Зарыдать бы, да отнят голос

Зарыдать бы, да отнят голос

    Я поднесла чашку ко рту и отхлебнула — уже в миллионный раз от начала чайной посиделки, а в действительности же, возможно, и миллиардный. Я знала, что чай был мятный, но толком ощутить его не могла. ОН наполнил чайник снова, раз уже где-то в десятый за день, и чай был таким горячим, что, казалось, пытался выжечь все вкусовые рецепторы на языке, хотел словно кислотой проесть мне горло и желудок. Я пыталась кричать, извиваться от горячей жидкости, прожигавшей себе путь внутрь. Инстинкты твердили мне сделать хоть что-то, чтобы избавиться от неё. Мускулы же, давно подчинённые чужой воле, игнорировали мои отчаянные приказы.

     — Тебе нравится чай? — спросил мой ничего не подозревающий мучитель.

    Взгляд мой слегка поднялся и встретился с его. Лицо Дискорда, сидевшего, скрестив ноги, на покрывальце для пикника, было тронуто лёгким беспокойством. Он неподдельно заботился обо мне, я знала.

    Началось всё это четырнадцать столетий назад.

    Более тысячи лет прошло с тех пор, как я утратила контроль над своим телом, хотя считать года я перестала уже после первых десятилетий — за меня это делал ОН. Я жила одна ещё сто девять лет до того, как ОН появился снова, и пока все не исчезли, я была жива ещё один с половиной век.

    ОН вернулся. Это и стало началом. ОН вырвался из своего каменного плена в Кантерлоте и принялся чинить хаос по всему миру, пока мои друзья со мной не остановили его при помощи Элементов Гармонии. В тот день я ненавидела его, за боль, причинённую моим друзьям. Ненавидела. Однако за следующие полтора года я поняла, что ОН считал своё поведение нормальным. Как я могла злиться на того, кто попросту не знал, что поступает плохо?

    Во вторую нашу встречу всё вышло не так плохо. Да, ОН сеял хаос везде, где появлялся, но это хотя бы происходило лишь там, где ОН появлялся, а не во всём мире. И потому мы не только стали друзьями — а я для него — единственным, какой у него когда-либо будет — но и ОН стал ради этого лучше.

    Всё будущее не зависело от этого момента. Бывали и ещё случаи, моменты, когда другое слово или другой поступок могли бы разорвать цепь событий и предотвратить всё, что случилось со мной после… но это было первым звеном, на которое я могла повлиять.

    Шли годы. Я делила радости с друзьями, вышла замуж, обзавелась жеребятами, побеждала древних и непостижимо злых созданий, давно забытых пони. И мы с ним по-прежнему виделись, время от времени, то через год, то целый месяц — через день. Но если ОН был бессмертен, то моему телу был отведён свой срок. Я состарилась. К моменту моей смерти бо́льшая часть моих друзей уже ушли из жизни. Рэйнбоу Дэш стала первой — сломала крыло, пытаясь выполнить звуковой радужный удар на пятом десятке лет. На Эплджек упало сухое дерево несколькими годами позднее, а Пинки Пай хватил сердечный приступ от чрезмерного количества съеденных на её пятидесятилетие кексов. А затем, когда мне было шестьдесят семь, я умерла во сне, в кругу семьи. Я прожила хорошую, долгую жизнь и вполне была готова с ней распрощаться.

    Но мне не позволили. Дискорд так и не научился заводить друзей без меня, и потеря единственного оказалась для него сокрушительной. ОН не мог смириться с тем, что меня больше не было, и потому вернул меня к жизни и сделал неподвластной смерти. Я попросила его позволить мне умереть. ОН отказал. За меня это потребовали Принцессы, однако ОН отказал и им. Со временем я сдалась и больше не поднимала эту тему — стало ясно, что ОН отпускать своего единственного друга был не намерен. И это стало тем решением, о котором я жалела многие сотни лет. Имей я возможность его изменить, я бы рыдала и умоляла его так долго, как только смогла бы.

    Наши встречи стали более регулярными и предсказуемыми, раз в месяц — по крайней мере. Где-то первые десять встреч и время от времени — после я просила его отпустить меня. ОН не отпускал.

    Время шло, колесо жизни вращалось. Рэрити умерла в семьдесят три. Твайлайт Спаркл и в восемьдесят пять обладала завидными магическими способностями, и то, что она хорошо держалась и двадцать лет после ухода остальных, это подтверждало. Однако магическое перенапряжение в пожилом возрасте зачастую оказывается фатально.

    Прошли годы. Новых друзей мне найти так и не удалось — едва ли не всякий раз, когда я начинала с кем-то сближаться, этот кто-то переезжал, либо с ним происходил несчастный случай, или же он погибал от неизлечимой болезни. Толком я никогда об этом не задумывалась, а со временем попросту перестала. После девяноста лет бессмертия я вижусь с Дискордом каждую неделю, и так же часто — с Принцессами.

    А потом исчезли и они.

    Я должна была догадаться задолго до этого, что именно Дискорд был причиной тех «переездов». Такая мысль мелькала у меня в голове раз или два, но я никогда и не думала, что ОН действительно мог… но когда бесследно пропали Селестия и Луна, это стало очевидно.

    Я обрушилась на него, требуя, чтобы ОН сделал всё, как было. ОН отрицал свою причастность и утверждал, что был невиновен. Но я знала, что ОН лгал, — его ложь я всегда могла распознать. Я сказала ему, что между нами всё кончено, что он сжёг последний мост и может искать себе нового друга вместо меня. ОН спросил, серьёзно ли я это говорю. Я сказала «да». Ошеломлённый, ОН секунду молчал, затем щёлкнул пальцами и исчез. Вместе со всеми вокруг.

    И потому я отправилась на поиски. За первые месяцы я поняла, что и животных тоже не осталось, по крайней мере, там, куда я приходила. В поисках выживших я обходила город за городом, посёлок за посёлком. Но все они оказывались заброшены: и городки поселенцев на юге, и мегаполисы вроде Клаудсдейла и Мейнхэттена. Бо́льшую часть времени я голодала, особенно после первых нескольких десятилетий, когда даже консервированные продукты начали портиться. С водой проблем было меньше — используя свои пегасьи умения, я могла добыть её вдоволь из облаков, что оказывались неподалёку. Но еда и питьё уже не имели значения, потому что я не могла умереть, что бы ни случилось.

    Я определённо сходила с ума по крайней мере один раз. У меня сохранились расплывчатые обрывки воспоминаний о том, как я говорила с Энджелом во время похода через Арктику. Время от времени я видела друзей и родных. Правда, не думаю, что это длилось очень долго, несколько месяцев — самое большее, а лет после пятидесяти всё, как мне казалось, улеглось. Я свыклась с одиночеством.

    Я остановилась спустя сто три года после того, как все исчезли. Моё путешествие завершилось на побережье в нескольких сотнях миль южнее Мейнхэттена. Я построила себе хижину в тысяче футах от океана и посадила небольшой огородик. Каждый день я просыпалась с рассветом, завтракала, трудилась в саду, а после отдыхала. Время от времени я отправлялась в поход или полетать. Иногда ходила купаться. Иногда расслаблялась на облаке с книгой, добытой в городе. На ужин — салат, потом — сон. Жизнь одинокая, но не такая уж и плохая.

    Продлилась она лишь шесть лет.

    Я уже свыклась с тем, что произошло, и в чём я была виновата. Смирилась с горькими утратами и научилась наслаждаться своей новой жизнью. Стояло лето, жаркое и душное, и я большую часть дня купалась. Я уже взошла на холмик на полпути к хижине, с меня ещё капала вода, как вдруг застыла на месте, а по спине пробежал холодок. Позади раздался громкий хлопок, и я попыталась обернуться, но к своему ужасу обнаружила, что не могу этого сделать. Я попробовала повернуть голову, но вновь тщетно. Миг спустя я поняла, что не могу двинуть вообще ничем. Моя челюсть окаменела, глаза уставились строго вперёд, крылья словно примёрзли к бокам, копыта — приросли к земле. И раздалось то, чего я не слышала уже сто девять лет, и не ожидала больше услышать вообще никогда. Голос. Дискорда голос. Он извинялся и очень-очень-очень просил принять его как друга вновь.

    Я разорвалась на части. Я хотела сказать ему, что не желаю видеть его больше никогда — ведь это из-за него я больше сотни лет не встречала ни единой живой души. Но вместе с этим хотелось и расплакаться, обняв его так крепко, как только позволяли силы. Я привыкла быть одна, но голос, услышанный впервые за целую сотню лет, развеял в прах эту привычку.

    Но ни одно из этих желаний не победило. А даже если бы и победило, то разницы бы не было никакой, потому что миг спустя я услышала, как приняла его извинения, хоть и сама ничего подобного делать не собиралась. Я была в шоке, ужасе и замешательстве. Что же на самом деле происходило, я поняла лишь несколько часов спустя. Когда на меня обрушилось осознание того, что я теперь — заложник в собственном теле, я попыталась сопротивляться. Лишь немногое подчинялось мне до сих пор: к примеру, направление взгляда, дыхание через нос. Когда я отказалась смотреть на него, ОН подчинил себе первое. Когда попыталась удушить себя — второе. Эта попытка самоубийства произошла после трёх месяцев его контроля над моим телом, когда я стала понимать, что мне уже не освободиться. Ещё одним способом убить себя стала попытка остановить сердцебиение силой мысли. Окончилась жалкой неудачей. Но даже если бы я могла его остановить — а как мне сейчас думается, я могла — смысла бы в этом не было. Но ведь логика и отчаяние редко дружат.

    Первая неделя (хотя это можно было назвать и днём, поскольку ОН не давал солнцу зайти, пока мы не закончим) прошла в восполнении недостававшего в потоке событий, которое заключалось, в основном, в его речах о том, как ему недоставало меня, и перемежалось моими насильно вытянутыми воспоминаниями. Сразу после этого мы устроили пижамную вечеринку, которая длилась месяц, пока ему не стало скучно, и ОН не позволил мне наконец уснуть. Через два дня мы отправились в поход, который длился больше года. ОН устроил мне день рожденья прямо во время похода и делал это потом каждый год. Вот откуда я знаю, как много времени прошло — из числа свечей на тортах.

    Тысяча семьсот двадцать три на последнем.

________________________________________

    Снова начало становиться темно. ОН большую часть времени не трогал цикл дня и ночи, просто днём мы по его воле делали одно, а ночью — другое. С конца весны ночью мы смотрим на звёзды, а чайная посиделка проходила с марта. Правда, дольше она и не продлилась бы — судя по цвету листьев, уже наступила осень, и мы опаздывали на «прогулку в лесу», которая обычно «случалась» каждые десять-двадцать лет, и которой не было уже сорок три года.

    Я вновь отхлебнула кипятка из чашки, но не двинула и единой мышцей. Затем потянулась и взяла булочку. Она оказалась с шоколадной крошкой. Ненавижу булочки с шоколадной крошкой.

    Пока я жевала это кондитерское изделие, моя голова поднялась к небу, которое мягко подсвечивало тёмно-красным заходившее солнце. Мы пробыли здесь всю ночь и весь следующий день, ничего не делая и не покидая вершины холма, а лишь поглощая обжигающе горячий чай с осточертевшими булками, глядя на звёзды и беседуя. Наконец ОН сделал так, чтобы я предложила прогуляться по лесу, и сам на это, конечно же, согласился.

    И мы пошли. Мы отправились в ту же секунду и пропутешествовали два месяца. Днём мы ели яблоки, по ночам жарили зефир на костре и после укладывались спать под открытым небом. Мы шли, пока с деревьев не осыпалась листва, и не начал падать снег. И в это самое время мы «чудесным» образом наткнулись на хижину. Внутри для двоих с избытком хватало и места, и припасов, чтобы перезимовать с удобством.

    Мы пробыли здесь уже несколько месяцев. Зима скоро закончится. Большую её часть мы провели у неистового пламени камина, где я едва не обгорела.

    Когда-то, когда я была юна, я мечтала о том, чтобы у меня было больше времени насладиться жизнью. И вот я прожила уже полторы тысячи лет, и все — не прекращая вспоминать о друзьях и семье. Мне не хватает их так сильно, как я никогда не смогла бы выразить словами, даже если бы мне позволили говорить по собственной воле. Но мне не позволяют. Я — пленница в собственном теле, неспособная даже отвести взгляд. Пленница, коей не позволено ни умереть, ни сойти с ума. Заводная игрушка сумасшедшего бога.

    И зарыдать бы, да отнят голос.

"I Have No Voice, and I Must Cry", BBJBS, 2013
перевод, 2014