, что, когда он выходил, то смахивал слёзы.

Через полчаса после моего наказания, голод побудил меня улизнуть из моей комнаты. Во мне ощущался прилив энергии после того как меня избавили от большей части отцовского гнева. Единственное что у меня было на уме, — это стащить что-нибудь перекусить и попить. Еда полагалась мне только в случае моего хорошего поведения. Я до сих пор помню, то легкомыслие и мою юношеский восторг, если вместо двадцати ударов до я получала только десять. Как же я хотела бы вернуть, то чувство наивности.

Перед кухней находилась лестница, ведущая на мансарду. Сверху я услышала самый эксцентричный звук в моей жизни: воздух наполняли диссонансные аккорды. Что-то во мне подсказывало, что в этой навязчивой мелодии заложен глубинный смысл. Вибрато пульсировало в воздухе, напоминая биение сердца. Я не могла сообразить, игра ли это на музыкальном инструменте или это а капелла. Это струящееся по лестнице звучание, с его плавным крещендо, очаровало меня. Я пристально вглядывалась в источник этого неестественного перформанса, подобного звукам пленительных сирен.

Я тихо прокралась на верхнюю ступеньку лестницы и, приоткрыв дверь, заглянула внутрь. До сих пор я не могу понять, что было источником этого инфернального хора, я помню только чувство дикости происходящего. Единственное что закрепилось в памяти, — это как я в ужасе отшатнулась и покатилась с лестницы. И как во время моего падения с лестницы я потеряла сознание.

Можете представить моё замешательство, когда проснувшись на следующее утро я увидела у себя кьютимарку. Кто-то отнес меня в мою спальню. Все четыре конечности болели после падения. Мне на голову наложили бинт, по ощущениям меня будто бы переехал дилижанс. Только я пошевелила ногой, как острая боль пронзила мой бок. Будто мне на ней что-то высекли. Я взглянула туда, но там ничего не было, только фиолетовый скрипичный ключ. Я наконец получила кьютимарку с талантом связанным с музыкой. Мои родители наконец начнут меня любить! Сложность состояла лишь в том, что я не имела ни малейшего понятия по какой причине этот ключ стал украшением моих боков.

Я помню как вышла из комнаты с юношеским оптимизмом, собираясь рассказать что получила кьютимарку. Несясь по коридору, я едва сдерживала смех. Восторг получения кьютимарки отражался в моей широченной улыбке. Наконец полюбят меня, ведь я доказала, что я достойна. Что я их дочь.

А если они будут гордится мной, возможно, они позволят мне общаться с другими пони. После моих ежедневных репетиций я наконец смогла бы с кем-нибудь подружиться.

По началу я не могла найти моих родителей. Но тут из-за угла я услышала их голоса и решила подкрасться и подслушать этот разговор.

— Твоя покупка так называемой особенной виолончели, не прибавит ей и капли таланта. — сказала мать.

— Я и не собираюсь дальше тратить на неё время! Дело сделано, теперь у неё есть и виолончель и отметка. — отрезал отец.

— И что дальше? Будешь и дальше приказывать слугам воспитывать её, до тех пор пока она не станет хотя бы сносной? Мы бы всего этого избежали, если бы ты не растрезвонил своим родителям о моей беременности и позволил мне сделать аборт. — сказала мать.

— Не приплетай их сюда. Или ты забыла, что именно они были против моей женитьбы? Если мы сможем вдолбить этой бестолковой грязепони музыкальное искусство и она добьется успеха, то тем самым мы им докажем, что они ошибались.

— Тогда позволь мне завершить начатое. Ты излишне прямолинейный. Я более изящным способом заставлю её принять свою судьбу и играть на виолончели…

В ту же самую секунду, как закончила говорить мать, я понеслась в мою спальню. Слезы и громкие всхлипы мешали мне ориентироваться перед собой. Добравшись до моей спальни, я закрыла дверь и свалилась на ковёр. Они уже знали, что у меня появилась кьютимарка, они купили мне виолончель, и при этом они всё так же считали меня бестолковой грязепони. Если бы у меня была возможность забраться в яму и там умереть, я бы ею воспользовалась.

Мелодия заполнила комнату, унося меня подальше от подслушанного ужасного разговора. Она была точно такой же какую я слышала у входа в мансарду, разница лишь в том что теперь она исполнялась без аккомпанемента. Только на виолончели. Я утёрла слёзы и посмотрела на мою виолончель на подставке. Нетронутый галстук-бабочка лежал рядом с ней.

Я подошла к виолончели и убедилась, что струны оставались неподвижны. Музыка заполняла всё пространство вокруг меня, но звучала она из ниоткуда. Громкость всё продолжала нарастать и становиться злее. В мелодию добавились духовые и ударные инструменты. Звон в ушах стал невыносимо громким, настолько что начинал заглушать нестерпимую мелодию.

Я обыскала каждый угол комнаты, но так и не смогла найти источник всё нарастающей симфонии. Мне нестерпимо хотелось играть на виолончели. Мой взгляд постоянно возвращался к инструменту и мне уже становилось мучительно больно. Настолько что я даже закричала. Я лягнула виолончель и, свалив её с подставки, спряталась под кровать.

Всё это так меня взбудоражило, что целый день я не смогла себя заставить выбраться из-под кровати. Музыка звучала непрестанно. Во всём происходящем мои родители обвинят меня. Они вероятнее примут меня за душевнобольную, чем признают что моя кьютимарка не более чем фальшивка. Они никогда не полюбят меня.

— Мама, слышишь ли ты музыку? — спросила я.

— Какую музыку, дорогая? — безэмоционально ответила она.

— Она тягучая и заупокойная. Она льется издалека, но я ясно слышу её.

— Это твоя муза. Приступай уже к сочинению подобной музыки.

— Но ведь уже накрывают на сто...

— Октавия! И слушать не хочу твои возражения. Немедленно иди в свою комнату!

— Есть, мама. — буркнула я. Безусловно она уловила мой сарказм. И я была уверена, что позже мне воздастся за это. Невероятно, но угроза насилия теряет свою остроту, когда она становится настолько же обыденной, как прием пищи.

С тех самых пор как я обрела свою кьютимарку, мои уши повсюду слышали музыку. В то время пока стаккато нот восьмых длительностей пытались завладеть моим вниманием, ноты целых длительностей лениво витали в окружающем пространстве. Теплые мажорные аккорды укутывали меня в свою расслабляющую негу. Минорные аккорды поддразнивали меня своим легким диссонансом.

Только начав сочинять музыку, я обнаружила как избавиться от назойливой мелодии. Она всякий раз натыкалась на фермату в паузе, когда я сочиняла одну из услышанных песен. Подобно непрекращающейся чесотке, каждая испарившаяся песня заменялась более навязчивым и комплексным произведением.

С годами моё чувство обречённости только росло. Родители оставляли меня одну, только когда я, как послушная земная пони, запиралась у себя в спальне. Каждую бодрствующую минуту сочиняя музыку и играя на виолончели. Виолончель, сконструированная из эбенового дерева и клёна, и музыкальная композиция были моими единственными талантами. Только эти две вещи оправдывали моё существование. Я могла переносить боль, покуда я могла играть, покуда у меня было убежище в моей спальне. А жить с моей семьей было настоящим испытанием.

День за днём я сочиняла, репетировала и выступала. Каждый раз, оставляя мою комнату, я рисковала навлечь на себя родительский гнев. Однажды у меня получилось избегать с ними встречи целую неделю. Я ела только в моей комнате и разговаривала только со слугой, который сопровождал меня в театр на выступления. Я мечтала, что у меня получится избегать мою мать вечно.

Месяц спустя меня пригласили на прослушивание в Королевский оркестр Кантерлота. Наконец я достигла их минимальной восемнадцатилетней планки.

— Октавия, надень галстук-бабочку. — приказала мать.

— Нет. Она слишком сильно давит на шею. — ответила я.

— Ты наденешь его сию же секунду, а иначе!

— А иначе что? Изобьешь меня перед судьями и зрителями? Может отвесишь мне пощечину пока монтёры налаживают сафи...

Красный галстук-бабочка подплыл к моей шее и быстро завязался. Я неподвижно стояла, пока она затягивала его так туго, как только позволяла магия. Я вдруг поняла, что мне не то что не хватает сил выразить своё несогласие, но и банально тяжело дышать.

— Не слишком ли туго?

Подобно рыбе на земле я открыла и закрыла рот, Я села на круп и вцепилась передними ногами в галстук-бабочку. Либо никто не замечал меня за кулисами, либо же всем было наплевать, на то что меня душили. От давления в шее у меня закружилась голова. Я ощущала покалывание на лице и жжение в легких. Моё преисполненное паникой сердце билось всё быстрее и быстрее.

Мои глаза застилала красная дымка, а моё сознание неспешно покидало меня. Только после того как я упала на пол и обессиленно раскрыла рот, она ослабила галстук. Когда по-моему горлу в легкие пошёл воздух меня продолжало трясти. Постепенно напряжение в голове ослабло и моё неистово колотящееся сердце стало успокаиваться.

— Дорогая, твоё выступление следующее, не смей разочаровать меня.

— Так же как отец разочаровывает тебя в постели? — подумала я. Мне до того не хватало воздуха и я до того была перепугана, что прикусила язык. Я приберегу этот пылкий комментарий на потом.

Она ушла в то время, когда ведущий вышел и начал свою речь. Новая волна паники захлестнула меня, когда я услышала как он объявляет о моём прослушивании. Либо я стану виолончелистом в оркестре, либо мои родители придумают новый изощренный способ воспитания своей дочери.

— Октавия! — провозгласил ведущий.

Пони затопали, не слишком громко, но и не слишком тихо. Я взглянула на монтажера, который принес мою виолончель. Он кивнул в сторону прожектора. Моё сознание захлестнули шок и паника. Я просто не могла сдвинуться с места.

И тут я увидела, что передо мной висит небольшой крючок. Он висел на тонкой струнке с крючком, похожим на те, которыми пользуются рыбаки. Я не могла ни увидеть откуда свисает эта паутинка не сообразить её предназначение. Любопытство взяло надо мной верх. Всё моё внимание сосредоточилось на этой конструкции, секунды казалось растягивались в бесконечность.

Я медленно поднесла копыто к странному золотому крючку. Я стукнула по нему и увидела, как он плавно покачивается в воздухе. Я стукнула ещё раз и ощутила как он пронзил мою кожу. Я отдернула ногу, от острой боли.

Я почувствовала, что какая-то сила потянула меня, прямо за то место, где он меня уколол. Мои глаза пробежались по нити в поисках вонзившегося в плоть крючка. Когда я нашла его, то увидела что он проткнул место недалеко от путовой кости. Крючок полностью погрузился под шерстку, а когда я потянула за струнку, то ощутила, что он намертво засел внутри кости.

Меня пронзила острая боль, когда веревка вдруг натянулась, увлекая моё копыто вперед. Я увидела как ещё одна серебристая нить подплывает ко мне и погружается в мою левую переднюю ногу. Я пыталась встать на дыбы и вырваться, но они слишком глубоко засели.

Шаг за шагом, две нити тянули меня вперед. Вспышки боли возникали всякий раз, когда я пыталась сопротивляться моему приближению к виолончели. Казалось крючки погрузились прямо в сухожилия и нервы моих ног. Вдруг я осознала, что передвигаюсь прямо к виолончели в ритме таинственных струн.

Я всё ещё нервничала перед выступлением, но дружелюбные струнки обо всём позаботились. Они услужливо помогли мне встать в естественную позу игры на виолончели. Мне лишь оставалось сбалансировать свой вес, уперевшись в виолончель. Взяв смычок в копыто я начала играть. Для этого случая я подготовила прекрасную балладу Раскаяние Луны. Полностью погрузившись в музыку, я даже не заметила как струны и крючки исчезли. Они исполнили своё предназначение.

Приглашение в оркестр не стало бы для меня таким шокирующим событием, если бы до этого момента я бы хотя бы раз чувствовала себя счастливой. Мне хотелось танцевать, кричать, тут же побежать на репетицию. Больше мне не придется жить в позолоченной клетке, сочиняя инструментальные пьесы и бессчетные сонаты. Два часа, пять вечеров в неделю, мои родители не смогут мне приказывать. В моей жизни появится восемьдесят пони, с которыми можно будет познакомиться.

Освободиться от них уже было достаточной наградой, однако у меня были ещё кое-какие мысли. В детстве мне много раз повторяли, что дружба — это совершенно бесполезная вещь, но я всегда сомневалась в этом. Мне всегда казалось, что на свете есть пони, которые не станут меня ненавидеть просто за то, что я такая какая я есть. Я может быть даже кому-нибудь понравлюсь в оркестре. И тут меня осенило что это значит.

У меня появятся друзья.

Целую неделю я буквально купалась в эндорфинах и упивалась счастьем. Прямо до первой вечерней репетиции с оркестром. Я едва замечала как пролетали мои бессонные ночи, пока я писала композиции, настойчиво требующих своего излияния на бумагу. Ни недоедание, ни наказания моей матери не могли погасить мой разгоревшийся энтузиазм.

Играть с музыкантами и дирижером было настоящим блаженством. Каждый был либо дружелюбным, либо молчаливым и сдержанным. Дирижер не стал критиковать мою собственную композицию, просто потому что мог унизить меня. Не было никаких провоцирующих на дурное поведение вопросов, или угроз завуалированных фальшивой добротой. Пони здесь были счастливые, настоящие и… живые.

Свобода, которой обладали мои коллеги-музыканты, могла мне только сниться. Я решила сделать всё возможное, чтобы заслужить её честным трудом.

Первая репетиция прошла быстро и я сама не заметила, как уже собиралась идти домой. Мятно-зелёная кобылка, которая наблюдала за мной во время последней композиции, подошла ко мне. Может дело было в моём ошарашенном взгляде на самые примитивные вещи, такие как стикер Вондерболтов на футляре для скрипки. А может она поняла, что я нуждаюсь в друге.

— Здоров, я Лира.

— Добрый вечер, — ответила я. — Меня зовут Октавия. Я протянула копыто для дружеского приветствия, а она быстро стукнула по нему.

— Отпад, я была на твоём прослушивании. Хочешь сгонять в ночной клуб с моими друзьями? — она сохранила дружественную улыбку и после того как я встретилась с ней взглядом.

Часть меня намеревалась отклонить её предложение. То была надломленная часть меня, готовая постоянно повиноваться. Однако большая часть меня, какой бы наивной она не была, понимала, что это была возможность почувствовать вкус свободы и насладиться вечером как все нормальные пони. Я могла бы весело провести время с этой кобылкой. И мне не придется сразу же возвращаться домой. Хотя бы несколько часов родители не смогут меня допекать.

— С удовольствием соглашусь, — честно ответила я. Я ухмыльнулась, представив, как моя разгневанная мать переворачивает всё вверх дном, пытаясь понять куда же я пропала.

— Тут совсем недалеко.

Она вывела меня через черный ход театра прямо к ночному клубу. Роскошный театр возвышался над всеми постройками. Должно быть с высоты птичьего полета, та манера, с которой дорога огибала театр и как улицы расходились от него, напоминала спицы в велосипедном колесе. Лира повела меня по одной из таких дорог.

— Давно ты играешь на виолончели? — спросила Лира.

— Каждый день с тех самых пор как я получила кьютимарку.

— Хм. — посмотрев на мою кьютимарку, Лира нахмурилась. — А разве у тебя не должен быть басовый ключ?

— А?

— Ты ведь получила кьютимарку играя на виолончели, правильно? Тогда не должен ли у тебя быть басовый ключ?

— Я не знаю как я её получила. Полагаю, мне просто повезло.

— Повезло? Ещё никто просто так не просыпался с кьютимаркой. Наверное ты начинала играть на скрипке, а потом передумала? Я даже после того как получила кьютимарку, хочу играть на гитаре. Но это слишком трудно, мне нужны лапы или что-то похожее, чтобы нормально играть.

— Приношу свои извинения, вы правы. — я улыбнулась ей и хихикнула, представив, как она играет на гитаре. — Я не просто с ней проснулась. Я сочиняла музыку и поэтому у меня появился скрипичный ключ.

— О, ну тогда совсем другое дело. Ты уже сочинила что-нибудь, что я могла бы слышать?

— Ну, — я сказала улыбнувшись, — весь концерт, который мы сегодня репетировали, моих копыт дело.

— Октавия! — она воскликнула. — Ты та кобылка, которая начала сочинять с восьми лет?

— Верно, просто я не очень часто выхожу на улицу.

— Ну и неудивительно! Ты выпустила по меньшей мере дюжину композиций и этюды для всех известных мне инструментов. Мы с тобой просто обязаны хорошенько повеселиться этим вечером. Ты должно быть целые дни напролёт только и делаешь, что сочиняешь!

— Ха-ха, — я нервно засмеялась, — ты даже не представляешь, насколько ты права. — Я покраснела и отвела взгляд в сторону.

Мощенные булыжником улицы всё ещё блестели после ливня. Фонари и неоновые вывески отражались в небольших лужицах. Чумазая улица, по которой мы шли, освещалась красным цветом, который, казалось, лился из каждого источника света. Я ещё ни разу в жизни не уходила от дома так далеко и я была в восторге от этого. Должно быть Лира заметила, как я внимательно рассматриваю окружение, каким бы блеклым и грязным оно не было, но ничего не сказала, пока мы не добрались до клуба.

— Ну вот мы и на месте! — крикнула Лира. Она махнула копытом перед собой, приглашая меня внутрь.

Осматривая клуб, я даже не знала чего мне ожидать. Неоновая вывеска пульсировала в такт музыки, доносившейся изнутри. Всё что было слышно снаружи это бас. Вывеска гласила: "Голубая Луна." Первая буква часто мигала, а последняя буква и вовсе перегорела. Над вывеской висел лазурно-голубой полумесяц с шаловливо улыбающейся Луной на нём. Здание было построено из больших серых камней, и дверь была единственным элементом, выделяющимся в его архитектуре. Казалось, что пони затягивает внутрь. Бархатные канаты стягивали толпу к одинокому пони, охраняющему входную дверь. Несколько жеребцов выстроились в очередь, ожидая своего череда войти.

— В этом клубе играет лучший диджей во всем Кантерлоте, а ещё они вместо воды бодяжат коктейли зерновым спиртом. — сказала Лира.

— Не совсем поняла: Зерновой спирт? Бодяжат?

— Это значит, что чем ты ближе к дну бутылки, тем быстрее пьянеешь. Погнали! — лира подошла к двери и заговорила с земным пони.

Оглядевшись, я заметила, как непривлекательно выглядят все остальные постройки на этой улице. Лира схватила меня за ногу и потянула в клуб. Дюжий пони у входной двери пропустил нас.

Как только мы вошли темный ночной клуб, я почувствовала запах дыма. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я стала рассматривать планировку клуба. Одни пони отдыхали за столиками и наслаждались коктейлями. Другие курили, а некоторые, казалось, раздавали маленькие таблетки. Большая толпа потных пони развлекались на танцполе. В теплом помещении клуба их мускусный запах проникал во все уголки.

Я боялась, что постоянно требующие к себе внимания комплексные мелодии, будут отвлекать меня от времяпрепровождения в клубе. Однако это оказалась первая и самая прекрасная ночь, которую я только могу вспомнить. Каждая нота и каждый удар глубоких басовых ритмов пробивали себе путь в моё сознание. Соло на виолончели, застрявшее в моей голове уже как две недели, было бессильно против грохочущей музыки. Я проследовала за Лирой на танцпол, где она и песочного цвета кобылка уставились на меня. Предполагаю, они рассчитывали что я пущусь в пляс.

Я пребывала в эйфории и во мне кипел адреналин. Ведь впервые я выбралась так далеко от дома и на такую грандиозную вечеринку. Мне хотелось кричать от счастья и действительно начать танцевать. Но тут я поняла как бы нелепо при этом выглядела и занервничала. Ощутив сухость во рту, я облизала губы.

Лира должно быть поняла, как я хочу пить, потому что она тут же принесла мне воды.

— Благодарю, Лира. — я ответила. Я взяла стакан с прозрачной жидкостью и выпила её одним махом.

Она обожгла моё горло. Ох как же сильно она меня обожгла. Я поперхнулась и закашлялась, пытаясь избавиться от привкуса. — Что… Лира… Что это… было в стакане?

Когда Лира и её подруга закончили смеяться, то цвета их лиц вернулись к естественным оттенкам:

— Это водка! Тебе бы видеть своё лицо!

— Водка? — я ещё раз чихнула. — Что это?

— Алкоголь! Это немного раскрепостит тебя и поможет тебе избавиться от чопорности и формальности.

— Ну даешь, Лира, — упрекнула её песочная кобылка, — я-то думала что ты уже выросла из таких приколов. Привет, Октавия, меня зовут Бон Бон.

— Можешь называть её "кайфолом". — вставила Лира.

— Спасибо, приятно познакомиться. Лира, можешь мне дать выпить чего-то нормального? — Я всё ещё хрипела от неожиданной встречи моих голосовых связок с водкой.

Лира слегка усмехнулась, а Бон Бон неодобрительно посмотрела на неё, после чего они развернулись и пошли в сторону бара. Я осталась ждать и заметила танцующих пони и диджея на сцене. Я смотрела на крутящую пластинки кобылку в широких фиолетовых очках. Её шерстка была белой, как свежевыпавший снег, а электрически-синяя грива, могла посрамить сапфировое ожерелье моей матери. Вот кобылка, у которой было всё: свобода веселиться каждую ночь и я уверена, что никто не говорит ей чем она обязана заниматься.

Я чувствовала, как тепло распространяется от моего живота к остальным частям тела. Тот напиток, что мне дала Лира, слегка вскружил голову. И к тому же меня стали очаровывать неоновые огни, визуально ограничивающие танцпол. Несколько синих, красных и зелёных лучей преломлялись в дюжинах точек на танцполе.

Казалось, что где-то между световым шоу и танцующими пони в нем, обретали жизнь электронные ритмы. Лира и Бон Бон вернулись и дали мне уже второй напиток за эту ночь. Он сделал танцы более непринуждёнными, а восторг всепоглощающим. Я почти не замечала, как быстро Лира успевала заменять пустые стаканы. У меня не было опыта общения с алкоголем и я не умела контролировать себя. Я продолжала пытаться танцевать с Лирой, но мой взгляд постоянно падал на диджея.

— А к-кто этот дидшей? — спросила я.

— Это диджей Пон-3. — ответила Лира.

— А, она х-хорош-шенькая, — хихикнула я.

Лира усмехнулась:

— Ты не единственная кобылка или жеребец, кто так считает.

— Думаешь, она х-хошет с нами потушить?

— Богини, Лира, чем ты её напоила? — спросила Бон Бон.

— О, ну всего несколько Лонг Айлендов, пару Казанов, несколько шотов Кольта Дениелса… — у Лиры закончились копыта, по которым можно было считать и она обратила внимание на свирепый взгляд Бон Бон.

— Ну серьезно Лира, ты хочешь, чтобы она отрубилась?

— Мне нармально, эт-это мая лушая нош! Ведь мне даше не разрешают выходить из ушадьбы.

Мне показалось, что я посмотрела на диджея в тот самый момент, когда она подняв свои очки подмигнула мне. Я ощущала тяжелые удары сабвуферов. Мои проблемы с родителями просто не умещались в пространство между музыкой и алкоголем. Вот бы эта замечательная ночь длилась вечность. Время как будто перестало существовать, часы превратились в минуты и вскоре диджей перестал играть и пони начали расходиться.

— Так что, Октавия, почему бы тебе не пригласить её к нам? Похоже, шоу уже закончилось. — сказала мне Лира.

И действительно, не прошло и двух минут, как к нам подошла диджей. Я никогда не смогу забыть её улыбку. Словно, каждое мгновение её жизни было равносильно счастливым. В ней не чувствовалось никакой тревоги или агрессии, а я просто всматриваясь в её улыбку вдвое дальше отстраняясь от моих переживаний.

— Приветш, мня швать Октавия. Ты ош крашивая. — улыбнувшись, я зашаталась. Если бы Лира не удержала меня копытом, то я бы упала.

— Йо, Лира, Бонни. Вижу у вас появилась новая подружка! А меня — Винил, но ты можешь называть меня лучшим диджеем во всей Эквестрии, — поднимая копыто вверх, закричала Винил.

— Привет, Винил. — ответили ей Лира и Бон Бон.

— Ты можеш не двоитьшя? — пробормотала я. Казалось что клуб, наклонился на бок. Я изо всех сил пыталась устоять ровно, когда пол стало трясти.

— Ей уже стукнуло столько лет, чтобы пить, Лира? Я не хочу оказаться в той же самой ситуации, как с той пони дудящей на флейте, — предупредила Винил.

— Это была флейтистка! — ответила Лира.

— Я тош хошу подудеть. — заявила я.

— Так зачем же ты заскочила сюда? Просто хотела напоить в слюни новую подругу или просто хотела впервые привести её в ночной клуб? — поинтересовалась Винил.

— Немного первого и немного второго. — съехидничала Бон Бон.

— Ну ше! Я хошу подудеть! — заклянчила я.

— Винил, она сказала, что ты ей нравишься. — подмигнув сказала Лира.

— Д-да! Я вшегда мештала быть такой как ты, ни родителей, ни шлуг. Могу шпорить никто ни разу не душил тебя… — я почувствовала как мой желудок сжался. Из рта потекли слюни и, прежде чем я успела среагировать, меня вырвало прямо туда куда я смотрела. Лире было не до смеха, когда поток извергся прямо на неё.

— Мерзость! — крикнула Лира. Винил уже каталась по полу от безудержного смеха. Бон Бон осталась стоять на ногах, но все так же не смогла подавить свой смех.

— Я што-то шмешное шказала? — спросила я.

Винил забила копытом по полу, от смеха у неё даже потекли слёзы из глаз.

— Это не смешно! — воскликнула Лира.

Бон Бон успокоилась и принялась утешать подругу: — Это всё от того, что ты её так сильно напоила. Ведь она из высшего общества. Они не умеют пить.

Винил наконец отсмеялась и, потирая болевший бок, поднялась. Однако она всё ещё продолжала посмеиваться:

— Это… самое смешное что я видела за день… Лира! Ты бы видела… своё лицо! — Винил попыталась повторить широко раскрытые глаза и отвисшую челюсть Лиры.

— Хватит! Я просто хотела, чтобы она повеселилась, — обиделась Лира.

— Мне ошень вешело, так шо давайте берите дуделку и пошли. — изрекла я.

— Видишь? Ей так же весело, как и нам. Погрязла в скуке тут только ты. — съязвила Винил.

— Ладно, девочки, мы уже достаточно повеселились. — вставила Бон Бон. — Лира, пойдем домой и отмоем тебя. Винил, будь так добра и помоги нашей новой подруге добраться до дома.

— Ты шутишь? — спросила Винил.

— Ты и в правду хочешь отмазаться? — пригрозила Лира. — Давай в знак благодарности я обниму тебя и вымажу тебя всю.

Посмотрев на Лиру я рассмеялась:

— Эй, да кого-то вырвало на тебя!

Винил снова засмеялась и отмахивалась от приближения Лиры:

— Лады, лады. Я отведу её домой. Пошли, крошка.

Я последовала за белым пятном на улицу. Свежий воздух подействовал на меня просто замечательно, а тот кто поддерживал меня был очень добр.

— Получается это и вправду твоя первая ночь? — спросила Винил.

В шоке я отскочила, запуталась в собственных копытах и приземлилась на бок. — А-а-а! Призрак!

— Спокойно. — усмехнулась она. — Я Винил, не забыла?

— А, да! Это ты с дудкой.

— Конечно, да. Так, Окти, а где ты живешь?

— Шетыре-пять. Авеню имени Лу… ны, сорок пять.

— Замечательно, Лира связала меня с бухими аристократами.

— Я не ариштократ, я прошто земная пони.

— А?

— Чтобы быть ариштократом, над быть как мои родители — е-ди-но-ро-га-ми.

— Ясно.

Дальше наш путь пролегал в тишине. Это всё что я запомнила, пока алкоголь окончательно не наполнил мою печень и не победил мой мозг.

На следующее утро я проснулась с ужасной головной болью. Это было действительно ужасно, настолько нестерпимая боль, что я даже была не в состоянии свернуться калачиком и заплакать. Я крепко зажмурилась от ощущения проклятого огненного шара, поднятого Селестией, чтобы помучить меня. В моём пересохшем горле я ощущала кисловатое послевкусие. Оно горело и отчаянно умоляло выпить немного воды. С другой стороны, всё моё тело настаивало, на том чтобы я лежала совершенно неподвижно.

Кусочки воспоминаний возвращались ко мне, всё больше и больше беспокоя меня. Интересно, как я смогла добраться до дома? Я старалась не обращать внимания на то что кто-то вошёл в комнату. Я никак не могла уловить ни единой мысли, однако начинала слышать первые намёки на музыку. Бодрящая мелодия, исполняемая скрипкой и гобоем. Любопытное сочетание. Если бы малейший шум не приносил бы мне боль, то возможно мне бы она даже понравилась.

Я закрыла уши, но дуэт продолжал звучать в моей голове. Я застонала, когда отвернувшись в мои веки ударили солнечные лучи. Я прикрыла их обоими копытами. Я ощущала себя так паршиво, но почему-то мне казалось, что алкоголь — это не главная причина. Может, моя мать отравила меня за то, что я задержалась допоздна.

Домой. Где же я нахожусь? Неужели меня поймали? Мой стон привлёк чьё-то внимание. Шторы закрылись, давая моим глазам отдых. Я приоткрыла их и с облегчением увидела, что нахожусь в моей спальне.

— Отдохни и поешь немного супа. — прошептал чей-то голос. Его доброта была бальзамом для моего пульсирующего мозга. Запутанный, но воодушевляющий дуэт продолжал капать мне на мозги.

Я медленно приподнялась и села рядом с прикроватной тумбочкой. Моё удивление от того, что со мной обошлись по-доброму, было сравнимо только с тем фактом, что рядом со мной стоял повар. — Почему ты помогаешь мне? Они ведь узнают об этом. — сказала я.

— Я стольких потерял в моей жизни. — повар нахмурил на морщинистом лбе брови. Он отвёл взгляд и я заметила, как много седых волос в его гриве. — Мою жену, мою дочь, моё самообладание… но я не могу спокойно наблюдать как они обращаются с тобой, как они обращаются с земными пони.

Я попробовала суп. На вкус он был потрясающий, даже моему протестующему желудку он пришелся по нраву:

— Тогда зачем меня избивать по указке отца? Зачем вы вообще здесь работаете?

— Если бы приказывали не мне, то другому. — он обернулся и потер глаза, только спустя пару мгновений я догадалась, что он вытер слёзы. — Я делаю, то что должен, чтобы сохранить работу, чтобы у тебя оставался хотя бы один друг в этом доме. Это всё что я могу сделать в своём возрасте.

— Это… довольно мило с вашей стороны. Что конкретно случилось прошлой ночью? — поинтересовалась я.

— Твоя подруга привела тебя сюда, в стельку пьяной. Тебя протащили через людские. Но несмотря на все усилия, они знают, что ты задержалась допоздна. Мне нужно идти. Держись. В следующий раз, когда задержишься допоздна, постучи в людскую и тебе откроют.

Мелодия нарастала и я заметила, что скрипка и гобой отодвинулись на задний план перед разнообразным антуражем басовых инструментов. Пока виолончель выдерживала ровный ритм, прозвучал диссонирующий аккорд. Появилась тревога, как будто в музыку проникала жестокость.

Земной пони вышел из комнаты и вернулся к своим обязанностям. Он здесь работал с тех самых пор, как я себя помнила и только сегодня он впервые со мной поговорил. Ровно до этого момента со мной были обходительными только Лира и Винил. Однажды я доверилась горничной и рассказала ей обо всех жестоких вещах, которые со мной совершали родители. Я сказала ей что сбегу и сообщу обо всём в полицию. Я доверила ей свой план.

Как оказалось отец приказал горничной, завоевать моё доверие и шпионить за мной. Именно тогда при попытке побега я познакомилась с кошкой-девятихвосткой. Для меня было вполне естественным задумываться, могу ли я доверять повару или вообще любому из нашей прислуги.

Я настолько увлеклась горячей едой и симфонией в моих ушах, что не заметила, как вошла моя мать. Она никогда не пряталась, предпочитая чтобы дрожь пробирала меня до костей, когда она входила в комнату. Возможно её услышать помешали громкие бас-барабаны. Они усилили темп композиции, которая напрашивалась оказаться на бумаге. Она заявила о своём присутствии, когда я с закрытыми глазами наслаждалась ароматом супа.

— Доброе утро, дочь моя, не правда ли сегодня замечательная погода? — Мать распахнула шторы, впуская солнечный свет внутрь.

Я отвернулась, съежившись под одеялом от ослепительного солнечного света, а также инстинктивно желая отстраниться от неё.

— Ну-ну. Не стоит прятаться. — громко заявила она. — Должно быть ты чувствуешь себя просто замечательно, от тех напитков после репетиции.

Её пристальный взгляд и то что она стояла всего в паре шагов от меня, я ощущала даже под одеялом.

— Мне будет невыносимо неприятно, если твои вчерашние похождения помешают твоему творчеству. Ведь если ты не играешь или не сочиняешь, то ты не имеешь право существовать. Без выполнения конкретной работы, ты превращаешься в нечистоты, которые так обоготворяют подобные тебе недопони. Я могу запереть тебя в подвале на неделю, пока ты не станешь молить, чтобы я разрешила тебе сочинять музыку. Ты ведь именно этого добиваешься, так?

Под её испепеляющим взглядом мне оставалось только дрожать и нервно сглатывать слюну. Я даже не решилась встретиться с ней взглядом. Я просто не могла.

— Я задала тебе вопрос! — гаркнула она.

— Нет. — пробормотала я.

— Что нет?

— Нет, мама.

— Замечательно, а теперь будь послушной пони и ложись на спину.

Я дрожала, когда переворачивалась на спину. По крайней мере музыка стала играть потише, переходя в минорные аккорды.

— Первое, что нужно знать про похмелье, — это то что нужно постоянно пить воду. В этом мне поможет эта тарелка супа.

Не веря своим ушам, я удивленно открыла глаза. Привыкнув к ослепительному свету, мои зрачки различили надо мной парящую тарелку супа.

— Милая, все в порядке. А теперь не надо лишних движений, ты же не хочешь меня разозлить? — я стала бояться, как бы на столь сладкие речи не слетелись пчелы с их жалами.

Открыв рот я позволила выровнять тарелку, чтобы я могла отпить из неё. Своей магией она залила мне всю тарелку в рот. Её магия сжала мой нос, а её копыта зажали мне рот.

Инстинктивно я попыталась выплюнуть суп, но не могла. В результате он полился мне в горло, от замешательства я пыталась чихнуть.

— Выпей весь суп, сладкая.

Моё тело судорожно пыталось предотвратить попадания воды в мои легкие. Сквозь боль я попыталась избавиться от жидкости единственно возможным способом — проглотив большую часть супа. Словами не описать тот дискомфорт, который испытываешь, когда горячий суп загоняют глубоко в глотку. Ощущения были такими, словно мне просовывали разгоряченный грейпфрут в горло, причем целым куском сразу.

Я застонала, давая понять, что суп у меня внутри.

— Ну вот, милая, так бы сразу. — она отпустила меня, и я вдохнула столько воздуха сколько смогла.

Откашлявшись, я повернулась к ней:

— Бессердечная ведьма! — судороги так и не оставили моё тело. Наверняка это было предвестником желания желудка опустошить своё содержимое.

— Ох, бедняжка, ты слишком быстро всё выпила. Но ты же знаешь что по-другому нельзя? Обезвоживание всё только усугубит, так что я не позволю тебе тут всё заблевать.

— Не будь ты единорогом, я бы засунула тебе так глубоко моё копыто, чт... — меня прервал сжавшийся от боли желудок.

— Это поможет. — прощебетала она. Она ловко подвязала мне на шею красный галстук-бабочку. — Не понимаю зачем ты вообще его снимаешь. На тебе он выглядит просто обворожительно.

Я разрывалась между желанием убить её, вздохнуть хотя бы глоток воздуха и выблевать всё содержимое желудка. И я бы отдала что угодно, чтобы сделать хотя бы одну из этих вещей. Но сильнее всего мне хотелось бы размозжить виолончель о её голову.

— Похоже, что ты сумела сдержаться. Послушная девочка. Вернусь через час и надеюсь, что к тому моменту ты успеешь хоть что-то сочинить. — она встала и быстро вышла из комнаты.

Я попыталась окрикнуть её. Она забыла ослабить галстук-бабочку и я всё ещё не могла дышать. Я вцепилась в него. Её любимым магическим трюком было завязать галстук так туго, что мои копыта едва могли его развязать. И это был как раз тот самый случай. Копыта земных пони не предназначены для того, чтобы оперировать маленькими вещами.

Помню как в голове нарастало давление, а легкие немели от жжения. Моё зрение померкло и я ударилась о спинку кровати. Я уже успела подумать: "Хотя бы всё это закончится".

Однако воздух вновь проник в мои легкие, как только галстук-бабочка развязался. Я огляделась в поисках матери, но увидела лишь тонкие нити, свисающие с потолка. Маленькие крючки быстро развязали мой галстук-бабочку, спасая мне жизнь. Придя в себя, я услышала печальную мелодию виолончели. К ней медленно присоединялся весь спектр оркестра.

Должно быть Кукловод, именно так я называла это управляющее едва заметными струнами существо, столь же рьяно ненавидел мою мать как я сама. Струны вели прямо к моему столу. Рядом с перьями для письма, метрономом и учебниками по теории музыки лежали пустые листы бумаги. Но уже с тех самых пор как появилась моя кьютимарка мне не нужны были учебники для сочинения музыки. Музыка окружала меня. Она дышала, находилась неподалёку и она постоянно общалась со мной посредством мелодий.

Мысли смешались в голове и я смогла набросать всего несколько отрывков и песен. Вспомнив о том галстуке-бабочке, я вспомнила и про мою ноющую боль на шее. Обыкновенно я бы его тут же сняла и отбросила подальше, однако я знала, что моя мать может скоро вернуться и боялась представить, что может со мной случиться, если она увидит меня без него.

Это был долгий день, но наконец я обнаружила что меня вместе с дворецким отправили на репетицию. В детстве я не могла произнести правильно слово "дворецкий". Вместо этого я называла его "двалеский". Могу поклясться, что даже видела как он улыбался своему прозвищу. С тех пор я всегда обращалась к нему этим забавным именем. Он всегда обращался ко мне "Миледи". То ли потому что он был профессионалом всего дела, то ли потому что подчинялся приказу отца.

Дворецкий оставил меня у входа в театр. Дирижер поинтересовался моими мыслями насчет выбранного для репетиции концерта и спросил не сочинила ли я ещё чего-нибудь нового. Я солгала и сказала что нет, поэтому на репетиции были разнообразные сонаты. Я с трудом заметила, что оркестр перестал играть, из-за музыки в моей голове. Я слышала задорную мелодию, исполняемую на трубах и фанфарах. Казалось она была предвестницей неизбежного воссоединения с моими новыми друзьями.

Вспомнив про них, я улыбнулась. Прошлая ночь главным образом мне запомнилась покрытой рвотой Лирой и как нам было весело. Интересно дуется ли за это на меня Лира? Она играла на своей лире, как ни в чем не бывало и даже улыбнулась, когда встретилась со мной взглядом.

Репетиция закончилась и я направилась подальше от правого крыла театра, где меня ждал дворецкий.

— Тс-с-с-с, Лира. — прошептала я. Я просунула кончик копыта под ремешок галстук-бабочки и сорвала его.

— Привет, Октавия. Хочешь перекусить? — спросила Лира.

— Нет, давай сразу в клуб. — я подмигнула ей. Хорошее настроение от прошлой ночи, с лихвой компенсировало сегодняшнее утро.

— Хм-м, в бар как раз завезли новые закуски, Винил и Бон Бон будут ждать нас там.

— Отлично. Пошли, только один нюанс — не надо меня напаивать.

— Как скажешь. Ты вообще вчера выпила намного больше, чем я ожидала. — посмеивалась она.

Я оглянулась и увидела приближающегося дворецкого. Я спешно положила мою виолончель и побежала вместе с Лирой. — Идем же. — говорила я ей, когда мы выходили из театра.

— К чему такая спешка?

— Моим родителям не нравится, что я веселюсь. — я сказала. И тут же быстро добавила — Допоздна. И думаю похмелье все только усугубило.

— Ха-ха, да. В этот раз я не стану тебе заказывать много коктейлей, если только ты не пообещаешь все их выпить вместе с Винил.

— Ведь именно так и развлекаются? Ходят по барам и ночным клубам? — Лира свернула на новую улицу и я последовала за ней.

— Не только. Неподалёку есть торговый центр, в библиотеках полно замечательных книг, я даже один раз побывала на авиашоу.

— Звучит здорово, мы можем как-нибудь туда сходить? — у меня загорелись глаза от всех этих новых мест, которые я могла бы посещать каждый вечер после репетиции.

— Ну, торговый центр и библиотека закрываются на ночь. Может оттянемся завтра в полдень?

— О, у меня завтра полно дел. — нахмурившись и ускорив шаг, я проследовала к бару. У меня не будет возможности выйти из дома посреди дня. Мы дошли до бара в безмолвии.

Я лишь слышала как в моей голове начинает играть задорное рондо. Я решила не обращать на него внимания и записать его позже. В последнее время частота, с которой меня посещало вдохновение, увеличилась. Чем больше радостных переживаний томилось у меня в душе, тем больше новых идей ко мне приходило. Получается недавние события не только открывали во мне новые эмоции, но и показывали мне что есть ещё незнакомые музыкальные стили. Я даже подумывала написать электронные песни для инструмента Винил. Но к сожалению, я совершенно не представляла как можно на нём играть.

Я замедлила шаг, чтобы Лира могла мне показать, где тот бар. Мы находились в правильном районе города. Под ногами грязь, на стенах копоть, а неоновые вывески встречались чаще, чем фонарные столбы. Меня направили прямо ко входу в здание, где столпились пони. Неоновая вывеска заливала улицу фиолетовым светом. Вывеска "Пуд Соли" располагалась прямо над дверью, рядом с карикатурной кружкой пива.

Как только мы вошли, я поняла что мы пришли под самый конец выступления Винил. Она находилась в задней части сцены и уворачивалась от светящихся палочек, которые раскидывала дико кричащая толпа пони. Громкие биты и зашкаливающая эмоциональность сводили толпу с ума. Судя по мерцанию магии у её рога, она регулировала диджейскую вертушку перед собой. Я не представляла как работает этот диджейский пульт, но мой музыкальный талант подсказал, как всё функционирует. Она сыграла высокую ноту и сабвуферы взрывной волной ошеломили толпу.

Всё что я когда-либо слышала не было похоже на это звучание. В ответ из толпы раздались крики и одобрительные возгласы. Этот звук побудил меня что-то сочинить в басовом ключе. Однако это звучание невозможно было повторить ни на одном физическом музыкальном инструменте.

— Лира, она везде выступает, куда приходит? — спросила я.

— Не всегда, но она копит деньги для переезда в Понивилль. — ответила Лира.

После того как аплодисменты стихли, Винил присоединилась к нашему столику. На сцену вышел жеребец и встал за диджейский пульт. Бон Бон открыто заявила что не хочет, чтобы я потеряла контроль над собой или чтобы меня стошнило на кого-либо сегодня. Лира показательно обиделась, но согласилась приглядывать за мной.

Винил присела около меня и мы начали нашу тихую беседу.

— Эй, Окти, я так полагаю нам дали зелёный свет? — спросила Винил.

Мой взгляд устремился в потолок. Прямо над нами висела и освещала наш угол маленькая желтая лампочка. — Зелёный?

Винил усмехнулась и покачала головой. — Мда, тебе определённо стоит почаще выбираться в свет. Свежий воздух ещё никого не убивал.

— И не убьёт, если только Селестия случайно не сместит Солнце с правильной асинхронной орбиты и не сожжет весь кислород в нашей атмосфере. — ответила я.

— Что?

— Соглашусь, свежий воздух полезен для здоровья.

— Так держать. — Винил повернулась к барпони: — Привет. Дайте два стакана Голубого Лунного Сияния.

— О, звучит прекрасно. Сегодня мне непременно надо вернуться домой пораньше. И пить поменьше. — мурашки пробежались по спине: — Слушай, а что ты делаешь при похмелье?

— Всё просто — нужна собачья шерсть с утра пораньше. — Винил откинулась на спину и поставила копыта на столик.

— Но у меня нет собаки. — я нахмурилась от мысли, что у меня никогда не было щеночка, который любил бы меня при любых обстоятельствах.

— …Это значит выпить стакан алкоголя, может дорогого красного вина, закусив крекерами с сыром.

Я со смехом откинулась на диван. Мысль о том, что я подобно единорогу ем сыр и пью вино была слишком смешна для меня. Мне никогда не разрешали пробовать вино. В моей памяти было много моментов, когда мне приказывали навести порядок в нашем семейном винном погребе. У моего отца было более тысячи бутылок. Иногда он приказывал мне разложить их в алфавитном порядке, а сразу после того как я закончу, чтобы я переложила их в обратном порядке. Хорошо, что когда я начала сочинять музыкальные произведения у меня не осталось времени на эту ерунду.

— Чего смеешься? — Винил смотрела на меня, наклонив голову вбок.

— Да так, просто я не пью вино. — усмехнулась я.

— Могу сказать наверняка, что до вчерашнего вечера она вообще ни разу не пила. — добавила Лира.

— Странно. Я думала такие простые пони, как мы, почти всю среднюю школу тайком накидываемся дешевым пойлом, в то время как аристократы постоянно пьют вино. — ответила Винил.

— Но не я. Если тебе нужно рассчитать что-то, например платежи по новой системе подачи налоговых деклараций, то здесь я профи. У меня глаз намётан на классификацию вещей. — похвасталась я.

— Дай угадаю: тебе на колени упала виолончель, и ты присоединилась к какому-то дурацкому оркестру? — съязвила Винил.

— Слышь! — вмешалась Лира. — С чего бы это оркестры дурацкие. Требуется намного больше таланта, чтобы сотня пони играли в унисон, чем для того чтобы вертеть пластинки.

— Талант требуется как раз, для того чтобы вертеть пластинки, а не для того, чтобы сидеть на жопе ровно и дергать струны. — Винил скорчила сильно напряженное лицо и стала будто бы играть на воображаемой лире.

Подошел барпони и принес заказанные Винил напитки. Я взяла мой и осмотрела его, пока слушала их разговор.

— Моё предложение всё ещё в силе, Винил! Ставлю пятьдесят битов, что диджей из меня будет получше, чем из тебя игрок на лире. — сказала она. Она наклонилась вперед и уставилась прямо на Винил.

— Ха! Тот диджейский пульт стоит больше твоих двухмесячных окладов. — оправдывалась Винил. Она наклонилась вперед и указала на сцену. — Видишь сабвуферы? Сделаны на заказ. И я не позволю тебе притронуться к ним, тем более из-за какого-то вздорного пари.

Я уже собиралась отпить из своего стакана, как Лира своей магией выхватила моё копыто.

— Хорошо! Тогда играем на пятьдесят бит кто кого перепьёт. — предложила Лира.

— Играем только если Бонни не возражает отвести свою крошку Лирочку домой.

— Меня устраивает. Если она вырубится, то мне не придется выслушивать её теории о пришельцах, посещающих Эквестрию. — спокойно сказала Бон Бон.

— О, звучит весело. А можно мне тоже поучаствовать? — улыбнувшись спросила я.

— Нет! — в унисон закричали все три пони.

— Дорогая, они бесповоротно решили сегодня совершить удар по своим печёнкам, то есть выпить дюжину коктейлей и спотыкаясь поплестись по домам после попойки, чтобы там окончательно отрубиться. В этой ситуации самое лучшее решение — оставаться наблюдателем. — объяснила Бон Бон.

— Лира может и плетется до дома, но я настолько поднаторела, что даже в хламину очнусь дома. — пошутила Винил. Она запрокинула голову и залпом выпила стакан Голубого Лунного Сияния.

Лира допила свою порцию и попросила барпони повторить. Бон Бон любезно заказала мне какой-то коктейль и мы пошли поболтать с жеребцами. Позже мы выясним кто же победил в споре единорожек.

— Октавия, мне тут рассказывала Лира, что твои родители единороги. Это так? — спросила Бон Бон.

— Да, у тебя так же? Ты говоришь почти так же "напыщенно", как большинство скучных единорогов, проживающих в поместьях.

Она хихикнула:

— Хорошие манеры можно иметь и без огромного состояния. Я родилась в семье кузнеца и портной. И меня воспитывали как будущего кондитера.

— Отец всегда говорит, что высшая планка всех земных пони — это сфера обслуживания.

Бон Бон широко раскрыла глаза и удивленно вздохнула, после чего глубокие морщины сложились в хмурый взгляд.

— Октавия! Это отвратительно. Ведь ты же знаменитый музыкант и композитор. Это неправильно, когда пони говорят, что мы способны только подавать пищу и работать на ферме.

Похоже я сказала что-то не то, но никак не могла понять, что именно.

— Прости, но это горькая правда. Единственная причина по которой я знаменита — это то что мои родители того захотели. Я бы с радостью поменялась с тобой местами и зарабатывала на жизнь изготовлением конфет. Мне кажется это намного веселее.

Пока мы не допили свои коктейли мы не проронили и слова. Я оглянулась и увидела, что Винил и Лира уже выпили десятый стакан. По пять стаканов с боку от каждой из них.

Недалеко проходила пара жеребцов и Бон Бон шепнула мне:

— Смотри как можно получить бесплатный коктейль.

— Дамы, добрый вечер, меня зовут Хоппер. Позволите вас угостить? — Улыбнувшись жеребец поиграл мышцами плеч.

— Конечно. Два яблочных мартини. — хлопая ресницами, ответила Бон Бон. Он и его друг отошли за коктейлями. — Видишь, Октавия? Всем нравятся хорошенькие кобылки.

Я слегка покраснела от того что меня назвали хорошенькой. Меня, с моей серой шерсткой и черной гривой, называли как угодно, но только не хорошенькой.

— А вот и они. Немного поболтаем с ними, а потом вернемся к Винил. — проинформировала меня Бон Бон.

— Хорошо. — ответила я.

— Дамы, а вот и мы. Так что привело столь очаровательных молодых кобылок, вроде вас в наш скромный бар? — спросил Хоппер.

— Просто расслабляемся после тяжелого рабочего дня. — ответила песочная пони.

Я взяла стакан и попробовала его содержимое. На вкус было гораздо лучше, чем то что мне предлагали Винил и Лира. На удивление, вместо того чтобы обжечь моё нутро, коктейль оставлял приятное послевкусие. Я быстро выпила коктейль, наслаждаясь каждым глотком.

— Вы здесь впервые? Мы как раз закатываем вечеринку у меня дома. Будет очень много пони. — заманивающе заявил он.

— Нет спасибо, мы лучше останемся в баре. — ответила Бон Бон. После чего подняла свой яблочный мартини, чтобы сделать глоток, но тут Винил врезалась в неё.

— Эй, Бонни! Зацени, она даже не смогла выпить десять! — восторженно заявила Винил. Она казалась совершенно расслабленной и вдвойне счастливой, пока она, пошатываясь, поднималась. Каким-то образом она всё ещё сохраняла над собой полный контроль, в отличие от меня после шести или около того коктейлей прошлой ночью.

— Винил! — крикнула Бон Бон. — Ты пролила мой коктейль и довела Лиру до потери сознания. Неужели вы совершенно ничего не можете сделать вместе, не соревновавшись друг с другом?

— А в чем тогда прикол? — спросила Винил. — Эй, ребята, извините, но нам с девочками, как раз пора идти.

Мне показалось, что я увидела гнев в глазах жеребца, но его друг пару раз тыкнув его в ребро утихомирил его. — Хорошо. Но я всегда буду здесь, если вы передумаете. — сказал он.

— Нашла нового парнишку, Бонни? Ищешь достойную замену Лириному язычку? — издевалась Винил.

— Винил! Не надо быть такой вульгарной. Помоги мне уложить Лиру на спину и я отнесу её домой. — ответила она. — Заберешь свой выигрыш, после того как в целостности и сохранности проводишь Октавию до дома.

— Ага, Винил, пошли домой. Я очень… — зевнула я. — хочу шпать.

— Ха, опять ты напилась! Я единственная кобылка в Кантерлоте... — тревожно посмотрев на землю, Винил рыгнула, после чего продолжила. — Единственная кобыла, которая умеет пить! У меня должна быть кьютимарка рюмки.

Я громко замеялась:

— Это правда.

Мне казалось что со мной что-то не так, у меня голова шла кругом и я себя чувствовала как прошлой ночью. Я не помнила, чтобы выпила больше чем пару коктейлей, но чувствовала я себя как будто выпила намного больше. Винил помогла уместить Лиру на спину к Бон Бон. Я положила переднюю ногу на Винил, чтобы не упасть.

— До завтра, Бонни! — крикнула Винил, как только мы начали расходиться по разные стороны улицы.

— Винил… а ты можешь меня тоже отнести? Я слишком вымоталась. — захныкала я.

— Ты неважно выглядишь, что ты сегодня пила?

— Хмм… клеквинную водку… ох, и жеребчик купил мне што-то с яблочками! — захихикала я.

— Ну, тогда получается, что счет два ноль в пользу выпивки. Просто постарайся не заснуть и вести себя тихо. Клянусь своим хихиканьем ты разбудила половину поместья, когда мы вчера тебя провожали.

— Так вотш почему она была такой шлюкой! — Я от души рассмеялась, всё сильнее опираясь на Винил, чтобы сохранять равновесие. — Пришлуга наверна рассказала нашколько я была пьяна!

— Ну ты чего Окти, стой нормально. Я не смогу тебя бесшумно провести тебя до дома, если ты заснешь.

— Вше нормально, Мать накормит меня шупом и мне станет легше. Она прошт будет дершать меня пока я всё не проглошу! — хихикнула я.

— Очень мило с её стороны.

— Да, она дершала мой рот, пока я не штала задыхаться.

Я помню, как тогда Винил подняла очки и посмотрела на меня с беспокойством. Были ли её глаза широко раскрыты или был ли её рот открыт нараспашку? Мне трудно вспомнить как всё было той ночью. Одну минуту мы шли домой, а в другую меня уже укутали в одеяло.

Проснувшись следующим утром я потянула ноги. К моему удивлению у меня почти не болела голова. Сегодня в моей комнате стоял полумрак, поэтому я смогла открыть глаза и осмотреться. И тут я поняла, что это не моя комната.

Я почувствовала, как меня кто-то приобнимает в районе груди. Тепло чьего-то тела согревало меня на этой кровати. От этого ощущения я непроизвольно улыбалась. Прошлая ночь была для меня как в тумане. Я точно знала одно — я переночевала в чужой постели. Я улыбнулась, представив, как я буду это рассказывать родителям, как я переспала с жеребцом и потеряла девственность. Я усмехнулась, представив, как сильно они раскраснеются от злости, из-за того что я сбежала из дома на ночь. Если они и в этом случае не отрекутся от меня, в качестве их ребенка, и, таким образом, не перестанут требовать от меня достижения заоблачных высот только из-за их страха не оправдать ожиданий общества, что их дети обязаны совершать подвиги, как и их потомки, то на это не способно ничто. Через мгновенье я осознала всю серьезность ситуации.

Мне придется объясняться перед родителями.

От ужаса у меня на секунду остановилось сердце. Ведь хватило бы моих копыт пересчитать, когда я настолько же сильно расстраивала моих родителей. Каждый раз, когда я подводила их они придумывали наказания специально под тот случай. Их неодобрение и обвинения ощущались словно вонзающийся ледяной нож прямо в моё сердце. Когда это средство перестало эффективно воздействовать на меня, они начали запирать меня в комнате с матерью, пока я не переставала кричать. Именно её я и боялась по-настоящему.

Проигнорировав мой протестующий разум, я с трудом открыла глаза. Я увидела, как белая передняя нога обняла меня. Судьба подгадала момент и воссоединила меня с прерванной вчерашними коктейлями балладой. В моей голове плавно нарастала громкость аккордов, пока они не стали оглушительными. Звон в ушах сравнился по силе с песней, требующей своего излияния на бумагу.

Я никак не могла сдержать мой желудок. Я свалилась с кровати и меня вырвало на пол. Который был завален всевозможной одеждой, брошенными коробками из-под пиццы и бутылками из-под пива. Я быстро пожалела о том что решила выпить и пофлиртовать с жеребцами в ночном клубе. Сейчас лучшим решением было тут же отправиться домой. Я, итак, преуспела в своей цели вырваться из моей надоевшей рутины, даже если только на ночь. Только от этого я бы оставалась счастливой до моей следующей прогулки с Лирой.

И тут я повернулась лицом к жеребцу, который обеспечил себе приятное времяпрепровождение, даже несмотря на то, что я ничего не запомнила. Именно когда я увидела Винил в моем мозгу вспыхнула новая волна воспоминаний о прошлой ночи. Белая шерстка покрытая потом и пивом, подчеркивалась ярко-синей гривой, раскинувшейся в сотне направлений после долгой ночи. Две связанные восьмые ноты украшали бок кобылки, и хотя я не могла вспомнить что происходило в постели, но я всё равно сгорала со стыда.

Я переспала с Винил — диджеем и кобылкой. Растереть информацию о жеребце по лицам моих родителей было бы достаточно забавно, чтобы вытерпеть наказание. Мои родители заслуживали страданий. Осознания что их дочь побывала в настоящем мире принесло бы им, что ни на есть, одни страдания. Что пыталась исполнить эта взбалмошная кобылка? Как они будут реагировать на то что я сбежала, напилась и переспала с кобылкой?

Сердитые стаккато нот начали проноситься в моей голове. Между деревянными и медными духовыми разгорелась битва. Музыка вернулась и звучала она с печальными эмоциями. Вчера вечером я проигнорировала её призыв сочинить что-то новое. Однако сейчас хаотичный диссонанс мешал мне адекватно соображать.

Я свалилась на пол и начала умолять эту, разрывающую мою голову, классическую песню остановиться. Мне необходимо подумать.

Почему музыка меня преследует здесь, да и вообще повсюду? Почему я могу думать только о сочинении песен? Мне нужно убираться отсюда!

Я рыскала по квартире, пока не нашла ручку и чистый лист бумаги. Перед тем как сочинить композицию надо было собственнокопытно нарисовать линии и ключи. Мне необходимо сделать это как можно быстрее, чтобы у меня был хотя бы один спокойный момент тишины.

Почерк был настолько ужасный, что казалось будто это писал кокатрикс лапой, однако все ноты находились на положенных им местах. Потом я ощутила знакомое чувство, что меня что-то тянет. Точно так же как и на прослушивании.

Я уже перестала сочинять музыку, но моя передняя нога сама продолжала водить пером по странице. Я чувствовала острую боль в районе пясти, в бороздке над копытом. Создавалось впечатление, будто в неё воткнули ещё один крючок и тянули за него.

Я продолжала сопротивляться своим затуманенным разумом. Были гораздо более важные вещи, о которых мне стоило беспокоиться. Если я уйду прямо сейчас, то, возможно, успею вернуться домой, прежде чем она заметит.

Я продолжала исправлять и совершенствовать балладу, которую сейчас сочиняла. Когда закончилась бумага, я взяла коробки из-под пиццы. Я импровизировала до тех пор, пока не осталось никаких чистых поверхностей, на которых можно было оставлять записи.

Моя борьба с кукловодом продолжалась. Я прижала копыто к телу. Почти что невидимые струны потянули его обратно. Какая-то невиданная сила вцепилась в мои сухожилия и направляла моё копыто. Ничего не соображая из-за похмелья, я смирилась и позволила моему телу закончить композицию без моей помощи. Я задумалась, а не было ли это побочным эффектом алкоголя или, может, наркотиков, которые я могла попробовать в ночном клубе. Может моя мать была права насчет разврата и порочности подобных мест.

Из ступора меня вывели звуки просыпающейся кобылки позади. Я совершенно потеряла счёт времени и забыла о её присутствии. У меня напрочь отсутствовали мысли о том, как правильно выйти из такой ситуации.

Я не могла вспомнить, что происходило ночью и ко всему прочему мне надо было придумать правдоподобную историю для моих родителей. Они наверняка заметят, что меня не было всю ночь. И каждая секунда с Винил, делает мою ситуацию только хуже. Я решила, что лучшим решением будет убраться к дискордовой матери из её квартиры.

Только потом я сообразила, что совершила ошибку, — оставив сочинённую музыку в доме Винил, я выбежала на улицы Кантрелота. У меня заняло не так много времени, чтобы понять что я нахожусь в "трущобах". Мои родители относились к любому месту ниже уровня дворцовой площади, как к трущобам. Ведь там жили всё несчастные земные пони и пегасы, а также единороги, которые были слишком нищие, чтобы позволить себе подобающие по праву рождения дома.

Несмотря на то, что я общалась только с парочкой пони, не бывшими аристократами, я была не согласна с их точкой зрения. Одна из них меня напоила, а с другой я проснулась в одной постели. Я решила свернуть с грязных улиц в богатый район, ведущий к дворцу.

Представьте моё удивление, когда многочисленные пони узнавали меня, хотя скорее всего даже не могли позволить себе купить билет на мои выступления. Несколько поклонников даже последовали за мной до моего поместья. Я старалась не обращать на них внимания, сконцентрировавшись на борьбе с тошнотой, головной болью и тяжестью в ногах.

Чтобы добраться до дома мне пришлось потратить гораздо больше времени, чем я рассчитывала. Когда мне было необходимо преодолевать большие расстояния я брала экипаж. Как только я увидела приближающихся ко мне королевских гвардейцев, то поняла что мои родители вовлечены в это. Они, наверняка, подумали, что меня выкрали и изнасиловали в переулке. Они, своего рода, в чем-то правы. Я даже несколько рада, что они стали себя накручивать. Теперь мне оставалось только получить по полной программе.

Я только укреплялась в решимости, пока приближалась к поместью. Чтобы не случилось, они не смогут отнять у меня прошлую ночь. Какое бы наказание они мне не придумали, я всё равно была виртуозом, их дорогой к славе. Они не смогут меня избить без видимых последствий, ведь в этом случае я начну пропускать репетиции в оркестре. Карьера моего отца как дирижера шла на спад, а моя мать уже много лет не могла написать ни одного приличного музыкального произведения.

Со мной всё будет в порядке. Я стану сильнее. Я снова увижу Винил и Лиру.

Композиция, которую я сочинила в доме Винил, снова заиграла в моей голове. Я открыла парадную дверь поместья и увидела ожидавшего меня дворецкого. Он нахмурился. По крайней мере, я могла сосредоточиться на музыке. Наконец она поможет мне отвлечься, когда мне это действительно нужно. Дворецкий вел прямо к моей спальне.

— Двалеский, насколько всё плохо? — спросила я дворецкого. Он нахмурился и молча закрыл дверь, ожидая прихода моего отца. Дворецкий хоть и не был добр ко мне, но и никогда не грубил мне. Его нейтральность была особенно ценна, когда я нарушала правила.

Дверь открылась. Первым зашел отец. Он вошёл непринуждённо, словно просто зашёл забрать свои очки для чтения. Он стоял и смотрел на меня, ожидая, что я упаду перед ним на колени. Я не собираюсь доставлять ему этого удовольствия. Я ему вообще редко доставляю удовольствие. После надлежащей паузы, он заговорил:

— В детстве у меня был пес. Он был неуправляемым и никогда не выполнял никакие команды. Он всё время попадал в неприятности и в конечном счёте пересёк черту. Мой отец приказал мне избавиться от него, потому что его терпение иссякло. Я вынес его на задний двор и ударил камнем по голове. Он кричал от боли, потому что у меня не хватало сил покончить с ним одним движением. Он смотрел на меня умоляя о прощении, но время милосердия уже давно прошло. У меня не оставалось выбора, кроме как продолжать его бить, пока он окончательно не умер.

Я заговорила, когда он развернулся и направился к выходу:

— Ты не собираешься спросить меня, что случилось прошлой ночью? Как насчет приказать слугам избить меня? Меня не затем трахнули этой ночью, чтобы ты слинял как ссы...

Мой отец остановился. Ему даже не пришлось поворачиваться ко мне лицом. Слова застряли у меня в горле, ярость на него в мгновение ока превратилась в страх.

— Не испытывай моё терпение. Этого пса я любил гораздо больше, чем тебя.

Сказать, что его ответ испугал меня — ничего не сказать. Но у меня не было времени на раздумья. Я слышала, как моя мать идет к нам с другого конца поместья. Моя кровать находилась прямо передо мной. Я могла бы спрятаться под неё, прямо как когда я была совсем маленькой. Но вместо этого я застыла на месте. Я морально подготовилась к предстоящей буре, собираясь доказать, что у них не получится меня контролировать.

Двери окутало красное сияние, соответствующее сиянию рога моей матери. Окна в другом конце комнаты зазвенели, когда она распахнула дверь. С собой моя мать несла только красный галстук-бабочку.

— Ты дерзкая мелкая потаскуха! Как ты смеешь сбегать посреди ночи! На колени! — кричала она.

— Пошла ты со своим трусливым му... — как и следовало ожидать меня на полуслове прервал галстук-бабочка. Он душил меня, напоминая о моём подчинении матери.

— Как ты смеешь! Ты будешь говорить, только когда тебе дадут разрешение. Ещё только раз попробуй оскорбить меня своим пахабным ртом и я вырву твой язык с корнем! А теперь, дискорд тебя подери, где ты шлялась вчера ночью?

Я почувствовала, как галстук немного ослаб, позволяя мне вдохнуть воздуха. Я встала на копыта и ответила:

— Была в баре и у меня была случка, это было оху... — галстук снова затянулся.

Я смотрела ей прямо в глаза и улыбалась. Ярость, нарастающая внутри неё, казалось, освобождала меня. Наконец она познает, насколько сильно я ненавижу её. Наконец она поймёт, что меня не получится держать в клетке.

— Что за бар? — гавкнула она.

Галстук-бабочка вновь позволил мне сделать ещё один драгоценный вдох. Я стояла, ухмылялась и сохраняла молчание.

— Что за бар?

Я ощутила резкий треск, когда что-то ударилось в мой висок. Моё зрение помутилось, а в ушах зазвенело. Галстук поднял меня на ноги. Она ждала моего ответа.

— Меня пришпорила кобылка... — я почувствовала, как галстук-бабочка затянулся в последний раз и я поняла, что мои игры с ней закончились.

Она сократила расстояние между нами за секунду и ударила копытом мне в горло. Я хотела откашляться, но ремешок галстука не давал мне дышать. Следующий удар пришелся мне в челюсть и я снова рухнула на пол. Мой рот наполнила кровь и разлилась по языку.

— Вы, грязепони, ещё хуже, чем просто бесполезны! Я просила его позволить мне совершить аборт. У нас мог быть другой ребёнок! Но нет! Было слишком поздно, его родители знали про ребёнка. Он не мог разочаровать своих родителей!

Она пнула меня под рёбра. Я даже и не подозревала, что у воздуха получится выйти из груди, даже когда галстук будет столь сильно сжимать горло. Она подняла меня на ноги и ослабила галстук-бабочку, разрешая мне вдохнуть.

Я резко вздохнула через нос и быстро харкнула кровью прямо ей в лицо.

— Гори в Тарта...

Что-то тяжелое ударило меня по затылку. Не помню, что именно. Я потеряла сознание.

Акт второй — Выступление

Обновлено 18.05.2021
Исправлены опечатки и неточности перевода

Я помню в равной степени затуманенное зрение и самодовольное удовлетворение, когда проснулась. Первой моей мыслью было осмотреть себя на предмет увечий. А второй целиться подальше от кровати, когда меня начало рвать. Голова раскалывалась. Даже невзирая на то сколько я проспала, меня ужасно клонило в сон.

Я считала, что победила. Какой бы жестокой она не была, моя мать никогда не теряла самообладания. Должно быть я попала по больному месту, если она решилась меня вырубить. Моё горло болело, а голова раскалывалась. Я безучастно наблюдала за часами, то окунаясь в забытье, то снова всплывая на поверхность реальности.

Репетиция начиналась в шесть. Около пяти я наконец очнулась достаточно, чтобы осознать насколько я проголодалась. Я не особо рассчитывала попасть на кухню. Как только моё тело оправилось от тошноты, я встала с кровати и подошла к двери. Она заскрипела, когда я оттолкнула её достаточно широко, чтобы видеть коридор. Моих родителей не было видно, и я не хотела, чтобы это изменилось. Быстро и бесшумно я направилась на кухню.

Каждый короткий коридор казался мне западнёй, но всё же мне удалось незаметно добраться до кухни. Повар готовил сэндвичи с маргаритками.

Я подошла к нему тихо и робко. Мой голод был слишком велик и я не решалась наглеть перед жеребцом с полудюжиной сэндвичей. — Можно мне?

— Рад тебя видеть на ногах. Бери столько сколько захочешь. — сказал он.

— Благодарю. — я взяла парочку сэндвичей. — Понимаете, пони обычно не столь добры ко мне. Какой у вас мотив? Что вам будет с этого?

Некоторое время он стоял в тишине, пряча свой взгляд. — Ты мне напоминаешь одних пони. Я подвёл их, и ежедневно они напоминают о себе. Помогая тебе я чувствую себя лучше.

Некоторое время я стояла в тишине. — Знаете, я жалею о том, что у меня не было таких родителей каким являетесь вы. — я повернулась и вышла с кухни.

Вернувшись в свою спальню я могла с облегчением поесть. Закончив перекус, я увидела что у меня осталось около двадцати минут, как раз, чтобы сочинить пару пьес. Ликующий дуэт скрипки и виолончели непрестанно играл в моей голове. Если бы у меня была возможность, то я бы слушала эту прекрасную мелодию всю ночь. Мой разум должен быть ясным, чтобы играть на виолончели этим вечером, поэтому я сочинила её и чтобы позже насладиться этим дуэтом.

Я торопливо начертила на листе стаккато восьмых нот для скрипки. А под ними целые и половинчатые ноты гармонического аккорда для виолончели. Пианиссимо переходило через крещендо в фортиссимо, а после через декрещендо снова в пианиссимо. Музыка оживала и сама себя писала на странице. Никакие технические термины не могут ограничить творчество тех у кого музыка исходит из самого сердца.

Мои копыта заполняли страницу, до тех пор пока я не услышала стук в дверь. Я перестала записывать и почувствовала колющую боль в копытах. Я сопротивлялась своему желанию продолжать творить и у меня получилось. Я подошла к двери, ожидая увидеть мать, но с облегчением встретила дворецкого.

— Наступил час ежедневной репетиции, миледи. — проговорил он.

У меня каждый раз улучшалось настроение, когда он называл меня так. Он был поистине профессионалом своего дела. Меня часто посещали мысли, что за все случаи, когда я доставляла ему неприятности, он легко мог попросить разрешения у отца наказать меня. Однако его нейтральность развеивала подобные мысли.

Я направилась к двери, но он остановил меня. — Ваша виолончель.

— Я оставила её в театре. — ответила я.

— Нет, она на своём месте. Он указал копытом на мою стойку для виолончели.

О. Как он и сказал, моя кленовая виолончель аккуратно стояла на подставке в углу.Я подошла к ней, положила её в футляр и закинула его за спину. Мой разум должно быть слишком сосредоточился на сочинении музыки, что не осознал, что виолончель вернул именно дворецкий.

— Очень хорошо, двалеский, веди меня в сей театр! Я вышла из комнаты, поудобнее пристраивая виолончель на спине. После того как родители научили меня носить этот громоздкий инструмент, я ещё ни разу не роняла его. Когда он терял равновесие он сильно колол меня в левый бок. У меня просто не хватало слов, чтобы спорить насчет эффективности такой техники переноски инструмента.

Моя улыбка исчезла, а выражение лица остекленело, когда я увидела, что родители вышли проводить меня. Никто из них не проронил ни слова. Однако даже без слов было понятно их послание. Только посмей ещё раз сбежать, наглое отродье.

У нас заняло не так много времени, чтобы добраться до театра. Лира, судя по всему, очень удивилась, увидев меня, и после того как репетиция закончилась, я поняла почему.

— Октавия! Что с тобой случилось? — спросила Лира.

— Эм? У меня что синяк? Бегло осмотрев себя я заметила галстук-бабочку. — ох, ну только не это снова. Я сорвала галстук-бабочку и бросила его на пол.

— Синяк? Нет, я к тому что тебя вчера не было! Той ночью ты пошла домой с Винил и убежала, как только она проснулась.

— Да, я немного перенервничала, когда проснулась в постели вместе с... стой, вчера? Какой сегодня день?

— Сегодня среда. Ты себя хорошо чувствуешь? — Она приложила копыто к моему виску.

— Вот же ж... Меня вырубило на целый день?

— Я боялась это будет что-то пострашнее, чем просто долгий сон.

— Забудь. Мне нужно развеяться. Давай заскочим в клуб. — изрекла я.

— Ты уверена? Винил и Бон Бон точно захотят тебя увидеть, чтобы знать что ты в порядке. Просто... ты ведешь себя необычно.

— Необычно? Я эм... думаю вполне нормально. Ну, то есть меня немного вывело из себя, то что я проснулась в квартире Винил. — слегка улыбнулась я.

— Ты проснулась в её квартире, сочинила симфонию на салфетках, коробках из-под пиццы, нескольких обрывках бумаги и двенадцати упаковках пива, а потом убежала? Ага, немного странно.

— Что я могу сказать? Вдохновение приходит в самых странных местах. А теперь давай сбежим отсюда, пока дворецкий не нашел меня. Мои родители не одобряют что я веселюсь и приставили его надзирать за мной.

— Хех, — усмехнулась Лира. — Как я тебя понимаю. Просто не представляю как можно прожить всю жизнь в обнимку с виолончелью и письменным столом, заваленным разными бумагами.

— Тогда можешь считать, что тебе повезло.

— Учитывая, сколько мы пили, Винил и Бон Бон будут у меня дома. Этим вечером мы собираемся просто посидеть.

— Хорошо. — ответила я.

Лира уходила прочь от центра города, с которым я так хорошо познакомилась в последнее время. Мы находились где-то на востоке от театра, между центром города и кварталом аристократов. Улицы сплошь были забиты домами и ничем кроме. По крайней мере, дороги и тротуары были чистыми, а на клумбах росли живые цветы.

Лира и Бон Бон жили в однообразных домах, как и все остальные на этой улице. У каждого из них были серые стены, два равномерно расположенных окна и одинокая дверь, ведущая внутрь. За небольшой проходной находилась лестница, ведущая к разным жилищам. Комната Лиры имела номер семь, что заставило меня хихикнуть. Я предполагала, что это простое число предвещает мне удачу.

Когда я вошла в её квартиру, то впала в шок. Там был невообразимо красивый серый узорчатый ковёр, с россыпью коричневых и черных пятен. Пара простых коричневых соф у Лиры выглядели гораздо уютнее, чем одинокий диван марки Честерфилд с серебряной отделкой в моей спальне. Винил жестом пригласила меня присесть.

Я была уверена, что у моих родителей или дворецкого на этот случай припасен козырь в рукаве. Возможно, они снова намеренно позволили мне сбежать и планировали какое-нибудь поражающее воображение наказание. Может дворецкому приказали проследовать за мной до дома Лиры? Может быть они хотели приехать и помешать нам.

Я вытряхнула эту мысль из головы. Сегодня мы будем веселиться. Если бы я не умирала со стыда от того что сбежала вчера, я бы больше времени проводила рядом с Винил. Может быть она расскажет мне каково это жить настолько бурной жизнью. Возможно стиль жизни наполненный постоянными вечеринками, алкогольным опьянением и пересыпом с кем ни попадя достоин зависти.

Как выяснилось у Винил сегодня был выходной, так что у нас появилось время поболтать. Мы сидели на кушетке с парочкой коктейлей, пока Лира и Бон Бон шептались о чем-то в креслах у камина.

— Привет, Окти. Прости за всю ту кутерьму с квартирой. Ты едва могла стоять и мне пришлось тебя отлеветировать к себе домой. — объясняла Винил.

— О... благодарю. — я покраснела и почувствовала некоторое облегчение.

— Когда ты исчезла я начала беспокоиться. А потом я нашла ноты, которые ты нацарапала на моих вещах! Я и не догадывалась, что ты умеешь сочинять дабстеп.

— Да, на меня иногда находит непреодолимое... стоп, что? Что за дабстеп?

Винил рассмеялась и поправила очки. — Забавно. Своей музыкой ты затэгала всю мою квартиру. В половине из которой нереальные биты, а в другой половине какая-то унылая классическая муть.

— Винил, нет. Я думала, что сочиняла для струнного квартета... Чтобы не сойти с ума мне иногда приходится избавляться от музыки в голове. А ещё голова раскалывалась и весь этот яркий свет... я услышала как ты начала просыпаться и запаниковала. Я думала ты и я... я думала мы... переспали.

Короткий вздох сорвался с её губ. — Окти, я бы не воспользовалась тобой. Тебе повезло, что ты сохранила невинность и это стоит оберегать. Держись рядом со мной и я позабочусь о том, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.

— Благодарю, для меня это очень важно. Ещё никто не говорил, что я невинна. Трудно вообразить, что после жестокого воспитания во мне осталась невинность.

— Так, что твоя мамуля подумала о том, что ты наклюкалась? — усмехнулась Винил.

— Что... — меня застали врасплох. Что я должна сказать? — О, ничего особенного, Винил. Она просто начала душить меня как только увидела. Я рассказала ей, что переспала с кобылой, а потом харкнула ей кровью в лицо. Но все неплохо закончилось. Она лишила меня сознания всего на полутора суток. Тошнота и сонливость, вероятно не были последствиями сотрясения мозга.

— Она ничего не сказала. — я соврала. — Она просто была рада, что я не притащила с собой пьяного жеребца.

— Хех, они не восприняли все это в серьёз. Винил наклонилась и прошептала: — Получается, что ты просто упала на лестницу прямо горлом и потом чисто случайно пропустила репетицию?

Я инстинктивно поднесла копыто к горлу. Моя трахея всё ещё ныла, а я даже не смотрела на неё. Неужели галстук-бабочка скрывал кровоподтёк? Винил обо всем догадалась? Мои глаза не знали на чем остановиться, и я быстро выпила коктейль, который мне приготовила Бон Бон.

— Успокойся, всё нормально. Если ты когда-нибудь захочешь поговорить об этом я всегда буду рядом. — тепло улыбнулась Винил.

Я вежливо кивнула и вздохнула с облегчением. — Благодарю. — У меня... у меня вопрос насчёт твоих глаз. Зачем ты носишь солнцезащитные очки в помещении?

— Хех, ну это всё часть личности Диджея Пон-3. Но так и быть, крошка. Я открою тебе маленьких секрет. — Винил наклонилась ко мне и подняла очки, открыв две красные радужки. — Я — вампир.

Я закричала, прежде чем поняла, что произошло. Глаза Винил широко раскрылись, она снова надела очки и откинулась на спинку кушетки. Оглянувшись я увидела ошарашенный взгляд Лиры и Бон Бон и нервно хихикнула. Винил тоже засмеялась.

— Эй, Окти, это просто шутка. Я ношу солнцезащитные очки, потому что красный это очень редкий цвет глаз. Очень многие пони смеялись надо мной из-за него.

— О, мне ужасно жаль. — сказала я. — На самом деле мне они кажутся очень красивыми.

— Спасибо и расслабься. Мы здесь, чтобы оттянуться. Бон Бон, можешь сделать пару отверток, пожалуйста?

— О чём речь. — улыбнувшись, ответила она.

— А что такое отвертка?

— Это инструмент, который нужен, чтобы закручивать шурупы. — ответила Винил.

— А, это я знаю. — я улыбнулась и расслабившись откинулась на спинку кушетки.

Винил склонила голову набок. — Лира оказывается не шутила, что тебя держали взаперти. Это смесь апельсинового сока и водки. Решила, что пришло время познакомить тебя с завтраком чемпионов. Хотя, на самом деле так говорят про Кровавую Мэри.

— Довольно мило с твоей стороны. Есть одна вещь, которая меня волнует, Винил.

— Валяй.

— Когда я сочиняю музыку, то слышу в голове мелодию, которую не слышит никто другой. Моя мать говорит, что это моя муза, но ни она, ни Лира никогда не слышали музыки в своей голове. Ты когда-либо слышала музыку, которую тебе приходится играть на сцене?

Винил заерзала на месте и покачала головой: — Ты про идею яростной басовой линии, о которой ты никак не можешь перестать думать, пока не подберешь под неё правильный ритм?

— Нет, я буквально слышу её. Она эхом прокатывается по спальне. Иногда она нависает надо мной, иногда она вокруг меня. Где бы я ни была и чем бы я не занималась, я продолжаю слышать мелодии. Единственный способ заглушить её — это нанести её на бумагу. Она достаточно громкая, чтобы не давать мне спать по ночам.

— Хм. — Винил перестала представлять себе новые ритмы и посмотрела на меня. — Ну, Лира говорила что у тебя получаются сногсшибательные вещи. Я не эксперт, но это звучит как компромисс для написания такой улётной музыки.

От этого комплимента я залилась краской. Я никогда не задумывалась о том, насколько долго моя музыка сможет меня пережить. Будут ли наши внуки играть мою музыку? Услышат ли Селестия и Луна мои композиции на гала-концертах через тысячи лет?

Бон Бон вернулась с напитками и оставила нас двоих наедине. Я попробовала свою отвертку и нашла её резкой, но приятной. Благодаря сдерживающей меня Винил, я не боялась потерять сознания и снова проснуться в её постели. Я наслаждалась этой ночью. Какая-то музыка раздражала меня, умоляла сочинить её, но я игнорировала этот зов.

— Так вот, Винил, каково это всё время делать то, что ты сама захочешь? Не чудесно ли, что нет никаких командующих родителей, контролирующих каждый твой шаг?

— Хм, я никогда толком об этом не задумывалась. Быть диджеем — это моя страсть. Впервые я услышала электронную музыку, когда тайком прокралась в ночной клуб. Я была достаточно взрослой, чтобы находиться там, но увидев стол диджея, динамики, проводку и свет, я почувствовала что должна попробовать сама. В тот вечер после закрытия я проникла внутрь и поигралась с ним. Вот тогда-то я и обрела мою кьютимарку. И мне нравится, то чем я занимаюсь больше всего на свете. Обрести свободу это просто часть взросления. Ты со временем станешь взрослой и съедешь из родительского дома.

— Звучит очень мило... — я потягивала свой напиток и воображала, как покидаю родителей. Чтобы эта мечта воплотилась в реальность требовалось личное постановление Селестии или безвременная смерть моих родителей.

— Ты ведь тоже любишь музыку, так? Ты планируешь переезжать? — поинтересовалась Винил.

— Я не уверена, что у меня получится. Мои родители очень... строгие. Они так организовали всю мою жизнь, чтобы из меня получился первоклассный музыкант и композитор. Дискорд его побери, я даже толком не знаю, как я получила свою кьютим~ — я быстро оборвала себя и допила свой напиток.

Винил прошептала несколько слов, прежде чем заговорила. — Погодь, ты почти сказала, что не знаешь как ты получила кьютимарку?

У меня вырвался мимолетный нервный смешок. — Эм, не совсем. Однажды я вроде как ушиблась и очнулась с кьютимаркой и виолончелью. С тех самых пор и я стала слышать музыку, играть, сочинять... только не пойми меня неправильно. Мне это нравится. Единственное время, когда я не ощущаю себя одинокой, это когда я играю или сочиняю музыку. Я полностью погружаюсь в неё, забывая обо всех плохих вещах в моей жизни.

Я вздохнула и посмотрела на грязный пол. Прошло всего несколько дней после того, как я покинула дом и встретилась с другими пони. Я ощущала как на меня обрушивается ощущение разительного контраста между их беззаботной жизнью и моей.

Мой поток мыслей был прерван отблеском чего-то.

Винил снова заговорила, но я не могла услышать её. Моё внимание приковали четыре струнки, свисавшие с деревянного креста в воздухе. Легкий ветерок прошелся по струнам, сыграв печальный аккорд. На конце каждой веревочки висел небольшой металлический крючок. Я слишком часто с ними встречалась и понимала, что их появление не предвещает ничего хорошего.

Я пыталась вспомнить, почему они вообще появлялись. Обычно они возникали, когда я нуждалась в мотивации для сочинения или игры на виолончели. Если не считать наспех сочиненного дуэта, за последние три дня я ничего не написала. Моя игра на виолончели была несравненной на сегодняшней репетиции. Весь вечер напролёт я играла медленные аккорды и целые ноты.

Висели ли они передо мной, медленно покачиваясь как угроза? Мне нужно было решить, что мне предпринять, пока они медленно приближались к нам. Я могла бы закатить сцену и бороться с ними, или же я могла покинуть друзей добровольно. Но освободят ли они меня в этот раз? Какой инфернальный истязатель послал их ко мне?

Должно быть моё тяжелое положение было написано у меня на лице. Я почувствовала, как мои глаза расширились, а сердце бешено заколотилось в груди. Моё выражение лица легко смогла прочитать Винил.

— Окти, что-то не так? — в её голосе слышалось неподдельное беспокойство. — Ай! — вскрикнула она, когда один из крючков уколол её ногу и тут же выскочил. Винил оглянулась в замешательстве из-за возникшей из ниоткуда царапинки.

— Мне нужно бежать домой. Благодарю, сегодня всё было прекрасно.

Я спрыгнула с кушетки и выбежала из квартиры. Я обернулась и увидела, что крючки плывут по мостовой прямо за мной. — Ты хочешь чтобы я начала сочинять! — крикнула я. — Так я и буду!

От моей растерянности я чуть не заблудилась в незнакомом районе. Я бежала так быстро, как только могла, не оглядываясь назад. Если я успею добежать до дома достаточно быстро, то смогу убедить мать, что я не уходила снова выпивать. То скорее всего она меня все равно накажет, но попробовать стоит.

Поместье показалось на горизонте. Чувство, что меня преследуют, рассеялось. Добежав до людской, я наконец сбавила скорость. Я постучала несколько раз, и через пару минут повар пришел и открыл дверь.

— Благодарю. — прошептала я, пробегая мимо него и направляясь в мою спальню. Я должна была успокоиться и подождать, когда музыка снова заиграет в моей голове. Всю ночь звучали только обрывки музыки, вроде миддл эйт для деревянных духовых инструментов или фанфар для медных духовых. Чтобы успокоить фантомного кукловода, мне пришлось бы сочинить целую оркестровую аранжировку.

Я включила свет в спальне и застонала, когда я увидела семейный портрет на стене. На нём были изображены мои родители, одетые в накрахмаленные костюмы. И я, съежившаяся между ними на животе, с опущенными ушами. Что касается фамильных портретов — всё могло быть намного хуже.

Я подошла к моему столу и вспомнила, что оставила виолончель и галстук-бабочку в театре. Дворецкий мог бы и взять виолончель с собой, но я не хочу неожиданного визита от матери. Я стала искать в своем шкафу, пока не нашла брошенный красный галстук-бабочку. Мои копыта боролись с непослушной тканью, когда я надевала его на шею. Одного лишь взгляда на большой неаккуратный узел было достаточным, чтобы понять что я только что надела его.

Я села за стол и вздохнув, макнула перо в чернильницу. Может однажды наступит день, когда я оправдаю ожидания родителей настолько, что они раскошелятся на ручку. Слуги довольно лестно о них отзывались.

Я ощутила, как струны с легкостью паутины прошлись по моей спине, оставляя холодок на позвоночнике. Моё тело замерло в ожидании булавочного укола. Но вместо этого я почувствовала, как мне поправляют галстук-бабочку. Он выглядел почти нормально и как раз вовремя. Моя мать выбрала именно этот момент, чтобы нанести мне визит.

В последнее время у неё было настроение подкрадываться ко мне незаметно. К счастью, муза, которая дарила мне так много восхитительной музыки, полностью поглотила меня. Соната, гудевшая в моей голове, превратилась в панихиду. Медь стала отбивать ритм, предвосхищая появление фанфар. Я записывала так быстро как только у меня получалось. Возможно, я могла бы преподнести это произведение матери в качестве подарка на день рождения. Пожалуйста, Мать. Это песня, то что представляю думая о тебе. Смотри у меня ещё хватает таланта, чтобы писать хорошую музыку. Ты помнишь каково это?

— Ты выглядишь ужасно восхищенной. Я рада, что ты усердно работаешь, а не сбежала напиваться. Странно, однако, что именно дворецкий принес твою виолончель. Я тебе уже не раз говорила, никогда не позволять прикасаться другим к твоей виолончели. — проворковала мать.

Я уже привыкла к её попыткам убаюкать меня ложным чувством безопасности. Ей наскучило постоянно издеваться надо мной и она любила время от времени перевернуть всё с ног на голову. Я убрала самодовольную ухмылку с лица и повернулась к ней.

— Здравствуй, Мать. Чем обязана такому удовольствию?

— А разве мне нельзя просто так заглянуть к моей любимой дочурке? Я не хочу, чтобы с тобой произошло что-то плохое, если ты убежишь, поэтому я решила дать тебе небольшую мотивацию.

Вот оно, пришло время нанести удар по её самолюбию, прежде чем она раскроет значение этой мотивации. — В самом деле, мне очень бы не хотелось, чтобы непристойный единорог сделал мне незаконнорожденного жеребенка единорога.

Она и в самом деле на секунду стояла раскрыв рот, шокированная моей фразой. Это стало игрой между нами. Она приходила меня подразнить, я отпускала колкости в её адрес, а после она наказывала меня. То что в последствии моей фразы она впала в ступор обозначало мою редкую победу.

Я совершенно забыла, что тыкаю палкой злую собаку и мой смех эхом разнёсся по спальне. Мать засунула мне в рот тряпку и обернула вокруг головы. — Мфф-мфф. — мычала я.

— Какой позор, что у тебя такой грязный язык. Возможно, раз уж я не могу его вырезать, то могу попросить тебя пару минут пожевать раскалённых углей? Я слышала, что грифоны так поступали с военнопленными пегасами. Она подошла к очагу, который развели слуги, чтобы согреть меня.

Она не станет... это просто немыслимо...

— К сожалению, — огорченно произнесла она. — мне приказано не предпринимать ничего радикального, пока что. У твоего отца есть план действий на случай непредвиденных обстоятельств, если ты и дальше продолжишь упорствовать. А сейчас я использую проверенный временем метод, чтобы удержать тебя неподалёку.

Она повернулась и пристально уставилась на меня. Гнев сочился из неё, как жар от солнца. Я медленно встала и подошла к кровати. Я надеялась задобрить ей и дать ей ложное чувство всемогущества. Я ведь даже надела этот дискордов галстук-бабочку. Я легла на одеяло и закрыла глаза.

— Зря стараешься, Октавия. Ты могла бы вылизать мои копыта дочиста, но даже в этом случае, я бы не поверила, что ты усвоила свой урок. Сколько раз ты посещала бар?

Я перевернулась на живот, когда она начала подходить ко мне. Она была не единственной, кто мог заморочить голову и я никогда не делала этого очевидным способом. Теперь настал её черед.

— Трижды. Трижды ты убегала после репетиции. Разве тебе мало того, что мы позволили покинуть наш дом без нашего присмотра. Неужели тебе обязательно вести себя как неотёсанный фермер с каменных угодий? Должно быть ты пытаешься тем самым показать, что ты недостойна носить нашу фамилию?

Теперь она была на расстоянии удара. Я напряглась и спрыгнула с кровати, хватая её. Моё копыто метнулось к её челюсти, но она отреагировала быстрее, чем я предполагала. Она отшвырнула меня и схватила меня за галстук-бабочку на шее.

Единорогам было гораздо проще обходиться с неодушевленными предметами, нежели с живыми пони. Я пыталась сорвать галстук-бабочку, чтобы она не могла меня удерживать на месте. Моё копыто наконец нашло крючок и ослабленный галстук слетел. За ту пару секунд в которые я должна была среагировать, она ударила меня по ребрам и выбила из меня весь дух.

— Стерва! — закричала она. — Если ты хочешь себя вести как одичалая грязепони, то с этого момента я буду обращаться с тобой именно так.

Её седельная сумка открылась и оттуда вылетела верёвка. Она быстро обернула её вокруг моих ног и стреножила меня. Я начала ухмыляться.

— Что тут смешного, свинья?

Я улыбалась думая что сейчас крючки придут и освободят меня. Где же они? Почему они не помогут мне? Я бросила взгляд в сторону стола, где я страстно сочиняла музыку. Конечно. Они появляются только, когда мне необходимо сочинять или я слишком долго игнорирую музыку. Я сердито фыркнула.

— Именно так, связанная как свинья. Не понимаю, почему твоему отцу не нравится это, настолько же насколько это нравится мне. Я почти жалею, что не могу зачать ещё одного грязепони, чтобы наказывать именно его, когда ты начинаешь себя так вести.

Веревки подняли меня в воздух, и я повисла вниз головой. Она открыла окно и поднесла меня к нему.

— Падаль выкидывают на улицу и если ты хоть чему-то научилась за свои восемнадцать лет, то ты перестанешь ебать мне мозги! — закричала она.

Меня выбросили из окна прямо в грязь. Конечно же сегодня шел дождь. Спасибо, Селестия, погодка то что надо. Окно захлопнулось и я осталась наедине со своей яростью, единственной вещью, которая согревала меня. Однажды я стократ отплачу ей за все её оскорбления.

Мне хотелось, чтобы она сдохла.

Какое-то время я извивалась, пытаясь освободиться, но в конце концов сдалась. Грязь покрыла мои бесчисленные волосы на шерстке и гриве. После неуверенных извиваний я доползла до стены поместья. Потребовалась целая вечность, чтобы добраться до холодной каменной кладки, но напряжение только прогнало от меня сонливость. Я была так взволнована, и воздух был таким морозным этой ночью. Стена была плохим укрытием и я не была уверенна получится ли у меня поспать. Я дрейфовала между пограничными состояниями сознания, пока веревки впивались в ноги, мешая мне спать.

В течение долгой ночи у меня было достаточно времени на раздумья. Пока я лежала и думала, до меня начала доходить одна мысль. Я сама несу ответственность за последствия своих поступков. Моя мать была права.

Я вела себя некультурно, подобно скоту. Все чего они от меня требовали — игры на инструменте и сочинении музыки, а это я могла сделать. Зачем я продолжала их провоцировать? Почему я не могла вести себя прилично и просто не облегчить себе жизнь? Они могли бы и в самом деле не любить меня, но что в этом случае они бы не прикладывали столько усилий, чтобы исправить мой паршивый характер?

Я дрожала от ужаса и хныкала под растущим полумесяцем. Проносящиеся мысли в моей голове о поражении, были неприятны. Нет. Это они ведут себя как скот. В этом нет моей вины... ведь так?

На следующее утро я проснулась в моей спальне, вся измазанная в грязи и без верёвок. Кто-то отнес или возможно, забросил меня сюда. Я лежала посреди комнаты. Вытянув ноги я ощутила боль в протестующих, напряженных мышцах. Слёзы капали от боли, когда я пыталась сомкнуть челюсти, в то время пока мои мышцы пытались удержать меня в устойчивом положении. Как только спазм спал я подошла к кровати. Я не хотела, чтобы она была вся измазана в грязи, ведь в этом случае мать будет несчастна. Я смогу обрести достаточно душевного покоя, хотя бы оказавшись под ней.

Было достаточно просто забраться под дубовый каркас кровати. Я часто спала под ней, когда была совсем маленькой. Вырезанные слова на деревянной раме всё ещё были видны. Моё любимое место было у стенки, в самом безопасном месте. Оказавшись под ней, я подняла глаза и прочитала вырезанную надпись: Мамуля меня любит. Я закрыла глаза и стала ждать, когда у меня наконец получится уснуть.

Я проснулась около полудня. Слуга принес мне немного еды, а её аромат заставил меня очнуться ото сна.

Я выползла из-под кровати и меня шокировало, то что лежало на моем столе. Свежий салат из нарциссов и роз, яблочный сидр и копченое сено. Это был мой любимый завтрак, невероятно редкое явление. Я обошла вокруг тарелок подозрительно принюхиваясь. "Наказание за плохое поведение, награда за хорошее" — вспомнила я.

Ко мне вернулись воспоминания из детства. Тогда я была такой же непослушной, какой и сейчас. Когда кнут не сработал, отец убедил мать попробовать пряник. На какое-то время моё поведение улучшилось и меня вознаградили. Моя наивность заставила меня поверить, что отец полюбил меня и потому стал ко мне добр. А затем... Я получила кьютимарку.

И изменилась не только я, когда я её получила. Мать стала более жестокой, а отец более отстраненным. Я никогда не решалась спросить, знают ли они, каким образом я получила свою кьютимарку. Мне было страшно узнать, слышали ли они то же самое пение. От одного воспоминания о той ужасной ночи в комнате похолодало градусов на двадцать.

Еда трансформировалась в подачку купить моё хорошее поведение. В животе заурчало. К Дискорду, просто съем салат! Я пожала плечами и села перекусить. По крайней мере, до тех пор пока я понимаю, что они пытаются мной манипулировать — я могу этому сопротивляться. Ведь так?

После ланча я как следует вымылась в ванной и поспешила сочинять музыку. Мой разум сосредоточился на написании песен, как и полагалось послушной пони. Я хотела как можно быстрее скоротать время и перейти к общению с Лирой и Винил. Эта мысль наполнила меня счастьем, вдохновив на новые задумки. Я начала писать быстрее, с каждым часом становясь всё счастливее. Вскоре я одновременно начала слышать три песни. Я писала яростно, стараясь поспевать за моей музой.

И чем больше счастье наполняло меня, тем труднее было за ней угнаться. Закончив четвертую композицию я в изнеможении рухнула на стол. Моя челюсть болела от удержания пера, а глаза слезились от нескольких часов сосредоточенного фокусирования на пергаменте. Я повернула голову, чтобы посмотреть который час. Репетиция начиналась через тридцать минут!

Я встала из-за стола и начала собираться: виолончель, смычок, футляр и несколько листов нот. Не хватало только галстука-бабочки. Я осмотрела свой шкаф на наличие оного, но увидела что ни одного не осталось. Их отсутствие могло означать только одно: Мать хотела надеть его лично перед моим отъездом.

Было невыносимо сидеть здесь с виолончелью и ожидать её. Мои копыта начали дрожать, и я прикусила губу. Сегодня вечером я твердо намеревалась пойти в бар. Она была полоумной, если считала что салат сможет меня остановить.

Если бы я могла прикусить язык на тридцать секунд, то уже была бы на пути в театр. Дверь открылась, и я прикусила щеку. Резкая боль позволила мне сконцентрироваться.

— Превосходно, дорогая. Я вижу, что ты решила больше не вести себя подобно скоту. — заметила мать. — Если ты вернешься с репетиции к восьми, я позволю тебе сегодня поспать в конуре, вместо того чтобы валяться в грязи.

Восемь... девять... десять... одиннадцать...

— А теперь сиди смирно. — приказала она. Я почувствовала как мне завязывают галстук-бабочку.

Четырнадцать... пятнадцать...

— Готово, прямо как когда ты была совсем маленькой. Скажи мамуле, что ты её любишь.

Двадцать один... Я больше не могу сдерживаться...

— Октавия, я говорю это не сама себе.

Двад-цать три-и-и... Я так сильно кусала себя за губу, что почувствовала прикус крови на языке. Три коротких слова и она развернется и уйдет, но я не могла, я не хотела этого произносить.

Я почувствовала слабый укол в районе губ, который заставил меня открыть рот. Я заметила две тонкие струнки, ведущие два крючка к моим губам, изображающие на них легкую улыбку.

Кукловод руководил моими словами: — Я люблю тебя, мамуля. — если бы я могла свернуться калачиком и умереть от одного лишь отвращения к этому изречению, то именно это бы и сделала. Струны ослабили натяжение. Всегда пожалуйста.

— Послушная девочка. — она погладила меня по голове, повернулась и вышла.

двад-цать де-вять... ТРИДЦАТЬ! Дверь со щелчком закрылась за ней.

— Тупорылые злоебучие интеллигенты! — я выругалась во всё горло и ударила копытом по полу. — Аргх, посмотрим кто будет смеяться последним, когда я окажусь в баре снова.

Я встала и направилась к двери. Я сделала это: в течение тридцати секунд я не оскорбляла и не нападала на мою мать. Должно быть я поставила новый рекорд. Позже я проверю вырезанные слова под кроватью, чтобы убедиться в правильности этого.

Дворецкий ждал меня за дверью, готовый проводить меня на репетицию.

— Миледи. — вежливо поприветствовал он меня.

— Двалеский. — хихикнула я.

— В хорошем настроении, миледи? Он закрыл за мной дверь, как только я вышла с моей виолончелью.

— Дискорд возьми нет, но иногда попробовать стоит. — Я осмотрела пустые коридоры.

— Можем отправляться?

— Да. — я направлялась к парадному выходу, а дворецкий следовал сразу за мной.

— Могу я предложить вам пропустить посещение бара хотя бы на один вечер? Они... обсуждали как поступить в случае следующего вашего проступка, миледи.

— Нет, я не буду рассматривать это предложение. Просто сохраняй нейтралитет. Если ты начнешь действовать излишне любезно или грубо, я сразу пойму, что они взялись за тебя.

— Как пожелаете, миледи.

До театра мы дошли в тишине. Может позже я поговорю с поваром и узнаю, что ему известно о дворецком. Случались и более необычные вещи, чем дворецкий-единорог, любезничающий с непослушной земной пони. Я могла вспомнить только одну. Если сказки пожилых кобылок о Найтмер Мун были правдой, то добрые единороги тоже существовали.

Репетиция оркестра прошла быстро. Похождения по барам стали настоящей причиной того, что я таскала с собой виолончель через пол Кантерлота. Я встала и посмотрела на дворецкого. На мгновения наши взгляды встретились, и я положила виолончель на пол. Вздохнув, он кивнул.

На этот раз я пошла искать Лиру. — Погнали. — рявкнула я и потащила её к выходу, остановившись только, для того чтобы выбросить в мусорное ведро кое-какой красный кусок ткани.

— Притормози, Октавия. — просила Лира. Мы выбрались на улицу и только тогда я осознала, что она всё ещё прыгает на трёх ногах, поспевая за мной. Я отпустила её.

— Приношу свои извинения.

— Эй, у тебя все ок? Ты что читала какую-то страшилку или что-то типа того? Я однажды вообще не спала всю ночь из-за неё. Потому что ты выглядишь именно так.

— Да, я совсем не спала, что с того? — гавкнула я.

— Видишь? Ты такая сварливая. Неужели это была та самая история о безликом существе под кроватью?

Я сердито посмотрела на Лиру.

— Хех, это хорошая история. После неё я не могла заснуть четыре дня. В ней речь шла об изнемогающем от голода существе, которое стояло на двух ногах, прямо как алмазный пес. Оно перепрыгивало с дерева на дерево, пока не натыкался на пони. Затем оно преображалось в одного из её любимых пони. Ночью оно прокрадывалось в её спальню. Оно вставало рядом с их кроватью и срывало с неё одеяло. Пони просыпалась в испуге и видела как её любимый уставился на неё. Однако у этого существа не было ни глаз, ни лица. И когда пони смотрела в то место, где должно было быть лицо, от неё отрывали частичку её души. С того самого момента, эта скверна не оставляла её в покое ни на секунду. Оно скрывалось на периферии её зрения, позволяя заметить себя лишь мельком. Каждый такой проблеск откалывал частичку её души и так до тех пор, пока она полностью не лишалась рассудка.

— Неплохая страшилка. — усмехнулась я. — Напомни мне как-нибудь рассказать тебе о моём последнем дне рождения и тогда ты поймешь, что значит рыдать всю ночь от страха.

— Круто. Должно быть тебе подарили просто улётную книжку.

— Просто... нет. — я ускорилась, чтобы опередить болтливую единорожку.

— Может я о ней слышала? Лавкольт? Р.Л. Сталлион? Зона Сумерек? — Лира перечисляла авторов и книги, но я не обращала на них внимания.

Это была ужасная история о матери, которая секла свою дочь за попытку убежать. Спойлер: у неё не получалось нормально ходить и ровно сидеть в течение двух недель, — подумала я.

Впереди показался ночной клуб "Голубая Луна" и я ощутила беспрецедентное облегчение увидев его. Я славно проведу ночь, болтая с Винил. До конца вечера я планировала напиться до беспамятства. Мать будет в ярости и начнёт бить меня, но я буду слишком пьяна, чтобы почувствовать это. Я проснусь и буду бороться с похмельем. И повторю этот цикл до следующей репетиции оркестра.

Безупречный план.

Оказавшись внутри, я обнаружила Винил за одним из столиков. Она поднялась со своего места и позволила мне проскользнуть, чтобы сесть рядом с ней.

— Слушай, Лира, почему бы тебе не найти Бонни? Выпейте парочку коктейлей за мой счет. Винил левитировала десяток битов к ней.

— О, спасибо, Винил! И я непременно верну тебе те пятьдесят, которые я тебе проспорила. Мы делаем трюфели для городского карнавала на следующей неделе. — обещала Лира.

Винил подозвала официантку и заказала себе крепкого ликера, а мне какой-то необычный коктейль. Я даже не заметила как она заговорила со мной... я совершенно потерялась в своих мыслях. Она бупнула меня по носу, спустя меня с облаков.

— Окти, я спросила доверяешь ли ты мне?

— Конечно. — пробормотала я.

— Слушай, ты, наверняка думаешь, что я слишком молода, для того чтобы быть диджеем и тусовать каждый вечер. В своей жизни я повстречала много пони и ещё больше чего повидала в трущобах этого города. Мне нужно чтобы ты была откровенна со мной.

— Конечно, конечно. — ответила я. Слова из моего рта лились на автопилоте, когда я фантазировала о том, как придушу мою мать дюжиной красных галстуков-бабочек. Посинеет ли её рог, когда она начнет задыхаться или только её губы?

— Твой... твой отец тебя бьёт? — спросила Винил.

Всё моё внимание мгновенно переключилось на диджея. У неё был довольно угрюмый вид. Я не продержалась и двух секунд прежде, чем залилась смехом.

— Я серьезно, Окти! Выглядишь просто отвратительно.

Я прекратила смеяться, когда обратила внимание, что все смотрят на меня. — Прости, я эм...

— Упала с лестницы? — Винил закончила за меня фразу.

— Да. И ответ на твой вопрос — нет. Мой отец меня не бьёт.

— Ну да, подлые лестницы. — вздохнула Винил. Она приблизилась ко мне и взяла меня за копыто. — Должно быть ты не замечаешь этих ожогов от веревок? Меня удивляет, что никто в театре не спросил тебя, почему ты всё время появляешься с синяками.

Я отдернула копыто. — Это не твоё дело! — я не хотела кричать, но у меня все равно получилось сказать это очень громко.

— Окти, ты же сказала, что доверяешь мне. Позволь мне помочь тебе, позволь мне защитить тебя.

— Защитить меня? От одной из самых знатных семей в Кантерлоте? От родителей, которые считают меня бездарной грязепони? Да, у тебя определенно всё получится.

— Ты можешь просто уйти. Я знаю на третьей улице есть приют. Убеги, а копы тебя защитят.

— Да, тот самый шериф, который играет в бридж с моим отцом. Может быть, вместе с ним будет старший лейтенант, который помогает ему в выборе самых изысканных сортах вин. О, я знаю. Свифт Скрипт, главный судья округа! Они с отцом играют в шаффлборд каждый вторник.

Винил стукнула копытом по столу. — Это не шутки! Я не позволю какому-то уебку издеваться над тобой! Так кто это делает?!

— Как я и сказала, это не твоё собачье дело! — я оттолкнула Винил. — Хватит пытаться мне помочь! Никто никогда не сможет мне помочь!

Я выскочила из бара и не глядя побежала по окольным улицам. Моему разуму не хватало времени сообразить, где я нахожусь или куда мне бежать. Я просто хотела пообщаться с Винил, а не видеть как родители причиняют боль и ей. Почему она решила всё испортить, пытаясь соревноваться с моими родителями? Это не справедливо. Я просто хотела развлечься.

Я продолжала мчаться по улице, пока не столкнулась с кем-то. Я быстро пришла в себя и встав, встретилась взглядом с жеребцом.

— Эй, красотка, заблудилась? — спросил он.

— Да... я ищу дворцовую п-площадь. — ответила я. Моё сердце быстро колотилось после пробежки.

Я услышала как позади меня присвистнул пони. — Слыхал, Хоппер? У нас тут заблудившаяся знать.

— Ну, конечно, я подскажу. Дворцовая площадь прямо через этот переулок. Он указал на узкую темную улочку. — Просто поверни налево с другой стороны и иди прямо по улице.

— Премного благодарна. Вы меня сильно выручили. — по крайней мере, в одном эта ночь нормально складывается.

Я повернула и зашла в переулок. На полпути из переулка вышла тень, загородив выход. Запаниковав я обернулась и увидела позади себя Хоппера.

— Похоже, ты выбрала не ту ночь, чтобы потеряться. Как насчет того, чтобы сделать всё проще и чтобы мне не пришлось сдавливать этот милый ротик?

— Что вы хотите? Я тревожно осмотрелась. Между нами оставалось всего несколько метров свободного пространства. — У меня нет с собой денег.

— Хе-хе. — он усмехнулся. — Мне не нужны деньги, мне нужна расплата за выпивку, которую я тебе купил. Я хочу трахать тебя пока не взойдёт солнце над...

— Отъебитесь от моей подруги! — закричала Винил.

Ещё никогда в жизни я не испытывала такого облегчения.

— Боулдер, займись ей. — приказал Хоппер.

— Да за кого ты себя держишь? Пришла на огонёк, единорожка? — спросил Боулдер.

— Нет, я пришла засунуть тебе в глотку твои копыта!

От разгневанной интонации в её голосе я съежилась, однако жеребцы лишь рассмеялись.

— Даю тебе последний шанс заблудиться, прежде чем мы скормим тебе твои собственные зубы и заставим тебя... — Боулдер не успел закончить свою фразу.

Три жеребца упустили из вида одну важную деталь. Винил была единорогом. У земных пони была сила, размер и скорость. Но ничего из этого не помогло Боулдеру, когда булыжник врезался ему в голову, тем самым вырубив его.

— Ответ неверный. — рявкнула Винил.

— Ну ты напросилась ебанутая сука... — Хоппер встретился лицом с мусорным ведром. Вся тяжесть металлической корзины обрушилась на него несколько раз.

— Думаешь, у тебя достаточно яиц, чтобы что-то сделать со мной? — провоцировала она.

Я услышал позади себя испуганный топот. Обернувшись, я увидела, как последний жеребец испарился в конце переулка.

— Октавия! Ты в порядке? Какое сено тебе ударило в голову? Почему ты ночью побежала в район красных фонарей? — она подошла, смотрев меня.

— О, Винил! — я прыгнула к ней, обняв за шею. — Слава Селестии. Я заблудилась, а они обманули меня! Они собирались сделать со мной ужасные вещи. — как только страх и оцепенение прошли, я начала плакать.

— Эй, я же тебе сказала. Держись рядом и будешь в безопасности. Я не позволю таким подонкам как эти или как твой отец навредить тебе. Всё что тебе нужно это довериться мне. — Винил убрала мои копыта со своей шеи и улыбнулась.

— Благодарю, я попробую... — я едва сдерживала поток слёз. — Я... попробую.

— Пошли, мой дом совсем недалеко. — она взяла меня за копыто и повела в сторону своего дома.

Мы не так долго шли и я была благодарна за это. Я едва сдерживалась. Как только мы зашли, она заперла дверь и скинула банки и пустые коробки со своей кушетки. Она отвела меня туда и села рядом.

Погрузившись в кушетку, я наконец позволила себе расслабиться. Винил защитит меня. Я безудержно зарыдала. Годы подавленных эмоций выливались наружу. Я едва могла дышать пока я заливалась слезами и тряслась. Поток моих слёз можно было спутать с водопадом, а нос напоминал на подтекающий смеситель.

Мордочкой я уткнулась в бок Винил и плакала целую вечность, пока полностью силы совсем не оставили меня. Впрочем, мне не привыкать. Рядом с матерью это было настолько же привычно, как и прием пищи, но рядом с Винил всё было иначе.

Ей были важны мои чувства.

У меня никогда не было плеча, в которое можно было поплакаться. Я часто читала такую фразу, но только сейчас я поняла, что она действительно значит. Винил не была подушкой или плюшевым мишкой, она была пони, который действительно заботился обо мне.

Осознание этого вызвало новый поток слёз. Я подумала, что может все мои слёзы начнут её раздражать, но то как она гладила мою гриву, говорило об обратном. Во всяком случае, я думаю она была рада, что я была открыта с ней.

— Окти? — прошептала Винил.

— Это м-моя мать. Не заставляй меня возвращаться туда. — проплакала я.

— Я не стану. Никогда. Хочешь выговориться?

По началу я не хотела с ней обсуждать это. Я хотела забыть все те ужасные вещи, которые со мной сделала моя мать. Но Винил поняла бы меня, поэтому я рассказала ей обо всём.

— Ей доставляет у-удовольствие душить меня, бить меня, о-обманом заставлять меня думать, что она любит меня. И всё что мне остается либо подчиняться ей л-либо сталкиваться с её гневом. А если я не напишу д-достаточно музыки и-или... — я заплакала.

— Всё в порядке, мы можем обратиться в поли...

— Нет! — перебила я. — То есть не... не сегодня. Пожалуйста, я просто хочу остаться с тобой. Ты единственная пони, которой не плевать на меня или ты не делаешь это по указке моего отца.

— Ты права, Окти. Ты, мать его, права, я позабочусь о тебе. — шмыгнула носом она. Помню тогда я увидела, как слёзы падают из-под её солнцезащитных очков. — Если хочешь, можешь жить со мной.

— Ты действительно этого хочешь? Я могу остаться здесь, забыть про виолончель и они никогда не смогут меня найти?

— Да, что-то в этом роде.

Что-то в интонации, с которой она это сказала, заставило моё сердце остановиться на секунду. Учитывая все обстоятельства это было далеко от поэтичного или романтичного выражения. Это была простая фраза, но в ней заключалась моя надежда. Надежда на то что мне никогда не придется вернуться и что я смогу быть счастлива всю оставшуюся жизнь.

Я до сих пор не поняла, какое чувство я испытала в тот момент, но это было самым приятным ощущением на свете. Моё сердце забилось быстрее, а щеки запылали. Всё о чём я сейчас мечтала это находиться сейчас рядом с Винил. Все остальные тревоги растворились в моём разуме.

Она сняла свои очки и бросила их на стул в другом конце комнаты. Это был первый раз, когда я увидела её красные глаза так близко. Не скажу что они сильно меня пугали, но я могла понять тех, кому они казались чужеродными. Но чем больше я всматривалась в них, тем глубже я в них погружалась. Под её крутым, самодостаточным образом скрывалось нечто прекрасное. Глубоко в них горела страсть за совершение правильных поступков.

Я почувствовала какой-то аромат, похожий на ваниль. Это был аромат Винил и я сразу глубоко привязалась к нему.

Пока мы сидели и смотрели друг другу в глаза, в наших сердцах что-то всколыхнулось. Я увидела как её губы слегка раскрылись и как она придвинулась ко мне. Заиграла музыка, тихая и нежная, но я понимала во что всё это выльется. Это была прелюдия к пьесе, которая станет нашей персональной симфонией с Винил.

Вскоре она взорвалась и смешались все инструменты от завывающих скрипок до племенных барабанных ритмов.

Моё сердце безумно заколотилось, когда я наклонилась к ней. Я никогда раньше не целовалась. Мой мозг быстро пытался понять, как всё должно правильно происходить. Прежде чем мой мозг смог успеть за скоростью моего ритма, я прикоснулась к губам Винил.

Она оттолкнула меня.

— Окти, ты не знаешь что ты...

— Прошу, Винил. Позволь мне это сделать. — умоляла я, пытаясь игнорировать её отталкивания.

Я зажмурилась, чтобы сдержать слёзы. Я не хотела, чтобы она видела, в каком плачевном и отчаянном состоянии я нахожусь.

— Мне все равно, если что-то пойдет не так. Я просто хочу быть счастливой...

Со мной никогда такого не происходило, но именно тогда оркестр продолжил своё крещендо.

Я почувствовала, как копыто вытерло мои слёзы с глаз. Как только я открыла их, Винил окончательно приблизилась ко мне и прижалась своими губами к моим. Закрыв глаза я позволила нашей пылающей страсти сблизить нас.

Мы извивались в странном танце до тех пор, пока она не прижала меня к кушетке, не позволяя нам оторваться друг от друга даже на секунду. Она поставила свои копыта по обе стороны от меня. Лежа совершенно беззащитная перед ней, я ощущала как быстро колотится моё сердце. Я была настолько открытой, настолько уязвимой, что задрожала под ней.

Она уловила моё беспокойство и прижалась ко мне всем телом. Я думала, что благодаря её опыту она будет спокойной и собранной, но я чувствовала как её сердце бьётся так же быстро, как и моё.

Я чувственно вздохнула, когда она положила своё копыто туда, где меня никогда раньше не трогали. Напыщенная музыкальная композиция в моей голове притихла и я услышала единственную медленную и жалостливую скрипку. Я заплакала. Она настолько идеально вписывалась в этот момент, что я прижавшись к ней просто хныкала.

Она не намеревалась останавливаться. Жар по мере её прикосновений нарастал, как и музыка. Могу себе представить, как я глупо выгляжу сейчас, но мне все равно. Я была счастлива.

— Октавия... Я тоже хочу тебя. — страстно прошептала она, внезапно заглушив музыку.

— Я... я н-не знаю могу ли я... — пробормотала я.

Однако Винил и не думала останавливаться. Она взяла моё копыто и сама придвинула его к себе. Сначала я боялась сделать ей больно. Она выглядела такой мягкой и нежной, но судя по эмоциям на её лице она не была недотрогой. Она отпустила моё копыто, и я продолжила.

Музыка вновь заиграла, когда мы обнялись. Всё нарастало всё выше и выше: частота ударов сердец, температура и музыкальный темп. Эта была наша песня и мы играли её часами.

И всё же финал наступил слишком быстро. Последнее движение, последний шаг, чтобы охватить весь масштаб пьесы, разворачивающейся в моей голове. Я... мы захотели поставить точку. Симфония бушевала и нарастала, прокладывая себе путь к окончательному повороту и движению. Мы так усердно трудились, сочиняя последнюю композицию, и как раз в тот самый момент, когда я уже подумала что мы её сможем услышать, наступила тишина. Бесподобная тишина.

Эйфория захлестнула нас. Белый жар заполнил мой разум чистым экстазом. Я видела как шевелятся губы Винил. Я читала по губам, потому что я ничего не могла услышать.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Я обнаружила как начинаю дремать, когда тишина впервые, с момента появления кьютимарки, позволила мне отдохнуть. Мне хотелось сказать столь многое, когда она обнимала меня, но всё что я смогла сказать: "спасибо".

Я ощущала себя в безопасности, когда её копыта обнимали меня. Без повсюду преследовавших меня родителей или музыки или струн, я быстро утопала в блаженном сне. Я свернулась калачиком и прижалась к ней.

— Я никогда тебя не брошу, Окти. — проворковала она.

— Я знаю. — прошептала я. — Ты спасаешь меня.

Я сопротивлялась дремоте, так долго, как только могла. Секунды растягивались в минуты и казались часами, пока я засыпала. Я хотела удержать эти изумительные чувства навсегда. Наконец зевнув, я расслабилась и заснула.

Меня разбудил стук в дверь. Ещё ни разу в жизни моё тело не было настолько расслабленным и умиротворённым. Потянувшись под теплыми простынями, я открыла глаза и воспоминания нахлынули на меня. Это был дом Винил: безопасный, теплый и где мы занялись...

Эту ночь я ни за что не забуду. Стук не прекращался и моим уставшим ушам показалось, что кто-то кричал за дверью. Я почувствовала как у меня за спиной Винил поднялась и направилась к двери. Простонав, я свернулась клубком и закуталась во всё одеяло.

Стук продолжился — Чтоб вас, попридержите лошадей! — крикнула Винил. Я видела как она, спотыкаясь, взяла очки и подошла к двери.

— ...открыть... эту... дверь. — я не услышала всей фразы.

— Ага, если это какой-то розыгрыш... — как только Винил открыла замок, дверь распахнулась, отталкивая её.

Несколько стражников в золотых доспехах ворвались внутрь.

— Октавия? Сержант, мы нашли её! — он крикнул в коридор.

— Да кем вы себя возомнили? Убирайтесь из моего дома! — закричала Винил.

— Тебе бы лучше заткнуться, а то можем арестовать тебя за препятствие правосудию! — рявкнул стражник.

— Винил? Что происходит? — заскулила я, крепче прижимая к себе одеяло, тем самым пытаясь успокоиться.

— Октавия. Нас послали сюда по просьбе твоего отца, после того как ты не вернулась домой. Мы здесь для того, чтобы вернуть тебя домой. Твою подругу ни в чем не обвинят, если она заткнётся и не будет нам мешать. — Стражник подошел и попытался вытащить меня из постели.

— Нет! Они избивают меня, я не хочу назад! — закричала я прямо ему в ухо.

— Хм, эй Айрон, Ланс, Шилд подсобите-ка мне с ней. Похоже она совсем перестала принимать свои таблетки.

— Что? Мне не прописаны никакие таблетки. Отстаньте от меня. — я лягнула стражника ногой, запутываясь в простынях. — Винил!

Я обернулась и увидела, что её удерживает сержант.

— Окти, не волнуйся! Я пойду с тобой. — крикнула Винил.

— Если у тебя башка варит, то нет. — сержант предупредил.

Четверо стражников закутали меня в одеяло. Им было проще нести меня в ней, чем пытаться вытащить из неё. Я осознала что из меня сделали нелепый клубок хлопка и шерсти и вытаскивают с помощью магической хватки стражника-единорога.

Я уставилась на Винил, пока они выносили меня в коридор. Я хотела сказать что-то что угодно, но когда пришли стражники меня уже никто не мог спасти.

Моя борьба с одеялом продолжилась, пока мне не удалось спрятать голову под него. Я не желала, что хоть кто-то увидел меня, особенно родители. Может пони подумают, что я просто комок ваты, который переносят по улицам Кантерлота. Здесь не на что смотреть, идите своей дорогой. Я хихикнула, представив себя комком постельного белья.

Прошло не так много времени и мы добрались до поместья. Я надеялась, что стражники заблудятся и по чистой случайности окажутся в королевстве грифонов. Они бесцеремонно вытряхнули меня из одеяла на лестницу ведущую к моему поместью.

Я вспоминала всю рутину ожидавшую меня, прямо как когда я дважды безуспешно пыталась бежать. Встреча дворецкого у дверей? Есть. Эскорт до спальни? Есть. Заходит отец для соревнования в гляделки? Есть. Отец уходит и позволяет Матери сделать всю грязную работу? Есть. Мать вымещает свой гнев за никакущую мужественность Отца на мне? Есть.

Всё началось, предсказуемо, со встречи дворецким у дверей. Провожая меня до спальни он ни разу не взглянул на меня. На этот раз отца в спальне не оказалось. Он решил что мать справится лучше его и отказался от всяких внушений вины и предоставил ей карт-бланш на физическое насилие.

На сей раз я ждала когда наконец заговорит Мать. Я хорошо подготовилась к удушению галстуком-бабочкой.

Я смотрела на её морщинистый лоб и дрожащие губы. Её сердитая гримаса натянула лицевые мышцы. Остались только я, она и моя виолончель.

— Моя виолончель? — удивленно пробормотала я. Как она постоянно возвращается ко мне?

— Закрой свой поганый рот! — гаркнула она. — Второй раз подряд ты ночуешь не дома! Дважды мы позаботились о тебе, чтобы ты могла два дня киснуть в своей постели!

— Киснуть? Ты ударила меня по голове, старая гарпия!

Мне кажется, я видела как несколько капилляров лопнули в её глазу. Вздувшиеся вены на её шее и лбу выступали на фоне пушистой шерсти. Как бы я хотела чтобы у неё была аневризма или её хватил инсульт. Как бы я хотела достойно ответить этой ведьме.

— Ублюдское недоотродье! Шансы были один к десяти тысячам, и у нас все равно получился бездарный земной пони! Я бы придушила тебя ещё тогда, но это означало признать поражение от его родителей. Просто потому, что они сказали, что он не должен жениться на мне! Они ставят мне в вину тебя! Как тебе такое?! Ты не достойна вылизывать грязь с моих подков, скотина.

После моей ночи с Винил, меня больше не волновали игры моей матери. — Ага, ага. Закругляйся уже. Мне нужно сочинять музыку, хотя тебе этого не понять. Моя музыка будет жить веками. А твои вымученные восковыми мелками завитушки забудут за месяц. Как давно ты сочиняла что-то хоть сколько-нибудь приличное? Четыре года назад? Пять?

Рог матери загорелся, и я услышала шорох на ближайшей книжной полке. Я услышала свист летящего в меня предмета и пригнулась. Меня только зацепило кончиком книги. Мне было больно, но я стояла на месте.

— Это всё было сделано на заказ. Если ты хочешь вести себя как скотина, то и ошейник у тебя будет как у скота. Она левитировала устройство из ближайшей седельной сумки. — Этот красный галстук-бабочка, с встроенным зачарованным металлическим воротником под тканью. У тебя не получится его снять и ты не сможешь больше убежать. А если ты решишься, то я выслежу тебя и приволоку сюда, брыкающуюся и кричащую как умалишенную.

— Ты не посмеешь. — прокричала я, отступая от неё на шаг.

Ошейник резко рванулся к моей шее в её магической хватке. Я отступала к моей постели и попыталась забраться под неё. Она магией стала отрывать кисточки от занавесок, чтобы использовать их как импровизированные верёвки. Один такой успел меня ухватить за шею, прежде чем я оказалась под постелью.

— Кхе...эх-ах — задыхалась я. Я брыкалась, медленно пробираясь под кровать, пока она надвигалась на меня. Я не хочу, чтобы у меня был ошейник как у какой-то псины.

— Мне всегда хотелось завести домашнего питомца. Интересно, начнешь ли ты ценить меня после того, как я наконец сломаю твою волю. — Мать заливалась смехом, пока вытаскивала меня из-под кровати, всё ближе придвигая меня к ошейнику.

В этот момент я парила в воздухе, размахивая конечностями. Из-за моего сопротивления у неё не получалось надеть на меня галстук-бабочку. Взамен этому она поднесла меня к себе и стала избивать меня. Я не собиралась сдаваться, всё больше сопротивляясь её магическим нападкам.

Один из её ударов прошёл мимо цели, угодив мне в левый глаз. Это несомненно, оставит большой синяк, делая очевидным для всех, что именно она это сделала.

Если бы я только могла дотянуться, если бы только я могла ответить на каждый её удар ударом.

Музыка заполнила комнату оглушительным воем. Сейчас для этого самое худшее время, ведь я не могла заниматься композицией сейчас! Ведь я едва боролась с желанием потерять сознание!

Именно в этот момент моё спасение пришло из самого неожиданного, но в то же время из самого желаемого места. Марионеточные струнки и веревочки полетели с потолка мне на помощь. Кисточку на моей шее зацепили и легко сорвали. Я жадно вдохнула восстановив своё положение.

Я посмотрела на мать с первобытной ухмылкой, обнажив свои зубы. Необузданная ярость наполнила мои глаза, а зрачки сузились. Я чувствовала, как крючки впиваются в мои ноги, и как нити помогают мне совершить мою месть.

Я стала хохотать прямо в лицо матери, которая стояла в шоке, когда струнки опустили кисточку и галстук-бабочку на пол.

— Теперь моя очередь.

Я накинулась на неё, направляемая струнками. Она инстинктивно своей магией бросала в меня всем, что было в пределах досягаемости. В этот водоворот ярости. Я легко увернулась от всего, за секунду сократив расстояние между нами.

Она даже не успела вздрогнуть, когда моё копыто вонзилось в её висок, отбросив её прямо к двери. Она открыла рот, чтобы закричать, но я тут же ударила её по ребрам, выбив из неё последний дух.

Я смеялась её жалким попыткам набрать воздуха в рот. Струнки поднесли галстук-бабочку и стянули его вокруг шеи матери. Она пыталась хватать ртом воздух. — Что случилось? Слишком туго? — подтрунивала я.

Струнки подняли мои конечности для последнего удара. Я приготовилась уничтожить это проклятое лицо.

Дверь распахнулась, когда я опустила копыта. В комнату вбежали дворецкий и мой отец. Прежде чем я успела свершить свою месть, меня повалили на пол. Я посмотрела на отца снизу вверх. Его копыто впервые ударило меня.

Акт третий — Финал.

Обновлено 18.05.2021
Исправлены опечатки и неточности перевода

— Октавия просыпайся.

Мои глаза были закрыты. Я лежала неподвижно в постели. Возможно отец подумал что я упрямлюсь, но когда он снова со мной заговорил у меня заледенела душа.

— Я не стану повторять. — сказал отец.

Я скатилась с кровати, упав на копыта, играя роль побитой дворняги, которую он без сомнений и хотел увидеть. Я не отрывала своего взгляда от пола. Я найду способ вернуться к репетициям. Я вернусь к Винил. Мы убежим.

— Подойди ко мне.

Я приблизилась на несколько шагов к голосу.

— Зрелищный концерт ты устроила, но в конечном счете бесполезный. Должен признать у тебя весьма творческий подход к изобретению изощренных способов опозорить честь моей фамилии. Надевай свой галстук-бабочку.

Я подвязала его на шею. Ошейник, наполовину металлический, наполовину магический, который они сделали специально для того, чтобы он постоянно был на мне. Я чувствовала проходящую через него покалывающую магию и осознала всё отчаянье моего положения.

— Я надеялся, что до этого не дойдет, но методы моей жены оказались недостаточно эффективными. Она скоро придет, чтобы начать твоё воспитание. Я рекомендую тебе прекратить идти с нами на конфликт. Мы всегда сможем найти, где находится этот ошейник. И мы всегда сможем воспользоваться им для выработки мощного магического разряда.

Рог моего отца засветился и ошейник начал стягиваться на моей шее. Я еле могла дышать. Он буквально душил меня. Чтобы продемонстрировать, что произойдет при моем следующем ослушании, он без малейших усилий активировал его. Я рухнула на пол в невыразимой агонии. Я ощущала, как сотни разрядов пробегают по моему телу, от мозга по позвоночнику доставая до самых копыт, воспламеняя мои нервные окончания белым обжигающим пламенем. Насколько резко жгучее страдание возникло, настолько же быстро оно и исчезло, лишь оставив меня задыхаться на полу.

— Мы до последнего рассчитывали на твой здравый смысл и то что нам пришлось пойти на этот шаг весьма разочаровывает. Мы давали тебе всё, жертвовали всем чем только можно. Все это мы сделали для того, чтобы ты просто могла играть на инструментах. Годы учебы, десятки инструментов, бесчисленные репетиторы, лучшие специалисты в области теории музыки, которых только можно нанять за деньги. Но наплевав на все наши старания ты просто берешь и от всего отрекаешься.

Я все ещё стояла на коленях. Слезы мешали мне воспринимать окружение. Даже если я доберусь до Винил, какой теперь в этом толк? Сталкивались ли она или Лира с подобной магией?

— Веди себя послушно ради своей матери и я сопровожу тебя этим вечером на театральную репетицию. — сказал отец.

Я услышала, как отец вышел и вошла мать

— Как же давно я ждала этого дня. Давай, попробуй сказать что-нибудь про меня. — гавкнула мать.

Я встала и посмотрела ей в лицо, подыскивая слова, чтобы выразить свои чувства.

— Я приказала тебе — сказать что-нибудь про меня. — Её рог на мгновение вспыхнул. Я ощутила тысячу маленьких порезов по моему телу, что заставило меня биться в конвульсиях на полу.

— У тебя не хватит смелости, чтобы разобраться со мной без магии. — захныкала я, лежа на полу.

— Вот значит как? Ну давай посмотрим.

Я подняла голову как раз в тот момент, когда она подошла ко мне и уже заносила копыто над моей головой. Я перекатилась на бок, но у меня не хватало сил, чтобы встать.

— Хм, было бы на что смотреть. А теперь сидеть.

Я закрыла глаза и всплакнула, но она послала мне ещё один разряд боли. В этот раз мои нервы сообщили мозгу, что меня готово раздавить несколько тонн невидимого веса. Я чувствовала будто бы меня пытаются просунуть сквозь игольное ушко, но безрезультатно.

— Сидеть. — повторила она.

Я поднялась и села на пол. Ещё никогда я не чувствовала себя настолько унизительно. Неужели в это превратилась моя жизнь, контроль трусливыми родителями с безопасного расстояния? Неужели всё что мне уготовила судьба это боль и рабские узы?

— Послушная девочка, а теперь встать.

Я встала. У меня всё ещё оставалась надежда добраться до Винил и сбежать. Возможно, если я буду выжидать достаточно долго, то кукловод поможет мне.

— Послушная девочка. — она протянула мне яблоко как награду за послушание.

— Ты совсем еб... — прикусив язык, я упала на пол, от того что электрические разряды пронзили меня насквозь.

— В этом новом ошейнике столько интересных функций. И я с удовольствием воспользуюсь каждой из них. Так что вперед… начинай действовать мне на нервы.

Я взглянула на часы: оставалось ещё шесть часов до репетиции и слабая надежда на спасение. Я съела яблоко, затем не отрывая взгляда от земли прошептала: — Я смогу поспать, если буду послушной?

— Только когда я удостоверюсь, что ты научилась правильным манерам и ни секундой ранее. Я устала от того, что слугам приходится запирать твою комнату на ночь. Мне надоело выслушивать постоянные расспросы о моей одарённой дочери и о том каково это растить такого гения. Если бы они только знали насколько ты вшивая.

Я тихо сидела, пока она молчаливо наблюдала, не собираюсь ли я сказать что-нибудь глупое в ответ. Но я и не хотела ничего говорить, я, итак, уже обрекла себя на страдания.

— Лечь на спину. — приказала она.

Я тут же легла на спину. Такими темпами я умру от унижения и таким образом избавлюсь от ещё пяти часов и пятидесяти восьми минут пыток.

— Притворись мертвой. — хихикнула она.

Я расслабила мышцы и притворилась мертвой, слишком поздно догадавшись о её намерениях. Каждый миллиметр моего тела и мышц пронзили тысячи магических игл. Словно меня как какую-то бабочку пригвоздили к пробковой доске. Она прекратила блокировать мои двигательные нейроны и заливалась смехом, пока я медленно приходила в себя.

— Сидеть.

Я медленно заняла вертикальное положение. Неужели я действительно была настолько непослушной? Неужели все эти годы я неправильно воспринимала их намерения? Она перестанет измываться надо мной, если я буду послушной. Она будет любить меня, если я буду послушной.

— Хорошо, а теперь скажи мамуле, что ты её любишь.

— Я люблю тебя мамуля, пожалуйста прости меня. — взмолилась я.

— О прощении и речи быть не может, но я разрешаю тебе поспать. Но если вдруг я услышу малейший писк или ты по какой-либо причине покинешь свою постель, ты снова окажешься на улице.

— Хорошо, мама.

Я подошла к постели, медленно забралась в неё и спряталась под одеяло. Это я во всём виновата. Это Я никогда ничего не могла сделать правильно. Я не могла научиться музыке самостоятельно. Я не могла выполнять приказы. Я не могла дружить с правильными пони. Я не могла родиться единорогом! Всё что я могла это раздражать моих родителей и ради чего?

Я ревела до тех пор, пока не заснула, мечтая сделать так, чтобы мои родители были счастливыми. Мне снилось какой была бы моя жить, если бы я всегда слушалась своих родителей. Они бы позволяли мне ходить на званые ужины и дарили бы мне подарки на дни рождения. Отец бы разрешал мне смотреть, как он дирижирует и мать бы помогала мне создавать великие симфонии. Всё что отличало меня во сне от меня настоящей, моё безропотное послушание.

Мне показалось что дверь открылась всего через несколько минут, однако мой умиротворённый сон длился несколько часов.

— Почти настало время репетиции, вставай, Октавия. — приказал мой отец.

Я быстро выбралась из-под одеяла и села напротив него. Я уставилась в пол, надеясь не раздражать ни его, ни мать.

— Ты права, дорогая. — сказал он Матери и повернулся ко мне. — Ложись. — приказал Отец.

Я легла на живот, слыша как они шепчутся между собой. Перенесенная до этого боль всё ещё не утихла, поэтому я боялась сдвинуться с места. Наконец я услышала, как они собрались выходить.

— Теперь ты счастлив, Папа? — пролепетала я.

— Да, теперь папа очень счастлив. На столе лежит сандвич, съешь его и спускайся на репетицию. — Мой взгляд проследовал на прикроватную тумбочку. На ней лежал простой сандвич с пшеницей и подсолнухом.

Я поспешила съесть оставленный мне перекус. Когда я доела его и спустилась вниз с виолончелью, я вспомнила свой план на сегодня. Лира поговорит с Винил, а Винил освободит меня. Нет, сказал мой внутренний голос. Если ты убежишь, то это разозлит мамочку и папочку.

Я села у двери и стала ждать моих родителей и дворецкого. Трио будет сопровождать меня до театра, чтобы я не могла сбежать.

— И помни, — предупредил отец. — Если ты хотя бы просто задумаешься, о том, чтобы сделать лишний шаг в сторону, я могу выжечь каждый нейрон в твоем теле. Твоя мать бесчисленное количество раз умоляла меня прикончить тебя. И только по моей милости ты до сих пор жива. Единственная вещь которая вызывает во мне презрение больше чем ты, — это позор от признания того что мой отец оказался прав. Я не дам ему повода считать что он оказался прав в отношении моей жены. Даже если это будет означать, что мне придется вышвырнуть тебя прямиком со скал Кантерлота.

Я неудержимо рыдала, ведь я самая настоящая рабыня своей жестокой судьбы, которая мне неизбежно предназначалась ещё при рождении. Даже в самом страшном кошмаре не могло быть хуже, чем сейчас. Всеми своими силами я надеялась что музыка начнет раздаваться у меня в голове или струны помогут мне. Я готова пожертвовать чем угодно, чтобы избавиться от моих родителей раз и навсегда. Но я знала что все это тщетно.

Теперь я их собственность, но возможно если я буду послушной, то когда-нибудь я смогу снова стать их дочерью. Полагаю что невидимая длань судьбы не обязана мне помогать. Чем же пришлось пожертвовать моим родителям, чтобы наградить меня музыкальным талантом? Фантазировать, как можно использовать их щедрые дары им во вред, внезапно показалось в корне неправильным.

Я послушно следовала за ними на репетицию и исполнила свою часть пьесы. Я бы хотела рассказать о тех героических моментах тем вечером в оркестре, когда я победила своего отца. Но их не было, потому что я была полностью опустошена.

Ближе к концу, когда я уже шла к моему отцу, Лира потащила меня в сторону от сцены.

— Давай, Октавия, я вытащу тебя отсюда! — убеждала меня Лира. — Что он с тобой сделал? Ты выглядишь такой... отрешенной!

— Хватит, — приказала я. — Я никуда не пойду.

— Пожалуйста, Октавия, это ведь будет лучше для тебя! Мы так волновались, когда ты пропустила прошлые репетиции, ведь сегодня уже пятница.

— По барабану.

— Лира Хартстрингс. — спокойный собранный голос моего отца произнес. — Лирист, Королевского Кантерлотского Оркестра. Ты прекратишь общаться с моей дочерью и отправишься домой. В твоих услугах больше нет необходимости, не возвращайся сюда в понедельник.

— Что? Кто ты вообще такой? Меня не может уволить какой-то насильник над детьми! — гавкнула Лира, её слова в равной степени были наполнены злобой и ядом.

— Ты не знаешь кто я? Я собственник этого театра. Я собственник этого оркестра. Это я плачу дирижеру и жюри, отвечающим за отбор музыкантов. Ты принадлежишь мне. А теперь исчезни с глаз моих, Лира, пока ты не оказалась в тюрьме, благодаря одному из полицейских, получающих отчисления из моих фондов.

Впервые за день я оторвала взгляд от пола и посмотрела в глаза Лиры. Она смотрела на мой фингал под левым глазом и слезы лились из её глаз. Она была моим первым другом, первым лучиком солнца в этой жизни и я её никогда больше не увижу.

— Мне жаль, Лира. — пробормотала я. — Мне так жаль.

Лира повернулась взяв с собой лиру и вышла из черного хода театра.

— А ты не так тупа, как мне сначала показалось. — прошептал отец. Он отвел меня прочь от других музыкантов к выходу. — Мне почти что хочется сказать моей возлюбленной жене, чтобы она полегче обходилась с тобой. Почти.

— Сэр, — прошептал дворецкий моему отцу. — Дирижер хочет поговорить с вами.

Я видела, как мой отец пошел к дирижеру, а моя мать что-то обсуждала с единорогом, исполняющим свою часть пьесы на изготовленной на заказ скрипке.

Я взглянула в сторону двери и увидела Лиру, выглядывающую из неё. Она говорила что-то пони, которую я не могла увидеть и через секунду помахала мне фиолетовыми очками. Я не поддамся на этот трюк, я теперь послушная пони.

— Миледи, — сказал дворецкий. — Если вы хотите, вы можете пройти к своим друзьям, чтобы попрощаться. Я вас прикрою.

— Нет, пожалуйста, это уловка. — возразила я.

— Миледи, другого подобного случая у вас не будет. Пожалуйста, позвольте мне увидеть вашу улыбку хотя ещё один раз.

Я посмотрела на него. — Двалеский? — дворецкий усмехнулся услышав своё прозвище. Я улыбнулась ему в ответ: — Благодарю.

Я поспешила к выходу из-за кулис и вышла наружу. Для меня было удивительным увидеть не только Винил и Лиру, но ещё и Бон Бон.

— Окти? Слава Селестии. Стажа не пускает никого близко к твоему поместью. — пожаловалась Винил.

— Все в порядке. Спасибо за всё, но теперь я должна вести себя прилично. — ответила я.

— Видишь Винил! Они что-то сделали с ней. Мы сможем упечь их за решетку! — Крикнула Лира.

Рог Винил засветился, пока та осматривала меня. Я чувствовала, как у меня шерстка встает дыбом. — Что-то связанное с этой бабочкой.

— О, я кажется знаю в чем дело. — заявила Лира. Она сосредоточила свою магию на галстуке. На меня обрушилась волна боли, от которой я рухнула на землю и заплакала.

— Соски Луны, — выругалась Бон Бон. — Это самая мерзкая вещь, которую я когда-либо видела.

— Я неправильная пони. Я больше не хочу быть неправильной пони, ошейник помогает мне сдерживать себя. — объяснила я. Я даже не смогла подняться с колен.

— Дискорд побери, Окти, просто послушай себя! Я не знаю как, но мы проберемся в поместье. Встретимся через два часа у входа для прислуги. К тому времени мы сообразим как можно снять этот ошейник, — обещала Винил.

— Я... согласна, но если попытка спасения провалится, то я больше не хочу тебя видеть. Я не хочу, чтобы мне снова было больно. — сказала я.

Я развернулась и последовала к дворецкому, который ожидал, пока я закончу. Он проводил меня к родителям, и мы отправились домой.

Я следовала за ними не проронив ни слова. Отец нес мою виолончель, что весьма любопытно, учитывая его презрение ко мне. Возможно, это была его снисходительная награда за мою покорность. Мне уже было все равно. Я слышала, как крючки скрипели об тротуар позади нас. Они были очень близко, может они намеревались помочь мне? Я даже не осмеливалась признавать их присутствие, ведь из-за них я могла наделать глупостей и тогда меня бы наказали.

Я игнорировала их и сосредоточилась на музыке, грандиозной оркестровой пьесе, которая формировалась весь прошедший день в моей голове. Это была моя скорбная песнь, я бы назвала её Сангвиновая Соната. Это будет мой шедевр, не стареющая песня, которую будут помнить даже через десять тысячелетий. Печальная песня, написанная Октавией, великим музыкантом, которая забрала остатки её жизни, как только она была написана. Какая растерзанная, измученная и все же гениальная душа, сочинила такой шедевр. Историки будут удивляться, почему потребовалась такие терзания, чтобы создать нечто настолько прекрасное и вневременное, что даже у самой Селестии до сих пор льются слёзы, когда она её слышит.

Я оказалась дома слишком быстро или наоборот слишком поздно. Какая теперь разница. Я очнулась только, когда стояла перед моими матерью и отцом в моей спальне. Только мы трое: я, ошейник и виолончель.

— Я ждала этого с нетерпением. Я же говорила тебе, что это будет хорошая идея, смотри как теперь чудесно ведёт себя наша маленькая девочка.

— Да, только есть одна проблема. — ответил отец. — Дворецкий сообщил мне о твоих намерениях сбежать. И в соответствии с твоими помыслами тебя накажет твоя мать и можешь не надеяться, что тебе удастся встретиться с твоими друзьями через два часа.

Я бросила взгляд на дворецкого, который потупил глаза.

— Итак, будут какие-нибудь остроумные изречения? Хочешь рассказать отцу о том насколько маленький у него пенис? — насмехалась надо мной мать. — Октавия, — пролепетала мать. — Я тебя так сильно люблю и при этом у тебя не будет ещё три дня репетиций в оркестре. Я придумала для тебя очень, очень, очень плотное расписание развлечений на эти выходные. Я собираюсь выяснить сколько боли потребуется земной пони, чтобы потерять сознание, настолько точно насколько это вообще возможно. И тогда я буду растягивать эту процедуру на час, и так каждый час вплоть до репетиции в понедельник. Это укрепит твою верность.

Я услышала, как дворецкий закрыл дверь.

— И стоит сообщить о подарке отца специально для тебя. Он предоставил каждому слуге в особняке отгул до самого понедельника. Нас будет только трое. Мы отдали фунт плоти за тебя, и я, полагаю, будет справедливо, если мы возьмем свой долг в десятикратном размере, за всё то разочарование, которое ты принесла нам. Никто не услышит твоих криков.

Мне казалось, что если я сожму зубы и закрою глаза, то таким образом подготовлюсь к предстоящей боли. Но все тщетно. Первая волна уже поставила меня на колени.

— Полагаю мне следует сдерживать себя, но как же забавно наблюдать за твоими, подобно низменному паразиту-грязепони, извиваниями, впрочем, для тебя это в порядке вещей.

Мой разум был ошеломлён, как будто я находилась в раскалённом котле. Я закричала от ужаса, уверенная, что меня сжигают заживо. Тут же я упала на пол и покатилась пытаясь потушить пламя, бесполезно барахтаясь по полу. Если бы Селестия не была богиней, то видимо она бы переносила подобные муки, если бы она решила посетить свою звезду. Невозможно передать словами, каково это, когда каждая клетка тела беспрестанно кричит твоему разуму, что ты сгораешь заживо. Невозможно сосчитать бесконечный поток огня и холода пропускаемого нервами к каждой клетке моего тела.

— Можешь ли ты представить, чем мы пожертвовали ради тебя? Я полагала у тебя хватит здравого смысла, чтобы это понять. Я полагала ты достаточно сообразительная, чтобы не заставлять меня играть с твоими нервами. Но теперь твоя жизнь будет такой, ровно до того момента, когда ты окажешься в могиле. — хихикала она.

Моя мать волна за волной изувечивала меня. И с каждым наплывом боли мой разум посещала мысль. Буду послушной я или нет, она все равно будет использовать этот ошейник. Меня поджигали, замораживали, били, шокировали электрическими разрядами и так далее. Мои испытанные ранее чувства апатии и желания подчиняться сменились ненавистью и яростью.

— Где та шалава-единорожка, когда она тебе так нужна? — спросила она. — Наверное отсасывает в подворотне первому встреченному жеребцу. Да она просто взяла первую попавшуюся побрякушку, чтобы поиграть с ней, как с какой-нибудь флейтой. Ты для неё пустое место. Да и для всех — ты пустое место.

— Нет. — я рявкнула между волнами агонии. — Я не твоя марионетка!

— Нет, это именно то чем ты являешься, никчемная земная пони, ты способна только работать в поле для вскапывания земли!

Ярость накапливалась во мне, обжигая грудь и окрашивая мой взор в красные тона. Боль от магического устройства на шее начинала меркнуть перед неистовой злобой. Ярость заполонила мой мир, стала моим маяком. Я обнаружила, что встала, даже несмотря на отказывающие подчиняться мне мышцы. Моё сердце бешено перекачивало кровь, пока моё лицо преображалось в яростный оскал.

— Винил любила меня, больше чем ты за всю твою жизнь! Как бы я хотела, чтобы ты сдохла! — я закричала.

Отец и Мать обменялись взглядами прежде чем накинуть на меня новую волну страданий, однако я больше не чувствовала боли. Электрическим разрядам не осталось места в моём мозгу, потому что теперь он полностью игнорировал агонию. Вместо этого распалялась моя раскалённая ярость, она разжигала во мне желание избавиться от них навсегда. Каждая мышца в моём теле предвкушала сладкую расплату, по мере того как я приближалась к ним.

И в этот момент у меня в голове вновь возникла мелодия. Это была громкая, яростная музыка, подпитывающая мою решительность. Мысли о том как я готова сделать всё что угодно, лишь бы навсегда избавиться от них полностью испарились. Заменив собой воспоминаниями о ночи с Винил. Мысли о провёденном времени с моими друзьями в клубе разрушили цепи. Всепоглощающая агония жизни, которую они для меня создали, превзошла все остальные эмоции.

Мои родители продолжали смеяться надо мной, предоставляя мне секунды передышки. Звук их смеха выводил меня сильнее, чем их пытки. Я уже могла видеть свет в конце туннеля, счастливую жизнь, о которой всегда мечтала. Ярость и боль закончились бы здесь, сейчас, вместе с их жизнями.

— Вы не будете надо мной насмехаться! — я закричала.

Они пришли в себя и ещё один разряд боли поразил меня. Он прошелся сквозь мой мозг и буквально заставил мою кожу вскипеть. Моя воля и ярость отступали, но что-то все ещё заставляло меня стоять. В комнате потемнело и я услышала настолько громкий звон цепей, который и представить не могла. Я еле заставила себя открыть глаза и увидела не едва различимые струны и маленькие крючки, а десятки двадцатисантиметровых крюков и толстые железные цепи.

Тьма образовалась, потому что эти цепи блокировали весь свет из окон и мои родители тоже обратили внимание на преображение обстановки. Они растеряно осматривались, ведь они видели тени от цепей, но не сами цепи. Подобно теням от деревьев во время грозы, они мелькали вокруг моих родителей, добавляя им растерянности.

Я мстительно улыбалась, когда почувствовала, как крючки совершенно без малейших усилий сорвали с шеи устройство для пыток. Кукловод, казалось, набирал сил от моей ярости. Темп музыки, которую могла слышать только я, увеличился. Цепи появились следуя за моими мыслями и чувствами. Я не знала, были ли мои родители для них общим врагом со мной или они просто подчинялись мне.

— А теперь я отблагодарю вас за всё что вы сделали мне! — Я безудержно засмеялась.

Впервые эмоция ужаса посетила лица моих родителей. Возможно в отличие от меня они знали что на них надвигалось. Может быть они знали ту сущность, которая приближалась. Они тут же подняли защитные барьеры. Цепи пробили их чахлую магию.

Я наблюдала с огромным наслаждением, как они, побледнев, пятились из спальни. Отец навалился на двери, однако невидимые цепи закрыли их намертво. Мать кидала своей магией все что было не прибито к полу в меня. Цепи останавливали все снаряды, и наконец они вонзились в неё.

Как только я увидела кровь и услышала крик, я осознала что происходит. Цепи избавят меня от них. В своей жизни я ни разу не наблюдала смерть пони и меня затошнило от этого зрелища. Они не просто хотели их убивать, они жаждали разрывать их надвое. Когда я уже еле сдерживала позывы своего желудка, я решила что я не хочу смотреть на это.

Я спряталась под кровать и слушала, как за меня делают грязную работу. Когда всё затихло, я на секунду выглянула из-под кровати и тут же пожалела об этом. Цепи добрались до обоих родителей. Мои глаза закрылись и я заползла обратно, как только услышала звуки расправы над ними.

Цепи перезванивали друг об друга, наполняя комнату эхом. Громкие хрустящие звуки, как будто им отрывали конечности, заставили меня сжаться в комок. Музыка, как на зло, ничего не предпринимала, чтобы заглушить звуки моей мести.

Я всегда воспринимала смерть как нечто умиротворённое, похожее на тела на похоронах. У меня не хватит словарного запаса описать невообразимые доселе ужасы, которые творились прямо перед моими глазами. Мать безумно кричала от нескончаемой боли. Всё чего я хотела это чтобы цепи поторопились и закончили свою работу. Как только я пожелала, чтобы прекратился этот крик я выглянула и увидела что цепи душат её.

Это всё делаю я. Я убиваю их! Это не какая-то невидимая сила, они подчиняются мне! Я начала паниковать. Что мне делать? Все будут думать, что я их убила. Если меня поймают, я никогда не смогу увидеть Винил. Но так ли я хотела остановить всё это? Как только они с ними покончат, я стану свободной. Винил поможет мне с побегом и я не окажусь в тюрьме.

Крики отца вывели меня из оцепенения. Я слышала как что-то выплеснулось на стену, но не решилась посмотреть. Несомненно в одной комнате со мной были только два пони.

И тут я услышала барабаны. Сначала бас-барабаны, после струны малого барабана и наконец подключился ассортимент других ударных инструментов. Они как могли заглушали хруст костей, обладателем которых наверняка был мой отец.

Я тряслась в истерике под кроватью. Буду ли я следующей их жертвой? Смогу ли я остановить цепи, если они приблизятся ко мне?

— Хватит, пожалуйста хватит. — сказала я сквозь слёзы. Я продолжала слышать дребезжание цепей. Все звуки постепенно затихали и я поняла что должно быть моя месть свершилась. Но почему же тогда я чувствовала себя настолько опустошенной? Если я наконец свободна, не должна ли я чувствовать радость?

Я дождалась когда музыка и дребезжание цепей совсем исчезли и выползла из-под кровати.

Когда я подбежала к моим родителям, я всё ещё надеялась что с ними все хорошо. Может быть это все был кошмар и они усвоили урок хороших манер. Но ничего не осталось от пони, которые должны были усваивать уроки. Я подвела итог развернувшейся сцене передо мной. Их больше нет, я теперь свободна. Для этого мне просто надо было выйти через парадный выход в поместье.

Мои ноги отказывались слушать мой разум, который всё ещё пытался осознать как они умерли. Кукловод, которого я рассматривала как моего благодетеля, не просто убил их, о чем я уже давно тайно мечтала. Но перед этим он измывался над ними и в итоге четвертовал их как каких-то животных. Убили ли их цепи или же это было именно моё стремление к отмщению? Я пыталась осознать эту мысль, которую не хотела доводить до конца. Это я их убила. Я не лучше, чем они, а на самом деле, я гораздо хуже. Я убила моих родителей.

Я стояла рядом с ними, моя шерстка была вся красная от предыдущего истязания. Я хотела любой ценой освободиться от влияния моих родителей, но это слишком. Я совсем не хотела этого. Все хорошо, я просто была рассержена. Я не хотела их убивать, но раз уж я это произошло, то так ли это важно? Какая разница чувствую ли я опустошение в душе или истому победы, что сделано, то сделано. Я... Я теперь свободна.

Будто бы сонный паралич сковал меня. В комнате не раздавалось ни звука. Мои родители, музыка и цепи, все они покинули от меня. Я с трудом дошла до двери из комнаты. Я ещё никогда в своей жизни не ощущала себя настолько одинокой.

Комната закружилась, но в этот раз я не ощущала тошноты. Меня вырвало на пол и я попятилась назад. Мне нужно уйти отсюда пока кто-нибудь не обнаружил меня рядом с телами. Мне нужно найти Винил. Мне нужен... Мне нужен свежий воздух.

Как только я принялась истошно дышать, мне послышалось как меня кто-то позвал. Испуганно я осмотрелась, но всё на что наткнулся мой взор это свежий слой краски на стенах. Я потеряла равновесие и свалилась на пол.

— Окти? — знакомый голос позвал меня.

Я очнулась в постели, однако сильнее всего меня удивило, то что на мне не осталось и следа от произошедшего. Последнее, что я помню, как я балансировала посреди океана крови. Как же так вышло, что я совсем не запачкалась? Как только я закончила осматривать себя, я осмотрелась вокруг и начала осознавать, где я оказалась. Это была квартира Винил, что означало лишь одно — у меня получилось. Я наконец была в безопасности.

Винил заметила как я зашевелилась и подошла ко мне.

— Как? Как я здесь оказалась? — я спросила. — Мне страшно.

— Спокойно, у тебя была тяжелая ночь. Здесь ты в безопасности.

— Нет, я не хочу чтобы это повторилось вновь. Мне нужно что-нибудь сочинить, где ручка и бумага? — я спросила.

— Что должно повториться?

— Крючки... я убила их Винил! — я села и пыталась найти мою виолончель.

— Успокойся, нам необязательно обсуждать это прямо сейчас, я достала нам пару билетов на поезд до Понивилля.

— Нет, как я могу успокоиться? Если я не продолжу сочинять они и тебя убьют, или меня, или вообще всех вокруг!

— Окти, тебе необходимо привести свои мысли в порядок! Посмотри мне в глаза, — она приказала мне. — Я хочу чтобы ты выпила это снотворное и сказала "пошла бы в жопу вся эта музыка". Мы выспимся, и ты будешь чувствовать себя лучше.

Я прошептала: — Пошла бы в жопу эта музыка. — и проглотила таблетки. Я лежала и ждала пока меня будет затягивать в сон. Я размышляла зачем Винил помогла мне после всего что случилось. Я поняла что не хочу её снова потерять. Она по-настоящему исключительная кобылка.

И тут я увидела как вернулись крючки. Этого было недостаточно, чтобы ужаснуть пони, которая растерянно наблюдала за ними. Они просто не желали, чтобы я засыпала. Они хотели, чтобы я продолжала сочинять музыку. Они вонзились в меня, по двое в каждую конечность и пара в моё лицо.

Невидимый кукловод желал подвести меня к ручке и пергаменту, но к этому моменту я вообще перестала соображать. Мне было по барабану, как сильно они тянули, все события мира стали для меня ничтожными, и всё чего я хотела это спать. Наверняка я выглядела нелепо, пытаться ухватиться за землю. Винил сказала мне поспать. Я не стану ничего сочинять этой ночью.

Винил встала рядом со мной с обеспокоенным выражением на лице. Она и струны боролись за контроль над моим телом. Она терпеливо ждала, пока я перестану биться в конвульсиях и подхватила меня. Она пыталась заставить меня выплюнуть таблетки. Я пыталась сказать что-то, что могло бы успокоить её, однако к этому моменту я уже не могла пошевелить ни одной мышцей в моём теле.

Теперь кукловод полностью контролировал моё тело. Несмотря на моё наплевательское отношение к сочинению музыки этой ночью, я встала, села прямо напротив стены и начала писать прямо на ней ноты к Сангвиновой Сонате.

После нескольких попыток уговорить меня бросить эту затею, Винил сдалась и легла спать. Как только соната была написана, я легла к ней, восстановив контроль над своим телом как раз в тот момент, когда последние силы покинули моё тело, и через две секунды я упала в обморок от истощения.

На следующий день я проснулась поздно. Винил принесла мне сэндвич и воды.

— Эй, Окти, ты довольно сильно напугала меня. Ты не против, чтобы обсудить... то что произошло прошлой ночью? — спросила Винил. Она села рядом со мной и положила мою голову к себе на плечо.

Я кивнула в знак согласия. — Конечно. — еда и вода могут подождать; я хотела убедиться что она будет себя чувствовать спокойно.

— Только пойми, я не сержусь на тебя. Я не знаю, что там конкретно произошло, но теперь их нет. Они были злыми, но что там случилось?

— Они... Мать хотела издеваться надо мной ещё больше и контролировать каждое моё движение, но... Прости меня, Винил, я пойму если ты больше не будешь меня любить, но я не могу тебе ничего рассказать.

— Что? Нет, ничего не изменит моих чувств к тебе. — Винил некоторое время смотрела на стену, на которой была написана соната и ждала пока слова осядут у меня в голове. — Как... они умерли? Кроме вас там никого не было, когда я пришла.

— Я не хотела этого! — я закричала. — Я просто хотела снять этот галстук-бабочку! Я хотела чтобы они пережили те же самые страдания какие перенесла я. Я хотела... я не знаю... — я почувствовала как слезы капают с моего подбородка. — Это крючки, цепи, музыка... я была такой слабой и я не знаю почему. Но я не хочу больше никому навредить!

Винил перевела дыхание и подождала пока слова осядут. Она знала, что нет такого пони, который смог бы сделать одними лишь копытами, то что она лицезрела. — Я тебе верю. — ответила Винил. Она нежно положила копыто мне на плечо и тепло улыбнулась.

Я посмотрела на неё, собираясь сказать сколь многое это значит для меня. И тут я увидела крючки, нависающие над ней, словно издевающиеся надо мной. Они были настолько большими, что могли проткнуть её насквозь.

— Стойте! — я прокричала. — Не трогайте её! Возьмите меня!

— Окти? — Винил в замешательстве осмотрелась по сторонам.

— Это несправедливо! Я сочиняла этой ночью, пожалуйста, прекратите музыку! Всю мою жизнь у меня ничего не было, потом у меня появилось всё, но неужели только для того чтобы всё это у меня отобрали. — Винил была моим билетом отсюда я едва могла понять свои чувства к ней, после всего что мы пережили.

Винил стала приближаться ко мне, а крючки нависли над ней.

Я побежала к моей виолончели, слезы падали с моего лица. Как только я взяла её и направилась на выход, я оглянулась. Крючки отстранились от Винил и проследовали за мной.

— Мне очень жаль, но я должна играть. И если я не стану этого делать, они убьют и тебя тоже! Я развернулась и выбежала за дверь подальше от Винил. Я бежала по улице, предоставляя музыке выбирать мой маршрут. Она нарастала по мере того, как я приближалась к театру.

Винил встретила меня в оркестровом зале какое-то время после. Может прошел час или всего пара минут, я не могла сказать точно. Я полностью отдала моё тело под контроль кукловода. Это был самый безболезненный вариант. Я почти не ощущала что струны направляют меня, когда они шевелили моими конечностями. По дороге сюда всё что я слышала — это музыку в моей голове; и всё что я видела — это красные пятна в моей комнате. Я не просто была опустошенной, теперь я стала просто оболочкой. Может она всю дорогу бежала за мной и звала меня, но я не могла этого слышать.

Моё оцепенение облегчилось, как только я начала играть свой шедевр в оркестровом зале. Я улыбнулась, увидев её лицо. Винил стояла и не могла сдерживать слезы. Она что-то бормотала, но я не могла разобрать ни слова. Должно быть она бежала за мной всё это время.

Я не могла спокойно смотреть как она плачет, но понимала что она не бросила даже такого безнадежного пони, и это было таким мучительно приятным и душераздирающе нежным. Я зарыдала, увидев её. Её убитое горем лицо, на мгновение просияло. Даже несмотря на то, что я сбежала от её попытки меня защитить, она отказывалась меня отпускать.

— Окти, это всё ещё ты? — опасаясь спросила она.

— Да.

— О, с-спасибо богини... — она обняла меня и зарыдала мне в плечо.

Этот жест помешал мне играть, и я отшвырнула её. Она упала на пол с гулким звуком. Я поежилась в унисон с ней, и это всё что я могла самостоятельно сделать. Я могла нас обезопасить только продолжая играть. Было приятно чувствовать её прикосновение и её слезы на моей шерстке. Может быть это был последний раз, когда она обняла меня.

— Окти! Да хватит же! Просто скажи мне что-нибудь... Я... я не могу просто наблюдать за тобой! Я не понимаю. Ты что? Меня ненавидишь?

Я молчала. Разговоры могли подождать, когда крючки и струнки растворятся в ночи.

— Скажи же что-нибудь! Я не хочу этого делать, но мне придется пойти домой и наебениться в щи просто, чтобы забыть тебя! — сказала она лежа на полу. — Ладно это прозвучало немного неправильно, но ты меня очень пугаешь! Чего ты хочешь от меня?! Просто скажи и я сделаю всё!

По случайному стечению обстоятельств темп моей пьесы усилился, во время продолжительного молчания. Я думаю это было что-то что она в глубине души очень хорошо понимала — ритм и как он важен в пьесе. На её лице появилась решимость.

— Что? Ты так хочешь играть? — она вставала, вытирая щеки. — Может потому что музыка свела нас вместе, мы не можем сказать ей, чтобы она пошла в жопу?

— Да, песня должна закончится.

— Я не хочу испортить твою песню, но если это вернет тебя ко мне, я готова это сделать!

Винил лихорадочно рыскала по холлу. Ей сердце бешено колотилось в так её внутренним часам, она еле слышно материлась. Прежде чем она совсем выдохлась, она нашла, то что искала — барабанную установку.

Она села и начала подыгрывать мне. По жестокой иронии судьбы, этот ритм совпал с темпом моего сердцебиения. Каждый её удар ломал мою решимость. Под мою песню, образы и воспоминания вспыхивали у меня перед глазами.

Я стояла в задней части клуба наблюдала и ждала чего-то. Винил стояла у своих вертушек пластинок и объединяла обезумевшую толпу в едином порыве свободы. Позади неё висели ослепительные прожекторы и разворачивалось лазерное шоу, а она сама была окутана туманом. Неоновые огни угасали, и звук затихал. Музыка стала просто модуляцией мелодии. Наступила тишина, и в толпе нарастало беспокойство.

Я ощущала как я всё шире и шире улыбаюсь, ведь я вспомнила следующую часть этой песни. Было настоящим экстазом наблюдать за её выступлением, осознавая что эта самая кобылка на сцене моя подруга. Я гордилась ей, ведь я буквально своей кожей ощущала, как неистово толпа реагирует на неё. И тот образ навсегда осел у меня в воспоминаниях.

Когда толпа дошла до критической точки, динамики заревели, взрывая клуб в безудержном безумии. Вся толпа подпрыгнула как один пони, когда ударил бас. Я ликовала и кричала "Я люблю тебя" на пределе моих легких. Музыка стала для меня чем-то большим, но это совершенно не важно. Винил и так догадывалась, что у музыки особое место в моей жизни.

Позже этой ночью, Винил отвела меня в ванную. В моей жизни было слишком много высшего общества, чтобы наслаждаться чем-то приличным и чистым. Когда мы были вместе всё было грязно, быстро и страстно и этого я всего так и жаждала.

На этом Моя песня закончилась. Сангвиновая Соната закончилась. Винил аккомпанировала моему шедевру на барабанах и превратила его в нечто совершенно другое. И это было намного прекрасней, чем то что я написала изначально.

Винил жалобно всхлипывала.

— Окти, э-это о-очень хорошая песня... — её вовсю трясло. — П-прости что испортила её.

Она нервно смеялась, затаив дыхание в ожидании моего ответа.

— Ты ничего не испортила, это было прекрасно! Я люблю тебя, Винил! Я тебя так сильно люблю! — я ликовала во всё горло, всё ещё погруженная в эйфорию воспоминаний.

Но тут я стала повторять песню.

— Окти, пожалуйста, — взмолилась Винил. — Прошу перестань играть и скажи мне что-нибудь.

Я чувствовала, как слёзы текут из моих глаз. Я чувствовала как ноют мои суставы, пронзенные изогнутыми иглами и как из сочится кровь, когда они руководили моими движениями. Моя попытка отбросить виолончель ни во что не вылилась. — Можешь протянуть мне копыто? Я не могу остановиться.

Винил смотрела мне прямо в глаза: — Я люблю тебя, Октавия.

— Я тоже люблю тебя, Винил, — зарыдала я. — Давай избавимся от виолончели и переедем в Понивилль.

Винил потянулась к смычку и струны заставили меня дать ей пощечину им. Она стояла в шоке несколько минут, пока я продолжала играть как ни в чем не бывало.

— Скажи что не так. Я не знаю что мне ещё сделать.

— Винил? Разве ты не слышишь меня?

Винил нежно положила своё копыто на моё плечо, а я продолжила играть сонату.

— Нет, нет! Все это неправильно! Винил! — Я закричала. — Винил помоги мне! Я всеми силами пыталась разорвать струны, но не сдвинулась и на сантиметр. Я была не в силах пошевелиться, так что я сконцентрировалась на моём голосе и взгляде.

— Окти, — заплакала Винил. — Пожалуйста, скажи, что ты любишь меня, что мы будем счастливы, скажи что-нибудь!

— ДА! Да! Пожалуйста, Винил, увидь меня, перед тобой не я! Я не смогу освободиться без твоей помощи! Посмотри мне в глаза!

Винил смотрела мне прямо в глаза. — Не выбирай музыку вместо меня... Я... Пожалуйста...

Я почувствовала, как струны натянулись у кончиков моих губ и образовали знакомый первобытный оскал.

— НЕТ! НЕТ! ХВАТИТ! — Я требовала. Все не могло закончиться именно так, только не после всего что я пережила. — Винил! Помоги мне! Я люблю тебя!

Винил развернулась и стала уходить прочь. Она повернулась вполоборота и сказала: — Прости меня, Окти. Я не знаю, что я такого сделала, что ты возненавидела меня, но будь уверена — я всегда буду любить тебя.

Винил медленно шла к выходу.

— Проклятье! Вернись, Винил! Помоги мне! Стой! — Я вложила всю свою энергию в то, чтобы разорвать струны. Я чувствовала как натягиваются струны в моих суставах, однако все мои усилия не смогли сбить меня даже на одну ноту.

Я беспомощно смотрела, как Винил уходит. В этот день Я поистине стала марионеткой своей славы.

Эпилог

Спасибо "Гильдии Чтецов МЛПача" за поддержку и веру в меня.
Отдельно хочу поблагодарить, Бу, Рэрити и Gilraen'а

ЭПИЛОГ

— Вот ваше место, мэм, представление скоро начнется.

— Благодарю.

Кобыла спокойно ожидала, пока виолончелистка выйдет на сцену. Прошло не так много времени, прежде чем серая пожилая пони подошла к виолончели и поправила свой галстук. На ней был выцветший красный галстук-бабочка, который подчеркивал её черные волосы с седыми прядями. Её покрытое морщинами тело отражало великую мудрость и опыт долгой музыкальной карьеры. Пурпурный скрипичный ключ музыканта был точно таким, каким его запомнила кобыла.

Октавия села на стул и начала играть. Кобыла тут же узнала мелодию, это была самая знаменитая и трагичная работа этого музыканта. Это была Сангвиновая Соната, последняя её композиция написанная для виолончели. Даже после всех прожитых лет слушая её кобыла не могла сдержать слёз.

За семьдесят лет у Октавии не было достойного соперника в игре на виолончели, и ни один композитор не мог даже слегка приблизиться к её таланту. По крайней мере она счастлива, находясь на сцене со своей виолончелью. Даже с такого расстояния кобыла могла видеть её широкую улыбку. Октавия плакала, ведь она полностью растворилась в своей музыке. От настолько безупречного исполнения во всем зале не осталось ни одного пони без слез на глазах.

Кобыла встала со своего места и ушла до антракта. Спустя столько лет, она ни разу не смогла дослушать эту песню. Она всё ещё была слишком душераздирающей. Она успокаивала себя тем, что Октавия была счастлива, даже если рядом не было её.

Два в одном

Великая маффиновая война

ЭйДжей, Я Люблю Тебя!

Необычное нововведение

Слушай, всё, что я хочу…

Что же я наделала?..

Контакт

Мой напарник – Дерпи-2

Дружба под знаком равенства

История, в которой Луна узнаёт, что все пони считают её младшей сестрой Селестии

Марионетка своей славы (A Puppet To Her Fame)

Акт первый — Прелюдия

Акт второй — Выступление

Акт третий — Финал.

Эпилог

Акт первый — Прелюдия

Акт второй — Выступление

Акт третий — Финал.

Эпилог

Предупреждение