Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 1

— «В каждом скрывается темнота. Я узнала это от той, кто познал и увидел эту тьму не только в самом близком для нее существе, но и в самой себе. Той, кто научил меня с нею бороться. Но есть те, в ком темнота пустила слишком глубокие корни. И есть те, кто из нее состоят. Понимаете?».

— «Нет».

— «Жаль. Но да, это похоже на литературное клише. Скажем, этот… пони… назовем его так — он совершил слишком много зла. Оно было для него привычным, пусть и не всегда по природной злобе. Он просто жил, совершая злые поступки, и считал это совершенно нормальным. Для преступников такого масштаба нет таких понятий, как родина, честь или совесть. Закоренелый преступник как волк, живет лишь ощущениями — тепло или холодно, сытно или голодно, приятно или тяжело. Он космополит, если можно так сказать, и если нужно отобрать у жителей какого-нибудь города все, что у них есть, заставив работать за миску с овсом или карточку на бесплатный обед — он сделает это не задумываясь. Ведь для него нет норм морали, как для нас с вами. Есть только собственное благополучие».

— «Вы уверены в этом? И из-за этой уверенности готовы совершить любое преступление?».

*молчание – примечание стенографиста*

 - «Хорошо. Оставим это. Что с этим пони произошло?».

— «Его больше нет».

— «Поясните».

— «Поправка Троттсона. Я имею право не свидетельствовать против самой себя».

*звук удара копыта по столу – примечание стенографиста*

— «Я хочу знать, что Легион делал в ту ночь на Говернонс айланд!».

— «Для чего? Моя работа уже стоила мне рассудка, и не раз приводила на койку психиатрической лечебницы, не говоря уже о этих жутких пилюлях... У вас есть супруга и дети? Любите их, и не влезайте в эту грязь, детектив. Просто сделайте свое дело».

— «Я все равно узнаю это. Как узнал про ваши финансовые махинации, попытки отмывания денег, недружественные поглощения государственных фабрик, и прочие преступления. Вам не удастся скрыть ваше участие в произошедшем».

— «Не советую, детектив. Ваша задача найти преступника, а суд — определить степень вины. Но не вникайте в это. Мы все положили свои жизни на то, чтобы увиденное осталось лишь в нашей памяти. На нашей совести. Но не затронуло нашу страну, наших родных и наших детей».

— «Можете говорить что угодно, но это не последний наш разговор».

— «Боюсь, что последний».

*молчание – примечание стенографиста*

— «Объяснитесь».

— «Очень скоро в ваш кабинет постучится неизвестный вам кантерлотский офицер. Вежливый, подтянутый, образцово одетый, он поблагодарит вас за прекрасно проделанную работу. Предложит повышение и благодарность от командующих Эквестрийскими вооруженными силами. А потом заберет мое дело в штаб Гвардии, в отдел контрразведки. И больше мы с вами не увидимся. По крайней мере, в этих стенах».

— «Вы можете надеяться на своих покровителей сколько угодно, но оставшиеся свои годы вы проведете на каменоломнях, соляных шахтах, и это уже после того, как просидите много лет тут, в тюрьме Мейнхеттена – самой строгой тюрьме страны! — пока суд исследует все доказательства ваших преступлений!».

— «Само собою. И не подумаю сопротивляться правосудию славного города Мейнхеттена».

*звук пугающего смешка – примечание стенографиста*

— «Я ничего не скажу про тех, кто выполнял мои приказы. У вас есть я, и вам придется довольствоваться этим. Мы знаем, что мы зло. Но мы – необходимое зло, как лейкоциты, что живут в вашей крови. Клетки, пожирающие другие клетки, вирусы и токсины, попавшие в ваш организм — вы не думали о том, чтобы уничтожить эти белые кровяные тельца? Или вы боитесь, что когда придет болезнь, уже некому будет встать между нею и вами, отдав свои жизни для того, чтобы вы могли жить? Я отвечу за преступления, в которых покаялась перед теми, о ком вам не пристало и говорить. И я пообещала, что приму правосудие пони. Я понимаю, что мне это нужно».

— «О, правда? И для чего же? Надеетесь побыстрее сбежать?».

— «Уверяю вас, детектив – пони сами устанут выгонять меня оттуда. Хотите поспорить – ну, хотя бы на бутылку этого нового кукурузного виски?».

— «Смеетесь…».

— «Нет. И я скажу вам правду – мне действительно нужно побыть наедине с собой. Понимаете? Чтобы понять, туда ли я иду. То ли делаю. И в чем заключается смысл моей жизни, кроме того обещания, которое я когда-то дала. А уж семья как будет довольна, что я нахожусь в таком надежном и безопасном месте, и не могу влезть в очередные неприятности!».

— «Вы, мать вашу, самая странная и страшная кобылка, которую я встречал».

— «Вы даже не представляете насколько».

*Звук громкого стука в дверь – примечание стенографиста*.

— «Что ж, жду вас через пару лет, с бутылкой, возле главных ворот, детектив».

Архив воспитательной колонии Лонг Айленд, город Мейнеттен, Эквестрия.

Секретная часть, режим особого доступа и хранения. 

Дело №2832, часть стенограммы допроса.  

— «Война никогда не меняется. Я не понимала этой фразы до этого момента. Методы ведения войны меняются. Пони меняются. Стороны, ведущие войны, тоже меняются. Но в конце концов война заберёт всё, что у тебя есть и оставит лишь пустую оболочку. Эта часть... эта часть никогда не меняется. И мы должны думать наперед, что войдет в эту оболочку».

— «Это обязательно?».

— «Боюсь, что да. Глубинная психология пони и близких им видов заключается в их происхождении, в их предках, от которых они унаследовали архетип поведения жертвы. При угрозе большинство постарается убежать, и оказавшись загнанными в угол, сжаться от страха. Для того, чтобы противостоять вызовам, которые ставило нам время, было необходимо сломать этот поведенческий стереотип, и разлом шел гораздо глубже, чем думает большинство гражданских психологов. Мы пытались изменить свою природу, но все же не можем уйти от психологии существа-жертвы. Как бы ни силен был бык, он не сравнится с волком, и, даже нападая, он будет защищаться, в отличие от серого зверя, рожденного убивать».

— «Это ужасная философия».

— «Такова жизнь. Поэтому мы прекратили ломать себя, превращаясь в безумцев. Но мы обязаны защищаться, и на каждое нападение ответить так, чтобы у следующего хищника, мнящего себя королем зверей, даже мысли бы не возникло подумать о пони как о еде. Мы просто немного сместили акценты».

— «И каким же образом?».

— «Мы защищаемся – то есть, делаем то, что получается у нас лучше всего. Просто делаем это немного заранее, вот и все».

«Военное Обозрение: «Легион – тяжелое копыто Эквестрии».

---

— «Итак, я жду ответа» — вскинув породистую голову, Луна прошлась вокруг постели, словно экзекутор вокруг распяленной на новенькой дыбе жертвы. Я была почти уверена в том, что ей доставляет удовольствие вся эта сцена, и она красовалась перед собой и сестрой, настолько старательно принцесса напускала на себя вид Очень Серьезной Кобылы. Наконец, не получив ответа, она пристально поглядела в мои глаза, следившие за ней все время, пока она курсировала вдоль кровати, и в полной тишине, удовлетворенно уселась в подлетевшее кресло. Хотя я могла бы поклясться, что отвернувшись на миг, принцесса беззвучно зевнула – уж больно забавно напряглись при этом ее уши и шея. Кажется, она решила вершить суд и расправу, поэтому я решила прибегнуть к последнему средству спасения, и обратила свой взгляд на вторую принцессу, с видом заядлого театрала обозревавшую всю эту пантомиму.

Увы, мой взгляд не остался незамеченным каждой из этих рогокрылых тиранш.

— «Довольна ли ты службой ученицы, что Мы охотно предоставили тебе?» — осведомилась Луна, заметив мой умоляющий взгляд, брошенный на ее сестру. Эти слова были обращены к Селестии, во всей позе которой мне вдруг почудилась выправка старого кентуриона, занявшего на плацу положенную по уставу позу – «Была ль она хоть чуточку полезна, или достойна порицания за лень?».

— «Той службой я довольна, любезная Нашему сердцу, дорогая сестра» — если старшая из диархов и не владела в той же мере певучим староэквестрийским языком, то все же маскировала нарочитой небрежностью рассыпанных слов какую-то ритуальную подоплеку фраз, летавших над кроватью с притаившейся под одеялом пегаской – «И потому прошу Тебя отдать сию отроковицу в воспитание. С усердием примерным постигнет она науки, приличествующие положению ее».

«Даже так — «Приличествующие положению»? И какое же положение может быть у придворного шута? Или бездельников у пони не водится, и даже при дворе нужно отрабатывать свой хлеб, помимо забавных ужимок занимаясь еще хоть чем-то полезным?».

— «Да будет так!» — повелительно махнула копытом мать, в то время как я почувствовала, что начинаю медленно, но верно закипать под своим одеяльцем, и это происходило совсем не потому, что в комнате было жарко, или нечем дышать. Скорее, тут было прохладно по меркам ушедших представителей гомо сапиенс, поэтому я отнесла это к действию очередного препарата, своим взбульком возвестившим о конце процедуры. Ну, или накопившемуся внутри раздражению при взгляде на весь этот фарс. Сестры выглядели как взрослые, вскарабкавшиеся на сцену детского театра, и я не могла представить, отчего они получали такое удовольствие, разыгрывая передо мной всю эту сцену.

С другой стороны, они и вправду могли наслаждаться, затиранивая бедную, холодную и голодную пегаску.

— «Отныне ты продолжишь оставаться слугой покорной для сестры Моей. Служи ей ревностно, неленно и послушно – так, как служила бы, сполняя Наш приказ».

— «Так значит, решено».

— «А я желаю самокат, шапочку, и барабан!» — взорвалась я, повторяя слова дочери, но тут же закашлялась, когда мой возмущенный писк был самым грубым образом прерван капельницей, потянувшей за придушившую меня повязку на шее. Отерев заслезившиеся глаза, я возмущенно уставилась на диархов, с удивлением разглядывавших кровать с таким видом, словно они и впрямь не могли решить, откуда раздались эти непонятные звуки – «Да, я вновь все провалила! Да, я снова разрушила планы всех, кто возлагал на меня надежды! Я…».

— «Ты сделала все, о чем я просила тебя. Не так ли?» — спокойно произнесла Селестия, когда охватившая меня магия темно-синего цвета вновь усадила меня в гору подушек, заботливо прикрыв одеялом. Вот уж никогда не ожидала такого от Луны… — «И ты никак не можешь понять, что то, что ты принимаешь за равнодушие, когда речь заходит о твоих отчетах, на самом деле является проявлением доверия к тебе. К твоим суждениям. К твоим решениям, которым я доверяю, как собственным».

— «Да? Как ты сказала, я не обладаю качествами необходимыми для того, чтобы стать генералом. Я не…».

— «А ты действительно хотела им стать?» — в это удивление сложно было не поверить, поэтому я запнулась, и внимательно поглядела то на одну, то на другую принцессу, ища на их мордах малейшие признаки иронии. Тщетно. Луна приподняла точеную бровь, и я почувствовала, как мои губы невольно скривились в болезненной ухмылке, когда вдруг заметила, что это получилось не так быстро и гладко у попытавшейся повторить этот жест ее старшей сестры.

— «Нет, но…».

— «Тогда давай с тобой подумаем, в чем же может быть причина твоего недовольства?» — столь же благожелательно продолжила белая принцесса, хотя мой непоседливый круп подсказывал, что грядет неминуемая порка – «Да, Скраппи, ты не годишься в генералы. Я знаю, что ты и сама так считаешь, и в доказательство того призываю тебя обратить внимание на твои же слова. Видят стихии, я могла бы так поступить, и присвоить тебе это звание, но давай подумаем с тобой, какие неприятности мы могли бы себе этим создать?».

— «Ну… Попробуем» — соглашаться было обидно, но если ты читала все, что я писала тебе до того, Твайли, а не просто считала исписанные листы, проверяя с линейкой межстрочные интервалы, то согласишься со мной. Я не была хорошей командующей – Дискорд вас всех раздери, я вообще им не была! Я просто сколотила себе большую банду, скрепленную узами боевого братства и чуточку страхом – страхом перед неминуемым возмездием, которое настигало тех, кто начинал косячить по-крупному, подвергая опасности жизни других. И это возмездие приходило в образе Легата – карающего копыта, которое с одинаковой легкостью гладило по голове, и могло размозжить эту же голову так, что только мозги бы вокруг полетели. Или вообще выгнать на улицу – почему-то это казалось самым страшным тем, кто втягивался в ритм нашей жизни. Подчиненные знали, что будет с теми, кто меня по-настоящему доведет, и я постаралась, чтобы история с пятеркой контрабандистов, нарушивших присягу и клятву лично мне, стала достоянием как можно большего количества ушей, перелетая по ветру с пегасьими «шепотками» в каждую кентурию, в каждую контубернию и когорту. Да, из-за багажа знаний, доставшегося мне в наследство от Древнего, я могла подсказать офицерам какое-нибудь нестандартное решение или ход, но занятия с тем же Вайт Шилдом наглядно показали мне, что я и в подковы не гожусь даже его офицерам. Обидно, но факт.

— «Так что же ты потеряла, когда я не дала тебе то, в чем ты и сама не нуждалась?» — вновь спросила меня принцесса. Даже сидя возле постели, она возвышалась надо мной словно башня, и от этого мне становилось все более и более неуютно, несмотря на дружелюбный голос – «И что мы этим приобрели? Кроме детской интриги и удовлетворенного мелочной местью эго, конечно же».

— «Ну, не поссорились с настоящими генералами, к примеру. Клянусь, если среди них есть еще хоть несколько таких обидчивых, как Глиммерлайт Туск, нашим вооруженным силам хана» — насупившись, предположила я. Напоминать о мой неудачной интриге принцессе точно не следовало, и невольно или нарочно задев по-настоящему болезненную точку, она заставила меня ощетиниться, скрываясь, как в раковине, за холодной броней – «При этом поссорились с иностранным послом, целой принцессой. Зато не дали сделать из меня объект демонстративной порки. Не дали показать остальным, что будет, если они решат противостоять аликорну. Я готова и морально, и физически играть роль придворного шута, вашей зверушки на поводке, и ни разу не пожалела об этом! Но я не собираюсь позволять поступать так с собою какой-то там недопринцесске из Zajopinska! Вы хоть знаете, как чувствует себя слабый, на которого обрушивается одно несчастье за другим лишь потому, что это забавляет стоящего над ним сильного? Как рушится его жизнь, как беды приходят одна за другой лишь потому, что кому-то захотелось продемонстрировать свою власть? Как ломается он, и физически, и морально, превращаясь в дрожащую тварь, когда понимает, что на него прет необоримая сила, заставляя бежать, уворачиваясь от ударов, в то время как гогочущий негодяй хлещет его по спине – раз за разом, раз за разом, раз за разом?!».

— «Подобного никогда бы не случилось ни с одним из моих маленьких пони, а также с кем-либо еще, где бы то ни было, куда дотягивается мой взор» — тихий голос из-под опустившейся гривы, мягкой, невесомой подушкой упавшей мне на шею и голову, был тих, словно летний ветер, играющийся с пылинкой – «И если бы я узнала об этом…».

— «То доставила бы этому весельчаку много новых, и совершенно неприятных ощущений, когда место жертвы занял бы достойный этого выдумщика встречник» — жестко закончила за нее мать. Я не сразу сообразила, что значило использованное ею слово, и лишь подумав, решила, что когда-то оно обозначало поединщика, как в споре, так и в дуэли, интриге, или подобного рода делах – «Сестра, Нам ведомо, что ни за что не дашь в обиду ты сих малых, что принцессою избрали тебя и разумом, и совокупным велением сердец».

— «Об этом не стоит и говорить. Безусловно, это случилось бы совершенно случайно…» — с легкой улыбкой, аликорн чуть отстранилась, и я поежилась под внимательным взглядом лавандовых глаз, в то время как ее копыто расправило мои лохматые черно-белые пряди – «Кто же мог знать или предполагать, что опальная кобылка, в чьем отстранении от двора никто и не сомневался, вдруг отправится послом к грифонам? Кто мог подумать, что она наберет там такой политический вес, что будет вести даже не переговоры, а на равных разговаривать с королем, выставляя в невыгодном свете почти весь дипломатический корпус? Ну и кто же мог предположить, что вернувшись, она так грубо и неизящно, но очень действенно поставит на место аликорна, принцессу любви, и правительницу целого королевства, сделав ее своим должником?».

Вот так. Все мои планы, пусть и слепленные впопыхах, на коленке, оказались давно просчитанными, взвешенными, измеренными, и вписанными в общую картину мира, которую широкими мазками клали на полотно жизни эти рогокрылые существа. От этого становилось не только грустно – в груди появилось какое-то новое чувство, которое я посчитала бы завистью.

— «И не только ее» — каким-то нейтральным голосом буркнула Луна, но мне почему-то почудилось скрывающееся за ним напряжение… Нет, даже желание гордиться. Желание быть замеченной старшей сестрой. Видимо, это уловила и Селестия, очень искренне улыбнувшись своей младшей сестренке, отчего та буквально расцвела, но впрочем, быстро постаравшись вернуть себе прежний царственный облик холодной, недоступной богини.

— «И не только ее. Теперь тебе должна еще одна особа, хотя мне кажется, что она скорее откусит себе язык, нежели признает это открыто».

— «Но ведь это пошло на пользу, не так ли?» — отчего-то смутилась мать. Короткая улыбка, быстрый взгляд сестры оставили на ее маске холодного отчуждения трещины, через которые я видела юную, непоседливую, задорную кобылку, готовую на всякие шалости и проказы. Не знающую еще, что такое зависть, ревность и тьма, растущие внутри при виде игнорирующей ее, упивающейся властью сестры.

— «Ох, Лу, я уже давно простила тебе твою милую шутку» — мягко улыбнулась белая кобылица в ответ на какой-то защищающийся тон, который вдруг приобрел голос младшей принцессы – «Это был довольно увлекательный опыт, и я знала, что в любой миг могу рассчитывать на тебя».

— «А что…».

— «Пусть это будет нашим секретом» — заговорщицки подмигнув, сообщила мне Селестия, чье дыхание жарко обожгло мое ухо, отдаваясь какими-то странными вибрациями во всем теле, уже привычно покрывшемся мурашками от запаха нагретого солнцем летнего луга – «И я никому и ни за что бы не рассказала о том, что это она послала одной королеве перевертышей приглашение на свадьбу Шайнинг Армора и Ми Аморе Кадензы».

— «Она ЧТО?!» — сдержаться, и не подскочить в постели было выше моих сил, и пока я застыла, с выпученными глазами и распахнутой варежкой переводила обалделый взгляд с одной принцессы на другую, Луна смущенно опустила голову. Как и любой аликорн в моменты душевных волнений, она спряталась за опущенную на морду гриву – я заметила, что есть у этих прекрасных существ эдакая забавная привычка или черта.

— «Пожалуйста, не ори» — одернула меня белоснежная кобылица. За ее спиной чуть слышно прошуршала приоткрывшаяся дверь, но после красноречивого жеста хвостом быстро закрылась обратно – «Иначе ждущие нас в коридоре пони решат, что мы занимаемся здесь чем-то… предосудительным».

В ответ на этот комментарий, мать еще глубже забилась в кресло, и я заметила, как по ее шее начал растекаться темный румянец.

«Да уж, удар не в бровь, а в глаз» — подумала я, вспомнив ночь Равноденствия – «Не приведи богини, Селестия узнает и об этом… С другой стороны, чья бы корова мычала – да, Твайли?».

— «Значит, вы хотите сказать, что у меня все получилось?» — гоня от себя мысли, за которые, как я уже уверилась, можно было тихо и незаметно исчезнуть из бытия, буркнула я.

— «А разве я говорила обратное?» — вновь очень естественно удивилась принцесса, от таких слов заставив меня широко раскрыть рот. Видимо, мой потрясенный и возмущенный одновременно вид был достаточно красноречив, что заставило ее снизойти до некоторых объяснений – «Пожалуйста, постарайся понять – все наши разговоры о произошедшем касаются тебя, и только тебя. Надеюсь, ты простишь мне такую вольность, если я скажу, что все, что случилось за эти полгода, мы с тобой будем рассматривать через призму того, как эти события тебя изменили, чему научили, и обсудим допущенные ошибки. Да, ты наделала их немало, но постарайся не позволить этому знанию себя сокрушить, ведь ошибок не делает только тот, кто не делает ничего, не так ли? И в конце концов, ты добилась того, что посчитала необходимым для Эквестрии, и я никогда не забуду этого, как не забудут и все наши подданные».

— «Ага. А еще за это орден дают» — не удержавшись, пискнула я, несмотря на удивление собственным словам. Откуда взялся во мне этот червячок зависти, подтачивающий душу? Я полагала себя выше подобных эмоций, но с момента своего возвращения все чаще замечала, что начинаю негодовать от того, что мои усилия остались попросту незамеченными.

— «Иногда. И не только орден» — улыбка белого аликорна на миг стала по-настоящему змеиной, вторя вспыхнувшим в прямом смысле этого слова глазам. Что ж, похоже, я не ошиблась, и всех, кто много лет вставлял палки в колеса государственной машины, вскоре ждало много безудержного веселья. Она очень изменилась, эта всегда спокойная и величавая принцесса четвероногого цветного народа, наедине со мной и матерью демонстрируя тщательно подавляемый, но поистине обжигающий темперамент. Я решила было узнать поподробнее об этом превращении, но взглянув в покрасневшие враз глаза, зрачки которых постепенно превращались в две узкие щели, наполненные скрывающимся за ними огнем, прикусила язык. Нет, я могла бы конечно заорать, призывая стражу проверить, не самозванка ли заняла ее место, но… Что-то внутри удержало меня. Какое-то воспоминание рванулось на поверхность, словно я уже вглядывалась в эти глаза, перебарывая их владелицу, крепко прижимая к груди непокорную выю… Тряхнув головой, я встревоженно посмотрела на Луну, бросившую на раззадорившегося аликорна неодобрительный взгляд… и решила не вмешиваться. Кто знает, какие чувства на самом деле бушевали в этом прекрасном, и невообразимо древнем теле, и какой была та темная сторона, что по словам матери, была у каждого этого существа? Не хотелось бы оказаться именно той, кому предстояло первой это узнать, попав на зубок какой-нибудь Найтмер Сан или Дейбрейкер — «Скажи мне, ты тоже желала награды?».

— «Я просто ненавижу гребаных политиков» — окончательно запутавшись в хитросплетениях жизни, надулась я, скрестив на груди передние ноги. Не знаю, чему улыбнулись эти коронованные интриганки, по-видимому, сочтя это очень милым. Не удивилась бы, если они снова вспомнят про кличку, которой наградил меня муж – «Пока кто-то рвет задницу, самые умные работают языком, получая почести и награды. А потом ты же еще и виноватой остаешься. Мир, ты несправедлив!».

— «У каждого есть дело, с которым он справляется лучше всего. Помнишь, что я говорила тебе когда-то про топор?».

— «Да…» — от воспоминания о прошедших с того времени годах меня передернуло. Забавно, а ведь я так и не заскочила к ле Крайму, хотя еще до войны он так настойчиво меня к себе приглашал… Но увы, теперь он был избран коронным канцлером, заняв место сбежавшего Гранд Бека, и вломиться в его поместье, словно пьяный гастат, я уже не могла. Не поняли бы меня ни король, ни принцессы, одна из которых, между прочим… – «Перед тем, как почти меня осудила!».

Ага. Вот такая я злопамятная зверушка.

— «Не я, моя дорогая, а пони» — если бы я не знала, что злорадство должно было быть чуждым принцессам, то я бы решила, что в ее голосе промелькнуло именно оно — «Пони осудили тебя, а ты – обратилась ко мне, на что имела полное право, как и любой наш подданный».

— «Ээээ… То есть, я сразу могла…» — закрутившиеся вихрем мысли грозили перерасти в настоящую бурю, и лишь усилием воли я смогла держать их в узде. Да, в прошлый раз произошедшее зачем-то понадобилось принцессе, решившей создать прецедент на случай, если придется судить кого-то из тех, кто был создан военной машиной, выпестован ею и, как бойцовский или охотничий пес, не смог найти себя в мирной жизни. Да, я знала, что я глупая кобылка. Но зачем же было каждый раз тыкать мне этим в нос?

— «Да, как и всякий наш подданный. Ты спросишь, зачем тогда нужны суды? Уверена, что подумав, ты согласишься с тем, что большая часть дел не требует моего вердикта, ведь я не собираюсь подменять собою систему правосудия, и отнимать у моих маленьких пони право жить так, как они считают разумным, придумывая для этого законы. Но если кто-то считает, что его права были ущемлены…».

— «Да, тогда я не представляю, почему у дверей твоего кабинета еще не змеится целая очередь» — вяло пошутила я.

— «А она и змеится. Правда, лишь мысленно, в виде пачек прошений. И уверяю тебя, ты сможешь убедиться в этом в самое ближайшее время» — ох, как мне не понравился этот удовлетворенный вид, с которым на меня поглядела принцесса! – «Но не все отваживаются на это».

— «Оу? И почему?» — может быть, она все-таки будет не такой и большой?

— «Потому что все знают, что суд мой вершится не по законам, но по моему разумению, и целокупному повелению разума и сердца. Достаточно бросить лишь взгляд мне на пони, чтобы понять, что двигало им, и почему совершил он задуманное. Потому не каждый отважится обнажить предо мною глубины своей души, ибо гнев мой может быть горше лекарства, предложенного для исправления обычными пони!».

Зажмурившись, я нырнула под одеяло, и прошло немало времени, прежде чем рискнула приоткрыть глаза, осторожно показываясь из своего убежища, где спасалась от грозного рокота гласа богини.

— «Неужели, сестра, ты запомнила?».

— «Да, Луна. Я запомнила твои слова и надеюсь, что ты не будешь против, коли воспользуюсь ими я, занеся в каждый судебник Эквестрии» — уже обычным голосом произнесла принцесса. Дождавшись одобрительного кивка, она вновь повернулась ко мне, словно и не прерывала нашего разговора – «Коль будешь ты прилежна, то и тебе откроются когда-нибудь тайны чужих жизней, и глубина их душ».

— «Как-то сомневаюсь я в этом» — впечатленная этой вспышкой, пробурчала я. Меня испугал не только голос, но и глаза аликорна, потерявшие вдруг как-то свой привычный фиалковый цвет, понемногу приобретая неприятный, тревожный кирпичный оттенок – «Я же не принцесса какая-нибудь, которой дано читать в душах подданных».

— «Хммм!» — глубокомысленно заметила Луна. Удобнейшим образом устроившись в кресле, она все еще пыталась изображать из себя мафиозного дона, принимающего дрожащих от страха и почтения просителей, но понемногу сползала вниз, и кажется всерьез намеревалась устроиться поуютнее, свернувшись клубочком. Даже ноги хвостом обвила, заставив меня мгновенно прикипеть взглядом к ее фигуре. Похоже, теперь я знала, какой жест я срочно должна была скопировать у нее следующим! — «Согласна».

Ну да, конечно. Я тупая. Но можно на это не так открыто намекать?

— «Эмммм… А можно я не соглашусь?».

— «И с чем же?» — заинтересовалась Селестия. Луна лишь душераздирающе зевнула, как полагается, изящно прикрывшись крылом. Мое мнение, желания и выходки в тот день ее совершенно не волновали, и в отличие от многомудрой сестры, она совершенно не собиралась играть в нарочитое дружелюбие, мудро и строго наставляя своих подданных, внуков, и даже такую глупенькую пегаску как я. Похоже, кое-кого не помешало бы отправить на курсы исправления – уж там-то ее научили бы понимать все высокое значение взаимоотношений матери и ребенка!

— «Нууу… Со всем, например. Можно?».

— «Конечно же» — улыбнулась белая принцесса. Похоже, она не забыла о наших разговорах, в которых не раз и не два почти открыто просила высказывать меня свое мнение по всякому поводу, который покажется мне странным, возмутительным, интригующим или опасным. Я даже целый доклад, если помнишь, составила для нее, для чего мне пришлось заглянуть даже в вашу юдоль передовой научной мысли Эквестрии – в эту вашу школу для будущих рогатых господ. Видимо, об этом не забыла и принцесса, словно невзначай царапнувшая меня своим взглядом, мигом улетучившим все веселье — «Скажи, пожалуйста, Скраппи, позволяет ли твое состояние вести серьезные разговоры? Учитывая все обстоятельства, мне кажется, что пришло время для откровенной беседы».

— «Конечно же, Ваше… Тетушка» — дернувшись вниз, под одеяло, когда быстрый взгляд аликорна уколол меня подобно лезвию рапиры, просвистевшей мимо виска, быстро поправилась я, но не удержалась и решила вернуть шпильку, повторяя сказанные не раз ею самой слова – «Разве я когда-нибудь просила об ином?».

Из кресла Луны донесся жутковатый смешок, отразившийся на губах оценившей шутку принцессы, когда я вернула ей ее же слова.

— «Как поживают твои дети, Скраппи? Они здоровы? Довольны столь долгой поездкой? Наверняка у них осталось о ней множество самых приятных впечатлений».

— «Д-да… Все хорошо…» — мигом насторожилась я, разрываясь между попытками понять, почему она попыталась зайти так издалека, несмотря на свои же собственные слова об откровенном разговоре – «Им очень понравилось в Шартрезе. Это…».

— «Ах, да – Шартрез» — мечтательно подхватила мои слова принцесса, прикрывая глаза, словно отдаваясь на волю нахлынувших воспоминаний – «Узкие улочки, змеящиеся между плотно стоящих домов. Одетая в камень река и склонившиеся над нею деревья. Тихий, захолустный кантон, пристанище отошедших от дел бухгалтеров, стряпчих и банкиров, на склоне лет проводящих время за садоводством, выращивая загадочные травы для своего знаменитого ликера».

— «И собор Хрурта на холме, будящий жителей ревом хриплого рога» — интересно, как давно не менялось ничего в этом сонном местечке? Неудивительно, что мне пожаловали тот большой, по моим меркам, дом-особняк, отличавшийся от остальных небольшим садом, скрытым за высокой каменной оградой.

— «Собор? На холме возле города?» — распахнула принцесса глаза, все еще глядевшие мимо меня, куда-то в ушедшие прочь века. Голос ее стал немного печальным – «Когда-то там стоял замок… Нет, это был охотничий домик, как называет грифонья знать такие жилища, расположенные подальше от своих поселений. Там они жили, когда уставали от шума своих городов, рыбачили и охотились, проводя время в уединении, или в компании близких и друзей, и понемногу каждый из них, словно замок, обрастал домами для слуг, к которым присоединялись и прочие поселенцы. Впоследствии эти города стали основой для целого сословия свободных грифонов, не связанных узами оммажа и вассалитета… Ох, прости. Кажется, я отвлеклась?».

— «Нет-нет. Меня иногда тоже заносит… То есть, я хотела сказать, что знаю это чувство, когда воспоминания вдруг всплывают в памяти. А место действительно неплохое. Оно спокойное, и когда дети перерыли и почти разнесли весь дом, им там стало скучно. Хотя мы с Рэйном начали понемногу учить их рыбачить…».

— «Это полезный навык для детей» — заметив, как я запнулась, ободряюще кивнула белая принцесса – «Я понимаю твои сомнения, моя дорогая, но я прекрасно осведомлена о некоторых особенностях питания этого чудного народа, и никогда бы не потребовала от кого-то еще переиначивать свою натуру. По крайней мере, пока это не доставляет проблем окружающим. Понимаешь?».

«Я все знаю об этих мясоедах, поэтому не пытайся скрывать, как ты контролировала их жажду питаться чужой плотью. И свою, кстати говоря».

— «К-конечно» — намек был таким же жирным, как страдающий от метеоризма гиппопотам, поэтому я окончательно насторожилась, когда принцесса решила почти прямо сказать о том, чтобы я не воображала себя самой умной, и сбросившей надетый когда-то на меня поводок.

— «Дети – это всегда радость и счастье. Маленькое чудо для матери, частичка ее самой, и ее жеребца» — двинувшись вокруг кровати, принцесса была очень задумчива. Она казалась рассуждала сама с собой не обращая внимания, есть ли вокруг благодарные слушатели, или нет – «Это слепок пары, частица их плоти, увековеченная во времени. То, что они дают этому миру, оставляя после себя. Не просто рожая, выкидывая из теплой, безопасной утробы на свет, но после воспитывая, уча не просто выживать, но жить под светом солнца и луны. Оставить свой след во вселенной. Согласна ли ты со мной?».

— «Да, конечно. Мы в ответе за тех, кого родили… или приручили».

На этот раз пауза длилась дольше, и я закрыла глаза, чтобы не встречаться с воспламенившимся взглядом принцессы, чей свет ощущался даже сквозь веки. Кажется, этот шутливый намек попал слишком точно, и в слишком болезненную цель, разбередив старую рану.

 - «А ты знаешь, Скраппи, что наш вид не обладает такой способностью к воспроизводству, как прочие пони? Но такова истина. Есть ничтожно крошечный промежуток, когда все звезды сходятся воедино… Но он очень быстро проходит, чтобы потом пропасть почти навсегда» — несмотря на сухость тона, голос белоснежной богини чуть дрогнул. Чуть-чуть, лишь слегка, но мне хватило тех уроков, что давала мне мать, чтобы услышать, и понять – «Поэтому нам нужно очень вдумчиво и осторожно относиться к беременности. Понимаешь?».

— «Я… понимаю» – мне показалось, что я вдруг и впрямь поняла, о чем она пытается мне сказать. Не напрямую, ходя вокруг предмета разговора словно Санни, увидевший новую и пугающую его вещь, не зная, как к ней подступиться. А вместе с пониманием пришел стыд, когда я осознала еще одну грань личности этих долгоживущих, а может, и бессмертных созданий. Для них, лишенных возможности выносить своего жеребенка, о которой они узнавали лишь спустя много сотен лет, и наверняка, в тишине ночи оплакивая собственную ущербность, скорее всего была невыносима сама мысль о том, что кто-то может столь безответственно относиться к чуду рождения малыша, словно поросая свиноматка. Это понимание, медленно оформившееся у меня в голове, быстро начало давить на душу не хуже стотонной плиты, заставляя опустить голову – «Но при чем тут…».

— «Разве ты еще не догадалась?» — голос Луны, вступившей в этот непростой разговор, был даже не холоден, а скорее прохладен, словно подернутое пылью старое зеркало на чердаке – «Или успехи в борьбе с извечным врагом настолько тебя захватили, что не достало времени у тебя прислушаться к своему естеству?».

— «Ну… да. Я пила. Но ведь немного! И кроме того – у грифонов больше ничего и нет, кроме вина!».

— «Клювадос? Шаранте? Шатрез? Арманьяк? Пиво?» — со знанием дела перечислила мать, заставив удивленно воззриться на нее Селестию, с все большим недоумением прислушиваясь к этим названиям, многие из которых теперь были знакомы и мне – «Пере Маргуа, Легланд, Шато де Брюилль, Моэ эн Шандон, Вьюве Кликотте…».

— «…и Мор Браз, который варят из морской воды» — засмеялась я, подхватывая перечисление этого альманаха крепкого грифоньего алкоголя – «Такая гадость, должна я сказать! Хотя с сушеной икрой, в целом, съедобно».

— «Детям понравилось?» — заинтересовалась Принцесса Ночи, приоткрывая глаза. Уже не стесняясь, она сползла по спинке, и изящно улеглась на широких подушках немаленького кресла. Впрочем, я все же поняла, что она спрашивала отнюдь не про вино или пиво.

— «Не, от свежей икры они почему-то начинают чесаться. А сушеная к зубкам прилипает, поэтому ее они тоже не уважают. Зато рыбу готовы лопать хоть каждый…».

— «Лу, ты не помогаешь!» — твердо оборвала Селестия этот гастрономический диспут, в который быстро скатился наш разговор. Когда речь зашла о жеребятах, Луна даже немного воскресла, и сквозь накатывающий сон прислушивалась к моим ответам, словно заранее прикидывая, чем бы занять моих детей в отсутствие полоумной мамаши – «А ты, Скраппи, не пытайся перевести разговор на другое – снова, как это делаешь всегда. Сегодня, боюсь, у тебя это не получится».

— «А, да. Меня же ругали» — немного взбодрившись, я даже позволила себе немного съехидничать. Я была уверена, что один хрен после всех этих фокусов меня должны были выпереть из этих покоев, поэтому мне стоило побыстрее понять, где можно было бы найти себе комнатку в Кантерлоте. Ну не в казармы же возвращаться? Хотя там вроде бы пустующие башни есть на стене… Поэтому я на всякий случай пригорюнилась, и опустила голову, привычным (уже привычным!) движением прикрывая искалеченную морду.

— «И если ты не возражаешь, она продолжит это делать. Помнишь ли ты, что было в прошлую твою беременность, Скраппи?» – холодно поинтересовалась мать. Если взгляд Селестии физически обжигал прикосновениями кипящих как магма зрачков, сверкающими щелями пламеневших на фоне глазных яблок, окрасившихся в тревожный багрянец, то глаза Луны, казалось, таили в себе весь холод межзвездных пространств – «И почему ты забилась подальше, в самое темное место, чтобы Нашим слугам было сложнее тебя разыскать?».

— «Нет, но при чем тут…».

— «Тогда почему вместо того, чтобы радоваться вместе с тобою, я должна рассказывать тебе обо всем этом? Для чего ты пытаешься убить и себя, и будущего жеребенка?» — на этот раз меня не собирались щадить, оплеухами слов заставляя смотреть на всю неприглядность совершенных проступков, таким вот странным образом решив обрадовать новостью, мысли о которой я старательно гнала от себя прочь — «Где проходит та грань, которая отделяет самоотверженность от безалаберности и наплевательства на жизнь не только свою, но и доверенную тебе… судьбой?».

Несмотря на то, что я была просто размазана по постели этими обвиняющими словами, я заметила какую-то крошечную заминку, словно Луна собиралась использовать какое-то иное слово. Легкий, едва слышный шелест роскошных волос подсказал мне, что это вызвало к жизни какое-то короткое, не дольше мгновения, движение рядом со мной, но не посмела поднять головы.

— «Может быть потому, что я не знала об этом?» — эти слова прозвучали так жалобно, что нависавшая над постелью воплощением живого правосудия принцесса остановила эту словесную порку, и удивленно вскинула бровь – «И наверное, еще потому, что я совсем не думала о себе. Я хотела помочь своей стране, всем тем пони, которые голодали, пока я полгода питалась то деликатесами со столов вельмож, то жевала сушеную рыбу в походах, запивая обычной водой».

— «Да, я прекрасно помню тот разговор, что случился у нас до твоего отбытия из Кантерлота. Но разве я просила тебя об этом?» — на этот раз надавить на жалость и снова перевести разговор не удалось.

— «О чем же?» — впервые за все время разговора, я резко дернула головой, отбрасывая с мордочки гриву. Притушенный, почти незаметный, огонь вдруг вспыхнул в груди, превращаясь в ревущее пламя. Так затихает, и вновь возникает пожар, когда неосторожно открытая дверь дает пищу продуктам горения, тихо тлеющим в опасной, раскаленной темноте, выбрасывая в воздух протуберанцы пламени – «О чем ты просила меня, тетушка?! Быть может, я отказалась выполнять твой приказ?!!». 

— «Не отказалась» — спокойно ответила принцесса, словно и не заметив моей вспышки, от которой захлопнулась приоткрывшаяся было дверь, отправляя в полет кого-то неосторожного, решившего просунуть в щелочку ухо.

— «А может быть, ты не знала, что сделаю я, когда обнаружу то, что происходит у грифонов?!» — попыталась было дернуться я, вскакивая на кровати, но немедленно опустилась обратно, спеленутая магией темно-синего цвета. Похоже, что со мной играли, словно с игрушкой или домашним зверьком, и мои попытки сопротивления были абсолютно бессмысленны против такой силы.

— «Я не знала, что ты обнаружишь столь древнего врага всего живого» — столь же спокойно ответила Селестия, неодобрительно поглядывая уголком глаза на мою возню между подушек, с которой я пыталась освободиться от мягкого кокона чужого телекинеза – «Но когда это произошло, я ожидала от тебя более взвешенного подхода, Скраппи».

— «О, да?!».

— «О, да!» — передразнила вдруг меня принцесса, заставив удивленно икнуть, откидываясь на подушки, когда почти истаявший кокон телекинеза совершенно исчез, а вслед за ним раздался звук, который я меньше всего ожидала услышать. Это было тихое дыхание засыпающего аликорна – «Я ожидала, что ты соизволишь информировать меня более подробно. О бездействии дипломатов. Об амбициях правителя Пизы. О назревающем в Грифусе перевороте. О Голодной Тьме, и ее чудовищах. Обо всем этом ты должна была сообщить, как и полагается дипломату – чтобы мы подготовились к тому, что произойдет».

«И приготовили попкорн, поглядывая на остросюжетную синему-хоррор про катастрофу Грифоньих Королевств» — мысль, которую я уловила, мне сильно не понравилась, заставив вспомнить, за что я так не любила дипломатов.

— «Тише! Не будем так трубить… тетушка» — прошептала я, глядя на Луну. Проклятая пауза заняла место перед этим словом так плотно, что казалось, кто-то врезал ее в мою речь, заставляя это слово каждый раз царапать мне горло. Но в тот миг я отметила это лишь мимоходом, помимо воли любуясь на прикорнувшего аликорна, почитающего до конца исполненным свой материнский долг. Да, я иронизирую по этому поводу, дорогие принцессы, но хотела бы, чтобы вы знали – я понимала, что это была лишь игра, и получала от нее не меньшее удовольствие, чем развлекавшаяся принцесса, пробовавшая себя во всех аспектах бытия – «Но ты же знала, что я ни разу не дипломат! Ты же понимала, кого и куда посылала! Я говорила тебе об этом – ты говорила об этом мне! И вот теперь ты предъявляешь мне претензии по поводу того, что я поступила так, как велели мне разум и совесть? Ты же сама напоминала мне про топор!».

«Надеюсь, что в переносном смысле этого слова» — поежившись, подумала я.

Последовала долгая пауза, во время которой принцесса неслышно прошлась по ковру. Глядя, как под ее ногами проминаются его ворсинки, я вдруг подумала, насколько тяжелым было это великолепное тело, и какими отточенными, совершенными были ее движения, сколь великолепным было владение своим телом, благодаря которым белоснежная кобылица казалась почти невесомой. Ее движения стали поистине грациозными, и я бы не удивилась, если скользившая по покою принцесса вдруг начала бы что-то негромко напевать в такт размеренным движениям, но увы, делала она это совершенно бесшумно – по крайней мере, для меня, не способной услышать музыку, которую прочие иногда называли музыкой гармонии.

Интересно, не потому ли так много было одаренных талантами пони среди этого разноцветного народа?

— «Аааа...» — задумавшись над этой мыслью, я вдруг забыла, что хотела спросить, пытаясь разогнать гнетущую тишину, в которой повелительница огромной страны что-то тихо, шепотом напевала, стоя над спящей сестрой. Тихий шепот, не громче шелеста развевающейся на ветру гривы, постепенно складывался в слова, и помимо воли я замолчала, ощущая, как мои губы начинают двигаться в такт звучащим словам.

- «Soon did that pony take notice that others

Did not give her sister her due.

And neither had she loved her as she deserved,

She watched as her sister's unhappiness grew.

But such is the way of the limelight, it sweetly

Takes hold of the mind of its host.

And that foolish pony did nothing to stop

The destruction of one who had needed her most».

Тихий шелест слов, становившихся понемногу все громче. Плавные, печальный напев, рвавший душу сильнее, чем все песни из нашей памяти с Древним. Слова о том, что случилось. О том, что можно было исправить. И о том, что уже исправить нельзя.

 - «Lullay moon princess, goodnight sister mine,

And rest now in moonlight's embrace.

Bear up my lullaby, winds of the earth,

Through cloud, and through sky, and through space.

Carry the peace and the coolness of night,

And carry my sorrow in kind.

Luna, you're loved so much more than you know.

May troubles be far from your mind,

And forgive me for being so blind».^[1]

Последние слова наши голоса выдохнули вместе, словно ночной ветерок, пронесшийся над луговыми цветами, негромким звоном своим приветствовавшими серебряный лунный свет. Грустная, дрожащая улыбка исказила губы принцессы, когда та осторожно, словно к величайшей драгоценности, прикоснулась ими ко лбу спящей сестры. Я знала это чувство, я сроднилась с ним, и мне казалось, что я совершенно не удивилась, увидев бы, как морду повернувшегося ко мне аликорна искажает безумная полуулыбка, оставлявшая одну ее половину неподвижной, словно театральная маска. Но даже без нее глаза Селестии поведали мне слишком много для того, чтобы я просто осталась сидеть, и спустя пару мгновений я оказалась возле нее, пытаясь обнять, прижать к себе, защитить, успокоить… Не заметив ни кольнувшую шею боль от вырванной из вены иглы, ни горячей карминовой струйки на шее, я знала, я чувствовала, что должна защитить, сохранить их даже ценой своей жизни – хотя в этот миг эта цена показалась мне настолько жалкой и незначительной, что потом я долго раздумывала над этим словом перед тем, как вывести его непослушным пером. Но зловредная магия, каждый раз встававшая у меня на пути, уже ухватила меня и отправила на кровать, по дороге крепко прижав к шее нашедшийся под подушкой платок.

— «Она спит. Просто спит. Не будем ей мешать» — промолвила принцесса, предупреждая мои возможные попытки вырваться и всех заобнимать в глупой жеребячьей надежде, что это кому-то хотя бы немного поможет – «В эту ночь я вновь подниму на небо луну, и буду глядеть на нее. Такую чистую, ясную, какой она была тысячу лет назад».

— «Я слышала эту песню во сне» — словно пытаясь оправдаться перед кем-то, я крепко прижала копытом платок, раздраженно отмахнувшись от резиновой трубочки, колыхавшейся возле уха, напомнив себе разобраться с нею чуть позже, и зубами разгрызть на сотню маленьких резиночек для волос – «Она простила тебя, понимаешь? Я знаю это, она сама говорила мне, а я говорила тебе, что она простила тебя, и сожалеет о том, что случилось. Она уверена в том, что виновата сама, и ты поступила как должно, и она гордится тобой…».

— «… но даже у нее не хватило бы сил и решимости отправить меня в ссылку на тысячу лет» — я подумала, что держать скованную сестру рядом с собой столько же времени – не слишком хорошая альтернатива, но увидев проблеск безумия, скрывавшегося в глубине обращенных на меня глаз, решила не озвучивать эту мысль – «Она простила меня – но как могу простить себя я?».

Я потупилась, не согласная с этими словами, но и не зная, что нужно сказать. Я знала это чувство, эту темноту, которую уже начала считать едва ли не другом – неужели внутри каждого скрывается эта чернота, в которую можно выплеснуть накопившееся, принимая как должное, как расплату ее рост внутри тебя? И насколько страшной она может быть у этих странных, могущественных существ? 

– «Внутри каждого есть место, похожее на убежище, в которое можно сбежать» — словно вторя моим мыслям, произнесла принцесса. На этот раз я бестрепетно встретила взгляд ее изменившихся глаз – неприятного кирпичного цвета белки, янтарного цвета радужка, похожая на застывший огонь, и узкий вертикальный разрез зрачка, внутри которого еще тлела искорка того пламени, которое было так похоже на то, что я ощущала…

Я запретила себе думать об этом.

Впрочем, глаза белого аликорна быстро приходили в норму, следуя железной воле вновь взявшей себя в копыта (или крылья?) принцессы.

— «Я знаю».

— «Уже знаешь…» — вздохнула чему-то она. На этот раз ее мысли не бродили где-то далеко-далеко, в то время как лишь часть сознания вела с тобой разговор, скрываясь за привычной маской благожелательности и дружелюбия, а хаотически перескакивали с одного предмета на другой, выдавая себя быстро обегающими комнату глазами – «Скажи пожалуйста, почему ты вчера убежала?».

— «От позора» — я не успела прикусить свой язык, и слова вырвались сами.

— «От позора?» — кажется, искренне удивилась она, укладываясь рядом с кроватью. При этом ее голова оказалась на одном уровне с моей, если не выше. Не самое успокаивающее ощущение, поверьте мне на слово – «Пожалуйста, расскажи мне об этом. Поверь, я не пытаюсь поставить тебя в неудобное положение. Ведь мы обещали друг другу быть честными, верно?».

— «Да. Я обещала помогать тебе изо всех своих сил».

— «Но ты же знаешь, что это работает в обе стороны, верно? Если мы будем друг с другом честны. Ну, и как ты сама говоришь, удержать кого-то от ошибки есть высшее благо и проявление искренней приязни, если я правильно понимаю смысл той поговорки».

«Она и это знает!» — обреченно вздохнула я, когда забавляясь, принцесса вернула мне одну из тех поговорок, которую я притащила с собой из Камелу, вновь щегольнув ею в разговоре с Айль Хатканом. Как бы она не старалась, но короткая, едва заметная змеиная усмешка, скользнувшая по губам белого аликорна, все же была ее частью, отражая скрытую от других суть, вечно спрятанную под маской доброжелательного внимания, но то и дело прорывавшуюся из-под нее.

А может, это я, с течением лет, вдруг стала замечать то, чего не видят другие?

— «Они все смотрели на меня, и мне было стыдно за то, что я вернулась, и не ушла. Не исполнила твоего повеления и своего обещания» — когда прошел первый надлом, когда первые слова были выдавлены, словно застарелый гной, покидающий рану, остальные полились неостановимым потоком, стремясь облегчить тяжелую ношу, лежащую на душе – «Понимаешь, нужно было не продолжать этот фарс, а тихо исчезнуть, как я и хотела. Не цепляться за власть на потеху богатой толпе. Но вместо этого я осталась. То послы, то грифоны, то подарки эти, то еще что-нибудь -  какие-то мелочи каждый раз задерживали меня. И когда я оказалась в этом зале, когда все увидели меня после этой выходки Акланга…».

— «Аааа, ты поняла, что все это означало?» — удовлетворенно протянул аликорн.

— «Конечно. То есть, наверное. Ты же знаешь, я не самое умное существо, но…».

— «Но?» — принцесса дернула уголком рта в легком намеке на улыбку. Так, затаив дыхание, ждут забавного кульбита от домашнего хомячка, балансирующего на задней лапке у края клетки.

— «Но я решила, что все это просто юношеская выходка. Попытка заявить о себе, захомутав такого опасного зверя, каким меня почему-то считают грифоны».

— «Одни лишь грифоны?» — вновь непонятно чему усмехнулась Селестия.

— «Пока меня Мясником называли только они» — насторожилась я, но продолжения не последовало. Белоснежная тиранша вновь усмехнулась каким-то собственным мыслям, да и только.

— «Что ж, суть ты и в самом деле уловила. Я довольна, Скраппи. А таблетки? Ты ведь не принимала их больше после нашего разговора?».

— «Как? Ты же у меня их всех отобрала» — грустно булькнула я.

— «И что же мы видим? Да, я верю, что привыкшее к снадобьям тело порядком помучало тебя, Скраппи. Но мы видим, что освободившись от них, ты даже не изменилась – ты стала сильнее, опытнее, и даже в чем-то взрослее. И это видно всем, кто хорошо тебя знал еще полгода назад».

— «Но…».

— «Хотя все еще ведешь себя довольно опрометчиво и неосторожно».

— «Ничего подобного. Я в нашем отряде самой осторожной была» — демонстративно надувшись, через губу сообщила я, морща нос. Похоже, назревал очередной серьезный и откровенный разговор (насколько он мог быть откровенным с существом, вот уже тысячу лет привыкшим скрывать свои чувства под маской), поэтому пререкаться явно не следовало… Но моя натура неизменно брала надо мною верх – «А если найдется кто-то осторожнее – убью нахрен, и снова стану самой осторожной».

— «Я примерно это и имела в виду. Ты же понимаешь, что с тобой происходит?».

— «Ну… Я…».

— «Что ж, я уверена, что компетентные пони прояснят для нас с тобой этот вопрос».

— «Ага. Прояснят» — от неприкрытого скепсиса в моем голосе могло бы свернуться не только молоко – «Опять будут возмущаться, что им подсунули живой труп, и во время каждого обхода интересоваться, почему я из врожденной вредности не признаюсь сама себе, что мертва».

Принцесса лишь улыбнулась, заставив меня раздраженно всхрапнуть.

— «И зачем вообще понадобились врачи? Я ничего не помню. Все было плохо? Опять?».

— «Нет, судорог не было. Но ты бредила все эти три дня. У тебя был жар. Ты разговаривала сама с собой, и просила не убивать кого-то. Убеждала себя, что должен быть другой выход, и сама же и отвечала себе, что другого выхода нет. Что приговор был вынесен, и его должно исполнить. О том, чем убийца отличается от палача. Это был тяжелый разговор, Скраппи, но именно потому, что мне довелось его услышать, я не так сильно расстроена твоим поведением».

— «Правда?» — я вспомнила, как это произошло. Как долго лежала в темноте, окруженная запахом горелой плоти, погружаясь в него, задыхаясь в нем. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я очутилась на поверхности, шаг за шагом, толчок за толчком, воздевая себя на копыта и падая, ползя вперед среди остатков обугленной плоти и громадных костей. Добравшись до уходящей круто вверх части хода чудовища, я упала, и у меня не было сил для того, чтобы встать. Там меня и нашли – перемазанную в крови и грязи, по которой я ползла, задыхаясь от душивших меня слез. Я отказалась говорить о произошедшем, но видя мое состояние, с расспросами решили провременить, а когда поняли, что вместо внятного рассказа я могла лишь блевать, да валяться в отключке, меня сочли отравившейся дымом от горящего пантерманита, который я героически забросила в брюхо убегающего червя. Да, я умолчала о сокровенном, не желая делить это бремя ни с кем, и думаю, когда-нибудь ты поймешь меня, Твайлайт, ведь я не рассказала об этом даже принцессам, вместо этого поведав о павшем Черве.

— «Иногда мне кажется, что я все еще чувствую его. Это странно, непонятно, но перед пробуждением мне вдруг показалось, что я его слышу – по-прежнему непонятные, заунывные стоны, но теперь они больше походили на недовольное кряхтение старика. Я вдруг представила его, ползущего по темной равнине, и закапывающегося в черный песок в блеске молний. Мне вдруг захотелось вскочить ему на спину, и гнать извивающееся тело между огромных барханов… Странно, правда?» — казалось, этот рассказ захватил белоснежного аликорна, задумчиво притушившего огни пылающих глаз. Глупо было умалчивать? Может быть, Твайли, но что я могла им сказать? Что их постигла неудача не один, а целых два раза? Нет, это было выше моих сил. Да, я напоминала самой себе давно заброшенный атомный реактор, в котором медленно разгоралась неуправляемая цепная реакция деления ядер атомов, но я уже знала, какой неподъемный груз взвалила на себя та, что терпеливо слушала мой рассказ – как я могла добавить к этой необоримой тяжести хоть еще одну унцию? Я знала, что когда придет время, я просто исчезну, и на этот раз меня никто не найдет – ни муж, ни принцессы, ни вся Ночная Стража. Там, в глубине, на антрацитово-черном песке, мои кости будут соседствовать с другими, и в тот миг мне казалось правильным это соседство – «И еще, у меня бывает странное ощущение, что кто-то близкий решит повторить мои глупости и сумасбродство. Доказать что-то себе и другим. И поэтому находится в смертельной опасности. Я… Я не знаю, как это объяснить – во сне просто знаешь какие-то вещи. Это как движение у тебя за спиной; ты слышишь шаги, разговор, и понимаешь, что происходит даже не видя, того, о ком знаешь. Ну, это же сон, верно? Во сне возможно все».

— «Да, во сне возможно все» — прошептала принцесса. В какой-то момент я поняла, что солнце окрасило комнату в розовые цвета раннего зимнего вечера, а слушательница осталась всего лишь одна – вторая, тем временем, тихо посапывала, свернувшись в большом кресле, возле которого, всеми забытый, лежал библиотечный свиток. Я потянулась было к своему одеялу, намереваясь укрыть ее, но опередившая меня магия с негромким звоном выдвинула ящик комода, из которого появился шерстяной плед, укрывший почти до самого носа задремавшую принцессу.

— «Зимой она любит спать вот так, укрывшись с головой» — нежно произнесла Селестия, едва заметными движениями телекинеза устраивая поудобнее свою сестру – «И когда я вижу это, то перед моими глазами снова и снова разбиваются те проклятые витражи, посвященные триумфу солнца, и из них появляется она, в образе Найтмер Мун. И я заставляю ожить Элементы Гармони».

Я притихла, и практически не дышала.

— «Мой разум понимает, что это лишь инструменты. Прочие считают их мерилом сути любого существа. Глупцы! Они не видят их истинной природы — этим тварям все равно, кому причинять зло! Они лишены собственной воли, они не убивают, но они покарают тебя, превратив в твою полную противоположность. Создание хаоса они превратят в самое упорядоченное на свете. Ревниво желавшего власти над миром отправят туда, где власть над целым миром сколь безгранична, столь и бессмысленна. А что будет со мной? Или тобой? Не задумывалась ли ты, Скраппи, какая тьма скрывается у нас внутри?».

— «Я видела ее» — прошептала я, глядя в зеркало трюмо, стоявшего у противоположной от кровати стены. Оно казалось мне то черным провалом в никуда, то вдруг светлым порталом из темного мира, который встретил когда-то Старика – «Темнота внутри – мой старый друг. И я говорю с ним».

Темно-красные глаза медленно повернулись ко мне – но теперь меня не пугали эти тонкие, кошачьи зрачки, через которые было видно яркое, почти белоснежнее пламя, пылавшее в самой сути этого удивительного создания.

«Hello darkness, my old friend,

I want to talk with you again» — тихая песня, похожая на стон, сама сорвалась с моих губ.

- «Because a vision softly creeping,

Left its seeds while I was sleeping»^[2] — продолжила принцесса, и это заставило меня вынырнуть из темноты, которую я видела перед своими глазами – «Не удивляйся. Еще с того мига, как ты попала в наш мир, окружающие отмечают, что под влиянием лекарств и момента ты становишься очень… музыкальной. Что же до темноты – это часть твоей сущности, и ты должна контролировать ее, держать прижатой копытом, чтобы та не могла даже вздохнуть. Иначе случится то, что пережила я, когда использовала эти осколки древних звезд на своей собственной сестре».

— «Осколки… звезд?».

— «Да, когда-то и я была очарована ими, как сейчас их изучает Твайлайт. Считала мерилом истины для каждого. И поэтому, каждый раз, когда ко мне обращаются как высшему судье, я вновь вспоминаю те дни. Ты говорила о жизни слабого, которую может разрушить сильный? Да, она может сломать, но может и закалить, выковав смертоносное оружие, которое когда-нибудь ответит, да так, что только перья и полетят. А ты не думала о том, что такое может происходить по совокупной воле общества? Ты думаешь, что я проявила милость, и отправила тебя на курсы перевоспитания вместо того, чтобы согласиться с вердиктом судьи, и назначить выработку нескольких тонн соли? Но давай подумаем, что бы это дало?».

— «Я бы обиделась на всех?».

— «Да, ты бы обиделась на несправедливое, по твоим меркам, наказание. Ведь ты действовала из лучших побуждений, как бы странно это ни звучало. И вместо исправления, в конце концов, мы бы получили тренированную, сильную пони, озлобившуюся на весь мир. Вместо исправления – лишь усиление тех черт, которые были ей уже присущи, помноженное на отвращение к окружающим. Разве такая пони смогла бы найти себя в жизни? Разве ее жизнь стала бы лучше, или счастливее, как и жизни тех, кто ее окружал?».

— «Ага. Вы… Ты выбрала более изощренный подход» — передернулась я, вспоминая те дни – «Я ощущала себя вырванной из привычного тока жизни, и брошенной среди толпы. Я не понимала, что делать, пока не начала понемногу приспосабливаться».

— «Именно. Это та самая изоляция, которую так любили использовать Древние, не понимая, что лишь крошечная часть по-настоящему исправлялась, в то время как из остальных получались лишь закоренелые преступники. Их тюрьмы были лишь местом, где костенели в пороках попадавшие туда существа, где развивались и закреплялись лишь худшие их черты, от которых, по мысли Создателей, они должны были избавлять. Хотя сама идея о заточении как о способе временно отделить их от общества, напомнив о своей роли в нем, в самом корне задумки, мне кажется, не так и дурна».

— «Так значит, наказание вредно?» — вот так-так. Не знала, что помимо Овидия, в том хранилище под Сталлионградом можно читать и Хайнлайна!^[3] Или это были собственные мысли этого прекрасного существа, столь же доброго, сколь и смертоносного? – «Если изоляция вредна, то что – отпускать преступников лишь затем, чтобы они не стали еще хуже?!».

— «Я помню твое любимое выражение о кормлении бешеных собак, Скраппи. И нет, я не говорила, что их нужно отпускать. Их нужно заставлять раскаяться в собственных заблуждениях, а затем – перевоспитывать. И лишь очень немногих – карать. Я правильно применила одно из тех слов, которые ты иногда говоришь?».

Я уже открыла рот, чтобы поспорить, но столь же медленно его закрыла. Орзуммат! Не о нем ли мы говорили недавно, когда я рассказывала, как плакала, когда делала то, что должна была сделать после всего, что сама же и натворила? Неужели нельзя было найти какой-нибудь путь, чтобы освободить это жуткое существо от направляющей его злой воли, а не убить, причем максимально мучительно? Неужели нельзя обойтись без того, чтобы становиться судьей, присяжными и палачом одновременно?

— «Есть разные способы указать оступившимся на их путь. И поэтому пони приходят ко мне, взыскуя справедливости. И потому я спрашиваю их, как когда-то спросила тебя, готовы ли они довериться моим суждениям, моему приговору. И некоторые задумываются – особенно, когда чувствуют за собою вину. Ведь кто знает, что может выйти на свет? И они уходят, соглашаясь с приговором, который вынесли пони. Ведь для них он понятен, прости меня за этот невольный каламбур. И поэтому я не отправила тебя на каменоломни, или, к примеру, окучивать грядки моркови – поверь, это дало бы тебе куда как больше времени на размышления, на обдумывание своих поступков, и может быть, даже время на примирение с самой собой. Но для чего нам с тобой было закреплять те черты, которые ты уже приобрела, и развиваешь в ненужную сторону, Скраппи? Ты собираешься стать великим мечником? Или стать сильнее своего мужа, или бывшего капитана моей стражи? Да-да, не делай такие забавные, удивленные глаза – Шайнинг Армор не раз и не два выигрывал конкурсы среди атлетов, и в свободное время даже тренирует свою собственную спортивную команду. Разве это все, на что ты способна? Разве это то, чего ты хотела достичь?».

— «Н-нет…» — я успела подумать о том, с какой легкостью принцесса заставляла тебя задумываться о своей жизни, всего парой фраз обнажая ошибки и те тупики, в которые, по незнанию, свернула в погоне за выдуманными достижениями. Я вряд ли сравнилась бы во владении мечом даже с учениками де Куттона, и уж точно никогда не доросла бы до Медоу, способного дробить в пыль сами камни ударами огромных копыт. Я бы не стала опытным бойцом на огромных молотах подобно Лонгхорну-старшему, и вряд ли когда-либо стала толковым офицером, не говоря уже о командующем, как тот же Хай Винд. Так для чего же я продолжала так судорожно цепляться за все эти мелочные достижения, которых я смогла добиться в погоне за недостижимым?

«Я не хочу снова быть камнем, летящим над темной водой».

— «Нам нужно развивать не только силу и ловкость, но и ум» — эта фраза заставила меня содрогнуться, покрываясь холодным потом. Когда-то ее произнесла та, что вывела меня с полей асфоделей. Кто встретила меня там, за гранью, к которой привела меня авантюра в психиатрической клинике. И кому я дала обещание, которое не могла не исполнить, но о котором почти забыла… Но о котором напомнила мне принцесса — «Ты согласилась встать вместе со мной, и бок о бок лететь к мечте, Скраппи. Так почему же остановилась? Неужели я, в погоне за ней, сделала что-то, отвратившее тебя от нашего союза?».

— «Я… Не остановилась. Я просто запуталась» — виновато опустив голову, прошептала я, ощущая, как заражаюсь этим безумием, и начинаю говорить прямо как она – выспренними, тяжеловесными фразами, иносказаниями пытаясь описать то, что творилось у меня в душе. Вначале это ощущалось как глупость, но чем дальше, тем свободнее рождались слова, казавшиеся гораздо более естественными, чем примитивные описания собственного состояния, рожденные попытками передать свои чувства другим. Как можно сделать это, если не через такие вот иносказания? Как объяснить, что творится в душе – бесконечной или примитивно мелкой? Опиши свои чувства через опыт, картины произошедшего, и тебя поймут. Я не знаю, почему в это уверовала, но когда это произошло, все остальное показалось мне чем-то донельзя простым и примитивным, словно движения дождевых червей, свивающихся в один клубок на мокрой земле – «Свернула куда-то не туда. Я снова иду по холодному темному лесу, под ледяным дождем ища путь в бесконечном тумане».

— «Примешь ли ты мою помощь? Позволишь ли вывести тебя к солнцу и луне, прочь из этого бесконечного, холодного леса? Доверишься ли ты мне, встав со мной на одно крыло, взмыв в небеса?».

— «Да!» — кем была она когда-то? Наверное, пегаской. Или общалась с ними довольно, переняв саму их речь. Но это было не важно, хотя и очень интригующе, откладываясь в моей памяти еще одним кусочком огромной мозаики этого мира.

— «Примешь ли новое поручение, так отличающееся от всего, к чему ты привыкла?» — принцесса склонилась надо мной, протягивая полураскрытое крыло, за длинное маховое перо которого ухватились мои дрожащие копыта – «Поможешь ли ты мне, как обещала когда-то? Двинемся ли мы по избранному когда-то пути?».

— «Ты же знаешь, что да» — я неловко попыталась поклониться, сидя в постели, но увеличившийся за полгода обильной мясной и рыбной кормежки живот протестующе квакнул, неприятно подперев диафрагму. И когда это, скажите на милость, я успела так разжиреть?

— «И?» — я передернулась от этой ободряющей улыбки, за которой уже привычно увидела непреклонность.

— «Тетушка» — опустив голову, буркнула я.

— «Вот и молодец».

— «Но это так больно, когда ты понимаешь, что из-за тебя случилось непоправимое».

— «Хорошо, хорошо…» — протянула принцесса, привлекая меня к себе – «Запомни это чувство, Скраппи, и никогда не теряй. Оно послужит тебе путеводной звездой, когда ты поймешь, что запуталась. Оно подскажет тебе, когда твое решение послужит причиной чьего-то горя, когда придет время остановиться, и подумать. И коль ты готова учиться, давай же вместе взрастим те робкие ростки понимания и доброты, что пробиваются в твоей душе».

– «Да… тетушка. Я постараюсь быть прилежной ученицей. Прямо как Твайлайт».

— «Тогда, как только ты будешь готова, мы приступим» — величественно расправив крылья, провозгласила принцесса. Она стояла спиной к дверям, и поэтому вряд ли кто-то увидел, как румянец коснулся безупречных белых щек, когда хозяйка уловила мою почти безобидную шпильку – «Но сперва…».

— «Да… тетушка. Ожидаемо» — тихо, себе под нос, прошептала я, глядя на открывшуюся дверь. Из-за нее, словно повинуясь неслышимой команде, появился уже знакомый мне костоправ, слегка притормозивший при виде моего не слишком дружелюбного взгляда, которым я царапнула его немаленькую фигуру. Следом за доктором Краком (ох и посмеялся бы над этой иронией Древний!) вошла парочка немаленьких земнопони в летных комбинезонах светло-голубого цвета, украшенных черно-оранжевыми шашечками неотложной медицинской службы. Но самое неприятное было в следующей парочке, осторожно протиснувшейся в покои – клянусь, при виде их морд, всецело одобрявших происходящее, я тут же захотела наплевать на все, о чем рассказала принцесса, и тут же, не сходя с этого места, сразу же их и придушить — «Кстати, я тут вспомнила – кое-кто хотел, чтобы я его кофе напоила. С лимоном и солью. Странный вкус у этого господина, поэтому я подумала – а что, если я туда еще и сливок налью?

---

— «Ты за это поплатишься, тварь!».

Рабочий день начался достаточно спокойно, но эти вопли… Они звучали словно музыка для моих ушей.

— «Я лично выбрыкаю тебя на помойку, откуда ты вылезла, слышишь?!».

— «Господин Дрим, вы чрезвычайно активны сегодня. И должна заметить, что вы ведете себя чересчур развязно и неаккуратно для посетителя дворца» — посетовала я, доставая из шкафа полотняную салфетку, которой даже не провела, а шлепнула на пострадавшее место, явно не прибавив ничего хорошего к самочувствию единорога. Наконец, когда абсолютно немелодичные вопли сначала прискучили, а затем и начали раздражать, я решила обратиться к гвардейцам, стоявшим у входа в череду комнат, предваряющих вход в кабинет старшей из двух принцесс. В одной из них, расположенной возле самого выхода, мне был выделено отдельное место, где я и поместилась, приступив к исполнению своих обязанностей – знать бы, правда, в чем они вообще состояли… — «Сэры, пожалуйста, помогите этому господину найти выход».

— «Мистер Дрим, сэр, вам придется покинуть приемную» — под моим намекающим взглядом один из гвардейцев вышел вперед, и вежливо потянул за собой шипящего от боли и ярости единорога. Конечно, не всякий носитель богатства и власти согласился бы  с требованием простого стражника, пусть даже и несущего дежурство во дворце, но эти ребята из личной сотни Ее Высочества одним своим видом внушали уважение к закону. Их габариты позволили мне пробегать у них между ног не сильно-то пригибаясь, и когда такая вот туша, двигаясь неожиданно плавно и быстро, вежливо просит тебя сделать что-то – это внушает уважение. Им не приходилось угрожать или выслушивать угрозы (по крайней мере, я не слышала о таком) даже от самых влиятельных и знатных господ. Поэтому страдальчески скорчившись, «мистер Дрим», в раскоряку, отправился восвояси, сопровождаемый до самого выхода моей самой доброй улыбочкой оголодавшего людоеда, встречающего полную белых колонизаторов лодку – «Полагаю для того, чтобы привести себя в порядок. Благодарю вас. Хорошего вам дня».

— «Возвращайтесь, мистер Дрим!» — нет, я не удержалась, и прочирикала самым завлекающим и беззаботным голоском, который только смогла изобразить – «Я приготовлю вам еще один кофейник ароматного, бодрящего, горячего кофе!».

Что ж, боевое крещение, можно сказать, было закончено, и разочарованно бормотавшая что-то толпа прихлебателей моего деверя отправилась восвояси. Решив развлечь себя зрелищем унижения павшей фаворитки, они могли наблюдать как я, с милой улыбкой поднимаю хвост прискакавшему за своим кофе единорогу, и неторопливо, со знанием дела, выливаю ему на подхвостье струю горячего, ароматного напитка. Намотав ухоженные волосы хвоста на копыто, я удерживала его все время этой экзекуции, решив, что особенного вреда этим не причиню – так, умеренный процент поверхностных ожогов I и II степени^[4]. Ничего такого, что не вылечилось бы магией и лекарствами. Зато память на всю оставшуюся жизнь – не связывайся, ссука, со мною! Надеюсь, эта мысль дошла даже до самых тупых, и по крайней мере, ни один из них не остановился, чтобы я налила и ему чашечку горячего напитка.

В это место я попала, конечно же, не сама. Приемная Ее Высочества принцессы Селестии Эквестрийской представляла собой целый холл, расположенный перед ее кабинетом – в отличие от последнего, он был начисто лишен окон, и тем разительнее был контраст, когда входивший неизменно отшатывался, ослепленный лучами света, заливавшими рабочую залу богини. Впрочем, мне больше нравилось именно здесь, в этом месте, так напоминавшем какой-то музей – лепнина на стенах и потолке, неизменные полуколонны и мягкий зеленый ковер, приглушавший любые шаги, дабы не потревожить сосредоточенность хозяйки кабинета вульгарным скрипом половиц. Но паркет был сделан на совесть и не скрипел, а скользившие над ним придворные были слишком опытными для того, чтобы выдать себя звуком копыт, ступающим по лакированным дощечкам. Мебель была под стать обстановке – тяжелые резные столы из неизвестного мне дерева темно-коричневого, почти что черного цвета, шкапы со стеклянными дверцами и устроенными между ними полками с многочисленными книгами, тщательно подобранными по цвету, высоте, внешнему виду и толщине корешка. В точно таком же выверенном десятилетиями строгом порядке стояли вазочки со свежими цветами, белела дорогущая мелованная бумага, чьи стопки можно было помещать в палату мер и весов как образцы идеальных геометрических фигур, но еще белее были блузки секретарей, с самого раннего утра неслышно появлявшихся возле столов.

Ну, а если дело касалось меня, то я попросту просыпалась за ним, отрывая опухшую со сна мордашку от столешницы.

Началось все вроде бы мирно. В один прекрасный день неторопливый, невозмутимый, и прущий вперед как ледокол, сходство с которым только усиливалось из-за строгого костюма, Реджинальд привел меня в этот зал, и дав оглядеться, указал на один из столов, стоящий у самого входа.

— «Принимайтесь за дело».

— «Эээээ… Харашо…» — проблеяла я, присаживаясь на свое место. Столы были расставлены в два ряда, лицом вдоль ковровой дорожки, и между ними оставался широкий проход от дверей в приемную до дверей кабинета принцессы, поэтому каждый, кто проходил по ней, важно или робко, торопливо или вальяжно, должен был пройти под внимательным взглядом секретарей. Как выяснилось, Равен Инквелл была не одна – еще пять кобыл деловито работали с документами, то и дело вставая и исчезая в дверях. Их облик я запомнила лучше, чем их имена, но именно он заслуживал отдельного описания. Да, они все носили блузки, различавшиеся цветом и покроем; юбочки, прикрывавшие круп, и на каждой красовалась бархотка, выполненная в виде отложного воротничка с небольшим галстуком-жабо. На паре я даже заметила самые остро—новомодные туфельки-накопытнички с каблуками, делавшими походку каждой достаточно странной, хотя судя по провожавшим их глазами жеребцам и кобылам, тем явно нравилось то, что они видели. Их можно было бы счесть обычными секретаршами, в перерывах между работой занимающимися регуляцией гормонального фона начальника, но… Признаюсь, мне сложно описать это, Твайли – то была целостная картина, которую они производили. Это были личности, глыбы, и каждая из них одним своим присутствием напоминала мне какое-то мощное устройство или механизм. Двигаясь уверенно, без суеты, они не казались, но были теми, кто планирует визиты, подготавливает документы и по существу, заведует распорядком рабочего дня принцессы, принимая заслуженно уважительное отношение всех, от министров до мелких клерков, изредка появлявшихся в этом средоточии власти страны. Конечно же, было бы глупо писать о том, что меня приняли с распростертыми объятиями, не говоря уже о том, что приняли вообще – я была непонятной еще величиной, выскочкой со скандальной репутацией, и как любой новичок, была скорее обузой, чем помощницей этим профессионалам.

А еще – я была голой.

Да, я представляю, как ты будешь смеяться, читая эти строки, но эй – помнишь, что я писала тебе тогда, полгода назад, во время праздника Равноденствия? Словно проснувшись, пони начали цеплять на себя все больше разных элементов одежды, и появляться без чего-либо на теле вдруг стало не то чтобы неприлично, а скорее консервативно, если не сказать более – ретроградно. Эдакая демонстрация приверженности старине, выходящая за рамки логики. И если раньше одежда отражала скорее статус, положение в обществе или была необходима для работы, то теперь пони вдруг задумались о ее утилитарных свойствах, чему немало способствовала снежная, холодная зима, живо напомнившая мне холодный 1090 год и все, что случилось в заснеженных болотах, неподалеку от замка Ириса. В те дни я бы все отдала за такие замечательные курточки и полушубки, которые нацепили на себя почти все пони, а пройдясь по заснеженным улицам поняла, что за согревающие ноги сапожки вообще готова убить любого, кто встанет между ними, и моими замерзающими копытами. Внешне похожие на угги, в отличие от накопытников, они прикрывали почти половину ноги, и были снабжены удобнейшей (для прочих) шнуровкой. К таким же удобным вещам я отнесла и полупопоны, прикрывавшие от мороза бедра и круп наших четвероногих потомков. Разглядывая снующий по улицам четвероногий народ, я заметила, что жеребцы предпочитали изделия более плотные и более длинные, прикрывавшие их ноги до нижней части бедра, в то время как кобылки, напротив, стремились выставить на всеобщее обозрение изящные ножки, подчеркнув их короткими шерстяными полупопонками, прикрывавшими только бедра и круп. Пони побогаче предпочитали настоящие шубы и дорогие пальто – сделанные из шерсти, они отличались не только качеством, но и прихотливостью исполнения, и на аллеях уснувшего дворцового сада я не раз и не два натыкалась на важных пони, чьи роскошные, волосок к волоску, шубы несли на себе изображения и цвета их кланов и родов, выполненные с помощью волоса разного цвета. Конечно, как и в остальном, никому бы и в голову не пришло убивать несчастных животных ради одежды – не догадываясь о прошлом своих создателей, пони использовали лишь то, что можно было взять у других без мучений, но даже из одной только стриженной шерсти они умудрялись сделать настолько прекрасные вещи, что я не раз и не два останавливалась, с видом записной провинциальной простушки глядя на рысивших мимо четвероногих модников. Глядя на все это великолепие – курточки, шапочки, мягкие зимние сапоги, я вдруг поняла, что самоотречение и бессребреничество хороши до поры до времени, пока пустой живот не напомнит о себе злобным урчанием, а детям не потребуются теплые попонки и шарфы. Но все это было в прошлом, и если моя отставка еще не была подписана, то лишь потому, что принцесса решила не гнать лошадей, и милостиво позволила мне выторговать для себя еще одну коротенькую отсрочку, во время которой я намеревалась передать все полномочия Винду. И это исключало даже мысль о «золотом парашюте», как назывались в середине XX века ушедших людей огромные выходные пособия для увольнявшихся с хлебного места чиновников и бизнесменов – у меня бы просто копыто не поднялось сделать такое, пока страна, голодая, пыталась выбраться из последствий прошедшей войны. Нет, конечно, бродившие вокруг пони не выглядели шатающимися от истощения, и ничем не напоминали жителей блокадных городов Второй Мировой, но я прекрасно помнила голос принцессы, когда та подписывала какие-то важные бумаги – кто знает, чем пришлось поступиться правительнице ради того, чтобы пони могли засыпать в теплых постелях, не облизывая от голода собственные копыта? Видения голодающего Понивилля, возникавшие в голове каждый раз, когда я узнавала о прибытии новых поставок из Эквестрии, были для меня постоянным кошмаром, поэтому я так придирчиво осматривала вас всех, Твайли, когда мы встретились в том госпитале, ища на ваших телах и в глазах подтверждения своим страхам…

Но это была уже другая история, правда?

Что ж, раскошелиться все же пришлось – уж слишком хитрую должность подсунули мне тираны. Уж в слишком подчиненном положении я оказалась, чтобы по-прежнему игнорировать дресс-код. И несмотря на то, что за эти полгода на моем счету организовалась приятная для меня сумма, после уплаты всех налогов, я поняла, что же именно толкало наших потомков работать, работать и еще раз работать. Уж слишком незначительным было количество оставшихся желтых монеток по сравнению с изначальной суммой, и слишком придирчивыми были налоговые инспектора – а впереди была еще половина зимы и праздники, собиравшиеся ударить по моему карману не хуже метательных механизмов грифонов… В общем, я в самом деле перепугалась, когда Графит и Нэттл, сдавшая своему заместителю на время отпуска все дела, решили потащить меня по магазинам, поэтому мужу пришлось выцарапывать меня из-под кровати, куда я забилась, когда тот плюхнул передо мною мешочек, полный золотых пластинок и полновесных монет.

— «Неужели она всегда так?».

— «Всегда» — коротко ответил муж, вытаскивая меня зубами за шкирку на свет, когда я попыталась зарыться под койку от испуга, рожденного взглядом на лежавший передо мной тугой мешочек. Наверное, так мог бы глядеть мой предок на перепачканный кровью чемодан с тугими пачками крупных купюр, неожиданно оказавшийся перед ним безо всяких, казалось бы, причин – «Скраппи, послушай…».

— «Это жизни других пони, Графит!» — с отчаянием прошептала я, когда перед моими глазами вновь встали те, кто когда-то провожал меня, выглядывая из-за гребня стены, за которой лежали поля асфоделей – «Это их жизни, их счастье, их нормальная жизнь!».

— «Да, так всегда» — вновь вздохнул муж, притягивая меня к себе, и снова кладя голову на макушку. Он всегда делал так, когда о чем-то задумывался, и мысли были не из приятных – «Она вбила себе в голову, что не имеет права не просто быть счастливой, но даже потратить на себя какое-то количество бит».

— «Почему?!».

— «Потому что так она обязательно кого-то объест. У нее с этим вообще проблемы, как видишь» — вздохнул муж, крепче стиснув мою дернувшуюся тушку – «А если серьезно, то Скраппи почему-то считает, что есть те, кому хуже, чем ей, и ее счастье будет строиться из их страданий. Поэтому она ходит в чем попало, ест где придется, и боится даже посмотреть на свой кошелек. При этом ей ничто не мешает распоряжаться фургонами золота и серебра, которые она утащила из Грифуса…».

— «Завоевала!» — зарычала я, как побитая такса, тщетно пытаясь высвободиться из объятий мужа – «И это не для меня! Я на себя ни бита не потратила!».

— «Хорошо. Завоевала. А какую премию, кстати, ты выписала себе?».

— «Так, подождите-ка…» — глаза Нэттл сделались совершенно круглыми – «А я ведь не помню, чтобы где-то хотя бы мелькнул приказ о… Скраппи! Ты что – вообще ничего не получила из той части добычи, которую мы разделили на всех?!».

Насупившись, я отвела глаза, и проворчала себе что-то под нос, и спрятала глаза за лохматой гривой.

— «Понятно…» — не дождавшись ответа, пегаска присела рядом с Графитом, ошарашенно покачав головой – «Я даже не представляла, что ты… Нет, но почему же тогда никто ничего не знал? Где-то это должно было бы всплыть, или просочиться. Куда вообще тогда смотрела эта новая канцелярия, хотела бы я знать?!».

— «О, Хомячок просто мастер маскировки в подобного рода делах» — вздохнул муж на пару с рыжей кобылой, и я могла бы поклясться, что они наверняка обменялись понимающими взглядами – «Это ты еще не присутствовала во время ее первой ссоры с той покалеченной пегаской, когда она бросила все и скрывалась от окружающих, питаясь бесплатными обедами, и ночуя в коридорах дворца. Но при этом она переводила все свое жалование тем, кто был ранен под ее началом во время первого конфликта с грифонами. И если бы не вмешательство ее офицеров, благодаря которым расследовать эти махинации с битами пришлось доверенному пони принцесс, я не знаю, до чего бы она себя довела».

— «Мы… Никто не знал. Все думали, что она просто взбалмошная кобыла из Кантерлота, которая подлизалась к вернувшейся принцессе, и получила игрушечное войско…» — запинаясь, проговорила пегаска, выглядевшая все более ошарашенной, если не испуганной – «Скраппи, как же так?! Как можно быть такой…».

— «Тупой? Мне не нужно много для жизни, которой я обязана нашим принцессам и остальным!».

— «Такой самоотверженной. И глупой» — теперь меня тискали уже в четыре ноги, разделив между мужем и кем-то, кому я еще не придумала названия, прижимаемая к рыжей груди – «Самое нежное сердце на Эквусе оказалось в груди той, кого называют Стальными Крыльями и Мясником. Расскажи кому – и ведь не поверят».

— «Я и сам иногда этому не верю» — схохмил муж, но увидев повернувшиеся к нему глаза кобыл, тут же сделал вид, что вообще, просто проходил мимо, и присел рядышком воздухом подышать.

— «Скраппи, послушай, ты мне веришь?» — дождавшись моего кивка, Нэттл присела рядом, и вдруг прямо, без околичностей заявила – «Тогда, как ты сама говорила всем нам,  пришло время тебе самой вправить мозги. Почему ты считаешь, что кому-то навредишь, если возьмешь эти деньги? Графиту? Или нашему табуну? Или каким-нибудь незнакомым тебе пони, которых ты даже не знаешь, и которые даже не догадываются, что тут кто-то страдает из-за их глупости или лени?».

— «Какая еще лень?!» — задохнулась от возмущения я, и только поэтому не заорала, а лишь пискнула, подавившись воздухом – «Сколько пони прожили эту зиму впроголодь? Сколько пони оказались на грани нищеты? Чем пожертвовали наши правительницы, чтобы накормить свой народ, пока я снова где-то…».

— «Те, кому не повезло в жизни – мы им поможем!» — твердо заявила пегаска, движением крыла отметая все мои возражения – «Мы построили нашу страну не для того, чтобы позволять кому-либо быть несчастным! Если кто-нибудь нуждается – мы поможем! Если у кого-то случилось горе – мы утешим, поможем, выручим из беды! Но мы строили наши королевства не для того, чтобы кто-то мог сесть на спину таким вот пони как ты, и свесив ножки и крылья, рассказывать о том, как он несчастен! Кто вообще подбросил тебе эту мысль?».

Супруг громко фыркнул, выражая этим все то несказанное, о чем заявлял на пару с Грасс уже год.

— «Но…» — я не знала, что и сказать. Так много силы звучало в этом «мы» — сидевшая рядом кобыла была уверена в своих словах, не жалуясь на правительство, не причитая о том, что «мы никому не нужны», она сама держала в копытах свою судьбу. Она, и подобные ей – те, кто построили Эквестрийское королевство, пойдя вслед за белоснежным аликорном, чтобы своими копытами, крыльями, магией и крепкими спинами возвести то прекрасное здание, которое знал почти весь мир. Она была готова идти наперекор всему, и по примеру предков, была требовательной не только к себе, но и к остальным, не собираясь терпеть слабости или лени в таком важном деле, как благополучие ее страны. Нашей страны.

— «И если эти деньги кажутся тебе незаслуженными, тогда скажи – какую судьбу ты выбрала нам?» — слова Блуми стегали, словно крапива, полностью оправдывая ее имя^[5] – «А мы, например, мы заслужили свое жалование? Ты говорила, что наш долг умереть за других – тогда какой же долг ты возложила на тех, ради кого мы это делаем? Чем они должны пожертвовать ради безопасности своей и своих близких?».

Я не знала, что возразить. Слова приходили на ум, и сразу же уходили, рассыпаясь, как вся моя кухонная философия, регулярно шатающаяся под твоими ударами, Твайлайт, а теперь окончательно разрушаемая словами обычной пегаски. Дитем своего мира, в отличие от нас с Ником, жившей жизнью своего народа, а не смотревшей на нее со стороны.

— «Каждый, кто нуждается, получит помощь. Но и мы не для того морозили крупы в этих лесах и горах, чтобы наши сородичи решили, что остальные, просто из душевной доброты, возьмут и исчезнут где-нибудь далеко-далеко, чтобы не мешать жить другим!».

— «Но ведь есть еще и те, кому и в самом деле плохо» — попыталась воззвать к голосу разума я, приводя свой последний и единственный оставшийся из аргументов, в то же самое время с испугом и недоверием ощущая, каким нелепым он показался вдруг даже мне.

— «Согласна. И раз уж мы вернулись, и наше запланированное исчезновение откладывается на неопределенный срок, то мы обязательно их разыщем и поможем. Согласна?».

— «Д-да…» — только и смогла проблеять я, ощущая, как рассыпавшиеся аргументы никак не хотели складываться во что-либо внятное, позволив продолжить этот спор. Странно, ведь я спокойно держала в копытах золото и серебро, ела с них, и однажды даже по ним походила – но каждый раз, когда они становились лично моими, меня накрывала непонятная паника и тоска, похожая на чувство, которое может испытывать тот, кто жует что-то вкусное на глазах голодного ребенка.

— «Похоже, Блуми, я рад тебе даже больше, чем ты можешь себе представить, ведь теперь я знаю, на кого оставить наш общий семейный бюджет» — фыркнул Графит, приобнимая зардевшуюся подругу крылом. Дискорд вас всех раздери, Твайли – мне нужно будет при случае спросить тебя, как вообще назывались такие вот члены семьи? – «По крайней мере, теперь я могу быть уверена в том, что она не будет сидеть голодной, истратив все на меня, родственников, дом и детей».

— «А она…».

— «Угу. Представь себе. До последнего бита».

— «Ужас!».

— «Согласен. А ведь ей еще приют для лишившихся родителей жеребят открывать. Представляешь, что с нею случится, если дать ей возможность еще и по этому поводу запустить копыта в наш кошелек?».

— «Кошмар! Знаешь, я вдруг почувствовала себя не такой уж и бесполезной в этом табунке» — с хитрой усмешкой проговорила Нэттл, быстро убирая переднюю ногу от клацнувших рядом с нею зубов, едва не цапнувших ее за копыто – «По крайней мере я обещаю, что отныне буду следить за тем, как одевается и питается наш героический, и как выяснилось, оказавшийся абсолютно не хозяйственным командир. И кстати, что еще за приют?».

— «Эй! Вы говорите так, словно обсуждаете героинового наркомана, на имя которого кто-то, по ошибке, каждый месяц присылает мешок дури!» — зарычала я, оскорбленная в своих лучших чувствах. Получилось неубедительно, конечно, и все, чего я добилась, это лишь очередной порции смешков, хотя, наверное, именно они и вырвали меня из этого бесконечного круга самобичевания и иррационального страха, в который я погрузилась, увидев тугой кошелек – «И вообще, откуда ты… Я еще никому ничего не говорила!».

— «Не знаю, о чем ты, но про дурь это ты верно заметила» — строго попенял мне супруг. Несколькими фразами обрисовав ошарашенной подруге мою новую инициативу, он навис надо мной, и строго поглядел в глаза – «А в целом я много чего знаю. Поэтому прекрати, пожалуйста, дергаться – твой проект нашел одобрение в наших повелительницах, поэтому тебе нужно сделать все, чтобы он был признан успешным. Понимаешь?».

— «Вот за это они могли бы и не волноваться!» — язвительно буркнула я.

— «Ах вот в чем тут дело…» — слегка покраснев, успокоилась Нэттл, дружески ткнув меня копытом в плечо — «Помнишь, как я когда-то поверила тебе, Скраппи? Вот и я сейчас прошу тебя поверить и мне. Мы устроим все в лучшем виде, но знаешь, тебе ведь давно говорили, что командующий должен соблюдать хоть какую-то форму одежды, а не бегать в старых туниках, или полной броне. Представь, какой пример ты подаешь этим жеребятам? И, что еще хуже – что подумают пони, когда увидят тебя без надлежащей одежды, во дворце? Обещаю – если я окажусь не права, мы вместе отдадим наше жалованье в фонд помощи пони!».

Вот так вот я оказалась на проспекте двух сестер, в магазинах, с удивлением увидев странное дружелюбие со стороны других пони. Конечно, давно уже обещанной шубы мне не досталось, хотя по намекающему взгляду Нэттл, изо всех сил семафорившей мне глазами в сторону Графита, очень долго глядевшего на строгое черное пальто с красной бархатной подкладкой и шикарным воротником, нам предстояло выпотрошить свои копилки и заначки, но достать ему подарок ко Дню Согревающего Очага. Зато у меня была моя курточка, подаренная жителями той деревеньки, которая первой приютила у себя путешественников с красным фургоном. Зеленая, с длинной бахромой на рукавах, она позволяла чувствовать себя не совсем голой, и я даже прослезилась, когда обнаружила ее в неразобранном мешке с вымокшим барахлом, оставшимся со времен моей поездки в грифус, да так и ссохшимся в нем в отвратительный хрустящий ком. Графит нацепил на себя какую-то странную жилетку в крупную клетку, увешанную множеством полустершихся значков, над которой я ржала, не переставая, всю дорогу до Проспекта Сестер, и единственной из нас, кто выглядел хорошо и даже модно одетой, была Блуми Нэттл. Наконец-то перестав стесняться и прятать свои наряды после знакомства со мной год с лишним назад, для нашей первой совместной прогулки она принарядилась, и выглядела наряднее всех в своей попонке и сапожках глубокого красного цвета, который грифоны называли «бордо», и которые великолепно шли к ее шкурке и гриве. Яркие камушки в основании гривы уступили место льдисто блестевшим сережкам и гвоздику-бриллианту в носу. И если супруг, благодаря своей стати и опыту службы принцессам, мог выглядеть своим где угодно, то в отличие от них с Нэттл, я была похожа на провинциалку, впервые попавшую в Кантерлот. Почти одичав за полгода отсутствия, я носились от витрины к витрине, взбрыкивая от восторга при виде очередной диковинки вроде домашнего граммофона без раструба, роль которого выполнял полый корпус, делающий устройство похожим на целый комод, обильно украшенный резьбой и бронзовыми накладками, или крошечные салоны рогатых магов с вывесками «Праздничные прорицания! Сниженная цена!». Новинки моды меня не слишком интересовали, в отличие от Нэттл, которая в каждом бутике видела свежевскрытый алмазный карьер, но я терпеливо дожидалась, пока она примеряла выбранные наряды, каждый раз, вместе со мною, вздыхая над их ценой, и думала ни о чем. Знаешь, подруга, а это очень приятное чувство, когда ты можешь глазеть на искрящийся снег, разглядывать сотни пони, входящих и выходящих из магазинов, заглядывать в покрытые инеем витрины – и при этом не думать о том, что будет завтра. О том, что обнаружит разведка, успеют ли выполнить твои приказы, и что вообще задумал твой враг. Не держать в голове количество собственных войск и угадывать, сколько их у противника. Не составлять в голове приказы на следующий день. Не глядеть сквозь друзей и подчиненных, видя стоящую перед глазами карту развертывания сил. Да, все это звучит как низший, прямой способ командования войсками, и явно не подходил офицерам, но что поделать – я была тем, кем меня создали, и поэтому все эти вещи складывались, слипались словно снежный ком, превращая меня в опасную сумасшедшую, которую опасались свои, и боялись чужие. И тем разительнее было то состояние легкости и свободы, с которой я носилась с одной стороны улицы на другую, вздымая за собою снежный шлейф.

— «Надо же, как ты на нее действуешь, Блуми» — снова пересекая по диагонали проспект Двух Сестер, услышала я краем уха отрывок разговора моего табуна. Эта мысль заставила меня оступиться, слегка поскользнувшись на рыхлом снегу – настолько необычно было произносить про себя это слово – «Я не видел ее такой игривой с момента нашего знакомства, несколько лет назад».

— «Я даже и не представляла, что она может быть вот такой» — откликнулась Нэттл, кокетливо поправляя на голове беретик из тонкой шерсти — «Прости, если это нескромный вопрос, но — кроме нас еще кто-нибудь…».

— «Нет, никого больше» — хмыкнул муж, и уносясь в клубах поднятого ногами снега, я слышала счастливый кобылий вздох. Странное дело, ведь доведись мне так войти в чью-то семью, я бы уже извелась от сомнений и страха, а Блуми выглядит счастливой, словно выиграла в единственный лотерейный билет на миллион бит разом. Наверное, у каждого был свой кусочек счастья, своя заветная мечта, но признаюсь, я даже не представляла, какой была моя, и что мне с ней делать, если вдруг повстречаю ее на пути.

Где-то там, совершенно случайно, мы встретили Рарити. Белая единорожка застыла в напряженной позе возле высокого дощатого забора, и воровато оглядываясь по сторонам, пыталась разглядеть что-то в дырочку от сучка. Увлеченная этим занятием, она даже не услышала, как мы подошли и, переглянувшись, улыбнулись, сами заглянув в многочисленные щели между досками.

— «Стройка» — с недоумением буркнул Графит, когда я бортанула его, и прикусив от напряжения кончик языка, сама приникла к щели. В отличие от нас, Нэттл просто взмахнула крыльями, и безо всяких хлопот заглянула за забор, недоуменно покосившись на наши фигуры, толкавшиеся возле дыры. Впрочем, недоумение быстро сменилось чем-то, похожим на восхищение, когда она увидела белую единорожку, судорожно отпрянувшую от предмета своего интереса, и с видом совершеннейшей леди пытавшуюся изобразить совершеннейшую незаинтересованность в том, что располагалось внутри – «Что-то строят».

— «Да нет. Разборка» — не согласилась я, с сопением пытаясь не дать мужу вновь оттеснить меня с моего наблюдательного поста – «Вон, видишь? Разбирают».

— «Они мусор из дома выносят. И это ремонт» — вклинилась Нэттл, со своего места гораздо лучше видя все, что происходило за этим забором – «А еще пристраивают третий этаж. Но маленький».

— «В общем, ничего интересного. Правда, Рэр?» — подколола я белую единорожку, отступая от оказавшегося абсолютно скучным забора.

— «О, это ты, Скраппи…» — словно только что заметив меня, негромко проговорила та, тревожно оглядываясь по сторонам в поисках следящих за нею шпионов – «Прости, что не могу долго с тобой разговаривать прямо сейчас – у меня очень важное дело, поэтому я собиралась пригласить тебя чуть позже, на чай. Ты ведь еще не забыла о нашем городке, правда?».

— «Нет. А что с ним случилось?» — обеспокоилась я.

— «Просто ты так долго путешествовала, улетев так внезапно на полгода, и ничего не сказав нам, своим подругам. А тем более мне – с твоей стороны это было непростительно грубо, Скраппи».

— «Погоди, а что…».

— «Ты же путешествовала в землях, где мода и жизнь – это одно и то же слово!» — пафосно воскликнула кобыла, кажется, не подозревая о том, что над нами порхает что-то рыжее, восторженно блестя глазами, и прижимая копыта к груди, никак не решаясь вклиниться в наш разговор – «Ты улетела в Грифоньи Королевства, и Твайлайт рассказывала, что ты ей писала про грифонов и их короля. Ах, высокая мода! Придворный лоск и этикет! Наряды, красавцы и красавицы…».

— «Ага. Корнеты, юнкера. И вальсы Шуберта, и хруст французской булки…».

— «Так ты была в кантоне Пранция? Ле Пранц? О, трес магнификъ!».

— «Пролетала мимо» — вздохнула я, понимая, что шутка осталась не понятой – «Я вино дегустировала. Могу рассказать в красках. А еще хотела разместить у тебя заказ через какое-то время. Только у тебя, и никого другого. Для одной торжественной церемонии, если ты понимаешь, о чем я».

— «Оу?» — непередаваемо аристократично выгнула бровь та. Пожалуй, даже Луна осталась бы довольна такой высокородной манерой изображать удивление – «Тогда непременно жду тебя на чай. Вместе с… (она сделала едва заметный кивок в сторону порхавшего вокруг рыжего недоумения, счастливо попискивающего как я, когда оказывалась под трудящимся надо мной муженьком)... виновницей, я полагаю? Тогда поздравляю. Видишь, как я была права? Стоило тебе побывать в этой прекрасной стране изящества и моды, как ты уже круто изменила свою жизнь, внеся в него немного пегасьего шарма».

«Blin! Неужели я настолько предсказуема?».

— «От тебя ничто не укроется, Рэр» — хмыкнула я, заметив, каким оценивающим взглядом единорожка окинула танцующую у меня над головой Нэттл. Увидев ее, та пришла в какой-то безумный восторг, заставив выглянуть из-под маски опытной, битой жизнью кобылы молодую пегаску – красивую, любимую, и готовую верить в счастье, не скрывая при этом чувств. И это было то, за что мы боролись, кладя свои жизни, здоровье и собственные души в тех стылых лесах и горах – «Знаешь, я пролетела половину Королевств, и могу сказать тебе, что могу доверить себя только твоим копытам. Я видела там прекрасные наряды, но вспомнив твое искусство, я поняла, что могла доверить лапам их мастеров только подкладку для моих доспехов».

— «Ну, наверное, ты просто общалась не с теми грифонами, Скраппи» — слегка покраснев от грубой, но столь приятной в своей неизощренности лести, единорожка самодовольно вздернула нос, как заправский столичный сноб – «Но ты права, и мои подруги заслуживают самого лучшего. Значит, я жду тебя в ближайшее время для обсуждения всех нюансов, внесения предоплаты и… прочего».

— «Безусловно» — закивала я, поняв еще один намекающий взгляд на Блуми, говорящий о необходимости привести ее с собой для примерки – «Кстати, а что за забор?».

— «Оу. Это секрет. Пока что секрет, но вы будете первыми, с кем я им поделюсь» — тотчас же обеспокоилась кобыла, предостерегающе зыркнув по сторонам. Засунув нос в пышный меховой воротник большого шерстяного плаща, укрывавшего ее до копыт, она извлекла из-под него широкую шляпу-аэродром, которую натянула до самого носа. Интересно, неужели все, кто читает много детективов, всегда действуют как карикатурные шпионы? – «А пока, Скраппи, я попрошу тебя молчать о том, что ты видела меня рядом с этим местом. Могу я надеяться на твое обещание?».

— «Хорошо» — ничего не понимая, пожала плечами я, и попрощалась быстрым кивком с кобылой, отчалившей по направлению к дожидавшемуся ее фиакру^[6] с закрытой по-зимнему складной крышей и шерстяной полостью для копыт^[7]. Забавный факт, Твайли – чем больше я узнавала каждую из вас, тем больше понимала, что у каждого есть свои секреты, наличие которых мог понять только тот, кто по-настоящему повзрослел. Безумно экзотические постельные предпочтения желтой тихони, глубокие проблемы с головой у розовой погремушки, какие-то семейные тайны, заставляющие краснеть лихую ковпони – каждый из нас хранил внутри себя что-то странное и непонятное остальным. Но знаешь, только увидев, как уверенно села в свой экипаж та, что так старательно поддерживала перед подругами и земляками имидж «своей в доску пони», ничем не выдавая наличие кантерлотского происхождения и определенных возможностей, я вдруг поняла, что некоторые тайны являются непорочными, пока мы скрываем их от других, не позволяя беспокоить окружающих тем, что таится в душе. И порочным окажется только тот, кто примется вытаскивать их на свет, обнажая перед всеми чужие пороки, чтобы скрыть собственную ущербность, мерзость и злость.

— «Скраппи! Это же была…».

— «Ну да, Рарити. А что?».

— «Это же та самая Ратири! Самая скандально известная звезда моды за последние десять лет!» — восторженно верещала Блуми, не обращая внимания на недоумевающие взгляды, которыми обменялись мы с Графитом – «Она пришла из ниоткуда, из захолустья, но уже пять лет она то и дело буквально потрясает столицу своими нарядами! Ее платья носила принцесса Твайлайт Спаркл со свитой на одной из главных Гранд Галопинг Гала в Кантерлоте! Ее костюмы были выбраны для огромного турне самой Сапфиры Шорс, которое пройдет по всей Эквестрии в течение нескольких лет! И ты меня с ней не познакомила?!».

— «Как это? Я договорилась с ней о встрече за чаем. Заодно и наш Понивилль покажу, с Бабулей и Дедом познакомлю…» — я заметила, что улыбка Блуми стала скорее вежливой, чем искренней, и насторожилась — «Что? Я опять сказала что-то не то?».

 - «Нет-нет, все хорошо...». 

— «Ну а все же?».

— «Ну, помнишь, я обещала рассказывать тебе про табун? Так вот, дела табунные — дела, касающиеся только табуна. Даже если какое-то решение будет казаться окружающим неправильным, или даже не совсем законным, никто не может вмешиваться в это. Даже родители. Особенно родители».

— «Не совсем законным?».

— «Ну, это не так страшно, как звучит, на самом деле»  — вымученно усмехнулась рыжая. По ее морде было понятно, что ей совершенно перестало нравиться, куда зашел разговор, но отвертеться от него уже было никак невозможно — «Просто эти обычаи… Они были до современных законов и гражданского права. Поэтому оспаривать в суде то, что было решено в табуне, часто бессмысленно. Принцесса долго боролась с этим, но потом все как-то само затихло...».

— «Теперь это называется «правовой обычай», если речь не идет о совсем уж странных делах» — поддакнул Графит. Как оказалось, он прислушивался к нашей беседе, заставив меня вспомнить о том, что иногда следовало бы держать рот на замке, дабы не выглядеть совсем уж дурочкой в глазах пони, которые стали мне очень близки — «Эй, кобылки, я надеюсь, вы не собираетесь устроить что-нибудь совсем неприличное, чтобы нам не пришлось перед всеми краснеть?».

«Дела табунные — твои дела. Никто не смеет посягать на то, что принадлежит тебе по праву! Ни жеребец, ни кобыла, ни сама принцесса не имеет никаких преимуществ пред тобой, коль речь идет о табуне!» — тихим шепотом пронеслись в моей голове слова Луны. Кажется, в жизни Нэттл все было не так радужно, как она пыталась всем показать, и это каким-то образом было связано с семьей и табуном, если верить ее недомолвкам. Впрочем, это было бы не удивительно — в конце концов, в нашей общей памяти с Древним вмешательств родителей в семейную жизнь их детей превратился едва ли не в отдельный культурный пласт, и я решила, что изо всех сил постараюсь избежать ошибок создателей, ведь муж тоже говорил про то, что не чувствует себя главой семьи, живя вместе с моими стариками...

— «Для этого будет достаточно показать всем твою Дубину Жеребцового Превосходства» — услышав заявление супруга, из чувства противоречия пробормотала я.

— «Сокрушительный Таран!» — услышавшая мои слова Блуми яростно закивала в ответ, аж уши зашлепали по щекам. Кажется, она поняла меня несколько превратно, но как говориться, что на уме...

— «Колыбаху Разрушения!» — не знаю, что это означало, но некоторые прохожие оглянулись.

— «Так, вы там вообще о чем?» — внезапно обеспокоился муженек.

— «Нет-нет, ничего. Все в порядке. Поживем тихо и мирно. Я просто так… Строю планы на будущую гражданскую жизнь» — тотчас же прикинулась шлангом я. В целом, я вполне понимала его обеспокоенность, ведь две шепчущиеся о чем-то кобылы всегда являются потенциальным источником головной боли для их жеребца. Ну и мой глупый язык вновь, как и при каждом удобном случае, действовал отдельно от головы, вечно добавляя мне хлопот. 

Еще одной неприятной для меня новостью стал неуемный голод. Полуголодное существование в течение года, да еще и жесткая диета в честь ухудшения самочувствия на торжественном приеме сделали свое дело. Насидевшись в госпитале на фруктовом желе, которым кормили всех без исключения пациентов, я буквально оголодала, и с жадностью набрасывалась на любую еду в пределах видимости, если хозяина не было на горизонте. О том, с чем это связано, своему новому табуну я решила не говорить, напомнив врачам госпиталя о соблюдении приличий по отношению к пациентам, пусть даже таким, что считаются подопытным хомячком — в конце концов, все выяснится и так, в течение нескольких месяцев, но до тех пор я решила оставаться на свободе столько, сколько смогу, не становясь печальной узницей одной из палат.

— «Дорогая, а ты не лопнешь?» – осторожно поинтересовался Графит, когда я вновь тихо заскулила, делая жалобные глаза, когда мы проходили мимо очередной забегаловки – третий раз за неполные два часа пробежки по магазинам. В ответ я продемонстрировала обиженно задрожавшую нижнюю губу, и спустя минуту, мы входили в очередной ресторан, выделявшийся грифоньим названием «Лё Оут Куизин». Что бы это ни значило, внутри он напоминал популярное среди работников контор кафе – такое же стерильно-нейтральное помещение с приглушенными, светлыми цветами стен, мебели и потолка с непременно темным полом, прикрытым такой-же нейтральной, невыразительной ковровой дорожкой; такие же небольшие столики на единственной ножке, удобно расположиться за которыми могли разве что лилипуты, или любители посидеть за чашечкой кофе и парочкой круассанов. Официанты и официантки поддерживали этот образ, похожий на декорации — каждый был облачен в скрипящую от крахмала рубашку со стоячим воротничком, жилетку и галстук-бабочку столь же невыразительного, нейтрального цвета, который невозможно было вспомнить уже через пять или десять минут.

— «Я слышала, что Графит не любит толстух. Он сам так сказал» – прошептала мне на ушко Нэттл, когда мы зашли в кафе, и расселись вокруг низкого столика на диванах с теми неудобными спинками, доходящими до плечей, что так любят ставить в самых разных учреждениях, заведениях и прочих местах, где предпочитали не задерживающихся гостей. Поделившись со мною этой важной стратегической информацией, она повернулась к строгому официанту, внимательно разглядывавшему нашу компанию в ожидании заказа – «Здравствуйте. Вы знаете, мы не совсем уверены, что бы мы хотели…».

— «Есть че пожрать?!» – по привычке, радостно поинтересовалась я. В отличие от моего табуна, я была максимально определенной в этом вопросе, и каждый раз, возвращаясь из боя с чудовищами, интересовалась тремя самыми важными для меня вещами: самочувствием мужа, понесенными потерями, и… Ну, а дальше, думаю, ты поняла. Конечно, такой я была не одна, но то количество пищи, которое могло в меня влезть, скоро стало нарицательной величиной среди смешанного грифонье-понячьего воинства, поэтому проведенные в госпитале дни я совершенно серьезно считала карой богинь за все мои прегрешения, и теперь почти не удивлялась вывертам своего желудка, с ревом бросавшегося на ребра в попытке прогрызть их изнутри. Закатив на секунду глаза, чопорный земнопони продефилировал в конец помещения, и вскоре на нашем столе оказались три плоские, словно лист бумаги, тарелки. Или это были подносы? Я не была уверена в том, что тарелки бывают квадратными и плоскими, как камбала, но нашла в себе силы не набрасываться на разложенную на них еду, а питаться достойно, как леди, с приличествующим по этому случаю выражения морды.

Хотя о питании тут можно было говорить разве что иносказательно.

— «Кажется, Скраппи не в восторге» — поделилась своими наблюдениями с Графитом рыжая пегаска. Забавно, но даже спустя какое-то время после официального соединения, она продолжала относиться к нему с вежливостью и опаской, как я назвала бы эти два чувства, которые испытывала всякий раз, когда слышала их разговор.

— «Ты думаешь?».

— «Она выглядит как старая чопорная леди-единорог, страдающая несварением».

— «Эй! Я пытаюсь быть доброй и коммуникабельной! Или социальной? Не знаю, как это правильно по-эквестрийски произнести...».

— «Мммм… Устрашающей?» — с сомнением на морде откликнулась Нэттл.

— «Или разграбляющей» — добавил Графит, глядя на мгновенно оказавшийся рядом со мною тарелкоподнос — «Как эти, которые во время войны налетали на грифоньи поместья, после чего от них оставались только стены. А от некоторых и стен не оставалось».

— «Гады вы все же» — обиженно вздохнула я, опуская нос в тарелку. Нос, не встречая сопротивления, прошел через воздух, и уткнулся в холодный фарфор.

— «Ээээ...».

— «Это же новейшие блюда высокой кухни!» — с негодованием воскликнула Блуми, глядя вместе с мужем в мои большие и очень круглые глаза, глядевшие на них из тарелки. Отвратительно пустой, холодной и грустной тарелки, надо сказать — «Это было шиком, доступным только очень состоятельным пони, но через год дошло и до таких простых пони, как мы».

— «Дошло? Что дошло? Где оно?» — подняв голову от тарелки, я посмотрела по сторонам, и даже заглянула под столик, ожидая там увидеть похитителей «эксклюзивной» еды. Не обнаружив нигде таковых, я с подозрением уставилась на свой табунок, заинтересованно следивший за моими телодвижениями — «Кто-то спер всю еду, пока этот официант нес ее с кухни?!».

— «Скраппи, ты преувеличиваешь» — несмотря на свои слова, Нэттл покосилась по сторонам, словно и сама пытаясь узнать, куда делать ее еда. Не считать же таковой лежавшее на тарелке! — «Просто ты должна понять и принять тот факт, что теперь еда уже не будет прежней. Вот, посмотри — говорят, что это очень вкусный, питательный, а главное, диетический продукт».

— «Правда?» — я с подозрением уставилась на тарелку.

— «Точно-точно. Так в журналах писали» — истово закивала рыжая, накалывая на вилку, затем подковыривая вилкой, и в конце концов сгребая вилкой как ложкой какой-то странный предмет, напоминающий улитку без раковины, которую кто-то зверски убил, понатыкав в нее десяток травинок — «Вот, попробуй!».

— «Ээээ… Сперва ты».

— «Ну же, Скраппи! Ты так говоришь, словно кто-то тут хочет тебя отравить».

— «Отпей сперва ты из моего кубка!».

— «Хомячок, не скандаль» — усмехнулся Графит, покосившись на Нэттл, беспомощно оглянувшуюся в поисках упомянутой мною загадочной посуды — «Блуми, хватит уже вестись на приколы Скраппс».

— «Так это была… шутка?!» — переводя взгляд с меня на Графита, пегаска сначала порозовела, затем покраснела, а зеленые глаза вспыхнули, как у кошки. Я заметила, что вместе с мужем просто залюбовалась этой картиной — «И это вместо того, чтобы помочь мне, и поддержать нашу с Графитом диету?!».

— «Ты уже года полтора под ее командованием служишь, а все еще не привыкла?».

— «Эээээ, стоп. Какую это еще диету?» — с подозрением осведомилась я, крутя головой от мужа к начавшей успокаиваться любовнице, довольной тем, что смогла утереть мне нос. Интересно, этот кусок идиота и в самом деле решил, что… — «Отвечать! Не сметь держать Легата в неведении!».

— «Это новая, очень модная и полезная диета» — усмехнулся супруг, бросив хитрый взгляд заговорщика на свою новую подругу. Нет, ну ты на него погляди! Ради того, чтобы ко мне подкатить яйца, он ни на какие диеты не соглашался — «Говорят, ее даже принцесса придерживается. Ну, по слухам, которые я, как преданный слуга Госпожи, обязан немедленно пресекать».

— «Это какую?».

— «Хорошо. Но только по секрету, и только тебе» — кажется, Блуми поняла ведущуюся против меня игру. Иначе зачем бы ей так хитро переглядываться с этим стероидным охламоном? — «Это овсяный крахмал, замешанный на воде!».

Повисло недолгое, недоуменное молчание.

— «Вы чо, клейстер жрете, что ли?».

— «Два-один, Блуми» — расхохотался Графит, в то время как об морду рыжей можно было зажигать свечки. Похоже, теперь мне месяц предстояло ночевать одной, и на диване. Похихикав вместе с ним, и сердито показавшей мне язык Нэттл, я заметила, как покосились на нас остальные посетители, перекусывавшие в кафе. Подумав, я тоже показала им язык, что вызвало к жизни мгновенно материализовавшегося возле нас официанта.

— «Скраппи, не стоит на него так смотреть. Он просто хочет узнать, не хотим ли мы еще чего-нибудь» — предупредил меня муж, отодвигая свою тарелку, на которой еще оставалось немало разноцветного биологического нечто, выдаваемого тут за еду. Да, я почти ничего не знала, как выглядят, как готовят и как едят блюда этой самой высокой кухни. Даже в гостях у грифонов я пользовалась подсказками Найтингейл — эта древняя красотка оказалась еще той обжорой, и мне оставалось только давиться слюной, слушая ее грассирующий голосок, со вкусом описывающий мне такие блюда, от одного названия которых прослезились бы королевские повара, а менее опытные наверняка повесились бы от избытка чувств на собственных фартуках. Интересно, что бы она сказала, глядя на этот странный натюрморт из свернутой барашком шкурки от груши, украшенной ягодой клубники и листьями мяты, чья убогая скудость лишь подчеркивалась зигзагами соуса, художественно набрызганного на тарелку?

Не исключено, что ее стошнило бы прямо внутрь моей черепушки.

— «Да ничего подобного! Мне тут очень даже уютно!» — возмутилась я, кивком головы показав на окружающее меня пространство — «Видите? Никакого дружелюбия, официант смотрит как на дерьмо, повар наверняка плюнул в тарелку, а окружающие взглядом просят их вышвырнуть отсюда это пятнистое насекомое, по недоразумению, заползшее в их забегаловку. Так что все в порядке. Вот если бы они попытались разбиться в лепешку от желания угодить – тогда да, я бы испугалась, и попыталась быстрее свинтить отсюда. А так – все нормально, все как обычно».

— «Тебе это просто кажется» — твердо сказала Нэттл, пересаживаясь поближе ко мне, а ее голос стал жестким и ироничным, как раньше, хотя она всеми силами пыталась этого не показать. Хотя получалось не очень — «Знаешь, командир, когда ты так думала там, в лесах, это было странно, пугающе и даже удивительно, когда ты оказывалась права. Это называется «негативное мышление», и оно может быть разрушительным, если так думать каждый раз. Понимаешь? Просто эти пони не знают, чего от нас ожидать, а тебе кажется, что они отказывают тебе в уважении. Но на самом деле они опасаются тебя».

«Вот, чего мы заслужили — опасения!» — мысль была очень обидной, но все же я уже не была прежней Скраппи Раг. И той, что до нее. И той, что была раньше. Поэтому я постаралась вышвырнуть ее из головы, ощущая, что она обожжет мою душу не хуже яда или иной кислоты. Я знала, на что шла, когда превращала себя и окружавших меня подчиненных в подобия цепных псов, готовых разорвать врага по слову пославшего их народа. Но как и бойцовых собак, опасаться нас нужно было и собственному народу, в чем я смогла убедиться чуть позже, а тем временем я пообещала себе поразмыслить на эту тему, но перед этим — сгладить нарастающую неловкость.

В конце концов, я обещала себе постараться быть счастливой. Но как этого добиться, если делать несчастными всех остальных?

— «Наверное, ты права» — вздохнув, я повернулась к притихшему залу — «Прошу прощения за то, что потревожила ваш обед. Мне очень жаль, что я, по привычке, говорила слишком громко и то, что думаю. Я постараюсь исправиться, и… Простите. Я не хотела никого оскорбить».

— «Молодец, Скраппи» — похвалил меня муж, когда мы расплатились и вышли из кафешки, гордо именовавшей себя рестораном. Хотя до настоящего ресторана, как и до по-настоящему высокой кухни, ему было как мне до Камелу пешком — «И ты молодец, Блуми — ты первая, кто так действует на нее. Даже Черри почти не могла повлиять на этот маленький бешеный паровозик, у которого наконец-то нашлись тормоза. И как мы жили без тебя раньше?».

— «Так, меня снова оскорбляют?».

— «Спасибо, я старалась» — покраснела от удовольствия эта крапивная задница. Как я не переставала для себя отмечать, делала это она часто и с удовольствием, изменившись за последнее время практически на глазах. И куда только делась та язвительная и жесткая кобыла, которая встретила меня когда-то во время первой инспекционной поездки в Мейнхеттен?

— «Эй! Ты слышала? Блуми, он меня жирной назвааааааал!».

— «Осталось только помыть, причесать, и мы снова увидим перед собою ту Скраппи, которая когда-то прилетела в один захолустный городок на окраине Леса» — усмехнулся муж, подгребая к себе крылом мою захныкавшую вдруг тушку, загребавшую копытами снег — «Скраппи, ты все еще голодная? Вижу, судя по этому писку. Тогда предлагаю не экспериментировать с этой модной кухней, а полететь туда, где тебя точно накормят, мой маленький прожорливый хомячок».

— «Оу! Кафе?».

— «Да, Кафе» — хмыкнул супруг, проделывая тот же фокус с Блуми, и я заметила, как завистливо поджали губы проходящие мимо кобылы, увидев эдакий сенбургер из кобыл с жеребцовой начинкой. Эта мысль заставила меня засмеяться от двусмысленности получившейся фразы, и эта перемена в настроении заставила улыбнуться остальных — «Пора показать нашей новой кобылке место настоящего водопоя Ночной Стражи и семейства Раг».

Bloomy Nettle(англ)