Посланник дождя
Глава XI: Кошмар сноходца
– Не верится, что это тот самый зверь, что более месяца мутил воду в нашем королевстве, – прервала тишину белоснежный аликорн. – Что думаешь, сестра?
Иссиня-чёрная кобылица, нахмурив брови, молча всматривалась в человека, распластавшегося на холодных каменных плитах. Нет, он не упал ниц перед могущественными правительницами Эквестрии. Таким его доставили нынче утром, через час после пленения. Подумать только! Хватило нехитрого заклинания сна, чтобы сразить существо, так долго водившее поисковые отряды за нос. И надо сказать, это бессилие против нарушителя закона заметно подрывало репутацию верховной власти, и в частности – самих принцесс.
Поэтому-то, когда только-только проснувшейся Селестии сообщили, что в тронный зал телепортировался маг и скованный чужак без сознания, из груди её вырвался вздох облегчения. Как-никак, самое сложное позади, а остальное, независимо от результатов, уже никак не навредит королевскому престижу. В Луну же это известие вселило непонятное для сестры беспокойство и настороженность.
Место содержания преступника было выбрано загодя. Им могла бы стать полупустая королевская темница, но опасаясь преждевременной огласки, ею пришлось пренебречь. Осторожности ради явить пойманного зверя подданным сёстры решили не раньше, чем они поймут, с чем имеют дело. И таким образом, выбор пал на верхний ярус одной из башен, расположенной поодаль от главного здания дворцового комплекса. Помещение освободили от хранившихся здесь поржавевших доспехов, поножей и прочей старой рухляди, видавшей не одно поколение королевских гвардейцев, поставили на единственное окно решётки, охапкой соломы обозначили лежак и только вблизи дверей оставили кое-что из мебели.
– Странно, но я не чувствую в нём магию… – наконец отозвалась принцесса Ночи.
И больше всего по этому поводу переживала Тия. Сказать ей, что существо это, дескать, полностью лишено магии, будет сродни оскорблению. Каким же образом удавалось этому дискордовому отродью дурачить повелительницу Солнца, если не с помощью магии?
– Поручим его нашим ученицам, – предложила Селестия. – И тогда мы сможем спокойно вернуться к государственным делам, при этом получая ежедневные, а при желании и ежечасные отчёты о ходе изучения чужака. Согласна, сестра моя?
– Всё, что позволит нам держаться подальше от него – к лучшему, – кивнула Луна, воскрешая в памяти дурные предзнаменования звёздного неба.
Прорвавшись сквозь пелену цепкого сна, человек вновь переживал то самое чувство, сопровождавшее его пробуждение в доме Виолин. Эх, если бы он снова ошибся в своих догадках… Но нет, на этот раз жестокая судьба сделала его правым. Холодный мрак вместо играющего на коже солнечного луча, жёсткий пол вместо мягкой кровати, темница вместо воли.
На его руках и шее обнаружились железные оковы с до смешного хлипкими, почти невесомыми цепями, ведущими к кольцам в стене. Казалось, от любого резкого движения его вынужденное единение с этим узилищем прекратится, и обманутый этим миражём Генрих рвался из плена. Как птица в силке, бился он в цепях, не замечая, как железо срывало кожу с запястий. В глухую дубовую дверь полетело ведро, любезно предоставленное пленнику для естественных нужд. Выдохшись, он замер. Совсем скоро жжение в стёртых до крови местах сменится болью – платой за легкомыслие, предписанной его пленителями.
Очевидно, тут не обошлось без магии, будь она проклята. Пять шагов от стены и в ушах раздаётся нервический звон колец. Вот она – нынешняя граница его свободы, край мира в этой круглой комнате.
Стряхнув грязь с оставшейся на нём одежды, факт наличия которой не мог его не радовать, Генрих приблизился к окну – единственному источнику света в помещении. Пальцы вцепились в прутья решётки, проверяя их на прочность, а глаза – в величественный дворец. Как непоколебимый привратник он вставал перед вратами его светлого… да вообще любого будущего. И что-то подсказывало человеку, что в тени этих сводов ему суждено встретить свой конец.
– Что хотел, то и получил, – злорадствовал голос, – не так ли, Генрих?
– Ты, никчёмная Тень, ещё смеешь говорить со мной после этого?! – вскричал человек, оторвавшись от прутьев.
– А ты смеешь винить меня в произошедшем? – равнодушно хмыкнул собеседник. – Ты собственными руками душил меня на протяжении двух дней, а теперь удивляешься, что я не смог предупредить беду? Повторюсь, ты выбрал не ту сторону, Генрих! Ломай пальцы, хватайся за свою дурную голову и знай, что во всём этом виновен только ты и твоя вероломная попытка пойти против своей судьбы.
– Никогда, – ты слышишь?! – никогда я не вернусь к прошлому! – проскрежетал Генрих. – Я скорее сдохну в этих стенах!
– Ну, зачем же всуе поминать смерть? – укоризненно промолвила Тень. – Мы оба отлично понимаем, что ты ещё не потерял вкус к жизни. Напротив! Только начал обретать в ней смысл! Так зачем же нам враждовать, если мы желаем одного и того же?
Генрих бросил недоверчивый взгляд через левое плечо.
– И куда же делись воззрения, срамящие выбранный мною путь?
– А уместны ли они сейчас? Цепи на твоём теле пленяют также и меня! Оставим же наши распри до лучших времён, – воскликнула Тень и в знак окончательного примирения добавила:
– В конце концов, однажды мне придётся принять твою сторону…
Генрих, остудив злобу, кивнул пустоте. Они в одной лодке, как-никак. Хотя бы поэтому не стоит искать в этом предложении подвоха.
– …если к тому времени твоя сторона не будет моей, – неуловимым для человеческого слуха шёпотом Тень закончила фразу.
Мелодично звенели серебряные накопытники, соприкасаясь с зеркальным полом дворцовых анфилад. Кобылка-единорог масти тёмной розы, надменно задрав голову, шествовала вперёд, не оглядываясь на семенившего за ней писаря – пунцовую белогривую единорожку, несшую на себе объёмную седельную сумку.
За огромное влияние при кантерлотском дворе юная Беатрис Дэфолес должна благодарить своё завидное для любого единорога положение – ученица Селестии Солнцеликой и первая её фаворитка. Распущенная, огненно-красная грива так и пылала своенравием своей хозяйки, но аккуратно уложенная в пук, она скорее символизировала холодное самообладание. И без того тонкая презрительно выгнутая шея, будучи плотно окутанной голубым шёлковым платком, казалась неестественно длинной. В серьги, броши, заколки – словом, во все украшения на её теле были инкрустированы изумруды, подчёркивающие родственный их цвету оттенок глаз. Её кьютимарка – раскрытый фолиант с сидящей на нём змеёй, – несомненно, несла двоякий смысл. Но никто не рискнёт увидеть в ползучем гаде символ изворотливости, подлости и коварства. Экий вздор! Разве их достопочтимая принцесса дневного светила приблизила бы к себе такую? Змея – это не что иное, как олицетворение мудрости и тонкости ума.
Единственное, что не заставляло дворцовую челядь и придворную знать жаться в обществе Беатрис, было её вечное выражение лёгкой мечтательности, её пространный взгляд полуприкрытых очей, смотрящих на мир из-под длинных ресниц. И никто, включая саму принцессу Дня, не ведал, что являлось предметом этих мечтаний.
Миновав парадные ворота, две кобылки вышли на дворцовую площадь, чью поверхность усердно раскаляло полуденное солнце. Не давая своему поцелованному огнём хвосту коснуться земли, леди Дэфолес плыла вдоль арочных аллей спешным аллюром. Кобылка словно не замечала эту изматывающую жару, тогда как шёрстка её спутницы порядком взмылилась.
Вблизи старой башни нёс службу десяток караульных гвардейцев, покорно расступившихся перед посланницами принцесс. На нужный им верхний ярус можно было добраться двумя путями – телепортировавшись на просторную смотровую площадку уровнем ниже или преодолев подъем по винтовой лестнице, идущей то внутри башни, то снаружи. Возможно, дело Беатрис было не из срочных, раз она отдала предпочтение второму, а может, восхождением ей хотелось растянуть удовольствие от прогулки или выиграть время, дабы завершить блуждающую мысль. По крайней мере, так думалось плетущейся за ней Роуз, не смевшей дерзко обогнуть лучшую ученицу Селестии. Надо сказать, эти ступеньки её окончательно доконали, но зато леди Дэфолес вдоволь насладилась тяжёлым дыханием и фырканьем позади себя.
Застывшую перед дубовой дверью пони – этот живой образец самоуверенности, одолевало волнение, хоть по ней это и было едва заметно. Какое же ответственное поручение выпало на её долю сегодняшним днём! Перед ней откроются двери, закрытые для всего королевства! Ей предстоит раскрыть тайны по просьбе её достопочтимой госпожи! От таких мыслей честолюбие кобылки разгоралось до запредельного градуса.
Леди Дэфолес дождалась своего писаря и, набрав в грудь воздуха для пущей важности, прошествовала внутрь башни. Уже переступая порог, она ощущала на себе полный ненависти взгляд томящегося здесь узника.
– Я, Беатрис Дэфолес, приказываю тебе, зверь, отвечать на все мои вопросы, – встречая ненависть лукавой безмятежностью, отчеканила кобылка.
Генрих решительным шагом двинулся на вошедших, и когда цепи натянулись до предела, меж ним и Беатрис было всего ничего. Похоже, она знала их длину и приблизилась настолько, насколько позволяло благоразумие.
Человек с презрением смотрел на леди Дэфолес сверху вниз во всех смыслах этого слова. Под его взглядом рушился её привычный апломб, и пони всё сложнее становилось сопротивляться желанию сделать один… два шага назад. Не будь проклятых цепей, Генрих с превеликим для себя удовольствием впился бы в эту гибкую шею. Впрочем, поглядывая на сжатые до посинения кулаки и окровавленные запястья человека, Беатрис думала о том же.
– Моё имя – Генрих, а не зверь, – наконец сказал узник. И заявлением своим немало шокировал кобылок.
– Записывай же, Роуз, записывай, – не сводя с него глаз, распорядилась леди Дэфолес.
Из седельной сумки писаря, всё это время жавшейся у входа, в розоватом облаке выплыли перо, чернильница и тетрадь в твёрдом переплёте, которой, как и множеству других тайн государства эквестрийского, суждено было навеки упокоиться королевском архиве. Поставив чернильницу на тумбу и обмакнув в ней перо, Роуз нанесла на пустой лист первую запись – «1869 год от изгнания Вендиго, 62 день лета». Далее она разборчивым каллиграфическим подчерком записывала всё, что слышала в этих стенах.
– Генрих значит… пусть так, – хмыкнула Беатрис и прошептала заклинание, явившее перед ней небольшой, стеклянный шар. – Скажи мне кто ты и откуда.
– Я человек, и это всё, что я могу тебе сказать, – своим коротким ответом он, конечно, сильно разочаровал леди Дэфолес, но вряд ли сильнее, чем совершенно пустая висящая в воздухе сфера. Очевидно, что смотря на неё, она ожидала несколько иного эффекта, но увы! Она лишь подтверждала, что ответ был правдив.
Однако Беатрис не исключала ещё одного варианта.
– Ты владеешь магией? – Даже ей, одарённой волшебнице, заставшей при жизни несколько лекций самого Старсвирла Бородатого, не оставалось ничего, кроме как спросить об этом, ибо, как и принцессы, она ничего не чувствовала.
– Магией? Вы издеваетесь? – Генрих не сдержал иронического смешка. – Да сидел бы я в этой дыре, если бы умел, скажем, становится невидимкой?
«Логично. Да и шар, как на зло, вновь не видит лжи… Но что если магии зверя удалось сломать механизм? Как же разоблачить… обман, – уголки губ Беатрис невольно поднялись в ехидной ухмылке. – Разоблачить!»
– Раздевайся, – довольная своим планом, скомандовала пони.
В ответ Генрих лишь непонимающе уставился на эту бестию, словно оглохнув от такого нелепого распоряжения.
– Да-да, раздевайся, – повторила леди Дэфолес. – Не понимаю, зачем вообще носить на себе столько одежд?
Прожигая кобылку ещё более злобным взором не моргающих глаз, человек принялся стягивать с себя накидку. Не в его положении идти в отказ. Уж лучше он сам снимет с себя одежду, чем её силой сорвут с него, разрывая по швам. С рубашкой ничего не вышло из-за наручников и, заметив это, Биатрис махнула копытом.
– Переходи к остальному, – пояснила она, – да поживее.
Предвкушению близившегося «разоблачения» и этой медлительности удалось возбудить леди Дэфолес, наблюдавшую за действиями человека чуть приоткрыв рот. Сбросив сапоги, он перешёл к штанам, на которые жадно уставилась эта – как виделось ему – озабоченная кобыла. Но снимать их полностью ему не пришлось.
– Каков хам! – воскликнула смутившаяся Роуз, когда штаны спустились до колен.
«А чего эти извращенки ожидали там увидеть? – недоумевал Генрих. – Букет роз или, может, магический жезл?»
Ответ был прост – ничего. Беатрис ожидала увидеть именно что ничего. Не больше и не меньше, чем ничего.
– Всё в порядке, Роуз. Он же предупреждал, что не владеет магией, – заключила леди Дэфолес, цинично изучая ничуть не возбуждённый мужской корень чужака. Магии в нём нет – теперь она знала это точно.
Вероятно, им не было известно, что подобную процедуру с человеком уже проделывали. Раздев Генриха и увидев, что кожа его лишена шерсти, ему, из побуждений понилюбия, одежду вернули, предварительно обыскав. То, что тогда его половые органы не были прикрыты магией, как у любого разумного существа, ещё ничего не значило, ибо он спал. Но сейчас-то он в сознании и всё оставалось на месте. А поскольку без существенных причин то, что надобно скрывать, не появляется, становилось очевидным полное отсутствие даже простейшей магии в этом существе из другого мира.
– Можешь одеваться, – немного разочаровавшись, бросила Беатрис.
Оставив человека, она обернулась назад и, приметив деревянное кресло, телекинезом притянула его к себе.
– Расскажи мне свою историю, Генрих, – кобылка уселась в нём поудобнее, готовясь к чему-то продолжительному. – Уверена, что версия самого зверя эквестрийского окажется куда интереснее прочих.
И в этом она не ошиблась. Полностью поглотивший её рассказ человека прерывался лишь на редкость вежливой просьбой осветить в мельчайших подробностях наиболее интересные моменты, такие как убийство четы Спригов или схватка с шерифом. Даже бедная Роуз, перо которой еле поспевало за ходом повествования, хоть и не могла, а порой и вовсе не хотела разделять чувства леди Дэфолес, не без интереса вникала в суть своих записей.
Рассказчик не тешил себя надеждами, что пони проникнутся предпосылками его преступлений, и потому не стал распинаться зазря. Он просто не видел в молчании смысла. Его волновало лишь одно: догадавшись о возможностях парящего шара, то и дело ловившего взгляд Беатрис, он всё же ни под каким предлогом не собирался раскрывать историю своей тени, равно как и один из эпизодов, длившийся два последних дня.
– И что же было после того, как ты покинул таверну? – спросила пони, не выдержав паузы.
– Я потерял сознание в кустах на обочине… – осторожно проговорил Генрих, – и следующие два дня, до того как мне посчастливилось нарваться на вашу непарнокопытную братию, провёл в поисках пути.
Такая аморфная концовка насторожила Беатрис, но допытываться она не стала – залившееся вечерними красками небо принуждало её переходить к другим, менее интересным пунктам намеченного плана.
– Пока всё, – сказала она, покидая кресло. – Остальное завтра.
Генрих про себя благодарил удачное стечение обстоятельств, наблюдая за собирающимися на выход пони. Как объяснить им чудесное обретение своей одежды он ещё не придумал.
– Сейчас тебе принесут еду, а я распоряжусь, что бы здесь поставили кровать, – леди Дефолес по-хозяйски осматривала помещение, пока Роуз укладывала письменные принадлежности. – С нашей стороны будет дурным тоном позволить разумному существу спать на полу.
– Скажите, что меня ждёт? – у самой двери остановил кобылок человек.
– Не могу знать, – откликнулась Беатрис. – Но явно ничего хорошего, если ты не сможешь заинтересовать принцесс.
Солнце лениво клонилось к горизонту, когда леди Дефолес, чья шёрстка теперь казалась совсем тёмной, вновь направлялась к одинокой башне. И в этот раз сопровождала её не писарь. Кобылка масти пасмурного неба с вьющейся полуночно-синей гривой шла рядом с Беатрис, ничуть не уступая ей ни в роскоши туалета, ни в происхождении.
Для Элиабель Дрим – воспитанницы Её Высочества Луны – закат был рассветом, а ночь – днём. Когда всех клонило ко сну, она, пробудившись, сладко зевала и потягивалась в кровати. Такой нестандартный для всего королевства режим был обязательным условием её положения при дворе и неотъемлемой частью всей жизни.
Её наставница – непревзойдённый сноходец, не знавший себе равных – по небезызвестным причинам не могла посвящать своему таланту много времени. Но в леди Дрим она нашла прилежного адепта столь сложного искусства. Еженощная практика принесла плоды, и вот часть работы принцессы Луны уже на плечах её лучшей ученицы.
Каждый ткач снов – сноходец, но не каждый сноходец – ткач. Только повелительница ночного светила из тонких нитей грёз могла плести образы, слагающиеся в сновидения. Только ей одной был настолько подвластен неуловимый мир призрачных странствий.
Но, несмотря на то, что до уровня аликорна Элиабель как до звёзд, она по более остальных преуспела в изучении материи сна и совсем скоро собиралась воспользоваться этими навыками, выполняя поручение Их Высочеств. Ознакомившись с наработками Беатрис, она взяла на заметку уделить особое внимание последним двум дням жизни чужака. Казалось бы, причём тут сны? Но какие только двери при должном мастерстве не открываются перед сноходцем!
Несведущая в этой сфере леди Дэфолес высказала огромное желание поучаствовать в предстоящем магическом сеансе. Элиабель не отказала.
Её взгляд, движения, манера речи и характер были полны мягкости, в которой улавливался мистический отпечаток ночи. В глазах бархатного сапфирового цвета порой мелькал загадочный блеск, исчезающий быстрее падающей звезды.
И вот путь, затянувшийся из-за неспешного шага леди Дрим, с которым Беатрис пришлось молча мириться, закончился.
– Вы, значит, Генрих? – серая кобылка обратилась к соскочившему с кровати человеку. Что ни говори, а условия его содержания постепенно улучшались.
– Верно… – недовольно буркнул он. Сложно привыкнуть, что помещение, служащее тебе и кухней и спальней и вообще всем – проходной двор.
– А я – Элиабель, – чуть улыбнувшись, представилась незнакомая пони.
– Не скажу, что мне приятно это знакомство, – Генрих потряс кандалами. – Что же рассказать вам на этот раз?
– Говорить ничего не придётся, – улыбка леди Дрим стала заметнее. – Зря вы покинули кровать. Настоятельно рекомендую вам туда вернуться, – она повернулась к Беатрис. – Впрочем, нам всем сейчас понадобится хоть что-то на неё похожее.
Кобылки уселись в креслах, а человек, присев на край своего ложа, искал объяснение творившимся приготовлениям.
– Итак, начнём.
После этих слов помещение озарило голубое свечение маленькой сферы, сорвавшейся с кончика рога Элиабель. Что её полёт, что испускаемый ею свет – всё было неровным и хаотичным.
– Прошу, не сводите с проводника глаз, – наказала пони и принялась творить заклинание. Ответ на вопрос – «проводника куда?» был смысл искать в её метке. Открытые ворота зияли чёрной бездной, сея страх в рискнувших перешагнуть их порог. Но подвешенный в воздухе зажжённый фонарь укажет путникам таинственные тропы, по которым сейчас предстоит пройтись всем в этом помещении.
Увлечённый гипнотическим танцем сферы Генрих не заметил, как всё вокруг него исчезло. В беспросветной тьме существовал только он и тот, кого нарекли проводником. Следуя за ним, словно заблудившийся путник, человек улавливал голос Элиабель, ставший уже не шёпотом, но пением.
«Кто чарами пленён –
Внимай проводнику.
За гранью я твой сон
Из тысячи найду».
Генрих оглянулся. Бескрайняя степь и звёздное небо над головой.
Рядом порхал белоснежный, совсем недавно бывший сферой мотылёк размером с кошку. Светясь, он походил на маленькую луну.
– Знаешь ли ты, что сейчас происходит?
За спиной человека послышался знакомый голос. Повернувшись, он увидел прикорнувший на камне чёрный силуэт, озарить который не могли ни звёзды, ни мотылёк. Надо полагать, это его неотделимый как отражение спутник.
– А ты как думаешь? – вглядываясь в залитое тьмой лицо оппонента, бросил Генрих.
– Это твой сон, мой друг, – Тень раскинула ветвистые лапы. – И совсем скоро в его двери постучатся незваные гости. Ведомые светом этой твари, они без труда тебя отыщут.
То, в чём Элиабель каждую ночь терпела неудачу, теперь обреченно на успех. Находясь рядом с её сферой, игравшей роль маяка, затеряться в мире сновидений просто невозможно. Но вовсе не поэтому сон чужака всё это время был для неё закрыт. Вовсе не поэтому.
– Твоя правда, – промолвил Генрих, вглядываясь в даль, где, рассекая шёлковое ковыльное море, к нему приближались две кобылки. – И что прикажешь мне делать? Тень?
А той словно и не было.
«Похоже, отворачиваться от меня в самый неподходящий момент вошло в её привычки», – невесело заметил он.
Наступал черёд основной фазы сеанса – проникновение в воспоминания Генриха. Возможность не просто слушать рассказ, но воочию видеть всё собственными глазами; умение стать свидетелем судьбоносных событий чей-то жизни вызывала у Беатрис неподдельную зависть, особенно теперь, когда объект был настолько ей интересен.
– А путь наш бежит дальше, – пропела Элиабель, добравшись до человека. – Мне жаль, но сейчас даже самые тайные Ваши воспоминания перестанут быть таковыми. Ничего личного, Генрих. Я всего лишь делаю то, что должна.
Человека охватило дурное предчувствие.
«Что это значит? Неужто сейчас моя память изволит расставить ноги как непотребная девка?»
Словно отвечая на его вопрос, пространство повсюду начали разрывать аморфные окна. Вот только вместо стёкол у них – сцены жизни. Они выстраивались в широкий коридор, и если человек и пони пока находились в самом его начале, то в конце… в конце находчивого сноходца ждали окна, содержание которых Генрих старательно скрывал в разговоре с Беатрис. Но как же быть теперь?
С вывернутой наизнанку памятью сам человек в глазах кобылок уже не представлял особой важности. Оставив его, они неспешным шагом двинулись по коридору, мимоходом заглядывая в то или иное окно. Элиабель видела, как в освещенной красным маревом хижине на человека с ножом бросается отшельница, а повернув голову, наблюдала его спасительное бегство. Вот он завис над спящими пони, а чуть впереди – допрашивал пленённую силой кобылку. Она, несомненно, ознакомится с ключевыми моментами этой истории, но позже. Сейчас куда важнее заполнить пробелы в показаниях чужака.
За леди Дрим и леди Дэфолес плёлся охваченный отчаянием художник этой галереи. Все его мысли занимал вопрос – во сколько Виолин обойдётся его укрывательство и обман ищеек? Во сколько ей обойдётся её мечта?
Генрих кинулся вперёд и, встав на пути пони, угрожающе изрёк:
– Прочь из моей головы! Я своё согласие не давал!
– Извини, но мне оно и не нужно, – заметила Элиабель и с мягкостью, достойной её натуры, смахнула человека в сторону. Дабы пресечь дальнейшее насилие и попытки ей мешать, шепча заклинание, она повела засветившимся рогом.
«Вот как… – поднимаясь, с горечью думал Генрих, – я теперь собственным воспоминаниям не хозяин».
Не желая опускать руки, он вновь рванулся к кобылкам, но был остановлен незримой, поставленной леди Дрим стеной. Ему оставалось только упрямо в неё ломиться и смотреть вслед удаляющимся интервентам. Вот пони миновали сцену у порога «Янтарного озера», а затем и его появление в зале таверны. Совсем чуть-чуть осталось им до окна, после которого в Генрихе окончательно затухнет тлеющий огонёк надежды.
«И где же твои клыки? Где твои когти? – с укором вопрошал голос. – Сейчас ты один. Совсем один. Даже до встречи со скрипачкой ты не был так одинок, потому что у тебя был я! Я! Я твои когти и клыки, когда ты бессилен! И самое главное для тебя в этот час ¬– я не злопамятен…»
Живые сцены в окнах замерли, став мёртвыми изображениями на стекле, а в следующий миг пространство заполнил быстро усиливающийся оглушительный треск. Стекло билось – нет! – разрывалось, щедро осыпая осколками двух кобылок, со страху прижавшихся к земле. Но настоящий кошмар ожидал их впереди.
Словно сошедший со страниц древнего бестиария к ним, сотрясая землю, приближался исполинский волк, тенью своей заслонивший свет звёзд и с шерстью чернее мрака, таившегося за вратами на метке Элиабель. Нигде у тени Генриха не было столько власти, как в его сне. Она прятала вход сюда от взора самой Луны Ночемудрой, и её ученица зашла так далеко лишь потому, что Тень ей позволила. Она хорошенько запомнила, что сказала Беатрис перед тем, как оставить человека и сейчас лишь следовала данному тогда совету.