Безотцовщина

Приговоренный к доброте

Идти по запачканной ночной невидимой грязью аллее не было так уж необходимо; но Фокус взял это на принцип. Ночь томным покрывалом медленно опутывала уставшую голову Фокуса неудержимым желанием спать, но он усиленно сопротивлялся, подавляя зевки и упрямо шагая вперед, чтобы открыть себе правду.

— Ох, Фокус… — запыхавшись от короткого марш-броска на триста метров, просипел Дот Делайт, поравнявшись с ним.

— Заткнись, — отрезал Фокус, продолжая свой путь к поляне, где горели огни.

— Зачем ты идешь туда? Там сейчас прилетает важный гость… — протянул Дот Делайт.

— По очень простой причине. Узнать одну вещь – этот ваш король грифонов – это все-таки лоялист или ренегат? – процедил Фокус и усмехнулся.

Дот Делайт закусил губу и вздохнул.

— А ты неплохо осведомлен… Тебе принцессы рассказали или кто-нибудь еще?

— Тебе разве не плевать на принцесс? – усмехнулся Фокус.

— Мне? Принцесс? Да их правление едва ли не лучшая часть жизни тут. Если бы ты знал, скольким пони эти кобылицы подарили второй шанс… — протянул Дот, чем остановил Фокуса. Когда серый белогривый единорог развернулся, на его лице блистал гнев вкупе с уязвленным чувством осведомленности.

Рог единорог вспыхнул, как газовая горелка, синеватым пламенем.

— Э-э… Фокус, ты чего? – мгновенно среагировал Дот Делайт, делая осторожный шажок назад, — то, что на тебя подействовало, было всего лишь помрачением сознания… Причем непростым, я уверен в этом. Послушай, мы…

Струя огня, приземлившаясь между ног Дота, заставила его заткнуться, отпрыгнуть. Он нервно сглотнул слюну. В принципе, стража Дота Делайта была готова схватить этого единорога – двадцать отборных пегасов уж наверняка бы придумали, как это сделать, но вот незадача: этот единорог, при всем его странном поведении, был под протекцией Принцессы Луны еще два дня, и ослушание протекции могло привести к проблемам со стороны генеральского совета, а это оберсту было не по плечу – тягаться с самим советом было под силу разве что парочке избранных от мира дипломатии. Сам же он дипломатом не был ни на грош.

— Что «вы»? Что это за «вы»? – Фокус говорил тихо, но за его голосом чувствовалась какая-то грусть и одновременно ярость, — Кучка оборванцев из недопони и крылатых имбецилов? Если я захочу, я все всех пачками пережгу! Хочешь испытать, каково это – быть шашлычком для грифонов-лоялистов? Или вы их тоже подкупили?

— Мы ничего ни с кем не сделали. Грифоний король действительно испытывает проблемы с группой вооруженных бандитов, но временно – скоро жизнь вернется в круги своя. Его визит был запланирован достаточно долгое время, и я хотел сказать, что у нас тут все спокойно. Что ты хочешь от пони, которые стоят на посадочной площадке? В темноте очень сложно ориентироваться, особенно таким тяжелым тушам, как королевская стража грифонов. Мы же не можем себе позволить, чтобы наш лес покалечил их короля? Просто неудача… Но мне кажется другое… Когда я зажал тебе рог… Из него вылетела искра, — начал юлить Дот, потому что никакой искры, естественно, и в помине не было, и Фокус рассмеялся.

— Я надеюсь, воображаемые искры не оставили тебе фальшивых ожогов? Или покажешь шрам двадцатилетней давности, который ты каждый день расцарапываешь, чтобы показаться задиристым в сегодняшний день? – гулкий смех Фокуса пронесся по поляне.

— Нет у меня шрамов, — выдохнул Дот после того, как Фокус потушил свой рог. Дот испугался силы, скрытой в этом единорог, и сжал зубы, а затем он вздохнул и подошел к Фокусу.

— Послушай… Извини. Не знаю, что тебе привиделось, но я честно пытался помочь. Мне кажется, я знаю, что тебя повалило – причем это не моих копыт дело, — сказал он, заглядывая в глаза Фокусу.

Тот ответил на взгляд преданной собаки, который попытался изобразить Дот, холодным взглядом критика искусства. И критик не оценил попытку, но решил дать шанс.

— Не верю я тебе. Лжив ты, — процедил он, — но если ты сейчас расскажешь все предельно честно…

К Доту Делайту вдруг, как будто из ниоткуда, подлетел пегас и приземлился с большими, широко распахнул испуганные глаза и пролепетал: «Оберст, взгляните…»

Дот уставился на большой красивый рубин, который тускло переливался в лунном свете.

— Фокус, ты понимаешь, что это? – спросил он.

Фокус подошел поближе и скептически уставился на рубинчик.

— Это просто старое стекло. Старое-престарое красное стеклецо, — вздохнул он, — вы хотите узнать, где рубины? Вы слепые, как котята двухдневные от сифилисной уличной кошары, и не сможете прозреть, — съязвил Фокус.

— Как будто ты их видишь, — буркнул пегас, который подлетел к этим стеклом, — и вообще, с чего ты взял, что это…

Фокус выхватил телекинезом рубин и швырнул его об аллею. Полое стеклышко разбилось вдребезги с характерным звоном. «Достаточно?» — спросил он и уставился на Дота с пегасом, которые ошарашенно стояли перед Фокусом.

— Ты был ювелиром? – спросил Делайт.

— Нет, я не был ювелиром. Но заряженные камни от незаряженных я отличить могу, а стекло и слюда всегда подвержены воздействиям в плане воздействия магией, когда дело касается дешевок, — в подтверждение своих слов Фокус закрутил левитацией какой-то взятый из-под ног камешек, и тот продолжал оставаться инертным.

Однако Дот Делайт не понял иронии и поэтому остался в недоверчивом состоянии. «И что это доказывает?» — спросил он.

— Ровным счетом ничего, — вздохнул Фокус, — если бы это был драгоценный камень, он бы засветился и начал греться. Сопротивляться то есть. А это… Так, жалкое подобие. Где вы вообще эту подделку нашли? – усмехнулся Фокус.

— Ну-у… Мне вот принесли. А как узнать, где драгоценные камни? – спросил Дот Делайт.

— Никак, — покачал головой Фокус, — ровно до тех пор, пока не найдете его глазками или копытцами. А за сим я пошел дальше, потому что я не могу никому из вас верить после того, как мне, как вы говорите, что-то там такое привиделось. Я не могу поверить, что такие серьезные вещи могли мне привидеться.

— А что тебе привиделось, Фокус? – заискивающе спросил Дот Делайт.

— Тебе ли не знать, арбалетчик, — усмехнулся Фокус.

Это ввергло Дота в длительный ступор. Затем он немного покраснел и сказал смущенно: «Вообще-то, арбалеты – это регалии исключительно грифонов. Лук с такой же мощностью более целесообразен в экипировке пони,» — сказал он и вздохнул.

— Странно. Зачем тогда твоим пони арбалеты? – спросил Фокус.

«А он слишком много знает. Или думает, что знает,» — подумал Дот Делайт, но виду не подал. Игра в «вопрос-ответ» уже порядком поднадоела ему, и он решил поступить иным образом – оставить дело на самотек, будучи уверенным, что Фокус, даже если что-то и знает, то это будет самый лучший шанс выяснить, что именно. А после того, как он проверит все, сравнить проверенное с тем, что знали предыдущие шпионы. У Дота сразу пропали зачатки доверия к этому пони; тысяча лет взялась в кавычки, и стала для него в одночасье красивой легендой, прикрывающей шпиона. Одно, правда, не сходилось – шпион с такой легендой знал бы наверняка, что за ним будут следить… Однако Принцесса Луна узнала его, и даже подтвердила, что такой пони тысячу лет назад был. Могла ли Принцесса ошибаться, ведь точных рисунков этих пони тысячу лет назад не осталось? Могла. Просто достаточно было взять похожего по описанию и попробовать его продвинуть, взяв его удачей. Но Дот Делайт бы всегда следил за ним, ненавязчиво и аккуратно, но следил.

Поэтому в голове Дота осталась лишь одна версия – этот хорохористый шпион был послан только для того, чтобы дискредитировать какое-то другое государство, и ни за чем иным более. Только кому нужен был такой изощренный метод очернения – оставалось загадкой, и Дот твердо решил, что выяснить, чьего шпиона будет имитировать этот Фокус, и как он сумеет изобличить его истинное происхождение.

Однако сказать – одно, сделать же – совсем другое, и первое решение в поиске ответа было принято им с заделом на будущее – дать этому пони изобразить из себя шпиона кого-то другого, чтобы понять, кому же хочет насолить подославшая его провинция.

— У моих пони арбалетов нет. Ладно, иди куда хочешь, — махнул копытом Дот, — но мне кажется, что ты немного не в себе. Я бы порекомендовал тебе идти спать, но, боюсь, ты меня поджаришь.

Фокус, действительно хотевший поджарить Дота еще пять минут назад, подумал, что тот прав. Обморок вполне мог быть вызван недосыпом – а камешки, если они, конечно были, да и не камешки тоже, а банальный удар головой мог вызвать такие истерические иллюзии. «Наверняка Дот Делайт этот что-то причитал про грифонов и принцесс, а моя голова просто была слишком перегружена. Мне привиделось, что он уклонялся от энергоболтов… Но это невозможно. Я еще не видел пони, который бы уклонялся от того, что возникает от начала до конца сразу, и что можно лишь рассеять. Так что… Может, действительно стоит пойти спать? Да, наверное, стоит. Что бы не произошло сегодня… Наверное, спать будет все-таки самым оптимальным вариантом моего поведения в этой ситуации. А не то я сейчас начну вызывать лишние вопросы, а потом мне скажут, что, мол, так и так, прости, но тебя в нашем мире нафиг не надо. Шагай в пустыни западных каньонов, добро пожаловать в пустоту, пока-пока. Эх-х… Пойду спать,» — подумал Фокус и зевнул так широко, что аж мурашки пробежали по коже – у Фокус от удовольствия, у Дота, стоявшего на месте, от страха.

— Ладно, Дот, ты прав. Извини, я просто погорячился. Ты прав – мне стоит поспать. Наверное, я уже третью ночь не сплю нормально, поэтому от того, что ты копыта сложил на роге, мне привиделось много бреда. Я, пожалуй, пошел, — сказал он и пошел обратно по аллее к мосту.

Дот только почесал копытом за ухом. «Отлично,» — произнес он и сплюнул. «И на кого ты играешь, шпион? Или кто ты?» — подумал Дот Делайт и направился в другую сторону. Его ждали совершенно другие дела, а если с Фокусом будут проблемы, ему доложат. Или не ему, а генеральскому совету. Впрочем, Дот заставил себя забыть об этом инциденте и подготовить серьезное выражение лица со слабой улыбкой, чтобы встретить короля со всеми почестями, полагающимися грифону.

Фокус, впрочем, ни о чем не думал. Внезапно напавшая сонливость потянула его в постель, и тот совершеннейшим образом потерял всякие мысли о том, чтобы сопротивляться этому сладкому чувству усталости и желанию отдыха.

Придя к себе в комнатку, он немедленно завалился спать, раскинувшись на одеяле; тяжелая темень без сновидений опрокинула его в бездушную пустоту, и на этом день кончился.

…
Просыпаться было тяжело, так же тяжело, как и две недели назад, когда он очнулся в комнате из белого кафеля, чтобы ощутить повязку, накладываемую на голову и глаза и провалиться в чернейший из всех снов – слепоту. Черный как ночное небо без единого вкрапления звезд единорог с такой же черной гривой ощутил, что подниматься ему тяжелее некуда. Под спиной, более не прикрытой доспехами, он ощутил самый мерзкий материал, который он когда-либо знал в своей жизни – это был проклятый холодный камень. Даже пол из змей или пещерных слизней не мог сравниться по отвратительности с мокрым и холодным камнем, покрывавшем место, где сейчас находился Правда.

Впрочем, наваждение скоро спало с его рецепторов, чуть только Солнце поднялось кромкой повыше. Он лежал не на полу, а в луже собственного пота, укутанный в байховое одеяло несмотря на явно не самую холодную погоду. При этом всем он не был особенно смущен этим, однако в то же самое время он плохо соображал, что происходит: мысли, спутанные как клубок, с которым основательно поигралась кошка, никак не могли прийти хоть к какому-то подобию стройности, и понятия времени и пространства окончательно смешались в разболевшейся голове Правды.

Попытка встать успехом не увенчалась – во всем теле чувствовалась невероятная болезненная слабость, которая захватила все, начиная от глаз и заканчивая кончиками копыт. Ему показалось, что он зарычал в бессильной злобе, но в реальности такой сиплый выдох мог принадлежать полудохлой дворовой шавке на грани издыхания, но никак не мощному пони.

«Что со мной произошло, Тирек побери?» — задался он вопросом, и вдруг понял, что перепутал порядок букв в словах, когда думал это. Такой поворот в ощущении собственной речи не на шутку перепугал его. Он не знал, что произошло; не знал, где он, как он, когда он и что он, но знал одно – его голова отказывалась работать.

Вспоминая поговорку «Время лечит», он сумел успокоиться и лечь без попыток встать, хотя его организм просил иного. Не терпелось встать и немедленно начать что-то узнавать, но слабость взяла свое: голова поехала по подушке на бок, и только титаническое усилие вернуло ее в положение осмотра потолка.

Обратно голова упала через секунд пять, но Правда особо не считал. Он просто замер в ожидании чего-нибудь, но это «что-нибудь» не происходило. Боль в голове мешала заснуть или даже задремать, и поэтому, хотя и тяжело было оставаться в таком положении, другого выбора не было.

Фокус не задремал; просто картинка расплылась перед глазами и он замер. Сколько он был в таком положении, он понятия не имел. Просто лежал, как будто он был в состоянии бесконечного покоя. Часы шли, а он все лежал – без мыслей, без действия и без желания встать и что-нибудь сделать.

Слабость медленно колебалась в нем, и он даже не мог понять, что происходит. Вот его затошнило, но потом тошнота прошла, сменившись неудовлетворенным першением в глотке, которое затем заменилось на покалывание в ногах, которое снова обратилось в тошноту.

Этот порочный цикл набирал обороты – казалось, что его тело только что пролежало в кровати тысячу лет и теперь медленно вспоминало, как же надо функционировать – вспоминало болезненно и медленно, но все-таки вспоминало.

Тяжелое времяпровождение за те часы бодроствования порядком наскучило Правде – это было единственное, что он мог подумать определенно, но больше никаких ассоциаций с этим временем у него не возникало, и он даже не мог сказать, что же с ним происходило. Он забыл это, как забыл почти все, кроме своего имени: Правда.

Правда. Правда. Правда. В голове заструились какие-то непонятные голоса, которые окликали его по имени, а затем начинали какие-то сумбурные диалоги на непонятном единорогу языке. Правда-Правда-Правда-бла-бла-бла-бла-бла-бла.

И единорогу стало страшно. Он не испугался, но чувство чего-то нехорошего, поджидающего его, не отстало, а прилипло к его психике и осталось там. Его рефлексы начали ускоряться, а восприятие расширилось. Это продолжалось на фоне цикла «тошнота-покалывание-боль» некоторое время, и его глаза были распахнуты настолько, что, когда дверь в комнату приотворилась, он наложил прямо в постель со смачным трескучим звуком скопившихся газов.

— Пациент, добрый… — сказал какой-то пони в халате, но вдруг понял по запаху, что такой звук издала далеко не дверь, как показалось врачу в первый момент, — ох… М-да. Ладно, это должно же было когда-нибудь произойти. Вы не волнуйтесь, это все пока нормально, так бывает часто. Сестра! Тут нужна тряпка, швабра, немного «утки» и… Новый комплект белья бы еще не повреди нашему пациенту. Озаботьтесь этим, ладно?

Крикнув последние три фразы в коридор, врач постоял и сказал: «Я зайду позже», а затем ушел. Правда снова остался один в палате наедине со своей кучей, которую он наложил под себя.

«Какой позор…» — подумал он и окончательно отключился. Солнце предательски шло по небосводу, и, когда он очнулся, он ощутил, что уже день кончился и близится ночь.

Перекрестье жуткой болезни немного сдвинулось с несчастного Правды, и тот сумел распахнуть глаза. Шея болела очень сильно, но единорог справился с ней, заставив себя развернуть голову так, чтобы шея сильно хрустнула, и вместе с этим одновременно прошла.

Отеки под глазами после того, как Правда проморгался, перестали быть сильно заметными для его ощущений: на внешний вид Правде было плевать. Попытка встать, правда, отозвалась в его голове жутким периодическим звоном, и он плюхнулся обратно на кровать, так и не сумев подняться. Однако после такого действа что-то в его голове прояснилось, и мысли начали выстраиваться в ровные стройные ряды: наконец-то более-менее нормальное мышление вернулось к нему.

Носовые рецепторы включились резко, но ощущался только запах хлорки. Через силу поерзав на кровати, Правда не ощутил под собой ничего, кроме простыни – значит, кто-то убрал за ним.

«Надо же, меня тут моют. Как…. Как отвратительно и унизительно для какого-то пони. Впрочем, за то ему и платят, наверное… Или сильно провинился. Ладно… Встать мне не удается. Что же со мной произошло, что я даже встать не могу? И где я вообще?» — спросил он сам себя, но белые кафельные стены помещения, в котором он находился, на дали ему удовлетворительного ответа.

Дверь тихонько приоткрылась, и знакомая статная фигура зашла в помещение, сопровождаемая какой-то другой, новой.

— Добрый вечер, дружище, — промурчал до боли знакомый голос, который мгновенно ввел Правду в состояние какого-то благодатного опьянения этим голосом.

— Фокус, друг мой… — сдерживая скупую слезу, ответил Правда, — что со мной?

— Рад, что ты узнаешь меня, — отвлеченно проговорил серый единорог с белой гривой, и, махнув последней, сел на заботливо подставленную земнопони в медицинском халате табуреточку рядом с постелью.

— Я-то как рад, что ты еще помнишь меня, — выдал Правда и сам удивился, как ему удаетс в нынешнем состоянии говорить так складно.

— Тихо. Тебе нужен покой. Поэтому просто выслушай меня… В общем, я тебе ничего веселого не скажу. Короче, правда в том, что мы действительно оказались за тысячу лет от нашего с тобой рождения. Тысячелетие прошло – представляешь, какие мы долгожители?

Правда тихо хмыкнул, воспринимая мяуканье Фокуса как должное. Семена подозрения, что что-то не так, упали в его душу, но одновременно с этим он мягко принял это как должное – в его нынешнем состоянии у него не было иного выбора.

— Помнишь песенку, которую ты пел Брошке, когда тот сильно-сильно заболел? – спросил Фокус и Правда уловил на его лице улыбку.

— Обернусь я белой брошкой, прицеплюсь на колыбель, обернусь я черной кошкой, да свищу я в менестрель… — попытался напеть Правда хрипловатым голосом, но дальнейшие строчки спутались в его памяти, и он замолчал. Впрочем, эти строчки ему тоже казались сильно неправдоподобными, однако это было неважно. Важным для Правды было только общество единорога рядом – и весь мир завязался на них двоих крепким узлом.

— Да, что-то вроде этого. Извини, я не помню слов твоей колыбельной, но тебе я выдумаю от себя. Ты уж извини… — потупленно сказал Фокус.

— Если бы. Я встать не могу… — понуро ответил Правда, поглядывая на свои бесполезные ноги.

Фокус хмыкнул и сорвал одеяло со словами «Можешь. Мы не хотим, чтобы ты пока мог,» — и обнажил железные цепи, которые приковали задние ноги Правды к кровати, и перевязанное кожаным ремнем на уровне начала живота тело.

Медпони на заднем плане уже заранее немного сморщила лицо, ожидая истерику, но, к ее глубочайшему удивлению, Правда только усмехнулся и сказал: «А это умно, знаешь ли. Ты посоветовал что ли?»

— Именно я, — усмехнулся Фокус, — зная тебя…

— Да уж. Зная меня. Зная меня… — повторился Правда и ненадолго задумался, — Да уж. Тогда… Где я?

— Новый город, новая столица Эквестрии. В принципе, все то же самое, что было в старом замке, только на высоте. Приспичило Принцессам отстроить… Селестии, правда, только. Ладно, все это разговор не минутный, а мне позволили только десять минут сидеть… — начал Фокус и Правда махнул головой.

— Говори по делу, в таком случае, — ответил черный единорог.

— По делу, говоришь… В общем, все расы пони объединились под общей идеей. Так что теперь единороги заодно с земнопони, — сказал Фокус и сощурился. Правда смотрел некоторое время на Фокуса тусклыми глазами, а потом улыбнулся:

— За тысячу лет наплодила Эквестрия идиотов… — усмехнулся Правда и земнопони на заднем плане фыркнула.

Фокус повернулся к ней с максимально скептическим выражением лица, та в ответ лишь пожала плечами и быстро удалилась из поля зрения, предварительно стукнув копытом по накопытным часам, чтобы показать, что время скоро кончится.

— Да уж. И не говори. Звон клинков превратился в какой-то стон проституток в хоромах… — протянул Фокус, — я буду скучать по нашему времени. Ты будешь скучать?

— Прямо сейчас этим и займусь, — усмехнулся Правда, кашлянув, — так что со мной? Все остальное скажешь потом, а сейчас скажи, что со мной.

— В общем, у тебя в голову кровь полилась. Да, верно, прямо внутрь. Тебе голову разрезали и достали оттуда кровь, насколько я понял. Тебе же лучше?

— Да, сейчас получше, нежели чем было. Однако все же… Голову разрезали, говоришь? Интересно. Продвинулась Эквестрия сильно… Хорошо хоть лекари не потупели.

— Да, лекари научились извращаться очень сильно. Помнишь мои приступы тошноты? – спросил Фокус.

— Конечно. Особый номер из шапито.

— Так вот, теперь лекари научились снимать тошноту какой-то маленькой штучкой… Типа таблетки, только из съедобного стекла, — Фокус попытался вспомнить самоназвание желатина, но не смог и объяснил так, как мог. Впрочем, Правда все прекрасно понял.

— Ну это я уже понял. Что я пока не совсем понял, когда меня отсюда выпустят-то наконец… — промямлил Правда.

— Скоро. Будем надеяться, что очень скоро, — ответил ему Фокус и улыбнулся.

— Будем… Все будем. Только вот что… — начал было Правда, но тут зашла медпони и сказала, что пациенту нужен покой, и поэтому Фокус должен прямо сейчас немедленно покинуть палату.

Пожав плечами, тот подчинился приказу. Правда спокойно среагировал на то, что Фокус подчиняется земнопони в белом халате: он просто не мог видеть, что за раса пони его обслуживает.

Фокус, прежде чем уйти, обнял Правду – тот хотел было ответить на объятья, но, увы, слабость не дала ему этого сделать. Когда дверь закрылась, Правда ушел в полудрему, и тут он услышал голоса в своей голове. Снова. Раздирающие душу и личность Правды, они снова появились во всей своей неясной красе, но вдруг какой-то тихий и неприметный голос начал с ним разговор на понятном языке:

— Приветствую тебя, узник, — сказал голос, чем вызвал удивление у Правды.

— Ты можешь говорить на моем языке? – спросил тот. Ему лишь показалось, что он говорит – рот его в реальном мире даже не сдвинулся со своего места, и только мысли проецировались внутрь него, продолжая разговор.

— Да, могу. Правда, я верно понимаю? Ты помнишь духа, которого ты когда-то разрезал у склонов гор, где ты нашел свою тюрьму? – спросил голос.

— Нет. Если бы я вас всех помнил, я бы свихнулся. Хотя возможно, что я там кого-то и зарезал. Тебе-то что? Духи оттуда никогда не говорил на понятных языках.

— Ты прав. И я действительно не оттуда. Я из Грифоньих Владений, Альт Деваур, если будет угодно. Так вот, зачем я говорю с тобой…

— Тебе скучно? – иронически спросил Правда, зная ответ.

— Да, — дух подтвердил все ожидания черного единорога.

— И что ты хочешь от меня? Чтобы я сплясал тебе? Так ты даже не дух. Ты отголосок, росток, который остался во мне за время хранения.

— Ох! Ты ошибаешься… — захихикал голос, — дело в том, что тебе тысячу лет промелькнули подобно секунде. А вот тем самым «росткам» они были положенными тысячью лет, чтобы дать крепкие корни и развиться как следует. Ты просто этого не чувствуешь. А мы знаем, например, кто ты, что ты и ничуть даже не злимся более, что ты однажды сразил нас тогда, тысячу лет назад. Ты когда-нибудь задумывался о том, что хорошее дерево живет больше, чем пони? И почему так? – спросил голос, но не вложив в свои фразы даже тени ехидства.

— Нет. Оно большое, ему лучше знать. А много будешь думать – сдохнешь быстро, — парировал Правда.

— Ладно… Дерево действительно большое, оно крепость наращивает изо дня в день, из года в год. Духи же крепость наращивают куда дольше, изо века в век, но и сильнее деревьев в триста раз, если бы стояли подобно им на полях и лесах. Впрочем, все это глупые лирические фразы ни о чем. О чем я хотел сказать, так это о другом. Выслушаешь меня?

— Почему бы и нет, в конце-то концов, — вздохнул Правда.

— Так вот. Мир заболел. Причем заболел не тем, что называется болезнью, но подхватить это вполне можно. Мир заболел неправильной идеей, неверным пониманием устройства жизни. Мир заболел равноправием всех-всех-всех рас, — начал голос, но Правда прервал его.

— Я не буду менять мир, которому я не должен принадлежать. В свое время я бы первый пустил голову на площади в свободный полет тому, у кого были бы идеи о подобном – но все мысли пони за тысячу лет меня не касаются. Лично я не собираюсь давать ни малейшей поблажки земнопони и пегасам и не собираюсь давать им лезть в мою жизнь. Если других устраивает другое отношение к земнопони и пегасам – пожалуйста, пусть хоть круп им облизывают, только ко мне с этим не липнут, — ответил Правда.

— Я говорю о другом. О нечто гораздо меньшем и примитивном, нежели чем «смена мира». Дело в том, что я точно знаю, что…

— Врешь, — парировал Правда, — ты ничего не знаешь и знать не хочешь, твои слова – ложь, а ты – лишь жалкий росток. И в этом правда.

— Действительно, — хихикнул дух, — Правда. Но не истина, друг мой…

— Да пошел ты, — буркнул единорог и выпрыгнул из диалога. Сердце его ускорило темп…

Правда усилием воли заставил себя проснуться. Все эти разговоры с хитрыми созданиями природы-матушки лишь удручали его. Мысли о том, что насчет истины этот Деваур был прав, немного расстроили его, но он еще раз проговорил себе свою мантру, которую он проговаривал каждый раз, чтобы привести свои мысли в норму: «Забудь о том, что говорят глупые духи. В их понимании мир существует секунды, и нечего тебе даже задумываться о том, чтобы что-то предпринимать с их идеями. Ты – не тот, кто спасет этот мир от всего – спасай от того, от чего по силам.»

— М-да… — протянул он, — тяжело быть дланью богов. Еще бы знать, каких.

Ночь упала на землю незаметно, и слабость сошла с копыт Правды. Он начал вертеться в своей кровати, пытаясь найти хоть что-нибудь. Рог его был превентивно заблокирован насадкой с самоцветами, и понадеяться на магию он не мог. А вот под ремнем, который блокировал его туловище, была интересная находка – спица и металлическая монета. Недолго думая, Правда использовал их как отмычку – монету в замок, спицей зажать крючок замка и повернуть. Скрипя, замок на ремне поддался и Правда смог присесть на кровати. Ножные кандалы отсоединялись просто защелками. Получив свободу действий конечностей, Правда встал на четыре ноги, пошатываясь и вновь вспоминая, как ходить, а затем сплюнул и пошел в ванную, которая располагалась в палате.

Там было зеркало. Смотря на свое отражение, Правда не мог не отметить, насколько сильно он изменился за эти дни, пока он лежал тут: лицо впало и осунулось, а мышцы как будто превратились в нитки. «Странно это. День всего полежал, а ощущение, как будто год. Надо будет разузнать, что надо мной делали…»

Однако были куда более важные на этот момент дела – и вот украшенная рубинами насадка на рог упала в раковину, издав звон, характерный только для металлов. «Так… Надо будет найти свой меч и свалить вниз, на равнины…» — подумал Правда и вдруг ощутил, что к его двери идут. Ошибки быть не могло – шаги явно близились, и, даже если это была просто проверка, то сам факт того, что он выбрался из оков, мог заставить этих лекарей привязать его покрепче и затянуть насадку на рог не просто пружинкой с болтиком.

Быстро и аккуратно пробравшись на свое место и надев свою насадку(правда, затянув ее куда слабее, так, что он еще мог пользоваться магией хотя бы для того, чтобы снять ее быстро), Правда слился со своим прежним состоянием, где он был лишь аморфной массой. В комнату зашла медпони, которая наложила ему на голову большую повязку, закрывающую лоб и один глаз со словами: «Так, хорошо. На графике я отметилась, теперь каждую неделю… Кстати, как у него там с памперсом?»

На лбу Правды выступили капельки пота: ему совершенно не хотелось обнаружить то, что он уже без кандалов и без его пелен…

«Вы мне его не надели,» — хрипло просипел он, изображая речь только что проснувшегося.

— Ой! – пискнула медпони, — я вас разбудила? Я прошу прощения, я очень не хотела…

— Я чуть под себя не сходил от такого пробуждения. А вот вы эту хрень на круп не нацепили. Знаете, это удобно, когда ты встать не можешь – за тобой все убирают, пока ты спишь. Не оденете? – попросил Правда, «приходя в себя».

— Да-да, конечно, — сказала медпони и юркнула обратно в коридор. У Правды были считанные минуты исполнить задуманное – он вспрыгнул с кровати, сорвав с себя насадку, затем, не снимая свою повязку, вышел в коридор и, осмотревшись, пошел в сторону, противоположную той, от которой доносились шажки медпони. Выскочив на лестницу, Правда пошел вниз, к большим дверям, над которыми висела раскрашенная в зеленый лампочка, на которой было белым выстлано слово «Выход», но, увы, она была заперта.

«Что делать, что делать,» — подумал Правда и вдруг ощутил, что по лестнице уже кто-то бежит. И тоже вниз. «Медпони,» — понял он и отступил в тени лестничной клетки первого этажа. Его черное тело и черная грива сыграли ему только на руку – не заметив дыхания, медпони оглянулась, перевела дух и подергала за ручку. Дверь не поддалась, тогда медпони два раза ударила по левому стеклу и пять раз по правому: замок раскрылся и двери отворились, да медсестра выбежала на улицу.

Правда уже было кинулся в закрытые двери повторять его движения, но почему-то его остановила вовремя припомненная фраза Фокуса: «Прежде чем делать, продумай, кому это надо,» — и на этом он остановился.

Стекло не было похоже на какую-то особую магическую материю. Тогда Правда решил проверить, действительно ли открывается так эта дверь, другим способом. Он в полутьме нашел какой-то мусор – треснутые пробирки и какие-то непонятные штуковины. Отойдя на второй пролет так, чтобы были видны створки двери, он отправил точечными бросками две пробирки в левую часть двери и пять – в правую. Результат не заставил себя долго ждать – двери распахнулись, и единорог впрыгнул в помещение. Он явно что-то наложил на это место – скорее всего заклинание подкидывания или же сковывания.

Но Правде было уже плевать. Помянув его друга добрым словом, черный единорог пошел в другую сторону, уже начиная понимать, что он ввязался в опасные «кошки-мышки».

Пройдя несколько шагов во внутренние помещения, Правда юркнул в ближайшую палату и приник к койке, изображая спящего. В коридоре раздались шаги.

— Хорошо, что он забежал в свою родную нейрологию. Отсюда только два выхода…

— Два? Ну выйдет он через второй, и что… — проговорил знакомый голос медпони, и Правда немного приоткрыл глаза. Какой-то санитар в халате улыбнулся в ночи и сказал тихо так, безмятежно:

— Ты не поняла, Гипси. Один выход – проем двери за мной. Другой – там, — пони тыкнул копытом куда-то вверх. Лицо медпони тихо поникло.

— Может, леший с ним, с этим пациентом? Я так и знала, что проблемы нам с таким вот пони обеспечены. Зачем мы вообще его ищем? Он же и так ничего выполнять не будет. Ну не хочет он лечиться, хочет загнуться… Ну нам-то какая разница?

— То есть, Гипси? Мы, по-твоему, не должны помогать? – порицательно спросил первый пони.

— Нет, я не в этом плане, — отмахнулась медпони, — я, типа, имею в виду, что мы как бы должны помогать только тем, кто хочет, чтобы ему помогали. Зачем нам насиловать какого-то пони своими таблетками, а, Дроун? Ну хотя тебе-то… Ты всегда думаешь, что все пони такие прям как ты, все одинаково заботливы и добры друг к другу… Не все, Дроун, дорогой мой, не все.

— Ну простите. Я вживую мало общаюсь. Ты знаешь, кто мой самый лучший друг, — вздохнул пони, — металл и лампа.

— Средь оплывших свечей… — начала вдруг медпони, повернувшись к Дроуну крупом.

— И вечерных молитв… — продолжил тихо, но четко тот.

— Я однажды узнал, что я совершенной ничей…

— И что не видать мне ничего, кроме своих бритв, — вздохнул Дроун, — ты все еще помнишь эти строки, которые я оставил на столе?

— Крики души забываются очень редко, — повернулась медпони лицом к Дроуну, — особенно хирургов.

— Мы что, настолько особенные пони?

— Вы постоянно что-то делаете на грани жизни и нежизни – по крайней мере, мне так говорила матушка, запретив ходить в медучилище, — хихикнула Гипси, — как видишь, иногда ослушаться полезнее.

— Да уж, это бывает такое… Ладно. Насчет этого пони… Искать его, наверное, действительно бесполезно. Его дружок, который приходил, говорят, несколько десятков пони из стражи расшвырял, даже не подняв копыто. Этот тоже единорог – от него можно ждать чего угодно. В случае чего, скажем, что он нас всех разметал – я предупрежу всех дежурных.

— Они пойдут на такое? – спросила Гипси в удивлении.

— Ох… Кому хочется получать втык из-за того, кому надо не в отделении постоперационного ухода лежать, а в психиатрической, судя по норову? – ухмыльнулся Дроун, чем вызвал у притихшего Правды большое желание встать и надрать тому круп. Желание, правда, удалось подавить достаточно оперативно, но осадок от послушанного разговора остался.

Пони ушли. Правда остался наедине с собой и своими мыслями. Смутное сомнение о правильности его решений начало терзать его, но он заставил этот внутренний тихий голос, медленно разъедающий душу, заткнуться своим неоспоримым аргументом: «Ложь!».

Голос замолчал, и Правда начал обдумывать дальнейший план действий. Судя по всему, погоню за ним прекратили: но это все могло быть широчайшей ложью, ведь выходов действительно было только двое.

Аккуратно прокравшись к двери, Правда почувствовал, что его кренит на один бок. Драгоценные минуты ушли на то, чтобы справиться с недомоганием, и по окончанию их Правда с тройной скоростью рванул в сторону выхода, даже не оглядевшись по сторонам.

На его счастье, в этот все оказалось пусто. Выбежав во внутренний двор, Правда не стал долго думать, как выбраться через ворота – опрокинув несколько досок деревянного заборчика, поставленного скорее для декорации, он оказался в небольшом скверике. Здесь он быстро-быстро пошел вперед, пока не вышел на широкую аллею, по обе стороны которой были посажены буки. Здесь уже было полно всякого неспящего народу: влюбленные парочки, подобно голубям, расселись на скамейках, пока гордые мыслители в скупом одиночестве проходились вперед и взад под ночным небом. Погони за Правдой не было никоим образом: сзади ничего нигде не слышалось.

«Правильно ли я сделал, что убежал? Что надо делать теперь?» — задался он вопросом, и, вдруг приняв позу всех расхаживающих вокруг пони, стал усердно думать над тем, каков должен быть исход данной ситуации. Размышления пока не давали ему хоть какого-то ответа, но вдруг идея осенила его: надо было бы вернуться в замок принцесс. Старый замок наверняка был бы полон всяких книг: и пусть чтецом в его компании был всегда только Фокус, в этот раз осведомиться о происходящем было бы просто невероятно полезной идеей. Пусть старые, книги бы рассказали о том, что случилось с этим миром за хоть сколько-то лет.

Пресловутые Кантерлотские аллеи не зря были прославлены как особые, чарующие места, в которых мыслительный процесс всегда немножко обострялся. Сегодня этот странный, но объяснимый эффект почувствовал и Правда. Мысли углубились в суть, высекая свой ход в камне памяти, подобное воде, подтачивающей огромный валун на пути речки, откуда пьют мирные сельские овечки.

Медленно обратил Правда свои мысли в единое целое. Присев на скамейку, он начал взвешивать все «за» и «против» своего побега, просчитывая варианты дальнейшего развития событий. Эти лекари даже не стали его тормозить, испугавшись – они упомянули их маленькое приключение с атаковавшими их пегасами. Плохо было то, что пони даровали равноправие – значит, излюбленные издевательства над земнопони в духе «Я знаю, что это ты украл у меня, отдавай» остались в тысячелетнем прошлом. Но эти выпады были просто первым, что пришло в голову Правде: дальнейшие размышления подвели его к странной черте: ответу на вопрос «Что же происходит в Эквестрии?»

Холодные слова, произнесённые диктором внутри него, обожгли его рассудок. Он сказал себе, что Эквестрия ослабла донельзя перед лицом чего-то, что было мощнее каждой расы по отдельности, что пришлось срочно дружить с остальными расами, чтобы массой задавить нового врага. Ослабла ли; была ли ослаблена – значения почти не имело. Вся соль в рассуждениях Правды заключалась в том, что идеал непоколебимой никакими напастями страны поднебесных единорогов был разрушен: нашла коса на камень. Природа ли, искусственные силы ли, но кто-то породил такую силу, что сумела превзойти по мощи хваленые полка дворца, да и самих Сестер в том числе, и это пугало.

Пощечина вдруг прошлась по его лицу; не физическая, отвешенная какой-нибудь кобылкой, которая сочла, что Правда пялится на нее, а не в пустоту – а образ разрушенного дворца с кучей вещей, в спешке убегания покинутые на своих местах до скончания времен, снова встал перед ним мрачным исполином, проклятыми на вечное одиночество в пораженных проказой лесах.

Встав с лавочки, Правда снова зашатался. Голова все-таки ощутимо кружилась, хотя и не болела – под черепушкой ощущалась пустота, как будто кусок его головы вырезали. Впечатление было обманчиво: будь так взаправду, Правда бы дальше гроба не сдвинулся, но новые, никогда еще не опробованные ощущения пустоты в голове немного взбудоражили нервы Правды, заставив его организм взбодриться: не так конечно, как от чашечки превосходной привозной кофейной гущи из Седловой Аравии, но при этом в достаточной мере, чтобы продолжить идти.

Но в этот раз Правда не стал действовать опрометчиво и импульсивно: вспомнились слова «Всегда подумай – зачем?» и он, пусть и медленно передвигая ногами вперед, мыслями застрял на одном месте. Что делать дальше – он не имел ни малейшего представления, чем можно изменить его нынешнее состояние – тоже, и даже где он находится, кроме как «горы», что было понятием в общем-то обширным по меркам разведанных его группой местностей. Если он уже где-то в голове решил, что надо было бы для начала спуститься на равнины, то надо было хотя бы выяснить, как это возможно и на чем. На своем крупе Правда бы отказался – чужой бы сошел лучше. Пегас был бы идеальным вариантом, но Правда опасался выходок со стороны их расы, ведь наверняка можно было полагать, что «насильно мил не будешь».

Однако были и другие вопросы – много других вопросов, тоже безотлагательных и тоже очень-очень важных, как минимум, для психического равновесия Правды. Первым была его аммуниция – если на доспех и прилагающиеся аксессуары ему было в общем-то, плевать, то свой меч, такой редкий и дорогой, служивший ему долгое время верную службу, он бы не желал отдавать хотя бы на пять минут. Лекарей можно было понять и забравших его тоже – такую дубину, которая смогла бы при одном взмахе расплющить башку кого-нибудь, оказавшего на пути бешеного тупого лезвия, следовало хранить отдельно. Но вот теперь Правда хотел забрать свое имущество – единственное, что в этом странном для него «сегодня» было таким родным и милым сердцу.

В такт его сердцу рядом пробежал какой-то расхарахорившийся пони, что занимался своей тренировкой. «Цок-цок-цок,» — убаюкивающий звон подкованных копыт разносился на аллее. Опустив на земнопони презрительный взгляд, и почувствовал замедление темпа со стороны последнего, Правда поспешил выбраться из аллеи к выходу, благо к нему вела пара стрелок, во избежание ненужного конфликта.

Выбравшись из парка и оказавшись на пустой улице Кантерлота, Правда вдохнул спертый воздух мегаполиса, не разбавленный работой деревьев, и тотчас же закашлялся от пыли и смрада каменных домов, больше походивших, по мнению Правды, на гроба.

«И ничего себе… Пони приучились жить в сырости каменных домов? Или что-то поменяли в своем образе жизни?» — сам у себя спросил Правда, и оглянулся в надежде, что его никто не услышал. Вроде бы он был один, представленный самому себе на улицах этого города, и поэтому он пошел вперед. Как бы ему не хотелось вернуться и подумать еще, одного удара в голову ему хватило. Эсхатологи его времен предрекали конец мира в каменном мешке – ожидать загробной жизни, впрочем, не приходилось, однако удивление Правды все нарастало и нарастало.

Погода за полчаса его прогулки начала кобениться: подул ветер и далекий раскат грома белым шумом отзвучал в ушах черного единорога, плевшегося по замощенной камнем улочке.

Чувство какой-то странной отрешенности пришло с очередным порывом прохладного ветра; гром казался оторванным от реальности, однако реальная ситуация близилась к тому, что скоро бы начался дождь – а значит, что надо было найти ночлег.

А для ночлега нужны были бы деньги. Или работа. Фортуна редко улыбалась пони: найти кошелечек на улице или даже монету было задачей особой смекалки и удачи; а вот предложить свои услуги взамен на ночь в какой-нибудь сарайной комнате вполне себе можно было бы сделать. Для этого нужно было мало – найти неспящего фермера или его жену. С женами было всегда проще – они велись на «плохое» самочувствие, и пускали просто так в хлев поспать под крышей; с мужьями было сложнее – нужно было говорить честно и кратко. Как минимум, в прошлом тысячелетии это было именно так. Два миллениума прошло – наверняка порядки поменялись, но Правда решил все-таки поступить для начала по-своему, как уже однажды проторенный путь, сэкономящий кучу времени и нервов, и лишь в случае неудачи начать рассматривать запасной вариант в виде каменного дома и возможной работы там. В любом случае, свет горел до сих пор еще во многих домах — пони не спешили ложиться спать, чтобы быть готовыми к завтра. Предвкушающие завтрашнее оплывшее лицо и чашку утреннего кофе, эти садомазохисты сидели сейчас по домам и изображали бурную увлеченность литературой.

Фортуна не развернулась в нему лицом; наоборот, сырость вечера сделала его самочувствие еще более удручающим, нежели чем сегодня утром в больнице, а вот порядки дня сегодняшнего отличались сильно от порядков дня прошлого, и поэтому он, уже сгибаясь от приступа слабости, уносящей его сознание в никуда, Правда только ощутил, как чьи-то копыта подхватывают его и аккуратно куда-то тащат под тонкие женственные вздохи.

Правде ужасно не хотелось снова терять сознание, но его тело очень хотело обратного, и, в итоге, не в силах сопротивляться самому себе, его рациональная часть разума сдалась соматической, и Правду снова объяла темнота. Все, что он успел подумать, было: «Это в последний раз?»

…
Прошло много ли, мало ли времени – Правда не знал совершенно, но факт оставался фактом – вечная не забрала его, кроме того, он чувствовал себя посвежевшим и отдохнувшим. Голова немного ощущалась мутной, но в конечной сумме он ощутил себя лучше, нежели чем тогда, в больнице, где он очутился. Место, где он очутился, напоминало изолятор для смертельно больных – но, подумав, Правда отмахнулся от мысли, что это мог быть хоспис – выдавали грязные носки, в обилии валявшиеся на полу.

— Ох, вы уже проснулись… Извините, у меня тут не прибрано… — вдруг раздался чей-то мягкий, тихий, стеснительный голос.

Правда обернулся. Зрение качнулось, но спустя несколько секунд вернуло картинку в нормальное вертикальное положение и черный единорог сумел рассмотреть пони, которая уставилась на него. Это была алая земнопони лет тридцати, ее изможденное лицо с застывшим выражением унижения сохранило остатки девической красоты, но мешки под глазами и опущенные уши с одряблевшими кончиками показывали непростую жизнь этой пони.

Правда, честно говоря, не проникся жалостью ни на каплю: первое его желание было вполне стандартно – дать этой пони хороший заряд огня в лицо, но что-то остановило его. Возможно, это была боль в роге, возможно, его нынешнее состояние раздавленного помидора, возможно, что-то другое. Но факт был в том, что конкретная комбинация каких-то рычажков в его голове остановила магию в его рогу и спасла эту пони от ожогов. Правда от ненависти к своей собственности слабости зарычал, затем повалился на свой лежак.

— Ох… Вам принести что-нибудь, мистер.. Эм-м.. – спросила земнопони.

— Спич Блю. Кто ты? – с холодным спокойствием спросил Правда, заодно и назвавшись настоящим именем на всякий случай, — можно просто Правдой, если угодно.

Земнопони вздохнула и ответила на незаданный вопрос.

— Я вызывала врача, он сказал, что вы просто жутко переутомились, и что надо вас согреть. Вам принести еще плед?

Правда вздохнул и посмотрел вниз, на свои копыта. Там были два пледа поверх него и большая кровать. Проморгавшись, Правда поводил глазами по сторонам, изучая интерьер. Несколько шкафов, судя по их состояния, доставшихся в наследство еще с такого-то поколения, пара прогнивших картин и куча белья, которое торчало отовсюду. Создавалось впечатление музея старинных вещей, и Правду это немного смутило. В первый раз он задался вполне логичным вопросом: «Что это за место?»

Ответ могла дать та земнопони в дверях, которая выжидающе смотрела на него.

— Кто ты? – повторился Правда, глядя ей в глаза.

Земнопони немного помотала головой, а затем повторилась снова, чем вызвала у Правды приступ ярости:

— Вам что-нибудь надо?

— Дери тебя…

— Дискорд, да, знаю, — вздохнула земнопони, — все вы так благодарите… Вот и таскай бездомных к себе домой. Одни только посылы куда угодно вместо «спасибо». Так надо что-нибудь или как?

Правда опешил от такого ответа. «Зубки показывает… Но есть одно «но». Хех.»

— Вообще-то, честно говоря, я хотел послать к тебя к Тиреку. Но раз уж ты любишь легкие наказания… Ладно, о чем это я, — Правда демонстративно закинул голову назад, ожидая реакции.

Реакция началась не сразу, но что-то щелкнуло в той земнопони, и раздались аккуратные шаги по паркету.

— Кто такой «Тирек»? – спросила она, — это случайно не тот дух-поглотитель, который нападал на Кантерлот примерно полгода назад?

Правда навострил уши. «Тирек нападал? Что? Может быть, эта пони ошибается?»

— Кто-кто напал? Тирек? Серьезно? Может быть… Ты знаешь, как он выглядел? – спросил Правда.

— Конечно. Это не каждый забыть может. Такой… Хм-м… Кентавр. С рогами скрюченными, еще между ними луч вылетает, жутко звучащий.

«Луч диссонанса…» — подумал Правда и его лицо искривила гримаса ненависти, — «Значит, гад как-то нашел способ оклематься после моего ударчика.»

— И где он сейчас? – с легким налетом страха и ненависти одновременно спросил Правда, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

— Не знаю. Говорят, что снова в его тюрьме. Впрочем, знаешь, есть мнение, что выбрался один раз – выберется и второй, — ответила земнопони, находясь явно ближе, нежели изначально.

— И мнение очень верное. Кто его обратно отправил?

— Элементы Гармонии.

Эти два слова едва ли не наградили Правду вторым инсультом. «Новые Элементы,» — в голове Правды все-все смешалось в страшную кучу из непонятных ему самому фраз и потребовалось время, чтобы единорог взял себя в копыта.

— Хорошо… Элементы Гармонии. Хорошо… — выдавил из себя Правда. Потоки информации просто валились на него водопадом, а он все никак не мог привыкнуть к тому, что прошла тысяча лет, и теперь другие пони занимают его пьедестал Элемента Гармонии.

Прошлое одним своим наличием уже истерзало его душу, и вдруг он для себя решил, что больше никогда не заговорит или не подумает о прошлом. «Хватит, Правда, вгонять себя в непонятно что. Живи уже как обычно, живи сегодняшним, лучше тебе же будет. Поверь, твои проблемы – еще не проблемы.»

Эта фраза привела его в чувство звонкой моральной пощечиной, и он оказался в состоянии услышать земнопони, которая говорила:

— Ладно, я принесу горячий чай, а вы отдыхайте.

— Можно на «ты», — с отвращением к самому себе выдал Правда, помня слова Фокуса о том, что «правила игры изменились», — и кстати… Как тебя зовут?

— Меня… Меня… А это так ли важно? – вдруг спросила земнопони.

— Ну, как бы мне хочется все-таки знать, что за земнопони меня… Спасла, — последнее слово Правда выдавил, едва ли не продемонстрировав этой земнопони гримасу ненависти. Ему откровенно претило разговаривать с этой земнопони, но он был должен. Хотя бы для того, чтобы в этом мире уметь говорить с этими странными созданиями, этими выродками единорожьей расы, а не просто молча швырять в них свой клинок или что похуже. Правда почувствовал, что это умение ему пригодится еще не один раз.

— Ну… Меня… Меня зовут Итей, — произнесла земнопони и обреченно вздохнула, еще сильнее прижав уши. Однако Правда так и не понял, почему ее собственное имя вызывало у нее такие отрицательные эмоции.

— Ну и… Нормальное имя, что в нем такого? – спросил Правда с легким недоумением, чем вызвал странное чувство у этой земнопони. Она не поверила своим ушам; затем легким жестом отступила на шаг и сощурила глаза.

— Ты говоришь неправду. Ладно, я за чаем… А ты пока признайся. Хотя бы себе. Меня этими вашими псевдо-«нормально» не проймешь, — отрезала она и ушла из комнаты.

Правда остался лежать в смешанных чувствах. Первым было, конечно, вполне очевидное отвращение – земнопони в его голове прочно ассоциировалась с крысой, недостойной даже слова, брошенного в ее сторону. Второе было странное чувство, что все не так просто, как кажется – почему-то ничем не примечательное, на взгляд Правды, имя, носимое этой пони, обозначалось ей как что-то страшное и ужасное. Третье было внезапной толикой уважения – спокойствие этой пони, пусть и даже наплывное, перед тем, кто мог бы разрезать ее на части, внезапно пробудило сквозь рвотные позывы разговора мысль о том, что все это отношение к земнопони сегодня – лишь жалкий рефлюкс, проекция бывшего мира на мир нынешний – мир других идеалов и другой моральной составляющей. Не зря же Фокус счел самым необходимым упомянуть, что «правила изменились», и эти два слова однообразной мантрой прочнейшим образом засели в голове Правды, не давая ему ни малейшего продоху и спокойствия в мыслях. Ощущение того, что он прикасается к чему-то монументальному, к плоду долгого и сложного труда, не покидало его, и Правда отдавал себе отчет в том, что он, возможно, был прав в этом своем суждении насчет «нового мира», что здесь действительно стоит относиться ко всему, как к чему-то абсолютно новому, вроде как к новой вазе в доме.

Эта мысль едва ли не загнала его в полудрему рассуждений о вечном и нынешнем; вывело его из этого состояния лишь ощущение распахнутой двери.

Итей принесла чашку, из которой поднимался пар. Крепко заваренный чай сразу же ударил терпким ароматом бергамота в ноздри Правды, от чего что-то в его мозгу включилось и зацикленность на «правилах изменившихся» вылетела из головы, как ветерок, встрявший в круговую трубку и вдруг получивший в свое распоряжение открытый клапан.

— «Эрл Грей», — произнесла земнопони, ставя чашку на прикроватную тумбочку, — да, и еще. Врач сказал, что тебе нельзя использовать магию несколько дней. Точнее, не совсем нельзя, но очень-очень-очень нежелательно. Так что попей-ка чайку с помощью копыт.

— Хорошо, в чем-то этот «врач» прав. Магию сейчас я бы и не смог использовать… — сказал Правда и присел на кровати. Это далось ему в разы легче, чем в больнице – то ли его организм с тройной скоростью начал штопать его голову в норму, то ли наркотик, которым его напичкали, чтобы взрезать голову, вышел полностью из его крови, то ли атмосфера домашнего уюта действовала на него куда позитивней, чем холодные стерильные стены больницы. В любом случае, взяв чашку в копыта и с непривычки пользоваться приборами таким методом едва не разбив ее, он отправил себе в глотку первый глоток.

Чай был негорячий, сладкий, но несильно. Самое главное – что ощущался мед, а не вываренный сахар, хотя Правде, честно говоря, было все равно – ему просто очень хотелось пить.

Сделав пару глотков и утерев рот копытом, Правда промолвил:

— Так что же не так с твоим именем? Я просто не понимаю. Может, расскажешь сейчас, чтобы я не стал какой-то ходячей насмешкой под номером…

— Итей.

— Ну да, это твое имя…

— Да нет, ты не понял, — вздохнула алая, — ты меня совсем не понимаешь. Ты не из Кантерлота, так ведь? И не из Мэйнхеттена? И не из Калипонийского Технического?

Правде все эти названия были незнакомы, и он отрицательно покачал головой. «Я из Хуффингтона,» — ответил он, и Итей покачала головой.

— Сын фермера, — добавил Правда, — но не наследник хозяйства. Младший, если можно так было сказать.

— Понятно… И вас там алгебре не учат, да? – спросила земнопони.

— Чему-чему? Нас там магии только простейшей учат, — ответил Правда честно, чем вызвал у Итей житейскую добрую улыбку в первый раз за весь разговор. Ее угрюмое лицо старушки даже немного преобразилось, расцвело и стало лет на десять моложе от такой вот удивительной улыбки.

Правда с удивлением наблюдал за этим метаморфозом возраста, и осознал, что никогда кобылку посерьезнее проститутки на больших трактах в глаза-то и не привечал.

— Оу… Ладно. Я уж расскажу тебе, но ты обещаешь не смеяться? – в голосе Итей послышалось некоторое доверие.

— Ну хорошо, договорились, — ответил Правда.

— Эх-х… Мое имя означает «очередной член». Известное слово в математике… Думаю, ты понимаешь…

— Ну вот это шуточка, прямо всем шуткам шуточка… Если я член какой-то конформы, то это еще не значит, что я там между ног, — ответил Правда, предугадывая значение этого слова, и покривил рот. Как бы его не тошнило от этой земнопони, которая ощущалась очень надоедливой особой, все-таки он был честен и признавал, что в понятии слова «член» есть много разных способов воспринять это, нежели как перевести все в похабщину.

— Ты… Правда не считаешь это смешным? – спросила Итей, и в ее голосе, уже приготовившемся заплакать и убежать из комнаты в размен на смех Правды, вдруг послышалось недоверие.

— У нас только дети бедняков, у которых нет денег отправить жеребенка в школу, смеялись над подобными «шутками». Я бы еще улыбнулся, если бы «Итей» обозначало «очередной хер», но я же не дурак, чтобы коверкать изначально нормальное… Хотя стой. Я прав в том, что «член» — это членство, а не орган в промежности?

— Да, конечно. Родители-то у меня не дураки… — ответила Итей. «Ну да, назвать земнопони… Хотя все земнопони – конечные дебилы, о чем это я, точно,» — подумал в ответ Правда.

— Ну ладно. Не хочешь еще немного поспать? – голос Итей немного развеселился, узнав, что над ней не будет смешков из-за спины. Ее мать и отец на пару были математикам, Интегер Рэнж и Солид Экуалити, и данное дочке имя было уместно лишь только в их понимании, но никак не в понимании социума пони, в которое судьба-злойдека забросила несчастную.

Правда же показался ей лучшим пони за последние два года – он даже не попытался улыбнуться. Только одно она не могла понять – то ли Правда был серьезно болен, и съедающая его болезнь отбила у него всякое желание смеяться, то ли он просто умел хорошо маскировать эмоции. Она даже не могла предположить, что он был честен с ее эмоциями с начала до конца.

Однако что сейчас было говорить – Правда проспал почти сутки, чего она совершенно не делала. Зевота одолела ее; отнеся опустошенную чашку на кухню и сполоснув ее, Итей пожелала Правде спокойной ночи и оставила его наедине со своими мыслями.

…
Спустя пару часов после того, как из соседней комнатки раздался кобылий храп, Правда встал. Медленно и аккуратно поднявшись, он ощутил, что ему сейчас несравнимо легче по сравнению с предыдущими днями. Его сейчас волновали только две вещи – он сам и его снаряжение. Не хотелось ему терять служившие верой и правдой столько лет шикарнейший меч и накопытники, изготовленные по заказу прямо для специфики его работы.

Пройдясь по коридору дома, Правда наткнулся на незакрытую дверь во внутренний двор. Было свежо, пусть уже и началась осень. Листья слегка желтели, но быстро падать совершенно не хотели, и триколор зеленого, желтого и красного обернул Правду, заставив его невольно подметить красоту этого места.

Большой дуб и несколько осин помоложе окаймляли небольшой внутренний дворик этого квадратного дома с однйо стороны и жеребячью площадку с другой. Правда не стал лезть на жеребячьи сооружения; вместо этого он присел на скамеечку, и, потирая копыта, принялся думать о завтрашнем дне. Он знал, что ощущение сна очень обманчиво: вот сон просится к тебе в голову; а вот он в мгновение отступает, чтобы сразить тебя наповал еще до того, как ты успеешь понять, смерть это или блаженство.

Однако, впрочем, не стоило бы зацикливаться на прохладе раннего осеннего вечера – на душе стало теплее, когда Правда вспомнил, что его лучший друг все еще жив и даже как-то устроился тут.

Мимо него прошли несколько черных силуэтов. Пони возвращались домой с работы; усталые, потрепанные жизнью обыватели спешили к своим сыновьям и дочерям, матерям и женам, привлекаемые тысячью и одним запахом невероятного состава.

«Готовить здесь умеют,» — подумал Правда и даже слегка улыбнулся. Почему-то сейчас его удар в голову казался чем-то уже далеким и прошедшим, слабым, как укус комара, и ничто сейчас не напоминало ему об этом, кроме разве что потяжелевшей головы. Однако Правда нашел в себе силы справиться с оцепенением и запрокинул голову назад.

Из одного из подъездов этого дома вышла молодая парочка и вальяжно прогарцевала мимо. «Бедняцкое село, а манеры – как у господ… Мещане, наверное,» — согласился сам с собой Правда, не подозревая, что класс «мещан» уже давным-давно перестал существовать как определение.

Впрочем, такой замечательной ночью разве могло что-то волновать горячую голову долгое время? Вот и Правда снялся с брошенного на скамеечку «якоря» из размышлений и пустился пешком по близлежащим улицам. Иллюминация ослепила его, музыка оглушила его; тысячи запахов ночных кафе раскатали его нос по асфальту, но остатком от всего этого была лишь яркая, детская улыбка, та самая милейшая и добрейшая улыбка, которая бывает только у жеребенка, которому подарили яркую и светящуюся игрушку, что не дает ему заскучать ни на секунду.

Скучать… «Скука – это такая растянутая во времени смерть,» — вспомнились Правде чьи-то слова. Чьи же? Он сказать этого не мог, но фраза эта прочно упала в его голову и теперь каждый раз, когда он оставался в бездействии, он искал себе новое занятие – и даже процесс поиска ограждал его от прозябания. Именно поэтому он и принял такие нездравые решения в отношении больницы и этой Итей – чтобы просто не бездействовать, и вдруг осознал это только сейчас.

Почему-то стало стыдно за свои жеребяческие поступки. Вся эта злоба оказалась напускной – и хотя Правда не мог не считать земнопони расой нищенок-дегенератов-побирушек-воров-кого-то еще, он вдруг зацепился за мысль, что эта земнопони, даже с ее странным отношением к некоторым вещам, несвойственным для пони в принципе, спасла его от загиба где-то в подворотне. Как-то странно стали ощущаться собственные телодвижения, в глазах замерцало. Вроде тупица, вроде нищенка, но одновременно с этим еще и спаситель жизней…

Голова Правды разрывалась между двумя крайностями. «Нельзя было позволять земнопони спасать себя. Я бы тогда остался хоть в чем-то уверен в этом мире,» — подумал Правда и вздохнул, поймав мысль о том, что дохнуть-то ему совершено не хотелось. «Правила изменились». «Уверен? Больше ни в чем».

Правда мог судить по услышанным коридорным разговорам в больнице, что пони в целом не потеряли свой ментальный окрас – исполнительные туповатые пегасы, вальяжные единороги и земнопони с голосами подчиненных все так же были слышны в разговорах, пусть и смазанней – но к такому нонсенсу для его времени черный единорог оказался совершенно не готов.

Чтобы земнопони вступилась за жизнь единорога, должно было в мире произойти что-то невероятное. Это не вписывалось в мировоззрение Правды никоим образом, и снова этот жуткий рефрен «Правила изменились» всплыл в его голове. Мысли окончательно спутались и Правда ощутил, что сейчас заснет.

Проделав обратный путь, Правда тихо-тихо вернулся опять в дом, где его приютили, и пролез в свою кровать. Засыпая, он долго ворочался – мрачные думы мучали его и превращались в утрированные мрачные перспективы существования бок о бок с низшими расами.

…
Серое утро упало на Кантерлот неожиданно. Все ожидали светлый день – так нет, погода снова выразила настроение Правды пасмурным началом дня; дождь не лил и темные тучи не появились, но сплошь затянутое хмурыми облаками небо бросало унылый взгляд на низлежащий город.

В такие дни дальние жилые кварталы казались особенно уродливыми и плачущими – особенно такие, где по воле судьбы расположился Правда у приютившей его Итей. Нет, не сказать, что дом был плох – ночью завывания ветра лишь смутно угадывались по звукам в водостоке, но холодно в доме не было совершенно. Ремонтировали весь Кантерлот исправно, но сама архитектура и облицовка некогда центрального района была крайне неудачна, из-за чего он казался фантазиями семнадцатилетнего жеребенка, полными гротеска, нигилизма и остроугольных противоречий.

Но, впрочем, Правду это волновало крайне мало. Будучи далеким от эстетства в чем бы то ни было, он не придавал значения слишком большим головам двух львов у парадного входа, он лишь был рад, что в это сырое утро он проснулся в какой-то кровати, а не на мостовой, словно пьяница. Хоть Правда и был любителем «аля кохоля», он никогда не пил до такой степени, чтобы терять ориентацию и падать на пол от малейшего чиха сбоку – такая вот у этого пони была железная конституция. Впрочем, этому была, конечно, еще и более прозаическая – инфицированный ростками поверженных духов, он вполне мог сойти с ума по пьянке, а оказаться овощем на койке свалок, куда свозили помешанных, ему тоже не хотелось, ровно как и буйным мародером задворок собственного сознания. Настоящее безумие – это не выдумать реальность на основе имеющейся, это делать это снова и снова с завидным упорством, игнорируя здравый смысл и инстинкт, который подсказывал, что все это лишь бутафория и перед пони стоят другие задачи, нежели чем «сгореть» ради идеи.

Запах свежесваренной овсяной каши витал в воздухе, отдавая легчайшим ароматом вишни. Правда на автомате потянул носом, чувствуя невероятно приятные ощущения. После той больничной баланды, которой его один раз покормили, этот запах был просто божественен – как минимум, Правда был весьма голоден, и поэтому любая еда бы сейчас показалась ему пищей богов.

Дверь открыла: «Завтрак на столе,» — донесся из проема знакомый голос Итей. Правда, пошатываясь, встал, и, зацпленный на крючок из овсянки, едва ли не полетел на кухню.

Кухонька была маленькой – стол, четыре стула, плита(Правда сразу узнал это устройство – «элементаль в коробочке», но благоразумно воздержался от проявления удивления), раковина и несколько полок с посудой. В тарелке прямо перед ним лежала груда сваренных овсяных хлопьев, перемешанных с вишневым джемом. Это было настолько вкусно на запах, что Правда сразу же плюхнулся за стол, схватил телекинезом ложку и принялся уплетать кашу за обе щеки.

Поймав на себе растерянную улыбку земнопони, он, впрочем, не стал останавливаться, а доел все до конца и счистил остатки с тарелки. Итей приподняла кончик губы вверх в полуулыбке, и ухмыльнулась. Правда проигнорировал этот жест и нашел в себе силы поблагодарить Итей за «очень вкусный завтрак».

— Спасибо… Ну обычная же еда, ты чего… — начала она, но Правда всеми силами изобразил дружелюбие: «Нет-нет, действительно замечательно!»

«Еще одна такая фраза – и меня вырвет этой кашкой,» — пронеслось у него в голове, — «Вот дер-рьмо.» Его действительно начало подташнивать от количества слопанной овсянки, ведь желудок за столько времени уже отвык переваривать нормальную еду – не баланду из не пойми чего, которую раздавали в больнице, а настоящую, вкусную, свежеприготовленную еду.

Но вот наваждение тошноты рассеялось: живот включился и с удовольствием придал чувству тошноты форму сытости. Теперь дело было за малым – встать и уйти, но…

Тут на кухню зашла маленькая единорожка. Ало-белая, с приятной розоватой гривой, это была молодая кобылка в самом расцвете юношеской красоты.

«Ох, мам, привет. А это еще кто?...» — спросила она.

— Привет, доч. Как спалось? Это… Эм-м… Ну, в общем, наш гость, — ответила Итей.

— Да ничего так… Опять полночи за алгеброй просидела. Как же меня бесит эта наша училка, — покривила та мордочкой, принимаясь за кашу и начав лениво ковырять в ней ложкой.

— Быстрее ешь, в школу опоздаешь, — ответила Итей.

— Ну маа-ам… А мне надо сильно к первой физике? Зачем? Я же в маглит хочу, мне эта физика… — начала было единорожка, но мать оборвала ее:

— Сказано, что надо ходить, есть в расписании – вот и ходи. И не опаздывай, так что ешь, — заключила Итей и дочка, еще больше скривив лицо, съела пару ложек и ушла.

— И так каждый день… — вздохнула мать, — и так каждый Селестиев день…

Правда изумился. У матери-земнопони дочь-единорожка? Это нарушало в принципе законы природы на взгляд Правды. Не имевший даже базовых понятий о генетике и возможности мутаций, он подумал, что мир действительно рехнулся, или, что более вероятно, эту «дочку» удочерили, когда она была еще совсем маленькой, просто выбрав похожую на мать.

— Милая кобылка, — сразу же констатировал Правда. Ему, несомненно, понравился сам факт пребывания единорожки в этом доме, — ваша или взяли?

— С чего вы взяли, что она из приюта? Непохожа? – с удивлением спросила Итей.

— Да нет, все нормально, похожа… Просто… Ничего. Показалось, — ответил Правда, — как ее зовут, кстати?

— Ее звать Роузи, — ответила земнопони в свою очередь, — очень милая кобылка.

— А где ее отец? – вдруг поинтересовался Правда и понял, что тронул что-то очень-очень болезненное в душе Итей. Та сразу отвернулась и замолчала. Правда хотел было засмеяться, мол, «выкуси», но остановился и только сказал – холодно, неискренне, но хотя бы что-то удобоваримое в данной ситуации: «Соболезную».

— Не надо, — буркнула Итей, — я сама виновата. Давай… Давай не будем об этом.

— Хорошо… — скривил губы единорог. Какая-то его часть испытывала кайф от того, что он сумел задеть эту земнопони, какая-то же часть стыдила эту первую часть за то, что Правда такой малосердечный, ведь трагедия – она и у мышей трагедия.

— Так будет лучше. Ладно… Роузи! Где ты там?! Пора в школу! – крикнула Итей, изображая задор в голосе: плохо изображая, но тоже подчиняясь этому лицемерному правилу про правила.

— Ща-ща, ма-ам… — раздался в ответ крик из другого конца квартиры. Наконец слегка накрашенная единорожка вышла, накинув седельные сумки, из которых виднелись уголки учебников и тетрадок.

— Готова? Тебя проводить? – спросила Итей.

— Не-а, мам, не надо… — ответила маленькая пони и пошла в прихожую. Звук распахнутых дверей, затем щелчок замка – и на этом ее пребывание в утреннем доме закончилось.

— Она очень мало ест домашней еды… Все из буфетов каких-то где-то ест, — вздохнула Итей, — а потом будем по врачам таскаться с болями… Так. Мне скоро на работу идти, а ты что будешь делать?

— Я могу прибраться, — на автомате ответил Правда, посчитавший в условиях равносильного обмена уборку стоящей оплатой проживания в доме, пусть даже и на одну ночь.

— Ну-у… Хорошо. Если что, обед на плите – поешь, когда захочешь. Ладно… Удачи тебе сегодня. Я тут подумала, кстати… Если ты хочешь, ты можешь остаться. Ты же не будешь бить вещи?

— Я? Упаси Селестия меня что-нибудь бить. Как я расплачусь? Своим крупом или филе на корм львам из местного цирка? – усмехнулся Правда. Итей не поняла его специфический юмор, но ответом осталась довольна. Она кивнула и направилась к выходу из кухни.

Оставшись наедине с самим собой, Правда начал размышлять. Факты струились через его копыта и ситечко «рационализма», которому он придавал особенное значение в его мировоззрении.

Одновременно с этим его «формальный аппарат» логики набух и взорвался, разноцветными ошметками наполнив его голову. Он ума не мог приложить, что же и как должно было произойти, чтобы у земнопони родилась единорожка. Даже в его время, время куда более прозаичное, нежели нынешнее, судя по увиденному им на улицах, изнасилование земнопони никогда не оканчивалось рождением представителя единорогов… А теперь что-то иное случилось в Эквестрии. Никогда еще Правда не ощущал себя настолько раздавленным и морально уничтоженным, как сейчас. «Правила изменились.» Эта проклятая Тиреком фраза снова всплыла в раскаленном от новых открытий мозге, прожигая его насквозь.

Но даже сквозь это Правда одного не мог себе представить – все, что он увидел, повергало его в глубокий шок. Но ведь это одна семья, один маленький дом, один небольшой быт вызывали у него столько противоречивых и тяжелых для осмысления эмоций. Что же могло ждать его снаружи? Ведь мир ох какой большой – изошедший Эквестрию от моря до моря Фокус не мог не представлять себе масштабы этого мира.

Это кое-что объясняло: возможно где-то когда-то какой-то народ пони открыл в себе способность скрещиваться с другими. Однако в связи с этим, понятное дело, возникали новые вопросы….

Воздержавшись от построения псевдонаучных теорий о происхождении произвольно взятой расы полукровок, Правда успокоился. Слегка. Встав со стула, он решил пройтись по квартире.

Неубранные комнаты действительно наводили ощущение тотального хаоса, творившегося тут. Всевозможное белье, скомканное вместе с простынями, грязь и пыль… «Какого Тирека я вообще должен тут убираться? Им надо, пусть и убираются, раз такие умные.» — подумал вначале Правда, но затем урезонил эту мысль встречной: «У тебя пока другого дома нет. Изволь, пожалуйста, сделать хоть что-нибудь полезное, в конце-то концов.»

«Я прав. Надо, надо сделать что-нибудь полезное, в конце-то концов. А не то совсем нахлебником стану – а там уже и разжирею, обленюсь, женюсь и в гроб. Отличная перспектива. А так хоть какая-то разминка будет… Кстати. Насчет разминок. Надо будет обязательно узнать, куда стража девает все отобранные вещи. Если я не верну свой меч, я тут сдохну из-за нервов. Не могу оставить свой дорогой мечик этим варварам. Да… Какова была моя разгульная жизнь до этой проклятой ловушки. У меня вообще есть ощущение, что ловушка была не там, в пещере, а тут, в этом жутком каменном городе,» — подумал Правда и нашел свои мысли небезосновательными.

В голове зашевелились крылышки и унесли ее снова в мир снов снова. Проснувшись совсем немного времени спустя в той же позе, в которой он заснул – присев на кресло, он вначале размял затекшую шею, затем нашел тряпки и швабру и принялся отмывать старые вещи от пыли.

Стирать разводы со стекол было куда более приятным занятием, нежели думать. Легко парящая в воздухе тряпочка, ведомая телекинезом единорога, быстро заставляла поверхности вспомнить, каково это – быть молодым. Каждый угол, каждое зеркало были тщательно вытерты им до прихода Итей.

Кобылка вернулась раньше, нежели чем он мог предположить – но он уже успел сделать основную часть работы по промывке стен и мебели. На этом его запас идей иссяк, и он просто дал себе отмашку дождаться хозяйки.

Та сердечнейшим образом поблагодарила его, предложив отдохнуть. В представлении земнопони уборка была тяжким трудом; в представлении единорога уборка была легким упражнением. Посадив Правду за обеденный стол, она не стала вздыхать, только посмотрела на него с нескрываемой благодарностью и налила супу.

Суп из брокколи не был верхом кулинарного мастерства Кантерлота, но в качестве здоровой и питательной, пусть и не очень вкусной, пищи он годился «на все сто». На этом дешевом супе из брокколи, моркови, трав и воды можно было жить буквально месяцами, не испытывая при этом никакого дискомфорта в физическом плане; понятно, что после месяцев поедания одного только супа из брокколи можно было сойти с ума, но качество еды с точки зрения пищеварительного тракта было «Самое оно».

Правда принял обед в свой желудок, и последний остался весьма доволен съеденным. Даже начавший преследовать черного единорога метеоризм оказался бессилен перед лицом нейтральной диетической еды и сдал позиции. Пресловутая «диетическая» кухня показала ехидное личико болезнями и тихо скрылась в крови, куда уже начали откачиваться различные вещества.

— Спасибо за уборку. Я даже не думала, что ты это действительно сделаешь… Я просто думала, что ты остаться хочешь. Да… Знаешь, я бы и так, без уборок разрешила остаться: у меня все равно комната свободная, а когда будешь хорошо на ногах держаться, будешь свободен.

— Да не за что, — вздохнул Правда. Ему было неприятно снова разговаривать с этой земнопони. Но слово за слово беседа превратилась в дискуссию по какому-то вопросу, и Правда в запале речи уже позабыл, какая раса стоит перед ним – ему виделся только лишь оппонент.

…
Фокус сидел в своем номере во дворце. Холодный вечер сгущал краски и так не очень яркой палитры столичного дворца, но Фокусу это было только на копыто. Он начал записывать тексты давних заклятий, которые он выучил наизусть, взяв из архива сохранившиеся с его времени книги по практической части.

Наличие таких раритетов сильно обрадовало серого единорога – он получил доступ хоть к чему-то, пусть и не очень важному, и мог хотя бы освежить свои знания здесь, в магпрактикуме при Кантерлотском Центре Образования. Хотя Прицесса не являлась ни директором школы, ни ректором ВУЗа Кантерлота, тем не менее, почти половина всех образовательных заведений в Кантерлоте носили гордую приставку «Имени Принцессы Селестии».

Величайшие пони всех времен и народов раз в год посещали школу и вуз – открыть новый учебный год. Больше их никто, в том числе и во время учебы, в ВУЗе не видел. И «имени Принцесс» так и оставалось лишь «имени» — ничем более.

Впрочем, он посмотрел на часы и понял, что он уже достаточно сегодня читал – пять часов кряду. Следовало бы прогуляться и пойти чего поужинать в столовой, тем более, восемь часов были прекрасным временем, чтобы поужинать.

Со легких придыханием закрыв старинный фолиант, Фокус встал, и, слегка зевнув, решил начать прогулку с того, что открыл окно. Было достаточно тепло, но голым выходить Фокус не решился – зудящие красные эритемки на коже все еще давали о себе знать, и поэтому серый единорог с белой гривой, немного поколебавшись перед любезно предоставленной Кантерлотом коллекцией одежды в шкафу одел достаточно большую расшитую замысловатыми узорами накидку и пошел гулять.

Ночной парк был окрашен в удивительный цвет заходящего солнца. Эта странная смесь оранжевого, синего и розового побуждала творить даже самого ленивого пони. Музыка деревьев разносилась в воздухе, а к ней примешивался играющий откуда-то джаз.

Фокус никогда в жизни не слышал такой смелой музыки. Нет, труба в его время была, но такие смелые ритмы он еще никогда в своей жизни не слышал. Скользящие по ушам, приятнейшие в своем исполнении риффы гитары, приятные арпеджио и умопомрачительные каденции саксофона навевали какое-то странное, непривычное настроение. Город раскрасился в серый с редкими цветовыми вставками: этот удивительный нуар в глазах ввел Фокуса в высшую степень восхищения. Фокусу незачем было двигаться куда-то, чтобы слышать эту музыку – решив не искать ее источник, тратя то время, которое он бы мог потратить на то, чтобы наслаждаться ей и свежим воздухом. Ноги сами ритмично заходили по газону, и Фокус взмахнул хвостом в знак того, что эта музыка сдвинула его копыта в непривычной для него манере.

Восхитительные звуки повалили его спиной на газон. Оказавшись там, он начал разглядывать ночное небо. Звезды загорались и зажигались, затем тухли и пропадали из поля зрения. Мягкий саксофон стал великим звездочетом, руководившим небом целиком, и подергивавший в такт музыке Фокус начал было входить в удивительный экстаз, но удержался. «Возможно, этой музыки больше не будет, но терять самообладание я не хочу,».

Композиция сменилась. Теперь она стала куда более быстрой, агрессивной, активной, танцевальной, и Фокус снова вынужден был заставить себя не идти у своих ног на поводу и не пытаться пуститься в пляс, хотя очень хотелось.

О да, незабываемые ноты разбавились мягким, слегка хриплым вокалом, и желание куда-то вставать и танцевать сразу пропало.

Невероятно приятные ощущения полной релаксации утянули его с головой в себя, он захлебнулся в них и упал в полудрему. На его лице застыло одно из самых редких выражений, которое можно хоть когда-нибудь было там увидеть – выражение счастья, подкрепленное улыбкой.

Невероятные мысли сплясали хоровод в голове и обронили капельку чернил; дьявольские леса выросли и сожрали окованную гордостью башню, что называлась раем, и Фокус ощутил лишь одно – как его глаза расплавились от прошлого, от будущего и от забытого будущего, и обесцвеченные чернила упали на землю, лишь слегка смочив ее влагой. «Как две капельки в огромном море,» — подумал Фокус, раскрывая глаза и ощущая, что глаза смерзлись обратно.

«Как две капельки,» — вторили ему его мысли, и он спокойно повернулся на бок. Встал. Музыки уже давно не было, но мотив все еще играл в голове Фокуса под лунным светом, этим безумным лунным светом, что светил этой глубокой ночью.

Однако время неумолимо текло. Спать не хотелось – дрема с успехом заменила полноценный ритуал сна и пробуждения, но, увы, ненадолго – Фокус прекрасно знал, что вскорости его нынешнее состояние вновь сменится на сонливое, а посему прогулку было бы неплохо закончить.

Фокус понятия не имел, который час, но сам факт темноты уже не очень-то его обрадовал: завтра для того, чтобы встать и пронести Правде передачку, собранную ему на деньги из гонорара, нужно быть встать в семь утра и ни минутой позже, а промедление было очереди из ста пони подобно. Вместе с этим Фокус сам не мог понять – зачем и куда ему торопиться, если его копыто о копыто стукнуть не просят.

Абсолютно внезапно перед ним возник силуэт пони в наморднике.

— Есть две новости – хорошая и плохая, — сразу же начал Дот Делайт, не сказав даже «Здрасьте».

— И какая? – спросил Фокус, — Правда сбежал – это плохая? Никто не помер – это хорошая?

— Вы невероятно проницательны, но насчет хорошей не совсем. Мы тут покопались в восстановленных журналах из старого дворца… В общем, Вас решено восстановить в страже и повысить в звании до штаб-генерала Первой Стражи. Решение о принятии этого только за Вами, но… Это можно отложить до завтра. Завтра вам все расскажут о нынешнем положении в страже. Кроме того, в любом случае, Вам вернут весь комплект доспехов – мы их слегка почистили от ржавчины и отполировали. А насчет плохой – увы.

— Я же сказал этим пегасам в броне, чтобы они держали этого пони под контролем, — вздохнул Фокус.

— Увы, они не смогли, по их словам.

— Значит, не хотели. Больного пони уж они смогли бы… Трусы. Погань, — рыкнул серый единорог.

— И в чем проблема? Какие последствия его побега? – спросил Дот.

— Ну-у… В общем, варианта четыре. Первое – он убежал и принял нынешние идеи о сегодняшнем мире и курсе его развития. Маловероятно, но это почти как «мы переместились на тысячу лет вперед», вы же об этом осведомлены. Так что имеет место быть. Второе – он убежал и решил оставить этот мир в покое. Вариант куда более вероятный, но такой же мирный. Алкоголь и кобылки сломают этого пони, и он закончится там же, где и начнет брать в рот. Так что… Грустный исход событий, но в смысле общества – безопасный. Вариант три – он не принял идеи и решил поменять под себя хоть что-то. Вариант далеко не безобидный, но в таком случае Правду можно будет легко поймать – он умеет только хорошо и больно драться, а в политику он не лезет, ибо врать он не умеет абсолютно совершенно точно. Как-то так. И вариант четверый – он найдет единомышленников, тех, кто за него врать будет. Вот этот вариант тоже очень маловероятен, но если он случится, все будет хуже, чем вы можете себе представить. Придется взяться за оружие, чего сейчас, я так понимаю, никому не хочется, ибо обленились сражаться, — обосновал Правда свои мысли.

— Несомненно. Вы за четыре дня тут вполне себе освоились в нынешнем положении дел, — улыбнулся Дот, — и тем не менее, это стоит взять под особый контроль.

— Так что там насчет стражи? Уж не в свете ли этих событий меня хотят куда-то назначить?

— Вообще-то нет, — начал Делайт.

— И я в любом случае говорю «нет». Я пони свободный, я пони наемный, меня не интересует призыв «помочь Родине» и стабильные деньги двадцать седьмого дня каждого сезона. Так что извините, я сразу-сразу мимо, — ответил Фокус, — еще что-то?

— Пока нет. До завтра, Фокус, — улыбнулся Дот и пошел вдаль по аллее.

По пути его одолевала только одна мысль. А что, если Правду… Украли?