Шанс

Глава шестнадцатая. Смерть сближает

На следующее утро Флёрри не очнулась.

С самого утра отец и сын сидели в больничном коридоре, ожидая времени посещения, но вышедшая к ним медсестра лишь покачала головой, молча толкая перед собой тележку с окровавленными бинтами и снятыми капельницами. С одной стороны Шадоу это расстроило: он не сможет увидеть Флёрри; но с другой…

Он не знал, сможет ли смотреть на неё, под грузом вины смятый, раздавленный.

Шайнинг Армор лишь сурово кивнул в сторону выхода, и младшему принцу пришлось за ним пойти, едва ноги переставляя. Весь вчерашний день и вечер, и даже сегодняшнюю ночь его не отпускала одна единственная вещь.

Кристалла! Кристалла, останься со мной, слышишь?!

Едва веки смыкая, Шадоу видел её лицо, маской слетающее с черт Флёрри, туманом заволакивающее глаза. В ушах, стоило им расслабиться и упасть, вставал вой повитух и собственный разбитый шепот, разлетающийся эхом, каменеющий кристальной крошкой. Но чуть уши вздрагивали, а глаза открывались, всё исчезало: оставалась лишь комната, в которой он находился безвылазно. Компанию ему составляли тиканье часов, да иногда захаживающий Кэп, приносящий подносы с едой.

— Вам следовало бы поесть, ваше высочество, — он вздохнул, беря на копыто нетронутые блюда. На трёх ногах он ходил прекрасно, но сейчас слегка пошатнулся, видно, пьян. — Принцесса Флёрри ещё в больнице, но вам не следует морить себя…

— Ещё одно слово и ты вылетишь отсюда, — прорычал Шадоу, не поворачиваясь к кристальному пони. — Пошел вон.

Кэп вздохнул, но подчинился. Оставив на столе поднос со свежими и ещё горячими гренками и чашкой какао, он поклонился и вышел, безмолвно шевеля губами. Шадоу знал, что он испытывал искреннее сочувствие, и что зря обидел верного помощника и товарища, но любой разговор о Флёрри оставался болезненным для него. Вечно кусаемые теперь губы кровоточили, во рту был постоянный привкус крови.

Единорог перевернулся на живот, подминая под себя копыта и телекинезом подтянул к себе небольшой альбом и уголёк. Совершенно игнорируя соблазнительный запах, он начал набрасывать портрет той, что владела когда-то сердцем чёрного короля…

Он осторожно вырисовывал глаза, уделяя им особое внимание. Именно они были ключевым отличием между ней и его сестрой. Именно они на каждом рисунке наполнялись или похотью, или несоизмеримой болью, а иногда просто угасали. И каждый раз, глядя на законченный рисунок, Шадоу видел Флёрри. С другой причёской, но это была его сестра.

— Дискорд! — принц выругался, смял листок и бросил его в стену. Бумага отскочила, упав на кристальный пол, полный таких бежево-коричневых комков. Шадоу закрыл глаза копытами, стараясь понять, что чувствует он сам, а чьи чувства ему не принадлежат. Или не совсем ему…

— Вы делаете линию лба слишком выпуклой, принц. У королевы Кристаллы он прятался под чёлкой, потому что она стеснялась его чрезмерной покатости.

Шадоу вздрогнул и поднял голову. Прямо перед ним стояла Халсиен. Её, как всегда, окружал клуб дыма, но на этот раз он имел запах персиков. Кобыла глядела на него поверх очков половинок, а собранные на затылке пепельные волосы растягивали её лицо, как надтреснутую маску.

— Давно вы здесь? — Шадоу потупился, заметив в её копытах один из своих рисунков. — Отдайте. Я не хочу, чтобы вы это видели.

— Я всё равно это увижу. В ваших мыслях, — пони протянула ему эскиз, который единорог тут же выхватил. — Насколько я слышала, принцесса всё ещё в реанимации. Ваш отчим вас не пускает?

— Он мой отец, — жеребец нахмурился, сжимая зубы. — Даже если я не его родной сын, он всё равно мой отец.

— Даже если он так не считает? — ухмыльнулась Халсиен, ловя его подбородок копытом. От этого прикосновения Шадоу стало не по себе. — Вы слишком наивны, ваше высочество. Вы всё ещё верите, что это всего лишь страшный сон. Что вам солгали. Кутаетесь в эту спасительную ложь, пытаясь защититься. Но с другой стороны, этот факт вам помогает сблизиться с сестрой.

— Вы лжете, — прошипел Шадоу, резко отдёрнув голову в сторону. — Я не ищу спасения во лжи, как трус, и я уже не жеребёнок, чтобы быть наивным. И с Флёрри я не сближаюсь.

— А, то есть то, что вы лишили её невинности, покалечив при этом, не является фактом вашего «сближения»? — Халсиен двусмысленно потянула последнее слово. — Вы не трус, принц Шадоу, но вы боитесь. Страх — основная ваша стезя, то, что сделало вас великим. Вы творили ужасные вещи, да, — она усмехнулась, глядя на набычившееся выражение лица принца. — Ужасные, но великие.

— Я не Сомбра, — слова прозвучали холодно, твёрдо. Лицо Шадоу исказил оскал. — И никогда им не был и не стану. И вы сами говорили, что он экономику Империи развалил.

— Сейчас вы больше всего на него похожи, — льдистые глаза кристальной пони смотрели будто сквозь него, вспоминая облик короля. — Та же злоба в глазах, тот же оскал. Продолжайте в том же духе и однажды вы поймете, что отступать уже поздно. Вы станете Сомброй. Или же учитесь контролировать свои чувства.

Кобылица пристально посмотрела ему в глаза, и Шадоу понял, что её слова действительно его напугали. «Я не хочу им становиться. Я не Сомбра. Я никогда им не был и никогда не стану!»

— Вы лжете сами себе. Трусливо прячетесь за своими убеждениями. Посмотрите правде в лицо, — Халсиен зажала трубку в зубах, вдыхая персиковый дым. — Взгляните в зеркало и скажите, что вы видите.

Шадоу повернул голову, глядя на висящее на стене зеркало. Там он видел лишь себя: растрёпанного, непричесанного и небритого.

«Побрейся уже, чудо с рогом!»

— Себя, — вздохнул единорог, трогая копытом щетину.

— Только себя?

— Да.

— Хорошо, — кобылица кивнула, подходя к столу и оставляя за собой клубы дыма. — Вам стоит поесть и привести себя в порядок. Если вы будете игнорировать свое состояние, вас могут положить рядом с вашей миленькой, покалеченной вашими стараниями сестричкой. Не в реанимацию, конечно, но близко…

— Замолчите, — Шадоу не понял, когда его голос превратился в низкий, утробный рык. Зубы скрипели, чуть ли не крошились, желваки выступали, подрагивая от напряжения. Обычно мягкий голос исказился невообразимо, заставил гласные зарычать, поток воздуха вырваться из горла прямо в нёбо. — Закройте свой рот.

Халсиен лишь усмехнулась, оставив голову вполоборота. В льдистом глазу скользнула удовлетворенная искорка. Подойдя к столу и подхватив поднос, она вернулась к его кровати, протягивая еду на правом копыте.

— Ешьте. Я зайду к вам завтра и мы приступим к занятиям. Если вы хотите контролировать свой гнев, вам следует быть сдержаннее.

Шадоу лишь смотрел на неё сквозь неровный прищур. Он телекинезом подхватил поднос, перенеся его к себе на кровать, но к еде не притронулся. Кобыла лишь кивнула, развернулась и ушла. Единорог ещё некоторое время глядел ей вслед, сверля дверь взглядом, но затем спрыгнул с кровати, предусмотрительно обезопасив чашку с какао, и ушел в ванную.

Вышел он оттуда уже побритый и причёсанный, хотя настроение ничуть не улучшилось. Спать не хотелось от слова «совсем», да и закрывая глаза он видел искаженное болью лицо аликорна. А какого именно — различить не мог. Они сливались, как абсолютные близнецы.

«У них разные глаза и разные гривы, — убеждал себя Шадоу, ходя по комнате кругами. — У них разный окрас, разный цвет волос, разный голос, разный возраст. Они не близнецы. Флёр не она, и она — не Флёрри. И сестру свою я защищу. Я спасу её. Спасу».

В конечном итоге, день ознаменовался ещё двумя посещениями Кэпа, менявшего подносы с так и не тронутой едой, а под вечер пришел отец.

Он выглядел усталым, а свет закатного солнца лишь сильнее подчёркивал морщины на его лице, появившиеся буквально за несколько часов. В синей гриве промелькнула пара поседевших прядей, хотя, может быть, Шадоу просто показалось.

— Кэп сказал, ты ничего не ешь, — сухо произнес он, оглядывая комнату и находя поднос с лимонным пирогом как факт подтверждения его слов.

— Я не голоден, — серый единорог лежал на кровати, смотря в потолок, но, услышав голос отца, отвернулся к стене. Раздался цокот копыт, он подошел ближе.

— Ты не ел с того самого дня, как вернулся. Не смей мне лгать.

— Я не хочу есть, — процедил Шадоу, закрывая глаза и пытаясь сохранить спокойствие.

— Я тебя не уговаривать пришел. Сказал: ешь, значит ешь. Если не будешь двигать вилку сам — запихну насильно, понял? Если с тобой что-нибудь тоже случится, Кейденс с меня шкуру снимет вместе с мясом, а потом ею же будет утирать слёзы.

Младший принц едва слышно фыркнул, но не пошевелился. Мама… Единственная, кто его любит. Кроме Флёрри. Будет ли она делать то, о чем говорит отец?

— В общем, я приду через полчаса. Если ты это всё не съешь, я тебя обездвижу и затолкаю в глотку насильно, ясно?

Бросив безликое «ага», Шадоу услышал, как удаляется цокот копыт и хлопает дверь. Он достал из-под подушки рисунок, разгладив его копытами, и внимательно всмотрелся в него. Это была уже не Флёрри и даже не Кристалла; похожая на них, но другая аликорн, такая же нежная и мягкая, доверчивая и любящая…

— Я не причиню ей больше вреда, — Шадоу покачал головой, закрыл глаза, а затем его рог обхватила лёгкая красная дымка. Бумага съежилась в магическом пламени и упала на простынь щепотками пепла. Чернеющие, осыпающиеся, но ещё тлеющие комочки, они стирали лицо и черты аликорна.

Заснув, единорог видел прошлое. Он видел, как в Кристальной Империи проводился какой-то великолепный и пышный бал, где он танцевал с самой королевой. Кобылка положила голову ему на плечо, ловко вальсируя на трёх копытах, а сам единорог счастливо улыбался, глядя на неё. В его глазах, красных, как рубины, светилась искренняя радость, а зрачки и блики имели гранёную правильную форму. Шерсть и грива сияли, как и всё вокруг, но с блистающей улыбкой ничто даже сравниться не могло.

Проснулся Шадоу только утром, когда Кэп теребил его за плечо. Он снова принес поднос с едой, но принц сразу же послал его прочь вместе с тостами и джемом.

— Ваше высочество, ваш отец мне выговор сделает!

— Это единственное, что он может с тобой сделать. Уходи и не возвращайся сюда с этой гадостью. Видеть её не могу.

Урчащий на всю комнату желудок и сосущее ощущение под ложечкой говорили об обратном. Кэп заломил брови, осуждающе покачал головой, но подчинился. Оставшись один, принц почувствовал, как голова раскалывается надвое, а в висках шумит.

Дверь снова открылась и он не глядя крикнул:

— Я же сказал: убирайся прочь со своей едой!

— Я вовсе не собираюсь кормить вас, я не ваша нянька и не ваша мать. Впрочем, ваша голодовка ничего не даст — если вы хотите умереть голодной смертью во искупление грехов, Кристальная Империя самое неподходящее для этого место.

Единорог резко вскинул голову. Перед ним стояла Халсиен, держа в копытах длинный синий, как звёзды, кристалл. На его боковых гранях были начертаны какие-то руны, светящиеся белым.

— Что вам нужно? — устало спросил он, отводя голову в сторону. — Или вы опять пришли говорить мне о том, чего нет?

— Вы заблуждаетесь, говоря, что проблемы нет, но нет. Я пришла не за этим. Вы хотели, чтобы Сомбра остался в прошлом — я пришла помочь вам в этом. Научить.

— Как? — Шадоу повернулся, с подозрением глядя на профессора. — Каким образом вы можете меня учить контролю? Разве такие вещи не блокируются магией? Разве обычные кристальные пони могут такое сделать?

Халсиен скривилась, будто её заставили раскусить лимон.

— Насколько же вы бездарны, ваше высочество, — процедила она сквозь зубы, глядя на него с презрением. — Я столько раз показывала вам, что мои способности вырвались далеко за пределы, которые вы привыкли видеть. Да, Я могу вас научить. Будете спрашивать как — не отвечу. Должны же вы хоть до чего-то додуматься сами.

Кобылица поставила кристалл на стол и развернула его гранью с руной луны к себе. Шадоу щурился, наблюдая за ней, но держал себя напряженно. Что-то пугало его в Халсиен после того сна с тенью.

— Для начала вам нужно освоить собственное тело, — Халсиен взмахнула копытом; кристалл на столе вспыхнул, а часть её тела превратилась в непробиваемую броню, отливающую голубизной. — Кристалл, стоящий на столе — Кристалл Защиты. Благодаря ему я могу превращаться в нерушимое вещество с кристаллической решеткой. В зависимости от количества граней и длины мои силы и способности к кристаллизированию увеличиваются или уменьшаются. Как вы видите, у моего кристалла три грани: грань Защиты, грань Здоровья и грань Мудрости, — она указала на руны. — Это их графические отображения.

— То есть, кристаллизирование напрямую зависит от кристалла извне? И он концентрирует силы, которые получают все кристальные пони? — Шадоу внимательно рассматривал синий брусок, излучающий тихий, но безумно синий свет. — Тогда почему я кристаллизировался? У меня ведь нет такого накопителя.

Халсиен ухмыльнулась, а затем протянула ему что-то.

— Вообще-то есть.

Из груди Шадоу вырвался невольный вздох. На голубом копыте Халсиен лежал небольшой красный кристаллик, четырехгранный, неровный, но такой знакомый.

— Это…

— Самый первый кристалл, выращенный вами на лабораторной работе. Так уж вышло, что он стал вашим накопителем.

Шадоу с превеликой осторожностью его на копыто взял, боясь дохнуть лишний раз, чтобы не сломать хрупкую вещицу. С щемящей тоской он тотчас вспомнил, как сильна была его радость, когда это маленькое, хрупкое сооружение всё же появилось на столе перед ним, слетев красными искорками с рога.

— Тут четыре грани, — Шадоу приблизил кристалл к глазам, рассматривая его, вспоминая снова и снова свой восторг и восхищенные вопли Флёрри под ухом. — Это что-то значит, да?

— Да, — Халсиен наклонилась так, чтобы их глаза были на одном уровне. — Грань Защиты, грань Агрессии, грань Магии и грань Здоровья. Грани Защиты и Здоровья у вас развиты лучше, — она кончиком копыта указала на более широкие стенки кристалла. — Но остальные начала у вас тоже есть. Просто управлять вы ими не можете.

— А вы можете? — Шадоу оторвал взгляд от кристаллика, переведя его на Халсиен. — У вас нет граней Магии и Агрессии, насколько я понял.

— Контролировать свои специфические грани вы научитесь сами. Моя задача — обучить вас контролю над кристаллизацией Защиты и Здоровья. Сядьте. Я расскажу вам, на что они влияют, и как вы можете их использовать.

Шадоу пришлось подчиниться. Опустившись на кровать, он приготовился внимательно слушать.

— Вы правы: грани Агрессии и Магии я вам объяснить не смогу. Но Защита и Здоровье — две грани, которые есть у каждого кристального пони. По крайней мере, были до того, как король Сомбра истребил их до единого, оставив себя одного.

— А вы? — недоверчиво спросил Шадоу, морщась от упоминания короля. У него сложилось весьма стойкое впечатление об этом историческом лице; Единорог с кривым рогом должен был навсегда остаться в истории и не вернуться вновь.

— Он так думал, — Халсиен ухмыльнулась. — Но вернемся к граням. Защиту вы уже дважды использовали: резкое превращение в кристальную статую спасало вас от ударов отца и падения сталактита. Единственное — ваши превращения были стихийными и неконтролируемыми, полагались на ваши эмоции. Когда вашей жизни угрожала реальная опасность, вы обращались. Это к вашим мыслям о том, почему вы не становились кристаллом на тренировках. Вы знали, что отец не причинит вам вреда, поэтому и были спокойны.

Грань Здоровья — восстановительная. Если ваше тело сильно повреждено, вы можете по собственному желанию превратиться в кристалл. В момент превращения вы уязвимы, но ваше тело будет регенерировать быстрее, залечивая даже самые ужасные раны. По сути, — Халсиен загадочно улыбнулась, — именно благодаря этому свойству его величество выжил после нападения грифонов, незадолго до его изгнания во льды. Только там его ускорила темная магия.

— Жаль, что они его не убили тогда, — Шадоу скривился, осторожно кладя свой кристаллик на кровать. Профессор приподняла бровь.

— Вы хотели бы сейчас быть мёртвым, принц Шадоу?

«Да. Тогда я бы не покалечил Флёрри. Она была бы здорова и счастлива без меня».

— Что ж, воля ваша, — Халсиен выпрямилась и направилась к двери. — Вы должны хорошенько подумать. Я приду к вам послезавтра, и мы продолжим. Урезоньте свою ненависть, пока она вас не уничтожила.

---

Флёрри не очнулась даже через неделю, а Халсиен так и не пришла.

Единственными посетителями Шадоу были Кэп с едой и отец, захаживающий редко. Правда, последний не бывал в этой комнате дольше пяти минут — скажет что-нибудь жесткое, прикажет не грубить Кэпу и есть и уйдет. Слуга же оставался с ним подольше, принося новости, пытаясь хоть как-то развлечь. Комнатный арест и голодовка не прекращались, но принца это заботило не больше, чем цвет Кристального Сердца на ярмарке.

Флёрри не приходила в себя, а больше он ничего знать не хотел.

Кипа рисунков скопилась по всей комнате. Служанок он не пускал, как только Кэп пытался притронуться к бумагам — рычал, словно дикий зверь, а сам всё продолжал рисовать мёртвую королеву и живую принцессу, соединенных единой плотью.

Живую ли ещё?..

За прошедшую неделю он осунулся, щёки впали, под глазами появились круги и глубокие тени залегли на всём лице. Большую часть времени Шадоу спал, остальное — рисовал. Рисовал так много, что в комнате кончилась бумага и ему пришлось перейти на стены. Уголь ложился на кристалл хорошо, но смазывался быстро, стоит неловко копытом махнуть. Он посылал за бумагой, но Кэп лишь разводил копытами: всё, что было в замке, он уже принес, а когда будет новая закупка — только принцесса Кейденс знает.

Каждый вечер отец заходил к нему в разное время, говорил одно и то же. «Флёрри не проснулась». А следом, но уже в мыслях, Шадоу слышал: «Из-за тебя. Ты её ранил, ты ей навредил. Ты. Ты. Ты. На её месте должен был быть ты».

Сердце от таких мыслей сжималось болезненно, отец уходил, а единорог продолжал рисовать. Казалось, он уже выучил досконально все черты лица обеих кобылок, но теперь Шадоу не мог сказать, где рисовал сестру, а где — мёртвую королеву. Называть по имени он её не хотел: оно и так слишком громко звучало в его снах, громом в перепонках барабанных отдаваясь. А к этому имени прибавлялось истошное «Сталактит!», и Шадоу просыпался, чувствуя, как сердце бешено скачет в горле, пытаясь защитить, закрыть собой, спасти.

А пару раз он чувствовал, как его грудную клетку пронзает каменный клинок, острым концом пробивая дыру, из которой фонтаном брызжет кровь. Она капает на нежно-розовую шерстку, придает ей бурый оттенок, но Флёрри жива, невредима. Напугана, правда, но это не суть.

В конце концов, когда его копыта начали трястись, перепачканные в угле, — рисовать Шадоу привык копытами, телекинез был недостаточно точен, — он обессиленно упал на кровать, раздавленный своим горем. Флёрри так и не проснулась. И всё из-за него.

«Если бы я не кристализировался, она была бы жива. Если бы я не сбежал с ней, она была бы невредима. Если бы я не поцеловал её тогда, всё было бы хорошо. Я должен защитить её. Оградить от себя. Ей не нужно быть рядом со мной, раз я причиняю ей боль».

С каждым заходом солнца надежда на выздоровление принцессы умирала. Шайнинг Армор говорил, что её состояние остается стабильно тяжелым, но Шадоу в это не верил. Она умирала так же, как и его мечты о светлом будущем.

«Если она умрёт, я не смогу жить с этим. А если мама узнает? Отец скажет ей. Конечно, скажет. Я сделал их несчастными. Я столько горя принёс ей, моей маме, единственной, кто действительно меня любил. Я должен прекратить. Решить эту проблему раз и навсегда».

До чутких его ушей донеслись вопли, визги и чей-то плачь. Единственное, что Шадоу смог разобрать — «Принцесса Флёрри!»

«Вот и всё. Она умерла».

Слёзы из глаз не потекли, лишь горло сдавило скребущим копытом, заставив сердце ухнуть вниз. Шадоу встал с кровати, с полным безразличием в глазах подошел к столу и вытащил из него ножик для заточки перьев. Маленькое, но острое лезвие. Самое то.

Он хотел пойти в ванную, но ноги подкосились; единорог кое-как успел схватиться за край кровати, чтобы не упасть от слабости.

«Она умерла, значит, мне незачем жить. Я и так принёс слишком много горя. Лучше я умру, чем буду жить в вечном обвинении. Они будут лгать мне, говорить, что всё хорошо, но я-то знаю, что они будут меня винить. Я не смогу жить с этой виной сам».

За дверями кто-то бегал, что-то кричал, но Шадоу уже не слышал. Он опустил голову, глядя на свои копыта. Потускневшее поле телекинеза кое-как удерживало на весу ножик, но глаза туманом заволокло. Единорог будто не осознавал, что творит. Он лишь опустил нож, выводя линию, которая должна лишить его жизни.

Боль пробудила.

Шадоу едва слышно вскрикнул, но от недоедания его голос не смог даже всколыхнуть воздух. Жгучая полоса, из которой капала на простынь и пол кровь, заставила его зашипеть от боли, но вторую Шадоу провести уже не смог. Телекинез прервался, ножичек со звоном упал на пол, а единорог уставился на стекающую густо-вишневую жидкость. Во рту почудился металлический привкус, глаза испуганно зажмурились, не желая видеть. В горле встал комок, как при тошноте, в животе — спазм.

Хлопок двери и знакомый голос, всегда холодный, а теперь встревоженный, испуганный:

— Шадоу, ты что творишь?!

Жеребец открыл глаза лишь тогда, когда услышал приглушенный треск рога, выдававший едва понятную формулу заклинания. На его копыте тут же появилась эластичная повязка из неизвестного малинового материала; наверняка магический бинт, заживляющий раны и порезы.

— Ты совсем голову потерял? — голос отца перешел на рык, а оказавшись рядом с ним, единорог здоровым копытом схватил его за плечо. — Ты с ума сошел?!

— Тебе-то какое дело? — вяло спросил Шадоу, а затем начал сдирать повязку, вгрызаясь в неё зубами, прокусывая вены выше. Сквозь пелену ярости, внезапно накатившей на него, он слышал голос отца, но не понимал слов. Хотелось рвать себя на части, уничтожить это тело, умереть наконец окончательно и не воскресать больше. Он уже и так слишком много боли причинил! Уже успел за свою короткую жизнь заслужить ненависть за то, чего не совершал! Уже и так считается виновником всего плохого, что происходит! Из глаз хлынули слёзы, но они мешались с рычанием и непонятными, животными криками. Только отчаяние, гнев и злоба на самого себя лились бесконечно, окружающее пространство заполняя, застилая глаза.

Внезапно Шадоу понял, что его обнимают.

Он не смог сопротивляться: сказалось голодание. Шайнинг Армор даже одним копытом сумел обхватить его за плечи и прижать к груди, становясь между окровавленными зубами и искусанным копытом. На него тотчас опустились такие же повязки, останавливающие кровь, а отец необычно тихо прошептал:

— Ты мой сын, Шадоу. Мне есть до тебя дело.

Внутри единорога что-то дрогнуло, а чуждая ласка отца показалась сначала миражом.

— Я был к тебе несправедлив. Я погряз в подозрениях. Ты ведь действительно не виноват, — младшему принцу послышались странные нотки слёз в голосе отца. — Я слишком строго к тебе относился и считал врагом. Прости. Прости меня, Шадоу. Мне нужно было слушать Кайди; она всегда тебя защищала.

Белый единорог лишь сильнее обнял серого, стараясь этим объятием передать всё, что он чувствует, но Шадоу этого было достаточно. Он был настроен на прием, и слова отца не противоречили эмоциям. «Он назвал меня сыном. Он назвал меня сыном!»

По серой шерсти скатились последние слезинки, а грудь разрезал кривым ножом всхлип. Шайнинг Армор погладил его по голове, стараясь успокоить, а Шадоу не верилось. Всегда суровый, как зима, отец теперь казался гораздо ближе и роднее, чем раньше. Уткнувшись в его шерсть, единорог пытался перестать плакать, но всхлипы один за другим разрезали лёгкие.

— Я не должен был уходить, прости меня… Это я виноват… Я трус и слабак.

— Ты сделал то, что сделал. Прошлого нам не изменить. Ты спас свою сестру от смерти под сталактитом. А затем не стал паниковать на месте и вернулся, не раздумывая. Я не могу сказать, что-то, что вы оба натворили — правильно, но ты сумел найти в себе силы сделать всё для спасения Флёрри. Ты сумел признаться в своем страхе — это уже делает тебя храбрым.

— Но ты ведь всегда говорил…

— Шадоу, взгляни на меня. Я пытался воспитать из тебя воина, превращаясь в него сам. Я на много лет забыл, что значит мягкость и слёзы. Я шестнадцать лет боялся собственного сына, Шадоу. Из нас двоих трус — я.

Шадоу молчал, пытаясь переварить информацию. Дыхание отца успокаивало его, сердцебиение клонило в сон. Он не мог обнять отца так же, как мать или сестру, но чувствовать такое нужное тепло было приятно и необычно одновременно.

— Спасибо, пап. Спасибо.

Шайнинг Армор лишь погладил его по голове, а через минуту выпустил, убедившись, что сын успокоился.

— Флёрри пришла в себя. Ты пойдешь к ней?

Шадоу закрыл глаза и убито покачал головой. Он хотел увидеть Флёрри больше всего на свете, но…

— Нет. Я не должен больше её видеть. Мама права: эта лихорадка скоро пройдет, и тогда всё снова станет хорошо. Я уверен.

Шайнинг Армор понимающе кивнул. Шадоу вздохнул и закрыл глаза. Под повязкой жгло, но единорог не морщился. Сам виноват.

«Я должен защитить Флёрри. Даже от самого себя».