Почесушки и обнимашки в понячьей тюрьме
Обнимашки
Тяжёлая решётчатая дверь камеры лязгнула, закрываясь. Кобыла оглянулась, игриво подмигнула мне и пошла вглубь коридора, стараясь двигаться ровно и уверенно, как и положено тюремному охраннику на дежурстве. Но если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что её ноги слегка подгибаются и подрагивают. Проводив её взглядом, я с облегчением опустился обратно на койку, жалобно скрипнувшую от веса, на который она не была рассчитана. Облегчённо вздохнув, я бросил взгляд на звёзды в зарешёченном окне — теперь можно, наконец, лечь и заснуть…
* * *
— Утро наступило, вставайте-поднимайтесь! — кричал идущий по коридору охранник. — Через час будет завтрак!
Я поднялся с кровати и для начала потянулся, прежде чем приступать к обычным утренним мероприятиям. Прогнулся, и мой позвоночник отозвался привычным хрустом — ну да, а что вы хотели после ночи, проведённой на матрасе, который, похоже, набит не то комьями земли, не то кусками кирпичей?
Желудок заранее закрутило в предвкушении той дряни, которую дадут на завтрак. Нет, для пони это вполне нормальная еда, и даже со слегка изменённой рецептурой специально для минотавров, к которым меня отнесли за размеры и внешнее сходство.
Проблема в том, что я всё же не минотавр, и в результате ничего по-настоящему вкусного мне не достаётся.
— Ну что, наша договорённость на утро в силе? — раздаётся кобылий голос из-за приоткрывшейся двери.
Ну да, та самая охранница, что приходила ко мне ночью. Очень прилипчивая персона. Кремовая шкурка с зелёной гривой, обычная форменная курточка — вот такая она, Минт Сплэш. Широкая улыбка на мордочке, торчащий из уголка рта язычок — словно она прикусила его, чтобы не начать в предвкушении облизывать губы. Киваю ей, и кобыла убегает.
Я оборачиваюсь к зеркалу, чтобы начать бриться — а в дверях снова кто-то появляется.
— Что за кобыла тут была? — спрашивает Кукис Крим. Ага, моя первая местная знакомая, и тоже прилипчивая — настолько, что по моей спине невольно пробегает холодок.
— Минт Сплэш, — покладисто отвечаю я, — заходила поздороваться.
Кукис заходит в камеру, неубедительно делая вид, что просто прогуливается. Когда она оказывается за моей спиной, я внезапно слышу громкое сопение.
— Эй, ты что, обнюхиваешь меня? — оборачиваюсь я к кобыле.
Её лицо и уши тут же краснеют настолько, что, кажется, в камере становится слегка теплее.
— Э-э-э… ну… у меня насморк, вот.
— Ладно… — я оборачиваюсь к зеркалу и начинаю бриться.
В комнате повисает тяжёлая, неловкая тишина. В зеркале я вижу отражение Кукис Крим, она некоторое время смотрит на меня, встречаясь взглядом с моим отражением, потом отворачивается и направляется к двери.
— Гм… — произносит она, стоя в дверях, и бросает на меня взгляд — а потом выходит, так больше и не сказав ничего.
Качаю головой и продолжаю свои утренние мероприятия.
* * *
Я стою в очереди в столовой между двумя злобно выглядящими грифонами (угодившими в тюрьму за то, что излишне агрессивно толкались на улице) и, ни о чём не думая, перемещаю вдоль прилавка свой пластиковый поднос. Когда поднос доходит до очередного раздатчика, следует взмах половника, и в ячейку на подносе с неаппетитным звуком плюхается кусок или шлепок неаппетитной еды. Жратва, да.
— Пс-ст! Анонимус! — я торопливо оглядываюсь и вижу одну из местных кобылок-раздатчиц, прячущуюся за выступом прилавка. Я подхожу к ней, по дороге роняя свой поднос в бак для отходов.
— Вот, смотри, я принесла то, о чём мы договаривались! — она радостно демонстрирует мешок, полный разнообразной выпечки и закусок. Я протягиваю руку, чтобы вытащить какую-нибудь вкусняшку, но она отдёргивает мешок и обеими ногами прижимает к груди. — Эй, мы же договорились!
— Да, конечно. Давай…
Протягиваю руку, и она прижимается щекой к моей ладони. Я начинаю ласково поглаживать её лицо, пропуская между пальцами короткую мягкую шёрстку. Глаза кобылки закрываются, она начинает издавать тихие счастливые стоны. Немного сдвигаю руку, начинаю почёсывать её затылок и так любимое поняшками местечко за ухом, периодически проводя подушечкой пальца по наружной стороне самого ушка. Постепенно в движениях моих пальцев, описывающих небольшие круги по шёрстке кобылки, появляется ритм; её задняя левая нога начинает дрожать, а когда мой палец находит «ту самую» точку, нога дёргается и стукает копытцем по полу. Стоны становятся басовитее и всё громче, пока я наконец не отдёргиваю руку.
— Почему… ты… остановился?! — задыхающимся голосом произносит она, тяжело дыша. — Так хорошо было!
— Мы не можем долго здесь сидеть, нас же заметят! — отвечаю я. — Давай, я заберу только половину, а остальное в другой раз и тогда поглажу тебя немного подольше?
Сделав несколько глубоких вдохов, кобыла выпрямляется и суёт мне в руки весь мешок.
— Не хочу, чтобы ты считал меня неблагодарной! — торопливо произносит она и убегает на своё рабочее место.
Я слегка удивлён, но решаю не отказываться, раз уж ей пришло в голову продемонстрировать щедрость. Порывшись в мешке, достаю упаковку хлеба с цукатами и высматриваю себе свободное место, чтобы сесть и пожрать. Ловлю на себе несколько любопытных взглядов других заключённых, но, как обычно, не обращаю внимания. Я точно знаю, что ни один из них не попытается ничего предпринять и даже ничего не скажет.
Меня посадили на целый год за драку, одно из самых страшных преступлений в Эквестрии. Ни у кого из остальных зэков нет срока даже в половину от моего, и поэтому я считаюсь среди них крутым и опасным — такая вот у меня своеобразная репутация. Меня боятся, хотя я никогда не мечтал о таком отношении, и в результате мне одиноко и скучно.
Но постепенно я научился находить себе развлечения и даже обмениваться мелкими услугами с персоналом — так что условия жизни в результате у меня вполне приемлемые. Для зэка.
Поднимаю взгляд — многие из сидящих за столами заключённых перешёптываются, поглядывая на меня, но заметив, что я смотрю на них, тут же замолкают. Киваю сам себе и откусываю ещё кусок сладкого хлеба.
— Ты в одиночку не сумеешь всё это съесть! — произносит, судя по голосу, Кукис Крим.
Из-за моей спины появляется светло-коричневая нога и утаскивает коврижку. К тому моменту, как я успеваю обернуться, охранницы уже не видно, лишь мелькнул, исчезая за углом, коричневый хвост. Но это точно она — никто другой во всей тюрьме не ведёт себя со мной столь нагло.
* * *
— Я… никогда такого не делала…
Кобыла с тёмно-фиолетовой шёрсткой и густо-синей гривой, закреплённой двумя заколками, чтобы не лезла в глаза, неуверенно переминается передо мной. Я даже не знаю, как её зовут, и до сего дня ни разу её не видел. Это первый в моём опыте случай, когда незнакомая кобыла сама приходит ко мне, и это слегка напрягает.
— Ну так я же тебя не заставляю, — успокаивающе говорю я, — если ты на самом деле не хочешь, то и не надо.
А с другой стороны, я здесь единственный и уникальный, да к тому же ещё и с самым тяжёлым приговором. Такая очень своеобразная знаменитость — обо мне знают многие.
— Нет-нет, я совсем не об этом. Я не говорила, что не хочу!
Такое впечатление, что в тюрьме все уже знают, чем именно я занимаюсь и на что способен. Мне случалось жить в небольших городках, где слухи распространяются очень быстро, поэтому я не особенно удивлён.
— Что мне сделать, чтобы ты успокоилась?
Разумеется, у такой известности есть свои достоинства, но есть и немалые недостатки.
— Мне стыдно… сказать вслух, — кобыла боязливо улыбнулась и тут же, слегка покраснев, отвела взгляд.
Такие размышления ничего не дают, и я позволяю оборваться цепочке рассуждений, ведущей лишь к ухудшению моего настроения.
— Ты же понимаешь, что если мне не понравится то, о чём ты попросишь, я просто скажу «нет», и ничего из-за этого не случится? Так что пожалуйста, скажи, что у тебя на уме!
Я улыбаюсь, и тепло моей улыбки способно растопить лёд на любой душе… по крайней мере, я на это надеюсь. В конце концов, я уже много дней проспал на твёрдом, словно набитом камнями матрасе, и дополнительный день-другой ничего не решают… Лишь бы не больше, чем день-другой, пожалуйста.
— Ну… ладно… если вы не против… — бормочет кобыла, продолжая переминаться на месте, я уже привык к этим её движениям. Она открывает рот, собираясь что-то произнести, но не издаёт ни звука. Глубоко вдыхает, снова открывает рот и тихо-тихо говорит: — Не могли бы вы… во время этого… произносить моё имя? Тоут Бэг1?
Я фыркаю, переводя невысказанную шутку в простой выдох. В голове всплывает мысль: «Она знает!». Киваю, и лицо кобылки озаряется столь радостной улыбкой, что я просто не могу не улыбнуться в ответ.
— Разумеется, могу, Тоут Бэг, — произношу я, опускаясь на колени и протягивая к ней руки.
Она делает осторожный, нерешительный шажок вперёд. Потом ещё один, и я чувствую тепло её шёрстки под своими ладонями. А потом она словно проваливается, поддаваясь некоему исходящему от меня притяжению, и прижимается ко мне — я в ответ обнимаю её и прижимаю к груди, ощущая, как постепенно расслабляется напряжённое тело поняшки. Опасение в её разуме превращается в желание, желание — в потребность… и её губы, оказавшиеся совсем рядом с моим лицом, издают тихое-тихое:
— …пожалуйста!
Я не хочу заставлять её умолять меня, так что прижимаю уже на всё готовую кобылку покрепче — она издаёт короткий писк — и, проведя ладонью вдоль пушистой спинки, произношу:
— Тоут Бэг…
В ответ кобылка, положившая голову мне на плечо, издаёт тихий писк наслаждения.
Согнув пальцы в «когтистую лапу», я провожу ногтями по её спине, чувствуя, как перед моими пальцами расступается мягкая шёрстка, а ногти скользят по коже. Пони издаёт стон и вцепляется зубами в мой воротник в попытке заглушить звуки собственного восторга.
— Тоут Бэг, — снова произношу я, обнимая её одной рукой, а другую запуская в её гриву, почёсывая кожу под длинными густыми волосами.
Рубашка на моём плече становится ощутимо мокрой от слюны, стекающей изо рта наслаждающейся лаской кобылки, и мне становится даже немного прохладно, но я в течение нескольких минут продолжаю обнимать и почёсывать её, а потом разжимаю объятия — и совершенно расслабленная кобылка практически стекает на пол. На лице её широкая, абсолютно довольная улыбка — приятное зрелище, к слову.
— Ну что, добудешь мне новый матрас?
В ответ раздаётся тихое «У-у-у…». Возможно, это согласие. Возможно, просто подтверждение того, что меня услышали, а может быть, один из тех стонов, что утонули в слюнях, пропитавших мой воротник.
В любом случае, я просто киваю ей и возвращаюсь в свою камеру.
* * *
Я переворачиваюсь на левый бок — некомфортно; на правый — не лучше; в итоге просто лежу на спине и, уставившись в потолок, задумываюсь… собственно, ни о чём. Какие-то бесформенные мысли о том, из чего состоит моя жизнь, что со мной было и что ещё будет, вяло копошатся в моей черепушке. Да, сейчас от меня мало что зависит, и размышлять о будущем почти бесполезно, но мне совершенно нечем заняться. Вот если бы уговорить кого-нибудь принести из библиотеки пару книг… или ещё какое-нибудь дело затеять…
— Анонимус?
— Минт… — я успеваю остановиться, встретившись взглядом со стоящей за дверью Кукис Крим. — Привет!
— Привет! — раздаётся мне в ответ.
Несколько секунд не происходит ничего.
— Привет?
Кукис начинает копаться в кармашках куртки в поисках ключа. Найдя, осторожно вставляет его в дверь и медленно поворачивает. Щелчок открывшегося замка довольно громкий, но не настолько, чтобы его можно было услышать дальше нескольких шагов.
— Что привело тебя ко мне?
— Я хотела тебя кое о чём попросить.
В камере, освещённой лишь луной и звёздами за окном, достаточно темно, но у меня получается разглядеть, что на лице кобылы напряжённое, взволнованное выражение. Я выпрямляюсь, сидя на койке, и освобождаю побольше места — да-да, только и исключительно поэтому я прижался спиной к стене!
— О чём? — неуверенно произношу я.
Кукис Крим принимается расхаживать по камере, нахмурившись и не отрывая взгляда от пола. Затем внезапно останавливается и решительно оборачивается ко мне.
— Я разговаривала с другими кобылами.
— И что?
— И они рассказали мне, что ты… занимался… я даже не знаю, как сказать, но ты ведь понимаешь, о чём я?
Я киваю и вяло пожимаю плечами.
— Это же просто услуга за услугу.
Кукис бросает на меня взгляд и коротко, раздражённо вздыхает.
— Тебе не стоит отдавать себя так дёшево, — заявляет она.
В её голосе звучат какие-то странные нотки, и я не особенно понимаю, следует ли мне сейчас опасаться или радоваться. А задумавшись о смысле её слов, внезапно ощущаю себя какой-то очень странной межпланетной проституткой. Но что ещё страннее, эта мысль почему-то не вызывает особого протеста.
— Твои руки, Анонимус, — её голос звучит глубоко и ласково, — совсем не дешёвые, они могут столько всего…
И внезапно она, наклонившись, поддевает один из моих пальцев губами и втягивает глубоко себе в рот; слегка отклонившись назад, выпускает и проводит по нему языком. На секунду между пальцем и кончиком её языка повисает тонкая ниточка слюны.
Пони делает шаг вперёд, вцепляется зубами в рубашку и, надавив головой, убеждает меня лечь на спину на койке.
— Я сама не уверена, что мне нужнее, — произносит она, с лёгкостью расстёгивая нижнюю пуговицу моей рубашки губами и языком. — Твои руки на моём лице, — расстёгивается следующая пуговица. — На моей спине и бёдрах, — и следующая. — А может быть, — её язык проскальзывает по моей коже по дороге к следующей пуговице, — на моём животе.
Она без малейшего труда справляется с предпоследней пуговицей и приближается к самой последней; её дыхание, которое я слышу и ощущаю кожей груди, горячее и тяжёлое — а самое странное, что и моё дыхание становится таким же. Изо всех сил я удерживаю свои руки прижатыми к простыне, словно боюсь прикосновением помешать ей что-то сделать.
— Мне. Нужно. Всё. Твоё, — её горячее дыхание теперь на моей шее, мои руки дрожат, готовые прикоснуться, схватить, приласкать, на коже выступает пот. — Тело, — завершает свою отрывистую фразу она, и каждое слово до краёв наполнено желанием.
Кажется, мне предстоит долгая и интересная ночь.
Примечание: