На негнущихся ногах

Эпизод первый, неуютный

Мы сказками предания зовем.

Мы глухи днем, мы дня не понимаем.

Но в сумраке мы сказками живем,

И тишине доверчиво внимаем.

И. Бунин. «Призраки».

От нечего делать Кэйденс расхаживает по просторной избе, рассматривая скромную и, похоже, самодельную мебель. На одной из полок настенного шкафчика со всяческой, вероятно, архиполезной мелочью обнаруживается стопка книг. Принцесса берет одну.

 — Жуть какая! Что значит «охота»?! – она в панике просматривает содержание, — Но пони не едят… кошмар… не едят животных! Что за…

Один из стоящих у двери блестящих стражей откашливается.

 — Позвольте сообщить, Ваше Высочество…

 — Что, в защиту этих монстров?! Нам… нужно покинуть это место, — она едва не плачет.

 — Принцесса, на этих землях обитают волки. Разумная раса кочевников. Они дружелюбны и охочи до дел и обмена товаром с пони и зебрами, но, в отличие от нас и них, употребляют в пищу мелких зверушек.

 — Я не желаю иметь с ними никаких дел!

 — Сейчас их нет в этих местах, Принцесса. К холодам они уходят в теплые края, ближе к зебрам, оставляя свои жилища.

 — Но… но это же… уф-ф.

Кэйденс останавливается, прикладывает копыто к груди и, медленно выдыхая, выпрямляет ногу.

 — Ладно. Сейчас не время. Все же мы уедем завтра.

Из-за рева метели никто не расслышал шагов, и дверь распахивается совершенно неожиданно. Вбежавший страж начинает тревожным голосом говорить еще до того, как захлопывает ее за собой.

 — Ребята, майор пропал!

---

Сутками ранее.

«И все-таки Сайленс – мудак».

Так подумала Ми Аморе Каденза и захлопнула томик с каким-то романом, что парил перед ней в облачке магической энергии, поднося к алым губам аналогичным образом перемещавшуюся миниатюрную кружку с кофе. Последняя изготовлена в форме слегка смятого картонного стаканчика, в духе современного искусства, к которому не так давно приобщилась Принцесса Любви. Чего нельзя было сказать о ее извечной страсти к произведениям в жанре, соответствующем призванию розовой аликорна. Вот и сейчас она, беззвучно отхлебнув бодрящего напитка, который, однако, давно перестал ее бодрить, и расфокусировав взгляд, надолго замерла на софе, переваривая прочитанное. Книга, впрочем, вовсе не впечатлила Кэйденс, но от ритуала беглого обдумывания она не уходила никогда – без этого произведение забудется, уйдет впустую. Закончив и спрятав роман в глубинах памяти, принцесса хмыкнула своим мыслям и поднялась, последним глотком приговорив кофе. До совещания у нее часа полтора, и она не спеша вышла на балкон, подумывая, чем бы занять это время. Сразу же за балюстрадой, в темноте зимнего вечера, завывает метель, не впускаемая в палаты дворца лишь защитным заклинанием против ветра и осадков, наколдованным придворными единорогами из погодного патруля, из-за чего подошедшей к ограде Принцессе кажется, что вьюга избегает, сторонясь, ее саму.

 — Ваше Высочество?

Поведя ушами, она оборачивается, сначала недоуменно окидывая взглядом весьма и весьма просторный зал ожидания для посетителей дворца и не находя говорящего. При дворе уже знали, что Кэйденс не любит затворничества, как и играть роль сверхважной особы, которой она себя, являясь ею, не считает, поэтому ее часто можно застать, к примеру, читающей в проходных помещениях, на постаментах статуй в коридорах или вовсе на карнизе наружной стены дворца.

 — Ам… я у входа, принцесса, — она, наконец, замечает своего секретаря, невысокого, бордового цвета кристального жеребчика.

 — А, Споттер. Чем я могу помочь?

Земной пони на мгновение замирает, удивленно глядя на Кэйденс, затем смущенно улыбается.

 — Э-хе-хе-х, ну, знаете ли, не в моей компетенции просить вас помогать мне, и мало в чьей еще… Кхм. Господин посол Зебрики прибыл несколько раньше, нежели планировалось.

 — О? Ну что ж, это чудесно.

Секретарь молчит секунду, ожидая, что принцесса скажет что-то еще.

 — До совещания пятнадцать минут. Пока делегацию встретят и проводят в приемный зал.

 — Хорошо, — улыбнулась ему Кэйденс, — буду там минут через десять.

Жеребец поклонился и, сверкнув блестящим крупом в свете магических ламп, развернулся и покинул помещение. Принцесса, недолго думая, подхватывает книгу вместе с пустой чашкой и выходит в другой коридор; проходя мимо пустующей кухни, ставит последнюю на ближайший стол, на котором трудится дворцовый повар. Он замечает ее и вмиг обретает радостный вид.

 — А, добхый вечех, пхинцесса! Как вам кофа?

Ну, если у нас совсем уж фантазии нет, то почему бы не ввести колоритного персонажа-повара с акцентом? Кстати, он интересуется оценкой каждый раз, когда готовит эту самую кофу, оттого, что делает ее каждый раз иначе.

 — Здравствуй, Хорус. Спасибо, чудесно, как и всегда.

 — Все, что угодна для лубезхной Ми Амохе!

Собираясь было заглянуть в библиотеку для возврата романа на законное место, она, оказавшись возле лестницы на свой этаж, откладывает это дело и оставляет книгу на краю небольшого фонтанчика, потом направляется к себе.

 — Литературе не место в водоемах, дорогая, — Кэйденс подпрыгивает от очередного неожиданно раздавшегося голоса, усиленного просторным, тихим коридором, будто застигнутая врасплох за мелкой пакостью кобылка.

 — Шайнинг! – увидев мужа, она позабыла обо всем и бросилась к мужу, встретившего ее крепким объятием, — Я так скучала!

Жеребец с шумом вдыхает аромат ее гривы.

 — И я по тебе скучал, Кэйди. Но и был очень рад повидать, наконец, Твайли.

 — Конечно! Я собираюсь навестить ее, как только у меня выдастся пара свободных дней.

 — Не позабыла ли ты, что не за горами Эквестрийские игры и моя сестра со своими друзьями непременно приедут?

 — Милый, до них целых три недели! Я могу себе позволить лишний раз навестить Тваечку.

 — О, безусловно, — единорог чмокает ее в щеку, — ну, я пока схожу в горячий душ. В поезде было жутко холодно.

 — Ах, жаль, что не могу составить тебе компанию, — Кэйденс виновато улыбнулась, — через десять минут у меня встреча с зебринским послом.

 — Не горюй, моя кобылка. Я буду ждать тебя в твоей комнате, — он подмигнул ей, уходя и подхватывая оставленную книгу.

Принцесса Любви моргнула, после чего потерла копыта с довольной ухмылкой, а ее кьютимарка задорно блеснула.

---

— Что ж, Ваше Высочество, теперь я позволю себе перейти к делу. Как вы и ваши коллеги знаете, для Зебрики настали кризисные времена. Наш ответственный за экономику оценил ситуацию, после чего уехал в Эквестрию и больше у нас не появлялся. Так вот, он сказал: «В настоящий момент в Зебрике всякая политическая деятельность безотносительно прекращена». Это, к сожалению, недалеко от правды. Работа круга доверенных нашего царя и ранее была имитационной, хоть и достаточно правдоподобной. Но я уже перешел от причин к последствиям кризиса, и вот, что могу сказать насчет последствий: как по мне, Зебрика сейчас находится в ситуации Як-Якистана в 964 году. А теперь о причинах. Как вы знаете благодаря упрочнившимся в последнее время связям между нашими государствами…

---

— Дорогой, я дома!

 — Хе-хе-хе-х, здесь все – твой дом, Кэйди. Ты сыграла, наряду со Спайком, Твайли и ее подругами, — захлопнув дверь в комнату, Принцесса Любви зарделась, подходя к кровати, где лежал на животе рядом с подносом, на котором стоял чайник, пара чашек и печенье, читающий какую-то газету Шайнинг, — главную роль в его спасении.

 — Прекрати, милый… — избавившись ото всех королевских регалий и сложив их на ковер, Кэйденс аккуратно забралась к мужу, — в конце концов, какой другой могучий жеребец запустил бы мною по Спайку, если не ты? – она потерлась носом о его щеку.

 — Ну, возможно… уф, если я и могучий, то до тебя мне… далеко, — невинно улыбаясь, отвечал единорог, уже лежа на спине, куда его перевернула жена. Затем стройная аликорн забралась на него и, потоптавшись, как кошка, удобно примостилась, подобрав под себя ноги.

 — Шайни, завтра утром я уезжаю в Зебрику.

 — Чего-о? – на его лице отражаются печаль и разочарование.

 — Дело серьезное, и все на совещании пришли к решению, что стоит провести еще одно, более крупное и значимое, в их столице, в присутствии царя, где уже будут приняты меры по устранению кризиса.

 — Все, кроме тебя? – спрашивает Шайнинг уже спокойно, рассеянно поглаживая кобылку по спине.

 — Да я не то чтобы и против. У них там тепло, — в ответ на ласку мужа аликорн стала почесывать его за ушком, — и, в конце-концов, сейчас самый разгар возрождения международных отношений Кристальной Империи. Важный этап в жизни страны, — она с деланным ученым видом тычет копытом в потолок.

 — Вот как. Значит, сейчас спать, а утром – подъем и на поезд?

Лукаво улыбнувшись, принцесса приподнимается на задних ногах и взмахивает хвостом.

 — Отнюдь, дорогой. Давай отложим сон на часика три?

---

Магически программируемый будильник, представляющий собой просто небольшой симпатичный кристалл, стоящий на столике возле задернутого толстыми портьерами окна, срабатывает в точно заданный час, начав излучать направленный на кровать принцессы постепенно усиливающийся свет. В будни супруги спали отдельно, в силу того, что Шайнингу, как капитану Кристальной стражи, приходилось вставать значительно раньше своей возлюбленной, но в выходные, когда ранним пробуждением можно было пренебречь, или в исключительные, как этот, дни они могли провести всю ночь в одной постели. Кэйденс, лежавшая, в отличие от мужа, лицом к кристаллу, сонно поморщилась.

 — Д… ыах… — она негромко и мило зевает, — дорогой… проснись и... пой, — нащупывая лежащего за спиной жеребца.

 — Ась?

Кобылка слезает со смятой кровати и только тогда, отряхнувшись от большей части пут сна, осекается и решает не будить мужа, накануне твердо решившего провожать ее утром на поезд. А может, он обидится? Но пока она, протирая глаза и думая, глядела на него, Шайнинг завозился и, перевернувшись на спину, брякнул вытянутой ногой по ее половине кровати, заставив Кэйденс порадоваться, что вовремя оттуда убралась. Обнаружив пропажу, единорог тут же распахивает глаза, упершись ими в темный силуэт со знакомыми очертаниями, который заслоняет его от единственного в комнате источника все усиливавшегося света.

 — Кэйди… выруби свет.

 — Ой, правда… — с кончика рога обернувшейся аликорна срывается тонкий луч и, уткнувшись в камень-будильник, гасит его, после чего рог продолжил гореть более слабым и мягким светом, — да спи ты.

 — Еще чего, — важно ответил жеребец, встав и потягиваясь, — смотри, еще возьму и с тобой поеду.

Та просияла.

 — Правда?

 — Ну, я бы поехал, однако своими привилегиями как мужа венценосной особы размахивать не собираюсь. Сейчас сезон призыва, я весь принадлежу службе и обучению новичков.

 — Ах, прямо так, как я мечтала! – кобылка чуть не запела.

 — Кажется, ты говорила это по меньшей мере… да, по утрам я плохо считаю. Ты идешь? — он стоит в открытых дверях, — Мне нравится твоя прическа «Отдохни моя расческа», но не знаю, право, как другим…

 — Нет, правда. Никогда не хотела мужа, который будет целовать песок, по которому я куда-то иду. А вот мужественного, верного долгу солдатика… уи-и-и-и!

 — Вот и чудненько, — сказал Шайнинг, плетясь в сторону ванной с повиснувшей на его мохнатой шее довольной принцессой, — кстати, у тебя отдельный вагон?

---

— Ну и задолбался я, — пожаловался один машинист другому, только подошедшему, сменяться с которым он должен был каждые 5 часов пути, — уголь-то таскать. А ты, зараза, специально перед самым отправлением пришел?

 — Да забей, дорога короче, чем рассчитали. Сюда-то этот рейс на часа два раньше пришел, слыхал?

 — Серьезно? А может… ай, ну его. Полезли в паровоз.

---

— Ваши вещи, принцесса, — крепкий жеребец, притащивший в зубах пару чемоданов, поклонился стоявшей на перроне, укутанной в накидку из мягкой шерсти и шарф Кэйденс, которая кивнула ему. Морозное утро встретило пассажиров в составе аликорна, восемнадцати эскортирующих ее стражей, кристальных пополам с простыми, присланными из Кантерлота, тихой погодой, уставшей от снежной бури, и легкой белой крошкой, что падала, плавно лавируя, с полностью затянутого облаками неба, припорашивая одеяния нахохлившихся от неизменного холода пони редким мелким налетом. Крылатая единорожка стояла, прижавшись боком к мужу, возле выделенного ей вагона для важных персон, который подготавливали несколько слуг.

 — А зебры-то где?

 — Уселись уж, — зябко отвечает аликорн, — у них там… ух-х… купе.

 — Они хоть твой вагон отапливают? – Шайнинг дохнул горячим воздухом под воротник любимой, — А то я тебя не пущу. Сами волокут тебя на совещания…

 — Этот поезд весь отапливается, — Кэйденс улыбнулась, все глядя прямо, — он первого класса. Ты на втором ездил.

Единорог раздраженно хмыкнул.

 — Вот здорово. Нет, я-то потерплю… Только у нас оно от основной печи отапливается – угля столько не натаскаешь, а в Сталлионграде вон, говорят, «батареи» какие-то выдумали… Сами по себе греют.

Все улыбаясь, розовая кобылка повернула голову навстречу мужу, собиравшемуся было вновь растопить дыханием снежинки на ее шее, и встретила его приоткрытый рот поцелуем.

 — Принцесса, ваш вагон готов и уже нагрет!

 — До встречи, дорогой, — супруги обнялись, — буду через три дня. Не скучай, хоть мне и будет приятно. Прочти, наконец, «1000 лет одиночества» Принцессы Луны, бестселлер же. И я оставила тебе сюрприз в верхнем ящике шкафа на веранде обсерватории. Привезу тебе зебринских печенек. Пока-пока! – она стояла в проходе вагона уже зашипевшего поезда.

 — Я буду целовать рельсы, по которым ты уедешь!

 — Милый, у тебя ж рот примерзнет!

 — Мне все равно! – кричал он вслед удаляющемуся составу.

 — Я с тобой целоваться потом не буду!

 — Ну ладно-о-о!!

---

Кэйденс читает, сидя на мягкой кушетке в теплом и уютном вагоне, войдя и расположившись в котором, она перво-наперво подкрепилась поданным из вагона-ресторана овощным рагу, после чего какое-то время поглядела в окно, занятая своими мыслями, и достала книгу, так как не была сторонницей пустого времяпровождения. Со временем процесс, как часто бывало, убаюкал не слишком много спавшую за ночь принцессу, и она задремала на не столь просторной, как дворцовые, но очень даже хорошенькой мягкой кровати у стены, с откидным бортом, чтоб не упасть. По пробуждению через пару часов она, посетив санузел и умывшись, прошла в вагон-ресторан, где посидела, вновь разглядывая в окно заснеженные леса, за чашечкой кофе и какой-то булкой, и поговорила о том и о сем с заглянувшим на чай полосатым послом. Зебрика была в сутках пути, последние часы из которых они должны будут ехать уже в теплых широтах, резко сменявших тайгу. Часы сообщили о полдне, и, покинув ресторан, Кэйденс вновь ушла во временно утомившее ее чтение, уже с конкретной целью убить время. Позже она еще, намеренно зайдя за знакомым зебром, провела время за неизвестной ей настольной игрой со странными правилами, порожденными логикой полосатых, пока состав не остановился на первой встреченной на пути развилке, и пара последних вагонов с делегатами Зебрики не были отцеплены для присоединения к ждавшему их здесь паровозу, который увез гостей Империи в другом направлении. Прагматичные власти решили покормить двух зайцев одной морковкой и отправили посла на две встречи за одно путешествие – теперь он держал путь в Сталлионград для решения вопроса о сотрудничестве, совместных научных изысканиях и обмене технологиями. Вернее, последнее касалось только славного города-государства, Зебрика же могла предложить свою особую магию, так удивлявшую единорогов, не мыслящих оную без своего костного инструмента, для испытаний по ее совмещению со стезей сталлионградцев – механикой – и, возможно, создания совершенно новой страницы в истории прогресса.

Когда солнце начало потихоньку клониться к закату, озаряя небосклон легкими золотистыми тонами, кобылка вновь задремала под мерное постукивание колес.

Разбудил ее стук в дверь вагона. Отворив и подметив, что за окном темно, она встретила несколько нервного кристального стража.

 — Ваше Высочество, м-м… произошла вынужденная остановка, — он замолчал еще на миг, встретившись с вопросительным взглядом Кэйденс, — по ошибке расчетов в поезде закончился уголь. К счастью, на пути попался полустанок, ребята пошли переговорить со сторожем.

 — И… какие варианты? – только теперь она заметила, что поезд не двигается.

 — Скорее всего, придется подождать, пока мы нарубим дров на топливо. Можно было бы отправить пегаса за дополнительным паровозом, но мы сейчас примерно на середине пути. Сами понимаете – часов двенадцать лёту, — принцесса кивала его словам, — холодина, отдохнуть-согреться негде… так еще и метель.

 — Снова?!

 — Угу. Только проблема в том, что темнеет на улице уже. Там, кстати, еще храм какой-то маленький, рядом с будкой-то…

 — В тайге? Зачем?

 — Понятия не имею, принцесса. Да, еще: уголь окончательно иссякнет, вместе с чем отключиться отопление состава, через 20 минут.

 — Елки… — Кэйденс прикрыла рот копытом в толстом носочке, — но мы сможем погреться у костров, так?

Солдат саркастически усмехнулся.

 — Ну да. А вьюга? – тут он осекся, что неподобающе говорит с принцессой, но та и ухом не повела, потупив лишь взор. Страж поправил закрепленные на боку ножны с клеймором. Собеседники помолчали.

 — Так или иначе, я пока остаюсь рядом с вами. Буду за дверью.

 — Да ты садись, садись! – засуетилась кобылка, но пока блестящий страж колеблется, в дверь снова стучат.

 — Ваше Высочество, — поклонился простой, эквестрийский гвардеец, которому, однако, козырнул кристальный, — тс-с-с! Это был Руне! – шепнула Пинки, — ситуация следующая: сторож, зебр, радушно предложил нам переждать ночь в стоящем здесь храме. Внутрь мы не заходили, но выглядит просторным. Не знаю, правда, что он внутри из себя представляет.

 — Что ж, есть только один способ узнать, — Кэйденс вздыхает и идет к полке, куда сложила теплые вещи, — сейчас познакомимся.

 — Да, и один из единорогов, умеющий передавать послания на расстояние, только что отправил запрос о помощи обратно в Империю, — другой страж, говоривший о невозможности послать за помощью, виновато посмотрел на аликорна и пожал плечами.

В полутора десятках метров с каждой стороны от железнодорожного пути тянулась бескрайняя белая тайга. Яростный ветер все гнал белые хлопья, потряхивая облепленными слоем снега ветвями деревьев, отчего они напоминали толстые лапы какого-то неуклюжего зверя, аплодирующие застрявшим в глуши пони. Сторожем оказался крайне, хоть и не чрезмерно дружелюбный зебр лет пятидесяти пяти, одетый в толстый меховой тулуп и капюшон, со светло-голубыми, как холодное небо и почти как чистый снег, глазами на шершавой морде, активно приглашавший путников посетить небольшую часовню, будто это было чем-то самим собой разумеющимся. Аликорн и пяток разномастных стражей вошли внутрь и… им стало жутко. Радикально жутко.

Похоже, это было местом поклонения каким-то экзотическим зебринским божествам. Округлые стены просторного, шестиугольного помещения с несколькими рядами темных деревянных скамей сплошь уставлены идолами с по-настоящему устрашающими лицами, что-то даже висит, закрепленное в потолке, и вся комната в зеленых и коричневых тонах просто дышит нагнетающей потаенный страх мистикой, наполненная удушливыми запахами разных пород дерева, часть из которого, кажется, сырая, и духом каких-то благовоний. Резные цилиндрические тотемы изображают условные тела, иногда с небольшими конечностями – загнутыми лапками, с искусно выполненными головами и злыми, сморщенными лицами неизвестных… «Чудовищ» — застряло в голове у Кэйденс. Отсутствующие окна заменяют свечи, которые плавятся в простых и изящных деревянных мисочках, и пылающие в вычурных торшерах факелы, разбавляя легкий сумрак, что царит вокруг, а из нескольких деревянных фигурок, выпиленных в форме устремленного вверх, словно что-то демонстрирующего, раскрытого копыта, торчат тонкие, плавно курящиеся палочки. Единственным, что могло бы порадовать путников, было тепло помещения, но любой из них уже всем своим естеством хотел исчезнуть отсюда, хоть в самый лютый холод и бурю. Комната подавляла и вселяла какой-то мистический ужас. Ворох опасений окутывал, казалось, само подсознание, крича и моля уйти. Стражам и аликорну казалось, что каждый из тотемов живой и, прикинувшись бревном, стоит, выжидая и буквально трясясь от предвкушения момента, когда они расслабятся, чтобы сделать что-то страшное. Спертый, влажный воздух, пахнущий букетом благовоний и деревом, дополнял картину, помогая атмосфере странным образом давить на мозг, что ощущалось не физически, но инстинктивно – кому-то показалось, что он слышит тихий низкий гул в глубинах разума. Установившуюся кратковременную тишину прервал вдохновенный голос смотрителя.

 — О, я прекрасно понимаю окутавшие вас чувства, дорогие гости. Все, впервые входящие в мой скромный уголок, обставленный, однако, с тем почтенным благоговением, что надлежит проявлять всякому праведному по отношению к Ометекеутли, легко и непринужденно впадают в состояние слабого, воздушного транса, входя, таким образом, в первую степень контакта со Змееликим, которая в обычной обстановке достигается с некоторым трудом. Здесь же, в святой обители наших пантократоров, целиком и полностью посвященной им и им принадлежащей, являющейся их домом и пристанищем в нашем мире, куда они спускаются…

 — Я… прошу прощения, — сдавленно прерывает его Кэйденс, — что перебиваю, но мне нужно отойти. По-о нужде, вы же поймете?

 — О, разумеется, — тот учтиво улыбнулся, — я никуда не тороплю вас, и пока ваши воины будут добывать топливо, я сочту за честь позволить вам исповедаться в любимой мною храмине в любое время дня и ночи.

 — Спасибо… — ей приходилось говорить размеренно, чтобы не позволить голосу дрогнуть.

 — Вы можете называть меня Маим Дануса.

 — Мы вынуждены пройти за Ее Высочеством, почтенный, — осторожно проговорил один из как-то посеревших стражей, следуя за Кэйденс.

 — Понимаю. Охрана прекрасной кобылицы – ваш священный долг и задача. Знайте же, я уважаю вашу верность.

---

— Рог капитана мне в задницу, вы это чувствовали?!

 — Да-а-а…

 — Спрашиваешь?!

 — Твою ж кобылу во все ды…

 — Ребята! – сконфуженных жеребцов прервала обеспокоенная Кэйденс, воровато оглядываясь, — глупый вопрос, но… что это было?

 — Хрен его знает, что этот поехавший там наколдовал, но я туда ни копытом!

 — И я!

 — Я тоже!

 — Я тоже был в этом храме, — сказал подошедший нахмуренный майор кантерлотской стражи, щурясь от беснующихся снежинок, — что бы ни стояло за их религией, это место явно наполнено той или иной магией.

 — За чем стояло?

 — Я думал, у меня башка лопнет!

 — Хоть я и пегас, но могу сказать, что ничто другое не может столь резко вызывать дискомфорт и вообще коренным образом менять самочувствие. Минуточку…

 — Это может быть эффектом тех дымящих палочек!

 — Да, именно.

 — Думаете, он зажег какую-то гадость, только завидев поезд? – пугливо спросила розовая аликорн.

 — Положим, как только тот начал тормозить. Никто ведь не видел его, пока мы не вышли?

Они стояли неподалеку от середины поезда, проводив взглядом вошедшего в будку сторожа. Пятерка стражей переглянулась. Завывала метель.

 — Мы — нет. Наверное, надо спросить ребят.

 — Позже. Так или иначе, наше состояние вернулось в норму сразу же после покидания храма.

 — Эй, не скажи, Ховард, у меня до сих пор яйца дрожат!

 — Рефус! – рыкнул на него майор, отвешивая легкую затрещину, отозвавшуюся низким гудением от удара по покрытому снежной коркой шлему, — Рядом с тобой леди, тем более принцесса!

 — Оставьте, командор, — вздохнула поежившаяся Кэйденс, потирая ногами друг о друга, — сосредоточьтесь на ситуации.

 — Вас понял. Итак. Думаю, все согласны, что ночевать в этом милом пристанище…

 — «Змееликий»!

 — …пусть так; никто не захочет.

 — Определенно!

 — Поддерживаю.

 — Хрен ему!

 — Не захочу!

 — Только как бы это ему помягче сказать?

 — Не, народ, а ночь где ждать?

 — Костер разведем, чо?

 — А ты вокруг ничо не замечаешь?

 — Хм-м-м…

 — В общем, ребята. Я намерен подойти к нему и спокойно спросить, есть ли где еще место переночевать. Сказать, что мы иного мировоззрения.

 — А обидится еще? В болото заведет. Незамерзающее.

 — Хорош прикидываться жеребенком, Джейп.

 — Мне кажется, — тихо предполагает Кэйденс, — что он почему-то на все сто уверен, что мы разделяем его религиозные предпочтения. Будто иначе и быть не может.

 — Мне тоже так кажется!

 — Во! С такой проницательной принцессой и в Тартар не страшно!

Группа посмеялась. Видя приятельское поведение и отношение к ним принцессы, стражи постепенно раскрепостились, отложив официоз. Тем временем зимний вечер, напоминая о своих правах, все уверенней погружал все в темноту.

 — Ну он, видать, кроме зебр-то никого не видел и ни о ком не слыхивал.

 — Потехе – час, но нужно искать пристанище. Холодает.

 — Я иду, — майор решительно развернулся и зашагал в сторону будки, — и мне не важно, что у него на уме.

 — Ты его, может, запутай как-то в разговоре, говори эти… взаимоисключающие вещи, вот.

 — Именно это и может стать важным, — пробормотала озябшая Кэйденс, вглядываясь в безмолвный чернеющий лес. А может, он был полон звуков, тонущих в арии бесконечной вьюги?

Эпизод второй, холодный

— Да, гости мои?

Полуседой зебр, какое-то время после стука не отвечая, вероятно, одеваясь, вышел из сторожки и поспешил снова закрыть дверь.

 — Почтенный Данасу…

 — Дануса, кхм. Маим Дануса.

 — Да, прошу простить. Маим Дануса, не будет ли вам трудно указать нам, где в окрестностях можно найти место для ночлега? Види…

 — А что же я вам предлагал? В храме достаточно места, там есть скамьи, и еще матрасы в кладовой! – сторож был неподдельно удивлен и активно жестикулировал, — Не роскошь храма Хуиципокль, конечно, но на одну ночь пойдет, да и вам, воины, не привыкать. А прекрасной кобылице могу предложить свою скромную обитель. Поймите, я просто не могу взять грех на душу и оставить своих редких гостей на улице в мороз и метелицу!

 — И вы уверены, что там уместятся 18 довольно крупных жеребцов в утепленных доспехах?

 — Несомненно! Не подумайте, что я голословен – мне приходилось приютить здесь табун из 20 путешествующих зебр, и они с удовольствием разместились – в тесноте, да не в обиде, — двое здоровых стражей переглянулись, заулыбавшись, когда их приравняли по габаритам к каким-то путешествующим зебрам, — Да что я рассказываю – зайдите все разом да убедитесь!

 — Ну, видите ли, мы не можем сделать этого как минимум по причине, что стра…

 — Ах, коне-ечно, приношу извинения за мой старческий ум, вы ведь должны видеть и охранять всю местность вокруг. А вы хотите дежурить посменно, насколько я понимаю?

 — Э-э… разумеется, почтенный.

 — Ну, тогда вам будет еще просторнее, если внутри храмины будет находиться одновременно лишь, скажем, половина из вас.

 — Видите ли, Маим Дануса, — один из кристальных жеребцов перехватывает у майора роль говорящего, — мы, бесспорно, не хотели бы по возможности смущать вас своим присутствием, — он сделал примирительный знак копытом открывшему было рот сторожу, — даже принимая во внимание вашу безграничную гостеприимность, что, как известно у нас, в кристальных землях, отличает народ зебр. Дело также состоит в… вопросе мировоззренческого характера.

Притихнувший и внимательно слушающий зебр вопросительно нахмурил брови, склонив голову.

 — Видите ли, мы сторонники иных убеждений, нежели вы. И присутствие в обители ваших покровителей несколько смущает нас, понимаете… — солдату приходилось делать усилие, чтобы не отводить взгляда от глаз меняющегося в морде смотрителя, — …мы считаем неправильным нахождение в доме тех, пред кем мы не преклоняем колени, ибо, как известно, лишь достойный приема может входить в святая святых… Вы меня понимаете.

 — Непреложно, — медленно проговорил полосатый, — непреложно понимаю. Вы… конечно, должны быть верны… вашим убеждениям. Я, конечно, могу это учесть и, однако же, позаботиться о том, чтобы дать вам кров этой холодной ночью. К востоку отсюда, — он указывает копытом в сторону леса по один из боков от железной дороги, говоря уже более уверенно, — через километр, есть зимовье. Там вообще всего две кровати, но на полу с десяток или чутка больше уместятся. А если уже от него пойти на север, — он мотнул головой в сторону, откуда они ехали, — то метров эдак через четыреста еще одно стоит, вот все и устроитесь.

 — Серьезно? В таком случае покорнейше благодарим вас, смотритель, — говорящий поклонился зебру, и остальные последовали его примеру, — мы не забудем того, как вы спасли нас в эту вьюгу.

 — Это мой долг как жителя севера, — невозмутимо ответил тот, — помочь непривыкшим к здешним условиям путникам.

 — Но мы просим вас о еще одной услуге. Как нам наверняка не сбиться с пути? Километр по прямой в лесу – дело не такое простое.

 — Я использовал в свое время несколько ориентиров, пока не выучил все лучше, чем свои копыта. Запомнишь?

 — Вдевятером запомним, ребята? Чтоб наверняка.

Ему отвечает короткий хор согласий.

 — Давайте каждый зарубит на носу по одному пункту. Вот начиная с тебя, и в таком порядке, ага, потом так и пойдем. Мы вас слушаем, почтенный.

 — Первый, метров через пятьдесят – корявый, неровный, будто опухоль, пень – он там один такой. Второй, еще через сотню – опушка с пятью пнями, — он говорил медленно и ровно, иногда делая короткие паузы, припоминая — Через две сотни от нее резко возникает прогалина, ее не заметить издалека, но она разрезает лес полосой не меньше полукилометра. Еще через две – повалившееся дерево без мелких веток, при верном курсе вы должны пройти под ним. Потом будет большая поляна, ее надо пересечь по направлению к валуну. Дальше от валуна – много поваленных деревьев, вам надо пройти… в проход после третьего слева ствола. А там уж зимовье увидите.

 — Пень, опушка с пнями, прогалина…

 — Сваленное дерево без веток, — подсказал один гвардеец под кивки остальных.

 — Да, потом поляна и валун, поваленные деревья, после третьего слева.

 — Все верно.

 — А кудой нам, говорите, с самого начали?

 — Вон, видишь то дерево? И вон то. Вот это, считай, концы стрелки.

 — Поняли. Премного благодарны, смотритель! – солдат козырнул ему.

 — Не стоит. Что ж, а сейчас мне пора на вечернюю молитву. Если что-нибудь понадобится…

— О, что вы! – радостно запротестовала пританцовывающая на месте, чтобы согреться, Кэйденс, когда половина стражей уже развернулись и зашагали прочь, скрипя копытами по белому покрывалу, — Не смеем просить о большем.

Зебр только хмыкнул и, окинув на прощание аликорна взглядом, потопал в направлении храма. Та посмотрела на стражей.

 — Пятеро самых стойких к холоду останутся в поезде, — пробасил крупный жеребец, — нарубят дров на растопку прямо сейчас, там немного надо.

 — Берегите себя, — серьезно сказала ему Кэйденс и последовала за ожидающими ее у деревьев тринадцатью стражами.

---

— Он вам не показался подозрительным?

 — Нет, блин!

 — Он охрененно подозрительный!

 — И подозревает нас в жутких деяниях.

 — Не, вы видели, он аки утопленник стал, как мы сказали, что не того…

 — Ага, иных мировоззрений.

 — Ща медведи побегут!

 — Хе-хе-хе-х…

 — Да нормально, как по мне, все. Глубоко поразился просто жеребец.

 — Скажешь тоже…

 — Таки да, не видел иноверцев еще!

 — Я согласен. Был уверен, что мы одной крови, но, покоробившись немного, сообразил и отправил нас к ближайшей ночлежке.

 — Нормально.

 — Ну да!

 — Ох уж эта их религия…

 — Чего?

 — Как-как?

 — Чо сказал?

 — Религия, говорю. Слыхал я о такой штуке у зебр. Вся эта вера в Дискорд знает кого, в общем, повелители ихние или типа того.

 — М-да.

 — Ну дела. И морды же у них…

 — Тотемы эти, ага.

 — Тяжелый случай.

Едва группа входит в лес и кто-то сообщает, что сторож закрыл изнутри дверь храма, начинается бурное обсуждение произошедшего разговора. В отличие от, вероятно, регулярно подметаемой зебром террасы полустанка, снег здесь сугробами покрывает землю, местами сгущаясь, и пони косолапо пробирались, увязая в нем иногда по бедра. Наверняка не один уже начал мерзнуть за этот вечер, но всяких стражей, кристальных или кантерлотских, отучали жаловаться на самочувствие.

 — Ребят, глядите, вон и пень.

 — Опа-на!

 — Да ладно?

 — Реально здоровый.

 — Ща оттуда как выскочит… Эй, отвали!

 — Это мы метров пятьдесят прошли, мгм…

 — По этому снегу как по вареной сгущенке.

 — Хь!

 — Эй, пожрать кто-нибудь взял?

 — Я взял.

 — Ну да.

 — Я.

 — Вот славно! А то я как всегда.

 — А кто сказал, что ты жрать будешь?

 — А-ха-ха-х!

 — Хэ-эй!

Вскоре они миновали и опушку, затем еще два ориентира. Шли медленно. Кэйденс периодически отогревала ноги несложным заклинанием, от предложения помочь которым с ее стороны неохотно отнекивались все бронированные жеребцы. В конце-концов, видя, что ноги у солдат почти перестали сгибаться, принцесса, никого не спрашивая, применила согревающую магию на всех разом – те, почувствовав через полминуты медленное действие, не смогли не отблагодарить ее горячо, отреагировав на улучшение комфорта довольными постанываниями и фырканьем.

Яркая луна освещала лес из не слишком высоких деревьев, и никто не зажигал рог, потому как это создало бы яркий свет вокруг себя и сгустило бы тьму за пределами его распространения. Четырнадцать пони достигли поляны.

 — Та-ак. Не нравится мне это.

 — А тебя никто и не спрашивает.

 — Красиво-то как!

С края этого островка в море белых деревьев им открылся завораживающий, несколько пугающий своей бескрайностью над таким же бесконечным мертвым лесом, но оттого не менее желанный для глаз вид на ночное небо, по которому миллионами перышек носились снежные хлопья, бессильно стараясь залепить черное пространство своей массой, чтобы лишить группу самого надежного источника света, пусть бледного и холодного, но оттого не менее необходимого.

 — Вон камень.

 — Стремно как-то по такому открытому месту идти, мы ж как на копыте.

 — Вот тут-то вы и поймете, что заманил он нас!

 — Я те как дам «заманил»!

 — Вот тут-то вы мои слова припомните!

Наконец, майор не выдержал.

 — Молчать! – рявкнул он, — Слушать всем сюда: разделимся. Вы шестеро – идете по краю поляны, в деревьях, глядите во все стороны, вы – так же с другой стороны. Я пойду по центру, потому что только так можно сохранить прямоту пути.

 — Майор, не надо!

 — Давайте я!

 — Ты ж у нас один!

 — Или я!

 — Я тоже!

 — Давайте с вами хоть один!

 — Я все сказал. Вы прикрываете. Единороги – будьте готовы дать залп, только в лес-то, говорю, тоже смотрите – о себе, главное, позаботьтесь.

 — Есть! – ответил нестройный хор жеребецких глоток, часть из которых все же сомневалась в решении майора. Затем группа, как и сказано, разделилась, огибая поляну с двух сторон группами из шести и семи пони.

 — Йоу, глядите, следы!

Один из жеребцов умудрился заметить цепочку наполовину заметенных следов на бесконечном белом покрывале, уходящих между кустами в сторону от поляны.

 — Ну и чо теперь? Развернемся и побежим плакаться сторожу, что тут кроме нас кто-то есть?

 — Может, это он и оставил.

 — Да какое нам дело? Думали, мы тут первопроходцы?

 — Да ниче я не думал!

 — А следы-то странные какие-то, будто и не от пони.

 — Да ладно? В Эквестрии, знаешь ли, животные еще водятся.

 — Это медведи!

Кэйденс медленно, чтоб воздух перед легкими успел согреться, вздохнула. Она шла с одной из половин, беспокойно поглядывая то на Ховарда, рассекающего, словно ледокол, поляну, то сквозь деревья и наряженные в белые шапки кусты, высматривая опасность. Холодный ветер трепал ее трехцветную гриву, уже давно уничтожив изящную укладку, а уколы снежинок не чувствовались на затвердевшей шерсти.

 — Главное, чтобы Шайнинг не узнал, во что мы вляпались, — кряхтела она, слабо улыбнувшись и собираясь вновь применить согревающее заклинание, — будет ведь выискивать и пытаться оторвать головы всем, кто имеет отношение к этой поездке.

 — Ну, поскольку Ваше Высочество также имеет, вашу голову он получит только через наши трупы, — хрипло посмеялся один солдат.

 — Если наши обледенелые трупы еще будут способны за нее постоять, — попытался пошутить другой.

Один из стражей остановился, и остальные последовали его примеру. Трое продолжили смотреть вокруг и на миновавшего середину поляны Ховарда. Первый же подошел вплотную к шутнику и навис над ним, приблизив свою морду к его. Тот смотрел на него вопросительно, будучи все же вынужденным слегка присесть.

 — Теперь отрекись от своих последних слов, — сказал высокий гвардеец потрескавшимися губами, но голосом, из которого почти исчезла всякая хрипота.

 — Я… — он кашлянул несколько раз и медленно продолжил, — отрекаюсь от своих последних слов.

 — Отлично. И помни, солдат: о смерти шутят все, кроме тех, кто под ее возможностью поставил подпись. То есть воинов Гвардии.

 — Да, сэр.

И стражи, не говоря ни слова, продолжили обход поляны. Кэйденс проглотила холодный ком в горле и присоединилась, идя в центре шестерки, коря себя за совершенно ненужные слова о муже. А в памяти все стояли те странные следы.

Поляну пересекли без происшествий.

---

— Темно-то как, хоть глаз выколи.

 — Ты в курсе, что темноты не существует? Это просто отсутствие света.

 — Ну офигеть теперь.

 — Так и с холодом – просто отсутствие тепла.

 — Ты просто в прорубь никогда не падал.

 — Хэ-э-эй, вон хата!

Пусть и произнесенное охрипшим голосом, но радостное сообщение первого заметившего зимовье солдата повлекло за собой неизбежный одобрительный гул сиплых голосов. Обещанное смотрителем пристанище оказалось достаточно просторной (побольше, чем средние дома Понивилля) бревенчатой хижиной на сваях, с бревенчатыми же ступенями и выглядывающей из крыши печной трубой. В мрачном свете луны стоящий на более-менее свободном от деревьев участке дом казался таинственным и то ли приглашающим, то ли умоляющим не входить в него, но о втором никто не помышлял. Тяжелая дверь открылась с негромким, низким скрипом, говорящим о надежности конструкции. На дощатом полу под окном одной стены лежало нарисованное луной квадратное пятно синеватого цвета, сродни обмороженной, не видной под шерстью коже, и это было единственным освещенным участком интерьера. Единороги зажгли рога, сменив тьму помещения на полумрак, осматриваясь, и последний, тринадцатый страж закрыл за собой дверь. Кто-то нашел и зажег лампу. Нашлись и две других. Меблировка первой комнаты зимовья состояла из деревянной кушетки на двоих с накинутой на сиденье и спинку тонкой подстилкой-матрацом, двух низких односпальных кроватей по углам, небольшого грубого стола с парой стульев, настенного шкафчика и нескольких отдельных небольших полок. У дальней стены стояла немаленькая переносная железная печь с брезентовым мешком сухих дров неподалеку. В этой же стене была дверь во вторую и последнюю комнату, похоже, бывшую кухней – три стоящие в ряд, чем-то заляпанные тумбы с дверцами, рядом шкаф с нехитрой посудой в виде четырех тарелок, нескольких мисок и каких-то грязных банок. Напротив него стоял платяной шкаф с нашедшимися внутри еще одним матрацом и спальными мешками в количестве четырех штук. Лампа в этой комнате была без фитиля. Все поверхности в зимовье были покрыты пылью, да и в остальном оно выглядело покинутым, используясь, вероятно, редко и посезонно.

Стражи, кроме троих, наименее продрогших, что сразу же присели на дежурство у окон, аккуратно выглядывая, растопили печь и сгрудились вокруг нее, довольно разминая оттаивающие мышцы, пропустив первой Кэйденс.

 — У-у-у-у, хорошо-то как.

 — Так, ну не знаю даже, стоит ли тащиться до второй хижины, — это Руне говорит, — а еще более сомневаюсь, что кто-то захочет.

 — Я точно не пойду.

 — Вот-вот.

 — В-в-выпори меня к-командор, как же я з… замерз!

 — Все равно часть из нас будут дежурить, спальных мест здесь в сумме восемь, да и на полу – без проблем.

 — В принципе, можно бы отогреться и добрести до второй…

 — Да на кой оно надо?

 — Да, еще искать поутру друг друга.

 — Да и ориентиров он к ней не дал, хрен сейчас доберешься по метели в темноту.

 — Решено, — майор прервал обсуждение, — все остаемся здесь.

Пони продолжали греться, спать почти никто пока не хотел, лишь двое уставших гвардейцев, кристальный и простой, улеглись на койки, положив подбородки на вытянутые передние ноги, и медленно сопели, иногда приоткрывая глаза и убеждаясь, все ли в порядке. Через полчаса пятеро вместе с майором выходят стеречь зимовье снаружи. Остальные разбрелись по хижине, кто-то лег, кто-то сел, просто втыкая и о чем-то думая, кто-то по привычке стал стоять у стены.

От нечего делать согревшаяся Кэйденс расхаживает по просторной избе, рассматривая скромную и, похоже, самодельную мебель. На одной из полок настенного шкафчика со всяческой, вероятно, архиполезной мелочью обнаружилась стопка книг. Принцесса взяла одну.

 — Жуть какая! Что значит «охота»?! – она в панике просматривала содержание, — Но пони не едят… кошмар… не едят животных! Что за…

Один из стоящих у двери блестящих стражей откашлялся.

 — Позвольте сообщить, Ваше Высочество…

 — Что, в защиту этих монстров?! Нам нужно покинуть это место… — она едва не плачет.

 — Принцесса, на этих землях обитают волки. Разумная раса кочевников. Они дружелюбны и охочи на дела и обмен товаром с пони и зебрами, но, в отличие от нас и них, употребляют в пищу мелких зверушек.

 — Я не желаю иметь с ними никаких дел!

 — Сейчас их нет в этих местах, Принцесса. К холодам они уходят в теплые края, ближе к зебрам, оставляя свои жилища.

 — Но… но это же… уф-ф.

Кэйденс, остановившись, приложила копыто к груди и, медленно выдыхая, выпрямила ногу.

 — Ладно. Сейчас не время. Все же мы уедем завтра.

Из-за рева метели никто не расслышал шагов, и дверь распахивается совершенно неожиданно. Вбежавший страж начал тревожным голосом говорить еще до того, как захлопнул ее за собой.

 — Ребята, майор пропал!

Кэйденс содрогнулась.

 — Как пропал?!

 — Чего?! А не отошел?

 — Быстро, быстро, кольты! – но подгонять рванувших к двери гвардейцев не требовалось, — Вы, четверо, здесь с принцессой, полная готовность.

 — Есть!

 — М-минуточку… Кто-нибудь, скажите…

 — Вы будете здесь, Ваше Высочество, — кристальный жеребец с крыльями сделал шаг в направлении вскочившей, напуганной кобылицы, — ребята знают, что делают.

 — Но я должна…

 — Нет, вы ничего не должны. А наш общий долг – ваша безопасность.

Кэйденс посмотрела на него полными отчаянной мольбы глазами.

 — Как же он… В метель-то… Спасите же его скорей…

 — Слушать сюда.

Семеро солдат стояли рассредоточенной кучкой у стены зимовья, не прекращая вертеть головами и сверлить глазами лес – остальные уже шныряли где-то там, ища майора. Некоторые обнажили оружие.

 — Идем – вы и вы по трое, мы вдвоем, отсюда с углами по 50 градусов, далее схема «Трезубец», радиус – полкилометра. Единороги подают условные знаки, громко не кричать. Разойдись!

На этот раз никто не спрашивал и не отвечал. Группы стражей молча и стремительно разбрелись в соответствии с указаниями.

 — Может, он провалился куда просто? Или, не знаю, судорога какая.

 — Надеюсь. Лучше судорога, чем…

 — Помалкивайте.

Кэйденс нарезала круги по комнате. Минут десять прошло с появления жуткой новости, она не находила себе места, в то время как трое ее охранников дежурили у окон, а один стоял у двери. Чтобы сделать хоть что-то, она собралась было подбросить дров к угасающим в печи углям, которые уже ничего не освещали, как и погашенные лампы.

 — Не делайте этого, принцесса, — монотонно и как-то вымученно сказал страж, — мы для того и погасили свет, чтобы не привлекать внимания. Помещение пока прогрето. Мы не знаем, с чем имеем дело, и если что – авось, подумают, что здесь теперь пусто.

Кэйденс медленно повернулась к нему, глядя стеклянными глазами.

 — К-кто? Подумают?

 — Надеюсь, нам не придется ни с кем знакомится.

 — Богини… — прошептала она, — Нет, нет, нет, все же хорошо будет, еще не произошло ничего… определенного!

Она снова набрала побольше воздуха и, сделав копытом жест от груди, медленно выдохнула.

 — И не произойдет. Но ради звезд, лучше бы мы сюда не ходили…

 — Лучше бы не ходили, — согласился страж. Тут в дверь постучали, от чего у Кэйденс сердце в круп ушло, и тот открыл. Вошел еще один.

 — Ребята, нужен один боец!

 — Что случилось?

 — Мы… Лимбер исчез. Мы знаем, где он, примерно, сейчас там осматривают, но нужна подмога, Нибл сказал ходить минимум втроем.

 — Святая Селестия, — прохрипел кристальный пегас, — ладно, я пойду. Вы трое, берегите принцессу!

 — Есть!

Глаза розовой аликорна наполнились незаметным в темноте блеском.

 — Мамочка…

 — Все будет в порядке, Ваше Высочество, — сказал ей один из оставшихся солдат, не поворачиваясь от окна, когда двое покинули хижину, — верьте нам.

 — Это наша профессия, — убедительно спокойным голосом добавил другой, — а вы – наша зеница ока.

 — Я же не за себя… — она села и склонила голову, — за вас боюсь… глупенькие.

Минуты текут, как густое, застывающее железо, равно как и почти застывшая в жилах кровь, и кажутся часами. Хотя Кэйденс не могла утверждать, что сидение на иголках и вправду не затянулось на часы. Она прилегла на кушетку и стала просто слушать колотящееся сердце, пытаясь силой мысли успокоить его, но сердце не умело молчать. Аликорн могла привести себе немало аргументов в пользу того, чтобы не паниковать так, но и они не имели никакой власти. Стражи будто окаменели на своих постах, не прекращая вглядываться сквозь заиндевевшие стекла в стонущую в лишь ей самой известном чувстве метель. В доме становилось холоднее.

 — О… охрана? – она и сама не поняла, почему обратилась к ним этим словом – вероятно, от подсознательного чувства самосохранения, вызывавшего, не смотря ни на что, желание быть защищенной, хоть она и вправду не считала свою безопасность дороже их.

 — Да, принцесса?

 — Кажется, или мы ждем уже слишком долго?

 — Долго, принцесса. Но ничего не поделаешь.

 — Что, если наши друзья в беде?

 — Может, и в беде. Бороться с теми или иными бедами – назначение военных сил.

 — Я понимаю, было бы безумием уходить отсюда…

 — Верно. И мы не пойдем.

 — Но что, если?..

 — Нас с вами уже и так гораздо меньше, чем надо. Да, возможно, у ребят проблемы. Но если они подставили себя, чтобы сберечь вас, то и мы не собираемся подставлять их.

 — Сейчас порядка часа ночи, — борясь с усталостью, бросил другой.

 — Врешь, меньше.

 — Скорей, скорей бы утро… Если мы не найдем утром всех наших, я отправлю сюда поисковой отряд, хоть сотню стражей!

 — Конечно, направите, принцесса. И не только вы. Но это потом.

Снова воцаряется молчание. Последняя искорка затухла в печи, от чего Кэйденс стало еще больше не по себе. Пятно лунного света на полу сместилось и лежало узкой косой полоской, будто приоткрытый люк в освещенный погреб из почти полной темноты помещения, в которой едва угадывались очертания бронированных жеребцов и некоторых предметов мебели. В то же время на улице все было достаточно различимым, как около десяти часов вечера в середине лета, лишь совсем в других тонах. На мгновения вьюга немного стихает, словно переводя дыхание, и снаружи доносится скрип снега под чьими-то ногами. Будто даже сам воздух в хижине сгустился и напрягся, не говоря о пони. Стражи осторожно, но стремительно обнажили клинки.

Дверь распахивается без стука, впуская единорога, который тут же запирает дверь и зажигает одну из настенных ламп. В ее свете все увидели белую маску его перекошенной от страха морды. Никто не говорил ни слова, но и сам прибывший не сразу сумел выдавить что-то внятное, шевеля лишь челюстью и пересекая комнату, будто в первую очередь собирался что-то сделать и забыл растолковать это остальным. Но на деле все происходило достаточно быстро, и поднявшаяся Кэйденс услышала его умоляющий, убитым голосом отданный приказ.

 — Уходите отсюда! Сейчас же!

Стражи как-то машинально пошли за ним, все также ничего не говоря.

 — В окно! Живо!

Кэйденс бросается к солдатам и они устремляются к окну, противоположному тому, из которого падал свет.

 — Нет, святая Селестия, только не сюда! – простонав это, он вдруг поднял Кэйденс одной ногой, взяв под живот, и как мог быстро поскакал к окну со стороны луны. Затем отпустил ее, распахнул окно и выпрыгнул. Аликорн, не обращая внимания на громкий предостерегающий шепот стражей сзади, немедля последовала за ним. В последний момент ее уши улавливают какой-то или скрип или скрежет из помещения хижины, и исполненное страха воображение тут же рисует несколько вариантов, кто или что могло произвести их, но она решительно откладывает внимание к предрассудкам до лучших времен. Только принявший ее в ледяные объятия снег напомнил ей, что она не оделась – лишь шерстяные носочки защищали ее копыта, будучи значительно ниже высоты большинства сугробов. Но было уже поздно. Чувствуя покалывание во всем теле из-за смены температур, она, инстинктивно пригибаясь, порысила за оглядывающимся стражем. Вскоре их нагнали остальные, и один из них, к безмерной радости принцессы, нес ее вещи, а другой прихватил лампу, закрепив ее на боку. Пони бежали цепочкой, и она не оглядывалась, доверившись жеребцам, готовым отдать за нее жизни, хоть это и было последним, что она допустила бы. Не той была принцесса, кто имел право жертвовать кем-то, потому что была их правительницей – той, кто посвятила жизнь благополучию своих подданных, и не своих тоже.

Они замедлились, пробежав порядка сотни метров.

 — Теперь нам туда, — по-прежнему искаженная страхом, но принадлежащая пони, знающему, что делать, морда забравшего их бойца развернулась к ним, — повернуть, там станция. Идите, я прикрою, и ради богинь, не останавливайтесь.

Кэйденс запаниковала.

 — Нет! Нельзя нам разделяться еще больше!

 — Пойдемте, принцесса, — другой страж ненавязчиво подползает под нее и выпрямляется, поднимая кобылицу на спине.

 — Что ж вы… ребята! – произнесла лишь она горько.

Единорог, в воздухе рядом с которым уже висит в магическом захвате обоюдоострый клеймор, отстает от них, оглядываясь и всматриваясь в густоту леса и мечась из стороны в сторону, будто готовый на что угодно, лишь бы не стоять на месте. Во всяком случае, думает аликорн, это не дает замерзнуть слишком быстро. Она тяжко вздыхает, применяет согревающее заклинание на себе и всех четверых жеребцах, чтобы не оставлять того замерзать, и поворачивается в ту сторону, куда они направлялись, подпрыгивая на спине бегущего по сугробам стража. Жесткая и ледяная броня совсем не была приятна животу, вдавливаясь в него кромками, но было ясно, что комфорт сейчас есть последняя по значимости вещь.

Кто-то окликнул их, и звук едва донесся сквозь ветер, будто из-за двух плотно закрытых дверей. Стражи притормозили, один прикусил губу, понимая, что нельзя подводить приведшего их сюда единорога; Кэйденс поспешила глянуть в ту сторону, очень обрадовавшись. К ним ковылял издалека единственный гвардеец, и один из сопровождающей принцессу тройки ринулся к нему навстречу. Покряхтев, она слезла с жеребцовой спины, и двое, оставшиеся с ней, тут же возобновляют бег, увлекая ее за собой.

 — Р-ребята, нас же все меньше становится, как же?

 — Тут меньше, там больше. Все идут в этом направлении. В действиях стражей никогда нет неорганизованности, принцесса – все в порядке.

 — Только бы вы были правы…

Вслед им доносится далекий крик встреченного стража, из-за ветра совсем неразборчивый к концу фразы.

 — Не позволяйте им тушить фонари-и-и! – но трое, не уразумев ее значения, тормозить и переспрашивать не стали.

Кэйденс не могла не заметить, что солдаты замедляются, как и она сама. Как бы ни были они уверены, у всех был предел, и лютый мороз, метель и сугробы очень и очень его понижали. Через минуту один из бойцов сказал что-то другому, она не разобрала, и тот взял влево, не меняя направления, а первый – вправо.

 — Не останавливайтесь… принцесса, — поспешил наказать он растерявшейся аликорну, — нужно изменить построение. Нас мало. Так безопаснее.

Тут она спорить не стала. Теперь жеребцы бежали каждый в десяти метрах по бокам от нее. Где-то далеко слева виднеется знакомая большая поляна. Страх сменился сильнейшей усталостью, только тревога за неизвестно где пропадающем, целом десятке солдат камнем лежит в душе. Только луна продолжает с неизменным бесстрастием взирать серым глазом на бегущих пони, которые не знали, от чего бегут. Взглянув грустно в этот глаз, висящий справа и позади, принцесса переводит взгляд на бежавшего по правую сторону жеребца, который вдруг резко останавливается. Рефлекторно остановилась и Кэйденс. Левый тут же окрикивает ее.

 — Принцесса, какого сена вы… — но замолкает, увидев, как его товарищ грузно повалился на бок, больше не шевелясь.

 — Хэй! – аликорн, позабыв обо всем, бросается в сторону павшего бойца. Нет, еще не павшего, он просто не выдержал и рухнул, ему бы отдохнуть и согреться! Она на ходу генерирует все то же заклинание, но тут что-то заставляет ее остановиться, что-то, замеченное периферией зрения, но еще не осознанное. Она смотрит на цепочку из нескольких следов, тянущуюся от недвижного тела в ее сторону.

Следы сами собой появлялись на снегу в ее направлении.

Эпизод третий, безысходный

Кэйденс даже не закричала. Повинуясь чистому ужасу, мышцы просто понесли ее в обратную сторону, отпихнув мозг подальше и на потом – здесь он поделать не мог ничего. Спешивший, наоборот, к ней страж, увидев такую перемену в поведении, замешкался, но весь вид принцессы красноречиво говорил за нее, а торможение было не в специализации гвардейца, и он просто развернулся, скача теперь рядом с ней и ничего не говоря.

Двое замедляются через пять минут безумной скачки по глубокому снегу, в которой не подозревающий о причине и, в отличие от спутницы, не движимый адреналином страж едва поспевал за аликорном.

 — У-у-у-х-х…

 — Ваше… уф-ф… Высочество, что… произошло?

 — Там… — она хватает жеребца за плечи, и ему становится страшно от вида ее белой, обезумевшей от страха мордочки, — Т-там… следы… ты… видел… а?

 — К-какие следы, принцесса? – он позволил себе положить копыто на ее ногу, — Спокойно, спокойно… уф. Мы…

 — Там СЛЕДЫ! Они появлялись САМИ!

 — Что?!

Снежная буря немного поутихла, не выдержав немигающего властного взгляда луны, что продолжала править свой полуночный бал и наслаждалась представлением, разворачивающимся перед ней в бесконечном лесу, что был для нее словно на ладони, и дорогу к краю которого пони уже окончательно потеряли среди простоты и монотонности тысяч деревьев вокруг.

 — Идем. Н-надо выбираться отсюда, — Кэйденс шмыгнула носом, оглянулась и зашагала дальше, в глазах ее стояли слезы то ли от ветра…

Страж пошел рядом, тоже посматривая вокруг и как-то припадая к земле, будто заглядывал под кровать.

 — Принцесса, вы уверены, что вам не показалось и мы не зря бросили…

 — Нет! Нет, нет и нет! Я еще не в маразме, пусть мне и 132 года.

 — Я слышал о галлюцинациях у исследователей западных кристальных ледников, но там другая обстановка – чистый, неподвижный воздух, открытые пространства, эхо. Не знаю, честно, с чем связано и возможно ли где еще.

Кэйденс не ответила. Помолчав, страж сменил тему.

 — Как же нам дорогу теперь найти, эх-х.

 — Мы же… мы вышли из хижины в направлении станции, так?

 — Да, только уже раз сто как сбились. Хотя, если не подводит меня память, хм… вы побежали потом под углом к нашей дороге от полустанка к зимовью, то есть рано или поздно мы должны будем его пересечь.

 — Если уже не пересекли? – та смотрит на него испуганно. Впрочем, с самого покидания любезно предложенного сторожем пристанища страх стал единственной эмоцией путников.

 — Скорее всего. Так или иначе, если учитывать, что бежали мы с вами прямо, то к путям мы выйдем, если повернем вправо градусов эдак на 35.

 — Думаешь?

 — Давайте прикинем. Нарисуем тут карту. Вот, скажем, дорога… — пони останавливаются, и солдат проводит краем стального копыта метровую черту по снегу, — вот тут полустанок. К зимовью шли так, — рисует перпендикулярную черту, — вот оно, а побежали где-то под таким углом.

 — Значит, отсюда шел тот…

 — Нет, — тот перебил, — сначала от нас отделился Вайвид, и направил вот так. Он нас прямо к станции направил. А вот здесь мы увидели, то бишь услышали Рохо, а шел он отсюда, — Кэйденс кивает, — а мы дальше втроем продолжили.

 — И когда мы рассредоточились…

 — Да, где-то здесь… Черт, а расстояния здесь совершенно неточные. Понятия не имею, но разберемся хоть с углами. Здесь он упал, а побежали мы с вами потом левее указанного Вайвидом пути, вот и выходит, что должны пересечь дорогу, которой шли к зимовью. Если можно ее…

Страж непроизвольно замолк, когда фонарь на его боку замерцал и потух, от чего не привыкшим к отсутствию света глазам под жидкими лунными лучами показалось крайне темно, едва можно было разглядеть деревья на тусклом белом фоне снежного одеяла. Двое испуганно переглянулись, хоть и не различали толком лиц. Единорог собирается заново зажечь фонарь. Внезапно их шкуры ощущают резко усилившийся холод, и сила его растет с каждой секундой. Как-то рефлекторно пони рванули с места, не понимая, что происходит и от чего бегут – они просто убегали, просто потому, что так приказывали инстинкты.

---

Руне с разгону впрыгнул в окно с разбитым стеклом, врезался в стоящие друг на друге деревянные ящики и жестко рухнул на бетонный пол под их грохот. Не произнеся ни звука и лишь мучительно шипя, он поднимается и, убедившись, что ничего не повредил, осторожно обходит коробки, прячась за ними. Парой минут ранее в лесу он наткнулся на это серое, длинное и глухое складское здание высотой с понивилльскую ратушу, целиком из бетона, с немногочисленными выбитыми окнами на боковых стенах и массивными железными, напоминающими амбарные, дверьми на фронтальной. Только некоторые соседние с Эквестрией народы строили казенные, не первой важности здания столь невзрачными, и майор не слишком удивился, обнаружив подобное на границе с зебрами, но в другой ситуации он отметил бы, что для полосатых с их традиционным применением дерева, в особенности тростника и других экзотических для Эквестрии пород, это как раз более чем странно. Но не сейчас, когда в принципе любой объект рассматривался им только как потенциально пригодный для спасения жизни.

Внутри было темно и сыро, только бесперебойный мертвенный свет, свободно проникая через пустые оконные проемы, слегка разбавлял тьму и мрачной картиной оживлял в памяти незабвенное зимовье. Через минуту беглого обследования пегас убедился, что здание не представляет никакой пользы, а ковыряться, пытаясь вскрыть толстые ящики, не было никакого резона. Прыжок сюда спас его, но теперь предстояло безопасно выбраться, открыв при этом дверь, не подозревая, что за ней. Он потянулся к погасшему при приземлении фонарю, чтобы вновь зажечь. Тот был разбит. Пробежав по телу жеребца, холодок, тем не менее, подтолкнул его выбираться отсюда.

Руне приблизился к дверям, выждал несколько секунд, прислушиваясь к звукам и своим ощущениям, набрал в легкие чуть более, чем на улице, теплого воздуха и с величайшей осторожностью отодвинул засов. Затем приложил копыто к холодной железной поверхности и толкнул, что есть силы, тут же отбежав внутрь помещения. Дверь распахнулась под прямым углом к стене, впуская в зал словно возликовавшую от взятия крепости метель, хотя та уже давно покрыла все внутри тонким слоем снега, пользуясь разбитыми окнами.

Пригнувшийся и недвижный Руне стоял перед ее порывами на изготовку, вглядываясь в пространство за дверьми, но ничего более не произошло. Завывая высокими нотами снаружи и врываясь в открытый проем, беснующийся северный ветер внушал только ужас, ассоциируясь теперь лишь с одним, но Руне, как и его спутники, боролся. Он медленно приблизился к двери, затем сделал прыжок, погружая облаченные в сталь копыта в снег, и рванул по уже рассчитанному маршруту, а его грудь наполнилась кратковременным счастьем, точно как когда-то.

---

— У… ух… а-а, не могу…

 — Не останавливайтесь, п-принцесса… идемте… пройтись… сердце не выдержит.

 — С-с… с-серьезно?

 — Мгм. И примените-к-ка согрев… уф-ф… с-cогреться.

Кэйденс молча зажигает рог, и двое в конец выдохшихся пони в очередной раз начинают медленно оттаивать.

 — Т-ты еще уверен, что… х-х… мы…

 — Конечно, — не задумываясь, соврал страж, — не могу т-точно назвать расстояние, но… да.

До последних десяти минут пони еще верил в правильность направления. Сейчас он только надеялся.

 — Как думаешь… что с ребятами?

 — Справ-вятся. И не такое… справлялись.

 — Мать моя… как же нас всех разбросало… а если кто-то еще… не смог?

 — Не скажу. Скорее всего, но… не факт.

 — Что же с ним стало?

 — Сердце, может, не выдержало. Откуда нам знать, что он до этого… делал. Да и то…

 — Все пони разные ведь?

 — Хоть нас, стражей, и стараются сделать одинаковыми. Да. Может, ртом надышался…

 — Дискорд его знает, если ч-честно.

 — Вы о чем?

 — Может, мне впрямь померещились те следы?

 — Тут уж правда только Дискорд знает, Принцесса.

 — Одно меня больше беспокоит – куда же нас завел тот старый зебр… куда же завел?..

 — Не знаю, был ли у него какой умысел, но идти зимой, в снежную бурю в лес – всегда плохо.

 — На-наверное… сами дураки.

---

Метров через двести от склада Руне заметил хижину. На поверку она оказалась не той, в которую они пришли по указаниям сторожа полустанка. Предусмотрительно обойдя приземистый домик по кругу, жеребец на едва гнущихся ногах вошел внутрь.

Печи не было. Нашлись лампы. Пегас составил их рядом и стоял, дрожа и отогревая над скудными огоньками конечности, моля Селестию о том, чтобы эффект последовал побыстрее. Изнутри хижина была столь же пыльной и на вид покинутой, сколь и первая. В конце концов, когда корка на ногах почти растаяла, он бросил занятие и пошарился по хижине. Под копыто подвернулось зеркало, он взглянул на покрытую снегом морду.

Глядя на себя так, он вспомнил вдруг зимнюю поездку на озеро, в детстве, с сестрой и отцом — отец его занимался ловлей рыбы для импорта грифонам, в единственной занимающейся подобным эквестрийской компании, для которой Селестия сделала исключение, чтобы не портить установившиеся с птицельвами хорошие отношения. Руне сидел на берегу замерзшего водоема чуть поодаль от Саппи, а она с обычной своей апатией вязала полосатый чулок в свете костра, не обращая на брата внимания. Он смотрит в ее сторону, потом снова на озеро, ледяная поверхность которого разрезана надвое блестящей дорожкой лунного света.

Когда в детстве Руне с отцом ходили по вечерам на рыбалку, то куда больше, чем ловить рыбу, он любил наблюдать, как она плещется, выпрыгивая из воды. Но сейчас ей неоткуда было выпрыгивать, за исключением пары прорубленных лунок, поэтому жеребенок стал просто наблюдать за выдыхаемым паром, пытаясь придать его облачкам форму кольца или чего еще. Дело было в том, что Руне поскользнулся и свалился в прорубь, откуда его вытащил отец, а сестра потом еще дала подзатыльника, от которого он упал мордой в снег, потому и был теперь похожим на седобородого старца. Отец ушел по дрова.

Он заставил себя отложить воспоминания и предаться им потом, дальше обшарил единственную комнату. На столе, куда были составлены лампы, обнаружились стопки листов с неразборчивыми записями и книга. Обложка и переплет так напоминали что-то мучительно знакомое, или просто были слишком традиционными, колоритными, как и полагается таинственным книжкам, что по спине его пошли мурашки – он так и не узнал, почему. Но открыл.

---

— Я… эй… с-солдат…

К моменту спустя еще полтора часа Кэйденс, мягко говоря, порядком выдохлась.

 — Да, п-принцес-са?

 — Ты… х-х… как? Ид-дем?

 — А ч… что ж-ж делать, В-в… Ваш…

 — М-мо-молч-чи уж!

---

То ли пятнадцать, то ли тридцать… можно подумать, Руне был еще в состоянии уследить за временем или продолжал попытки делать это. Минут двадцать чтения изменили представление пегаса об окружающей обстановке, в голове сами собой вырисовывались указания к действиям. Книга оказалась полна неясных схем и текста на неразборчивом, но, в отличие от остальных бумаг на столе хижины, эквестрийском письменном языке, и заклинания, что, естественно, обнаружились внутри, судя по инструкциям, предназначались для кого угодно и для исполнения кем угодно помимо единорогов, потому как содержали просто текст для произнесения, наподобие зебринских заговоров. О принадлежности ее к культуре, собственно, зебр, учитывая близость местности к Империи, утверждать не представлялось возможным. Книга была будто написана для конкретно их ситуации, будто подарена судьбой для него или другого нашедшего ее солдата третьего отделения и этого момента, а ранее, надо полагать, спасла немало иных, по той или иной причине занесенных в эти места. Всего два заклинания.

---

Свист метели казался чем-то недобрым, зловещим и неправильным, этот бесконечный звук казался теперь какой-то музыкой, прелюдией к смерти и одой их бессильным попыткам спастись. Творить тепловое заклинание Кэйденс уже не могла.

 — Укрыться надо…

 — Да н-ничего. Сейчас, — повернувшись к ковыляющему рядом единорогу, аликорн сложила затвердевшие губы, которые казались разбитыми молотком губами пластикового манекена, в подобие улыбки, — д-доберемся скоро… до станции… т-там в храме… тепло.

 — П-пох… хоже ваш… черед мен-ня убежд-дать, а? – страж тоже приложил все усилия, чтобы улыбнуться принцессе. Они остановились. Сил идти было немного, а вокруг, сколько ни всматривайся, не было ничего, кроме мира деревьев и сугробов, в котором продолжала свой танец буря из жирных снежинок. Принцесса закашляла, вероятно, попытавшись тихо посмеяться.

 — З-знаешь, ведь несмо-мотря на от… отсутст…

Розовая кобылица замолкает на полуслове. Страж мог видеть ее словно потрясенную чем-то мордашку. Она вдруг очень ясно чувствует, как что-то буравит ее взглядом, и медленно оборачивается. Копыта никак не желают отрываться от снега. Лампа на боку выглянувшего из-за принцессы жеребца гаснет, и температура вокруг резко снижается. Кэйденс всхлипывает, безысходно оглядываясь и видя несколько цепочек появляющихся следов, а потом смотрит на стража, что и вовсе застыл. Эмоций на его покрытой снегом морде она разобрать не может. Внезапно чувствует… прикосновение? К ее боку будто приставили кружку, но ощущение не то. Бок в этой точке обжигает неожиданным холодом, ни с чем не сравнимым, а источник его словно нематериален. Она выдыхает облачко непрозрачного пара и смотрит на следы. Те не появляются, цепочки остановились в пяти метрах от нее. Бок вроде прекратило жечь, но эффект приложенного к шкуре куска льда, усиленный в сотни раз, остается. Кэйденс не выдерживает и издает крик, животный вопль загнанного зверя, с рога ее срывается искра согревающего заклинания и, описывая дугу, вонзается в обожженный бок. Зрение мутнеет. «Что за туман? Совсем не пойму, что происходит… о, майор… майор? Что вы тут делаете? Что с вами случилось? Ну ответьте же..».

Она говорит все это и недоумевает, почему никто не отзывается, ни, в том числе, невесть откуда взявшийся майор, но издает лишь шепот, не слышимый ей самой в стонах ветра. У майора в руках какая-то книга. Зрение Кэйденс заполняется ярким светом. Жить хочется. Как и всегда, но в последнюю минуту – особенно. Свет кажется ей логическим продолжением начавшего застилать глаза тумана, но ощущения какие-то очень уж странные, не такие, как когда у нее падало давление на школьных уроках медподготовки, где она не переносила обсуждений ран и кровотечений. В последний момент сквозь свет прорезаются какие-то неожиданные здесь, но смутно знакомые, или же, может, просто столь желанные картины?

---

Тьма.

Она могла думать о ней, но не могла сформулировать мысли в слова, будто не зная ни одного языка.

Через какое-то время вспоминаются слова. Первым стало «холод», хоть оно и не описывало ее ощущений в данный момент. Блаженное ничто окутывает ее мышление, неся умиротворение и покой, и словно так и должно быть.

Еще через время с трудом прорезаются иные чувства, что поначалу не так уж и радует вспомнившую к этому моменту свое имя Кэйденс. Последним оживает зрение, показывая ей размытую картинку чьей-то морды. Исходя из гироскопических чувств, она может поспорить, что морда нависает над ней, сверху.

 — Принцесса? Принцесса! Вы меня видите? Нет, погодите, мистер Армор, — морда куда-то отворачивается, ну и славно. Армор? Что-то знакомое, — не стоит пока… ох, ну как знаете. Не спешите только.

 — Кэйди! Как ты?

---

«Религия… что ж за сила это, склоняющая к себе народы, заставляющая приносить жертвы и отдаваться невидимым божествам?».

Так размышлял Руне Ховард, лежа на животе, укутанный в теплую одежду, на своей кровати, и кладя очень кстати взобравшуюся к нему трехцветную кошку себе на спину, убежденный, что это излечит заработанную на морозе ломоту в простуженном позвоночнике.

По крайней мере, примерно такую картину я мог бы составить, исходя из окончания его длинного и удивительного повествования перед камином, за парой литров горячего чая. И насколько мне удалось воссоздать затем ее в памяти (с учетом того, что я ринулся к рабочему столу, бумаге и чернилам сразу же после его ухода), настолько же соответствует реальности вся эта небольшая повесть, включая предыдущие части. Так и довелось мне, по своей воле или же по воле недуга, называемого графоманией, стать летописцем жития моего дорогого друга. Люблю я это дело.

Да и какой же брони не любит писать фанфиков? Его ли душе, стремящейся творить, создавать, сказать иногда: «дружба – это магия!» — его ли душе не писать их? Их ли не писать, когда в их каноничной основе что-то разноцветно-няшное? Кажись, создал только новый текстовый документ, и сам летишь, и все летит: летит Молестия, летят Вандерболты в латексных костюмах, летит с обеих сторон Вечнодикий лес с мантикорами и кокатриксами, с древесными волками и пахучими цветами, летят все фанфики в неизвестно куда пропадающий сторис, и что-то графоманское заключено в сих новых добавлениях, где трех дней не успевает провисеть твой новый рассказ, — только шапка сайта над головою, только администрация да Луна-болталка на табуне кажутся недвижны, незыблемы. Эх, фанфики! Пони-фанфики, кто вас пишет? Знать, у олдфажных брони вы могли только придуматься, в той голове, что не артики любит рисовать, а одной-другой-третьей главой разметнуться на 146 страниц, да и ступай считать слова, ошибки исправлять, пока в глазах не зарябит. И не хитрый, кажись, сюжет, не интригующим схвачен началом, а наскоро в ворде с ООС и ОСами написал и перечитал разок для верности тебя русский тру-брони. Не с конфликтом и раскрытием характеров: шиппинг да особо жестокие сцены, и причастные обороты Дискорд знает как составлены; а подоспел, прочел, ужаснулся бета – запятые ураганом, персонажи смешались в одну пейринговую оргию – и давай редактировать, редактировать, редактировать!.. И вон уже видно вдали стены неприступного сториса, и модераторы поглядывают из бойниц.

Не так ли и ты, русский брони-фэндом, что высокопробная современная литература, несешься? Дымом дымятся под тобою затролленые хейтеры, стонут покоренные имиджборды, гремит и визжит вращающаяся на жерновах страданий ракосель, все теряет популярность и остается позади. Остановилась пораженная магией дружбы феечка: не Чудо-молнии ли это, спикировавшие с неба? Что значат эти наводящие ужас фанатские анимации? Эх, пони, пони, что за пони! На ваших ли рогах вертится мир? Дар или клеймо сверкает на ваших крупах? Заслышали от шестерки странных кобыл с сомнительными магическими артефактами знакомую песню, дружно и разом напрягли фланки и, едва ли используя магию, превратились в одни шестиконечные звезды, скачущие по Понивиллю, и давай убирать зиму! Брони-фэндом, куда ж несешься ты? Дай ответ. Дает ответ: к власти! Чудным звоном заливается виолончель, гремит и разрывает уши дабстеп-установка; летит мимо все, что ни есть в интернетах и, крестясь, постораниваются и дают броням дорогу другие фэндомы и вселенные.

Четвертый эпизод

— Хочешь сказать, он согласился?!

Два королевских гвардейца, сняв шлемы, сидели в кабаке неподалеку от родных казарм и увлеченно обсуждали события на службе, временами прикладываясь к литровым деревянным кружкам, обитым железными скобами, с чем-то слабоалкогольным внутри.

 — Вот именно! Ребята, считай, ползарплаты проспорили.

 — Реально…

 — А Стэмбла, по крайней мере, в шестое перевели.

 — О? А Шарп успел ему втащить?

Посетители синхронно обернулись на раскатистый хохот двух солдат Принцессы.

 — Не-е, но кольты из роты говорят, что рожа у него такая была…

 — Пхах, пожалуй, теперь моя очередь ставить! На то, что он его хоть из-под земли…

 — Да я бы не стал, тут вон видишь, как оно… думаешь одно, а получается…

Договорить ему не дал грохот распахнувшейся двери кабака, на что остальные посетители, как ни странно, в большинстве своем не обратили никакого внимания. Стоящая в проеме разъяренная кобыла в легком гвардейском доспехе глянула сначала в ту часть зала, где перепуганных бронированных жеребчиков не было, и этой секунды им почти хватило, чтобы юркнуть под спасительный стол, но взгляд гости уже метнулся в их сторону, вмиг определив их судьбу на ближайшие двое суток.

 — А ну вылезай, мудачье!! – и приятели, сменив страх на грусть и смирение, явили себя из-под спокойных и безопасных сводов толстой столешницы.

 — Так точно, капитан.

 — Предлагаю вам самим изложить суть своей вины, олени, — едва ли понизив голос, кобыла отвесила жеребцам по затрещине, способной потягаться с прямым правым иного жеребца, — или наряд три дня.

 — Покидание части во время несения службы, а также распитие алкогольных напитков, — хором ответили непутевые солдаты, виновато опустив головы, в которых еще неприятно звенело от полученных плюшек.

 — … во время несения службы! – рявкнула капитан, закончив за них, — ваше наказание?

 — Двухдневный наряд вне очереди.

 — Правильно. Шляпы взяли и марш.

Жеребцы прихватили позолоченные стальные шлемы и, на ходу напяливая их, покинули заведение.

 — Прошу прощения, — виноватым, в свою очередь, голосом обратилась кобыла к заинтересованно глядящим на нее посетителям, понимающе улыбнулась и, сделав напоследок хороший глоток из полупустой кружки одного из сослуживцев, также поспешила ретироваться.

Летнее солнце приближалось к зениту, грозя сжечь белокаменный город, и пожилой подполковник королевской стражи неторопливо шествовал через округлый мост между двумя башнями дворца, щурясь и улыбаясь чему-то своему. Навстречу ему бодро вышагивал какой-то златобронный жеребчик чином поменьше.

 — Здравия желаю, товарищ подполковник! – выпалил он.

 — И тебе дай Селестия, Си-Джей. Иди уж.

Убрав от виска копыто, солдафон продолжил свой путь, но за ним уже следовал другой коллега, и на этот раз усатый вояка остановился.

 — Здравия желаю, товарищ майор! – засмеялся он.

 — Ну чего ты, Рокейдж, мы же… а, шутки шутишь? – подошедший тоже улыбнулся, подняв ногу и почесав шею, после чего стукнул в протянутое копыто своим, — Впрочем, здравие все равно не помешает.

 — Безусловно. Да, а что твои боли в костях?

 — Имеет место, но болеть почти перестало после неведомой мази, что мне всучила одна закамуфлированная зебра на углу возле четвертого.

 — Ха, ну видишь, как оно бывает.

Они стояли, облокотившись о каменное ограждение широкого моста и смотрели на полуденный Кантерлот, с улиц и улочек которого пропадала последняя тень. Руне вспомнил будни в троттингемском погодном патруле, как они с коллегой так же стояли на балконе, глядя на снующих пегасов. Все будто возвращалось на круги своя, но как изменило его жизнь то случайно замеченное объявление? И как бы она сложилась, если бы отец не отправил его в военную академию?

 — Угу. Так и бывает. Всю жизнь ты пытаешься дослужиться до командора, а потом умираешь.

 — Грустно, но верно. У меня, видать, это дело тоже встало намертво, но я сейчас ничего менять не хочу. До пенсии два года, на кой мне оно?

 — Та же история. Я хоть до пенсии еще побегаю, но майора мне, — он провел копытом черту над головой, — хватает. Да и к новым ребятам своим из отделения попривык как-то, хоть и остолопами бывают теми еще, — Руне говорил это с теплой улыбкой, хоть от наметанного стариковского взгляда и не ускользнула мелькнувшая в глазах майора печаль.

 — Я верю, — усмехнулся пожилой солдат, затем посмотрел на город и помолчал, — тоже вот, знаешь, бывает, стоишь – вокруг красота, дух захватывает – и сразу вспоминаешь что-нибудь. Я вот думаю, как облазил тогда в одиночку Кольтранские горы, когда путешествовал еще…

 — Правда? Ты не рассказывал.

 — Эх-х, времена были… Молодость – она вообще, как ее ни проведешь – а хорошо вспоминать. Цени ее, солдат. Тебе-то сравнить не с чем пока, но…

 — Ну, положим, не так уж и не с чем, старик, — улыбнулся майор, — забыл про мое великолепное турне по снежным лесам юга Кристальной империи?

 — Ох, твою кобылу… — вид у подполковника такой, будто его инфаркт хватил, — прости меня, майор. С моей памятью…

 — Да пустяки, Рокейдж. Тебя-то это пугает, я знаю, но когда сам переживешь эдакое, оно, знаешь, таким веселым потом иногда кажется. Организм всегда от стресса избавляется, хочешь ты того, или нет – вот и смотришь на все с иронией.

 — Ну, Ховард, — тот помотал головой, собираясь с мыслями, — я б такого только врагу пожелал.

Руне посмеялся добродушно.

 — Что ж, друзьям, поди, обычно плохого не желаешь. Но что обо мне, о той ночи говорено уж. Ты-то как там, в горах?

 — О, вот время-то чудное… Я тогда преодолел Азеольденский пик, и спускался до самой ночи. Дело летом было, а в горах ночь – ты что! Такие запахи, такой дух… Для здоровья, наверное, ничего полезней нет, а душа как поет! А там же северяне живут, вот я и проходил мимо одной деревни, вижу – готовят чего-то на костре. Я и подхожу, здороваюсь, они на меня смотрят, как на дикого, а я и говорю, мол, поделитесь и со мной чегой-нибудь. Они мне пару картошек дали, поблагодарил, дальше иду. Нашел там одно чудное место – небольшое плато на склоне, травянистое, редкие цветы, вокруг – сосны вековые, а обрыв этаким плоским камнем оканчивается, метра на три над пропастью торчит.

Мимо то и дело проходили гвардейцы, отдавая честь уже не реагирующим офицерам, и дворцовая прислуга.

 — Я на этом камне картошки пожарил, пока ждал – лежу на краю и смотрю, на красоту-то эту, на Эквестрию родимую… небо так близко, звезды – огромные! А спать я ближе к деревьям потом лег. А проснулся знаешь, от чего?

 — Удиви.

 — Чувствую, что-то сон тревожит, глаза открываю – а надо мной лось! Нюхает меня и мешок мой спальный, да как фыркнет – у меня разве уши не заложило. Потом ушел в бор, а там у него, смотрю, две-три самочки. Он после выл там с кем-то, может, самочек этих делил, да как выл – у-у-у-у! Ну, я как собрался, хотел уже идти – да не удержался, присмотрел один шикарный такой выступ повыше, забрался на него – он так и просил – и еще с часок посидел, подумал, помедитировал, вниз глядя, на далекие, затуманенные земли. А потом уж потихоньку спускаться стал, да в городок, на станцию побрел, обновленный телом и душой.

 — Да-а, — Руне слушал историю, глядя куда-то за горизонт, пока перед глазами вырисовывались описываемые пейзажи, — никогда вот не спорил с теми, кто говорит, что ради таких моментов и живем, хоть у меня их немного было.

 — И вправду, ради таких… вот как сейчас, — он засмеялся и похлопал пегаса по плечу, когда они встретились взглядами.

 — Верно. Я сам не так давно понял ценность дружбы… Да ладно. Я тоже, помню, был в горах раз, не Кольтраны, но тоже понравилось, пик километра два…

 — А где?

 — На юго-запад от Хуфгрунда, мы с приятелями ездили, еще в дни академии.

 — О, ну это дело святое, брат. Академия… — Рокейдж смахнул невидимую слезу.

 — Хе, ну, я тогда это дело не любил, а сейчас тоже с теплом вспоминаю. Вот, и забрались мы на этот пик, смеялись тогда, поскальзывались, но особо там не помедитировали – какой там, в дождь с градом-то!

Приятели рассмеялись.

 — Ну, не совсем та погодка, для покорения вершин… А ты сейчас, тащемта, куда? Если не военная тайна.

Руне заговорщицки улыбнулся и поправил ногой гребень над шлемом.

 — Через двадцать минут… ты что, не в курсе, что сегодня званый обед?

 — Ась? – его усатый собеседник сделал нарочито удивленный вид, — Да не-е, мне не до обедов. А кто организатор?

 — Селестия, — смеется тот, — и там олени какие-то приглашены.

 — Чего?! А, или ты про шестое отделение?

 — Нет, серьезно, оказывается, живут себе в своей стране к северу, через море. Рога такие, по полметра, ветвистые. Издалека мельком видел.

 — Твою направо…

 — Ага. Ну, третье наше отделение, как положено, навытяжку, в два рядочка, перед дверьми в банкетный зал, с еще тремя из второго.

 — Здорово, а! Двадцать минут, говоришь? – собеседник кивнул, — Это уже, считай, пятнадцать.

 — Да, кстати, двигать бы мне уже.

 — А закончится когда?

 — А хрен его знает.

 — Елки… Буду рядом, покараулю, чтоб одним глазком-то… на оленей.

 — Ну, удачи, — засмеялся майор, вновь стукнувшись с приятелем копытами, — смотри, кабы тебе рогом в этот глаз… пха-ха-ха…

 — И Дискорд с ним, они и так не видят уже! Удачи, Ховард.

 — Эй, тебя вообще реально подколоть или нет?

 — Ну, есть один способ.

 — О?

 — Ходят легенды, что он есть.

---

Прибыв к дверям зала, отдав пару команд и построив отделение, Руне встал на свое место во главе шеренги и принялся, как и многие солдаты, понемногу, чтоб не выглядеть уж слишком вольно перед снующими рядом работниками дворца, разминать шею и потряхивать, разгоняя кровь, ногами. Ведь гвардейцам предстояло на несколько часов обратиться в статуи; хотя, если что-нибудь произойдет… а на это «что-нибудь» втайне надеялся, хоть и нельзя, каждый страж. Мало того, что это значительно урежет время неподвижности (несмотря на то, что они уж попривыкли) – еще бы, показать себя, выслужиться, может, до повышения, разбавить, наконец, скучную роль истукана благородным делом! Но всяко лучше было отстоять три часа и потерпеть, чем случится что-нибудь непредвиденное, и, например… Каждый боялся даже думать о таком и не позволял себе этого, но коварная мысль все же успевала пронестись в сознании: «…и грохнут принцессу». Конечно, образ богини всегда окутывал и окутывает солнцеликую правительницу. Но она была из плоти и крови, у нее были те же, пусть и далеко не все, слабости, что и у смертных, и те же потребности – и каждый, кто служил при дворе и часто видел Селестию, понимал это. Что не умаляло уважения к Принцессе – как учила древняя мудрость, правитель должен быть ближе к народу – просто делало богиню немного роднее.

Так или иначе, пока что все в порядке. В назначенный срок все, как один, стражи прекратили разминаться, переговариваться, потягиваться и почесываться и, глубоко вдохнув, превратились в камень. Что касалось, безусловно, даже взгляда, отныне направленного лишь в глаза стоящего точно напротив сослуживца. Ох и нелегким это покажется обывателю, но еще бы, одно дело – простой военный, а дворцовый страж – совсем другая история: умению не шевелится их натаскивали не меньше, чем обезвреживать супостатов. Время поплыло страшно медленно, но вот мимо стали деловито проходить важные, одетые с иголочки, приглашенные и обязательные к явке пони, а затем…

Их телосложение, их морды, их грация… и, конечно, рога… они завораживали. Все со светло-серой шерстью, переходящей в белую и более густую на груди, олени, со странно, но вместе с тем заманчиво подтянутыми бедрами и стройными торсами прошествовали меж двух рядов бравых гвардейцев, приковав-таки к себе доселе неподвижные взгляды всех до одного из них. Северные гости, вовсе не пыжившиеся от гордости и не задиравшие кверху нос, отвечали стражам приятными улыбками на милых мордашках, мигом завоевав их симпатию, после чего в рядах гвардии долго ходили шуточки и хихиканье. Ну а потом…

Не будем детально вдаваться в описание всем известной белоснежной принцессы, но Ховард, которому видеть ее доводилось относительно часто, в который раз залюбовался, пусть и на краткие мгновения, пока Селестия проходила перед его вновь недвижимыми глазами, ее волшебной, слегка сияющей гривой, чарующей переливами разноцветных прядей приятных, успокаивающих тонов, словно поверхность осеннего озера, что колыхалась от медленно приземлявшихся на ее гладь листьев; ее безупречной белой шерсткой, которой, вероятно, не сыскать более ни у кого в Эквестрии; о, и конечно, ее… Впрочем, главным было не это. Главным было то, что царственная аликорн, скользнув, как обычно, взглядом по рядам своих солдат с одобрительной, дающей знать о ее доверии улыбкой, остановила на миг этот взгляд на его, Ховарда, глазах… и тотчас же, позволив сердцу, как всегда, подпрыгнуть, не дрогнувший майор вернулся в реальность из мира грез и невольно стал ждать грядущих ярых обсуждений. Ибо в этот самый момент, когда расчудесная правительница оглядывает мельком гвардейцев – каждому, каждому из них, как результат долгого предвкушения, чудится именно это. То, что именно, о диво, он вдруг привлек чем-то взор солнечной кобылицы. И на этот раз, как и во все предыдущие, после окончания службы неизменно грянет бурный спор по поводу этого счастливчика, в результате которого этот счастливчик будет непременно «назначен» и окружен деланными почетом и завистью со стороны всех присутствовавших коллег. Но до этого момента еще надо было дожить, а сейчас – сосредоточиться и следить, произойдет ли пресловутое «что-нибудь» или же нет, и в первом случае попытаться пережить его, но после того и только после того, как удостоверишься, что уберег принцессу. Все остальное же – второстепенно. Иного ни у кого даже не мелькало в мыслях.

Однако все шло мирно. Стоявшие в коридоре у открытых дверей зала, также не лишенного охраны, стражи слышали сначала приветственную речь Селестии, среди них именуемую «пламенным приветом», затем речь одного из заграничных гостей, впоследствии окрещенного «альфа-оленем», после которых последовал трехчасовой фуршет, в течение которого доносился не затихающий фоновый шум из множества голосов, звона бокалов, плеска наливаемых жидкостей и негромкой, приятной инструментальной музыки в исполнении небезызвестного квартета. Сквозь все это периодически можно было разобрать мягкий голос Принцессы, что была совсем не против обсуждать интернациональные дела при толпе, пусть и имеющих вес при дворе, пони; впрочем, можно было предположить, что конфиденциальные вопросы будут отложены до момента уединения с представителями… в общем, страны оленей. Тут же каждый предположивший это гвардеец счел своим долгом также предположить, что еще могут делать рогатые и Солнечная Принцесса в этом уединении, но тотчас же попытался от этой мысли избавиться. По крайней мере, попытался.

По окончанию банкета вышеназванные властители произнесли по прощальной, благодарственной речи (каковая в исполнении Селестии после определенных событий получила название «hasta la vista, Luna»), после чего присутствовавшие стали в обратном порядке покидать зал, и мимо стражей, у которых уже вся кровь в копыта стекла, вновь прошла белоснежная правительница в сопровождении двух амбалов из отделения ее личного эскорта. Состав этого отделения периодически изменялся, когда, например, возраст служащего в нем солдата переваливал за установленные 32 или ему находилась превосходящая его по определенным параметрам замена. Все молодые гвардейцы, не оклейменные низким ростом, стремились туда, а ребятам из него дружно завидовали, в основном по-доброму, если только один из служащих эскорта не попал туда, закрыв дорогу ныне завидующему. Впрочем, некоторые предпочитали более спокойную службу в стенах дворца и Кантерлота. Так или иначе, если ты был достаточно высоким и поддающимся развитию – для набора в эскорт регулярно проводился конкурс, и все было в твоих копытах – для большинства желающих основная задача и проблема состояла в том, чтобы, путем посещения тренажерного зала, раздуться до необходимых габаритов, сохранив при этом, путем известных аэробных тренировок, такие качества, как скорость и ловкость. А еще претенденты проходили тест на умственные способности, особенно – на знание ремесла, тактики ведения боя и защиты себя и важной персоны, вылетая при несоответствии уровню, и несколько других испытаний на скоростно-силовые показатели и реакцию. В общем и целом, солдат личного эскорта Принцессы должен был быть солдатом идеальным, и каждый из них был им, подавая пример и стимулируя к развитию других гвардейцев. И увидела Селестия, что это хорошо, и был вечер, и было утро…

Дождавшись, пока все гости покинут зал и отстояв свое, задеревеневшие стражи по команде майора разошлись, со стонами и кряхтением разминаясь, потягиваясь и попрыгивая, кто куда.

---

Порядком уставшая, Селестия вошла в отворенные часовыми двери своих покоев, и они бесшумно закрылись за ней. Этой ночью она мало спала, занятая письменной работой. Ее завершение отняло у Принцессы и часть сегодняшнего дня, наряду с подготовкой ныне оконченного банкета, на котором был обговорен ряд политических вопросов и провозглашены несколько договоров с новыми друзьям Эквестрии. Потому, уединившись в своей просторной комнате, солнечная кобылица тут же избавилась от золотых накопытников и других регалий и с выдохом облегчения рухнула на кровать. Однако спать она пока не хотела и намерена не была, поскольку на вечер в ее распорядке еще были запланированы совещание с группой важных пони в Малом тронном зале, обещавшее быть довольно продолжительным, а также сбор и отправка нескольких книг по просьбе ее личной ученицы. И сейчас, в выдавшееся свободное время, Принцесса решила немного расслабиться перед вечерними делами. Подумав какое-то время, обводя глазами бархатный потолок, она, не ставая и не оборачиваясь, зажгла рог и нажала приметную кнопку в стене у зеркала. Через треть минуты в дверь постучали, и, не получив ответа от Селестии, что означало согласие, в покои вошла ее ближайшая, единственная в таком роде служанка, занимающаяся уборкой комнаты аликорна и выполнявшая соответствующие ее должности поручения той.

 — К вашим услугам, Принцесса.

 — Виши, будь добра, принеси мне список, — отвлеченно сказала Селестия, все еще лежа на спине и раскинув передние ноги, с расфокусированным взглядом.

 — Сделаю.

Служанка покинула покои, а белая богиня, еще несколько секунд поизучав потолок, села на кровати и как следует потянулась, беззвучно зевнув. Посидев так и поморгав немного, она обратила взор на роскошный мраморный камин и, недолго думая, подхватила телекинетически пару бревен из сундучка рядом, затем еще пару, сложила их в мраморную пасть и подожгла простеньким заклинанием. Вновь постучалась и вошла служанка.

 — Ваш список, — земная пони поклонилась, протягивая аликорну небольшую папку.

 — Благодарю, Виши, — отдыхающая наедине от маски доброй и всепонимающей правительницы, Селестия улыбнулась ей, совсем не так, как на публике – взглянув в этот момент на мордочку богини, ее можно было бы принять за принадлежащую обычной кобылке, но затем вытянутая форма давала о себе знать. Что-то в ней отсутствовало, отсутствовала та спокойная заинтересованность и неподвижность, замененная искренностью, куда более непринужденной улыбкой, и глаза, о, конечно же, глаза. Она улыбалась глазами, что были безэмоциональными на маске спокойной благожелательности.

 — Я подожду у входа, Принцесса.

 — Конечно, спасибо.

Дождавшись, пока земная пони выйдет, Селестия вновь улыбнулась, теперь уже другой улыбкой, той, которую видели совсем немногие. Она раскрыла папку. С первой страницы, рядом со строчками текста, на нее с нескольких разных фотографий глядел какой-то гвардеец под номером 1.

---

— Чего-о?! – обалдело переспросил мускулистый темно-зеленый жеребец. Он и еще девятеро солдат, освободившись, наконец, из плена уже порядком пропотевшего доспеха и обретя вновь свои настоящие расцветки, стояли в общей душевой. Был перерыв.

 — Ага, ну я ему, падле, и вмазал, — ответил Руне, подставляя морду под прохладные струи воды.

 — Вот и красавчик, — добавил другой.

 — Нечего уставом подтираться. Фигурально выражаясь, — подхватил третий.

 — Точняк.

Майор вздохнул.

 — Да-а. Кто-то рождается гвардейцем, а кто-то идет к этому всю жизнь.

 — И хорошо, если идет, — заметил бирюзовый жеребец из угла комнаты, — а то нажрется и ляжет под скамейкой.

Кто-то агакнул, кто-то рассмеялся. Ненадолго остался лишь шум десятка открытых кранов.

 — Святые яйца командора, ребята! – возопил вдруг один страж, небольшой черный единорог, — Как мы могли забыть про Селестию?!

И душевая наполнилась стонами прозрения и богатейшей руганью, выражающей неподдельное удивление.

 — Вот пропекло нас, а!

 — Про все забыть – и мыться!

 — Да ладно вам, ребят.

 — А чего тут думать? На кого она, по-вашему, пялилась, как не на Биттера?

 — Пффф!

 — Пошел ты!

 — Ты че, совсем мудак?

 — А по-моему, на тебя.

 — Без обид, народ, но могу поклясться, что она на меня целую вечность смотрела.

 — А-ха-ха-ха-хах!

 — Заткнись, Рефус!

 — Рефус, лучше б ты заткнулся.

 — Она скорей глаза навыворот…

 — Пха-ха-ха!

 — Не, кольты, если честно, то мы ж все знаем, на кого из…

 — Еще бы!

 — Ага!

 — На тебя что ль?

 — …на кого из нас она вправду пялилась.

 — Не так ли, Ховард?

 — Да, как считаешь, брат?

 — Что?!

 — А-ха-ха!

 — Да ладно тебе.

 — Серьезно.

 — Да ну че вы, ребят. Что я сразу-то?

 — Сразу – это когда тя застают долбящимся с жеребцом и дают наряд, а мы тебя – постепенно, постепенно!

Стены душевой сотряс общий хохот.

 — Не, кто видел, как…

 — Эй, кольты! – дискуссию прервал приглушенный крик из-за стены, — Кто в очередь на контрастный душ?

 — Чего-о?

 — Твою кобылу, это Джейп из туалета! – успел крикнуть один из моющихся жеребцов, затем донесся звук смыва в унитазе, и вся вода в душевой, даже та, которая и была холодной, стала просто обжигающе ледяной. Несмотря на редкую жару, благодаря магическим нагревателям и охладителям в водопроводе спектр выбираемой температуры всегда оставался неизменным – от одного до восьмидесяти градусов.

 — А-а-а-а-а!! – и это было наиболее цензурной реакцией и последовавших воплей.

 — Какой, нахрен, контрастный?!

 — Вода холодная, как смерть!

 — Ребята, ну, — весело ответили из-за стены, — вам там холодно, а у меня на душе тепло – вот и контраст!

---

— Товарищ командор, разрешите доложить!

 — Докладывай.

 — Сегодня, двадцать четвертого дня седьмого месяца ото Дня Согревающего Очага, тысяча шестого года Гармонической эры, третье отделение седьмой роты первого батальона Кантерлотского корпуса Эквестрийской гвардии под моим командованием было оперативно направлено в Малый банкетный зал Королевского дворца для проведения в оном званого обеда и встречи с представителями… кхм… народа оленей.

 — Кервидерия, майор.

 — Простите, командор?

 — Страна оленей зовется Кервидерией.

 — … вас понял. Также было мобилизовано пятое отделение под командованием майора Эдифера для охраны остальной части одиннадцатого этажа Западного крыла. Всего в операции были задействованы 46 бойцов личного состава. Операция прошла успешно, чрезвычайные происшествия классов Г, В, Б, А и «Икс» места не имели. По окончанию операции бойцы четвертого отделения по моей команде разошлись. Рапорт сдал майор Ховард.

 — М-м. Хорошо, майор. Вы свободны.

Руне козырнул, ретировался и, идя по коридору части, слегка вздохнул. Операции класса В были для него повседневностью и сами по себе не вызывали в нем никаких волнений, но сделать дело, по сути, важное и с чистой совестью отчитаться все равно было приятно. Он вышел во двор и направился в сторону своей казармы, где был его кабинет, но по пути его перехватил ухоженный жеребчик, судя по форме и бейджику, который страж, однако, читать не стал, состоящий в дворцовой прислуге.

 — Мистер Ховард, сэр. Прошу прощения, но вам нужно пройти со мной.

 — Это на каком основании? – учтиво осведомился страж, когда тот уже лез в боковой карман. Он и не был против и не сомневался, что жеребчик из дворца и не врет, но майор он, в конце-концов, или кто?

 — Вот приказ, подписанный Принцессой Селестией. Однако вы имеете право отказаться, если у вас срочные дела.

Руне глянул на известную всем при дворе подпись.

 — Да нет, — сказал он, немного удивившись, но не подав виду, — отсидеть вот думал до конца смены, и домой.

 — Тогда прошу за мной, — тот спокойно развернулся и направился к выходу из части.

Двое добрались до дворца и пошли по лестнице, проходя один за другим этажи, и майор смекнул, что они миновали все административные и приемные уровни, что было странным. Где тогда он мог понадобиться? Но по прибытию на шестнадцатый этаж и повороту в его коридор Руне понял, что вариантов осталось очень и очень мало, и мысль об одном из них вызвала волну мурашек на спине пегаса, образовала кусок льда в его груди и ком в горле, и оставшийся путь всю дорогу насвистывавший слышанную на сегодняшнем фуршете мелодию майор шел молча. Его опасения подтвердились, когда сопровождающий остановился перед охраняемым двумя часовыми, которые козырнули Руне, входом в покои.

Принцессы Селестии.

Это были не совсем те опасения, когда тебя вызывает начальник и ты понимаешь, что речь пойдет о том, что ты недавно натворил, но думал, что скрыл. Одновременно со страхом того, что умудрился провиниться и что-то нарушить, уверенность в собственной порядочности порождала надежду на нечто иное, и тревожное, будто перед первым и долгожданным прыжком с парашютом, чувство предвкушения, и желание узнать, в чем же дело, терзало и без того склонный к беспокойствам разум Руне.

Жеребчик из прислуги кивнул стражникам, и один из них приоткрыл створку двойных дверей.

 — Прошу вас, — сказал сопровождающий майора. Этого он мог бы и не говорить.

Сглотнув и прокляв своих ясновидящих сослуживцев, Руне вошел в покои.

Он никогда не был внутри, и место ему показалось… прекрасным. Он не мог чувствовать пушистый и явно нежный, но вместе с тем не слишком густой ковер под стальными накопытниками облегченного доспеха, но мог видеть лиловые стены и монументальный мраморный камин, в чреве которого мягко, беззвучно пылали небольшие бревна, создавая в помещении таинственный полумрак, и другие, столь же великолепно выполненные предметы мебели – туалетный столик с зеркалом, пару тумбочек, массивную, но вместе с тем изящную низкую софу с множеством подушек, размером не уступающую роялю, комод из красного дерева и кровать. Круглую, приземленную кровать метров трех с половиной в диаметре. В центре обшитого алым бархатом потолка висела чудесная бежевая люстра с множеством свечей, ныне не горящих; несколько больших и не очень картин, на содержание которых Руне не обратил внимания, украшали стены. Зачарованный этими красотой и уютом, не переходящими в безвкусицу благодаря отсутствию стразов, бахромы, балдахинов и неуместно налепленных драгоценностей, но не находя среди этой красоты Селестии, он медленно вышел на середину комнаты, неловко оглядываясь, несколько подавляемый и чувствующий себя маленьким от осознания того, что стоит в обители могучего аликорна, древней и мудрой, прекрасной и справедливой правительницы любимой ими всеми страны, со странным чувством, будто и не видел до этого солнечной принцессы, на которую отныне, побывав здесь, будет смотреть немного по-другому.

Внезапно он ощутил непреодолимое желание оглянуться, и на полуобороте услышал голос с легким смешком.

 — Ну привет, мой маленький стражник, — он заставил его вздрогнуть, но не напугал; испуг, смешавшись с бурей других чувств, пришел тогда, когда он, наконец, обернулся.

Из мерцающих в свете огня теней к нему медленно приближалась Селестия, но что… В другой раз он уставился бы на ее гриву, ставшую вдруг целиком розовой и похожей на медленно плывущую, словно облако, в воздухе сахарную вату… сладкую вату. Но сейчас он открыл и не мог закрыть рот, увидев одеяние Принцессы. На ней не было ни одного предмета из всегда носимых ею королевских регалий – на ее длинных, стройных ногах были надеты… нет, красовались две пары великолепных светло-пурпурных кружевных чулок. Майор оторопел, не зная, какому из чувств поддаться, но одно из них, независимо от его решения, давало о себе знать. А томно улыбающаяся аликорн уже подошла к нему, почти вплотную. Руне сделал было невольно шаг назад, но был вынужден остановится, натолкнувшись на край кровати, марать которую не имел права.

 — Отставить отступление, майор, — невероятно ласково сказала богиня.

 — П-принцесса… Сел…

 — Нет, мой друг, — она прервала его лепет, приложив облаченное в мягкую ткань копытце к его губам, все надавливая, заставляя его отклоняться и встать на дыбы, чтобы не упасть на спину, однако избежать этого пегас уже не мог, — зови меня… Молли.