Автор - Петербург

3

Небо было кроваво красным, а земля под моими ногами наоборот – черная, как мазут. Каменные стены окружали мироздание, и что-то подсказывало мне, что за холодным камнем Колизея скрывается бесконечное море клокочущей лавы, в которой коротают вечность потерянные души. Они выли, моля о пощаде, и стены содрогались под ударами тысяч костлявых рук. Трещины, в которые я мог свободно просунуть руку, дышали мне в лицо дурманящим смрадом. Сера и сладкий запах гниющей плоти.

В центре Колизея на постаменте стоял Всадник. Я видел его тысячи раз, но только сегодня он предстал передо мной в своей собственной личине. Лицо Петра было пожрано крысами, и местами бронзовая кожа отсутствовала, оголив золотой расколотый череп. Глаза императора вытекли, и на их месте красовалось безродное месиво из мозга и крови. Двухголовые вороны совершали вояжи вокруг жертвы, намереваясь отхватить еще кусочек венценосного императора.

Словно пародия, Петр вытянул единственную целую руку в нацистском приветствии, плотно сжав долговязые пальцы. Конь под тяжелым грузным телом трясся, изрыгая из себя чахоточные ошметки, а змея под его копытами, торжествуя, пела писклявым фальцетом. Гром-камень покрылся слоем подкопченного жира, но и сквозь него я смог разглядеть то, что когда-то было благодарной надписью.

«Пх'нглуи мглв'нафх Цтулху Р'льех вгах'нагл фхтагн».

Что?

Я зажмурился и потряс головой, отгоняя наваждение.

Бред собачий.

Кто-то перед сном читает много Лавкрафта?

Нет, не Лавкрафта…

— Макс, думаю, это начало прекрасной дружбы…

Я уже слышал этот голос раньше.

— Паша?

— Открой глаза.

— Нет, ни в коем случае.

— Что страшнее: смотреть на ужас напрямую или представлять его себе, сходя с ума?

— Думаю, безумие мне больше импонирует.

— Хватит паясничать. Открывай. Мне нет никакого интереса убивать тебя просто так.

Рубашка была мокрой от пота, и я почувствовал, как что-то зловонное капает мне на плечо. Сочные шлепки горячей, тягучей массы о ткань.

— Ну что ж, как пожелаешь.

Голос Паши был все дальше и дальше. Он цитировал Пушкина:

Кругом подножия кумира

Безумец бедный обошел

И взоры дикие навел

На лик державца полумира.

Прямо перед моим лицом заскрипело что-то железное. Я поспешил поднять веки, и в меня вселился леденящий душу ужас. Статуя Петра, спустившись с камня, наклонилась ко мне, и я увидел, как копошатся в глазницах трупные черви. Я задыхался.

— На твоем месте я бы бежал, Макс.

Да, бежать. Бежать – это умно. Я медленно отступил назад на два шага, и, развернувшись, со всех ног понесся к окружающей нас стене.

Паша всегда был где-то рядом, изводя меня:

И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал.

Петр действительно шел за мной, преодолевая за шаг немыслимые расстояния, прихрамывая на сломанную правую ногу. Рот его был раскрыт во всю ширь, обнажая острые ряды зубов.

— Эх, Макс, как же тебе не хватает оружия, — посочувствовала пустота голосом моего мучителя.

Я сомневался в том, что хоть что-то может остановить бронзового исполина.

— Возможно, та дверь – это выход? Ты же хочешь, чтобы все это закончилось, да?

Дверь. Да, в стене, откуда ни возьмись, появилась дверь. Массивная, обитая дешевым дерматином. Дверь в квартиру, в которой я теперь живу.

Мне даже не понадобятся ключи – я слышу, как лязгают замки. Дверь приветливо открылась сама, и все что мне оставалось сделать – это влететь в нее и запереться в квартире. Подальше от кровожадной статуи.

Я заперся на все, до чего дотянулся, подтащил тумбочку для обуви и поставил заодно и ее. Сомневаюсь, что это задержит его, но кто знает.

Земля под ногами содрогнулась, и по ту сторону двери, в Колизее под кровавым небом, Всадник без коня упал на колени и обреченно завыл. Жертва ушла и до нее уже не дотянуться.

В квартире, похоже, никто давно не жил. На кухню, куда я подался в первую очередь, вся мебель была убрана под целлофан. Пощелкал выключателем – да, и электричества тоже нет.

Зато в единственной комнате, такой же убогой, у шкафа с книгами стояла тень.

— Ты тут не был уже много лет, да?

— Я не знаю.

— Я знаю, — тень захлопнула толстую книгу, подняв облако желтоватой пыли. – Ты думал над тем, что натворил?

— Я ничего не делал! Кто ты?

— Не делал. Но сделаешь. Я – это ты.

Я не видел его лица, не узнавал голоса. Вообще не понимал, кто стоит передо мной.

Он был в пальто. Руки в кожаных перчатках держат старую черную шляпу.

— Я здесь не чтобы тебя научить чему-то. Не для того, чтобы предупредить. Я просто хочу, чтобы ты мучался. Ты заслужил этого. Как и я.

Он поставил книгу на полку, достал из бездонного кармана театральную маску комедианта. Белое фарфоровое, ни единой живой линии лицо, с маниакальной улыбкой. Странный собеседник надел ее и сел в кресло передо мной.

— Ты думаешь, почему здесь так пусто. Почему все такое нежилое. Потому что это место преступления.

— Что произошло тут?

— Убийство. Ты убил ее.

— Кого?

— Ты отлично знаешь о ком я. Ты, мерзкое животное, убил ее. Такая милая девушка. Почему она доверилась именно тебе, ты думал об этом? Почему из тысячи тысяч именно в тебе она нашла опору? Это было ошибкой.

— Я никого не убивал! – закричал я – И не убью!

— Убьешь. Ты считаешь себя жертвой обстоятельств. Но это не так. Ты сейчас спишь. И тебе вот уже несколько дней снятся ужасные сны. Ты – психопат. Тебя даже лечить бесполезно. Почему она доверилась именно тебе? Почему? Она любила тебя? А ты ее? Что вами двигало все это время?

— Да о ком ты говоришь, черт возьми! Ты можешь изъясняться по-человечески!

— Только с людьми.

Тень зажгла керосиновый фонарь, и я увидел, что пальто оказалось сложенными кожистыми крыльями. Они мерно дрожали и были такими тонкими, что я видел, как пробегают по сосудам живительные соки.

— Подумай над этим.

В руке его появилось что-то металлическое. Ребристая рукоять.

Странный собеседник прокашлялся, приставил пистолет к виску:

У порога

Нашли безумца моего,

И тут же хладный труп его

Похоронили ради бога.

Выстрел. Кровавый фонтанчик вырвался с другой стороны головы, из улыбки комедианта на строгий костюм полилась кровь вперемешку с гноем.

Из меня вырвался петушиный крик. Я схватил Тень за крылья и затряс:

— Нет, постой!

Я видел через прорези в маске злобные, налитые кровью, глаза. Стеклянные глаза мертвеца.

Кровь мерно набиралась в полях шляпы, которая осталась на коленях у хозяина. Я выхватил из безвольной руки пистолет. Он оказался неимоверно тяжелым, казалось, целая тонна скрывалась в этой маленькой штуковине. От пистолета воняло порохом и жжеными волосами.

«Ты убил ее».

Нет, это все сон!

— Твай!

Ее здесь нет.

Я мог поступить так? Я мог убить?

Даже не хотел об этом думать. Я повел себя совсем по-дурацки: вдруг разрыдался, и, захлебываясь, засунул оружие в рот. Ствол толкнулся о небо, слюна приобрела вкус железа.

Я не могу этого вынести. Я не хочу всего этого!

Если это сон – я должен проснуться.

Я надавил на тугой спуск.

Вспышка.

*
Вспышка, и стало темно. Лампочка над креслом перегорела.

Я раскрыл глаза и быстро задышал, вслушиваясь в удары собственного сердца. Оно желало выбраться на свободу и отчаянно долбилось в ребра. Глаза застилали обильные слезы. Которые я, естественно, попытался быстро ликвидировать, размазав по лицу.

Мы забыли закрыть шторы, так что стоящий у дома фонарь озарял комнату мистическим светом. Раскладушка стояла у шкафа и смотрела на меня с нескрываемой обидой. А справа, спрятавшись под вздымающимся одеялом, смотрела третий сон Твайлайт. У меня даже немного отлегло от сердца.

Я сидел именно в том кресле, в котором окончил жизнь мой сумеречный собеседник. Заместо шляпы у меня на коленях лежал томик Бродского. Я вцепился руками в подлокотник, медленно поднялся и поплелся на кухню.

По дороге опасливо посмотрел в глазок на лестничную площадку. Все в норме – лампочка слабо освещает двери соседей. Никаких Колизеев.

На столе стояла чашка с остывшим чаем. На часах три утра. За окном Питер.

Я неуклюже лезу на подоконник, чуть не опрокидывая горшок с чахлыми цветочками. Открываю трухлявую форточку и трясущимися руками достаю сигарету.

Как назло, не могу нормально зажечь сигарету. Где-то с третьей попытки кончик занимается, и я, втянув непозволительно много, выдыхаю дым на улицу.

Так и стою на подоконнике, куря сигарету за сигаретой. И чуть ли не рыдаю, как маленькая девочка.

Иногда, просыпаясь, ощущаешь всем телом, что все – ложь. Что ты лежишь в кровати, а твой мозг не вовремя вспомнил о Хэллоуине. Что утром тебе в школу и мама не оставит тебя дома по такому мелочному поводу.

А бывает иначе – когда кошмар продолжается еще часы после пробуждения. И не хочет отступать. Словно ухватившись за жертву и высасывая из нее все.

Кажется, мой случай.

В таких случаях у человека нет ни единого шанса сбить мандраж. Есть полумеры – ужраться дешевым алкоголем, возможно, пойти на футбол или поучаствовать в заведомо проигранной драке. У меня под рукой не было ни бутылки водки, ни билета на очередной матч «Зенита», ни толпы ровных ребят. Оставалось страдать. Все как мы любим, видимо.

Пачка опустела.

Я еще посидел на кухне, допивая ледяной чай и поплелся в комнату.

Занавесил окно и лег на неудобную раскладушку.

Но милосердный сон так и не пришел

*
— У тебя глаза красные.

День, как вы понимаете, не задался с самого начала.

Кофе убежал на плиту, и я долго, матерясь втихушку, оттирал запекшуюся пену. Яичница получилась с пригарком, и только здоровый завтрак Твайлайт оставался в своем первозданном виде. Потому что испортить фруктовый салат я не смог бы при всем своем желании.

— Аллергия, наверное. На угарный газ.

— Такое бывает?

— Не сомневайся.

Я уперся взглядом в желтые глаза на тарелке. Есть не хотелось.

Если честно, хотелось спать. Но я отлично знал, что не засну.

Третий день почти без сна.

— Чем мы сегодня займемся?

— Я планирую сидеть дома.

— Это из-за «Аллергии»?

Я нервно дернул головой. Очевидно, что Твай не верила мне. Я бы сам себе не поверил, будь на ее месте. Она продолжала:

— Я читала ту газету, которую мы вчера взяли

«The St. Petersburg Times», если точнее. Увидев стойку с этой газетой на Невском, Твай, кажется, была готова за нее отдать душу.

— И там была заметка о кинотеатре. Сегодня показывают классику! Бесплатно! Пойдем!

— Откуда ты знаешь, что классика, а что нет?

— Я не знаю. Но там написано, что покажут один из величайших фильмов в истории кинематографа!

— У вас в Эквестрии есть кино?

— Ну… Оно скорее документального характера.

Я пожал плечами. Собственно, кино и кино. Почему бы нет.

— И что же дают?

— Ка-са-бланка, — с трудом прочитала она.

Ну, не обманули. И правда классика. Я не имел ничего против того, чтобы вечером посмотреть в хорошей компании действительно великую картину.

Поэтому я вяло согласился и опять сел на своего конька

— А ты думала о том, как вернуться домой? Собственно, у меня не так много денег, и скоро я буду вынужден искать работу, – подстегнул ее я.

Вы можете подумать, что я жадный. Что-то мне подсказывает, что вы правы.

Но Твай осталась невозмутима:

— Я думаю, что ты вспомнишь все именно тогда, когда это понадобится. А дальше – дело техники.

Признайся, ты просто не имеешь ни малейшего понятия, что делать дальше. Потому что из нашей ситуации нет выхода.

И есть ли вообще «ситуация»? Думаю, эту версию всегда стоит держать в запасном ящике.

Разрезан на осколки, разбит на лоскуты

Не пью и не курю до наступленья темноты

Лучше бы пил и курил

Твайлайт насильно вытащила меня из дома. Я цеплялся за кровать, стол, жаловался на головную боль и вообще вел себя крайне капризно. Но ее активность жаждала новых открытий. Вокруг был неизведанный мир. Мир, полный чего-то новенького.

— Сегодня обещают потепление! В газете написано.

— Мой первый урок – никогда не верь прогнозам погоды. Они врут.

— Только они?

— Нет. Врут вообще-то все. Но эти в первую очередь.

— И ты врешь?

А об этом я как-то не подумал.

На улице отожрались коричневые лужи, с неба сыпался моросящий дождик. Тот самый дождь, который так все не любят: он игнорирует зонт и забирается при помощи ветра вам под рубашку. Вы проклинаете его, но что вам остается?

Лучше бы пил и курил…

— Куда ты меня тащишь в такое поганое утро?

— Ты ошибаешься! Очень хороший денек намечается.

Хороший? Серьезно?

— Ну так все-таки?

— Ты мог показать мне город.

— Я не гид. Я не знаю ничего такого, что не записано в путеводителе.

Но кто меня слушал? Я, опустив глаза, поплелся за Твай, держа над нами зонтик.

Впереди стоптанные ноги и промокшие кеды. Они окончательно испортят мне настроение.

*
Клуб кинематографистов находился на Литейном и по праву снискал любовь северных снобов и просто эксцентричных личностей. Будучи местом чрезвычайной самобытности, он напоминал одновременно элитный паб и видеосалона эпохи раннего VHS, где по вечерам совершенно бесплатно крутят «винтажное», как сейчас любят говорить, кино. Исключительно в оригинале и с русскими субтитрами, дабы ценитель не почувствовал себя ущемленным.

Найти клуб сложнее, чем опиомана в богадельне. Хозяин, видимо, получает неимоверное удовольствие от этой конспирологии.

Клуб скрывается в одном из разрекламированных в поп-культуре дворов-колодцев. Никаких вывесок, афиш, в объявлении даже не указан номер дома. Все это намекало на то, что у заведения довольно узкий круг посетителей. Элитарный, практически.

Обычная квартира на первом этаже. Большая, не скрою, и наверняка очень дорогая. Просторная, в ней уместилось бы четыре моих, считая с санузлами и вентиляцией под окном на кухне.

Стены поклеены желтенькими обоями и испещрены множеством надписей:

«Настоящее перед нашими глазами. Оно таково, что глаза хочется закрыть».

«Любовь либо крепнет, либо вырождается. Чем она несчастнее, тем сильнее калечит. Если любовь лишена творческой силы, навсегда отнимает у человека возможность творить по-настоящему. Она — тиран, причем тиран посредственный».

«Дипломатия состоит в том, чтобы гладить собаку до тех пор, пока намордник не будет готов».

И многие-многие другие. На этих стенах нашлось место любому мало-мальски известному писателю, сатирику или просто взъерошенному сочинителю.

Было людно, не продохнуть. Надменные взгляды, нелепые прически, вызывающая одежда, вспышки фотокамер и мобильных телефонов. Разговоры о великом, прерываемые ослиным ржанием над пошлой шуткой.

Никто не станет со мной спорить: петербургский самопровозглашенный бомонд медленно, с каждой новой фотографией в «Инстаграме», вырождался в ноющих кухонных либералов с претензией на оригинальный и утонченный взгляд на мир.

Они пришли смотреть «Касабланку»? Или меряться блестящими побрякушками, как неразумные сороки?

Они курили дорогие противные сигареты. И разговаривали цитатами из Коэльо.

В квартире три комнаты. Большая стала кинозалом с глубокими креслами и убогими деревянными лавками. В другой распивали разномастные напитки, а в третьей, закрытой, очевидно, располагался офис. Коммерция на диване.

Хозяин клуба оказался тучным и уже достаточно пожилым человеком, и ему определенно не нравился контингент вокруг. Но они просаживали немалые деньги в баре, подготавливая себя к шедеврам кинематографа, так что приходилось мириться.

Твайлайт прочитала на моем лице всю палитру эмоций и ущипнула меня за руку.

— У тебя лицо такое, будто ты ешь параспрайта без хлеба.

— Не знаю что такое «Параспрайт», но верю в их противность.

В восемь часов шумящая кодла расположилась в зале с проектором, свет потух, динамики захрипели марш. На ближайшие полтора часа я выпал из реальности.

Но если меня сравнивать с Твай – я был самим Броуновским движением.

Она раскрыла глаза, почти не мигала, да и дышала через раз, словно слившись с фильмом.

— Я приехал на воды.

— Какие воды? Мы в пустыне.

— Как видишь, меня обманули.

До самых последних минут, когда самолет скрылся в тумане, а Рик и Луи отправились в путь, рассуждая о десяти тысячах франков, ни единой реплики не обронила. Вот это я называю любовь к кино. Куда уж мне и прочим.

Еще не стемнело. Мы шли домой.

Я честно рассказал Твай о снах, которые меня мучают. Ничего не утаил. Ни ретивого трамвая, ни стихийного суицида. Все как на духу.

— Если честно, меня очень сильно все это беспокоит. Сколько можно жить без сна?

— Смотря что называть сном. Ведь мы не можем утверждать, что мы сейчас не спим, верно? Возможно, тебя даже не существует. Ты – лишь игра моего сознания.

— Objection! Официально заявляю, что я самый живой в этом живом мире!

— Ну, может тогда я часть твоего сна? – лукаво улыбнулась Твай.

— Это признание?

Твайлайт остановилась, потянув меня за руку.

— Ну, кто знает.

Легко подпрыгнув, она чмокнула меня в нос и засмеялась. Я тоже не мог скрыть улыбки.

Да, это все сон. Будем считать, что это все глупый дурацкий сон. Питер снится мне. Когда-нибудь он закончится.

Рано или поздно, так или иначе, но все мы проснемся.