Весеннее обострение

Глава 4

Когда в поле зрения появился довольно большой остров, Копперквик почувствовал, как Баттермилк, сидящая рядом с ним, напряглась, и услышал ее вздох. Ялик замедлял ход, что, по странному стечению обстоятельств, делало поездку еще более стремительной. Эсмеральда слегка засуетилась, перебирая ногами, и издала усталый зевок, протестуя против нежелательной тряски. Зная, что скоро его ждет неминуемая встреча, Копперквик улучил момент, чтобы все рассмотреть.

Остров довольно сильно возвышался посредине, а по бокам были крутые участки. Виднелась извилистая тропа и причал. На самой высокой части острова стоял высокий крепкий дом и небольшой сарай. Вдоль берега росли деревья и какие-то ягодные кусты, образуя сеть корней, благодаря которым остров мог держаться на своем фундаменте. Водяное колесо вращалось в такт течению реки, но Копперквик не знал его назначения. Вращались и несколько ветряных мельниц, назначение которых также было неизвестно. По склонам паслись козы и коровы. Деревянный мост соединял остров с другим островом, на котором стояло множество домиков на деревьях самой удивительной, самой захватывающей дух конструкции.

Казалось, что жилой дом столкнулся лицом к лицу с природой.

Все было зеленым и великолепным, и у Копперквика поднялось настроение. Над головой пронесся дирижабль, выбрасывая из своего хвоста минимальное количество копоти. Опустившись, он приблизился к находящемуся в некотором отдалении заводу — огромному, разросшемуся сооружению, поглотившему весь остров, служивший ему основанием. По мере того как ялик продвигался все дальше и дальше, в поле зрения попала вывеска завода, на которой была изображена яркая пиктограмма риса, но не было никаких слов.

— Похоже, Муми расширила электрическую сеть, — сказала Баттермилк голосом, весьма хриплым от эмоций. — Она обучилась электротехнике, потому что ей надоели лампады и свечи. Муми любит технику, и, вероятно, в какой-то момент тебе прочтут лекцию о том, что Корона не обязана обеспечивать тебя ни электричеством, ни водой и что ты вполне можешь добывать их сам.

Ошеломленный увиденным, Копперквик ничего не ответил.

— Давно это было… — Баттермилк выдохнула эти слова и снова обхватила Копперквика одной передней ногой. Она прижалась к нему, когда ялик приблизился к покачивающемуся причалу, и маленькая кобыла начала фыркать. — Я скучала по этому месту больше, чем думала. Вся моя жизнь была этим островом… этим местом… этими деревьями… У меня здесь было столько приключений, я гонялась за бабочками и жуками, а ночью, когда мне разрешали выходить, я гонялась за мотыльками и светлячками, а мой Папуля шел за мной и следил, чтобы никто не пытался меня загрызть, а грифоны играли на своих банджо и барабанах, и ночь была наполнена звуками музыки и хлопаньем крыльев, и все было прекрасно…

Баттермилк остановилась только потому, что у нее закончился воздух, и она сделала резкий вдох.

Она издала нервный смешок, странный, не похожий на нее звук. Копперквик опустил голову, чтобы посмотреть на нее, и увидел беспокойство на ее морде, полное отсутствие самообладания. Это была не та кобыла, которую он знал, сейчас она казалась почти… жеребенком.

— Муми и Папуля ясно дали понять, что я никогда не должна позволять жеребцу ступать на этот остров… конечно, сейчас правила немного смягчились… хе… хе… хе… хе… хе… Я слишком стара, чтобы быть наказанной, верно?

Как раз в тот момент, когда Копперквик собирался ответить, голова Баттермилк дернулась, чтобы посмотреть на Рипл Рашер, и он услышал, как она сказала приглушенным шепотом:

— Может, это и к лучшему.

Что бы там ни было, слова покинули его, и Копперквик обнаружил, что смотрит на трех жеребят в их маленьком загоне, а самый старший смотрит на него в ответ. Ялик ударился о причала со стуком дерева о дерево, и они замерли, хотя судно покачивалось на течении.

— Что ж, — объявила Риппл Рашер, — добро пожаловать домой, Баттермилк Оддбоди. А теперь поскорее отправляйся в путь, пока твоя мать не увидела меня здесь и не начались неприятности. Мне здесь больше не рады.

Копперквик услышал, как Баттермилк вздохнула, вставая и готовясь к высадке. Это было эмоциональное время для нее, и он не знал, что сказать или сделать, чтобы она почувствовала себя лучше. Он встряхнулся, отчего тяжелые сумки, которыми он был обременен, шлепнулись о его бока, и Эсмеральда издала лягушачий рык, который действительно был весьма впечатляющим, но не мог быть оценен по достоинству, учитывая обстоятельства.

— Иди, постой на причале, — обратилась Баттермилк к Копперквику, — а я пока поговорю с моей старой подругой Раши… Посмотрим, смогу ли я ей чем-нибудь помочь.

Копперквик, нервничая больше, чем кошка, выпущенная на прогулку в комнату, полную стариков в креслах-качалках, сошел с причала на твердую землю. Сразу же прекратилось ворчание Эсмеральды, и она повисла в своей перевязи, тихая, но ерзающая, точно жеребенок, которому очень нужен сон. По правде говоря, Копперквик был страшно напуган встречей с родителями Баттермилк и не представлял, что произойдет.

Баттермилк обнимала подругу, прижимаясь к ней, и он не слышал ничего, что говорилось между ними. На деревьях вдоль береговой линии щебетали птицы, а трава, росшая на склоне, колыхалась взад-вперед под легким соленым ветерком. Никаких признаков приветствия пока не было, и Копперквик был благодарен, что у него появилась возможность осмотреться и все понять.

Откинув голову назад, он посмотрел на дом. Дом был сделан из кедра, крыша из тонкой жести была выкрашена в яркий желто-зеленый цвет. Каждое окно обрамляли тяжелые, прочные ставни, которые вместе со всем остальным придавали дому прочный и долговечный вид.

Сарай был красным, потому что, конечно же, был красным, и Копперквик знал, почему. Амбары красили льняным маслом, чтобы дерево не гнило, а в масло подмешивали сурик, чтобы отравить грибок и мох. Это было простое, практичное решение давней проблемы, и пока он стоял, глядя и обдумывая эту полезную мелочь, он размышлял, не расположит ли это знание к нему родителей Баттермилк.

Пока он смотрел, ялик унесся вдаль, и Баттермилк теперь парила рядом с ним, оглядываясь по сторонам широкими, обеспокоенными глазами и выглядя при этом более чем по-жеребячьи. Ее крылья жужжали, но совсем чуть-чуть: для полного комариного жужжания ей нужно было выпить несколько чашек чая, чтобы прийти в себя. Она метнулась влево, потом вправо, а потом вернулась и зависла возле головы Копперквика.

— Где Муми? — спросила Баттермилк, обращаясь скорее к себе, чем к Копперквику.

Она взлетела вверх, ее копыта задевали верхушки колышущейся травы, и остановилась, чтобы осмотреть корову, которая стояла и жевала жвачку на углу крутого склона. Баттермилк представилась, сказала несколько добрых слов и погладила корову по голове. В ответ корова с выменем проигнорировала нежную пегаску и уставилась в пустоту.

— Муми!

И тут Копперквик увидел ее — ту самую гору, которая родила крошечного пегасенка, которого он так любил. Она стояла на гребне склона, глядя вниз, и даже с такого значительного расстояния Копперквик ясно видел, что перед ним одна из самых больших земных пони, которых он когда-либо видел своими глазами.

Баттермилк начала было улетать, но остановилась, зависла в воздухе, хлопая крыльями, и некоторое время летала растерянными кругами, а затем вернулась, чтобы быть рядом с Копперквиком, пока ее мама преодолевала холм, чтобы спуститься и поприветствовать их. Баттермилк положила копыто на шею Копперквика, а затем улыбнулась своей лучшей улыбкой, и ее выпуклые, округлые щеки уперлись в нижнюю часть квадратных очков.

— ЭйОи, — крикнула большая кобыла, и для ушей Копперквика это был звук дома. — Что это такое?

— Муми! — снова закричала Баттермилк, и она прижала передние копыта к щекам, разминая морду. — Муми, ты совсем не изменилась!

Большая кобыла немного проскочила на крутом участке, попала на плоскую часть извилистой тропы и продолжила спуск уверенной рысью. Мимо пролетали пчелы, порхая по ягодным кустам и цветам. Мать Баттермилк была похожа на свою дочь, только больше, намного больше. Широкоплечая, с коренастыми ногами, она была совсем не такой, как ожидал Копперквик.

— Ои! Моя малышка Бизи вернулась домой! — Большая кобыла ускорила шаг, и Копперквик был совершенно уверен, что чувствует, как дрожит земля — не потому, что мама Баттермилк была тяжелой, нет, а потому, что земля была напугана непочтительностью. — И малышка Бизи-Баззи привела друга.

— Муми!

— Бизи!

Баттермилк на мгновение растерянно полетала по кругу, начала подлетать к маме, приостановилась, снова подлетела к Копперквику, а потом зависла, не зная, что делать:

— Муми… это Копперквик… — Баттермилк издала странный писк, закрыла рот и повторила попытку. — Муми, это Копперквик. Мистер Квик. И его дочь, Эсмеральда Верде.

Не в силах сдержаться, Баттермилк полетела прямо на мать и врезалась в массивную кобылу. Раздался мясистый шлепок, потрясающий звук удара, но Муми не сдвинулась ни на миллиметр. Баттермилк стала изо всех сил сжимать шею матери, а Копперквик просто стоял, потрясенный, с открытым ртом.

— Копперквик, это Муми… То есть, это Баттер Фадж Оддбоди, моя Муми.

— Приятно познакомиться, мистер Квик.

— Очень приятно, мэм.

При этом Муми оторвала свою дочь от шеи и подошла ближе, чтобы осмотреть Копперквика, который теперь стоял очень, очень неподвижно. Мать Баттермилк была выше его на несколько голов, ее холка была более чем в два раза шире, а мышцы на шее были больше, чем на его ногах.

— Бегун, — сказала крупная кобыла, оглядывая Копперквика с ног до головы. — Не просто бегун, а созданный для скорости. Посмотри сюда, — она глубоко вздохнула, когда ее взгляд остановился на Эсмеральде, — Эй! Посмотри сюда! — Не заботясь о личном пространстве, Баттер Фадж прижалась к жеребенку, висящему на шее Копперквика, и зафыркала.

Эсмеральда взорвалась истошным хихиканьем и попыталась вырваться, но это было бесполезно. Баттер Фадж была такой же ласковой, как и большой, и Копперквик улыбался, когда крупная кобыла ворковала и цокала языком. Баттермилк висела в нескольких сантимерах от него, слезы текли по ее щекам, и она наблюдала за ласками матери с широкой улыбкой на морде.

— Этому жеребенку нужно поспать. — Это заявление не оставило места ни для споров, ни для разногласий, и Баттер Фадж подняла голову, выпрямляясь во весь рост. — Я также хотела бы знать, где находится мать этого жеребенка, поскольку мне кажется весьма странным, что мистер Квик, как бы он ни был вежлив, находится здесь с моей дочерью, в то время как у него явно есть жена, о которой он должен заботиться.

— Э-э, Муми… насчет этого… — Улыбка Баттермилк улетела на юг, как стая птиц на зимовку. Как раз в тот момент, когда она собиралась сказать что-то еще, мать прервала ее.

— Мистер Квик, вы вдовец?

— Муми, прекрати. — Голос Баттермилк был жестким, резким, и Копперквик снова почувствовал, что боится маленького пегаса. — Ты получишь объяснение, которое тебе причитается, но мы устали, мне нужен чай, а тут такая история. Я, наверное, выйду замуж за Копперквика… Я последовала твоему совету и накормила его горячим сырным тостом с маслом, и все получилось, как ты и говорила. Сейчас у нас целая куча проблем, и мы пытаемся все уладить, и, клянусь милосердными сосками принцессы Селестии, если ты не будешь вести себя хорошо, мы уйдем отсюда, и наши тени больше никогда не появятся у твоих дверей.

На морде Баттер Фадж появилась странная улыбка, как у кобылы, которая была слишком довольна собой… а может быть… гордость? Трудно сказать, но что-то было в ее лице и в том, как она смотрела на свою дочь, которая теперь висела над ней со значительным преимуществом в высоте. Что-то скрытное, что-то самодовольное, а доказательством тому было неприкрытое коварство, которое можно было увидеть в глазах Баттер Фадж.

— Проходите в дом, — приглашающим тоном сказала Баттер Фадж, — и располагайтесь…