← Что ни говори, он — славный пони!

Colorless

И ты, Дэвут?

Существует тысяча причин, за которые можно уважать Империю. Бесконечно длинная и поражающая своей многогранностью история пернатого народа с сотнями легенд и сказаний. Технический прогресс, семимильными шагами движимый ведущими умами этого государства и их непарнокопытных соратников. Огромные, бескрайние территории, таящие в себе несметные запасы ресурсов любого вида, с красотой которых могли потягаться разве что живописные виды девственной Эквестрии. Совершенный политический механизм, балансирующий в строгих гранях тоталитаризма. Единство грифоньего прайда в своей вере, века закалки их духа и десятилетия воин, покрывшие их славой на долгие годы. Этот список можно продолжать еще очень и очень долго.

Но есть одна вещь, в которой никто не мог сравниться с Империей. Ни Эквестрия, с её правителями и магией, ни зебры, бывшие на короткой ноге с силами природы и духами, ни драконы, олицетворяющие свирепость стихий и пережившие века. Вообще никто.

Военная мощь. Ужасающая, колоссальная, неудержимая сила, бережливо взращиваемая всеми Императорами и эволюционирующая в ногу со временем. Дремлющий монстр из тысяч голов, готовый сорваться с цепи по легкому мановению лапы его господина, чтобы стереть с лица этого мира кого угодно и что угодно. Чудовище, выкованное из стальной дисциплины, несгибаемой воли, отсутствия страха и инстинкта самосохранения, который уступил место неукротимой ярости берсеркера, кипящей в каждом пернатом воине. Технологии, навсегда ставшие неотлучной частью военизированного строя Империи, дали ему возможность распространиться на всю территорию государства, терновым ореолом осев на образе идеального грифона. С тех самых пор недремлющая тень нависла над Империей, став её клинком и щитом и превратив в застывшую угрозу для всех вокруг.

Именно поэтому вид целого взвода Имперских Гвардейцев, летящих во главе с самим Императором, был замечен еще за несколько добрых километров от границы Сотл-Гриута. Уже на подлете к нему их встречала клокочущая приветствия и хвальбы толпа жителей городка, пуская слюни и восхищенные взгляды от блеска золотистых доспехов Гвардейцев и белого боевого облачения Хаста.

Там присутствовали все: грифины с их детьми, старики, рабочие, которые не успели стереть сажу с лиц и расстаться с инструментами и даже зебры, влившиеся в общую массу и, судя по всему, вообще не стесняющие своим присутствием всех остальных. Жители кричали, пели дифирамбы их повелителю и даже пытались дарить цветы некоторым солдатам из Золотого Гарнизона, но те с терпеливым стоицизмом не реагировали на восхищение народа и не выпускали оружия из лап.

Хасту пришлось несколько раз утихомиривать толпу короткими речевками, чтобы наконец в приветственной суматохе найти ответственного за безопасность в городе. Им оказался немолодой серебристый грифон, носящий синюю повязку со скрещенными молотами на фоне решетки, стоявший в компании каких-то рабочих, что-то живо им объясняя. Едва Хаст показался в его поле зрения, все они немедленно припали на одно колено и склонили в приветствии головы.

— Довольно, — Хаст поднял закованную в латы лапу, грифоны поднялись и быстренько ретировались, оставив серебристого наедине с Императором.

Рогатый протянул ему латную перчатку, и дружинник улыбнулся. После крепкого лапопожатия, Хаст коротко осведомился у него на счет той смутной информации о зебрах и поддерживающего их круга администрации Сотл-Гриута. Грифон, которого, как оказалось, звали Следж, удивленно пожал плечами и указал на группу зебр, издалека созерцающих Гвардейцев.

— Без понятия, о чем вы, повелитель Хаст. Эти полосатики никому ничего плохого здесь не делали. Им не резон — у них самих тут уже давно есть семьи, дети, дома и некоторые даже дела свои открыли. Уж поверьте мне, Император, я каждого жителя в нашем городе знаю, а о зебрах и подавно осведомлен хоть куда, — он похлопал себя по повязке на лапе. — Я и мои “Молоты” видим каждый их шаг, если б сделать что-то и пытались — в миг бы сразу обломались.

Хаст повел головой, и его треугольный шлем грозно накренился в сторону зебр, которые, едва завидев это, тут же медленно засеменили прочь с вектора взгляда Императора.

— Но если честно, — Следж покосился в их сторону, — мы очень пристально за ними следим. Это может показаться излишним, но, сами понимаете, каково радеть за свой дом. Они, конечно, здесь легально и не отказываются соблюдать правила, да и практически все к ним уже притерпелись, все дела... Но полосатые все равно не внушают мне доверия, как, наверное, и большинству жителям. Зебры, они для нас всегда чужаки и теневые дельцы, мой Император. Мы можем спать спокойно только будучи полностью уверенными, что контролируем каждый их шаг в пределах Сотл-Гриута.

Хаст кивнул.

— Понимаю, — он повернул голову в сторону стоящих неподалеку грифонов в парадной форме и кучей бумаг в лапах. — А что с администрацией?

— А что с ней? — спросил дружинник. — Я в их работу не лезу, они в мою — тоже. Единственный раз, когда я видел их вместе с зебрами, когда те получали свои документы на проживание здесь и все.

Хаст нахмурился под забралом своего шлема.

— Совсем ничего подозрительного?

— Да я ж говорю, Император Хаст, что я бы сразу...

Выслушав тираду самодовольных высказываний аля “Мы за безопасность горой!” от Следжа, Хаст задал еще пару вопросов, и, получив на них еще несколько порций искреннего удивления от серебристого, подозвал к себе Гвардейцев. Коротко объяснив Следжу, что в ближайшее время лучше никому не покидать пределов города, он отдал команду солдатам, и те вместе с ним синхронно взмыли в воздух над толпой. Составив боевое построение, Гвардейцы вскинули ружья и дали залп в воздух, после чего отдали честь жителям под ними. Народ возликовал, в воздух полетели шапки, цветы, и под радостный рев грифонов и тихие ликования зебр они удалились к кромке горизонта.

Катакомбы отступников находились в часе полета от города, внутри впадины-каньона посреди крошечных гор. Пещеры, входы в которые были кое-как замаскированы свисающими в расщелины корнями деревьев и плотным слоем мха, явно выдавали то, что они были кем-то обжиты большим количеством сажи на потолке и стенах, а так же плохо скрытыми следами искусственного расширения тоннелей. Но ни охраны, ни даже одиночного караула на подходах не было, и это означало одно из двух — либо там уже никого не было, либо внутри ждала засада. Но как бы там не было, Гвардейцы и Император были готовы ко всему. Распределившись по входам, ревнители имперской веры влились в логово отступников.

Каждый из прогнозов оправдался ровно на половину. Едва углубившись в тоннели, они были атакованы куцыми группами наемников, состоящих и из грифонов, и из зебр. Обороняющиеся отстреливались крайне неумело и вяло, словно они уже смирились со своим поражением. Их стрельба была лишь жалкими потугами против четко отработанной тактики Гвардейцев, и стволы отступников замолкали, даже не отстреляв по полной обойме.

Как только имперцы перебили последний отряд врага, в туннелях повисла гробовая тишина. К крайнему удивлению Хаста, там не было вообще ничего такого, что могло бы хоть как-нибудь охарактеризовать деятельность находившихся здесь отступников. Ни каких-либо документов, ни оружия или еще чего. Были лишь голые коридоры в породе да те немногочисленные самоубийцы, оставшиеся оборонять катакомбы. При них, к слову, тоже ничего не было, кроме кроме каких-то ржавых винтовок, старых пистолетов и по паре рожков амуниции к ним, чтобы хватило и врага попугать, и себе последний патрон оставить.

Последнего рубеж их ждал в самой глубине тоннелей. Именно тот путь, в котором был Хаст, оканчивался большим пустым помещением, в котором окопались последние отступники. Из-за импровизированных баррикад из ящиков и гор бумаги они огрызнулись концентрированным заградительным огнем на возникших в проходе Гвардейцев, заставив тех, теряя бойцов, пытаться закрепиться за немногочисленными укрытиями.

Эти наемники не шли ни в какое сравнение с тем, что Хаст повстречал в туннелях. Словно больные фанатики, они бились до последнего, хотя и не лезли под пули сами. В ближнем бою умудрились сложить где-то десяток его солдат, а после, не смотря на свои раны, продолжать атаковать остальных. Императору самому пришлось разбираться с особо ретивыми отступниками, которые упорно не хотели умирать даже после смертельных ранений.

После того, как последнего наемника разорвало в клочья от стрельбы Хаста, он направился внутрь их обороны, чтобы посмотреть, что же там могло быть такого, что стоило бы так тщательно защищать.

Но там снова не оказалось ничего полезного. Ни документов, ни припасов.

Зато было очень, очень много подготовленной взрывчатки. И таймер, отсчитывающий оставшуюся половину минуты.

То, что Хаст и его солдаты успели выбраться, нельзя было назвать удачей. На последней четверти пути к выходу за их спинами прогремел взрыв и стены катакомб начали проседать, превращая полет в замкнутом пространстве в трудновыполнимою задачу. Каждое неловкое касание крылом стенки могло обернуться, в лучшем случает, простой потерей равновесия и падением, а в худшем — травмой крыла. И насколько бы хороши в своем деле не были гвардейцы, от обломков стремительно рушащихся стен это их не спасало.

Взрывная волна и пламя настигли их практически у самого выхода. Солдат вместе с Императором вышвырнуло из кишки тоннеля, после чего её своды обрушились, запечатав себя навсегда и похоронив под собой тех, кто сумел отбиться от общего отряда. К слову, все остальные ответвления, куда разошлись прочие Гвардейцы, тоже были заминированы, и оттуда сумели вернуться далеко не все.

Перекличка показала, что из двух сотен погибло где-то пятьдесят прекрасно выученных бойцов. Какие-то глупцы, которые вяло огрызались на протяжении всей площади катакомб и только в самом их конце дали мало-мальски серьезный бой, при помощи наипростейшей ловушки на четверть сократили количество лучших из лучших. И если по поведению Хаста досады от этого не было заметно, то под забралом его шлема взгляд грифона пылал убийственной жестокостью.

— Перегруппировка! — он поднял лапу в воздух, и по команде Гвардейцы вокруг него образовали боевое построение, заполняя прорехи от потерянных воинов.

Хаст хотел махнуть, чтобы отдать новый приказ на подъем, но его внимание привлек густой шлейф из черного дыма, тянущийся от едва видимого пятна , что было Сотл-Гриутом.

— Город атакован! Всем сосредоточится, возможно, бывшие хозяева этих пещер сейчас там! Группа из десяти останется с ранеными, за ними вернемся позже, — рявкнул Хаст, и солдаты, перестроившись, тут же взмыли в воздух.

Чем ближе он становился к городу, тем сильнее нарастало у него чувство непонятное тревоги. Рога бешено чесались, в очередной раз словно предупреждая о чем-то, но их недоступность под броней шлема, наоборот, сильнее действовала Хасту на нервы, чем пыталась пробудить в нем какие-то правильные подозрения. Адреналин в крови еще не спал, и грохот пульса в висках заглушал любые мысли, подменяя рассудительность в действиях на инстинктивную механику.

Хаст честно пытался остановить себя, но вместо это лишь продолжал подчиняться одной и той же инструкции.

Найти. Подавить. Уничтожить.

— А ну, заткнулись! — проорал Следж, но его вопль приглушил мятежный рев толпы вокруг него.

Грифоны и зебры безостановочно кричали гневные реплики в адрес друг друга, регулярно выдавая что-то уж совсем непередаваемое.

Серебристый, что-то раздраженно пробурчав под нос, достал из кобуры “Кольт” и выстрелил в воздух.

— Заткнулись, я сказал!

Народ вокруг него замолк, но ненадолго. Сцепившись гневными взглядами, грифоны и зебры разделились, встав по разные стороны улицы, после чего вновь продолжили свою словесную баталию, оставив по самой середине между собой группу дружинников в с синими повязками. Следж, хлопнув себя лапой по лицу, что-то проорал одному из них, и тот, кивнув, сорвался куда-то в глубь города.

Теперь Гвардейцев и Императора никто не встречал. Да что там, их стремительный спуск по улицам города вообще не привлек внимания сцепившихся сторон, окончательно забывшихся в своей обоюдной вражде. Лишь Следж, заметив группу золотистых воинов, преобразился в лице и кинулся к Хасту в ноги.

— Император милосердный, беда, — он припал на одно колено и указал на толпу.

— Докладывай, — отозвался Хаст, пока его солдаты располагались вокруг них.

Грифон кивнул.

— Это бред какой-то! Кто-то поджег склад и целый комплекс жилых зданий, а от них огонь на соседние строения перекинулся, — он махнул лапой в сторону одной из полыхающих частей города, над которой кружила группа грифонов в красных плащах. — Горожане словно с катушек посъезжали! Поголовно твердят, что это сделали зебры, и будто их кто-то там видел, ну, до того, как пожар начался.

— А те что говорят?

— Да к это, они вон, — Следж повернул голову к полосатой стене на другой стороне улицы. — Обозлились, доказывают, что это не их копыт дело. Говорят, что у них, мол, какой-то национальный кружок был, где они все собираются, и поэтому никого из них на улицах не было.

— Это правда? — Хаст покосился на него, и его треугольный шлем, словно голова чудовища, повернулся к серебристому, от чего тот сжался и опустил голову, — Что ты об этом знаешь?

Следж потер загривок и развел лапами.

— Эм, ну да, они мне об этом говорили, но что они там делают я не знаю. Типа, таинство или что-то такое. Может, молитвы какие читают или еще что. Убеждали, что ничего опасного там не делают. Вот же дрянь, надо было проверить...

— Мне нужно с ними поговорить.

— О Предки... — Следж встал и показал “Кольт” в своих лапах. — Мой повелитель, я не думаю, что с ними вообще что-то получится. Они даже на стрельбу не реагируют, не то, что на разговоры. Я с Молотами добился только того, чтобы...

Договорить он не смог, так как по грифоньей стороне улицы прокатился оглушительный, раскатистый рев сотен глоток. Они кричали, кидая беспорядочные обвинения в сторону зебр, которые, хоть и вели себя немного сдержанней, тоже не собирались отступать от своих позиций. Но их единственный аргумент был ничем против толпы разъяренных хищников, в лапах у которых уже показалось импровизированное оружие — трубы, молотки, кувалды, доски и цепи. Грифоны собирались утвердить свою правоту проверенным способом, не прибегая к помощи огнестрельного оружия, которое могло задеть и своих, и чужих.

— Мрази полосатые! — заорал толстый серый грифон, раскручивая большую цепь с захватом на конце. — Вы годовой труд нескольких сотен честных работяг погубили, твари чмошные! Дома наши, работу, все честно нажитое! Довольны?!

— Ага, и наше тоже?! — выкрикнул один из зебр. — Вы не одни здесь живете, или уже забыли, стоило только кому-то из вас накосячить? Вы никогда не соблюдаете всех правил безопасности, и вы это прекрасно знаете! Не надо сваливать все на нас, если лапы из задницы растут!

— Захлопни пасть, блядь ползучая. Я видел, как кто-то из вас у склада ошивался, — подал голос другой грифон с обрезком трубы в руках, — наши через нижние выходы туда не ходят. И тем более, завернутыми в плащи и с черно-белой гривой. Это были вы, черти, и сейчас вы за это ответите!

Толпа вокруг него разразилась громогласным “ДА!”, плотность крылатых становилась все сильнее и сильнее, в место стычки стягивалось все больше народу со всего города. Между тем, численность зебр по непонятной причине тоже росла. И среди них тоже появлялись те, кто держал в зубах тупое оружие, ножи и носил зазубренные накопытники.

— Еще раз повторяю, это были не мы! — проорала целая группа зебр, у одного из них в копытах была книжка со спиралью на обложке. — В Час Матери Природы нельзя предаваться ничему кроме вознесения ей своей благодарности! Мы проводили перекличку, все, даже женщины и жеребята были в ритуальном зале. Никого из нас не могло быть в той части города!

— Да срать мы хотели на ваши церемонии, фанатики ебнутые, — заорал темно-зеленый грифон, сидящий на столбе. — Я тоже видел, что у СПРБ-32 стояла группа ваших хвостатых жоп! А ребята Релло — как вы целой панихидой мимо жилого блока шли! Что скажете, сучата?

— ЭТО БЫЛИ НЕ МЫ!

Хаст отвел лапой Следжа с угла обзора и посмотрел на разделившееся сообщество. Город потонул в бессмысленной ненависти, подкрепленной сотнями лет расовой нетерпимости, созревавшей внутри каждого жителя Империи. Она затмила рассудок и здравый смысл, возбудив давно погребенную в душе жажду битвы и кровопролития, которые выбивали в висках грохочущим от адреналина сердцебиением боевой марш, призывающий сцепиться в схватке, не зная ни жалости, ни меры, а отсутствие доверия между ними лишь закрепило их обоюдное согласие относительного того, каким должен быть выход из всего этого. Некогда ответственные и добропорядочные граждане, любящие родители и хорошие соседи превратились в одичавшую толпу, готовую рвать на части кого угодно, лишь бы утолить внутренний голод чужой крови. И хотели они этого немедленно, не обращая внимания даже на то, насколько противоречивой была ситуация, которая могла бы послужить к началу бойни.

Она была нужна лишь для того, чтобы её начать.

Император встал, распрямился и вознес лапы, дабы начать свою речь, но тут из толпы грифонов вылетел складной стул и с хрустом врезался в одного из участников противоположной стороны. Кровь окропила камень, и на несколько секунд над улицей повисла гробовая тишина.

Город погрузился в оглушительный, демонический рев, источаемый обоими сторонами столкновения. Все реплики сменились на боевые кличи, и разноцветная крылатая толпа схлестнулась с монохромным стадом в неистовой резне. Мораль, самоконтроль и благородство покинули чертог города, оставив место только животной ярости и неутомимой злобе с желанием громить и убивать, которые затопили улицу криками и алыми ручьями. В ход шло все — куски стекла из разбитых окон, камни и кирпичи, обломки от прогнувшихся в погроме труб и куски арматуры, которые не хуже цепей и бит дробили кости и черепа. И лишь огнестрельное оружие молчало — это было дело внутренней силы, а не каких-то трюков прогресса и механики.

Когти рвали полосатые шкуры, грозные накопытники одним элегантным движением ломали пернатым суставы, клювы вырывали куски мяса, а точные удары задними копытами оставляли от ребер и грудной клетки лишь воспоминание. Сталь и камень расщепляли кости, рвали хрящи и плоть, каждый удар или даже случайный замах приносил с собой травмы, выбитые зубы и пролитую кровь. Не прошло и десяти секунд, как появились первые жертвы, которых тут же затаптывали и свои, и чужие. Вопли женщин и детей прорезали улицу — потерявшие рассудок от запаха крови грифоны уже не разбирали, до кого доносить свой праведный гнев, а зебры, возмущенные такой вопиющей беспощадностью, платили им той же монетой. Окровавленные, обезумевшие лица обеих сторон сталкивались вновь и вновь, повинуясь первобытному инстинкту биться до конца.

Не подкрепленная ничем жестокость завладела городом, разделив свою скромную победу с всепожирающем огнем.

Хаст поднял голову и увидел, как за одним из высотных зданий поднимается пламя. Несколько пожарных команд не могли справиться с огненным штормом, который перекинулся уже на несколько десятков зданий. Если бы им помогали жители, которые забылись в своем кровавом самосуде, возможно, у них бы и был шанс одолеть пылающего демона, оголодавшего в застенках металла и труб, но теперь их жалкие потуги лишь раззадоривали его, и монстр все шире раскидывал свои испепеляющие щупальца. В его хватке гибли дома, магазины и хранилища, наполненные углем и топливом, которые подпитывали его неудержимый голод и манили к другим частям города.

Сотл-Гриут погряз в багровом дыме, среди которого торжествовало насилие, освещенное языками подступающего пламени. Вся жизнь города сжалась в кипящую впадину на одной из улиц, где наружу выплеснулась одна гигантская прореха всей Империи, неаккуратно прикрытая борьбой за истину. Истину, которая никому не была интересна.

Пряный аромат с привкусом меди ударил Императору в нос, и это было знаком, что все кончено. Что здесь у него не получится воздействовать на толпу так, как он это сделал на собрании. Нельзя было воззвать к разуму, нельзя было призвать к порядку страхом и законом. Клин вышибают клином, и никак иначе.

Он поднял лапу и повернулся к Гвардейцам.

— Подавить, — сухо, почти машинально сказал Хаст, — повязать каждую зебру, всех до единой. Если надо, обыщите город, переверните все вверх дном, но задержите каждого из них. Будут сопротивляться — разрешаю любые меры. С прочими жителями — поступать по ситуации, но не стрелять. Исполнять.

Воины в золотистых доспехах дружно проорали “Принято!” и скорым строем влились в бурлящую массу. Их дисциплинированный, холодный гнев был ультимативным оружием против бездумного бешенства толпы, обращенного на всех остальных. Ловко орудуя прикладами и тяжелыми кулаками, солдаты раскидывали сцепившихся друг другу в глотки грифонов и зебр, и, закрепив свое превосходство крепким ударом в челюсть, вязали по ногам вторых и, если надо, еще парой ударов остужали пыл первых. Черно-золотая молния, прорезав улицу по всей её длине, расколола агрессоров по разным углам, не давая возобновиться попыткам дорваться до объекта своей ненависти. Зебры, обескураженные тем, что пленить стали именно их, боролись и пытались бежать, а грифоны, раздосадованные, что Гвардейцы пресекли им возможность дойти до конца, пытались дать бои и солдатам, но воины Золотого Гарнизона, молчаливо соблюдая указания, одинаково эффективно вырубающими ударами прикладов ликвидировали и их.

Спустя полчаса их работа была закончена. В центре поля битвы в огромную кучу были согнаны закованные в кандалы и связанные веревками зебры, даже те, кто прятался по всевозможным укромным уголкам города, а вокруг них кольцом выстроились Гвардейцы с оружием наготове. По обоюдным сторонам улицы скопилось множество раненых и тел тех, кому помощь уже была бессмысленна. Побитые грифоны, утирая разбитые клювы, злобно косились на оцепление, изредка выкрикивая что-то нелицеприятное в адрес стражи, однако, едва завидев на себе интерес десятка-другого золотых шлемов, тут же теряли остатки запала смелости и разбредались, кто куда. Те, кто еще мог стоять на ногах, скорее всего, улетали помогать тушить бушующий на большей части города-фабрики пожар, другие шли зализывать раны, ну а что же делали остальные после такого происшествия, было загадкой.

Сотл-Гриут был разрушен. Пламя охватило практически все его улицы, от того места, где произошло побоище, камня на камне не осталось, повсюду царили паника и хаос. Причиной этого всего была лишь самозабвенная безответственность обитателей города, которые возомнили, что поиск причины намного важнее, чем ликвидация распространяющихся последствий. Саморазрушительный порыв перевоплотился в ноющее горе, поразившее всех жителей городка.

— Мать моя мантикора... — с тихим ужасом пробормотал Следж, глядя на улицу, залитую кровью. Утерев кровоточащий нос, он повернулся к остальным дружинникам. — Мужики, чо там у нас?

— Половина инфраструктуры по пизде пошла, — вдохнул один из них, потирая сломанную лапу, — пожар потушить никак не могут. Если до СПРБ на востоке доберется, то все, суши крылья.

— С тридцать второй и шестнадцатой станций сообщили, что кто-то уже мародерствовать в общей панике начал, — пробурчал другой грифон с дробовиком в лапах. — Вот же ебланы, собственный город грабят...

— Это нихера не порядок, — скрипя клювом, прорычал Следж. — Значит так, собирайте все смены и быстро давите этих кретинов, чтобы остальные пример с них не взяли. Более-менее адекватный народ привлекайте к этому, ежели у них кулаки чешутся. Кого еще встретите — пусть с пламенем летят бороться, ибо нечего дома под кроватью прятаться. Согласны?

Дружинники синхронно кивнули и разлетелись, а Следж подошел к Хасту, который тряпкой счищал с перчаток кровь.

— Что вы с ними делать будете? — спросил серебристый, указав на бело-серое пятно, оцепленное кольцом стражи.

Белый шлем, весь перемазанный красными пятнами, повернулся в его сторону.

— Мы заберем их с собой, — донеслось из глубины доспеха. — После того, что вы здесь учинили, я не могу доверить решение их судеб в ваши лапы.

— Но я же говорил, милостивый Император, что они не подчинялись, — скривив лицо, дружинник пытался оправдаться. — Мы пытались, но...

— Бездействие хуже любого решения, которое вы могли принять. Это говорит только о вашей общей некомпетентности, как хранителей правопорядка и опоры закона в этом городе, так же как и его жителей. Не думал, что безрассудство и самонадеянность, подкрепленная грубой силой, будут вашим единственным средством регулирования спокойствия в вашем собственном доме, — сурово отсчитал его Хаст.

— Мы можем...

— Нет, не можете. Исполняйте свою работу над тем, что осталось, и не пытайтесь вновь переоценить себя.

Следж, до крови сжав кулаки, припал на колено и поклонился.

— Да, Император. Простите меня.

Хаст отбросил тряпку, расправил крылья и подал знак Гвардейцам, после чего обернулся к Следжу.

Караван из пленных зебр медленно выдвинулся из города, подгоняемый постоянными пинками от молчаливых солдат. Единственными, кто видел, как они уходят, был Следж, в сердцах втаптывающий свою нашивку в мешанину из сажи, пыли и крови, и маленький полосатый жеребенок, спрятанный между обвалившимися балками своей матерью.

Ша-а-а-арк, ша-а-а-арк.

Точильный камень с омерзительным звуком скользил вдоль изысканно длинного когтя из стали, отсоединенного от сочленения боевой перчатки. Хаст, подняв наточенную до сверкающего блеска железяку, повертел её перед собой, присмотрелся, неудовлетворительно покачал головой и снова принялся монотонно водить по ней бруском, пытаясь добиться какого-то совершенно невозможного качества остроты у лезвия.

Этим бессмысленным и бесполезным делом Хаст занимался уже второй час.

Он в очередной раз подвел всех. Там, стоя между разделившимися во вражде жителями, Хаст должен был сразу пресечь любую возможность выхода ситуации из-под контроля, но вместо этого дал разгоревшейся бойне достигнуть своего апофеоза, когда уже не было другого выхода, кроме как силой задавить любое последующее сопротивление. Были ли у него тогда подходящие слова или нет, даже просто выйти на середину улицы и встать между искрящимися взглядами было бы достаточно, чтобы отвлечь их внимание друг от друга. То, что он просто пытался вникнуть в ситуацию, не было оправданием. Из-за него сгорел целый город, из-за него пострадали сотни его жителей и граждан. Он подвел их.

И подвел самого себя.

Беда никогда не приходит одна. Едва гвардейцы доставили пленников в один из военных фортов и начали потихоньку разбираться, что же там произошло, как на Хаста свалилась невесть откуда взявшаяся делегация зебриканских послов. Полосатые дипломаты, едва не срываясь на повышение тона, требовали от него объяснений относительного того, почему повязали именно зебр и с какой стати всю ответственность за инцидент скинули на них.

Хаст, не меняясь в лице, объяснил им, что их соотечественники были не раз предупреждены относительно реакций даже на столь открытые провокации и прояви зебры чуть больше терпения, все закончилось бы мирно. Вместо этого они предпочли ответить агрессией на агрессию, что даже близко не соответствовало их привычной философии.

Но для послов такие аргументы были неубедительны. Они упрямо клонили все произошедшее в сторону того, что выселение целого города, даже женщин и детей, было крайней мерой и не раз упоминали о том, что зачинщики потасовки, то есть грифоны, вообще не понесли никакого наказания. Но предел, когда Хасту надоело выслушивать гневные упреки в свой адрес наступил тогда, когда они обвинили его в некомпетентности, ссылаясь на то, что он даже не стал толком разбираться в произошедшем и, аки его отец, просто взял да разогнал буйствующую толпу с помощью солдат.

Едва сдерживая себя от того, чтобы указать послам на их место, он сказал, что пропустит мимо ушей их последние слова, если они позволят Империи самой разобраться в том, что случилось в Сотл-Гриуте, в противном же случае их неосторожная реплика может послужить к началу проблем больших, чем они собирались вызвать своим неожиданным визитом. Проглотив это требование, дипломаты скрылись восвояси.

Толку от расследования было мало. Зебры все как один отвечали, что были на своем ритуале и читали молитвы. Все до единого. В это было трудно поверить, ведь их было почти полторы сотни, однако ни один из них ни на слово не отклонялся от этого утверждения. Ход развязывания этой загадки усложняли и несколько грифонов-очевидцев, с пеной у рта доказывающих, что видели у воспламенившихся зданий именно зебр. Их поддерживали многие, но оно и понятно — принимать сторону чужаков не хотел никто.

Катастрофа на городе-фабрике была весьма противоречивой и требующей серьезности подхода в её решении. Однако, кое-как уладив преткновения с Республиками, Хаст оставил решение этого дела военному трибуналу и вновь отстранился от привычного ему мира, скрывшись на своем загородном поместье.

Опять сбежал. Его разум старательно пытался подменить эти два слова на более щадящие аналоги, убеждающие в том, что он просто устал, что его власть в этом инциденте иссякла и что только время поможет разобраться во всем произошедшем, но лгать самому себе — это самое последнее и гиблое дело. Хаст не мог найти себе места от осознания того, что опять убегает от проблем. Простое задание, элегантное решение которого предполагало исключительно его участие, обернулось диаметрально противоположным исходом с ужасными последствиями, и в очередной раз исключительно по его вине. Промедлил, не заметил, упустил.

И в итоге поступил совсем как его отец.

Челтер, небольшая вилла, скрытая на одном из утесов многочисленных гор, была когда-то давно построена по приказу Дакара. Шестнадцатый тоже любил иногда предаваться тишине и уединению, и в том, что у него будет свой укромный уголок прямо над проточным озером с водопадом, не было ничего удивительного.

Хаст хорошо помнил, как проводил тут время с ним. Как играл с отцом и прислугой, как учился драться с тремя постоянными, бессменными охранниками. Как купался в кристально чистом озерце и пытался забраться по водопаду. Он хранил в сердце долгие вечера у камина, когда старый Император рассказывал ему красивые истории о его народе, о его собственном отце и том, какую власть и могущество его отпрыск получит, когда придет время, и как ему травили страшные байки грифины-служанки и как его брали на охоту с собой те трое стражей.

Император знал в этом доме каждую деталь. Где и на какой лестнице скрипит ступенька, где находятся тонкие стены, с которых можно легко подслушать разговоры отца и с закрытыми глазами мог найти потайной ход, соединяющий его комнату и комнату Дакара, который в последствии вел в грот под водопадом. Естественно, кроме невинных розыгрышей и воровства разных безделушек из стола старика он никогда ни для чего его не использовал.

Даже через года дом не поменялся. Не постарел, не покрылся трещинами, и в нем не прогнила ни одна деревянная балка. Не протекала крыша, и река под ним не пересохла и не потеряла своей чистоты. Но не поменялся он только внешне.

Со смертью Дакара Челтер словно раз и навсегда покинуло былое ощущение жизни и райского уголка. Хаст не раз возвращался сюда, надеясь, что отдых в дали от всех и воспоминания о детстве помогут ему, но каждый раз ошибался. Здесь все еще работала сменная прислуга, которая не давала вилле погрузиться в запустение и обрасти сантиметровым слоем пыли, и так же служила троица охранников, но уже новых. Те, которые были знакомы Хасту с юных лет, после смерти его отца внезапно пропали, словно их никогда и не существовало.

Челтер не перестал быть для него колыбелью хороших воспоминаний, но навсегда утратил свое былое значение, превратившись в добровольный карцер для одиночного заключения.

Сейчас было так же, как и всегда. Хаст вернулся сюда, не зная, что хочет обрести или потерять. Он вполне здраво понимал, что просто желает переварить свой очередной провал, но почему пришел именно сюда, когда сам прекрасно знал, что это не поможет, сказать не мог. Не было ничего толкового в его машинальном осмотре виллы, как и в разговорах с прислугой и охраной. Словно в забытьи он шатался по комнатам, взывая к отголоскам счастливого детства, но и это ничего не дало. Не зная, куда себя деть, он достал один из комплектов своих боевых перчаток и принялся заниматься их бессмысленной калибровкой.

С громким щелчком коготь переломился, и его половинки зазвенели по плитке балкона. Придя в себя, Хаст понял, что слишком сильно увлекся и случайно сломал сточенную донельзя железяку. Раздосадовано отбросив инструменты, он приладил запасную на её место и вернул оружие обратно. Побродив по кабинету, Хаст попытался зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, что сможет занять его голову от дурных мыслей, но, как назло, ничто не могло привлечь его внимание. Рыкнув, он в сердцах ударил лапой по гардеробному шкафу, и тут под его ноги из-за приоткрывшейся дверцы вылетела кепка-гренадерка.

Он замер, а затем, ухмыльнувшись, поднял её, отряхнул и натянул на голову. И как только кончики рогов уперлись в ткань, в его голове зазвенел крохотный звоночек.

Разумеется, все это ностальгирование и бесполезный досуг ему не помогали. И не помогут никогда. А все потому, что это давно потеряло смысл для Хаста, с того самого дня, как он обрел то, что могло вытянуть его из бесконечного круга самобичевания и привычной хандры, залечить, успокоить, приободрить.

С того самого дня, когда он нашел её.

Он давно собирался это сделать. Воплотить свою безумную идею, которую резко осудил бы любой и которая слишком сильно требовала своей реализации, соблазняя Хаста всевозможными плюсами. И действительно, чего было терять? В его лапах была такая власть и сила, что он мог заткнуть любого, кто посмел бы ткнуть ему в лицо фактом идиотизма подобного поступка, а деньги и подавно не были для него преградой.

Поправив фуражку, Хаст окликнул одну из служанок и велел ей позвать к нему стражников, и через несколько минут трио воинов в черно-красных доспехах стояло перед ним в его кабинете. Хаст сел за письменный стол и сложил перед собой лапы, подбирая слова.

Сейчас или никогда.

В маленькой, ничем не примечательной деревянной избушке, преломляясь и искажаясь в кислотной зелени огромного изумруда, играло солнце. Внутри крохотного однокомнатного строения, одиноко стоящего в бесконечной глуши хвойного леса, плясали тысячи зеленых солнечных зайчиков, отражаемых причудливым амулетом в форме глаза с красным зрачком. Единственный крохотный лучик, сиротливо бьющий из окна, сумел устроить внутри деревянной коробки настоящее светопреставление и, наверное, этому бы поразились многие, если бы знали, что в таком заброшенном, диком месте был дом.

И уж никто тем более не догадывался, что лес в радиусе двух километров от него кишел наемниками, ассасинами и разнокалиберными убийцами, вооруженными до зубов, а в самой избушке сидел владелец этого амулета, амбиции которого собирались в скором времени поставить все государство, в котором находился этот лес, на колени.

Со скрипом дверь в хижину распахнулась, и в небольшое помещение вошел утонченный белый грифон, с ног до головы завернутый в пурпурный плащ. За ним, клацая тяжелой амуницией, ввалились двое охранников избы и захлопнули за собой дверь. Услышав хлопок, черно-серый зебра бросил играться с диковинной цацкой на своей шее и, улыбаясь во весь рот, отошел от окна и протянул гостю копыто. Грифон, состроив кислую мину и презрительно хмыкнув, прошел мимо него и сел на одну из деревянных табуреток, стоящих за крошечным столом. Зебра, не изменившись в лице, последовал за ним, сел и было попытался заговорить, но тут белый поднял лапу и осек его на полуслове.

— Давайте сегодня без ваших стихов и прочего, Синистанимус. Это отнимает много времени.

— Как будто что-то плохое, я вам скажу, — пропел Симус. — Крохотную дань моим традициям, разве много прошу?

— Это не лучший момент, чтобы предаваться тоске по родине. Сейчас я должен быть там, где мне и положено — в Скайклаве. Придя сюда, я подвергаю свои и ваши позиции серьезной угрозе, надеюсь, вы это понимаете. Так что давайте сделаем нашу беседу максимально сжатой и содержательной, — холодным тоном ответил Дэвут.

Зебра, поправив спавшую на глаза гриву, облокотился о стол и без капли раздражения посмотрел на грифона.

— Хорошо-хорошо, мой пернатый друг. Я понимаю ваше волнение, но поверьте, вам действительно не стоит так сильно беспокоиться по этому поводу.

— Почему?

— Скоро узнаете. И, возможно, если вы сами желаете этого, то можете постараться и сократить этот интервал до каких-нибудь суток или недели, — изрек Симус, заговорщически улыбаясь.

На лице Дэвута не дрогнул ни один мускул, но внутри него в очередной раз словно сжались в точку все внутренности. Он до сих пор не привык к разговорам о том, что собирается делать.

— Прошу вас, не тяните и не изъясняйтесь предо мной загадками, — все так же безжизненно отрезал грифон. — Вы знаете, что мне нужно.

— Хм, ладно, — махнув копытом, зебра откинулся назад и, уперевшись задними копытами о стол и чуть его не опрокинув, повис в своеобразном лежачем положении на табурете. — Ваш маленький теракт ничего нам не дал, господин Дэвут. Хотя нет, лгу. Он лишь предоставил моим соратникам небольшую фору в городе, но и только. Ваше долгое планирование рухнуло меньше чем за час, ни принеся никаких плодов.

— Я сделал все, что от меня зависело, — пояснил Дэвут. — Туннели были достаточно длинными, чтобы замедлить продвижение по ним. Проектировка была соблюдена так, как мы и договаривались. Не хочу перекидываться бессмысленными обвинениями, но тут скорее вина в ваших солдатах, которые не смогли достаточно долго сдерживать Хас..

Он попрехнулся на полуслове и опустил взгляд в пол, заставив зебру лишний раз лукаво улыбнуться. Даже сидя в логове с ключевой фигурой его грандиозного предательства, он не мог назвать своего повелителя как-то по другому, кроме его титула.

— ...сдерживать Императора. Они пришли к детонатору слишком рано, — вернув себе самообладание, он поднял взгляд.

— Что ж, возможно, вы правы. Но сути это не меняет, как и нашего с вами положения, — ровно проговорил Симус. — Время не ждет, мы должны действовать. Вы должны действовать. Прямо сейчас.

— Не представляется возможным, — сухо ответил грифон. — Император удалился в свое семейное имение. Даже мне нельзя там появляться.

Симус поднял голову и заглянул грифону в глаза. За свою столь насыщенную и достаточно активную жизнь, он, Дэвут, первый дипломат Империи и непревзойденный чемпион по лицемерию и почти совершенной лжи, никогда не встречал настолько самодовольного и наглого выражения лица. Даже мимолетного взгляда на него хватало, чтобы бесконтрольно убедить самого себя, что все твои последующие слова будут бесполезны против его доводов.

— И что это меняет? — почти смеясь, сказал зебра. — Разве то, что произошло сутки назад, не является достаточной причиной для того, чтобы нарушить его покой?

Дэвут замолчал, пытаясь подобрать весомый контраргумент, но почему-то никак не мог этого сделать.

— И не мне вам объяснять, что и как вы должны сказать, чтобы это выглядело как само собой разумеющееся. Вы сами все прекрасно знаете, господин Дэвут. Вопрос в другом, — Симус сложил копыта перед носом и кинул еще один колкий взгляд в сторону грифона, — вы должны понять, что тянуть мы больше не можем. Ожидание близится к своему апогею, и от ваших действий сейчас зависит очень многое. Да, сумбур и гонка со временем не дают вам продумать каждую деталь, но это вынужденная мера ради нашей основной цели, сэр Дэвут.

Грифон поежился под своим плащом, чувствуя, как между перьями и шкурой пробегает легкий озноб от слов зебры. Симус выглядел дружелюбным и постоянно улыбался, но когда он начинал говорить, то каждое его слово ледяным кинжалом впивалось в сердце слушающего, что в полной мере сейчас испытывал на себе Дэвут. Его прочная маска вечного безразличия тихо крошилась под разрушительным влиянием Симуса, и очень быстро грифон почувствовал, что больше не сможет выдерживать поучения от одиночки, бросившего вызов целой Империи.

— Поэтому не существует никаких “но” и “невозможно”, — спокойно напирал зебра. — Они перестали существовать тогда, когда вы...

— Да, я знаю, — резко, но твердо отозвался Дэвут. — Я понял вас. Постараюсь сделать все возможное.

— Вот и чудненько, — похлопав копытами, воскликнул Симус. — тогда, думаю, вам пора. Буду ждать вестей.

Грифон поклонился и в сопровождении двух вооруженных лбов покинул избушку. Едва умолкли грохочущие в безмятежности леса хлопки крыльев удаляющихся пернатых, Симус снова присел у окна и запустил в каменный глаз лучик света. Внезапно, у мертвой реликвии сжался его звериный зрачок, и помещение вокруг него вновь озарилось кислотными отблесками.

— Доверие уходит не прощаясь, в душе лишь оставляя пустоту...

Симус поднял безделушку и сквозь жгучую зелень изумруда посмотрел на небо в окне.

— Так помолись сейчас, Последний Император, — в пол голоса пробормотал он. — Забвенья рок охватит всю страну.

Довольно улыбаясь и громко цокая когтями по деревянному паркету, одетый в черно-красные латы грифон бодро гарцевал по длинному коридору, ведущему в парадный зал виллы. Пробегая мимо одной из нескольких кухонь, он, приметив в ней группу молодых служанок, ненадолго остановился, чтобы немного позаигрывать с ними и отпустить пару пошлых шуточек, после которых густо раскрасневшиеся грифины его, естественно, под неловкое хихиканье прогнали обратно, и грифон вновь вприпрыжку поплыл дальше.

Причин для его приподнятого настроения было достаточно — мало того, что ему досталось самое простое из тех заданий, что ему и его товарищам дал Император, так еще и выполнить его получилось достаточно быстро и нетрудно, благо золото и обмундирование достаточно хорошо развязывали языки жадным и трусливым жителям той пропащей дыры. Так что нужная ему информация была добыта за какие-то часы неспешных гуляний по грязным улочкам и пару посещений злачных мест городка, и теперь он, удовлетворенный проделанной работой и воспылавший желанием быть первым, кто исполнит волю своего господина, спешил к нему.

На одном из поворотов коридора перед ним неожиданно возникла высокая фигура, в которой, едва она показалась из-за угла, он узнал первого советника Императора. Страж тут же выхватил клинок из ножен и встал на задние лапы. Белоснежный, смерив его немного удивленным взглядом, показал на меч и спросил:

— И что это ты себе позволяешь?

— Это личные покои Семнадцатого Императора, — нервно ответил страж. — Никто не может сюда вторгаться без его прямого приказа, даже вы, сэр Дэвут. И поэтому мы имеем полное основание проверять кого угодно. А теперь отвечайте, что вы здесь делаете?

— Ну, если так, — лицо Дэвута вновь приняло безразличное выражение. — Я явился к Его Превосходительству, чтобы уладить несколько важных вопросов, требующих его личного внимания. Это по поводу недавнего инцидента с зебрами в Сотл-Гриуте, надеюсь, ты слышал о таком, солдат?

Страж неуверенно повел клинком, но потом вновь вернул его в боевое положение.

— Обычно, если кто-то хочет потревожить Императора, посылают курьера с прошением об аудиенции. Почему вы этого не сделали?

— Проблемы срочной важности, — твердо ответил белоснежный, после чего, заметив сомнение на лице стража, вздернул клюв и стрельнул в него едким взглядом. — Не твоего ума дело, конечно, но одно промедление уже слишком дорого обошлось для нашего повелителя, и мой долг как его советника, а твой — как сознательного жителя Империи, не допустить повторения подобного. Этого достаточно?

Грифон в доспехах замешкался, не зная, что ответить. Спустя несколько секунд мысленной борьбы он убрал меч.

— Тогда проследуйте со мной к покоям Императора, сэр Дэвут.

— Конечно, — он одобрительно кивнул, и тут его взгляд зацепился за едва заметный краешек пачки листов, торчащих из вещмешка на плечах стража. Дэвут поднял лапу и указал на них. — А это что?

— Эм, ну-у-у, — страж замялся и перекинул сумку на другой бок. — Документы, добытые по просьбе повелителя.

Дэвут, немного понаблюдав за интересной реакцией грифона, сделал шаг и протянул лапу.

— Можно посмотреть?

— Н-не думаю...Это личное поручение...

— Поверь, — белоснежный наклонился к его морде и одарил стража самым холодным и пронзительным взглядом, на который был способен, от чего у того перья на затылке пошли дыбом, — все, что нужно знать Императору, мне тоже следует знать, иначе я буду некомпетентен как его Правая Лапа и как доверенное лицо. Или ты сомневаешься в этом и хочешь сам услышать это из Его уст?

Страж, спрятав глаза и шумно сглотнув, наконец сдался и протянул ему кипу бумаг.

— Никак нет, сэр Дэвут.

— Тогда не задавай больше таких вопросов и не перечь моим словам. А теперь веди меня к Императору, — переняв записи, ответил Дэвут и встал у него за спиной.

Преодолев недолгий путь по изворотливым коридорам виллы, они оказались прямо перед дверьми, ведущими в большой приемный зал, в котором сейчас находился Император. Едва страж хотел подойти к ним, его одернул Дэвут.

— Я сам передам ему их, — сказал он, потрясая записями, после чего запустил лапу в один из карманов на своей форме и протянул грифону в доспехах вытянутый оттуда звенящий мешочек. — Это за твою бдительность, солдат. Распоряжайся мудро.

Страж, приняв внезапный дар, благодарно закивал головой и неслышно удалился обратно, судя по всему, чтобы теперь уже с более видными позициями поиграть глазами со служанками.

Дэвут оперся о стену и продолжил читать краткие очерки, содержащиеся на мятых страницах, отобранных у караульного. С каждой новой страницей его лицо принимало все более удивленный и озадаченный вид, ведь вся та информация, собранная о какой-то путане, живущей в Предками забытой дыре, вообще никоим образом не могла интересовать Императора, и уж тем более требовать даже слова о её упоминании. Если только...

Тут на одной из последних страниц он увидел достаточно продолжительную заметку, исчерканную множеством исправлений и надписей, дополняющих уже записанную информацию. Судя по всему, она была составлена из большого количества мнений опрошенных стражем свидетелей, иначе никак нельзя было объяснить такое количество противоречивых фактов и мыслей, запечатленных на этой бумаге. Они пестрили огромным количеством преувеличивающих описаний и громких слов о одном единственном событии, краткий смысл которого моментально сложился в голове у Дэвута, едва он понял, что именно описывалось на исписанной вдоль и поперек страничке.

И это сразу поставило все на свои места, придав случайной встрече со стражем и Симусом огромное значение. Не нужны было более искать каких-то выходов и строить громоздких планов, ведь решение всех его проблем было теперь тут, на мятых листках, содержащих в себе сведения об одной единственной вещи, действительно гложущей самого Императора. Дело оставалось лишь за малым — узнать детали, которые бы дали окончательно сформироваться уже зарождающимся мыслям в голове белоснежного грифона.

Дэвут иронично улыбнулся и едва слышно засмеялся. Ему было приятно осознавать, что ключ к своей слабости ему так неосторожно подскажет сам Хаст.

Нацепив на себя привычную маску услужливости, он постучал и юркнул за дверь.

С тихим скрипом закрывающейся двери белоснежный грифон покинул парадный зал, вновь оставив Хаста наедине с самим собой. Такое неожиданное появление его помощника в Челтере было более чем странным даже несмотря на то, что Дэвут явился к нему не просто так, хотя то, с чем он пришел, не требовало от Хаста каких-то чрезвычайно ответственных решений и неординарных идеи. Да еще и то, что белоснежный принес с собой бумаги, что должен был доставить ему страж, тоже было для него не столько тревожно, сколько неприятно и слегка подозрительно.

Однако, все эти мысли пропали, как только взгляд Хаста упал на папку исписанной бумаги. Осев на внушительный трон, он жадно окунулся в чужую биографию. Легкая неприязнь и нотка вины скользнули внутри него — ведь Хаст вторгался в то, что Лилиан не позволяла себе сказать ему даже в самые теплые и откровенные моменты их близости. Подобное копание за закрытыми дверями сторонней жизни казались кощунством и вопиющим эгоизмом, но он не мог ничего с собой поделать. Жизнь самой дорогой для него личности была прямо перед ним на паре десятков страниц, а соблазн понимать её чувства и желания был слишком велик, чтобы остановить его благородный порыв прямо сейчас.

Хаст хотел знать о ней все — прошлое и настоящее. Ведь еще совсем немного, и он начнет вершить её будущее.

Строка за строкой, слово за словом, её жизнь складывалась перед ним в цельную, плачевную историю несчастной куртизанки, потрепанной судьбой и временем. Вся та грязь и ломаные утверждения, что покоились на страницах, никак не могли заставить Хаста поверить в то, что после всего этого его Лилит могла сохранить свою душу нетронутой от чернильной хватки жизни и бесчувственного бытия в своей золотой клетке, стоящей в отвратительной клоаке под названием Таллфрин, да еще и не позволять всему этому коснуться её сестры Соры.

Лилиан просто была сильнее его, повелителя неба и земли. Обогнув темный поток существования, она стояла посреди него, чтобы с распростертыми лапами встретить того, кому тоже нужна частичка света среди океана жестокости и непроглядной тьмы, в то время как он, властелин жизней и судеб, пытался встретить его лицом к лицу, чем совершал огромную ошибку. То, что он должен был отстраняться от остального мира, чтобы приблизиться к своему идеалу, Хаст так и не смог освоить даже за все эти годы. Но от мысли, что это смогла сделать женщина, у которой даже не было и шанса на подобное, в нем разгоралась жгучая, сожалеющая боль, чью природу он не мог отнести ни к зависти, ни к раскаянию.

Спустя несколько минут чтения Хаст понял, что он плачет. Его скупые слезы одиноко осели на коротких перьях под глазами, лишь слегка замарав корявые кляксы на бумаге. Утерев их краем формы, он поразился самому себе — такого с ним не было еще никогда. Жалость и сочувствие давно перестали посещать его, и за это он мог сказать спасибо только своему отцу, который выбил их из него еще в детстве огромным кровавым мешком с мясом казненных на его глазах жертв отцовской паранойи. И от этого было еще сложнее верить в факт того, что они внезапно воскресли от истории, которая могла повторяться повсеместно и с кем угодно, хотя Хаст понимал, что случись это с кем-то, кроме Лилит, он бы и не отдал на это даже секунды своего внимания. Привязанность к ней превратила этот сухой доклад в повесть доселе невиданной для него тяжести и черни, к которой он не мог остаться равнодушным и невозмутимым.

Он не был богом. Не был выкован из стали и не был бессмертен. Эмоции тоже были его частью, как бы он не хотел от них избавиться. Каждая следующая строчка будоражила внутри Хаста вне новые и новые, давно забытые переживания. Теперь он понимал, почему Лилиан никогда не позволяла рассказывать ему о себе — Хаст приходил к ней за своим душевным спокойствием и возможностью излить душу, и если бы она хоть раз дозволила поделиться сказом о своей судьбе, их отношения перестали бы быть такими, как сейчас. Жалость бы стала обоюдной, и моральная сила и дух хотя бы одного из них просто перестал бы существовать, разбившись о сопротивление реальному миру. Этот оплот был слишком нужен Хасту, и Лилиан это настолько хорошо знала, что не позволяла его шаткой опоре, построенной на собственной уязвимости, быть раскрытой.

Очень скоро листы кончились, и у него в лапах оказался последний, исписанный вдоль и поперек. Он был старательно разглажен до своего прежнего состояния, от чего казался значительным и требующим особого внимания, словно именно на нем было написано что-то более важное, чем ранее на всех остальных.

Хаст, воспылавший твердой уверенностью в том, что теперь ничто не сможет его остановить перед своим стремлением отплатить Лилиан за все, не задумываясь вклинился взглядом в нестройные письмена.

Внезапно, свет, бьющий сквозь витражи вокруг него, потух и зал окунулся во тьму. Размеренный, мягкий стук его сердца обернулся грохочущим колоколом, а благородный металл трона стал холоден и до отвращения неприятен настолько, что Хаст взмыл с него и слетел на ступени перед ним. Лапы Императора затряслись под темп клокочущей в висках крови, сжимая перед его искаженном в гримасе леденящего ужаса лицом клочок бумаги, на обратной стороне которого в самом низу большим красным маркером было обведено единственной предложение. Он заметался от одной колонны к другой, старательно перечитывая одни и те же слова в надежде, что они просто окажутся написанными чьей-то злой лапой поверх каких-нибудь других, но страшное предложение все равно не изменяло своего скверного смысла.

— Не...нельзя... — тихо завопил сквозь клюв Хаст, — нет...не мог...не мог же я... Я?!

Несколько простых слов, обведенных раздражающим до омерзения красным цветом, на корню перечеркивали все то, чего он жаждал и во что верил. Правда обжигающим сердце жаром ударила по нему, заставив ноги подломиться, от чего Хаст сначала оперся от колонну, а потом медленно сполз по ней на пол. События того времени, обернувшись лезвием-бумерангом, словно облетели всю планету, чтобы, набрав сокрушительную мощь, обрушиться на него всей тяжестью той роковой оплошности. Он моментально вспомнил тот день и ночь, когда пировала его необузданная ярость, заключившая контракт с холодным рассудком, который подсказал ей хорошее оправдание для кровавой расправы.

Все рухнуло в один момент.

Пропала былая сила и уверенность, исчезла вседозволенность и твердость решений. Мир под Хастом пошатнулся, свернувшись в маленький предел вокруг него, чтобы под чудовищный грохот разверзнуть перед ним короткий путь от того места, где был он, до широких дверей, откуда вот-вот должна показаться она. Та, которую он так ценит, любит и за которую так боится.

Она, чью жизнь он на корню сломал своими собственными лапами. Утопил в крови её отца и океане собственного страха, замаскированного ревущей злобой и жаждой расправы. Заставил очернить свое тело и душу скверной этого мира и упасть на самое дно, куда смывалась грязь пороков и бруд слабостей. Куда он принудил окунуться с головой, продавая себя за золото и фальшивое ощущение безопасности.

Виноватые. Их не было. Никого, кроме него Самого.

Горе и чувство вины огромным огненным клеймом выжгли в его разуме те слова, которые никак не хотели покидать его, повторяясь все снова и снова. Даже расцарапывая ладони до крови и кусая кожу Хаст не мог избавиться от однообразного, спокойного тона, безразлично доносящего до него:

“Полное имя: Мессалина Лилиан Флавор”

Едва заметные шаги в коридоре перед дверями вернули его к реальности.

Подхватившись, Хаст метнулся к трону, судорожно стараясь спрятать досье и натянуть на голову неудобный шлем, который был далеко не самой лучшей идей. Будучи в простой выходной одежде, громоздкий треугольный шлем на нем сейчас выглядел предельно глупо, но он просто не мог допустить, чтобы она узнала его лицо.

Она могла ненавидеть Императора, да. Но о том, что убийца её отца и знакомый ей наемник Трик — одна и та же личность, Лилиан знать не могла. Сохранив лицо, он мог остаться для неё хоть кем-то, хотя он не мог знать даже приблизительно, сколько еще продержится его маскировка.

Как только последняя застежка на забрале шлема встала на место, дверь приоткрылась и в зал зашли двое стражей в красно-черных доспехах, ведя за собой грифину такой же расцветки. Остановившись перед троном, они припали на колени и стали что-то быстро рапортовать Хасту об исполнении их миссии, но он их не слушал. Все внимание его скрытых под броней глаз было приковано к озадаченной грифине, так и не преклонившейся перед ним.

— …аших приказаний, Император, — донеслись до Хаста обрывки слов одного из стражей.

— Да, конечно, — отрывисто сказал он, пытаясь вернуть ясность ходу своих мыслей. — Скажите прислуге, пусть подготовят для нашей гостьи комнату и прочее. Идите.

Грифоны переглянулись, кивнули и скрылись в дверях.

Прошло несколько минут, но пара, оставшаяся в тронном зале, так и не нарушила его тишины. Молчала Лилиан, беззвучно сверля белый монструозный шлем взглядом своих янтарных глаз и тихонько поправляя края длиннополого платья. Молчал Хаст, не знающий, чем заменить то необъятное множество фраз и признаний, которые он так хотел высказать ей и которые разбились минуту назад о несокрушимую преграду из пяти слов. Холодная ненависть в её взгляде не давала ему ни единого намека на то, что он должен сказать. Оцепенение, тихий ужас, ступор — это можно было назвать как угодно, но любое из этих слов могло исчерпывающе объяснить, что испытывал Хаст. Ему только и оставалось, что заткнуться и ожидать хоть какой-нибудь подсказки, как следует поступить теперь.

Двери вновь тихо заскрипели, и из-за них показалась молоденькая служанка, которая, сделав низкий поклон, сказала:

— Апартаменты готовы, мой Господин. Еще что-нибудь?

— М-м-м, да, наверное, — неуверенно отозвался его скрипучий голос из под остроугольной брони, — наша гостья устала с дороги, принесите ей чего-нибудь особенного и окажите теплый прием, пожалуйста.

Служанка на секунду задумчиво покосилась на него, после чего подошла к Лилиан и любезно попросила её проследовать за ней. Красноперая, на прощанье послав растерянному Хасту последний, самый убойный и обескураживающий взгляд ледяной злобы и презрения, коротко кивнула и удалилась вслед за прислугой.

В очередной раз Хаст оказался один в этом Предками проклятом зале, где пропали все его надежды и ожидания. С гневом стянув с себя треугольный шлем, он встал с трона и пошел по ступеням вниз. Отойдя на несколько метров, Хаст круто развернулся и кинул бронированную железяку в трон, оставив в мягком металле внушительную вмятину и порвав изысканную обивку спинки. Не выдержав, он подлетел к нему и, пыхтя и рыча от досады, перевернул трон, скатив его вниз. По залу пронесся оглушительный грохот, из-за чего спустя секунды в дверях показались трое солдат с мечами наизготове, чтобы узнать его причину. Удивившись тому, что это был их взбешенный и взвинченный хозяин, они двинулись к нему, но не успев сделать и пары шагов, они замерли от его траурного вопля:

— УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА! ВЫ, ВСЕ, СЕЙЧАС ЖЕ УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ С ГЛАЗ МОИХ!

От неожиданности чуть не выронив мечи, грифоны спешно просеменили обратно и исчезли, не задавая лишних вопросов.

Хасту непреодолимо хотелось крушить, резать, рвать, ломать и громить, чтобы хоть как-то выпустить взрывную злость на самого себя, но он не мог более осквернять поместье, построенное его отцом. Тихо опустившись на колени, он схватился за голову и замер. Бурлящая желчь и омерзение к самому себе пожирали его изнутри, хлестая по спине невидимой плетью из колючей проволоки. Содрогаясь от мысленной пытки, Хаст согнулся и пошел крупной судорогой, ощущая, как разум постепенно предает его, начиная вырисовывать перед глазами давно забытые образы того самого дня.

— Бойтесь меня, ненавидьте, — повторил он свои слова, — и ждите своего часа...

Он повернул голову и увидел разбросанные рядом листки.

— Похоже, я дождался.

— Какой-то он сегодня странный, — пробубнила себе под нос служанка, осторожно лавируя по длинному коридору, — сюда, пожалуйста.

Лилиан с трудом поспевала за ней, постоянно теряясь в многочисленных поворотах и перекрестках из-за одолевшей её рассеянности и невнимательности. Она была вне себя от злости и обиды, и это было понятно — столько неожиданностей, свалившихся на неё меньше чем за сутки, не могли не выбить её из привычной колеи спокойствия и смирения.

Но основной причиной, конечно же, было то, что нарушил этот круговорот именно Он.

Он определенно издевался над ней. Едва она свыклась с мыслью, что уже пора смириться со своей судьбой и неотвратимым обыкновением своего бытия, как Он вновь посмел разрушить все. Даже будучи там, в Таллфрине, где об Императоре не то что не помнили, а старательно пытались забыть, Он вновь нашел её. И для чего? Чтобы опять исковеркать Лилиан жизнь. Чтобы вновь ворваться в неё, разрушив худо-бедно наладившийся порядок и свести на нет все добытое кровью и слезами. Он не думал о последствиях своего показушного благородства в виде вноса залога за неё Рейне, не знал или не хотел знать того, что это автоматически сводило на нет все, чего она добивалась все эти годы. И уж тем более Он не ведал о том, как тяжело все это было для её сестры Соры.

Лилиан смогла привыкнуть жить бок о бок с пороком, но никогда не могла забыть причины, принудившей её к этому. Могла заставить себя вытерпеть и выдержать что угодно, но не в её силах было выкинуть из головы тот образ, что раз и навсегда отпечатался в памяти — образ бело-красного доспеха и его носителя, что держит в своих окровавленных лапах голову её отца. Его кислотно-зеленые, обезображенные диким бешенством глаза и длинные рога, выделяющие его из всех остальных. То, что она ощущала, стоило воспоминанию о Нем затронуть её душу, нельзя было подменить или насильно вырвать.

Это была не зависть той роскоши, в которой Он жил и так стремился ей продемонстрировать. Ни в коем случае бессмысленные слезы или эмоции — она принесла их в жертву возможности выжить в этом безумном мире. Не сетование на несправедливость мира и судьбы — Лилиан давно перестала упрекать в своем положении какие-то высшие силы и Предков, в этом просто не было смысла.

Потому что во всем виноват был только Он.

— Ой! — резкий вздох служанки, упершейся во внезапную преграду, возвратил Лилиан из задумчивого транса. Подняв голову, она увидела, как высокий грифон с белоснежным, буквально сияющим оперением мягко взял горничную за плечо, подтянул её к себе и что-то шепнул ей на ухо. Покрывшаяся легким румянцем грифина ответила “Вы уверены?”, на что красавец уверенно кивнул и, сунув ей что-то за края декольте, пропустил дальше по коридору.

Убедившись, что он остался с ней наедине, грифон подошел к Лилиан и в знак приветствия поклонился и поцеловал ей лапу. Когда он поднял голову и красноперая еще раз взглянула на него, то поняла, что глаза её не обманывали — незнакомец действительно источал практически осязаемое обаяние и обезоруживающую харизму, а его легкая улыбка ставила точку в безупречной картине его очарования.

“Не удивительно, что горничная упорхала после его прикосновения, — подумала Лилиан, краем глаза разглядывая его униформу. — Только я уже давно не девочка, и на такое не ведусь.”

— Мисс Мессалина, — галантно протянул он, приложив лапу к груди, — позвольте представиться — мои имя Дэвут Шоулер, я доверенное лицо и личный советник нашего Императора. Можете ли вы простить мою дерзость и согласиться составить мне компанию в небольшой экскурсии по этому поместью?

Грифина посмотрела в его голубые глаза, но не у видела в них и крохотной частички какого-то замысла или идеи, хотя была абсолютно уверена, что рогатый идиот подослал его к ней. Белоснежный грифон был неотразим и настолько же невозмутим лицом, словно на нем была хорошо натренированная маска из сплава доброжелательности и безмятежности, о которую разбивалось любое подозрение.

Разведя лапами, Лилиан кивнула и пристроилась рядом с ним. Выбора у неё не было — Император не подумал о том, что от его бредового поступка и отсутствия объяснений грифина не окажется в лучшем положении, чем была — она все так же пребывала в золотой клетке, только теперь та была отлита из золота высшей пробы и принадлежала более могущественному хозяину. Поэтому ей оставалось лишь надеяться, что хоть у этого без преувеличения прекрасного грифона найдутся хоть какие-то толкования относительно того, что с ней произошло за последние сутки.

Ведя красноперую за собой в небольшой сад рядом с виллой, Дэвут в последний раз перебирал отрепетированные слова с своей голове. Осознавая, что второго такого шанса закончить все и сразу у него никогда больше не будет, он старательно выверял каждую фразу и жест, которые собирался донести до уязвимого сейчас разума этой ошеломленной поведением Хаста грифины. Очередной “Пан или пропал” близился к своей кульминации, до которой оставались лишь считанные минуты.

Но в этот раз Дэвут был твердо уверен в том, что его план не потерпит крах.

Холодный порыв ветра, ловко проскользнув между колоннами каменной изгороди балкона, с тихим гулом промчался по старинной плитке и, внезапно взмыв у самого края, подхватил черную фуражку-гренадерку одним из своих эфемерных щупалец, увлекая её за собой в пропасть за границами балкона. Игривое баловство стихии практически увенчалось успехом, но в самый последний момент, когда головной убор уже висел над разинутой пастью застланного туманом провала, её схватила золотистая грифонья лапа.

Подтянув к себе черную фуражку, Хаст с сожалением посмотрел на этот невесомый кусок тряпья. Вещь, что надежно скрывала от мира его слабость и которая была свидетельницей её проявления, теперь для него совсем ничего не значила, однако он все равно не мог вот так просто расстаться даже с такой мелочью. В очередной раз укорив самого себя в том, что не может прекратить жить воспоминаниями, Хаст натянул гренадерку на голову. Привычное ощущение мягкой материи, в которую упирались его рога, пылающие непрекращающейся болью уже который час, коснулось очередной расстроенной струны внутри него, отчего Хаст, проведя лапой по лицу, вновь приложился к полупустому графину с “Черным Бархатом”.

Он впервые проклял свой дар, не позволяющий ему свалиться даже от серьезного перебора со спиртным. Ему просто смертельно необходимо было хоть как-то заглушить бунт внутри себя, но уже четвертый по счету литр крепкой выпивки не дал даже первостепенного симптома опьянения в виде дезориентации или путаницы в порядке мыслей. Наоборот, с каждым новым глотком они, словно агрессивный рой саранчи, вновь накидывались на него, отзываясь тяжелой мигренью в голове.

Но среди них не было ни одной, которая могла бы ему помочь.

Ему никак не давал покоя её взгляд. Тот самый, ледяной, пронзительный, Хаст сразу его узнал. Эссенция гнева и обиды, злобным проклятием направленная на убийцу её отца. Даже спустя столько лет его мимолетного касания было достаточно, чтобы вновь вывести Хаста из равновесия. И не потому, что страх перед ним до сих пор не угас, совсем нет. Просто за все эти годы Лилиан не растеряла ни капли затаенной на Императора ненависти, любовно взращивая в себе ком желчи, припасенной специально для него.

Даже закрывая глаза, Хаст все равно ощущал мучительную хватку взгляда.

Утерев лапой клюв, он повалился на каменную изгородь и взглянул вниз. В нескольких десятках метров под ним крохотное озеро уже медленно застилал густой вечерний туман, скрывая под своим аморфным ртутным телом дрожащую гладь воды. Над ним, сплетаясь в причудливые образы каких-то существ и заслоняя собой всю прибрежную область, витал легкий пар от остывающих всплесков грохочущего водопада, в котором то и дело проглядывались округлые края выступающих с берега небольших скал. А где-то там, справа от балкона, на котором в одиночестве горевал Хаст, сквозь смиренный рев воды доносилась отчетливо различимая мелодия, источником которой, судя по всему, были окна одной из подсобок, в которой что-то праздновали горничные вместе с, вот дела, одним из охранников Челтера.

По хорошему, Хасту следовало бы разжаловать их всех за подобное, но прямо сейчас ему меньше всего хотело портить жизнь кому-то еще. Прикончив одним глотком остатки в графине, он отбросил его и, устроившись на ограде, вновь погрузился в себя. Вечер тихо переливался в ночь, сгущая туман над миниатюрным озером и зажигая в небе редкие звезды, сопровождающие полную луну, которая ярко освещала злое одиночество неудачливого вершителя судеб, неслышно упивающегося собственной скорбью.

— Так вот оно какое — живое олицетворение Империи, — язвительно заметил знакомый ему голос, внезапно раздавшийся из темноты коридора за его спиной. — Сплошь и полностью слепленное из изъянов и недостатков. Всегда ли вашему сердцу было так просто затмить разум, мой Император?

— Дэвут? — Хаст повернулся в сторону выступающего на балкон белоснежного грифона. — Почему ты все еще здесь? Кажется, мы уладили все, с чем ты посмел явиться ко мне, и... — он спрыгнул с ограждения. — Что это еще за вопросы?

— О, я просто решил немного подробней изучить Челтер, — махнул лапой советник. — Не каждый же день удается попасть в логово настоящего мясника. А что до моих слов — это я должен спросить у вас, мой Император, какие теперь мне следует задавать вам вопросы, потому что после всего того, что я узнал сегодня, моя вера в вас очень серьезно пошатнулась.

— Не смей оскорблять моего отца и перестань испытывать свою судьбу и мое терпение, Дэвут, — процедил Хаст. — Отвечай мне, что на тебя нашло?!

— Просто доношу до вас правду и ничего более, мой Император. В такой прекрасный вечер, как этот, мне наконец хватит смелости, чтобы поговорить с вами без той маски покорности и подчинения, что ношу уже вот который год, — улыбаясь, ответил Дэвут.

— Смелость, говоришь... Ну давай, расскажи мне эту твою правду, — сказал Хаст, разведя лапы в сторону. — только знай, что ничего хорошего тебя после этого не ждет. И выбирай слова тщательней, ибо даже сейчас ты уже заслужил себе, в лучшем случае, изгнание из моей страны. В худшем же... О тебе даже никто и не вспомнит, ты сам это знаешь.

Едва он договорил, Дэвут осел перед ним и коротко засмеялся, словно эту угрозу ему пообещал не сам Император, а какой-нибудь рядовой солдат.

— Как это в вашем стиле, — ухмыляясь, проговорил белоснежный, — и в вашей крови, Император. Всю мою службу вам я думал, что в ваших силах действительно что-то изменить, что-то разрушить в этом треклятом порядке нашего рода, но, судя по всему, происхождение сильнее вас. Я до самого конца верил, что если смогу держаться рядом с живым идеалом, то у меня не будет даже мысли о том, что же с нами не так. Но я ошибался. Пусть силы — это неизменный путь, и вы, увы, тоже не способны с него свернуть.

— О чем это ты?

— О том, мой Император, что рыба, выпрыгивающая из воды, не изменит течения реки. И вы — не исключение. Как безукоризненный правитель, вы все эти годы пытались вести Империю миром, но все равно раз за разом доказывали, что для вас благо государства — это высший закон, стоящий над жизнью и смертью. Ваше желание избежать ошибок всегда вовлекало в другие, еще более серьезные проблемы, а их решение всегда оказывалось одним и тем же, — Дэвут указал на пустые графины и обвел лапами все вокруг, — вы топили их в реках крови, а после этого замыкались в себе и убегали, показывая свое настоящее лицо труса и упрямца.

— Еще слово...

— И не одно, поверьте мне, — нагло перебил его Дэвут. — Страх стал вам самым верным советником, а вашу истину охраняет безумие и щит из слабостей и привязанностей, от которых вы не хотите отказываться, хотя должны быть выше всего этого. Поправ свой долг, вы гонитесь за призрачной возможностью хоть как-то держаться за давно преданные мечты и жить остатками прошлого. Воспоминания — это ваш личный рай, из которого вы никак не хотите уходить, и именно по этому раз за разом возвращаетесь сюда, чтобы снова окунуться в них. Но это не то, как вам полагается жить.

— А ты думаешь, что знаешь, как мне стоить жить? — спросил Хаст, немея от злости. — Сидя у меня под крылом и не ведая, каково это — выбирать, кому жить, а кому умереть, думаешь, что знаешь все?!

— Нет, но я не бегу от правды, в отличии от тебя, — отчеканил Дэвут. — Я знаю, чего вы боитесь больше всего. Не от себя самого, но так от меня, вы наконец узнаете о том, что ваш страх уже давно обратился в реальность.

Он поднялся и указал лапой на Хаста.

— Вы — призрак своего отца. Его наследие, его фантом. Вы всегда отрицали это, но ваши действия говорят сами за себя — вы не знаете, как поступать по другому. Ваш путь выложен черепами убитых врагов, а океаном крови, что вы проливаете, вы пытаетесь затушить разгорающиеся в вас страх и паранойю. Словно Дакар, внушаете ужас больше, чем испытываете сами, и на этом устроена вся ваша власть. Защищая свои принципы, вы поддерживаете его в простой аксиоме — “Пусть ненавидят, лишь бы боялись”. Ты его копия, идешь по его стопам и не способен стать кем-то другим, — улыбаясь во весь клюв, сказал Дэвут. — Это и есть та правда, в которую я верю и в которую так упорно не хочешь уверовать ты.

— Вот оно что, значит... — пробубнил Хаст, буравя белоснежного взглядом. — Я подозревал, что смерть твоих родителей рано или поздно заставит тебя отвернуться от данной мне клятвы. Даже если и так, то что? Что теперь? Надеешься, что твоя ненависть и презрение ко мне что-то изменят?!

— Нет. Где слабый ненавидит — сильный уничтожает. И я никогда не был в числе первых, мой Император, — сказал Дэвут и провел лапой по застежкам на своей форме.

Тут же Хаст заметил слабый отблеск луны на блестящей поверхности ножа, лежащего в лапе у белоснежного.

— Если так, — он поднялся на задние лапы, громко хрустнул костяшками передних и распахнул их в приглашающем жесте. — Тогда подойди и возьми.

Но его вызов лишь вновь заставил Дэвута рассмеяться. Заливаясь сдержанным гоготом, белоснежный вытащил кинжал на свет и, проведя им перед своим лицом, ткнул в сторону Императора.

— Я? Конечно, это самый логичный выход из этого замкнутого круга тирании, но что это будет значить для истории? Не более, чем очередная попытка какого-то идиота силой занять этот проклятый трон. Наши обычаи превратят меня для всех в завистника, возжелавшего власти, которая того не стоит. — Дэвут опустил нож и с тихим скрипом провел им по мраморной кладке, — И уж простите, но было бы смертельной ошибкой отрицать то, насколько вы превосходите меня в мастерстве убивать. В лучше случае, мне бы перерезали глотку этим же клинком.

— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но пути назад уже нет, — выгнув от удивления бровь и едва сдерживая себя, сказал Хаст. — Иди до конца, Дэвут.

— Я уже там, — невозмутимо сказал тот. — И раз уж так, то я тоже прощу себе маленькую слабость, в которой не отказывал себе один скромный наемник по имени Трик — позволю решать мою судьбу женщине.

Хаст не поверил тому, что услышал.

“Он не мог зна... Досье.”

— Что, я угадал с выбором? — скрестив пальцы, возликовал Дэвут. — Думаю, ей будет приятно наконец узнать о том, кто все это время играл главную роль в вашем театре двух актеров.

— Ты не посмеешь! — рявкнул Хаст, сделав шаг вперед.

— Да? А кто меня остановит?! — вновь загоготал белоснежный, выписывая ножом фигуры в воздухе. — Может ты? А как? Возложишь еще одну жертву на ваш семейный трон из черепов? Или пошлешь гнить в катакомбы под Скайклавом? А может, позовешь стражников, которым тоже будет неплохо поведать, какую страсть питает наш идеальный Император к какой-то шлюхе из Предками забытой дыры?!

— Не делай этого, Дэвут, ты не понимаешь...

— А мне и не надо ничего понимать, — советник развернулся в пол оборота и посмотрел в тьму коридора за своей спиной. — Кажется, твоя пассия уже вот-вот осчастливит нас своим присутствием. Ну что, мой Император, попытка номер два?

Услышав приближающиеся шаги, Хаст отпрянул к ограждению балкона и опустил голову, скрывая свое лицо под козырьком фуражки, на что Дэвут неодобрительно помотал головой и прицокнул.

— Больше прятаться и бежать не получится, — прошептал он и отошел немного в сторону, пропуская на тесный балкон третью фигуру. — Встретьте же лицом к лицу убийцу вашего отца, мисс Лилиан. Готов спорить на что угодно, вы и предположить не могли, что...

Грифина остановилась, не сделав и пяти шагов из темноты. Стеклянными от удивления глазами она не моргая смотрела на шокирующий образ, слепленный из хорошо знакомой ей кепки-гренадерки и формы императора, которую она видела какие-то часы назад. Противоречивые мысли тут же бесцеремонно вломились в храм её внутреннего спокойствия, не давая долго пребывать в оцепенении. На подкашивающихся ногах она сделала шаг к Хасту, вытягивая одну лапу вперед.

— ...он несколько последних лет проведет бок о бок с вами, — звякнув кончиком ножа о коготь, закончил Дэвут.

— Трик? — едва слышно спросила Лилиан, пытаясь заглянуть под козырек. — Ты?

— О-о-о, нет-нет-нет, — запротестовал белоснежный грифон, покачав клинком из стороны в сторону. — Трик — это вымышленная личность, какой-то там глава несуществующей наемнической гильдии или еще каких бредней, что ты могла услышать от этого грифона. Позволь же тебе представить, — Дэвут поднялся и, прочистив горло, продекламировал, торжествующим жестом указывая на прижимающегося к ограде Хаста, — Семнадцатый Грифоний Император, Отец Крылатого Прайда, Сын Дакара Ханча и, безусловно, достойный правитель Империи, Хаст Нокс.

Грифина, на секунду кинув непонимающий взгляд на Дэвута, подошла еще ближе к пятившемуся в ограду грифону.

— А под этим головным убором он неведомым мне образом умудрялся скрывать от тебя то, что безошибочно угадывало в нем Императора — свои рога, — Дэвут указал на выпирающий краешек ткани на кепке.

— Это правда, Трик?

— Хаст Нокс, — поправил белоснежный. — А что тебя держит, Лилиан? Подойди и проверь сама. Или ты не видишь, насколько он тебя боится?

Лилиан, неуверенно переступив с ноги на ногу, наконец вплотную подошла к зашуганному грифону. Но едва она подняла лапу, чтобы сдвинуть с его глаз черную фуражку, он перехватил её и отвел в сторону.

— Да, правда, — глубоко выдохнув, безжизненным голосом сказал Хаст и стянул гренадерку с головы, подставив под лунный свет свое белое оперение с двумя прорезающимися сквозь него продолговатыми рогами. — Дэвут ни разу не солгал тебе ни о моем настоящем имени, ни о том, кем я на самом деле являюсь. Я — Хаст Нокс, единоличный властелин Империи Грифонов, Семнадцатый Император.

От этих слов грифина отскочила от него, словно перед ней только что ударила молния. Пылающим от неистовой ярости взглядом она вонзилась в Хаста, вгрызаясь сквозь его ответный щит безучастных, мертвых глаз в недра снимающейся в точку души.

— Ты...ТЫ! — выпалила она, скребя по полу когтями. — Семь лет назад именно ты стоял на том помосте и держал в своих лапах голову моего папы! Именно ты, мразь, казнил его, ни в чем невиновного, на глазах у меня и моей матери перед огромной толпой народа!

— Он был пособником убийц и это не обсуждалось. Когда его воззвали к ответу, он не дал его ни мне, ни твоей матери, — будничным тоном ответил Хаст.

— Потому что он был был напуган! — заорала ему в лицо она. — Мой отец был трусом, и не смог даже стоя перед тобой признаться, что изменял моей матери! Все те вечера, когда твои чертовы наемники варили свою дрянь в лаборатории отца, он проводил вместе с той шлюхой, живущей на другом конце города!

Сквозь тираду её криков донесся слабый смешок от Дэвута, не сумевшего сдержать своей реакции на довольно таки хорошую самоиронию от Лилиан. Однако, грифина не придала этому никакого внимания, постепенно приближаясь к Хасту.

— Я была слишком наивной, чтобы поверить... Нет, даже просто подумать об этом тогда, — с невыносимой для Хаста горечью пробормотала она, понурив голову, но тут же встрепенулась обратно, назад в свою взбешенную до предела форму. — Но даже знай я, знай ТЫ в тот момент об этом, ничего бы не поменялось! Ты бы все равно отобрал его у нас, ведь незнание у тебя вменяется в вину, да?!

Лилиан приблизилась к нему вплотную и схватила за ворот формы, уперевшись с ним клюв в клюв. Горячее дыхание разгневанной грифины ударило Хасту в лицо, но вместо приятной теплоты по его телу прокатилось волна сковывающего в параличе мышцы холода. Он замер, не в силах ответить на бушующие все сильнее и сильнее эмоции грифины и оторвать своих глаз от двух янтарных торнадо чистой ненависти, взирающих прямо через него.

— Отвечай мне, чертов палач! — потребовала Лилиан, сжимая его ворот все сильнее. — Отвечай так, как говорил это тогда мне, семнадцатилетней девочке, только что лицезревшей смерть своего отца!

“Солги, солги ей! В последний раз, сделай это!” — зазвучало в голове у Хаста, заглушая дискомфорт от вжимающейся в оперение ткани. Как обычно, наиболее простой выход сам нашел себя, самым первым заявив свои права на контроль его разумом, но нахлынувшие воспоминания того дня оказались сильнее.

— Да, я бы все равно убил его, — покорно ответил Хаст.

Вздрогнув от такого спокойного согласия, Лилиан отпустила его и отошла назад. Она была на пределе — половинки клюва гулко стучали одна о другую от непрекращающейся дрожи, завладевшей всем телом, лапы до боли спились когтями в плечи, а конечности окончательно отказались её держать. Отвернувшись, она осела на холодный мрамор и стала медленно качаться взад-вперед, пытаясь обуздать трещащую по швам психику.

— Целых три года ты был рядом, трахал меня и плакался о своей жизни, а я так и не поняла, кто же ты на самом деле, — сокрушалась грифина, кусая пальцы. — “Ужасная рана на голове”? Предки, какая же я дура...

Дэвут, внимательно следящий за их перепалкой, зло ухмыльнулся. Теперь грифина была достаточно сломана для того, чтобы сыграть свою роль в его плане. Легко потянувшись, белоснежный протянул ей нож, чтобы отравленное железо смогло стать посредником в выражении грифиной искрящейся внутри неё досады и гнева. Но едва её уничтоженный взгляд упал на блестящую поверхность оружия, неожиданный жест Хаста нарушил ход его замысла.

Хаст подался вперед и взял Лилиан за плечо, желая ей что-то сказать, но из-за того, что последовало после его единственного за этот вечер акта проявления смелости, он так и не смог сделать этого.

Две стороны в тот момент яростно сражались внутри грифины. Одна, ненавидящая Императора, с другой, в которой ещё оставались тёплые чувства к Наёмнику. И было очевидно, у какой стороны явное преимущество.

Внезапное ощущение лапы Хаста, её тепла и неприятной склизкости пота, проступившего у него от волнения, стало для Лилиан последней каплей. Отнюдь не благородная профессия научила грифину лгать не только лицом, но и всем телом. Тысячи часов, проведенных в объятиях отвратительной хватки чужой похоти, должны были сделать её нечувствительной и холодной к этим ощущениям, но на самом деле ей приходилось подавлять отвращение и панический страх исключительно усилием воли. Ежедневные терзания выдрессировали Лилиан вздрагивать от каждого, даже случайного прикосновения, которые бессознательно вызывали у нее чувство собственной беззащитности и бесконтрольного ужаса, проскальзывающего вдоль всего её тела болезненным разрядом.

И теперь одного единственного касания, подкрепленного её чувством глубокого отчаяния, нестерпимого предательства и невероятной, пульсирующей ярости, было достаточно, чтобы заставить Лилиан буквально взорваться, пронзив воздух балкона истошным воплем.

— НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — рывком сбросив с себя его лапу, она резко развернулась и бросилась на Хаста.

Боевые навыки не подвели грифона, вовремя обнаружив для его глаза едва заметную в мраке вечера темную иглу, зажатую в лапах грифины, но вместо того, чтобы отразить спонтанную атаку, он просто развел лапы в стороны и с силой прижал её к себе, полностью принимая удар. Вспышка резкой боли вспыхнула в груди Хаста, но он даже не дрогнул, продолжая сжимать в своих объятьях бьющуюся в истерике Лилиан. Их нелепое сражение продолжалось еще где-то минуту, пока грифина, задыхаясь и шипя, наконец не обессилила и уткнулась ему в плечо.

— Ненавижу, — прорычала Лилиан, трясясь всем телом и ощущая, как её черные лапы обжигает горячая кровь, толчками струящаяся из раны в такт биению его сердца. — Отобрал... Все... Ненавижу...

Хаст было попытался прошептать ей хоть что-нибудь в ответ, но вместо слов из его клюва донесся лишь глухой хрип, принесший за собой жесткое жжение в груди и мощное остолбенение всей верней части его тела. Каждый вздох давался ему с трудом, а любой приказ, что он отдавал своему телу, выполнялся с огромной задержкой или вообще просто игнорировался. Лапы в миг стали ватными и налились свинцом, и через какие-то мгновения Хаст понял, что полностью утратил контроль над собой.

Кое-как вырвавшись из его окаменевшей хватки, Лилиан, шумно глотая носом, утерла проступившие слезы, размазывая темную кровь по своему черному оперению. То, как Хаст неловко оступился от её легкого сопротивления и буквально упал на каменную ограду, вернуло грифине силы и потухшую в его объятьях ярость. Сейчас он был слабее, беспомощней, чем когда бы то ни было, и это внушило грифине, что теперь-то она наконец может по-настоящему отомстить за себя. Бурлящий гнев вновь разразился в ней оглушающим стуком разогнанного адреналином сердца, и грифина Лилиан сделала свой последний шаг.

Конечно, ненависть к Императору была сильней. Нерегулярные встречи, тёплые слова и секс никогда не смогут перевесить разрушенную жизнь и всё то, через что уже прошла грифина. Хотя, сторона Наёмника не ушла бесследно и, может, именно поэтому Лилиан, возможно, даже не осознавая, сделала именно то, что сделала, нарушив первоначальный план Девута.

— Прощай, Трик, — глухо сказала она и, навалившись на него всем телом, толкнула вперед.

Хаст попытался опереться об изгородь, но непослушные лапы, скользнув по гладкому мрамору, потеряли опору и просто распластались в воздухе. Перевалившись за ограду, он камнем полетел вниз к стелющемуся по воде туману. Опыт бывалого летуна заставил его перевернуться в воздухе, но замершие в исступлении крылья упрямо не хотели раскрываться, из-за чего Хаст продолжал стремительно набирать скорость, все быстрее приближаясь к водной глади. Лишь в десятке метров над непроглядным туманом заторможенное тело наконец ответило на его запоздалые приказания, разведя крылья во всю их длину.

Но произошло это слишком поздно.

С зубодробительным хрустом они моментально выпрямились, звучно хлопнули об друг друга и безвольно затряслись под силой воздушного потока. Хаст хотел было завыть от непереносимой боли, пронзившей его спину и заставившей выгнуться в дугу, но вновь не смог. Даже вывернув себе крылья, он не смог сколь-нибудь замедлиться перед сокрушительным столкновением с поверхностью озера, которая от бешеной скорости падения обрела твердость бетона.

Гулкий хлопок вместе со всплеском потревоженной воды в последний раз нарушил и так неспокойную тишину вечера, ненадолго дав ему вновь погрузиться в относительное безмолвие.

Дэвут до конца старался сохранять спокойствие, но и его нервы наконец немного сдали, заставив повысить голос и громко прокашляться, привлекая внимание рассвирепевшей грифины.

— Рад, что вы наконец добились своего, — резко заметил он, продемонстрировав обернувшейся на его замечание грифине отравленный нож. — Но, кажется, вы кое о чем забыли, мисс Лилиан.

Она растерянно посмотрела на блестящую сталь, а за тем на длинную шпильку в своих лапах. Когда её взгляд зацепился за капельку крови, спешно стекающую вдоль темного острия, она медленно выдохнула и пробормотала:

— На ней нервно-паралитический быстродействующий яд. Он не сможет двигаться еще минимум пять минут. Хорошо помогает против любителей распускать свои лапы, хе-хе... — нервно рассмеялась Лилиан, проводя пальцем по кончику иглы.

— Я надеюсь на это, — сказал белоснежный и, отвернувшись, прошептал. — Потому что когда я спущусь вниз, мне будет нужен труп, а не озлобленный рогатый демон.

Как только нож исчез в складках его формы, грифон неслышно попятился назад к выходу с балкона.

— Что же теперь будет? — вслух озвучила Лилиан вопрос, который скорее больше адресовался ей самой, нежели белоснежному грифону, практически скрывшемуся в темноте коридора.

— Теперь? Теперь все будет совсем по-другому, — ответил Дэвут. — Но прежде, я должен позаботиться о последней детали.

— Какой? — безрассудно, почти машинально спросила грифина, не отрывая взгляда от шпильки в своих лапах.

— Теперь народу нужен будет грифон отпущения, — с мрачной улыбкой добавил он и, вытянувшись во весь рост, заорал. — Стража!

В ту же секунду едва слышная музыка за балконом утихла, а через несколько мгновений за его спиной раздался отчетливый лязг бронированных лап приближающейся троицы стражей. Растерянная Лилиан не успела вовремя и адекватно оценить поступок советника, и когда она развернулась в его сторону, то на неё уже уже смотрело три начищенных до блеска “Кольта”.

Дэвут не стал распинаться длинной речью о том, что перед ним только что произошло. Ему было достаточно двух простых команд, доступно объясняющих страже, что на его глазах Лилиан напала на Императора и сбросила его с балкона в озеро под поместьем, а все лишние вопросы у них отпали после нескольких коротких взглядов на красно-черную грифину, покрытую жирными темно-алыми пятнами, капающей на мрамор балкона крови.

Когда они попытались схватить её, Лилиан стала сопротивляться, неистово вопя о том, что это все подстроил Дэвут, но в её словах для стражей не было никакой силы или смысла. Они понимали только то, что видели, а именно — взбешенную, перепачканную в крови убийцу с оружием в лапах.

Отвлекшись от возни, начавшейся на балконе, Дэвут подошел к его краю и взглянул вниз, надеясь разглядеть на поверхности воды уже посиневшего Императора, но к сожалению, дыра в тумане, образовавшаяся от его падения, уже успела затянуться и скрыть под собой зеркало озера. Досадно постучав по ограде когтями, белоснежный уже было собирался отойти, но тут он краем глаза заметил что-то на одном из валунов, торчащих на берегу.

И Дэвут был готов поклясться, что это было не что-то, а кто-то. Высокая фигура, будто сотканная из тени — или являвшаяся чей-то тенью — мутно напоминала пони, только весьма приличного размера. Стоило грифону моргнуть от удивления, как наваждение исчезло, якобы никогда и не существовало.

— Ты! — крикнул он и указал на одного из стражников. — Сейчас же отправляешься со мной вниз. Возможно, Император еще жив. Мы должны найти его.

Как только грифон оставил не прекращающую своего сопротивления Лилиан на попечение своим товарищам, они резвым броском нырнули в обрыв за балконом и, нарезая круги под водой, стали прочесывать гладь озера в поисках Хаста. Ну, по крайней мере, этим сознательно занимался прихваченный Дэвутом стражник, а вот сам советник старательно пытался высмотреть привидевшийся ему образ на берегу. Хотя его пугала мысль, что все-таки есть вероятность того, что его компаньон может найти еще живого Хаста, но допускать, чтобы у развернувшийся на балконе драмы был свидетель, а тем более — слушатель, он тоже не мог.

Однако, спустя десяток бесплодных кругов вдоль каменистого пляжа волнение внутри него наконец успокоилось, и он, решив, что это просто был плод его слегка приструненного нервами скудного воображения, вернулся к стражнику. Тот, разведя лапами, с беспокойным видом доложил, что старался изо всех сил, но так и не смог разглядеть сквозь толщу плотного тумана раненого правителя, на что Дэвут, нацепив видимость скорби и праведной злости, похлопал его по плечу и сказал, что завтра утром они возобновят свои поиски, а сейчас им нужно будет помочь ему с буйной киллершей. Стражник, воспрянув духом, согласился и молнией умчался помогать своим соратникам, оставив белоснежного одного.

Разогнав крыльями туман, Дэвут осел на острие нависшего над водой валуна, зачерпнул немного влаги лапой и подставил её под бледные лучи ночного светила. Мертвый свет озарил белоснежное оперение, явив в крохотной крупице воды алую вязь жидкой эссенции жизни падшего Императора.

— Когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку, — тихо прошептал Дэвут, смотря, как рябит багровая вода от падающих в туман капель. Омыв лапы, он воспарил и посмотрел на свое отражение в кровавом зеркале озера.

— А теперь настало время новой партии.

Конец

Первого тома

Опасности телепортации в состоянии алкогольного опьянения

"Родственные души"

Рога Единорогов Сделаны Из Леденцов

Солдаты неба

Но и вас ждёт вырождение...

Страшный лес или как Эйнджел сошел с ума

Единорог... и "Альбатрос"

Лавина

Лик пустоты

Black Flank

Colorless

И ты, Дэвут?

И ты, Дэвут?

Осторожно, экстремальные фетиши!