Джейк и его девчонка
Глава 2: Внимание, аликорн!
Куролиски — существа не из приятных. Вероятно, виной тому обстоятельства их появления на свет: яйцо, отложенное петухом в навозную кучу, высиживает жаба. Ну кто после такого детства вырастет нормальным? Независимо от причин, гнусность этих птицеящериц поражала воображение. Они не терпели соседей, а тем более конкурентов. Хорошо хоть, своих сородичей они ненавидели не меньше других. Выживали только самые поганые и сильные; у остальных же выбор был невелик: либо улепётывай, либо становись камнем.
Как итог, во всём Вечнодиком лесу обитал один-единственный куролиск. И долгие годы он несказанно радовался тому, как прочие лесные чудища, даже самые громадные, боязливо сторонятся его, хотя сам был не крупнее курицы. Все исправно опускали взгляд и убирались с дороги, едва натыкались на тварь. Окаменелые остовы тех, кому не хватило ума выказать достаточно уважения, мрачным напоминанием усеивали лесные дебри.
Так было, так есть, так будет. Звери уступали ему дорогу, да, но за спиной втихую потешались над ним. А это уязвляло куриную гордость и распаляло в чешуйчатой груди пожар гнева.
Могучего куролиска из Вечнодикого переглядела пони. Какой позор! Он только и мечтал отомстить кобыле, которая посрамила его перед всем лесом. Но если униженное достоинство распаляло пожар, мысль о светло-жёлтой пегаске быстро этот пожар тушила. Куролиск, весь в холодном поту, до сих пор просыпался посредь бела дня, когда во сне на него смотрели эти глаза — ужасные, ужасные глаза. Одного цокота копыт по брусчатке хватило бы, чтоб он забился в ближайшие кусты.
Уязвлённую гордость он пробовал тешить тем, что обращал в камень любого монстра, застигнутого врасплох. Раньше он едва обращал внимание на отворачивающихся чудищ, но сейчас делал всё в своих силах, чтобы заглянуть им в глаза. Если до этого он рыскал по валежнику, подстерегая путников, то теперь беззастенчиво и с вызовом ходил по проторённым тропам. Зверь дошёл аж до того, что превратил старый королевский замок в личное гнездилище. Не то чтобы он смог пробраться внутрь — просто захватил прилегающие угодья, но, пока он не ослаблял бдительности, старый дворец, по сути, принадлежал ему.
А кто владеет замком — тот, считай, объявил себя правителем Вечнодикого. Куролиску оставалось только испытать на себе, как лес относится к своим «правителям».
Чувство юмора у Вечнодикого не страдало разнообразием.
Куролиск с важным видом вышагивал по потресканной каменной дорожке где-то на задворках замка, когда сверкнула ослепительная вспышка, заставив его отвернуться. Поморгав секунду, он повернул голову вбок и прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит. Сияние не пропало, а становилось всё ярче, отчего тварь даже зажмурила слезящиеся глаза. Стало так светло, что на закрытых веках проступили алые капилляры. Тело завибрировало от магической энергии, и дрогнула сама земля.
Он уже думал, что ему конец, как вдруг мир решил перевести дух. Всё улеглось. Куролиск нерешительно убрал крыло, которым закрывал глаза, сморгнул слёзы. Впереди вырисовывалась огромная неясная тень, и он, испугавшись, невольно попятился. Но чем ближе, тем отчетливей в силуэте угадывался пони. Очень крупный, очень чёрный — но тем не менее пони! Разъярённое видом самой желанной добычи, чудище забыло недавний страх и встало поперёк дороги; взгляд горящих красных глазищ впился в великана. Сегодняшней ночью дворец украсит новая статуя.
Только пони не думал останавливаться, делаясь с каждым шагом всё больше и больше. Куролиск задрал голову, чтобы не упустить взгляда жертвы, и в последний миг с ужасом осознал: глаза здоровяка закрыты. Он бросился в сторону от надвигающейся горы лошадиной плоти, но не успел. Копыто размером в половину его тела очертило дугу и отправило птицеящерицу в полёт.
— Куд-кудах!
С воплями отчаяния он закувыркался по расколотой брусчатке, пытаясь уворачиваться от громыхающих копыт. Шаг — пинок, шаг — пинок; с отбитым хвостом и отдавленной лапой куролиск катился вперёд по дорожке. Но наконец он, извернувшись, выскользнул из-под громадины и, когда пони прошествовал дальше, вяло вздохнул. Едва он утвердился на недержащих ногах, как новый шорох заставил его обернуться. Алые глаза округлились, когда сани, влекомые пони, заехали ему по лбу железным полозом.
— Кудах-тах-тах!
Придавленный тяжёлым весом, он снова покатился, пока полоз не проехал по нему полностью. Тушка, вся в синяках и ссадинах, распростёрлась на дорожке. Потихоньку куролиск пополз к кустам, но сзади из теней, отравляя душу, уже доносилось мерзкое хихиканье.
— А?.. Чего?.. — забормотал Джейк, часто моргая и вертя головой.
Он поднял взгляд выше, и ещё выше, и ещё: в паре шагов от него вздымалось в небо колоссальное каменное сооружение.
— Ого, большущий амбар, — буркнул он и обернулся через плечо: на санях восседала снежная баба. — Карри?
Он отступил на шаг и легонько лягнул полоз, раскачав сани. На голую землю шлёпнулась кучка снега, баба глухо замычала. Мгновением спустя Карри приподняла края попоны, в которую куталась, и стряхнула оставшийся снег.
Еле разогнувшись, она медленно подобрала под себя ноги, недовольно шипя. Джейк, наверное, пересчитал все камни и кочки на дороге. Карри поморгала и заслонила лицо неразличимой рукой: в полные влаги глаза, привыкшие к темноте, ударил яркий отблеск полной луны. Первое, что девочка ощутила после света, был дующий в лицо тёплый ветерок. А второе — обжигающий мороз, ибо с воротника за шиворот свалился целый ком снега.
— А-а-а! Хол-лод-но, — стуча зубами, Карри соскочила с саней и выпуталась из не по размеру крупного большого пальто. Она схватила своё платьице у спины, оттянула и хорошенько встряхнулась.
Только избавившись от ледяного безбилетника, она смогла хорошенько оглядеться. На ум, как всегда, первым делом пришёл Джейк. Она посмотрела на него — тот нетерпеливо уставился в ответ. Как-то странно он выглядел, вороная шкура лоснилась в лунном свете, но что-то различить в темноте было сложно. Прежде, чем любопытство взяло верх, Карри заметила то, что находилось за конём. С круглыми глазами она задрала голову, так задрала, что коснулась спины затылком, угрожая плюхнуться на зад.
— Какого сена, — удивлённо выдала она и вытаращилась на развалины... всамделишного замка. — Да не может быть. Потрясно! А Старый Бен ничегошеньки не рассказывал.
— Карри, мне надо отойти, — произнёс слегка напряжённо Джейк.
Карри, не сводя глаз с замка, только махнула рукой в направлении каких-то кустов и неопределённо выдала:
— Ну так иди. Будто на нас кто-то орать будет.
Она опустила голову и посмотрела в одну сторону, затем в другую. Громадное каменное сооружение тянулось на сотни ярдов, куда ни глянь.
— Это тебе не какая-нибудь ветхая избушка. Всё нормально. Никто нас...
— Ну быстрее, Карри, — жалобно басил Джейк, причём с надрывными детскими нотками. — Распряги.
— А? В смысле? — Карри оторвалась от руин сказочного замка и перевела взгляд на Джейка, который ну очень неловко переступал с ноги на ногу. Сбруя тряслась вслед движениям. — Лады, уговорил. Только не дрыгайся.
Она принялась расстёгивать крепежи и пряжки, на которых держались ремни. Рост ей не позволял запрягать коня целиком, потому перед побегом она разобрала сбрую до основного каркаса и усиленно поколдовала над ремешками. Но надевать — не снимать. Девочка ослабила пару важных скоб, хорошенько поддала, и оглобли со стуком упали на землю. Хомут Джейк скинул самостоятельно и, ничем не обременённый, резво ускакал в кусты.
Карри проводила коня удивлённым взглядом и тут внезапно озадаченно сощурилась.
— Минутку, Джейк только что... Да не, воображаю всякое. Но всё-таки.
Она нерешительно последовала за лучшим другом, в то время как тот, отыскав просвет в зарослях, двинулся напролом. Не отставая ни на шаг, она ступила на расчищенную тропку. Джейк оглянулся, на его морде читалось неудовольствие.
— Джейк, ты... — колеблясь, начала она, но договорить не успела.
— Карри, мне очень нужно. Честное-пречестное, — проскулил Джейк. Его задние ноги дёрнулись, и тут уже никаких сомнений не осталось. Он разговаривает. А ещё ему надо отойти по делам.
— Не может быть, — громко выпалила Карри.
Она потянулась, чтобы потрогать жеребца — это, должно быть, сон. Но только она шелохнулась, он круто развернулся, поднял переднюю ногу и вежливо вытолкал её из кустов.
— Прости, прости. Я на один раз, Карри, — произнёс он невероятно виновато. И, кажется, слегка раздражённо — из-за Карри, намеренно не уважающей чужого личного пространства.
Однако очередной странностью такое поведение не было. Давно, когда Джейк ещё подрастал, беззастенчивое справление нужды показалось Карри неправильным. Она не только приучила его к деннику, но и постаралась внушить, что не надо делать такие вещи на виду у нежных юных особ. Те ведь ударить могут.
Голова коня торчала над кустами, но он, видать, в сложившихся обстоятельствах пришёл к выводу, что сойдёт и так. Не прошло и двух секунд, как валежник неожиданно зашебуршался, а затем из травы выскочила мокрая курица и метнулась в кусты на другой стороне тропки. Ну, вроде как.
Карри склонила голову набок. Видно было плоховато, но сейчас перед ней как пить дать пробежала курица, наполовину проглоченная змеёй. Да, с такой штукой не хотелось бы встречаться. Она заозиралась: может, тут ещё где-нибудь змеи? Такие змеи, которые не успели набить брюхо курятиной и ищут чем бы поживиться.
Потерявшаяся девочка присела на край саней. Шестерёнки в голове скрежетали, перекручивая всё увиденное. Там странные развалины замка, тут расхаживает говорящий Джейк, а за поворотом змей лопают курицы. Вывод напрашивался сам собой.
Круче места не бывает!
Принцесса Селестия, бывшая безраздельная владычица Эквестрии, олицетворение силы и величия, вышла из ванной в стареньком банном халате и ярко-розовых бигудях, размалёванных шариками и конфетами. Первое — подарок на Согревающий Очаг от тогда ещё десятилетней ученицы. Второе — сюрприз уже от одной из подруг ученицы.
Селестия ценила эти вещи не за красоту, но за практичность. Халатам ведь полагается быть мягкими, а бигудям — удобными. По неведомой причине чем больше у тебя власти, тем менее приемлема в обществе чисто практичная одежда. Не приведи небо, Селестия появится на публике в наряде, устаревшем хотя бы на месяц. Вся экономика тут же рухнет, если биржевикам на Стойл-стрит придёт в голову, будто у правительства кончились деньги!
Теперешний гардероб Селестии прямо, если не по хитрому умыслу, вытекал из возвращения Луны. Избавленная от ночного бдения над Эквестрией, принцесса осталась наедине с позабытой за тысячу лет роскошью — свободным досужим временем.
О, кое-какие придворные всё так же игнорировали Луну и бежали со своими мелочными проблемами к Селестии. Отчасти потому, что плохо воспринимали перемены; отчасти потому, что Луне недоставало сестрицыной тактичности; но в основном потому, что они боялись её непредсказуемости. Луна, пускай и не Найтмер Мун, оставалась частичкой тысячелетней старины. В конфликтах она не искала окольных путей.
С одним вопросом она уже разобралась в собственном стиле. То есть, не считая прочего, распустила просуществовавшее пятьсот лет ведомство и оставила без работы много проверенных пони.
Когда об этом известили Селестию, ей потребовался весь с трудом накопленный опыт, чтобы не покатиться по полу со смеха. Ведомство пришлось восстанавливать: оно было важным бастионом против козней остальных пяти министерств. А сумятица, требовавшая пересмотра негласных договорённостей, вставила бы палки в колёса всем, кто месяцами, если не годами занимался настоящей работой. Потеха потехой, но последствия могли дорого обойтись её маленьким пони. Селестия, впрочем, времени не теряла и сплавила пару особо вредных министров в раннюю отставку. Придумывать, каким именно пинком под круп спровадить их за дверь, ей нравилось. Министрам оставалось только поблагодарить принцессу за то, что она так великодушно одарила их временем на семью и увлечения.
А то, что после этого ненадолго подскочила частота разводов, было всего лишь чистой воды совпадением. Уж Селестия не сомневалась!
Позже она пригласила Луну на чай и объяснила, как важно поддерживать равновесие между госучреждениями. Во-первых, чтобы никто не перетянул одеяло на себя; а во-вторых, чтобы чиновники с интригами не путались под ногами у реальной власти. Селестия давным-давно высчитала, что регулярные увольнения выйдут куда дешевле такой системы. Но подумав, пришла к выводу, что лучше тратиться на вычурную бюрократию и богему, чем «не удержав вожжей» дать им волю и смотреть на разорения.
И всё-таки выражения морд, когда опальные вельможи пришли смиренно бить челом и умолять, чтобы она отменила повеление Луны, стоили всей возни с переучреждением. Холодными ночами, вот как сегодня, этот миг приятно грел душу.
Луна пообещала советоваться с сестрой, прежде чем принимать такие бесповоротные решения, но и Селестия разрешила ей иногда выпускать Найтмер Мун — если уж кто-то серьёзно напрашивается. Принцесса ночи изумительно поднаторела в этом с тех пор, как слетала на Ночь Кошмаров в Понивилль. Накладные клыки впечатлили Селестию. Она бы не хотела снова увидеть такие же, но настоящие.
Неожиданным, но приятным побочным эффектом стало то, что многие чинуши с особым усердием избегали обращаться к Луне, даже если бы это решило их проблемы.
К слову о тех, кто не понимал нового положения дел. Ну... всем просителям, настаивавшим, будто исключительно Селестия и только сейчас может помочь им, гвардейцы давали от ворот поворот. Справлялись они на ура: число тех, кому удалось прошмыгнуть мимо них, наконец упало до нуля.
Поэтому Селестия облачилась в столь не подобающий принцессе наряд, а теперь вовсе совершила немыслимое — уселась читать непристойный эротический роман, заедая всё мороженым с шоколадной крошкой.
Для многих эквестрийцев ноктюрны были ужасом, летящим на крыльях ночи. Горящие янтарём большие глаза, тёмно-серебристая шкура, и — о страх! — кожистые перепонки вместо старых добрых перьев. Не одна прекрасная кобыла лишалась чувств, едва завидев этих кошмарных созданий.
Разве могло этакое чудовище чего-то испугаться? Да ещё как, ведь, несмотря на облик, они мало чем отличались от других пони. Они любили, плакали, по праздникам напивались в гостях у тёщи...
Многие, впрочем, нашли себе место в рядах Королевской гвардии — точнее в Ночной роте, — и это открывало им такое, о чём обычные пони не смели грезить в худших кошмарах. Вот наглядная иллюстрация: молодой ноктюрн по имени Памперникель Рай, недавно женился и получил повышение. Сущий ужас для пони скромной породы вроде него. Но он ещё даже не начал постигать истинные, сводящие с ума пучины новой жизни.
Могильный страх — не совсем то, с чем обычно ассоциируются уроки в деликатном искусстве дипломатии.
С одной стороны, большинство изучающих сие искусство не ожидает, что на каждом занятии лично принцесса Луна будет их спрашивать о тонких различиях между крупами разных придворных, включая саму принцессу. А с другой стороны, от будущих дипломатов не ждут, что те станут отвечать на такие вопросы в компании собственной жены — жены, которая, по стечению обстоятельств, является служанкой принцессы, зорко следит за уроками и позже допрашивает беспомощного мужа, но уже не в присутствии августейших особ.
Это была одна из тех вещей, от которых в холодном поту и с дикими воплями просыпаешься посредь ночи.
И ничего удивительного, что Памперникель, ноктюрн из Ночной роты, был несказанно доволен своими обязанностями. Стой себе тихо на посту у покоев принцессы, жди смены. «Изображай статую», как сказали бы гражданские.
Гвардейцы гордились непоколебимостью, с которой исполняли свой долг. Относиться к ним как к живой мебели — значит серьёзно недооценивать их. Если охранник из гражданских, будучи пойман за сном на посту, ещё мог выйти сухим из воды, то любого гвардейца, которому хватило дурости выкинуть такой финт, очень скоро отучали от этого либо спроваживали за дверь. Из поколения в поколение заскорузлые офицеры ласково и ненавязчиво напоминали нежным кадетам, что их долг — стоять на страже, а не предаваться бесцельной дрёме. Обычно эти любезные нотации проходили на таких тонах, что отчитывать нерадивцев получалось только в местах без хрупкого стекла и несовершеннолетних кобылок, которые могли нахвататься ненужных слов.
А долг их, как в мельчайших подробностях разглагольствовал сержант, это постоянно находиться начеку и быть готовым действовать в любую минуту. Соответствовать этому на удивление трудно, когда буквально всё мотивирует тебя на обратное. Что же делать? Не давать мозгу расслабиться, находить что-то такое, на чём можно сосредоточиться, но в то же время пристально следить за обстановкой.
Но в список чего-то явно не входило «грезить о красавице-жене» — сегодняшней ночью Памперникелю это удавалось с особым трудом. Ламиния упорно не желала лезть из головы, но он-то был тёртым калачом. Было достаточно представить её реакцию на мужа, пускающего слюни, как жеребёнок на первую любовь — и вот его уже будто окатили ведром ледяной воды. Так как мысли о мягкой серой шёрстке, прекрасных жёлтых глазках и массирующем бёдра крыле скорее мешали, ему предстояло придумать иной способ.
Памперникель до сих пор помнил — вот будто сейчас, — как его, зелёного юнца, впервые поставили на пост. Издревле гвардейцы-кадеты сторожили особую галерею, посвящённую исключительно портретам принцессы Селестии; самые разные дворяне, охочие до внимания, веками жертвовали их короне. Несмотря на охрану из одних кадетов, отсюда не похитили ещё ни одного холста, что было для Королевской гвардии поводом большой гордости, а для принцессы — неиссякаемым источником отчаяния. Она без шуток подумывала вломиться сюда с факелом как-нибудь ночью, и останавливала её только вероятная потеря перспективных кадетов.
Раньше Памперникель непомерно гордился, что ему доверили такое дело. Он себя хорошо показал, думалось ему. Ни разу не уснул на посту! Гордость продлилась ровно до того мига, пока его не решил опросить сержант. Командир потребовал подробный рассказ о каждом полотне: размеры, содержание, дату написания, даже палитру.
Памперникель еле-еле вспомнил с полдюжины картин — и то лишь благодаря их жуткой отвратительности. Он даже испугался, что они отпечатались в его глазах до конца жизни.
Он истёр две зубные щётки, чистя нужник всю следующую неделю.
Спустя две недели очередь стоять в карауле снова дошла до Памперникеля. На сей раз он с особой внимательностью изучал галерею и запоминал буквально всё, о чём мог спросить сержант. Тот был впечатлён. Особенно его удивили знания гвардейца о полотне, висевшем в пятидесяти футах над постом.
Ещё неделя — ещё шесть щёток.
Постепенно вместе с теми, кто не отсеялся, Памперникель научился всем премудростям. Как стоять расслабленно, чтобы не затекали суставы. Как на подсознательном уровне наблюдать за окружением: слушать, видеть, чуять. Как после всего этого не довести себя до нервного срыва. Как замечать видимое, а самое важное — иногда замечать невидимое.
И вот он — тренированный, недавно повышенный гвардеец, приближённый к кругу самой принцессы Луны — смотрел на караульную службу как на способ расслабиться. Поразмышлять, дать развеяться напряжению от других занятий. И всё в полном сосредоточении, неважно, сколь безмолвна или недвижима ночь.
Сейчас ещё сносно — не то что было до возвращения принцессы, подумал Памперникель. Он содрогнулся, вообразив, как на протяжении тысячи лет ночные гвардейцы несли дозор в пустых залах лунного крыла. И только, может, случайный грабитель раз в десять лет разбавлял их бытие.
С тех пор, как вернулась Луна, жизнь здесь текла куда энергичнее и обещала поменяться ещё больше, если принцесса не остановится на достигнутом. И так будет, несмотря на всё противодействие со стороны бюрократов, стоявших во главе Королевской гвардии, как считал жеребец.
Как будто доказывая его правоту, по крайней мере частично, в соседних коридорах шумела одна из таких перемен. Памперникель вспомнил, что «последствия» великой Трагедии [1] заступили на работу как раз этой ночью.
Днём на протяжении тысячи лет ночное крыло убирали и меняли там цветы, сохраняя их свежими. А по ночам оно становилось пустым мавзолеем, где обитали лишь немногочисленные бело-серые фантомы стражников.
Обычай убираться днём сохранился даже после возвращения принцессы Луны. По большей части это ни на что не влияло. Однако жизнь в ранее пустовавшем крыле постепенно набирала обороты, и становилось всё очевиднее, что появилась нужда хотя бы в каком-то ночном персонале для поддержания порядка после захода солнца. Но бюрократическая инерция — сила непреодолимая, и только после Трагедии положение дел начало как-то меняться. В ночную смену открыли набор для новых горничных и прочего персонала.
Частично такое рвение объяснялось напрасной надеждой, что принцесса Луна позабудет или хотя бы смягчит решимость, с которой она вознамерилась допустить кобыл в крайне консервативную Королевскую гвардию, а особенно — в Ночную роту, скованную традициями. Пони наверху надеялись, что присутствие полового разнообразия в уборщиках заставит принцессу отказаться от странноватого, аморального каприза. В конце концов, кому надо, чтобы казарменные душевые были постоянно забиты кобылами? Памперникель бы им сказал, сколь тщетны их мечтания! Как он и ожидал, принцесса Луна ни на йоту не отступилась от своего намерения.
Это убило весь смысл в новых служанках, но самого процесса не остановило. Заставить вращаться колесо власти безумно трудно, но ещё труднее — обратить его вспять. А каков итог? В один день в одну и ту же приёмную подали заявки как те, кто желал служить в рядах Ночной гвардии, так и те, кто мечтал погрузиться в восхитительный и чарующий мир метёлок и тряпок. Заявки были приняты, все проверки пройдены, и нанятые заступили на службу. Вернее, заступила одна.
Из пятидесяти претенденток, в основном единорожек, нагрянувших тем днём, только одна пожелала заниматься хозяйством. Согласно молве, самый часто задаваемый вопрос у кандидаток в гвардейцы звучал как: «А мы правда будем заниматься вместе с вон теми красавчиками?» В Королевской гвардии единогласно сошлись на мнении, что ни одна из них не продержится до конца месяца. Сам Памперникель уже как четыре дня поддержал всеобщее пари.
На службу горничной подала одна Мурашка, приземистая кобылка-ноктюрн. По правде, она вообще была единственным ноктюрном среди всех претенденток, а что самое поразительное, родом из очень традиционной семьи. Диво, что её вообще выпустили за порог дома — не говоря уже про то, что позволили устроиться на работу. Самые закостенелые семьи имели привычку держать кобыл под замком, а если и выпускать в мир, то исключительно под присмотром жеребца. Напрашивалось единственное объяснение, почему её отпустили — слуги и гвардейцы приближены непосредственно к принцессе Луне, иначе же за кулисами точно шла какая-то игра.
У самого Памперникеля жена была прекрасным примером подобного. Как личная служанка принцессы она наслаждалась всеми прелестями [2] высокого положения в кантерлотском обществе и приковывала внимание, беспрецедентное для ноктюрна. Даром, что она не жеребец. Её родичи терялись: то ли им пыжиться от гордости, то ли с позором забиться в тень — как же, кобыла не в доме! Смысл жизни они видели в замкнутости и покое. Но далеко не все семьи тянули за собой такие устои. Может, родичи Мурашки считали, что если член семьи, пускай даже кобыла, встанет на службу Луне, то это даст право их старейшинам мнить себя дутыми фанфаронами?
Во дворце её приняли с распростёртыми объятиями. Вдобавок к тому обстоятельству, что Мурашка урождённый ноктюрн, было крайне маловероятно, что она окажется шпионкой какой-нибудь жёлтой газетёнки. Лично Памперникель считал, что любой журналист, попытайся он выторговать у Мурашки всё закулисье лунного двора, рисковал сохранностью шкуры. В лучшем случае.
Саму Мурашку он, конечно же, не знал. Ещё даже в глаза не видывал. Но типаж ему был известен: пегаски ноктюрнов кажутся на первый взгляд кроткими и добросердечными, но лучше их не гневить. В этом он лично убедился на примере сестёр. Никому лучше их не гневить.
Он поёжился: детская травма давала о себе знать.
Само собой, Мурашка не годилась работать в настоящих покоях высшего света — годилась она в обыкновенные дворцовые поломойки, что само по себе достижение, но уже вознамерилась войти в круг личной прислуги принцессы. Никто не знает тебя лучше, никто не имеет к тебе большего доступа, чем тот, кто заправляет постель или скребёт унитаз. Вот так Луна нуждалась в высокопрофессиональных горничных с навыками телохранительниц даже больше, чем в компетентных гвардейцах. Пока что Мурашка соответствовала стандартной квалификации. Требовалось же гораздо, гораздо больше. Для начала — её должен оценить настоящий эксперт.
По этой причине напарницей, которую ей назначили сегодня ночью, была госпожа Грейс — кобыла, по легенде, с многолетним опытом в ведении домашнего хозяйства. На самом же деле Грейс недавно перевели в Ночную роту с должности капитан-лейтенанта, ответственного в полиции за отдел особых расследований.
Впервые с этой дамой Памперникель встретился, когда её вместе с тремя товарками-полицейскими представили его взводу. Её взгляд точно проникал под кожу, когда на краткий миг их глаза встретились; она мило улыбнулась и пожала его копыто.
Памперникель всё гадал, хорошая ли это была идея — допустить в гвардию кобыл. Первое знакомство с новенькими, которых перевели из полиции, прошло приятно и даже познавательно. Другие пускай себе сомневаются, но по крайней мере за эту четвёрку он бы поручился. Он и не сомневался, что ещё до восхода солнца Грейс вытянет из Мурашки всё её прошлое до последней крупицы. А за неделю будет знать её лучше матери. Если Мурашка пройдёт испытательный срок, её допустят к следующему шагу, а то есть надлежаще обучат не самым очевидным обязанностям служанки.
Памперникель нахмурился. Сильные мира сего из шкуры вон лезли, только бы не допустить новой Трагедии. В конце концов, именно поэтому они всем и заправляли.
По всей справедливости, Мурашка должна была два месяца проходить усиленную воинскую подготовку, прежде чем казать нос во дворце. Ратное дело — не уборка. В протирании пыли смыслят все кобылы её лет, тем более из семьи консерваторов.
Проблема крылась в другом — легко может выйти так, что Мурашка останется последней линией защиты между принцессой и нападающим. Ей не требуется полная программа подготовки, какой подвергают кандидатов в стражу, но она должна суметь дать отпор или хотя бы отвлечь агрессора на какое-то время. Чтобы такая безобидная кроха, как Мурашка — и выдержала тренировку или, если на то пошло, причинила серьёзный вред другому пони... Сомнительно.
Но с другой стороны, она ноктюрн. А значит, даже без тренировок способна броситься навстречу опасности. Такому не так-то просто научиться: либо умеешь, либо нет. Памперникель с интересом бы понаблюдал, как она овладевает приёмами грамотного мордобития.
По галереям эхом разнеслась чьи-то голоса, и он, не оставляя мыслей, пытливо навострил ухо в сторону беседы. Голос Грейс он узнал сразу; а та, верно, кто ей отвечала — Мурашка. Слов было не разобрать, но кобылы неторопливо подбирались ближе. Их задача заключалась в уборке микроскопических намёков на пыль, образовавшихся за те десять часов, с тех пор как тут всё подмела, вымыла и оттерла дневная смена.
Горничным из дневной явно не хотелось, чтобы новенькая считала, будто они не могут вылизать какой-то там дворец до зеркального блеска.
Две кобылы не сразу добрались до поста Памперникеля. В итоге, впрочем, они подошли достаточно близко, чтобы можно было различить слова. И похоже, Грейс успешно завоевала доверие Мурашки: болтала та без умолку.
Голос её звучал приятно и женственно, но иной раз надрывался от досады:
— Я говорила им, говорила, но ведь не слушают. И всякий раз, стоило мне подкараулить стражника, налетала какая-нибудь коза с идиотскими вопросами, — Мурашка изобразила фальшивый, писклявый голосок: — Ой, а мне надо будет стричь гриву, как у остальных? Ой, а спать мы будем в одной казарме с жеребцами? Ой, а можно будет украсить форму? Такая безвкусица.
— Дорогуша, зачем же ты пошла к нам, если на самом деле хочешь быть стражницей? Думаю, у тебя ещё будет шанс, — поинтересовалась Грейс с подлинным любопытством.
Памперникель неловко прижал уши к голове.
— Потому что после этих дурочек в гвардии точно больше не откроют набор для кобыл, — в голосе молодой кобылы всё отчётливей сквозили обида и огорчение. — Если открывали его специально, чтоб доказать, будто кобылам в войсках не место, то попали в яблочко. Идеальных кандидаток получили. А у меня остался последний шанс попасть на службу к принцессе. Деваться было некуда.
Памперникель вскинул бровь. Он уже слышал россказни о том, что указ принцессы Луны не нашёл отклика в офицерской среде. Неужели они подтасовали карты? И если да, то как это повлияет на ставки тех или иных сил? Но что самое главное, как же ему поиметь выгоду из таких сведений?
Пока он ломал голову над вопросами, двое горничных выплыли из-за угла и двинулись по коридору. Грейс, очевидно, сразу заметила ноктюрна, но Мурашка по-прежнему трещала, не сводя глаз со стен и пола, которые она с тщанием натирала тряпкой.
— Доброй ночи, гвардеец, — отчётливо произнесла Грейс, резко оборвав Мурашку.
Та устремила взгляд в его сторону. C такого расстояния трудно судить, покраснела ли она, но если да — Памперникелю сейчас пришлось не лучше.
Всё его первое впечатление о кобыле укладывалось в единственное слово: «короткая». Короткая в холке, короткая в длину, с коротко стриженой гривой и хвостом. Грудка у неё была широкой и объёмной, однако это только подчёркивало миниатюрность форм. Но уж что-что, а крылья у неё были не короткие. О звёзды, ну и крылья! Перепончатые крылья ноктюрнов обычно доставали от плеча до бедра, едва-едва прикрывая метку, но у этой кобылы они одновременно тёрлись об шёрстку на шее и выпирали далеко за круп. И кьютимарки не разглядишь, пока её обладательница не решит взлететь. Правда, любому теплокровному жеребцу в таком случае будет уже не до разглядывания кьютимарки. На тренировочное поле её точно лучше не выпускать, иначе все кадеты-пегасы поголовно слягут с переломами — отвлекающие факторы в полёте вам не шутки.
Памперникель оторвался от созерцания громадных крыльев, мысленно напомнив себе, что он уже вообще-то женат. Головная боль и блуждающий взгляд в присутствии Ламинии обеспечены, когда она об этом услышит. А уж она-то, будь уверен, услышит.
Гвардеец преисполнился уверенностью, что неудача Мурашки, в которой она всех так старается убедить, связана совсем не с кобылами и последовавшей сумятицей.
Он представил ответственного за набор сержанта, представил, как тот окидывает её взглядом и думает про себя: «О, не-не-не, я в такие яблоки конские ввязываться не собираюсь».
Памперникель — а он всё-таки был перепончатокрылым ноктюрном — не имел обширной практики в охране высшего общества, разве что из теней или с воздуха. Но слухи до него доходили. Бичом всех гвардейцев были простые единороги голубых кровей. Те, кто держал молчаливых стражей за потешных чурбанов, но в особенности — самые обычные кокетливые обольстительницы, которые забавы ради пускали в ход свои кобыльи ловкости и ухищрения, чтобы пробудить стойких солдатиков ото сна. Во всех смыслах.
По этой причине гвардейские начальники почти всегда ставили на подобные мероприятия исключительно пегасов. Проблемные кобылы были в основном единорожками и иногда земными пони. И хотя пегас, как всякий нормальный жеребец, ценил аппетитный задок, рога его совершенно не заводили. А что точно приковывало его взгляд и внимание, так это пара поджарых крыльев в придачу к поджарой пегаске.
Новые рекруты-кобылы, возможно, и не стали бы делить казармы с жеребцами, однако с тренировочным полем тот же номер не пройдёт.
Памперникель содрогнулся при мысли, какой погром могла учинить Мурашка, если бы занялась обычной гимнастикой перед толпой юнцов. Такие порвали бы друг друга на части, лишь бы доказать, что достойны Селестии — такие они горячие, что жарче солнца.
Напоминая себе о не менее миловидной жене с... неоднозначным нравом, он перевёл взгляд с Мурашки на Грейс. Та едва заметно улыбнулась и подмигнула ему, отчего он только заметнее покраснел.
Прежде чем ситуация скатилась бы ещё глубже, дверь за Памперникелем распахнулась и с грохотом ударилась об стену, едва его не припечатав. В коридор вылетела принцесса Луна и, не удостоив троицу даже взглядом, стрелой промчалась мимо служанок. Грейс отвесила изящный поклон; Мурашка распласталась на полу и спрятала голову в крылья, отгородившись от мира.
Даже когда Луна скрылась из виду, она не сдвинулась с места — только шептала тихо под нос:
— Это принцесса. Моя принцесса. Наша принцесса. Ой, ой, ой. Тут была принцесса, чуть не наступила на меня. Ой-ей. А если бы наступила? А если бы подвернула колено? Мама убьёт. Уволят. Никогда не выйду на улицу.
— Боюсь, принцесса её cломала, — прокомментировала Грейс.
Средь Королевской гвардии ходила давняя шутка, в которой внезапно оказалось чуть больше правды, чем хотелось бы. Синдром Внезапной Принцессы (СВП) заставлял обычных пони застывать в ступоре, и от этого, по слухам, существовало лишь одно действенное лекарство — быстро лизнуть ушко. Лучше, если это будет делать юная неженатая кобылка неземной красоты, хотя в крайнем случае сгодится и брутальный стражник.
Памперникель поймал себя на том, что уже готов добровольно помочь пострадавшей, но косой взгляд старшей кобылы убедил его, что о тайнах гвардии ей известно куда больше положенного. От этого и от образа Ламинии, выскакивающей из палат принцессы в самый неловкий момент, на лбу проступила холодная испарина.
Внимание Селестии было всецело поглощено парившей перед ней книгой.
Писистрат, полуночно-чёрный ноктюрн, схватил беззащитную единорожку по имени Клитемнестра и теперь мчался с нею на спине в свой полуночно-чёрный дворец в дебрях Вечнодикого леса. Застёжки на её одеяниях — единственный щит против низменного вожделения — опадали одна за другой; колдовство Писистрата лишило Клитемнестру последней воли к сопротивлению...
Ложка подтаявшего мороженого подлетела к пунцовому лицу Селестии. Принцесса солнца приоткрыла рот, не отрываясь от жаркой сцены, что развернулась перед ней. Ложка, чуть дрогнув, всё же взяла курс на нужную цель.
— Сестра! — проорала Луна, ворвавшись в личные покои Селестии. От Королевского Кантерлотского голоса разные вазы и безделицы на пьедесталах заколебались, а в рамах задребезжали окна.
Селестия подпрыгнула от неожиданности. Книга её улетела куда-то в сторону, а ложка, вместо рта, вмазала мороженым в ноздри. В носу засвербило — кобыла то ли чихнула, то ли кашлянула, и из гривы выпало несколько бигудей. Селестия попыталась подняться, но запуталась в халате и, рухнув на свой королевский круп, распростёрла ноги в весьма недвусмысленной манере.
Вслед за Луной вбежали двое гвардейцев. Оглядели лохматое чудо, кое звалось их суверенной владычицей, покраснели, приняли мудрое решение не лезть на рожон и спешно убрались из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.
Луна, не обращая внимания на ошеломлённую сестру и ретировавшихся стражей, взволнованно выдала:
— Сестра! Разве не чуешь ты?
Селестия поднесла к морде носовой платок и, хорошенько высморкавшись, телекинезом притянула с одного из постаментов тряпку столетней давности, чтобы оттереться.
— А это, дорогая моя сестра, сильно зависит от того, что ты имеешь в виду, — сухо отозвалась она, утвердилась на ногах и помассировала круп. — Я сейчас ощутила много всякого.
— Магия аликорна! — нетерпеливо воскликнула Луна, чем сразу приковала к себе внимание сестры.
— Новая кобылка? — сразу спросила та настороженно и даже как-то взволнованно.
Мысленно она твердила себе: слишком рано. Если её вычисления верны, Твайлайт оставалось ещё несколько месяцев. Селестия поежилась, представив, что та в ужасе может учинить, если вознесётся без подготовки. И ведь не предупредишь загодя — это расстраивало больше всего. Даже крупица знания о грядущем вознесении может резко подпортить её потенциал.
Душевных метаний сестры Луна не заметила, но уж на вопрос ответила будь здоров:
— Да... нет! Неведомо мне. Отпечаток не тот, что указал бы на сполох рождения. Но не колеблясь молвлю: в мир явился аликорн, — она досадливо притопнула копытом. — Слишком он слаб был, да минул скоро. Я не успела переместиться туда и вычислить место. В силах моих было только определить сторону. И я питала надежду, что сие учуяла ты, ведь меня не было, когда на свет явилась Каденс иль когда проявились её чары. Сложно мне судить, каково это — рождение аликорна. Но клянусь, то был аликорн. Здесь у меня нет сомнений.
— В которой стороне? Какого пола?
Луна призадумалась и начала неторопливо, как будто вспоминая всё до мельчайшей детальки:
— Где-то окрест Понивилля. Но сие, боюсь, неточно. Я едва ощутила его.
Селестия сдавленно ахнула.
Луна, с растрёпанной гривой, расхаживала перед сестрой и возбуждённо, без умолку трещала — совсем как Твайлайт, которая, открыв нечто совершенно новое, пыталась уложить всё в голове и попутно разъясняла суть вслух:
— Токмо если сие не утечка магии, в таком случае она ещё ближе. Но коли было применено заклинание — значит аликорн взрослый. Сие мне не представляется возможным. Ты, сестра, поведала мне довольно, как у меня случалась иногда маготечка в детстве. Не думаю, чтоб аликорн ускользал от нашего взора столь долгий срок, что выучился скрывать своё присутствие. Я не определила пола, но ощущался он иначе, нежели ты и Каденс. Столь я привыкла к вашим чарам, и потому сомневаюсь, что распознала бы жеребца. Но это пояснило бы разницу!
Селестия потихоньку приходила в себя, вспоминая простые факты. Вознесение — это не праздничная хлопушка бахнула. Если бы силы Твайлайт проявились раньше срока, то она — да что там, каждый единорог в Эквестрии — почувствовали бы это.[3] Отбросив пустые тревоги, она переключилась на другие варианты.
— Странно, — она озадаченно покачала головой. — Не представляю, как мы могли упустить кобылу, вынашивающую аликорна. Следы беременности отчётливо находятся.
— И крайне редко случаются. Ничего удивительного, что они были столь незаметны.
— Да, это бы всё объяснило, — Селестия крепко призадумалась. Предупреждающие знаки, если ей не изменяла память, описывались в одной из глав жития их повитухи. Вполне возможно, Селестия просто проглядела их или забыла.
— Конечно. И здесь, быть может, я ошиблась, — подытожила Луна, в её голос закрались нотки сомнения.
— Мы все ошибаемся, сестра моя. Но и ты не из тех, кто робеет перед опавшим листиком или разбитой чашкой. Нам нужно расследование.
— Да! Я соберу гвардейцев, и мы обыщем дом за домом, проверим все лечебницы, нападём на след. Найдём виновных.
— Или, — перебила Селестия, одарив сестру серьёзным взглядом, — тихо попросим Твайлайт и её подруг. Для нас с тобой и Каденс это личное. Для других — ключ к большому влиянию. Мне бы не хотелось делать из аликорнов яблоко раздора. Хотя бы до тех пор, пока она... или он не отрастит рог поострее.
Внезапная вспышка зелёного пламени озарила комнату, оставив в воздухе свиток. Селестия мигом подхватила его магией, едва тот начал падать.
— Не столь быстро, сестра, — упрекнула старшую сестру Луна и, не успела та остолбенеть от её наглости, выхватила свиток. — Вспомни-ка, будь добра, кто ночью у дел.
Дразнящий голос и озорной блеск в её глазах как бы говорили: а вот нечего было спихивать на меня своих чинуш!
Луна бы и не подумала, что станет скучать по уединению ночи. Но Кантерлот был не селом пахарей — здесь пони не особо обращали внимание на смену дня и ночи. Это были самые раздражающие из всех, кто бодрствовал и трудился в её бдение.
Она полностью развернула свиток и принялась читать. И чем дальше, тем круглее делались её глаза:
— Видится, не одна я бодрствовала ныне в полночь. Твоя ученица, Твайлайт Спаркл, тоже заприметила волшебную вспышку, хоть и не имеет представленья, что сие было. Она боится, что со мной приключилось нечто ужасное — она созерцала мою магию, когда оно случилось, — на последних словах голос принцессы едва заметно потеплел, но тут же в него вернулся задор, стоило ей продолжить читать. — О, просто чудесно. Она пишет про направление. Карту, живей!
У Селестии будто камень с души свалился. Сколько бы она себя ни утешала, беспокойство не оставляло её.
Она потянулась к книжной полке и, вытащив большущий альманах, открыла разворот с подробной картой Эквестрии.
— Так-так, — Луна левитировала с письменного стола сестры чернильницу и перо.
— Если позволишь, сестра, — Селестия слегка опешила, но вовремя выдернула письменные принадлежности из ретивой сестрицыной хватки. — Я не горю желанием объясняться перед секретаршей и библиотекарем, откуда в бесценном пятисотлетнем фолианте каракули. И замечать косые взгляды Твайлайт тоже.
Чуть вздрогнув, она трепетно сорвала два стебелька из ближайшего цветочного горшка.
Луна ухом не повела на шутливый укор Селестии — молча принялась вертеть стеблями, чтобы определить точку и направление. Обе сестры склонились над картой и вгляделись в то место, где те пересеклись.
— Складывается определённая симметрия, — объявила наконец Селестия.
— Воистину. Разве есть место более достойное для новоявленного аликорна? Вылетаю сей же миг.
— Прошу не торопись, сестра, — резко осадила её Селестия. — Мы уже обсуждали. Если наши маленькие пони на пороге вознесения, то мы должны дать им возможность преуспеть — или потерпеть поражение — самим. Нам, всесильным, легко про них забыть. Дать им возможность стать чем-то, большим или меньшим — неважно.
— Но сестра... — возразила было Луна.
— Я поверила в Твайлайт, и она спасла тебя. Может, я подталкивала её из тени, да, но в итоге благодаря сердцам и воле простых шестерых пони мы с тобой воссоединились. А будь я на их месте и сразись мы, что стало бы? Прошу, поверь в неё и теперь. Наблюдай, но издалека. Пусть они приведут нам нашу новую сестру... или брата.
Луна колебалась. Однако она поставила себя вровень с сестрой, а потому готова была отречься от любых желаний — только бы доказать, что достойна стоять рядом с Селестией как равная.
— Как пожелаешь, сестра. Я попробую. Боюсь, однако, сие будет непросто. Что же нам молвить твоей ученице?
— Я обычно не делюсь с ученицей своими предвзятыми советами. Но в нашем случае важно хотя бы подготовить её к тому, что она найдёт. Жеребёнок — не кучка булыжников и не кристальная побрякушка. И ему, и матери нужны вполне конкретные вещи. Давай подумаем...
Левитировав чистый свиток с чернильницей, Селестия принялась писать. На первой строчке она тихо хихикнула про себя, но вернула себе серьёзный вид и продолжила.
___________________________________
[1] громкий газетный скандал разразился вокруг того, что принцесса Луна угодила в безвыходную ловушку в туалете, где кончилась бумага, а её единственный стражник-жеребец не решился войти к Её Величеству с новым рулоном. Отголоски Трагедии сильно повлияли на нынешнюю комплектацию гвардии. В частности, вдруг обнаружилось, что научная команда по подсчёту пингвинов в арктических регионах — это пропавший отряд Королевской гвардии. Выяснилось и то, что личным телохранителям принцессы Луны внезапно не хватает кобыл. Оба недостатка быстро устранили: первый — прямым приказом и билетами на места первого класса в поезде; а второй — «заимствованием» у полиции нескольких опытных офицеров.
[2] читай, с великой неохотой таскалась по всем светским раутам в сопровождении Луны.
[3] вероятно, из-за громогласного вопля «О Селестия!»