Саморазрушение

Баквит

Просыпаясь, я думаю о том, как было бы здорово, окажись я сегодня фермером. Спринг Хис спит рядом – лиловый силуэт в полутьме. Я слегка толкаю её носом, на случай если она не прочь подурачиться, но, что-то пробормотав, она отодвигается чуть дальше.

Ну, похоже наступило утро. Я оставляю её досыпать и начинаю готовиться к новому дню.

Без жеребят дом хранит молчание. Ни грохота, доносящегося из спален, ни хлопанья дверей, ни пронзительных воплей — «Прости, папа, совсем забыли сказать, мы сегодня идём на экскурсию и нам нужно взять с собой больше еды!».

Тихо и мирно. Так тихо, что даже с того места на кухне, где я сижу, потягивая кофе, слышно, как в гостиной тикают большие старинные часы.

Спринг Хис спускается по лестнице, она только проснулась, её шёрстка и грива ещё не причёсаны. Я показываю копытом на исходящую паром чашку, ждущую её на столе, и она улыбается.

Надеюсь, сегодня я буду фермером.

— Баквит! — распорядитель называет моё имя, и я выступаю вперёд. Сердце начинает биться чаще и, несмотря на прохладу весеннего утра, я чувствую первые капельки пота, бегущие по бокам.

Только бы фермер. Только бы фермер.

Кобылка, назвавшая моё имя, сидит за раскладным столиком, установленным на деревенской площади. За ухом у неё карандаш, а грива, несмотря на ранний час, уже растрёпана.

Я приближаюсь, а она вертит в копытцах бумажную бирку с моим именем. Её взгляд совершает странные перемещения – с меня на список имён, лежащий перед ней на столе, затем снова на меня, затем опять на бирку. В итоге, он останавливается на списке.

Не припомню, чтобы она делала так раньше.

— Хм, Баквит?

Дождавшись моего кивка, она продолжат:

— Так, хорошо. Ты – кузнец!

Вздрогнув, я прижимаю уши почти к самой гриве:

— Вы уверены? Не фермер?

Она вновь опускает копытце на список, закреплённый в планшете. Оно движется от колонки с именами к колонке с назначениями.

— Нет, ты кузнец. Знаешь, куда идти?

— Да, мне уже доводилось бывать им раньше.

Я разворачиваюсь и ухожу, позволяя другому пони занять моё место. Нет смысла задерживать целый посёлок.

Тот, кто был кузнецом до меня, забыл убрать за собой. И вот, вместо того, чтобы сразу разжечь горн, я трачу первый час своего рабочего дня на то, чтобы отчистить молоты, долить воду в бочки, смазать мехи, убрать золу и выскрести металлические опилки из пресса. Это лёгкая работа, и за час до заката я вновь выполню её, причём без всякого раздражения.

Однако, вчерашнему кузнецу стоило бы сделать всё это перед уходом. Я помечаю себе поговорить с мэром, как только выясню, кто он сегодня.

Быть кузнецом не так трудно, как кажется. Просто-напросто, нужно докрасна накалить железо в горне, вытащить его (с осторожностью!) клещами из огня, а затем лупить по нему молотом, пока оно не примет необходимую форму. Приятно думать, что за все эти годы мой навык кузнечного дела заметно подрос.

Я разглядываю лежащий передо мной бесформенный диск изъязвленного металла. Он не совсем той формы на которую я рассчитывал, да и края кое-где разорваны. Больше всего он похож на неудавшийся блин или, возможно, пепельницу.

Что ж, более-менее получилось. Я кладу эту штуковину на прилавок магазина.

— Вот ваше блюдо, сэр, — говорю покупателю – земному пони желто-коричневой масти.

Некоторое время он, в полной тишине, пристально разглядывает моё творение.

— Лады, — наконец произносит мой клиент.

Бросив на прилавок несколько монет, он удаляется вместе со своей покупкой.

Изредка, где-то раза два в год, кузнецом становится Игнис и создаёт для нас всевозможные шедевры из железа и стали. Плуги, подковы, целые бочонки гвоздей; в этот день всё получается идеально.

Наковальня просто поёт, когда она бьёт по ней своим молотом, и проходящие мимо пони останавливаются и устраивают давку, таращась на её виртуозную работу.

Но сегодня кузнец я.

Может быть, завтра я буду фермером.

Но если и нет – тоже неплохо.

Мой новый дом – маленькое бунгало в западной части посёлка. За ним тянутся вдаль целые акры пшеницы и ячменя, настоящее море колышущихся стеблей. Стоит весеннему ветру нежно коснуться их, воздух наполняется еле слышным шёпотом.

Я останавливаюсь, и какое-то время ощущаю себя капитаном корабля, стоящим на мостике и всматривающимся в бушующие волны.

Я помню, как делал эти борозды, когда меня в последний раз выбирали фермером. Была ранняя весна, и я топал по голому, безжизненному полю, таща за собой плуг. Каждый шаг был сражением с твёрдой почвой, словно я взламывал двери темницы, выпуская наружу новые ростки. Даже спустя несколько дней у меня всё ещё болели спина и ноги, и это было прекрасно.

Я поддаюсь потоку воспоминаний, позволяя им нести себя. Ветер теребит мою гриву, а аромат созревающих хлебов ласкает нос, словно аромат изысканных духов. Даже сейчас, спустя месяц, стебли растут стройными рядами, собственно, как я и планировал. Даже старания сотен моих односельчан, с копытами, растущими не из того места, не смогли стереть отпечаток моего таланта.

В этом вся наша деревня – семена гениальности, питаемые благими устремлениями, вырастают во что-то хилое, но любимое.

Но хватит предаваться воспоминаниям. Я вздыхаю и толкаю дверь своего нового дома, где меня уже ждёт юный жеребёнок. Кажется, я узнаю его лимонную шёрстку. Через несколько секунд я говорю:

— Сэфрон… Спарк?

— Сэфрон Ларк, — поправляет он, после чего подбегает и, подпрыгнув, обнимает всеми четырьмя ногами.

— Добро пожаловать домой, папа! Мама готовит ужин.

Я прохожу в следующую комнату, оказавшуюся кухней и, конечно, кобылка цвета лайма хлопочет над сковородкой. Я улыбаюсь совершенно искренне – первый раз за весь этот день. Гленмор уже бывала моей женой раньше, и сейчас, судя по запаху, она готовит картофельную запеканку.

Она подходит и целует меня в щёку.

— Добро пожаловать домой. Баквит, да? Как прошел день?

— Неплохо.

И это правда.

Я надеялся, что усну рядом с женой, но вместо этого просто лежу в темноте. Иногда такое случается.

В полутьме я смутно вижу прямоугольник фотографии в рамке, стоящей, как страж на прикроватной тумбочке.

Завтра, когда меня определят в новый дом, это будет единственная вещь, которую я возьму с собой и поставлю на тумбочку у своей новой кровати. И усну, глядя на неё.

Это то, что разрешается всем – одна единственная вещь, напоминающая о том, из-за чего каждый из нас пришел в посёлок. Наша единственная связь с прошлым.

Для Гленмор, тихо посапывающей рядом, это золотой медальон в форме скрипичного ключа. Возможно это кьютимарка, но не её. Она носит его на шее, и иногда, когда думает, что я не вижу, прикасается к нему копытцем.

Говорят, со временем потребность держать эти вещи при себе исчезнет. Однажды я оставлю это старое фото, и мой переход к новой жизни завершится.

Снаружи, облако, закрывающее луну, продолжает своё медленное путешествие по небу. Серебристый свет вновь сияет сквозь окно спальни, и на нашем одеяле появляются бледные тени. Становится достаточно светло, чтобы разглядеть кобылку, улыбающуюся мне с фотографии, её белоснежные зубы и тёмно-зелёную шёрстку и вечно сияющие глаза. Позади, словно могучие деревья, высятся башни Кантерлота.

Пони, посещающие наш посёлок, с недоумением спрашивают, как это у нас получается? Как вообще мы можем вынести подобное – каждый день полностью менять всю – вообще всю – свою жизнь? Как мы ещё не сошли с ума?

Эти пони никогда не испытывали настоящих страданий. Им не приходилось, спотыкаясь и ничего не видя перед собой, уходить из собственного дома, даже не слыша, как врач кричит что-то вслед. Они не хоронили жену и мертворожденного жеребёнка в одном гробу.

Они никак не могут понять, почему возможность стереть своё прошлое притягивает нас словно магнит – железные опилки. Как она становится водоворотом, в который мы радостно бросаемся по собственной воле. Они не могут понять такой ненависти к собственному «Я».

Эти пони никогда не страдали. Если бы страдали, возможно, они смогли бы понять то утешение, что мы обретаем здесь, где каждый пони может быть кем угодно. Где я никогда не потеряю ни жену, ни жеребёнка, ни дом, ни друзей, поскольку, что бы ни случилось, всегда найдется кто-то или что-то, и займёт опустевшее место. Где я – всего лишь капля дождя, упавшая в реку и плывущая по течению вместе с мириадами совершенно таких же, дальше и дальше, прямо в центр водоворота.

Я здесь и мне это нравится.

Может быть, завтра я буду фермером.