Venenum Iocus

57. С припухшим лицом

Открывая дверь, Тарниш старался не обращать внимания на стрелу, все еще застрявшую в его холке. Было больно, но вокруг него были те, кто страдал гораздо сильнее. Стрела, похоже, действовала как пробка, и кровь почти не текла. Фламинго хихикала и умоляла его остановиться, пока он разрубал ржавое железо, в котором находился замок.

Магия? Кому она нужна? Он мог выбить эту чертову дверь. Ему не нужна была никакая вонючая магия.

Запорный механизм с грохотом упал на пол, подняв в воздух облако ржавчины и пыли. Дверь не хотела открываться, она плохо подходила к дверному проему, была не заподлицо и не соответствовала какому-то достойному стандарту. Разозлившись больше, чем на что-либо другое, Тарниш развернулся и с силой ударил по двери. Раздался скрип дерева о камень, и дверь с грохотом распахнулась, вызвав изнутри испуганный возглас.

Тарниш встал в дверном проеме и огляделся. На него смотрело множество маленьких глаз. В тусклом помещении прижимались друг к другу маленькие барсучьи детеныши и крошечные комочки шерсти. Он посмотрел на них, но ничего не сказал. Через несколько секунд он удалился из дверного проема, чтобы в нем могли произойти многочисленные трогательные воссоединения. Когда он отступал назад, мимо его ног пронеслось множество барсуков и бушвулей, и он старался не наступать на них.

Затем он двинулся по комнате, перерезая цепи, удерживающие на месте алмазных собак-рабов. Некоторые испуганно вскрикнули, но Тарниш не промахнулся. Оставалось снять кандалы. Работы было много, очень много, и Тарниш даже не знал, с чего начать. Нужно было заботиться о живых, удовлетворять их нужды, а еще нужно было заботиться о мертвых. Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, и увидел, что группа барсучьих сородичей собралась вокруг Гррр и осматривает его.

— Твоя ярость и гнев приведут тебя только в темные места, — сказала Минори Тарнишу.

Приподняв бровь, он ответил:

— Моя ярость и гнев — единственное, что заставляет меня сейчас стоять на копытах.

— Тогда, возможно, тебе не стоит стоять на копытах. — Минори склонила голову и протянула лапу. — Подойди ко мне, позволь мне помочь тебе. Я могу удалить эту стрелу.

Моргая, Тарниш стоял, не двигаясь, и ничего не отвечал.

— Я знаю, что у тебя нет причин доверять мне. — Минори подняла голову и посмотрела Тарнишу в глаза. — Но что я могу получить, причинив тебе вред? Я старая собака, и мне нужна твоя помощь.

— Если ты сделаешь что-нибудь вероломное, если ты причинишь ему вред, знай, — сказала Мод старой седой собаке, — я ударю тебя так сильно, что твоя голова взорвется. Я превращу тебя в мелкий красный туман.

Склонив голову, Минори кивнула:

— Я прислушаюсь к твоим словам, Сохэй. — Наступила пауза, затем она продолжила: — А теперь прислушайся к моим. Моя честь не позволит мне причинить вред моему спасителю. Я обязана помочь тебе.

— Может быть, и так. — Мод навострила уши. — Только учти, что я буду следить за всем, что ты делаешь.

Ухмыляясь, Минори повернула голову и посмотрела на Тарниша:

— Сохэй благоволит к тебе, любопытный. Тебе повезло, что у тебя такой внимательный земной дух.

— И как же мне не знать этого, — ответил Тарниш. Его уши насторожились при звуках плача. Вокруг него малыши воссоединялись со своими родителями. Он вернулся к рубке цепей с Фламинго, и на него уставились благодарные, но испуганные глаза.

Разрубая цепи, Тарниш понял, что ему нужно связаться с Твайлайт. Ему понадобится помощь. Он знал, что делать и как все это исправить. На севере был затопленный карьер, полный рыбы и лягушек. Там была Баттонс. Это было бы хорошее место для колонии изувеченных алмазных собак. Он не решался послать их на север, опасаясь, что его невидимый мучитель может перехватить их. Надо будет попросить Твайлайт прислать гвардейцев, чтобы те помогли переправить собак на север.

Он пожелал, чтобы Диг-Даг был еще жив, чтобы у него была возможность убить его более личным способом. Из тридцати-сорока или около того алмазных собак, которые находились на поверхности земли, все были самцами, здесь же, внизу, было около двух десятков самок — слишком мало. Он задумался, сколько из них погибло от гангрены и плохого ухода. А сколько было забито до смерти за попытку бегства?

Еще хуже, понял он. В такой маленькой колонии нельзя было предоставить самкам права личности, когда на кону стояло выживание колонии. Нет, самки должны были приносить потомство, хотели они этого или нет. Это было необходимо. Такие принципы общества, которые он считал само собой разумеющимися, как согласие и свобода личности, здесь были бы вредом, потенциальным смертным приговором для такой маленькой колонии. Он понимал отчаяние, но не мог оправдать этот поступок. Он не мог примириться с тем, что было сделано. Это беспокоило его, тревожило, расстраивало, и он понимал это. Ему стало стыдно, а вместе со стыдом он почувствовал тошноту.

В таких отчаянных, тяжелых обстоятельствах не могло быть ни уговоров, ни ухаживаний, ни места для ласк. Нельзя было позволить самкам, достигшим возраста размножения, сбежать, поскольку потеря каждой из них только ослабила бы колонию. Он был свидетелем ужасного акта выживания и тех отчаянных мер, на которые можно пойти, чтобы продолжать существовать. Возможно, со временем и с увеличением численности колонии некоторые права будут восстановлены, но он сомневался в этом. Общество, погрязшее в подобном поведении, не изменится, оно захочет сохранить существующее положение вещей, поскольку оно благоприятствует самцам. Нет, решил Тарниш, изменения могут произойти только через насилие и конфликты.

Пошатываясь, Тарниш закашлялся, а затем изверг содержимое своего желудка, которое, как оказалось, было полно блесток. Он отплевывался снова и снова, пока ему не показалось, что глазные яблоки могут выскочить из головы, и он чуть не упал.

Он почувствовал, как к нему прижалось теплое тело, и понял, что это Мод. Его снова вырвало, сознание помутилось, и он был благодарен Мод за то, что она была с ним. Они были равными партнерами. Если он хотел засунуть свою болтающуюся отцовскую штучку в ее маленькое жеребячье отверстие, он должен был это заслужить.

А заслужив, он становился особенным.

Отойдя в сторону, он изверг из своего желудка еще больше желчи и блестящих пылинок и выплюнул их на пол. Он кашлял и хрипел, пытаясь отдышаться, боясь, что задохнется, и видел, как в его глазах пляшут пятна.

Знание того, что Мод хотела быть с ним, придавало этому смысл.

Когда его тошнило, Тарниш понимал, что прозревает, и надеялся, что у него хватит ума вспомнить потом о таком переломном моменте в жизни. С Мод у него были отношения честного обмена, и он любил ее безумным образом, который не мог объяснить.

Казалось, что самое страшное уже позади. Он стоял, вспотевший, со вздымающимися боками, и думал о том, что, может быть, ему стало плохо от напряжения, сдавившего его внутренности. Он несколько раз сплюнул, пытаясь избавиться от привкуса желчи во рту. Он совершил ошибку, подумав о своем собственном отце и о том, как тот относился к кобылам.

От этой мысли его снова вырвало.

Шипение Октавии вызвало у него такое сильное чувство вины, что оно превратилось в физическое ощущение боли. Тарниш отвернулся, глаза его слезились, и он не мог продолжать наблюдать за тем, как Минори рассматривает длинный порез, проходивший по боку Октавии. На мгновение ему показалось, что ему снова станет плохо.

— Это телесная рана, — негромко сказала Минори. — Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Порез уходит в жир, но не доходит до ребер.

— Я не толстая, — запротестовала Октавия, ее уши встали дыбом от возмущения.

— Если бы у тебя не было этой чудесной жировой прослойки, — сказала в ответ Минори, — то лезвие, сделавшее этот порез, задело бы твои ребра.

— Гмф! — Октавия откинула голову назад, а затем фыркнула.

Заставив себя повернуть голову, Тарниш посмотрел на Октавию. Одна сторона ее лица была опухшей, щека немного выпуклой, а один глаз из-за припухлости сузился. Что-то ударило ее по голове. Даже основание уха было увеличено и выглядело красным. Глядя на нее, он опустил уши в почти жеребячьем выражении вины.

У Мод были ссадины, несколько более серьезных царапин и несколько синяков. Она наблюдала за всем, что делала Минори, и следила за каждым ее движением. Рядом с Мод сидела Винил, потирая голову, с полузакрытыми глазами.

— Я сказала Диг-Дагу, чтобы он готовил стаю как воинов, — сказала Минори, втирая мазь в длинную рану на боку Октавии. — Подготовил их как бойцов. Научил их боевой дисциплине. — Старая алмазная собака покачала головой. — Я сказала ему, чтобы он предложил свои услуги аликорнам в качестве наемников. Я сказала ему, что те, кто сидит наверху, заплатят за его услуги хорошую монету, но он должен придерживаться определенного уровня.

Рядом с Минори свежевыстриженный бушвуль держал грубо сделанную масляную лампу, чтобы Минори могла лучше видеть. Масляная лампа представляла собой грубую глиняную миску с фитилем, плавающим на обрывке чего-то, похожего на губчатую кору. Пламя на фитиле шипело и воняло прогорклым мясом.

— Холодновато, — сказала Октавия, а затем зашипела, втягивая воздух сквозь зубы.

— Пахнет каким-то ментоловым составом. — Тарниш наклонился поближе и принюхался.

— А сейчас мне жарко… жарко! — Октавия скорчилась, и ее хвост задергался из стороны в сторону.

— Иди уже, — сказала Минори Октавии, отталкивая пони. — Мне нужно вылечить других.

Поднявшись на копыта, Октавия начала вышагивать вокруг, пританцовывая на месте и запрокидывая голову:

— Горячо, горячо, горячо! — Серая кобыла зажмурила глаза, когда ее копыта застучали по камню. — Оооо, Винил, подуй на него, он жжет хуже йода! Не сиди просто так, сделай что-нибудь!

— Перестань так извиваться. — Минори раздраженно скривила губы. — Мазь склеила кожу. Не шевелись и не веди себя как щенок, толстуха.

Застыв на месте, Октавия повернула голову и уставилась на старую алмазную собаку. Нижняя губа оттопырилась, глаза блестели. Она моргнула раз, потом два и свирепо фыркнула:

— Я не толстая.

— Мы это уже обсуждали, пухляшка. — Пока она говорила, Минори протянула лапу и схватила Тарниша за правую заднюю ногу. Она подтащила его ближе и повалила на землю, чтобы лучше рассмотреть, не обращая внимания на его испуганный протестующий крик.

Закусив губу, Октавия, не обращая внимания на леденяще-жгучую мазь и боль в боку, уставилась на старую алмазную собаку. Ее уши попеременно то задирались вперед в агрессивной манере, то разъезжались в стороны.

Не обращая внимания на жеребячью театральность Октавии, Минори покачала головой:

— Я не смогу вытащить это.

— Это нехорошо, — сказал Тарниш.

— Мне придется протолкнуть ее через тебя. — Минори погладила Тарниша по голове мозолистой лапой. — Будет много боли и криков. Через страдания ты познаешь просветление. Я бы предложила тебе прикусить что-нибудь и созерцать звук хлопка одной лапы.

— А? — Ошеломленный, Тарниш даже не мог понять, что это значит. — У меня нет лап.

— Зато у тебя есть задница. — Минори посмотрела на торчащую стрелу. — И как существо с задницей, ты должен пукать. Великая мудрость говорит нам, что это общее для всех нас. Скажи мне, что за звук раздается при хлопке по одной щеке?

— Я… — начал Тарниш, но запнулся.

— Моя учительница, Ван Дун Фли, говорила, что жизнь похожа на пук, внезапный, полный ярости, а потом уносящийся по ветру, оставляющий после себя лишь воспоминания. Она была очень мудрой.

— Ты что, издеваешься? — спросил Тарниш, его голос превратился в вой, когда Минори коснулась стрелы.

— Клянусь великой многолапой Колли Ма, я не издеваюсь над тобой, — ответила Минори.

— Мод, помоги, у меня, кажется, мозг сломался. — Тарниш устремил умоляющий взгляд на жену.

— Это не самое главное, Тарниш. Она собирается вонзить стрелу тебе в холку. — Мод моргнула и перевела взгляд на Минори. — Тарниш, прикуси край седельной сумки. Это будет ужасно…