Улица Дружбы 34

II

Ночной город погасил фонари. От реки поднялся ещё пахнущий августовской осокой туман. В студенческом общежитии на улице Дружбы при свете луны не спали двое кобылок. Бежевая пони, по самые ушки завёрнутая в пушистый клетчатый плед, пила ароматный кофе из большой чашки и завороженно слушала подругу. Мятно-зелёная единорожка пела под печально зовущий перебор гитары.

Если можешь, ответь, что такое луна:
Светлый ангел, пришедший из детского сна,
Чёрных тварей безумия белый оскал,
Отраженье лица в коридоре зеркал.
Не сломить, не забыть притяженья луны.
В полнолунье приходят тревожные сны.
Это шелест, ползущий в слабеющий мозг.
Это крики сгорающих заживо звёзд.

Сладко спи под тёплым одеялом.
Проскользнула память над провалом.
Проскользнули сны ручьём незримым.
Проскользнула жизнь сегодня мимо.

От закатной крови до сияния дня
Мы выходим из мрака твой сон охранять,
Согреваем подвалы ледовых пещер,
Загоняем во тьму подсознанья химер.
Сны твои ураган стороной обойдёт,
Не распустится в сердце игольчатый лёд.
Не войти в светлый круг порождениям тьмы.
Чистый сон не разрушить кошмаром немым.

Сладко спи под тёплым одеялом.
Проскользнула память над провалом.
Проскользнули сны ручьём незримым.
Проскользнула жизнь сегодня мимо.

Мы – солдаты на страже хрустальной мечты,
Легион у границ ледяной пустоты.
Никому не позволим очнуться от сна.
Пусть над спящими вечно сияет луна.
Пусть чернее сгущается вечная тьма.
Не прорваться в реальность беспечным умам.
Спи, пока не увидишь в круженьи миров
Невесомую смерть – самый сладкий из снов.

– Ну как тебе, Бон? – Лира отложила гитару.

– Классно… – Восхищенно ответила Бон Бон, – только… Твои песни такие невесёлые.

– Ну, сестрёнка, пони любят грустные мелодии. Поделиться радостью очень и очень трудно. Поделиться печалью – легко. Для многих юных жеребцов и кобылок рок-музыка стала неиссякаемым источником взятой взаймы печали и даже агрессии. Но так было не всегда.

– Но почему так, Лира? – Бежевая пони печально взглянула на подругу.

– Не знаю, малышка… Но долго так не будет продолжаться. Не долго музыке суждено быть путеводной звездой. Когда завершились Тёмные Века, мир узнал десятки талантливых живописцев, рождённых новым временем. Потом были Золотой и Серебряный Века поэзии. Сейчас каждый юный пони мечтает стать рок-звездой, а гитара делает облик любого романтичным и загадочным. Может быть, кумирами следующих поколений станут скульпторы или кондитеры. – Лира, улыбнувшись, взглянула на подругу.

– Что же тогда будешь делать ты? – Бон Бон совершенно не уловила нить рассуждений единорожки и поддерживала разговор лишь из вежливости.

– Не знаю. Но, надеюсь, это будет ещё очень и очень нескоро.

Бежевая земнопони откинула уголок одеяла и, взяв лампу, пошла умываться перед сном. Лира ещё какое-то время смотрела на силуэты ночных деревьев за окном и мысли её блуждали в тех запретных для прозаиков сферах, где нота обрастает созвучиями и похожие на расчёску аккорды затем застревают в струнах нотного стана. Затем зелёная пони забралась под одеяло. Когда Бон Бон вернулась в комнату, постель уже была нагрета теплом подруги.

Гитаристка подоткнула подушку под бежевое ушко соседки и, подняв колпак лампы, дунула на фитиль. Когда комнату окутал мрак, Бон Бон прижалась к Лире и тяжело вздохнула.

– О чём ты грустишь, малышка? – зелёная пони обняла подругу и голова кондитерши прижалась к груди Лиры.

– Знаешь, я давно хотела спросить тебя… Но я боялась вопроса, я боялась ответа на вопрос… Ты знаешь, что такое любовь? – Если бы шёпот Бон Бон не колыхал так жарко волоски в ушке мятно-зелёной единорожки, если бы её глаза так доверчиво и трогательно не смотрели сквозь полумрак комнаты, Лира, вероятно, отшутилась бы, ответила какой-нибудь фразой, оброненной Хувсом. Но августовская ночь, особое тепло, какое бывает, когда под одеялом оказываются двое пони и серебряная луна, заглядывающая в окно, заставили единорожку сказать серьёзно.

– Мы – ты можешь называть нас романтиками, стихоплётами, терзателями гитарных струн – бьёмся над этим вопросом многие поколения.

– Мы? Я думала, каждый поэт – гордый одиночка…

– Глупенькая… Каждый складывающий в строфы строчки с одинаковыми окончаниями, даже если и не признаёт этого, является частью огромной массы, знает своих предшественников в поэтическом ремесле и куёт свой неповторимый стиль, чтобы оставить литературных потомков. Ни в каком тайном обществе не встретишь ты столь обширный “табель о рангах”. Гений, посредственность, талант, владыка дум – таких определений сотни. Каким бы ни считал себя поэт ярким и неповторимым, в этой создаваемой веками иерархии для его таланта или бездарности уже есть клеймо. Мы – сплошная серая масса индивидуальностей, обычные пони, говорящие нормальными словами. Но в каждом из нас живёт другое “я” – странный отщепенец, говорящий в рифму. Но всё воинство романтиков так и не смогло ответить на заданный тобой вопрос, малышка. Жизнь, сестрёнка, должна продолжаться. Продолжение рода может быть инстинктивным, а может сопровождаться пошлыми фразами о следе на земле и стакане воды, поданном в старости. Всё это сопровождается приятными бонусами – душевными томлениями и слиянием тел. И всё это для того, чтобы мир вновь не превратился в холодную каменную пустыню. Любовь – вот то, ради чего бьются сердца пони и дрожат мембраны примитивных амёб. Это бессмертие.

Бон Бон не мигая смотрела на серый в ночной мгле потолок.

– У тебя есть Хувс. А я… А у меня никого никогда не было… – Бежевая пони прижалась щекой к груди Лиры и считала удары её сердца. Горячая слеза кондитерши затерялась в зелёной шёрстке.

– Глупенькая… – Единорожка улыбнулась сквозь слёзы. – У тебя есть я.

Сквозь пелену слёз Бон Бон следила за мерцающей в окне маленькой звёздочкой. Лира нырнула под одеяло и её мордочка оказалась между бежевых бёдер. С наигранной несмелостью единорожка провела языком по тёплым сморщенным полоскам ткани, обрамлявшим розовую щелочку между задних ног подруги. Сердце Бон Бон сладко забилось, но неопытность юной пони не позволяла ей ответить на ласки Лиры. Зелёный носик раздвинул уже упругие от прилива крови половые губы кондитерши. Наконец-то гитаристка вдохнула не корицу и карамель – приобретённый запах бежевой кобылки, но телесный и настоящий аромат готовой к слиянию плоти. Лира  осторожно выпустила воздух через ноздри в сокровенное место подруги и провела краями копыт по округлым бёдрам. Хвост Бон Бон задрожал. Зелёная кобылка чувствовала, как о кожу переносицы тёрся свисающий между розовыми полосками горящей похотью плоти бутон, средоточие чувственных наслаждений. Осторожно, чтобы не ронять заполнившую рот слюну, музыкантша высунула язык и принялась блуждать им во влажной горячей пещере. Бон Бон лишь потягивалась, когда очередной электрический разряд наслаждения пробегал по телу.

Одеяло было сброшено, Лира впилась в горевшие от постыдных ласк соски кондитерши, зелёная шёрстка на груди единорожки торчала иголками от стекающего на неё любовного сока. Язык зелёной пони раз за разом проходил по стрелкам и самым кромкам копыт Бон Бон. Бежевая пони смогла лишь жарко вздохнуть, когда левое заднее копытце оказалось во рту единорожки.

Радость и жар стыда боролись в душе бежевой кобылки когда, распластавшись под стоящей на четвереньках подругой, приникшей к её сокровенному месту и ловя губами измазанные влагой похоти мятно-зелёные с розовой полосой райские врата. Потом был бесконечный поцелуй, и мордочка Лиры пахла телом Бон Бон, и губы Бон Бон были солоны от похоти Лиры, и луна восхищённо взирала на ложе любви, которой никогда не познать жеребцам. А когда объятые магическим светом со стола вспорхнули перья и ринулись к влажным и зовущим вагинам подруг, Бон Бон поняла, что это была лучшая ночь на свете.

– У тебя есть я, глупенькая! У нас есть Дружба. – шептала Лира в бежевое ухо.