No Cronica: Сага о ведьмачке
Гнездо Бабочки
Иногда память может ранить острее клинка.
Потом говорили, что она пришла с севера, но это было не совсем так: она пришла с юга, со стороны Вайнвуда. Стоял летний полдень, и в воздухе порхали бабочки. Было жарко, но на ней был черный плащ с глубоким капюшоном, скрывающий седельные сумки и лицо.
Миновав пасеку старика Вринкла и табличку «Андертейл», она прошла по главной улице, заставив окрестных жеребят повиснуть на заборе, и, наконец, остановилась у распахнутых ворот к богатому терему. Постучала.
Пони за воротами, перетаскивающие длинные столы, никак не ответили, только какой-то маленький патлатый служка, сумев рассмотреть её лицо, всхлипнул и умчался в самую большую избу. Холлоу вздохнула, крупом чуя, как вокруг нее смыкается кольцо. Тоскливо боковым взглядом подметила, что некоторые притащили пока еще не зажженные факелы, грабли и вилы. Последнее – самое неприятное.
— Пшиветштвую, увашаемые! – развернулась она, откинула капюшон и честно попыталась выдавить хотя бы подобие улыбки. Селяне шарахнулись в стороны: безобразно распухшее лицо, словно покрытое бубонами, а правая щека будто чем-то перетянута, так глубоко врезался бугристый шрам. – Иде у ваш тут швадьба?
— Видите? Говорил же! – выкрикнул один из крестьян. – Шамкает что-то на колдовском, порчу да сглаз небось наводит! На вилы ее!
— Ше шадо вил, я шарошая…
— Шо тут у вас происходит?
Толпящиеся местные, до того решительные, как-то резко утратили прыть и даже попытались выстроится во что-то вроде шеренги. Холлоу облегченно выдохнула и обернулась: у ворот стоял внушительных размеров бородатый земной жеребец лет пятидесяти в дорогом пурпуэне. Рядом замер трясущийся служка.
Холлоу не стала терять времени, а порылась в одной из сумок и достала небольшой листок:
— Ваше?
— Мое, – степенно кивнул староста, изучив пергамент, – Я – Шугар Кейк, местный, считай, староста, а вы, значит-ца, будете милсдарыня ведьма?
— Вещмачка.
— Э? – вздернулись брови Шугар.
— Вещьми и колшуны шанимаюша ишледованимями в облашти машии. Я – убишаю шудовиш. Ша шеньги.
— Я ничего не понял. Порчу, сглаз и прочее колдунство снимать умеете?
— Угу. Вы, это, ешли нанимать не бушете, то хошь переношевать пуштите, я жаплашу… немного… – на всякий случай попросила Холлоу, все еще чувствуя себя слегка неуютно.
Но Шугар не спешил с ответом. Задумчиво пожевав губами, он вдруг добродушно улыбнулся в бороду и, протянув копыто, произнес:
— По копытам. Ежели, значит-ца, продержитесь завтра до полуночи, пока дочурку свою выдаю, заплачу оговоренную сумму, хоть битсами, хоть камешком. Да и гулянка знатной намечается, родственники с окрестных деревень подтянулись, так что еды в дорогу наберете: все равно ж выбрасывать. Вы только со священником не поцапайтесь, да и на других зла не держите: лицо у вас, что краше в гроб кладут. А вы, значит-ца, расходитесь, остолопы! Работы невпроворот!
Крестьяне опять засуетились, а Шугар ввел Холлоу во двор и крикнул дородной пони:
— Свитти! А распорядись-ка ты, значит-ца, дать милсдарыне ведьмачке лучка! А я пока с женихом потолкую! А вы, милсдарыня, присядьте пока тут, у окошка, да подождите, ну и понаблюдайте, значит-ца, чтобы нечисть какая не пролезла.
Холлоу послушно уселась и честно принялась наблюдать. Традиция нанимать на свадьбу колдуна пошла не от хорошей жизни: гостей на подобных сборищах много, а перекидывающаяся под пони нечисть только рада, если удастся закусить слегка подвыпившим, но хорошо дышащим телом. И ладно, если случайный ложняк-перевертыш забредет, да подружку невесты украдкой соблазнит: они, как правило, по своей натуре мирные и убить могут разве что случайно и от большого голода, а вот волколак, нацыга да катаканы с бруксами – совсем другое дело. Да и иногда одинокий хилый накер, принятый с пьяных глаз за облысевшего алмазного пса, и тот проблем может доставить. Впрочем, это работало в обе стороны: прознавшая о колдунах на свадьбе нечисть вовсе не спешила на дармовой банкет, поэтому Холлоу и не шибко утруждалась.
— Ой, кобылонька моя, – подошла к ведьмачке Свитти, удерживая телекинезом мисочку с толченым луком. – Разрешишь Матушке Свитти заняться твоим личиком?
Холлоу могла бы все сделать и сама, но, взглянув в лучащиеся чистейшей добротой очи этой бочки с пивом, только ногой махнула и подставила лицо. Матушка обмакнула копыто в зеленую остро пахнущую кашицу и со всей ласковостью провела по щеке Холлоу.
— Ах, как же ты так угораздилась? – проворковала Матушка, стараясь не задеть глаз. – Небось шла через пасеку Стингов – у них не пчелы, а самые настоящие монстрики, пусть мед и дают самый вку-у-усный…
Холлоу не стала говорить, что обычные пчелы, пусть даже каких-то там Стингов, ведьмакам не помеха, а ей «повезло» налететь в лесу на дискордовых жальщиков: эти шершнеподобные твари и вправду злые, а если жалят, то один раз и сразу насмерть, чтобы потом за несколько дней оставить голый скелет в лохмотьях одежды. На ведьмаков их яд действует так же, как на обычных пони пчелиный, да и ведьмаки отходят от него быстро: пять-шесть часов, не больше. А если принять зелье – и того быстрее, но Холлоу просто пожадничала, и сейчас была вынуждена расплачиваться опухшей рожей и заплетающимся языком.
— Во-о-от, теперь правую, – продолжила Матушка. – Сейчас мы еще тут немножко подмажем, к утру отек спадет, и будешь совсем красавицей – хоть завтра замуж…
Холлоу попробовала иронично улыбнутся: красавицей, ну-ну, конечно. Особенно после того, как последний полотер хоть и ответил не отказом, но заломил такую цену, что дешевле было сходить в лес, выломать дрын и справиться самой.
Правильно расценив потугу ведьмачки, Матушка укоризненно покачала головой:
— Зря ты так, душенька. Ты не смотри, что шрамик, жеребцы – они не всегда только на личико да фигурку падки. Вот я, хи-хи, совсем не тростиночка, а с Шугаром уже тридцать лет вместе, троих жеребят нажили, и ничего, все тридцать как шелковый. Ну, если не считать, когда я его противнем огрела, ну так это всего один раз был, и то, я тогда промахнулась. Ты, дорогуша, веры только не теряй, а там и твой когда-нибудь появится.
Холлоу пожала плечами. Даже без кодекса она совсем не планировала заводить семью: какой муж сможет вытерпеть жену, постоянно шляющуюся по буеракам и способную голыми ногами свернуть шею гулю? А о жеребятах вообще говорить не приходится, так что лучше выкинуть все это из головы и просто расслабиться.
— Ну что же, душечка, как-то так, – провела копытом она в последний раз. – Ты если голодна с дороги, так и скажи – велю тебе покушать чего сообразить, чтобы не на пустой желудок охранять было.
Холлоу радостно закивала, покушать – это всегда пожалуйста. Фыркнув, хозяйка подозвала одну из работниц.
Холлоу уселась за один из столов и принялась за выставленный горшок с голубцами – только за ушами затрещало. Голубцы оказались на редкость отличными – сочными, немного хрустящими, щедро нафаршированными рисом и грибами, которые просто таяли на языке. Тот, кстати, уже пришел в относительную норму и хотя бы не заплетался.
— А я говорю: «Нет, не возьмется», ей тут нужно сидеть и за двором присматривать!
— А я говорю: «Да», это ее работа!
— Кобылоньки, кобылоньки, пожалуйста, не ссорьтесь!
Холлоу лениво мазнула взглядом: неподалеку сбились в кучу трое земных и препирались. Крайняя справа была на вид низка, толста и розова, как свиноматка, пусть и все же немного уступала Матушке; крайняя слева — ее полная противоположность: высокая, белая и стройная, как козочка, причем, похоже, страдающая недоеданием. Между ними же стояла солнечного цвета пони, их вроде как идеальная усредненность с белой гривой-косой.
Холлоу мысленно пожала плечами и вернулась к голубцам.
— Спроси!
— Ты спроси!
— А чего я?!
— Кобылоньки, хватит! Милсдарыня колдунья, – легонько подергали за плечо Холлоу. – Простите, милсдарыня!
— Шейшас, – проглотила Холлоу последний голубец, облизнулась и повернулась к просящей, – Ну, давай, кобылка-сестрица ясная… красная… короче, выкладывай, чего надо.
— Простите, милсдарыня, – смущенно покраснела пони. – Завтра я… я з-завтра замуж выхожу и хотела бы повидаться с сестрой…
Холлоу благосклонно кивнула, ожидая подробностей, но невеста замолчала и покраснела еще больше.
— Ну и?..
— На кладбище ее сестра, – вмешалась толстушка. – Сопроводить надо-ть…
— Не надо-ть, потому как вупырь! – всплеснула ногами худышка. – Неча по проклятым местам шляться, так кобылку перед самой свадьбой спортить недолго!
— Как так проклятым, если сам верун Рууд недалече как семь седьмиц тому лично освящал?!
— Значит, проходимец был тот верун!
— Фертилити, Штерилити, фот фы фде!
К столу подошла Матушка и водрузила на него удерживаемую во рту тарелочку с петушками на палочках. Строго глянув на враз как-то поникших кобыл, она продолжила:
— Вы, свиристелки-балаболки, вам, что ли, заняться нечем?! В доме не убрано, куры не загнаны, цветы не собраны, а вы тут лялякаете! Ужо я вам!..
Кобыл как ветром подхватило и унесло внутрь избы, а толстушка еще и успела стянуть петушка. Матушка сердито всхрапнула, посмотрела на невесту и произнесла куда более ласково:
— В чем дело, золотце? Опять?
Невеста робко кивнула. Матушка вздохнула:
— Что с тобой поделать, бабочка моя… Милсдарыня ведьмачка, а могла бы ты оторваться от своего поста да сводить доченьку мою на кладбище? Это совсем недолго, а перед Шугаром я прикрою.
— Без проблем, – пожала плечами Холлоу, поднимаясь на ноги. Все равно сидеть сиднем на одном месте немного утомительно, только… А что за «вупырь»?
Матушка поморщилась, словно от внезапно скисшего молока:
— Да есть тут один, ночью могилки на кладбище бесчестит, поганец эдакий. На живых покамест не нападает, к счастью, но, если угомонишь паскудника, все только спасибо скажут. А покамест, кобылоньки, вот, возьмите по петушку и идите, чтобы вернуться засветло.
Холлоу послушно взяла петушка в рот и, чувствуя медовую сладость и легкий привкус горечи, кивнула невесте:
— Веди… сахарок.
Чтобы добраться до кладбища, кобылкам пришлось пройти на запад через все село, а затем и поле-пасеку Стингов, самую большую из местных. Погост Андертейла, угрюмый и сиротливый, располагался совсем рядом с деревней, почти на краю, и от него было рукой подать до леса Эверфри. По словам невесты, с тех пор как могильщик отошел в мир иной, никто не утруждал себя его работой, а как объявился «вупырь», так на погост вообще перестали ходить. Матушка же слукавила, назвав того всего лишь пакостником: двоих этот «пакостник» успел порвать, пусть и не насмерть. Вернее, бедняги смогли доползти до дома, да там и околели. И пусть дело было в потемках, но и засветло местные меньше, чем впятером на всякий случай не ходили. За колдуном пока не слали: это ж всей деревней нужно скидываться, и неизвестно, сколько тот запросит!
Пока невеста искала нужный холмик, Холлоу задумчиво осмотрела потрескавшиеся надгробия и сверилась с медальоном: тот молчал, но сама ведьмачка буквально кожей чувствовала в воздухе что-то благодатно солнечное. Похоже, верун и вправду был настоящим, только не особо сильным или умелым: «вупырь» все же пробирался, хотя на обычных гулей и даже гнильцов подобного бы хватило.
Невеста остановилась у маленькой, на диво ухоженной могилки, в отличие от большинства, не разрытой, и возложила на нее собранный на пасеке букет ромашек. Затем она уселась, сотворила копытом Символ Солнца и принялась тихо молиться. До вставшей недалеко Холлоу донеслось:
— Видишь? Я все же пришла. П… прости, что только сейчас, но все случилось так неожиданно: на прошлой седьмице отец просто пришел и сказал, что все сделал. И я… Завтра я выхожу замуж, и мне страшно. Страшно, то ли оттого, что я даже не знаю, что он за пони такой, то ли потому, что почти сразу после свадьбы придется ехать в далекий и загадочный Кантерлотт. Н-но, это поправимо… Поправимо! С хорошим и любящим ведь можно хоть в Тартар, а он должен, обязан оказаться хорошим! Отец ведь все-таки любит ме… нас. Знаешь, а вчера я все-таки смогла улучить минутку. Его зовут баронет Орион, и когда он говорил это, то тоже улыбался. Он совсем немного старше меня, не кривой и не косой, вежлив, учтив, не повышает голоса, любит желтый и жареные каштаны. Я… я обязательно научусь жарить одуванчики с каштанами. Но знаешь, меня пугает еще кое-что: мне кажется, что я не вернусь. Никто не говорил об этом прямо, но мое сердце чует это, как чует грозу глухое ухо старика Вринкла. Мама, папа, Фертилити, Стерилити, ты с Крикетом… А еще мне немного жалко Сонни, вот уж у кого сердце точно разбито. На него больно смотреть, он-то и раньше был чахленьким и бледненьким, как Стери, а как отец объявил о свадьбе, так совсем отощал… Но я надеюсь, что все мои страхи лишь морок. Я не хочу давать напрасных обещаний, но все же молюсь, что смогу время от времени возвращаться на осень. Хотя бы на день. Но не бойся, даже так я продолжу думать о тебе и молиться, чтобы Селестия хранила твой сон. Ess… Ess’tuath esse.
Встав, пони еще несколько минут смотрела на цветы, а затем тихо произнесла:
— Милсдарыня ведьмачка?
— Да… госпожа?
— Прошу, не называйте меня так, – скривилась пони. – Я… Я просто Баттерфлай… пока что…
— Как скажешь, сахарок, а я тогда просто Холлоу, одна и не «милсдарыня». Что ты хотела?
Баттерфлай покраснела, зажмурилась, набрала в легкие воздуха и выпалила:
— Есть ли жизнь после смерти?!
— Странный вопрос для якобы верующей селестианки, — хмыкнула Холлоу, на долю секунды опешив. – Нет, сахарок, я конечно могу сейчас пуститься в долгие теологические рассуждения, но так ли оно нам всем надо? Когда приходится иметь дело с призраками, лично я предпочитаю не думать, являются ли они настоящими душами или же всего лишь злобным ментальным отголоском магической среды: на остроту меча это, как правило, не влияет.
— Разве не существует добрых призраков?
— Ну, чуры, например. Просто я чаще имею дело со злыми.
— Оу, – Баттерфлай поникла, – просто… я иногда думаю, правильно ли поступаю, когда прихожу сюда и ворошу эти… кости… вспоминаю и иногда волнуюсь, не нарушаю ли этим ее сон?
— Я думаю, ей приятно. Случается, что у тебя могут отнять дом, уклад, даже лицо и имя – тогда тебе только и остается, что память. Порой этого достаточно, чтобы не потерять себя.
Баттерфлай кивнула и пошла дальше, а Холлоу остановилась и посмотрела на надгробие, сломанное, с полустёртым именем. Перевела взгляд на букет и поймала себя на мысли, что чем дольше она продолжает рассматривать все это, тем сильнее портится настроение, а в голову лезут непрошенные вопросы. Эта могила не разрыта, потому что просто повезло? Или причина иная, ведь падальщики хорошо чуют такие вещи? Как погребали гроб? Он был закрытым? Приходит ли сюда еще кто-нибудь?
Раздумья прервал тонкий крик Баттерфлай, быстро переросший в вой. Ведьмачка мгновенно пришла в себя и рванула на голос, на ходу обнажая меч на грифоньих полпальца, но тут же вернула его обратно: никто и не думал нападать на бьющуюся в истерике Батти, та “всего лишь” сидела у очередной могилы и выдавала теперь уже нервные всхлипы.
Холлоу подошла к яме и нахмурилась. Пакостник похозяйничал и тут: холмик разрыл, проломил крышку гроба, а у маленького истлевшего тельца жеребенка, на вид не больше десяти лет, украл череп.
— Кто это?
— Кри… Крикет… – всхлипнула Баттерфлай, немного придя в себя. – Братец мой меньший… Прошу! Милсдарыня ведьмачка! Холлоу! Умоляю, если у тебя сердце есть, останови это! Останови то, что сделало это с Крикетом!
— Я работаю по контракту… – пробормотала под нос Холлоу, мысленно пересматривая бестиарий и отмечая подходящую нечисть.
— Я… У меня нет денег, но я попрошу у отца… у будущего мужа… я найду! Я сделаю все что угодно, чтобы ты получила сполна!
— Успокойся, – рыкнула Холлоу, едва удерживаясь, чтобы не залепить зареванной пони отрезвляющую оплеуху. – Найду я этого… проказника. Бесплатно. Специальное предложение, только сегодня и только для тебя. Считай это моим подарком на свадьбу.
— Спасибо! Спасибо!
— Утром голова, вечером «спасибо». Стой рядом, рот открывать – только если увидишь что-нибудь зубастое.
Холлоу наклонилась, пытаясь лучше рассмотреть кости: проказник не только стащил череп, но и попробовал на зуб все остальное – будто пытался высосать жалкие остатки давно сгнившего костного мозга. Холлоу принюхалась, воняло странным букетом из сырой земли, трупного яда и… каменника с малиной?
— Не отставай ни на шаг, – кинула ведьмачка, беря след, словно вышколенная борзая.
Запах вывел за низенькую ограду и запетлял, даже не думая выходить на дорогу. Холлоу теперь прислушивалась не только к обонянию, но и к зрению со слухом, готовая в любой момент ощетиниться мечами. По-хорошему, следовало бы отвести невесту и вернуться, но как заманчиво было для ведьмачки решить проблему прямо сейчас, не бегая туда-сюда…
Впереди показалась хата, стоящая под самым лесом. Словно мертвая старуха, покинутая, с лишенной волос-сена провалившейся крышей, пустыми глазницами с обрезанными веками и открытым нараспашку беззубым ртом – выбитыми ставнями и дверью. Совсем рядом с одной из стен росли и благоухали медом цветы каменника, а чуть поодаль раскинулись пышные кусты дикой малины.
— Эт-то дядьки Трапа хата, – прошептала на невысказанный вопрос Баттерфлай, – за лесом приглядывал, да только однажды поехал с купцами и не вернулся, только замок на двери висел. А потом еще во время грозы с ливнем туда молния ударила…
— Стой и в окна лучше не заглядывай, – пробормотала Холлоу, спокойно вдыхая сочащуюся из дома вонь. – Ничего хорошего ты там точно не увидишь.
Ведьмачка переступила порог. Внутри поселилась разруха, насквозь пропахшая мочой и гнилью, но вот очаг и подвешенный над ним ржавый котелок… угли под ним были довольно свежие, и трех часов не прошло, а в посудине Холлоу нашла кость.
Лучевую, жеребячью.
Тоже свежую.
В углу Холлоу увидела залитые кровью тарелку и нож, а рядом треугольник, выложенный из тройки маленьких лошадиных черепов. Ведьмачка сфокусировалась на подрагивающем медальоне, но все и так было ясно: алтарь, из которого черпают энергию из ближайшего Места Силы. Сложившая его трусливая паскуда уже настолько осмелела, что не только лазит на благословленное кладбище, но и нападает на живых и, возможно, даже заходит ночью в деревню, чтобы украсть жеребят. Нужно будет поспрашивать у местных, а черепки сейчас припрятать: обворованное чудище будет вынуждено сходить за новыми, и тут-то ведьмачка его прижмет. Вот только куда деть их, чтобы лишний раз не напугать невесту?
Снаружи завизжали, и выругавшаяся Холлоу в секунду вылетела из хаты, обнажив меч. Вопящая Баттерфлай прижалась к стене и дрожащей ногой указывала в шевелящиеся кусты. Скрипнув зубами, Холлоу подобрала с земли камешек и метнула. Из кустов послышался недовольный визг, перетекший в возмущенный удаляющийся хрюк, затем все стихло. Баттерфлай виновато посмотрела на телохранительницу:
— Ме-медведь… Я думала, что там медведь!
— Медведь-медведь… хер там, а не медведь. Ладно, сахарок, сейчас от тебя потребуется выдержка: зажмурься, закуси кончик моего хвоста и иди за мной. И ради твоего же блага, не смотри на то, что я буду нести.
Вопреки совету, Баттерфлай все же не выдержала и посмотрела. К ее чести, на этот раз криков не было: она всего лишь сравнялась по цвету с чистой скатертью, но к кладбищу дошла полностью своим ходом. И когда Холлоу положила все три черепа в могилу Крикета, даже помогла кое-как ее засыпать.
И только потом упала в обморок.
На закате Шугар, изгнанный из избы на время девичника, вышел на порог и увидел Холлоу, сидящую у плетеных ворот в окружении сумок и с обнаженным мечом. Лицо ведьмачки уже избавилось от лишней пухлости, но Шугара все равно немного пугало – возможно, из-за странной смеси каменного спокойствия и мрачного предвкушения.
— А, милсдарыня ведьмачка! – подсел он к ней. – Как ваше здоровьице? Бдите? – все-таки смог выдавить из себя немного радости.
Холлоу неопределенно пожала плечами, достала точильный камень и с тихим, но оттого еще более зловещим для Шугара скрежетом провела по лезвию:
— Скажите, Шугар, у вас в селе не пропадали пони? Скажем, жеребята?
Шугар нервно пригладил вьющуюся темную с проблесками седины гриву. Его взгляд запрыгал с меча на сумки, с сумок на плетень, с плетня на насаженные горшки, а после снова на клинок, лишь бы не встречаться со змеиными глазами.
— Крошка Белль, – наконец покорно сказал он. – Сестричка Стерилити, егоза, дня четыре как повздорила со старшей и сбежала. А что?
— Ее ваш пакостник поймал.
Пусть Шугар и попытался держатся молодцом, но кровь все же отхлынула от лица, заставив кожу и покрывающую ее шерсть побелеть:
— Она?..
Холлоу кивнула и снова провела камнем, выбитые на лезвии руны на мгновение озарились зеленым. Шугар сотворил в воздухе заупокойный символ и тихо произнес молитву. Затем спросил:
— Кто… что это за тварь?
— Кладбищенская кляча, – и, видя, что Шугар не понимает, Холлоу продолжила, – Кладбищенская кляча, сиречь кладбищенка – полуразумная… хотя нет, даже три-четверти разумная падальщица, потому что мастерит и пользуется предметами, так еще и способная на самую простейшую некромантию. Обычно кладбищенка труслива, потому что, в отличие от утопцев, не любит сбиваться в стаи, а сама по себе слаба, если только не выложит у какого-нибудь Места Силы алтарь, который обострит ее чувства.
Предпочитает берега рек и болота, но может жить и на суше возле кладбищ. Ну… ее еще богинкой называют.
Шугар охнул и грузно осел на землю. Богинка, известная по бабьим сказкам, якобы неупокоенный дух кобылки или лошади, вытравившей плод или же избавившейся от своих жеребят, здесь, в его селе! Пусть и не такая, какой описала ее ведьмачка, но все же! За какие грехи?!
— Я разберусь с ней, – вернул Шугара к реальности спокойный голос ведьмачки. – Не сегодня, так завтра. А вы не выпускайте пока жеребят, да и сами не шляйтесь поодиночке.
— Ясен пень, значит-ца, – хмуро кивнул тот. – Только это, у меня будет одна совсем маленькая просьба.
— Мм-м?
— Крошка Белль, – староста понизил голос, будто испугавшись, что кто-то в доме сможет расслышать его сквозь громкие и веселые взвизгивания. – Не нужно говорить никому. Местные пока хоть и не судачат об этом, но шепотки ходят, а некоторые все же верят, что она дошла до родственников в Крупах, и Стерилити верит сильнее всех. Прошу вас, милсдарыня ведьмачка, не говорите им. Не портите праздник гостям. Я лучше потом сам со Стерилити… ну, чтобы, значит-ца, помягче, через недельку...
Холлоу в последний раз провела точилом и смерила старосту настолько внимательным взглядом, что тому захотелось усохнуть.
— Замалчиваете?
— Слушай, ведьмачка, – непонятно с чего вдруг разозлился староста, что даже ударил по земле копытом. – Ты не учи меня, значит-ца, управлять деревней, а я не скажу тебе, как резать богинок!
— Не буду. Как и не буду учить выдавать замуж дочь.
— Ну это уже ни в какие ворота! – взвился Шугар. – Ты, понька, вообще знаешь, каково это – приходить зимой в холодную избу, где тебя встречают два рта, которые спрашивают: «Папа, а сегодня мы будем кушать?», у тебя из запасов только последняя охапка сена, а до весны еще две седьмицы?! Дискорд побери, я, сука, сделаю все, чтобы мои жеребята больше ни в чем не нуждались, даже если для этого мне придется запереть их в хоромах! Уж простите нас, земледельцев грешных, но по любви замуж выходят только короли – им-то думать, где пожрать, не нужно!
Холлоу закончила точить меч и убрала его в ножны, достала небольшую бутылочку, выдернула корок зубами, отпила и протянула старосте. Тот нерешительно взглянул на нее, потом на спокойное, словно могильная плита, лицо и все-таки принял, понюхал горлышко. Оттуда пахло полевыми ягодами.
— Сидр?
— Сидр.
Староста сделал глоток, напоследок причмокнув губами. Хороший сидр, сладкий как мед, пузырящийся на языке и успокаивающий не хуже боярышниковой настойки.
— После свадьбы она ведь не вернется сюда?
— Не вернется, – уже более умиротворенно сказал Шугар. – И это ж для ее же блага.
— Объясните?
Староста задумчиво шмыгнул, оценивая пряное послевкусие. И вправду, сидр первосортный. И откуда только у обычной ведьмачки на такое деньги? А, впрочем, бутылка-то и небольшая…
— Все дело в кладбище, будь оно трижды неладно. Вернее… Вот скажите, милсдарыня, вы видели мою Свитти. Как она, значит-ца, вам?
— Тебе. А Матушка – приятная кобыла, – пожала плечами Холлоу. – Добрая – от ведьмаков порой шарахаются не хуже, чем от прокаженных.
— Добрая, – Шугар нервно хекнул и сделал крошечный быстрый глоток. – В том-то и дело, что она со всеми молоденькими кобылками да жеребятами, значит-ца, последние лет шесть такая добрая. С тех пор, как Крикет умер, царство ему солнечное.
— А как он?..
— Глупо, как помирают наши многие жеребята: сам по себе был тихим, послушным и слабеньким, что твой щенок двухмесячный, а за сестрой повсюду ходил хвостиком – не жеребенок, а золото! – а потом как-то взял и пошел в самом-самом начале весны на речку вместе с остальными, кататься на льдинах, вот уж чего, значит-ца, от него никто не ждал! То ли доказать что-то кому-то хотел, то ли старшенькую впечатлить, а только упал в воду, и дело с концом. Потоп-то не потоп, сестра следом сиганула и вытащила, а потом вместе с ним и слегла, горела, как твои угли. Седьмицу мы их грифоньей водкой обтирали да соком паутинника отпаивали. Флайка со временем на ноги встала, а Крикета уже в конце седьмицы и схоронили, аккурат под Имбаэлк-праздник. Свитти тогда над ними все дни сидела, от еды и сна отказывалась, да так, что с голоду вспухла. Плакала, что одного жеребенка уже потеряла, так других не отдаст. И на похорон не пришла, а заперлась в светлице, на следующий день вышла и потом вела себя так, словно ничего и не случилось: на стол всегда ставила четвертую порцию, пустоту слушала и отвечала. Я уж к ней и лекарей, и магиков, и верунов зазывал, те вроде даже что-то поправили. Поверила, значит-ца, моя Пышечка. Поверила, да и принялась ходить на кладбище, не раз в год, на Дяды, не раз на месяц или седмицу, а чуть ли не каждые три-четыре дня, Флайку за собой таскала, а та и не сильно против: тоже, видать, что-то не то с головой приключилось. А потом Пышка моя еще и вбила себе в голову, кляча дурная, что это, мол, какое-то проклятие на нее в детстве наложили. Можете, хех, представить?
— Могу, – цыкнула на смешок старосты Холлоу и задумчиво потерла подбородок, – проклятье – штука не сказать чтобы особо редкая и встречается отнюдь не только у благородных дворян.
Нервная улыбка Шугара почти тут же увяла:
— Так что же это, значит-ца, выходит…
— Вот завтра и узнаем, – поднялась на ноги Холлоу и забросила на себя часть поклажи: солнце вот-вот должно было сесть. Самое время. – С вашего позволения, я осмотрю сударыню Свитти. В качестве небольшой услуги.
— Спасибо… Спасибо! Милсдарыня, стой! – придержал ведьмачку за бок староста, когда та уже была готова выйти за ворота. – Ты пойми меня, ведьмачка, даже если проклятия нет, уезжать отсюда Флайке надо, уезжать! А то не ровен час, сама с пустотой болтать начнет…
За околицей ведьмачку окликнули. Вынырнувшая из мыслей Холлоу лениво глянула на шатающегося в ночи идиота и подумала, что тот вполне мог бы быть в родстве с той бледной немочью, как там бишь ее, Стерилити? Один в один, в камизе, только в глазах еще тлеют странные искорки.
— Милсдарыня хорошая, в-вы не могли бы?..
— Сахарок, ты б не шлялся по ночам: отхватишь если не от чудищ, то от честных пони, – пробурчала Холлоу и видя, как тот поник, хмыкнула. – Ладно, выкладывай… э-э-э… что тебя там гложет, добрый жеребец.
— Простите, милсдарыня, – отвесил легкий поклон добрый жеребец. – Дело мое в том, что я хотел бы впечатлить одну пони, с коей у нас тайная и запретная любовь…
Холлоу саркастично хмыкнула.
— Не смейтесь, это правда! Не могли бы… не могли бы выслушать мое стихотворение? Пожалуйста…
Холлоу была бы рада сказать, что занята на службе, но что-то неведомое, неуловимое в этом жеребце удержало ее, и, беззвучно поворчав, она уселась и приглашающе покрутила копытом.
Любимая – как лед, а я – сгораю:
Так почему мороз тот неземной,
От страсти пылкой силу не теряя,
Крепчает от мольбы моей одной?..
Холлоу не удержалась и зевнула.
— Вам не нравится, – грустно заключил поэт.
— Тебя как звать-то, сахарок?
— С-Сонни, милсдарыня?..
— Холлоу. Слушай сюда, Сонни, – Холлоу доверительно похлопала поэта по плечу. – Я ведьмачка, а не член Коллегии Копытхагена. И у меня вопрос: какого сена ты вообще, словно маньяк в ночи, лезешь к незнакомцам вместо того, чтобы спросить знакомых? Или их ты уже вконец задолбал?
— Все-таки не понравилось…
— Сахарок, не уходи от темы.
— Как вам будет угодно, – поэт вздохнул. – В этом печаль: отец моей возлюбленной меня считает бездельником, а каждый стих предает хаю. Его же дочь наоборот – относится ко мне с любовью и каждый почитает за шедевр. И так во всей деревне: каждый, каждый, кто меня знает, имеет почти что одно мнение на все мои работы! Послушайте:
Глаза твои безбрежные, твои бедра нежные,
День и ночь напролет кругом голова идет!..
Холлоу поморщилась.
— О, мой мозг… Слушай, я дам тебе небольшой совет, не как ведьмачка: на свадьбе могут оказаться настоящие барды – пристань к ним, а если получится, то набейся в ученики. А лучше сразу иди в Коллегию: там и покажут, и расскажут, что и как надо языком чесать.
— Далековато до Копытхагена-то, – всхлипнул поэт, – да и хозяйство на кого оставить…
Но Холлоу его нытье уже не слушала, а бодро чесала в сторону погоста: чудовище ждало. Все эти проблемы, «хорошо», «плохо»… право слово, ведьмаком быть проще: выжил, значит молодец, и не обсуждается. А в искусстве?
Вернулась она утром, рассеянно бормоча под нос ругательства: ночью боя не случилось. Проклятая богинка, похоже, унюхала засаду и не рискнула наведаться на кладбище: могилы к приходу Холлоу были нетронуты, ведьмачка проверила. Может, эта особь была старой, а старой оттого, что всю жизнь была осторожной? Вряд ли она решила сменить угодья: Место Силы, да рядом с погостом, тот еще лакомый кусочек, поэтому Холлоу решила подежурить еще хотя бы дня два. Только на этот раз обмазаться эликсиром из крушины, но вот беда: нужная разновидность растет исключительно на дне водоемов, а поселок свое название оправдывал: ни одного озерка или речечки поблизости. Значит, стоит спросить местную знахарку или, если уж совсем никак, использовать заменитель. Но лучше бы до этого не дошло: Холлоу не улыбалось носиться туда-сюда за ингредиентами.
У дома невесты уже собралась толпа, и немудрено: все обряды надобно провести до полудня, и только тогда начнется венчание. Холлоу легко подавила зевок – медитация пусть и освежает тело, но все же не заменяет полноценного сна – рассматривая болтающих гостей, в особенности приглашенного рыжего веруна в простой, грубо скроенной походной ризе: церквушки в Андертейле не было, а местным хватало веровать и дома. Тот поглаживал свой позолоченный диск-медальон о десяти лепестках и с легкой неприязнью косился на «алчную, безбожную и богопротивную тварь» в ответ. Ну, хоть экзорцизм читать не стал.
По крайней мере, не громко.
Наконец невеста вышла на порог, и Холлоу хмыкнула, насколько забавно та выглядела в своем платье: густо обшитый коричневыми тюльпанами золотой подол и черный корсет, явно столичной работы, да еще и две заплетенные косы делали ее похожей на монструозного бражника-переростка.
Пока жених, одетый в бордовый праздничный энселлен, доказывал свою верность и мужественно вливал в себя кувшин ледяной водяры, чтобы выудить оттуда ржавый ключ от сердца невесты, к Холлоу подошла и замерла в нерешительности маленькая пони с подносом в зубах. Там уже лежали серебряный нож и целая гора волос, срезанных с хвоста и гривы каждого гостя: после свадьбы невеста обязуется сплести из них веревку, которую потом протянут вдоль стен внутри дома – оберег от возможного зла. Не самый действенный, о чем ворчали магики, требующие в случае чего обращаться за помощью к квалифицированным специалистам, но среди народа ходила байка о накере, который запнулся об эту злосчастную веревку и свернул себе шею. Так или иначе, считалось, что тот, кто отдает свой волос, навсегда жертвует и частичку себя, и потому маленькая пони не знала, стоит ли предлагать подобное наемнице со страшным шрамом в половину лица.
Ведьмачка решила за нее: язвительно фыркнув, она взяла нож и быстрым движением отсекла несколько волос, сначала у виска, потом с надкрупья. Маленькая пони беззвучно икнула и, благодарно кивнув, засеменила дальше, то и дело косясь на чем-то выделяющуюся среди других вороную прядь. А ну как тяпнет?
Тем временем жених закончил ублажать родителей невесты и сунул в рот предложенный рвотный корень, а понимающие гости дружно отвернулись: обычай обычаем, а все же негоже, чтобы один из молодоженов лыка не смог связать. По крайней мере, не в начале свадьбы.
Верун вышел вперед, встал перед молодоженами и, еще раз погладив медальон, сотворил символ Солнца: очертил по часовой в воздухе круг и приложил к груди копыто – и начал молитву:
— Ceadmill, feainnewedden! Да хранит нас святость Той, Кто Есть Светлость и Любовь, в этот день, здесь и сейчас, когда два сердца…
Холлоу слегка ухмыльнулась, видя, как спокойно и прямо стоит жених, показывая уважительно-доброжелательную и какую-никакую, а все же аристократическую осанку – видно, что барон! – и как лучится счастьем Баттерфлай – никто бы и подумать не смог, что эти двое выходят не сказать, что по любви.
И чем дольше Холлоу смотрела на ее радостно улыбающееся, словно ставшее на десять лет моложе, лицо, тем острее чувствовала, как в груди вспыхивает искорка, быстро разрастающаяся до небольшого и очень пушистого теплого шарика-параспрайтика.
— Разве она не красивая? – внезапно прозвучало над ухом. Холлоу едва сдержалась, чтобы не оглянуться, но поняла, что голос был ее собственным.
— Разве она не красивая? В этом прекрасном платье – все же, тот, кто сшил его, имел дьявольски хороший вкус. Из Кантерлотта небось…
Параспрайт, немножко ласково поворочавшись, устроился совсем рядом с сердцем, а его волоски удлинились, постепенно оплетая внутренности Холлоу теплом. Ведьмачка мысленно одобрительно фыркнула и кивнула: да, отличное платье, пусть и чуть-чуть забавное, но хорошо подчеркивающее жеребячью милоту – подходит идеально.
— Муж у нее хороший: не старый и злобный от постоянной гонореи мерин со скрюченными и трясущимися артритными ножками, а вполне себе. Если б не осанка, и не скажешь, что в поле борону не тянет. А через пару дней увезет ее в Кантерлотт и будет у нее больше подходящих платьев и еды. Хорошей, вкусной, подходящей статусу и фигуре: зебрийские орехи, финики, апельсины и киви. Особенно киви.
Волоски параспрайта неожиданно чуть-чуть затянулись, как колбасная бечевка. Холлоу совсем самую малость нахмурилась: не неприятно, но…
— Ее уши немного дрожат. От счастья? Или после вчерашнего? А ведь она немного бледная, совсем чуть-чуть, никто и не видит. Ей нужно успокоиться, вдохнуть и выдохнуть, расслабиться.
Отдельные волоски вонзились в органы, словно иглы: три в печень и по две в желудок и правое легкое.
— Когда ее заберут в Кантерлотт, бледность уйдет: она постепенно отпустит, забудет и наконец-то расслабится. Ее шерсть станет еще светлее, еще пушистей, а столичные платья будут сидеть на ней еще лучше. Может, от этого и хорошего питания она даже станет одной из самых красивых придворных пони. Совсем другая жизнь. Разве отпустить и забыть за такое – слишком много?
— Совсем немного… – внутренности прошило еще несколько игл, каленых, что Холлоу едва не унюхала запах испаряющейся крови.
Но внешне не повела и бровью.
— Она ведь не меньше других имеет право на счастье. Так ведь? В конце концов, разве она хоть в чем-то виновата? Ей повезло. Просто повезло.
— Просто повезло… – тихо и зло повторила Холлоу.
— …согласен ли ты, mac aen Feainne, связать свою судьбу с сией пони?
— Да.
— Согласна ли ты, luned aen Feainne, связать свою судьбу с сией пони?
— Согласна.
— Тогда возьмите сии сережки, и пусть они станут символом вашего союза!
Та же маленькая пони, что собирала волосы, поднесла молодым поднос, на котором теперь стояла крошечная резная шкатулка. Из нее они достали две небольшие, отлитые из золота и серебра, сережки: первую невеста защелкнула на правом ухе жениха и вытерла выступившую кровавую капельку. Жеребец не дрогнул от легкой боли и, успокаивающе улыбнувшись, проделал то же самое с Батти: защелкнул серебро на ее левом ухе.
— Ess’tuath esse! – воздел ноги верун.
Толпа радостно завопила, приветствуя новую семью, и тут же рванула к длиннющим накрытым столам. Холлоу выпало сидеть между скрюченной старухой, отчего-то одетой в черное, и веруном, но это соседство отнюдь не испортило ей аппетит: всевозможные салаты из одуванчиков и клевера, сыры с благородной плесенью и без, целые горы медовых пряников и самых разных фруктов, пироги с картошкой-грибами, жареные перец, баклажан и кабачки – рататуй – и разлитые по запечатанным кувшинам бочки алкоголя, от грифонской водки до сидра и медовухи. Все это чуть не отправило Холлоу в эйфорию.
Молодожены символически содрали печать с первого кувшина с медовухой. Как и нужно, она оказалась горькой, и те слились в таком страстном поцелуе, что гости, уже успевшие дорваться до грифонки, сбились со счета и налили по второй.
— Эгей, отложите ложки, да встаньте на ножки! – взвизгнула сваха. – Отец бородатый, как медведь косматый, налей вина, выпей до дна да расскажи, чем невеста красна!
Смущенный Шугар честно поднялся, подхватил чарку и принялся нахваливать дочь, да так искусно, словно ту еще даже не помолвили. Расписав все достоинства и уже не так задорно пожелав всяческого крепкого и полного счастья, он залпом опорожнил чарку и вместе с гостями потянулся за закуской, но не тут-то было:
— А наша теща испеченная, зятем озолоченная! Расскажи, как на духу, рада ли ты жениху?!
Теща, конечно же, была рада, возможно даже сильнее, чем кто-либо. Оклики свахи не миновали никого, ни родственников, ни друзей, пострадал даже верун. Когда же очередь дошла до Холлоу, она, не вставая, смерила сваху внимательным взглядом и мрачно буркнула:
— Ваше здоровье.
Больше ее не трогали.
Насытившись, гости понемногу начали вставать из-за столов и разбредаться по двору и дальше: в сад, что был позади терема, благо для них там приготовили конкурсы вроде загона свиньи. Некоторые принялись танцевать под не слишком мелодичное наяривание на двух дудках, гнусавой волынке и расстроенной скрипке. Выходило что-то среднее между застольной, плясовой и поминальной, но никто не жаловался.
Уминающую очередной пирожок Холлоу подергал за хвост жеребенок, прошептал на ухо несколько слов и умчался дальше играть с друзьями. Добив пирожок, Холлоу еще раз обвела гостей взглядом: накеры, нацыги, бруксы и прочие на горизонте не маячили, что ведьмачку ни капельки не расстроило. Поднявшись из-за стола, она пошла в терем.
Внутри, в одной из светлиц, увешанной иконами с Селестией, по которым лениво ползало несколько жирных мух, ее уже ждали переминающийся с ноги на ногу Шугар и радостно щебечущая Свитти.
— Ну, дык, это… – выдавил из себя Шугар. – Можем, значит-ца, начинать?
— Агась, – рассеянно согласилась Холлоу, – Шугар, принесите, пожалуйста, зажженную свечку, блюдце молока и один медовый пряник, из тех, что побольше.
— Я ж могу…
— Агась, можете, но лучше не надо: нечего народ зря полошить, не так ли?
Как только ворчащий староста вышел за дверь, Холлоу сразу слегка подобралась и принялась ходить вокруг Свитти. Та еле заметно задрожала, на ее лбу выступили градинки пота.
— Доченька, а может не надо? – тихо и жалобно произнесла она, едва не осеняя себя символом Солнца, когда ведьмачка принюхалась. – Зачем бередить старые раны? Если уж так нужно, то после свадебки…
— И вы туда же… Слушайте, Матушка, проклятия – это как пегасифилис: откладывать можно сколько вздумается, но потом либо отвалится нос, либо все же придется раскошеливаться, но уже на гроб. Оно вам надо?
Свитти покорно опустила голову. Холлоу потерла медальон и вздохнула:
— Давайте, рассказывайте.
Свитти продолжала молчать.
— Ладно… Что вас тревожит? Голова болит? Кровоточите в неположенное время? Знобит? Высыпания? Видите то, что не должны видеть?
— Нет… вернее да… то есть, да, но не совсем… – Матушка утерла выступившую слезу. — Это все он.
— Кто «он»?
— Мой… мой жеребчик… мой Крикет! Почти каждую ночь, если не схожу на кладбище, если не навещу его, я просыпаюсь, потому что чувствую его взгляд… Ему там очень одиноко, среди этих п-проклятых могил, поэтому он пробирается в дом и смотрит на меня… Иногда я его не вижу, но я всегда знаю, что он здесь! Когда я пытаюсь подозвать его, поговорить, он отстраняется, молчит и смотрит укоризненным взглядом… Мой Пряничек приглашал знающих пони, да только никто из них не помог: мой малыш все равно пролезает в дом, если я не приду к нему. Я уж старалась скрывать это, чтобы Пряничек прекратил платить этим шарлатанам…
Не вытерпев, Свитти разрыдалась. Холлоу подобрала с кровати расшитый васильками платок и подала его несчастной матери, та, благодарно кивнув, громко высморкалась.
— Кто-нибудь помимо вас еще имеет схожие симптомы? К примеру, Баттерфлай?
— Н-нет… нет… она не говорила…
Вернулся Шугар. Он все-таки припряг служку в помощь нести огарок, а блюдце с молоком и пряник положил на небольшую дощечку. Забрав свечу, он рыкнул на любопытного жеребенка и выставил того за дверь.
— У вас в роду случайно никто не вел дел с темным магом? – буднично спросила Холлоу, беря огарок, зажигая его Игнием, и принимаясь медленно наворачивать очередной круг вокруг Матушки. – Ну там, закупал артефакты, вступал в тайные культы?
— Что? Нет! – возмущенно ответил староста.
— Не пытался играть с гоэтией?
— Конечно же нет!
— Владел рабами, завезенными от зебр?
— Нет!
— Ваша бабушка не злила подозрительных бродяг?
— Нет.
— Да.
Холлоу остановилась. Матушка, доселе с опущенной головой комкающая платок, подняла взгляд и твердо произнесла:
— Да, и я не стану этого скрывать, Пряничек. Слушай, доченька: когда нам с Шугаром б-было по тринадцать, мы решили подшутить над одним старым бродягой-коттеном. Он погнался за нами через всю деревню и… и прокля-я-ял нас! – снова заревела Матушка в платок. – Сказал, что не будет у меня-я-я и у моих жеребят счастья-я-я и все они умру-у-ут!..
— Не через всю деревню, а только до конца улицы, – ворчливо поправил Шугар, отбирая у жены платок и давая ей новый. – И сказал он: «А шоб тебе и твоих дитей шляк трафив», как-то так. По-нашему плохо говорил, пришел видимо откуда-то с окраины, с Вайлд-Эдж. А шо?
— Сильное колдунство, – с серьезной миной покивала Холлоу, беря пряник и откусывая за раз половину. – Тут лучше сразу показать проклинающему вот этот вот волшебный жест или произнести экзорцизм: «Ghoul y badraigh mal an cuach!». Можно вместе, в любой последовательности.
Утершая лицо Матушка недовольно покачала головой и вышла, а староста мрачно хохотнул и спросил:
— И что означает сей… экзорцизм?
— Да просто игру слов, не берите в голову. Сойдет и любой другой.
— Не, возьму, вдруг и сгодится, – хмыкнул Шугар и тут же подобрался. – Ну так шо мы, значит-ца, имеем?
— Медальон не дрогнул, пламя не усилилось, да и серой от нее не пахнет, молоко… – Холлоу опорожнила блюдце и закусила кусочком пряника, – …молоко не скисло.
— А пряник?
— Что «пряник»?
— Ничего, продолжайте, значит-ца.
— Угум. В общем, если тут и есть что-то, то рассмотреть это сможет разве что принцесса или хотя бы архимаг. Это «во-первых». А во-вторых…
Холлоу задумалась, стоит ли говорить старосте о притворстве жены. Вдруг получится все поправить без лишних заламываний ног…
— Вы давайте, не тяните кота за его стоинство-то…
Холлоу помотала головой и мысленно отругала себя.
— Милсдарь Шугар, вы ведь понимаете, что лечение тех, кто приходил до меня, оказалось не самым… эффективным?
— Были такие думы, – мрачно кивнул староста. – И?..
— Сначала ответьте: кроме милсдарыни Свитти точно больше никто не видел жеребенка?
— Нет. Возможно… хотя, нет, точно нет.
— Тогда одно из двух. Первое: несчастная до сих пор просто не оправилась от потери. Второе: это морок.
— Хто? – приподнял кустистые брови староста. – Та напасть, которой колдуны отводят глаза, когда пытаются стянуть два яблока заместо одного?
— Не этот морок. Призрак… астральная проекция… – Холлоу закатила глаза. – В общем, это как обычный призрак, но немного другое: призрак рождается, когда душа или ее слепок – как вам угодно – остается в этом мире, «чтобы закончить незаконченные дела» и в основном привязывается либо к своему телу, либо к какой-нибудь вещи. А морок, он колеблется: ровно половина хочет уйти, а ровно половина – остаться. Ну так все бы ничего, если бы не «якорь» – пони, который страстно горюет по мертвому. Получается что-то вроде шесть к четырем. И вот морок, которому и так не сладко, пытается от этого якоря как-нибудь избавиться, в основном высасывая жизненные соки. Редкая дрянь.
— Но ты с ним, значит-ца, справишься?
— Тяжело сражаться с тем, чего даже не видишь, а увидеть морок может только либо якорь, либо очень сильный маг, либо…
Холлоу запнулась, собираясь с мыслями. Уж очень ей не нравилось, куда все шло: конечно, морок разглядеть сможет и она, но вот там будет не только морок…
— Ну же, ведьмачка, не томи, – поторопил ее староста.
— Сивушка. Мне понадобится сивушка.
— Ну так за чем же дело встало? – снова приподнял брови Шугар. – Ее вон сколько на столах – бери не хочу.
— Не сивуха, а сивушка. Гриб такой, помогает видеть всякое, если побочки не отправят на тот свет. Внешне чем-то похож на поганку. Редкий.
— Ну, это, значит-ца, вам надо знахарку нашу, Шрумку, поспрашивать: она со всякими травками да грибочками возится. Вы ее не пропустите: у нее шерсть цветом как кора ясеня, сама в красном чепчике, глаза добрые, сонные, слегка раскосые – видать, зебры в прадедах ходили – так еще и пахнет, будто постоянно в своей хибарке тряпье жжет. Вы идите, а я покамест побуду здесь, отдохну от плясок да перед иконой лишний раз помолюсь, за ваш успех.
— Вы только учтите, что это еще не конец, – поморщилась Холлоу. – Мне принять отвар нужно, пока только чтобы удостовериться.
— Значит-ца, тогда помолюсь, чтобы вы там ничего не увидели: скверное дело, когда отец нанимает уби… упокоивальщика духа своего сына.
— Помолитесь. Только выдуманные чудовища могут убить не хуже настоящих.
Когда Холлоу вышла на улицу, солнце начинало клониться к закату. Травницы среди гостей Холлоу не нашла, зато нашла Цветика, сменившего привычный камзольчик на более праздничный, расшитый лютиками и васильками. Торгаш расселся прямо на столе и что-то бегло и живо втолковывал поэту:
— … и помни, мой дорогой друг, – донеслось до ведьмачки, – правильно выбранное время доведет эмоциональный накал до нужного градуса. Погрузись в него, прочувствуй, пропусти сквозь себя! Тот, кто владеет временем, творит мир вокруг!
Увидев ведьмачку, Цветик ободряюще похлопал вставшему поэту по плечу и помахал ей, словно лучшему другу. Или скорее лучшему клиенту.
Холлоу подошла и принялась молча сверлить знакомого хмурым взглядом .
— Не надо топить меня в этих прекрасных золотых озерах, – широко улыбнулся своей профессиональной улыбкой торгаш. – Не самая худшая смерть, но, ой, я еще столько хочу продать!
Холлоу не ответила. Цветик подобрал лежащее рядом с ним на блюде яблоко и с хрустом впился в него зубами. По шее покатилась капелька сока.
— Люблю свадьбы, – прожевав, поделился Цветик, – наблюдать, как возникает новая связь между двумя – это ли не ярчайшее проявление жизни? Стоя в толпе, ты смотришь на эту нить, таки прочнее тысячепудовой цепи, и гадаешь: надолго ли? День, год, два? До самой смерти? А может, даже дальше?
— Как-то ты слишком поэтичен для бродячего торговца.
— Ой, милсдарыня, но разве владеть мечом единственное, что должен уметь ведьмак? Каким бы хорошим торговцем я был, если б не мог сказать что-нибудь красивое на приеме благородных сэров?
Холлоу уселась за стол и опрокинула в себя грифонки.
— И что же этот хороший торговец забыл на этой сельской свадебке? Впариваешь иголки со свечками?
— Ах, если бы. Именно потому, что я таки очень хороший торговец и умею налаживать связи, барон де Фаер, отец нашего дорогого Ориона, поручил мне представлять сторону жениха. Жаль, что старик не смог подняться с кровати, но он уверен, что надежный Цветик сделает все как надо!
Холлоу слегка расслабилась и рассеяно кивнула, все еще лелея надежду высмотреть среди отплясывающих дрыгалку гостей злополучный чепчик. Шерсть с цветом коры ясеня она уже заметила у троих, а дух стоял такой, что можно было б захмелеть, просто зайдя во двор.
— Кого выглядываем?
— Местную травницу.
— Ну, эт таки бесполезно, – хихикнул Цветик. – Ее эдак час назад уволок в избу местный помощник кузнеца, сами можете представить, в каком состоянии.
— Зар-р-раза… – пробурчала себе под нос Холлоу, мысленно вырисовывая карту, куда теперь придется заглянуть ради заменителя.
— Может, я на что сгожусь? Смотрите, какая травка есть!..
Нога торгаша дернулась, и маленький закупоренный флакончик, выуженный из-за пазухи, сорвался в свободный полет. Реакция Холлоу не подвела: выстрелившее копыто подхватило блестяшку за десятую долю секунды, как та разбилась бы.
— Цветик, это, блядь, что такое было?! – прошипела Холлоу, разглядев, что внутри. Разбейся флакон – засмердело бы, словно в разрытой братской могиле, да если не на пол села, то точно бы до ближайших хат.
— Простите, милсдарыня, ноги от сидра трясутся, – скорчил обезоруживающе-виноватую гримаску Цветик.
— Откуда у тебя крушина?!
— Таки заказ от травницы, ни больше ни меньше. Но я могу и уступить часть за скромную цену.
— Сколько? – очень нехотя потянулась к кошельку Холлоу. Впрочем, если что, можно будет потом сторговаться с травницей…
Цветик замахал передними ногами:
— Нет-нет, таки деньги не нужны! Если сердитая милсдарыня согласится уделить немного времени старому знакомому и, скажем, поучаствовать от его имени в конкурсах, он будет полностью удовлетворен!
Холлоу только пожала плечами: конкурсы так конкурсы – всяко лучше монет.
Первым конкурсом Цветик выбрал ныряние в пруд за накопытником. Скинув вещи, Холлоу вдохнула и прыгнула, почти без всплеска войдя в прохладную воду.
— Ну как? – спросил Цветик, когда ведьмачка вынырнула.
— Ила по самый кл… хвост, – сплюнула та на траву накопытник. – Забирай свою обувь.
— Чем грязнее алмаз, тем ярче он будет сиять очищенным. И это, кстати, не мой накопытник.
Холлоу заворчала и снова нырнула в прудик. Вынырнула.
— Он?
— Нет…
Нырок, плевок.
— Этот?
— Таки не-а…
— Да как он вообще выглядит?! – рассердилась ведьмачка, пытаясь счистить с лица ил и мысленно ругая себя, что не догадалась спросить у Цветика раньше.
— Таки никак. Я ж босой.
Несколько минут Холлоу мерила Цветика тяжелым взглядом гробовщика.
Цветик же выудил откуда-то из недр камзола батистовый кружевной платочек, кашлянул и протянул ведьмачке:
— Таки позвольте озвучить ваши мысли: сейчас вы наверняка подумываете, как бы половчее сунуть этот несчастный подковник мне в…
— Допустим.
— Однако, прежде чем вы попытаетесь совершить этот опрометчивый поступок, могу ли я спросить, в чем моя вина, прекрасноокая милсдарыня?
— Сам-то как думаешь, сахарок ты… яхонтовый.
— Но ведь это таки не мой проступок, что вы снова нырнули в эту жижу. Я же не отказался принять ваш трофей и не посылал никуда, я лишь сказал, что это не мой накопытник – решение приняли вы сами.
— Так, сахарок. Ты ведь мог и остановить меня.
— Остановить? Таки побойтесь Селестии: обычно это не в моих правилах. Как хороший торговец, я предпочитаю не навязывать решения, а только подталкивать к ним. Иначе какой смысл, если все можно взять силой?
Холлоу заворчала, признавая правоту Цветика.
Вечерело. Мотавшиеся среди гостей служки подвесили на деревья гирлянды фонарей: склянки с светлячками. Крохи метались в пузырях, словно искорки от потрескивающего в сумерках костра, через который под редкую музыку решили попрыгать те, кто еще мог держаться на ногах.
Пьяная Холлоу сидела за столом среди пустых тарелок и сыто икала, рассматривая гостей с искренней симпатией. С ней же она посмотрела и на мнущегося старосту, который наконец решился подойти к ней:
— Милсдарыня ведьмачка? – нерешительно потормошил он ее за плечо.
— И-ик?
— Тут, значит-ца такое дело… Даж не знаю, как сказать.
— Ик?
— Нет, не с заказом, – с полу-ика понял её Шугар. – В общем, у нас немного, значит-ца, не рассчитали с гостями, поэтому свободной комнатой осталась только светлица невесты. Вы, значит-ца, вроде как не суеверная, ну, или покамест в этом разбираетесь…
Холлоу расслабилась, в четверть уха слушая оправдания старосты и наблюдая, как толпа незамужних кобылиц, радостно поржукивая, ловит брошенный букет: поймавшая выйдет вскоре замуж. А вот в светлице бывшей невесты теперь нельзя ночевать полседьмицы: незамужняя пары не найдет, а у замужней брак развалится. Многие в это верили.
— Ик.
— Ну, вот и ладненько, – отошел в сторону довольный староста.
За два часа до полуночи муж наконец смог оторвать от своей жены обнимающуюся Стерилити, поймавшую букет, подхватил любимую, перебросил через спину и так понес до новой хаты, как в старой сказке. Выстроившийся по сторонам улицы почетный сельский караул весело ржал и воспевал будущие подвиги мужа в обильных непристойных частушках, а бедная невеста с венком ромашек на голове, пусть и светящаяся от счастья, смешно надула щечки и вроде даже немного порозовела, не то от смущения, не то от нехватки воздуха.
На окраине он внес ее в совсем маленькую избенку, которую выстроили буквально за седьмицу и планировали отдать потом одному из батраков. Просто семья невесты хотела, чтобы все было по правилам, а по правилам нужно было, чтобы союз закреплялся в «чистом» жилье.
— Ну, ну, разойдись, – лениво помахивая выломанным из изгороди дрыном, прошлась сквозь толпу Холлоу. Прошлась и уселась у порога, подперев спиной дверь. – Разойдись, пока милсдарыня ведьмачка вам… ик… вам таких… ик… зар-р-раза… ик…
Большинство расходиться не желало, а вместо этого принялась активно обсуждать, как и в какой последовательности жених исполнит заключительную часть.
— Да я вам говорю! – злился старик, сердито грозя копытом. – Мой прадед так делал, мой дед так делал, мой отец так делал, я так делал, и, видит Селестия, сын мой так будет делать! Ибо сама Солнечная Богиня даровала нам эту позу для начала, а Лунная – для окончания! А ничего больше честному селестианцу и не надо!
— Болтаешь, отец! – выступила против него молодая копия. – Я-то, в отличие от, на месте не сижу, с купцами общаюсь! И раз один из них показал мне книжку вумную, картинками, рисованными киринами, полную, как любят это у себя они за морем делать! Ух и клопал я тогда мастерству их знатно!
— Видал я по молодости, с чего те картинки малюют: ересь не позаветная, от Дискорда, на которую вы, отроки, зело падки!
— Брешешь, старик! Да как ты видеть мог, если… йа-а-ай!!!
Тело молодца прочертило параболу, рухнув в грязь, а старик довольно ухнул, подкручивая ус и выходя из бойцовской стойки кадрового солдата Эквестрии. И тут же увернулся, едва-едва не схлопотав по морде от в мгновенье вскочившего на ноги противника. А вот второй удар уже достиг цели.
Быстро разгорелась драка, в которую включились почти все: отец на сына, брат на брата, традиционалист на модерниста. Стоящий неподалеку верун с сомнением посмотрел на ведьмачку, но Холлоу намекающее продемонстрировала дрын, и святоша не стал лезть на рожон, а уселся с другого края смотреть, как между буянами снует Цветик, умудряясь принимать ставки. Даже посреди драки гости бились об заклад о последнем шаге жениха.
Развязка наступила внезапно. Крепко сбитый боевой клин под командованием Свитти вломился в свалку, рассек – и ну молотить куда придется! Боевые построения жен и дочерей, ведомые Фертилити и Стерилити, сковородками и скалками заключили с двух сторон рассеченных, растерянных и стремительно теряющих боевой запал жеребцов, падающих один за другим под могучими ударами до блеска начищенного противня. Досталось даже веруну от какой-то слишком нервной кобылицы. Бедняга подполз к Холлоу, и та символично, совсем легонько, пристукнула его дрыном по макушке. После этого несчастный с чувством выполненного долга смог отключиться.
Когда кобылы растащили мужественный пол, вполовину протрезвевшая Холлоу услышала тихий скребок в дверь:
— Х-холлоу? Ты здесь? – послышался тоненький писк.
— Здесь, сахарок.
— Он-ни ушли?..
— Ушли.
Холлоу отложила уже бесполезную дубину и принялась разглядывать звездное, лунное небо, прислушиваясь к потекшим из хаты ритмичным шорохам и скрипам.
И неожиданно поняла, что начинает намокать.
Несколько смущенно поерзав, она хотела было потянуться копытом к неприкрытому причинному месту и припасть глазом к одной из щелей, но отдернула себя.
— Ты на работе, – тихо рыкнула ведьмачка себе под нос, убирая ногу и мгновенно прекращая выделение смазки одним лишь небольшим усилием воли. Затем принялась напевать себе под нос песенку, честно стараясь отгородиться от соблазнительных звуков.
— В по-о-ле спя-я-ят мо-о-отыльки-и-и… У-у-уж свернулся… так быстро?!.. А нет, на второй заход пошли… Только котик… м-да… только ко…
Из хаты послышался испуганный вскрик, громкий треск, перетекший в грохот, и все стихло.
— Сахарки, вы это, если вам нужна помощь – обращайтесь… — задумчиво пробормотала Холлоу, думая, как может пригодиться ведьмак там, где нужен столяр. Хотя она могла бы помочь, как было показано в тех рисованных киринами книжках, но вряд ли предлагать такое сейчас уместно. И вообще прилично.
Её услуги не понадобились. К счастью или разочарованию – ведьмачка так и не решила.
Ровно в полночь Холлоу поднялась на ноги, мгновенно, усилием воли протрезвев и выведя из организма остатки токсинов. Время пытаться счастья.
— Я ухожу, – на всякий случай один раз негромко произнесла она.
Её услышали.
— Х-холлоу?
— Да, сахарок.
— М-мне неловко просить, но…
Холлоу нетерпеливо постучала копытом по земле. Наконец, раздался неожиданно холодный голос:
— Заставь эту тварь страдать.
На кладбище было тихо. Шумела только листва от редкого ветра, гоняющего запах гнили среди разрытых могил. Благодаря крушине сидящая в одном из старых склепов Холлоу была едина с этим запахом. Погрузившись в медитацию, она закрыла глаза, полностью обратившись в слух. Сквозь тихий шелест что-то острое скрежетнуло по каменной изгороди, что-то тяжелое перевалилось и, хрустнув случайной веткой, тяжелой поступью зашагало между могил, издавая негромкое и осторожное уханье под светом убывающей луны.
Холлоу поднялась и вышла наружу.
Оно было похоже на бугристый мешок картошки, сизый и рыхлый, которому кто-то прилепил коротенькие задние лапки-корешки с перепонками и почти в два, а то и в три раза более длинные лозы с заточенными когтями. Короткую, почти отсутствующую шею венчал чуть вытянутый вперед череп с натянутым полусгнившим лицом мартышки и белыми, словно слепыми, буркалами. Маленькие, гораздо меньше, чем у пони, заостренные ушки скрывали слипшиеся патлы-тина, тянущиеся до самых обвисших грудей.
— Черепушки… – донеслось из лишённого и намека на губы рта. – Вориш-ш-шка, жеребячьи черепушки украла… пусть себе свои накопает…
Черепушки…
Богинка хлестнула языком – куда там жабе – и взвыла, отпрянув и с болью клацая зубами. Холлоу не стала возвращать меч в ножны, а встала в защитную стойку, выписывая кончиком у земли крошечные восьмерки.
На сияющем от масла лезвии не осталось и капли крови.
— Черепуш-ш-шки…
Богинка попятилась, глотая собственную кровь. Чудовище же шагнуло вперед, наступив на лежащий в грязи кусок плоти.
— Черепуш-ш-шки… мож-ш-шет найдешь с-с-себе противника по разс-с-смеру?..
Богинка не стала бежать: своим животным инстинктом чуяла, что стоит только повернуться, только сделать шаг – и чернеющее, словно земля на полях, тело приземлится на спину, а в горло войдет жгучая полоса металла. Поэтому богинка кинулась вперед, метя лапами одновременно в два уязвимых места: в глаза и шею. Страх, ужас смерти придал её обезьяньему телу небывалую подвижность, обострил рефлексы…
Она не поняла, откуда боль пришла раньше: от отсеченной левой кисти, подрезанного сухожилия или пробитого легкого. Упав в грязь и захлебываясь в собственной крови, богинка тоскливо заухала, теряя связь с миром.
На макушку опустилось копыто.
— Это за Крикета, с-с-сво…
Она смогла. На последнем издыхании богинка смогла собрать то немногое, что еще держало мерзкий дух в уродливом теле, и дернулась, вгрызаясь во вторую ногу убийцы. Та едва не взвыла: острые зубы твари пробили дубленую кожу доспеха, пронзили сквозь мясо до самой кости.
Холлоу мигом отошла от захлестнувшей ярости, грязно выругалась, одним ударом отделив голову бестии от тела. Воткнула в землю меч, быстро достала нож, втиснула в сомкнутые челюсти, разжала, рассекла тесьму, вынула из сумок бутылку водки, сделала глоток, вторым щедро сбрызнула рану, перевязала чистой тряпкой и запила “Ласточкой”. Нанизала голову кладбищенской клячи на притороченный к боку крюк.
Несмотря на ведьмачью устойчивость к ядам, от места укуса медленно, но верно растекались маленькие волны жара, а сама рана постепенно напухала. Хромающая к дому старосты Холлоу больше не ругалась – берегла силы. Перед глазами плыло, верх и низ то и дело менялись местами, остатки черной ненависти смешались с болевыми потоками, а в ушах все громче звучал яростно-презрительный голос мэтра Рэйджа. Только вот Холлоу не смогла разобрать ни слова.
К счастью для ведьмачки, светлица невесты была на первом этаже. Отцепив и выбросив голову богинки, Холлоу протиснулась в лишенное ставен окно и не раздеваясь рухнула в кровать.
Она стояла перед огромным замком, как всегда поражающим своей мрачностью. Мышино-серый, кое-где потрескавшийся камень все еще казался холодным и отталкивающим, высокие стены — неприступными. Массивный подъемный мост был опущен, окованные темным железом ворота — распахнуты настежь.
Холлоу сделала несколько шагов к воротам. Из внутреннего дворика струилась тихая музыка, которая звала и манила ведьмачку. Она чувствовала, что ей нужно идти, нужно попасть на урок мэтрессы ауф Муур-Чи, которая расскажет о культуре коттенов…
На середине пути сзади послышался тихий шорох. Холлоу оглянулась: на стыке земли и моста лежала покинутая старая тряпичная кукла.
Скиппи…
Словно почувствовав это, с лязгом закрутились барабаны, старые цепи начали втягиваться в бойницы. От неожиданности Холлоу попятилась, но тут же бросилась вперед, взбегая по поднимающемуся полотну. Чувствуя, что не может удержаться, она выхватила два ножа и принялась карабкаться к игрушке, каким-то чудом балансирующей на самом краешке. Чем яростнее Холлоу впивалась в дерево, тем быстрее крутились барабаны.
Она дотянулась.
Схватив Скиппи ртом, Холлоу сдавленно зарычала, чувствуя, как проклятый мост прижимает её к камню. Как выдавливаются внутренности, как трещит позвоночник, как лезут из орбит глаза.
А потом ее расщепило.
От боли она не поняла, как умудрилась упасть не в ров, полный мусора и отточенных кольев, а на землю, выронив Скиппи. Несколько ребер наверняка треснуло, но что такое несколько ребер, когда тебе отсекло заднюю часть?
Но Холлоу всё ещё была жива. Почти ослепнув от боли, даже не в силах закричать, она ползла к игрушке.
И когда она почти коснулась ее носом, игрушку подобрали.
— Батти…
Невеста в своем прекрасном наряде испуганно дернулась, попыталась склониться, но возникший рядом бородатый силуэт произнес:
— Тебе пора, доча… довольно, значит-ца, тревожить призраков…
— Идем, любимая…
На несколько секунд в голове Холлоу прояснилось, и она увидела: они все были здесь. Барон с твердой нежностью прижимал к себе невесту, счастливо щебечущая что-то Матушка – маленького, худого и бледного жеребенка. Староста довольно поглаживал бороду.
И никто не смотрел на лежащее у их ног тело.
— Я жива! – нашла в себе крохи сил Холлоу разомкнуть мокрые от крови губы. –Я все еще жива!..
Позади просела земля, и Холлоу почувствовала, что сползает в яму. Она попыталась ухватиться за желтый подол, но тот ловко выскользнул из щупалец копытокинеза.
— Bloede… будь ты проклята!.. Я все еще жива!..
Сорвавшись, Холлоу приземлилась на деревянный пол, а сверху опустилась крышка. Затем по ней заколотили комья засыпаемой почвы, сквозь град которых доносились редкие строчки погребальной молитвы веруна…
— Bloede!.. будь ты проклята, Батти!.. – ударила в крышку гроба Холлоу, даже не пытаясь сдержать слез. – Ghoul y badraigh mal an cuach… будьте вы все прокляты!.. Я все еще жива!..
— Убили!
Холлоу вздрогнула и проснулась. Она лежала на кровати, на подушке которой остались небольшие пятна слез. Холлоу пошевелила членами: опухлость с ноги спала, боль ушла, а вместе с ней и чувствительность. На конечность будто навесили грузило из плоти, но это терпимо.
— Уби-и-или!
Холлоу спрыгнула на пол, мгновенно приспособившись, и вышла во двор. Неужели нашли выкинутую голову? И стоит из-за этого орать?
Во дворе уже собрались несколько жителей, в основном домочадцы старосты. Заспанные, многие с похмелья, они тупо смотрели на голосящую Стерилити. Дождавшись, когда соберется побольше народу, она еще раз набрала в легкие воздуха и выдала:
— Уби-и-или-и-и!
— Тиха, лошадь бешеная! – рявкнул на нее сонный староста. Та тут же прикусила язык. – Ну? Кого там убили? Упыря? – кивнул он на валяющуюся неподалеку голову богинки. При свете дня та выглядела еще более мерзостней.
— Да Селестия с упырем! Их убили!
Никто не стал переспрашивать, кого «их», а староста тут же оттолкнул работницу и первым понесся на край деревни. Остальные, включая Холлоу, заспешили следом.
В доме молодоженов было убрано, пока еще не использованные тарелки и горшки покоились на полках, несколько полешек – под печкой, а весь остальной скарб лежал в большом окованном медью сундуке. Сами же муж и жена мирно лежали в кровати, обернув счастливые лица друг к друг.
Вот только их общее одеяло было пропитано кровью.
— Флайка! – упал в слезах староста на колени перед телами. – Флайка… как же… как же это… за что?!..
Холлоу откинула одеяло и присмотрелась к погибшим.
— Ударили ножом, в сердце, обоих. Во сне, сразу насмерть.
— Убью-ю-ю!!! – взревел раненым медведем староста. – Найти!!! Поймать!!! Привести!!! Быстро, все, искать следы, пока я вас тут самих не порешил!!!
Пока все суетились, пытаясь раскопать хоть что-то, Холлоу приподняла голову Батти и достала из-под подушки куклу.
Тряпичную и поношенную.
— Это?.. – показала она игрушку старосте.
— Смарти, – всхлипнул тот. – Кукла ейная, не расставалась с ней, после того как… поэтому и взяла с собой…
Холлоу не ответила, спрятав куклу в одну из сумок. Могла бы и сама догадаться: знала ведь про обычай, когда молодожены берут ровно одну вещь из отчего дома. Обычно самую любимую.
— Следы!
В примятой, полной утренней росы, траве за домом один из работников нашел несколько следов, уводящих в сторону полей. И пусть крестьяне очень быстро потеряли след, Холлоу продолжала вести, высматривая малейшую ниточку.
Он лежал совсем недалеко, всего в десяти минутах ходьбы. И пусть его лицо и тело были обезображены страшнейшими ожогами, один из работников воскликнул:
— Это ж Сонни!
Холлоу кивнула, рассмотрев остатки сгоревшей льняной рубахи. Самого поэта прожарили настолько, что тот весь покрылся горелой корочкой.
— С-с-сонни… – прошипел староста и с силой пнул труп в голову. Еще раз. – Сволочь, параспрайт дупловой, рифмоплет поганый, давно нужно было тебя из деревни турнуть! Повезло тебе, что сдох, выродок!..
— Успокойтесь, милсдарь, – холодно произнесла ведьмачка, видя, что никто из присутствующих не собирается останавливать избивающего труп Шугара. – Если вас утешит, он мучился достаточно. Его буквально сожгли на медленном огне.
— Очень надеюсь, – пнул тело староста в последний раз. – Кто это его?
Холлоу посмотрела в сторону солнца.
— Заряница.
— Кто?
— Возмездие. Неуспокоенный дух кобылки, умерщвленной насильственно. Похоже, она успела проснуться, понять, кто убийца. И настигнуть, когда тот уже отбежал в поле.
Повисла тишина. Многие пони зашептали молитвы, с неприязнью, а то и с ненавистью глядя на убитого. Некоторые сотворили Символ Селестии, а староста подавленным голосом спросил:
— Что нам делать, милсдарыня Холлоу?
Холлоу вздохнула и осмотрела присутствующих.
— Унесите тело. Если не вернусь к закату – пришлите кого-нибудь забрать труп, который затем сожжете. Потом отправьте за другим ведьмаком или Знающим, и пока с духом не будет покончено – на поле ни ногой, особенно на заре. Если жизнь дорога.
Староста сумрачно кивнул и гаркнул на работников:
— Берите ублюдка! Оттащите, да не на кладбище, а в лес: большего эта волчья сыть не заслуживает!
— Не советую. Брошенное тело может приманить трупоедов и сформировать еще одного призрака. Оно вам надо?
Староста упер налитый кровью взгляд в Холлоу, та ответила янтарным холодом и предельным спокойствием. Остальные вяло переминались с ноги на ногу, и когда Холлоу самую чуточку приподняла уголки губ, староста сплюнул и сдался:
— Тащите в деревню. Потом разберёмся.
Оставшись в одиночестве, Холлоу достала точную копию Скиппи. Неплохо было бы переждать, пока нога исцелится полностью, но сила заряницы будет расти день ото дня в геометрической прогрессии. Она научится прятаться, проявлять себя не только с первыми лучами, но и в полдень, полночь. Лучше покончить сейчас, пока она всего лишь «детеныш», который не до конца освоился со своими силами.
Холлоу уронила куклу, обнажила серебряный меч, вонзила в землю и села в позу медитации. Духа можно приманить, если уничтожить, погрести якорь – тело усопшего.
Или любимую вещь.
— Игни.
Смарти вспыхнул легко, с укором смотря на ведьмачку глазами-пуговицами, и вместе с ним жар охватил пропустившее удар сердце Холлоу. Это пламя не выжгло сердце дотла, оно спалило лишь верхний слой, оставив болезненную горечь. Холлоу стиснула зубы, гоня из головы так и норовящие влезть в нее ночные картины, особенно то, что она ляпнула.
Во всей этой истории Батти была виновна меньше всех.
Цвет огонька быстро сменился с обычного на мертвенно-зеленый. Со стороны потянуло холодком, медальон ощутимо задрожал, и ведьмачка подняла взгляд. Заряница парила всего в двух шагах: это все еще была Батти, в своем смешном и отчего-то рваном подвенечном платье, с сережкой молодой жены и праздничным венком. Только теперь ее глаза были мертвыми, рыбьими, а на груди – расплывшееся кровавое пятно.
Холлоу взялась телекинезом за эфес и встала в стойку.
— Squaess me, Батти, – негромко произнесла ведьмачка. – Не нужно мне было уходить. Я… я сделаю все быстро, сахарок.
Из уст заряницы донесся хрип, сразу перетекший в вибрирующий вой. Она нырнула вперед, словно пытаясь заключить Холлоу в объятия. Мечница попыталась контратаковать, но в голове что-то сверкнуло.
— Видишь? Я все же пришла. П… прости, что только сейчас…
Меч отклонился от груди заряницы и рассек лишь подол, а в шею Холлоу будто ткнули головешкой. Запахло паленой шерстью. Ведьмачка зашипела, выполнила пируэт, крутанула восьмерку, беря телекинезом меч обратным хватом.
Заряница снова взвыла, идя на второй заход. Отбросившая остатки эмоций Холлоу поднырнула под нее и ударила снизу вверх, разделив духа надвое.
— Dearme, сахарок.
По полю прокатился последний вой, в два раза громче предыдущего.
Ведьмачка повалилась на землю, тяжело дыша. В воздухе кружились обрывки платья, вспыхивая одним за другим призрачным пламенем. До земли не долетел даже пепел: рассеялся по пути.
В полутемной рабочей комнате старосты было тихо. Молчали, не смея открыть рта, ждущие приказа служки, молчал за столом староста, спрятав лицо в могучих копытах, молчала стоящая перед ним ведьмачка, упершая отрешенный взгляд в пол. Молчал сидящий у стенки Цветик, спрятав свою постоянную легкую улыбку за копыто.
— Ты не справилась, – наконец глухо произнес староста, опуская копыта.
Холлоу не ответила.
— Осмелюсь сказать, что технически контракт был выполнен, – вклинился Цветик, убрав ото рта ногу. – Милсдарыня Холлоу честно отсидела до полуночи, после чего отправилась, как мне известно, выполнять принятые вами дополнительные условия. Симу таки свидетели я и отец Джинджер, желавший после ухода милсдарыни удостовериться через щелочку, что…
Снизу послышался грохот, будто кто-то расколотил несколько горшков, и сдавленные всхлипывания.
Староста отцепил от пояса мешочек и положил на стол:
— Выйдите. Все, кроме ведьмачки.
Все заторопились, стараясь цокать по деревянному полу как можно тише. Выскользнувший из комнаты последним Цветик произнес:
— С вашего позволения, я доставлю тело господина барона его отцу, дабы похоронить вместе с предками.
Староста покорно кивнул, сверля взглядом Холлоу. Когда дверь закрылась, он произнес:
— Ведьмачка… Холлоу. Ты умеешь хранить тайны?
Холлоу неопределенно кивнула, поднимая взгляд.
— Это… в общем… – Староста замялся, не зная, куда деть дрожащие копыта. Затем сплюнул:
— Выпить есть? Не хочу звать прислугу.
Холлоу достала и протянула флягу.
— Сидр?
— Сидр.
— Водка есть?
Холлоу достала другую флягу. Староста зубами вырвал корок и влил в себя не меньше половины.
— Кроме Флайки у меня была… есть еще одна дочь.
— Знаю. На кладбище есть могила. С полустертым именем.
Шугар дернулся, как от пощечины, на его лицо набежала тень.
— Дело в том, что…
Теперь грохот раздался совсем рядом с комнатой, дверь вышибли, и внутрь вломилась зареванная Матушка. Увидев Холлоу, она зарыдала и бросилась на ведьмачку, пытаясь дотянутся не то до гривы, не то до шеи.
— Уби-и-ила! – ревела она. – Недоглядела, ведьма! Сглазила, прокляла! Всех прокляла!
— Уведите ее в светлицу! – гаркнул вскочивший староста на вбежавших за хозяйкой нескольких пони. – Шрумка, грибоедка, дай госпоже своих грибов или макового молочка!
— Ой, да дала уже! – всплеснула копытами знахарка. – Дважды дала – не берет ее! А если переборщу, то не проснется!
— Уведите ее!
— Все прокляты… сон… все умерли… – внезапно Матушка безвольно опала на пол. Четверо работников тут же подхватили и вынесли ее. – Будь ты проклята, ведьма…
— Дискорд… – уселся обратно Шугар. – В общем, о дочери моей. Дело в том, что…
— Вы отдали ее принцессе Луне. Что вы получили?
Шугар осекся. Сделал еще один глоток водки и сказал:
— Мне обещали, что с ней не будет ничего дурного. Что у нее будет теплая постель, достаточно еды и прочее.
— Что вы еще за это получили?
— Семь тысяч. И должность старосты в придачу.
— Матушка знала? – тихо спросила Холлоу.
— Она была бы против. Она была готова умереть с голоду, лишь бы не отпускать от себя наших жеребят. Поэтому…
— … вы похоронили дочь. Заживо.
Холлоу поднялась, мешочек с платой прыгнул ей в копыто. Староста допил остатки водки, пьяно всхрапнул и протянул владелице флягу. Ее ведьмачка тоже спрятала.
— Ведьмачка! – окликнул староста, когда она переступила порог. – Если это хоть как-то поможет, ее звали…
— Не поможет. Нам всем дали другие имена.
Во дворе было пустынно, все попрятались по гостям, но Холлоу все равно чувствовала из-за заборов взгляды, сочащиеся чем-то холодным и липким. Ведьмачка натянула капюшон и пошла к насвистывающему Цветику, впрягающемуся в телегу. На той покоилось укрытое мешковиной тело. Завидев ведьмачку, Цветик весело помахал ей:
— Милсдарыня ведьмачка, не соблаговолите ли помочь своему лучшему другу доставить его почтенный груз до Кантерлотта? За плату!
— Триста монет.
— Идет!
Они пошли по дороге, такой же пустынной и тихой, как и двор.
— Цветик, тебе что, совсем не грустно? – спросила Холлоу, когда они почти подошли к околице.
— Грустно, – скорчил печальную рожицу тот. – Бедняга Орион был так молод, гордость своего отца – старик, боюсь, может не пережить удара… но солнце еще светит.
Холлоу легонько кивнула. Сама она не могла сказать, как себя чувствует: боль, горечь, смятение… Она вспомнила один из тренировочных поединков с мэтром Рейджем: тогда учитель отвлек ее камешком, отвел атаку и лягнул ногой. Удар был так силен, что вышиб дух из ведьмачки, а когда она пришла в себя на земле, к ее горлу был приставлен кончик лезвия.
«Ты мертва», – сказал тогда он.
Холлоу дернула головой и посмотрела прямо, не слушая рассуждающего о чем-то Цветика. Больше она не отвлечется на камешек.
Но, несмотря на это, на околице Холлоу оглянулась.