Принцесса Селестия меняет профессию: том второй.

Глава 1: Сжигая мосты

Для московского государства лето 1567 года стало временем перемен, как в лучшую, так и в худшую сторону. С исчезновением самодержца в налаженном им механизме одна за другой останавливались важные шестерёнки, что влекло за собой ощутимые последствия.

Мутная загадочность событий в столице, щедро приукрашенная слухами, поставила русских полководцев на западной чужбине в неловкое положение. Было решено свернуть ливонскую компанию, подписав весьма невыгодное для Московии перемирие, и забыть о возобновлении войны в этом направлении до тех пор, пока вопрос с новой верховной властью не проясниться.

Однако на самотёк никто ничего пускать не стал: собрание доверенных митрополитом людей во главе с новоизбранной правительницей работало денно и нощно. У думных дьяков от челобитных отбою не было, да и перед самой княгиней, как ни глянь, толпился люд с прошениями. Пусть она и не помазанник Божий, но, как говорится, чем богаты, тем и рады – до совершеннолетия десятилетнего Фёдора лучше оставить всё так, а немедленное избрание другого монарха сулило смуту, ещё более усугубляющую нынешнее положение. Да и не до того сейчас было, ой не до того…

Как и обещала княгиня, ненавистное большинству деление государства на опричные и боярские земли перестало существовать. И вроде не было причин для печали – расколу, учинённому грозным государём, положен конец, а царёвы люди, чинившие беспредел и нагонявшие страх на всех и вся, в надёжной княжеской узде. Но при этих, казалось бы, успехах всё пошло наперекосяк. Не знала княгиня, что для механизма исчезнувшего монарха этот самый страх был основным топливом. И не о пустых иллюзиях речь. Боялись недруги царёвы против престола в открытую идти, признавая в самодержце силу, а что теперь? Почуяв слабину, развязала себе руки всякая татьба да люди лихие. Тяжко пришлось разбойным приказам тогда, а ведь это была плотвичка мелкая. Мутила воду в государстве и рыбёшка покрупней: бояре, ведомые теми же соображениями, открыто выражали свою непокорность и прочих на это подбивали. Для княгини было очевидным, что бездействие в такой ситуации ни к чему хорошему не приведёт, и она приняла решение, противоречащее её былым принципам.

В этом мире магия дружбы и любви бессильна, а любой, пытающийся это исправить, будет безжалостно раздавлен здешними реалиями. Может быть, альтернатива и была, но Селестия её просто-напросто не обнаружила. В этой невидимой для всех, кроме неё, войне она потерпела поражение и, смирившись с ним, стала решать проблемы более эффективными способами. Иными словами – налаживать работу старой системы.

Государевы люди, более месяца томившиеся без дела в столичном граде, снова седлали боевых коней и брались за сабли. С одобрения княгини они, облачившись в свои старые чёрные одежды, помогали наводить порядок, укрепляя шаткие сваи московского трона.

Ответственность за подобные, порождающие насилие указы, несмотря на благие мотивы, угнетала аликорна. Она не отрицала, что даже молчаливое присутствие на собраниях делает её причастной ко всем принятым там решениям. И чтобы продолжать жить, не страдая от чувства вины и самобичевания, Тия была вынуждена укрыть всё свои светлые, роднящие с домом чувства где-то внутри себя, дабы они не мешали разуму править вверенной ей страной и раз за разом не ставили перед ней сложный выбор. Она очень хотела и надеялась сохранить их в себе до того часа, когда, наконец, сможет вернуться в казавшуюся волшебным сном родную и милую сердцу Эквестрию. Но с каждым днём в это верилось всё меньше и меньше…

Приближающийся поход на Новгород сулил ей перемены, будь то невосполнимая потеря той принцессы Селестии, которую помнят пони Эквестрии, или же напротив – обретение забытой целостности, как и обещал тайный собеседник из сновидения. Аликорн не знала, что её ждёт, но была готова рискнуть, встретившись с пугающей неизвестностью.

«Мне всегда казалось, что те давно минувшие дни, которые так хочется не вспоминать, принадлежат моей прошлой, неизмеримо далёкой от настоящего жизни. А между мной и тем, чей срок предопределён, оказывается, много общего: от того, что нам не угодно, что страшит и что гнетёт чувством вины, мы отрекаемся, стараемся забыть… не пытаемся исправить, а потому теряем где-то позади частичку себя».

С серого, как настроение княгини, октябрьского неба падал снег. Вся жизнь этого мира засыпала под его белым, устилающим землю саваном, обещая воскреснуть весной. Отдающая треском льда и хрустом инея, всюду слышалась триумфальная поступь русской зимы, объявляющая застывшей у окна Селестии, что время на раздумья подошло к концу.

Сколько она не силилась, никак не могла разглядеть золотой диск солнца за серым заслоном облаков. Пока снежинки таяли в её шёрстке, а ветер спутывал пряди гривы, кобылица, вопреки холоду, продолжала смотреть в бесцветную высь. Ничто не вселяло в Тию уверенность этим морозным утром, но отчего-то ей казалось, что именно там, в вышине, стоит искать поддержки, будь то прорвавшийся луч дневного светила, или ещё что-нибудь.

«Предчувствия… Стоит назвать их врагами, когда они лишь ещё одна ипостась страха; когда они лишь оправдания слабости. Но… но так ли это сейчас? То, что может казаться помехой, на самом деле есть глас рассудка…»

Откуда-то снизу раздалось нетерпеливое ржание лошадей, вернувшее княгиню в реальность.

«Пора».

Поёжившись от холода, она поспешила вернуться в хоромы, где её уже поджидали несколько девушек из прислуги. Княжеский гардероб заблаговременно пополнился одеждами на все времена года, и чтобы не мёрзнуть, Селестии предложили в него заглянуть. Поверх льняной нательной рубахи на аликорна накинули длиннополую соболью шубу, крытую сизой, вышитой серебряной нитью тканью. Дорожный вариант кокошника с низким полумесяцем, не имел жемчужных рясн, но зато согревал шею крепящимся к нему шёлковым платком. Золотые накопытники Тии уже давно пылились в углу, замещённые более практичной и уместной обувью, коей в данный момент выступали подбитые мехом и достающие до голени сапожки без каблуков.

Поблагодарив девушек за помощь в одевании, княгиня направилась к дверям. Пусть её новая одежда почти полностью скрывала под собой гриву и хвост, не говоря уже о крыльях, а также делала фигуру малоподвижной, но зато придавала каждому шагу плавность и величавость. Впрочем, к этой тяжести Селестия быстро привыкла: как-никак, в боях далёкого прошлого её телу приходилось носить кое-что посерьёзнее мехов.

«Я должна понять, что рано или поздно это бы случилось, пусть в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах. Это неизбежно. Можно убежать от прошлого, от врагов, а в моём случае – даже от смерти, но от себя… от себя не убежишь. Страшно мне или нет – я должна решиться на первый шаг, а дальше, я надеюсь, будет легче».

На внутреннем дворе княгиню поджидал крупный возок на полозьях, запряжённый четвёркой, и небольшой эскорт всадников. Без лишних слов за залезшей внутрь транспорта кобылицей захлопнулась дверца, в руках кучера дрогнули поводья, и процессия двинулась к распахнутым воротам.

– Княгиня хорошо спала? – с заботой озадачилась сидящая напротив аликорна русая девушка. Зная, что совсем без прислуги нельзя, Тия взяла с собой в дорогу Василису: с тех самых пор, как та впервые обслужила её в бане, их простое общение переросло в очень тёплые отношения, и только умалчивание княгини своих истинных проблем не позволяло называть это дружбой. И всё же общество этой девушки обещало смягчить грядущие тяготы по более служения обычного холопа.

– Мысли не давали мне покоя, и сон снова ускользнул от меня… – ответила Селестия усталым голосом. – Я уверенна, скоро мне станет лучше.

«Выбор сделан, мосты сожжены. Теперь только вперёд».

Езда по скованной холодом и припорошенной снегом дороге была одним удовольствием. К слову, именно ожидание первых устойчивых заморозков объясняло отсрочку похода – начнись он раньше, неминуемо погряз бы в осенней слякоти, доставляя одни мучения.

Помимо мягкого хода, комфорт Селестии приносило и внутреннее убранство возка: его стенки и потолок были обшиты мягкой материей, а два сидения, расположенные против друга, могли запросто служить притомившимся пассажирам постелью. Уже сейчас она прикинула, что, возможно, львиная доля её занятий во время поездки будет посвящена именно такому нехитрому делу, как сон.

Кобылица устроилась как можно удобнее и, приподняв краешек занавески, выглянула наружу. На улицах Московского града чувствовалось эхо недавно прошедшего Покрова: праздничные ярмарки пусть и уменьшили размах, но не перестали радовать посадский люд имеющимся товаром. Снег, выпавший на сам праздник и после него, сопровождался ликованием народа: многоснежная зима – целее посевы. Откуда-то с окраин доносился озорной гул катающейся с горок детворы.

Очевидно, что чем больше мы узнаём нового, тем яснее для себя осознаём, сколь многое нам ещё неизвестно. С Селестией дела обстояли именно так. Да, со дня её прибытия багаж знаний об этом мире заметно увеличился в объёмах, но чем были источники? Очень немногочисленные книги да рассказы людей. Даже самый маленький мирок невозможно понять, не выйдя за пределы своего дома, не замарав ног дорожной пылью, не взглянув на всё собственным глазами.

– Скажи, ты боялась бы отправляться в путь, зная, что назад вернуться не сможешь? – вдруг спросила Тия, оторвавшись от окошка.

– Моя княгиня, ты боишься? – встрепенулась девушка, а затем, как можно теплее улыбнувшись, заверила: – Обещаю, с тобой ничего не случится. Вернёшься назад целёхонькая и невредимая.

Селестия улыбнулась в ответ и, замечая, как тяжелеют веки, прилегла.

«Но будет ли та, что вернётся, мной – совсем другой вопрос…»