My little crysis
Глава 1
Ура! Доблестный коллектив, подаривший нам незабываемое «Плавание с цефами», теперь готовится обрадовать хитом «Нью-Йорк ньюкем».
Известие это настигает нас где-то между Ист-ривер-драйв и Пятой авеню. Точно сказать не могу, меня тогда интенсивно расстреливали. Но когда я нагнал стрикландовский конвой у Центрального парка, новость уже разнеслась.
Стрикланд в ярости. Барклай отбивался до последнего. Голд уверяет, мол, чего еще ожидать, поставив начальством дебильных психопатов (засранец без малого злорадствует над военной тупостью и недостатком воображения — жаль, не довелось ему повстречать Левенворта).
А я что? А мне по барабану.
Может, я разучился сопереживать. А может, после нескольких лет службы привыкаешь к тому, насколько дешева человеческая жизнь, и примиряешься с ее дешевизной. Не исключено, БОБР попросту удалил сопереживание из моих мозгов, пронизанных его нанонейронами. Или мне, уже двумя ногами стоящему по ту сторону жизни, наплевать на живущих? Слушаю яростное клокотанье Стрикланд: «О людях подумали?! О соседних районах?! О радиоактивных осадках?!» — и думаю: если б мог говорить, заткнул бы ее другим вопросом.
Они о цефах-то подумали?
Не то что бы я соглашался с последними пентагоновскими выдумками. Из-за их ядерного цунами я вообще захотел уволиться из ведомства раз и навсегда. Но главная-то проблема в том, что оно не сработало. Никакая пентагоновская идея до сих пор не сработала — а когда отступать некуда, в дело идут самые отчаянные меры. В безвыходной ситуации годится и тактика выжженной земли. Тактический ядерный взрыв над Манхэттеном может стать единственным реальным способом остановить цефов. Не гарантированно, конечно, но на фоне провала всего остального попытаться стоит.
Конечно, провалилось не все. Проект «Алькатрас» еще жив и дрыгает ножками. Но боссы в Пентагоне не такие уж дебилы, они судят по докладам с передовой и не могут оценить, что же творится здесь на самом деле. Скорее, они про «тунгусскую итерацию» знают лишь то, что она изобретена полубезумным гомункулусом, плавающим в рассольной жиже, а по словам Натана Голда, оно похоже на гомосексуальное насилие у мух-скорпионниц. Если б я знал про «тунгусскую итерацию» только это, тоже не шибко бы в нее поверил.
Над Центральным парком — желтое жуткое небо, прорезанное вспышками молний. Нас никто не ждет: ни подкрепление, ни цефы, ни «пилигримы».
Никто.
Паркуемся среди низких кустов и зарослей сорной травы. Тишина мертвая, только вдалеке погромыхивает тяжко.
— Куда они все провалились? — интересуется кто-то.
— Может, на Пятьдесят восьмой они бросили на нас последние резервы и у них совсем пусто? — предполагает Чино, но сам себе не верит.
Молчат птицы, даже сверчки не стрекочут.
— Не нравится мне это, — бормочет Стрикланд угрюмо, оглядываясь.
Но птицы не улетели — мы убеждаемся в этом через пару секунд, когда они взлетают все разом, огромное порхающее облако, темное, как споры, — и ни одна не пискнула. Уносятся на восток, а земля под ногами начинает дрожать.
Ровная прежде линия деревьев выгибается, пучится, их верхушки мотаются туда-сюда при полном безветрии. Деревья поднимаются в сумерки, будто на гидравлике, на земле под ними вижу краткие вспышки голубых искр — рвутся подземные силовые кабели. Земля дыбится, проваливается, скалы вырастают среди леса прямо на глазах, стены грубого трещиноватого камня лезут наверх, унося деревья на горбу. «Бульдог» подпрыгивает на два метра, переворачивается, шлепается наземь. Ближайшая рощица клонится прямо на нас, задирается, валится. Пласты земли и камня громоздятся, мнутся, соскальзывают с боков чего-то необыкновенно огромного и древнего, проснувшегося после миллионнолетнего сна глубоко под землей.
Те, кто на машинах, разворачиваются и дают газу, пешие несутся со всех ног. Барклай вопит на весь эфир: «Стрикланд, Стрикланд?! Что за хрень у вас происходит? Мы считываем сейсмическую активность, это же…»
Я уже не вижу верхушки, а Штука из Земли все лезет и лезет — наверное, уже поднялась километра на два. Дюжина водопадиков срываются с ее боков, рассыпаются водяной пылью высоко над головами.
— Сэр, нам необходима немедленная эвакуация, — заявляет Тара Стрикланд с восхитительным спокойствием, — А также активная поддержка с воздуха — и чем сильнее, тем лучше. Пожалуйста, бросьте сюда как можно больше сил. Ситуация… э-э… изменилась.
Это и мама, и папа, и дедушка, и даже пещерный пращур всех цефовских шпилей.
Это последняя страница Апокалипсиса, конец календаря майя, гибель мира в Рагнареке. Оно заняло и унесло с собой половину Центрального парка. Оно колоссально, оно закрывает небо. Не иначе, как с него и Канада видна.
Шпиль поднял половину парка, зацепил и унес ввысь всю массу, приставшую к невозможной колонне, глыбу земли размером в сотню городских кварталов, болтающуюся теперь над Манхэттеном, словно Эверест на кончике бильярдного кия. Острие шпиля — темный угрожающий обелиск, проткнувший унесенный парк, загарпунивший бродячий небесный остров, — поднимается еще на половину расстояния от парка до земли. В сгущающемся сумраке громада кажется похожей на статую Свободы в каменной короне — если, конечно, не принимать во внимание пару километров высоты и начинку из спор.
Если у Барклая и были шансы отговорить начальство, то теперь они безвозвратно испарились.
Будущее в виде ядерной зачистки стало неизбежным, и нам посулили несколько вертушек и столько искренней моральной поддержки, сколько можем унести.
А еще нам дали полчаса до вылета бомбардировщиков.
Чем ближе мы к шпилю, тем сумрачнее вокруг. Вода стекает из прудов и озер, рассыпается в пыль, падая, небо застилает густой липкий туман. Кое-где среди тьмы — огоньки, мелькают языки пламени, оборванные кабели шипят, вспыхивают голубым, разбрасывают искры. Сквозь шум винтов я различаю стон и треск ломающегося гранита. Трубы газопроводов и канализации торчат разорванными венами, извергая пламя и грязную жижу.
Я ошибся. Это не остров среди неба — это опухоль. Если бы Господь болел раком, оно бы выглядело именно так: черным и комковатым, будто легкое шахтера. Приблизившись, вижу: это не цельная глыба, слитный силуэт распадается на множество глыб, мешанину обломков. Иные не больше дома, другие способны расплющить целые кварталы. Расщелины и провалы между ними испещрены черной хребтистой арматурой цефовской конструкции, сетью связей, удерживающей все в едином целом.
Ну, не совсем оно единое и не вполне целое. Пока пилот кружит, выбирая место посадки, гранитные глыбы откалываются, словно айсберги от ледника. Мы заходим с юга, зависаем в десяти метрах над верхушками деревьев. Под нами крошечные сверху вагончики и прицепчики техслужбы, раскрашенные в голубенький цвет, крошечные статуи, похожие на куклы, все освещено странно и криво уцелевшей пригоршней уличных фонарей, еще работающих на солнечной энергии, запасенной батареями.
Вертолет болтается пробкой в аэродинамической трубе, чем ближе к шпилю, тем сильнее турбулентность. Если приблизимся еще на сотню метров, нисходящий поток расплющит нас о камни. Приземляться здесь немыслимо. Даже отступив, не стоит и пытаться — вся масса земли и камня непрерывно шевелится, цефовская арматура ее почти не фиксирует. Близ южной оконечности острова опухоли пилот рискнул спуститься до восьми метров. Я благополучно падаю, а пилот ретируется на безопасное расстояние — правда, какое расстояние считать безопасным в наши веселые деньки, сказать затрудняюсь.
Рокот винтов растворяется в густом сумраке, и становится так мирно, спокойно…
Стою на траве. Ветер свирепый, но посвист его почти успокаивает. В пяти метрах передо мной километровая бездна, я различаю тусклые серые очертания нью-йоркского центра далеко внизу — точь-в-точь россыпь микрочипов на материнской плате.
А через секунду бездна уже в двух метрах, и я мчусь подальше от края, чтоб разваливающаяся груда камней и земли не прихватила и меня по пути на родину.
— Ты только глянь на трещины в этой штуковине! — вопит Голд. — Как от нее куски отваливаются!
Он на вертолете со Стрикланд, но ощущение, будто орет в самое ухо.
— Алькатрас, слушай, вся масса камня просто висит на шпиле, прицепилась походя. Нестабильность абсолютная, в любой момент может обвалиться. Смотри внимательно на трещины в земле!
Знаешь, приятель, я как-то и сам разобрался. На севере шпиль утыкается в ночь, словно церковная кафедра проповедников Сатаны. До плана «Б» — двадцать шесть минут. Н-2 несет меня быстрее, чем разваливается земля под ногами.
А затем пилот вертушки выдает: «О господи, они ж повсюду!»
— Алькатрас, послушай! — Это опять Стрикланд, — Ребята Барклая вчера были в парке, хотя и не удержались. У ЦЕЛЛа там эвакуационная база. Там должны быть заначки с боеприпасами, тебе придется… в общем, патроны понадобятся.
Тара не успевает договорить, а головоногие друзья уже тут как тут.
Краем уха слышу, как она накручивает пилоту яйца, заставляет подлететь ближе и прикрыть меня с воздуха. Почти не слышу объявления фальшивого Пророка: дескать, он завершил локальное сканирование и обозначил вероятные места складов с боеприпасами. Зато отлично слышу набежавших цефов, квакающих по-лягушачьи, полосующих воздух трассерами. Не успеваю вовремя усилить броню, и получаю дважды по корпусу, и еще пару раз после того, как прыгаю через движущуюся расселину (серый хаос, внизу — километровая пропасть) и удачно прячусь. Для цефовской пехоты разлом слишком большой, но одинокий охотник с легкостью перескакивает, летит над моим укрытием и приземляется на дерево в десяти метрах от меня. Дерево падает, выдранное из земли двумя центнерами металла и слизи на скорости в тридцать метров в секунду. Охотник перескакивает на выступ — и тот крошится под его ногами. Урод вскакивает на пикап — и тот обваливается с края разорванной улицы. Охотник скачет от места к месту, никогда не промахивается — и никак не может выбраться на твердую землю. Так и улетает в пустоту, скача меж падающим хламом.
Далеко на севере огромные сегментированные щупальца рассекают небо: башня выпустила их, и они свищут туда и сюда, будто кнуты. Из каждого сегмента торчит пара то ли шипов, то ли лап. Я уже видел такое: огромные металлические сороконожки, извивающиеся в небе.
Вижу я и кое-что другое, поменьше, но столь же монструозное, движущееся мне навстречу по разваливающейся местности. Мы стараемся обойти опасность, стреляем, прячемся, земля дрожит, кренится, валится. Два огромных куска лезут друг на друга словно континенты, «под гору» внезапно превращается «в гору», пруды и лужи растекаются, заливая поле боя, земля становится грязью, а трава — катком. Временами цефам почти удается завалить меня. Иногда они стреляют неожиданно, БОБР чертит направление, но я никого не вижу.
И все же, если судить по конечной цели наших танцев — а именно прикончить друг дружку, — я пока справляюсь лучше. Пока.
А между потасовками… в общем, есть моменты, про какие и вспоминать неловко. Дерусь за жизнь целой планеты, до ядерной бомбардировки — меньше получаса, к цели еще и не подобрался, как я смею тратить секунды, мать их, на созерцание? Моменты прекрасного почти сюрреалистичны: плотный голубой ковер крошечных идеальных цветков, тянущийся посреди пешеходной улочки, древняя бронзовая статуя на гранитном пьедестале — давно позеленевшая, плечи и голова белы от голубиного помета. На траве стоит сиротливо покинутое такси, мягкий свет единственного уцелевшего уличного фонаря льется на него сквозь туман.
В проходе под террасой Вифезда вижу обшарпанные пластиковые ящики, которые громоздятся в сумрачном гроте, полном арок, золотых альковов и блестящих керамических плиток. Обложенный ими потолок похож на персидский ковер. Здесь же в заначке амуниции и убойной снасти на изрядных размеров бойню — вдосталь на оставшиеся двадцать минут. Подхватываю новую микроволновую пушку Х43. Я видел сегодня, как парни ею работали: против брони бесполезна, но поджаривает слизняков прямо в скелетах. Только следить за собой надо, стрелять короткими импульсами. Чуть зазевался — и батарея пустая.
В общем, заправляюсь, снаряжаюсь и снова в бой. У северного края прохода включаю невидимость, высовываюсь: шпиль вонзается в мертвое серое небо, растрескавшийся фонтан передо мной кажется вошью в его тени. Потертая фигура среди фонтана задумана была как ангел, но теперь похожа скорее на зомби с крыльями.
Сороконожки перестали дергаться, вцепились в землю, укоренились, распрощались с буйными деньками юности и успокоились, превратившись в огромные шипастые арки, словно шпиль отрастил ноги.
Вот же дерьмо. Я-то уж понимаю, что это значит.
И Натан тут как тут, спешит поучать.
— Парень, оно уже отростки выпустило и закрепило как тогда, с их гнездом на Таймс-сквер. Похоже, тебе нужно повторить то, что ты делал в прошлый раз.
Комбинезон выдает тактические данные, рисует цели. Что ж, цефовские конструкции на удивление однообразны: то ли форма подогнана под надобности, то ли у них воображения вовсе нет. Тот же план, те же пропорции — и та же уязвимость.
Пробиваться все труднее. У каждого отростка — подстанции торчит на страже тяжеловес, неповоротливый, но почти неуязвимый. С пары сотен метров от их ракет уклониться нетрудно, но чем ближе подходишь, тем быстрее надо увертываться — а эти хитрые гады знают, как обороняться. Понимают: мне к ним нужно вплотную подобраться — и пользуются.
К тому же вокруг, развлечения ради, кишат пехотинцы и охотники — их куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я крадусь, невидимый, мимо удобных возвышенностей, мимо хороших мест для засады, и там пусто, никто меня не ждет — а через пять секунд лупят в спину. Слышу, как чьи-то лапы хрустят по камням слева, как тихонько верещит охотник позади, оборачиваюсь — никого, а стреляют вдруг справа, где мгновение назад видны были только камень и пустое небо. Ветер разгоняет туман, но повсюду полно ям и впадин, где воздух застаивается и туман лежит плотным киселем.
Глаза почти бесполезны, включаю усиление, работаю в инфракрасном диапазоне, но все равно не могу различить цефов.
Наконец меня зажимают между пропастью и осыпающимся пешеходным мостиком, я чуть высовываюсь — и воздух разрезает густая чересполосица трассеров. Земля рассыпается прямо под ногами, и выбора нет: или летательное возвращение на мать сыру землю, или забег через убойную зону. Выскакиваю, поливаю огнем на бегу, бью в никуда — и вдруг прямо перед носом материализуется пехотинец и шлепается наземь, дергаясь.
Мать вашу за ногу, у здешних цефов — невидимость!
Я перебираюсь через полуразваленную армейскую баррикаду, размышляя, отчего ж цефы раньше ее не включали?
Остается пятнадцать минут.
Новое оружие — новая тактика. Пара импульсов из микроволновой пушки — и средний пехотинец лопается вошью на сковородке, но на тяжеловеса уходит вся батарея — а он продолжает палить в ответ. Приходится выбросить микроволновку и взяться за L-TAG. Пара «умных» ракет — и дело сделано. На тяжеловеса у второй подстанции уходит целых четыре, но мне везет с третьим — хоть мажу постыдно, ракета сносит подпорку стандартной армейской баррикады, склонившейся над бедолагой тяжело — весом, и на того валится десять метров упрочненного бетона — гробница производства самого Господа Бога. Через сорок секунд валится страж последней подстанции.
Чем я ближе к цели, тем сильнее ветер, и теперь он истошно, мучительно воет, будто пытают живую тварь. Но я уже рядом, и вблизи шпиль больше не кажется шпилем. Он колоссален: размером в целые кварталы, это настоящий вселенский собор всего подземного адского мира, в нем намешаны части всех копошащихся ночных отвратных исчадий Вселенной. Тут и колючие панцири, и суставчатые ноги, и членистые антенны, и несчетное множество острых мандибул, кроваво-красные плавники, жабры, дыхала и когти — все будто стиснуто в единое целое чудовищным прессом для мусора, загнано в форму башни, утыкающейся в стратосферу. В щелях между кусками пульсируют тусклые оранжевые сполохи — ни дать ни взять, кто-то дует на угли.
Впереди — яркий свет плещет в вывороченные глыбы камня. Я вжимаюсь в тень, словно отведавший яблока Адам, пытающийся укрыться от Господнего гнева. Ветер выпихивает меня на свет. Пальцы мои впиваются в трещины гранита, цепляются, сражаясь с ураганом. Прижимаюсь к скале, ползу вперед.
В основании шпиля огромная дыра, которую загораживают колоссальные сегментированные колеса — ими можно было бы заткнуть Гудзонов туннель. За ними — портал, сияющий ослепительно белым светом, ход, ведущий в башенное нутро. Это воздухозабор. Или, если уж потворствовать романтике, тот самый сияющий туннель в конце всех концов.
Да, самое время — я уже два дня как помер.
Вспоминаю уроки, усвоенные на харгривовской коленке: споры, в сущности, — антитела. Они слетаются к ране. И тут Натан Голд, великий специалист по особо гадким новостям, возвещает пискляво: «Парень, тебе внутрь!» Ветер воет, слов почти не разобрать.
Является Тара Стрикланд, специалист по новостям еще горшим: «Черт возьми, они уже приказали бомбардировщикам сниматься! Алькатрас, ты опаздываешь! Спеши!»
Вот же дерьмо.
Я делаю шаг за камень — и даже прыгать не приходится. Сияющий туннель засасывает меня, как птицу — самолетный движок.
Буря, пожалуй, не совсем подходящее слово. Ураган — тоже как-то не так. Аэродинамическая труба — вот, наверное, ближе всего по свойствам, но это выражение техническое, упорядоченное, оно не передаст ощущения лютого неистовства воздушной стихии.
Да и вообще, словами здешние прелести не опишешь.
Башня вдыхает тебя, и на мгновение вокруг становится почти спокойно. Стены на бешеной скорости сливаются в расплывчатое однородное целое, и, пока безвольно несешься в потоке, проблем никаких. Но потом вытягиваешь руку, цепляешься за первый попавшийся выступ, и поток на скорости в две звуковых рушится на тебя гребаным Эверестом.
Без Н-2 я и уцепиться б не сумел, пальцы б из руки вырвало. А если бы чудом и зацепился, ни за что не удержался бы. Рука так и осталась бы висеть на стене, а остальное унеслось бы…
Кстати, а где я сейчас? Во всяком случае, далеко под гигантским нарывом в небе — мимо него я, наверное, пронесся за доли секунды после того, как меня засосало. Наверняка я снова на земле, а скорее, под нею, в подземном потаенном лабиринте, где варится поголовное истребление двуногих. Споры носятся вокруг меня сонмищем острых игл, дробью из двустволки. На экранах перед глазами — череда вспыхивающих желтых строчек, Н-2 непрерывно информирует о «целостности покровов» и «максимизации защиты». Но, кажется, это просто слова, комбинезон стирается в пыль прямо на мне, как оболочка космического корабля при возвращении на Землю.
Я не вижу, где я, вокруг проблески оранжевого и синего, все в высочайшем контрасте, мигает картинка из стробоскопа, видимость — пара сантиметров от лицевого щитка. Вдруг понимаю: за что б я ни держался, делаю это одной рукой, а вторая чудесным образом еще удерживает гранатомет. Прижимаю его к груди будто младенца, держу изо всех сил. Пытаюсь нацелить вверх, но ветер не дает, направить ствол получается лишь вниз и чуть в сторону, к стене шахты. И под этой стеной метут быть трубопроводы, правильно? Могут быть силовые кабели, важные схемы. И я палю наугад, опустошаю магазин в неистовый вихрь, затем он выдирает иссякшее оружие из моей руки. Кажется, вдали слышится приглушенный грохот. А может, мне лишь кажется в завываниях ветра?
Но стены сотрясаются, уж в этом сомнений нет. Меня стряхивает, и я лечу по очередному бесконечному туннелю.
А он вдруг заканчивается.
Может, комбинезон смягчил удар, и потому я не превратился в кисель. А может, я уже кисель, залитый в человекоподобный контейнер. Но я теперь на горизонтальной поверхности, ветер дует вбок, а не вниз, и я умудряюсь закатиться за торчащий из стены кусок машинерии. Там не то чтобы тихо, от завихрений настоящего урагана меня дергает и колотит, но все же ветер здесь куда слабее, чем на открытом месте, и комбинезон, надеюсь, справится без труда — если его еще не доломало вконец.
Атомная бомба могла бы уже взорваться — а я здесь ничего бы и не заметил.
Тут ко мне приходят мысли — то ли мои, то ли БОБРа, я больше разницы не ощущаю. В общем, кто-то из нас думает: «Скверно воздуховод сделан, слишком много турбулентности». Кто-то мыслит в ответ: «Может, это не главная шахта, а главные отключены или повреждены. А может, цефы вообще ламинарных потоков не любят?» Новая мысль: «Вокруг этого чертова комбинезона крутится столько спор, что ног не видать,- так почему ж оно не взаимодействует?» A-а, это точно моя личная мысль, потому что вопрос бестолковый. Ответ-то проще пареной репы.
Спора-то — антитело. Антитело стремится к ране. До сих пор я — просто инертная частица в чужом организме. Время пришло обернуться враждебной и агрессивной.
Всяких чудных пушек на мне больше нет, но у Н-2 отличная кунгфушная хватка. А тут, глубоко в фундаменте адской машины, обязана быть важная машинерия. Не обязательно жизненно важная, мне хватит и просто важной. Чтоб лейкоциты пришли в движение, можно и не повреждать сердце или мозг, любого участка живой ткани достаточно.
Например, того куска, за каким я спрятался.
Поднимаю кулак, бью — ничего.
Еще раз — появляется вмятина. Кажется. Возможно, лишь рябь перед глазами.
Нахожу сочленение, запускаю пальцы под него, тяну — подается слегка. Тяну снова, изо всех сил.
Целая панель отдирается, словно крышка с банки кошачьего фарша. Сверкают голубые искры.
Оно самое.
Голубой свет угасает, разгорается оранжевый. После каждого удара трещат и сверкают ветвистые оранжевые разряды. За тридцать секунд вся отодранная полоса — один сплошной разряд.
Антителам и тридцати секунд не требуется. Они струятся от главного потока, будто вдруг продырявили невидимый шланг, черные сердитые облака в поисках места, где можно разразиться грозой. Им нипочем ветер, они летят поперек воющего кошмара, вовсе его не замечая. Они — не дым, не облако инертных частиц, они — коллектив, миллиарды единиц, действующих сообща. Смотрю в их клубящуюся тьму и вижу миллионы слабеньких искорок, перебегающих в облаке. Наниты общаются: договариваются, планируют. Дескать, структурное повреждение на уровне таком-то, ослабленное питание магической штуки номер такой-то.
Чужеродное тело.
Вторжение извне.
Вот он!
Меня окутывают целиком, колышутся вокруг чудовищной амебой. Комбинезон загорается: вид — словно с орбиты на пылающий тропический лес в Амазонии, когда половина Южной Америки одета в оранжевые сполохи. Однако дым не поднимается от множества крошечных огоньков на моем теле, но падает на них, проливается ливнем, конденсируется — как если бы ролик про бразильский лес прокрутили в обратную сторону. Комбинезон впитывает споры, сияние моих рук и ног угасает, и пару моментов не происходит ничего вообще.
В кончиках пальцев начинается покалывание, они светятся.
Сияние исходит от меня, рвется из глубин Н-2. Это возрожденные споры, пепел, обратившийся в пламя. Они исходят сонмищем звезд из моих рук, ног, груди. Их такое множество, такая масса — они унесут всего меня с собой… Не мои ли молекулы разлетаются, не мое ли тело распадается в сияющий туман? И я слышу в очередной раз Н-2: «Вот так, морпех. Закончи то, что я начал». Мне что, прыгать? Ну ладно, меня уже в аду заждались.
Вокруг темнота, а сюда идет негр, у которого такой же костюмчик, как и у меня. Говнюк, так это он же на меня надел эту дрянь! Убил бы, если бы мог.
— Эй, покойничек. Ничего прогулка, а? «Охрененная просто!» Думали, я помер? Ну… Я тоже так думал. Но костюм… Харгрив был прав. Костюм изменил все. Они проникли в меня. Цефы проникли в меня. Мне оставалось только разорвать связь с костюмом, или потерять контроль над собой. И ты, ты был там… Рядом со мной. Умирал на моих глазах. У меня не было выбора. Я должен был дать тебе шанс закончить то, что начал сам. Другой надежды у нас не было. Смотри.
Он показал мне голографическую карту всего мира.
— Не только Нью-Йорк, не только Лингшан. Видишь? Цефалоподы давно уже среди нас. Они расселились повсюду.
На дисплее появились цифры, строение ДНК, иными словами – очередная хрень. Как же меня все это достало.
Вдруг я весь пылаю белым пламенем, словно гребаный ангелок.
Внимание. Обнаружена неизвестная аномалия.
Да это все сплошная аномалия, так что заткнись! В очередной раз вспышка, но уже от меня. Рядом со мной, откуда ни возьмись, появляется дыра. И меня в нее засасывает, как пылесос мусор. Последнее что я вижу – башня разваливается. Смотрю вниз и там земля. Я уже падаю? Как-то быстро все произошло.
«Максимум защиты»
— Э, ты что творишь!?
«Прости, но я еще жить хочу»
— В смысле – жить? Ты уже мертв!
«Физически – да, а так я сейчас в твоей башке, я это ты, а ты это я»
Пара секунд и бац, я на земле. Смотрю в голубое небо, по моему телу проходят электрические разряды, дыра закрывается, а лежу живой или мертвый. Нет, я уже давно помер, я труп ходячий. Так и хочется снять этот шлем и глотнуть свежего воздуха. А почему бы мне этого не сделать? Надеюсь, мне хоть памятник поставят.
Я снял этот убогий шлем с себя. На лице была засохшая кровь, которая шла их носа, красовался фингал под глазом, из одного уха также шла кровь, все лицо в грязи и крови. А когда прилетит Стрикланд, то меня точно посадят, а может и хуже.
Я еле сел на задницу, все чертовски болело. Я начал оглядываться. Я был то ли в сраном, зеленом лабиринте, то ли в сраном, зеленом саду, а спереди была какая-то статуя, и у меня сразу возникла мысль: это ж кто так был упорот, чтобы слепить это?
Сзади послышались шаги, ну все, либо это ЦЕЛЛ пришли меня за жопу брать, либо военные тоже самое.
«Повернись»
С каких это пор ты главный? Ну ладно, повернусь. Это что еще за нахер?! Я где, в Чернобыле? Если так, то эволюция далеко ушла, раз уж теперь есть лошади в золотых доспехах и с рогами! Они смотрели на меня, как на какое-то чудище.
— Э… Привет.
Зря я это сказал. У одного из них засветился рог, не, я точно сдох. Как же эти лошади называются, я же в детстве книжку читал «Мифические существа», а вспомнил – единорог. Видимо, броня не от всего спасает, если я сейчас в отключке, потому что меня вырубили лошади-переростки…