Сказанное мимоходом

Содержание

Сборник содержит следующие¹⁾ короткие истории и виньетки:

1. Полдень для Доттид Лайна / An Afternoon for Dotted Line [Повседневность] [Юмор] 一 События, последовавшие сразу за "Кантерлотской историей" и наглядно демонстрирующие Доттиду, что напоминания могут быть обоюдоострыми. Легкая и веселая история о полдне, посвященному исключительно Доттид Лайну.

2. Игра Принцесс / The Game the Princesses Play [Юмор] 一 Странная игра, в которую играют Принцессы, и ее значение для Эквестрии.

3. О неточности пословиц / On the Inaccuracy of Proverbs [Повседневность] [Драма] [Юмор] 一 Молодая Твайлайт высказывает протест по поводу низкого уровня соответствия пословиц, используемых взрослыми, критериям научной точности. Ее нянька не знает, смеяться ей или плакать. Выбор будет сделать непросто.

4. Природа войны / The Nature of War [История] 一 Поучительный рассказ о знаменитой войне между Великой Гриффонстанской Империей и Эквестрией.

5. О судебной бухгалтерии и хоровом пении / On Forensic Accounting & Choral Singing [Юмор] 一 Листи Сэлэд изучает влияние песен с закрытой композицией на преступления, совершаемые "белыми воротничками". Ну, по крайней мере, так было указано в рапорте...

6. Следы копыт / Hoofprints [Драма] [Человек] 一 Первый человек на Луне видит нечто невероятное. Нечто, о чем он никогда никому не расскажет. Наверное. Сложно сказать наверняка. Время 一 вещь непростая. Примечание: эта история не из разряда "человек в Эквестрии".

7. Доктор Спиннин Топ — Типовой распорядок дня, с комментариями / Dr. Spinning Top — Specimen Annotated Daily Schedule [Повседневность] 一 Один день из жизни Спиннин Топ, пресс-секретаря и главного специалиста по работе со СМИ. Технически является приквелом к замечательной истории "Как не попадать в заголовки для самых маленьких жеребят" Bradel'а. Но читать эти две истории можно в любой последовательности без всяких последствий для восприятия.

8. Любовь и прочие вкусы на любителя / Love and Other Acquired Tastes [Юмор] [Драма] 一 Маленькая бездомная кобылка сидит под дождем в полном одиночестве. Это печальнее, чем вам кажется. Но и счастливее тоже.

9. Еще вопросы? / Any Other Business? [Юмор] 一 Твайлайт Спаркл стала аликорном. Это... не совпадает с тем, что Доттид Лайн обещал Совету лордов. Лорды реагируют с присущими им тактом и изяществом.

10. Песни как снег / Songs Like Snow [Романтика] 一 Доттид Лайн и посол Мкали стоят на заснеженном балконе во время мирной конференции в Кристальной Империи.

Примечание автора:

Огромная, нет, бесконечная благодарность моим бета-читателям:

Bad Horse (он плохой!)
Bradel (он... вообще-то, достаточно неплох)
The Mysterious Nettlefish (она замечательная!)
PoweredByTea (который состоит из чистого вИна и которому давно пора опубликовать "Летнее солнце").

Также спасибо Bradel за разрешение на использование рисунка для обложки.

Полдень для Доттид Лайна / An Afternoon for Dotted Line

---

Если вас захотела посетить царственная особа, отметил про себя Доттид, вы, как правило, оказываетесь осведомлены об этом заранее. Можете убедиться, что помещение подходит для этого. Протереть пыль. Отскрести все щеткой. Начистить серебро, если оно у вас есть.

Со снами все не так.

Он услышал взмахи могучих крыльев. Знакомый звук. Звук, дарующий надежду. Звук, вселяющий страх. Доттид в панике огляделся вокруг. Скалистый пляж, влажно блестящий после дождя. Волны, разбивающиеся о берег. Пасмурное, невнятно моросящее небо над головой.

В целом все выглядело обнадеживающе нормальным. Ну, в небе парил дом — правда, время от времени он был еще и апельсином, в зависимости от того, под каким углом смотреть — но что уж тут поделать. Во всяком случае, не что-то неловкое как таковое. По крайней мере, если ее величество не захочет спросить, о чем этот сон.

Он услышал щелчок копыт позади себя и быстро развернулся, тут же склоняясь в поклоне. Сон это или нет, манеры забывать не стоило. Луна, Владычица Ночи и, что прямо сейчас, вероятно, было важнее, Хранитель Снов, стояла перед ним. Она попыталась улыбнуться, но не слишком-то преуспела. Что-то из ее привычного сурового облика прорвалось наружу, и улыбка, как это ни парадоксально, сделала все только хуже. Он улыбнулся в ответ и по привычке поднял копыто, чтобы поправить нагрудную цепь. Не обнаружив ее на месте, он испытал приступ паники. Она всегда была там. Усилием воли убрав копыто, он сосредоточил внимание на принцессе. Даже если Луна и заметила его движения, внешних признаков она не подала. Вместо этого она заговорила, причем голос ее был гораздо тише обычного.

— Доттид Лайн? Мы просим прощения за то, что потревожили тв… ваш сон, и в обычной обстановке сочли бы это недолжным использованием наш… моих властных полномочий хранителя сновидений, но такова просьба моей сестры.

— Слушаю вас, ваше величество.

— Моя сестра желает видеть вас, как только представится возможность. Но, пожалуйста, не просыпайтесь прямо....

Землю тряхнуло, скалы взмыли в небо, которое подернулось неприятным кровавым цветом, перед тем как съежиться и сгореть. Пепел превратился в птиц, которые исчезли, оставив после себя только порхание крыльев и тихий скорбный крик. Апельсинодом взорвался семенами одуванчика, которые подхватил ветер, забравший с собой море и тусклый рассвет. В бесформенной пустоте остались только Луна и дождь, который теперь уже не в силу гравитации, а скорее по упрямой привычке шел из ниоткуда в никуда. Через несколько секунд прекратился и он.

— ...сейчас. Я же говорила ей, что так и случится, — сказала принцесса со вздохом и одним ударом могучих крыльев покинула сон.

---

Доттид проснулся слепым, парализованным, изо всех сил хватающим воздух. Многие на его месте запаниковали бы, но, оправившись от первого шока, Лайн понял, что случилось. Он заснул в картотечном шкафу. Опять. Вздохнув в окружавшей его теплой, пропитанной запахом бумаги темноте, единорог сильно лягнул один раз. Слабый шарнир, как он и предполагал, не выдержал, и ящик выскользнул в кабинет. Доттид вылез наружу и с мрачным удовлетворением отметил, что добросовестно учел себя под литерой «Л».

Он оглядел свой кабинет, который и в лучшее-то время был весьма хаотичным, а теперь представлял из себя поле боя. За столом груды документов сливались, угрожая однажды смыть всю мебель бумажным цунами. У уборщиков случится истерика, когда они увидят все это. Впрочем, время на то, чтобы привести все в порядок, в запасе еще было. Они никогда не приходили утром после Согревающего Очага… Его взгляд, лениво блуждавший по комнате, наткнулся на часы, что заставило Доттида подскочить с приглушенным проклятием. Он опоздал. Каждое утро самым первым по расписанию шло короткое совещание с ее величеством. А сейчас уже была четверть одиннадцатого. Понадобилось лишь одно мгновение на осознание всего этого, еще одно на панику и третье, чтобы сорваться на бег. Он опоздал, и Селестия прислала Луну лично, чтобы разбудить его. Доттид не мог даже представить реакцию принцессы, что она может сделать. Лайн припустил быстрее.

Он достиг дверей кабинета ее величества за две минуты и восемнадцать секунд, по пути нарушив несколько ограничений скорости, обычно ограничивавших особо безбашенных пегасов. Стражники взглянули на него бесстрастно — как и всегда — но он мог поклясться, что в их позе читалось беспокойство. Потратив драгоценную секунду, чтобы перевести дыхание, он с заметным трепетом прошел мимо них, на ходу выдавив из себя “Доброе… э… утро, сержант Клауд, сержант Винтер”. Они кивнули и даже не шевельнулись, чтобы остановить его. Что ж, это было хоть что-то. По крайней мере, его не уволили.

Доттид проскользнул внутрь, ступая даже тише, чем накануне, и склонился в глубоком поклоне. Он пока что не мог даже взглянуть на нее. Он не выдержал бы разочарованного взгляда, не так быстро после пробуждения. Он просто не смог бы. Так что его глаза продолжали неотрывно смотреть в паркет, когда он заговорил:

— Доброе утро, ваше величество. Я… Я ужасно извиняюсь. Я... Что ж, я проспал, и я…

— Господин секретарь! Почему вы не спите?

— ...не хотел опаздывать, я, должно быть, не услышал будильника, бумаги заглушили его, но это ни в коей мере не оправдывает меня, мне нужно было…

— Господин секретарь?

— ...невероятно жаль, я не хотел…

— Доттид Лайн?

Доттид осекся и, заметно колебаясь, поднял свой взгляд, чтобы встретиться им со взглядом принцессы. Она… она не выглядела разочарованной. Или рассерженной. Лишь… обеспокоенной? Небеса. Он ведь не заставил ее волноваться, правда? Он открыл рот, чтобы заговорить, но его принцесса подняла копыто, и слова умерли на устах.

— Стражники, которых я послала на розыски, не захотели тревожить вас — у вас несомненно была тяжелая ночь, — и я согласилась с ними. Я попросила сестру доставить вам сообщение единственным известным мне способом, который не разбудил бы вас. Очевидно, это не сработало. Вы в порядке?

— Да. Конечно же. В порядке. Я прощу прощения, что я…

— Вам не нужно извиняться. Я жалею лишь о том, что ваш сон был прерван. Он у вас на вес золота, насколько я понимаю.

— Я изви… очень жаль, что я так опоздал.

— Все в порядке, заверяю вас. Но раз уж вы тут, я хотела бы обратить ваше внимание на странное происшествие.

— Да, ваше величество?

— Вчера ночью я хотела закончить работу, связанную с новым договором с Зебрикой, но заснула. Боюсь, мне сложно бодрствовать после захода солнца. Такова плата за настолько тесную связь с ним.

— В этом нет ничего удивительного, ваше величество.

— Вот только утром я нашла работу завершенной и лежащей у меня на столе.

— Письмо во сне. Довольно распространенное явление. Как хождение во сне, но с письмом. Немного неловко порой, но для студентов — большое подспорье, как мне кажется.

Обеспокоенное выражение Селестии сменилось на легкую улыбку, которая заставила сердце Доттида тихо петь. Впрочем, он постарался не подавать виду. В конце концов, таковы были правила этой игры.

— Кроме того, господин секретарь, все было написано не моим почерком.

— Чудо Согревающего Очага, быть может?

— А вашим почерком.

— Ну, чудеса бывают весьма своеобразными. Как я понял, часто они выбирают самые невероятные пути для достижения своих… чудесных целей.

— Понятно. Я хотела было отправить копию бумаг вам, но что-то подсказывает мне, что чудо уже сочло нужным оставить их на вашем столе.

— В ящике моего стола, ваше величество. Очень изящно. Очень аккуратно.

— Очень предупредительное чудо.

— Да, ваше величество.

Последовала небольшая пауза, во время которой игроки оценивали свою игру. Ни один из них не был недоволен. Это была старая, но любимая игра.

— Счастливого Согревающего Очага, Доттид Лайн.

— Вам также, ваше величество. Счастливого Согревающего Очага. Требуется ли вам что-то еще?

— Еще одна вещь.

— Все, что пожелает ваше величество.

— Идите и отдохните. Чудотворчество — тяжелый труд, мне известно об этом как никому другому. Можете даже считать это профессиональным мнением.

— Разумеется, ваше величество. Как только…

— Господин секретарь?

— Да?

— Я — ваша принцесса.

— Да, ваше величество.

— И, будучи таковой, иногда отдаю вам приказы.

— Да, ваше величество.

— Так вот, мне думается, что сейчас один из таких случаев.

— Ваше величество?

— Идите. Отдыхайте. По меньшей мере сегодня. Если требуется, я могу издать официальный королевский указ. И я устрою так, что он будет написан каллиграфией и герольды будут зачитывать его на площади.

— В том нет нужды, ваше величество. Кроме того, я отпустил королевского нотариуса домой на выходные. Мне придется писать указ, запрещающий мне работать, лично. А затем, насколько я могу предположить, мне придется писать ноту порицания о себе, нарушившем этот указ, и так далее. Весьма порочный круг.

Улыбка Селестии переросла в ухмылку.

— Идите, господин секретарь. Отдыхайте.

---

Дом Доттида представлял из себя совсем не то, что пони могли о нем подумать. Должность секретаря кабинета министров была очень благодатной, можно даже сказать исключительно высокооплачиваемой, и подразумевающей постоянное “чувство плеча”^I) со знатью. Секретари вели образ жизни кантерлотских лордов и леди, и большинство населения ожидало увидеть большой особняк. Те, кто был хорошо знаком с Доттидом, знали, что ничего подобного и близко не могло быть, но предложить альтернативный вариант тоже не могли. Но при этом и не то чтобы отказывались от попыток. Спиннин Топ однажды высказала предположение о заварочном чайнике размером с дом, а Балансд Леджер во время той же хмельной беседы предложила вариант, что у Доттида нет дома, за исключением его кабинета, в котором среди наслоений бумаги запрятаны ванная и кухня.

На самом же деле Доттид жил на самой окраине Кантерлота в смехотворно маленьком двухэтажном таунхаусе, приютившимся у наружной городской стены. Очень немодный квартал, неплохие виды и чистый воздух которого не могли компенсировать самой плохой погоды в округе. Дом был стар, но крепок, единственным признаком его возраста была обширная сеть трещин и выщербин на каменной кладке. По сути, обширная настолько, что давала приют собственной небольшой, но процветающей экосистеме — с плющом вперемешку со мхом и с несколькими видами голубей, конкурирующими за места для гнездовья в дефектах кладки. Лишь ценой неустанных усилий Доттид предотвращал перевод своего дома в разряд заповедников.

Доттид откинувшись сидел в старом мягком кресле у себя в гостиной и рассеянно листал “Журнал нетрадиционной химии”, изредка прерываясь на глоток чая или чтобы написать “вздор!” на полях. Он проводил мало времени у себя дома, что объясняло царившую здесь чистоту. Шанса стать грязным у дома никогда не было. Он был чист, но в то же время холоден, тих и пуст.

Поняв, что читает одно и то же предложение о разделении зарядов в четырнадцатый раз за пять минут, Доттид с отвращением швырнул журнал на столик. Затем глотнул чая и сморщил гримасу. Вкус был не тот. Кресло было не то. Все было не то.

Поднявшись, единорог стал кружить по комнате, но в ней просто не хватало места, чтобы вышагивать как следует. Вместо этого он топтался на одном и том же пятачке изношенного ковра, отчаянно нуждаясь в чем-то, что займет его мысли. Новый торговый договор необходимо будет ратифицировать в Палате, конечно же. Нет никаких значимых причин для опротестования, но кому-то придется убедить депутатов из Южного и Западного Белохвостий в том, что бумажные фабрики в их округах не пострадают. Можно попробовать предложить им роль привилегированного поставщика…

Доттид отбросил эти мысли. Ему следовало отдыхать. На это у него был приказ, в конце концов. И как будто это так сложно — не думать о парламентской политике.

Он ускорил свой шаг.

Мимолетно посетила мысль о том, как там в Филлидельфии поживают Листи, Инки и дети. Но мысль эта причиняла боль, поэтому пришлось отбросить и ее. Доттид снова сел было в кресло, но раздумья о договоре незамедлительно вернулись, так что он вскочил как ошпаренный. Убедившись, что присесть больше негде, он снова опустился в кресло, чувствуя себя глупо, взял листок бумаги с пером и лениво приступил к наброску безумно безответственного предложения о ракетном топливе высокой плотности.^II) Подобные предложения обычно доводили его научного руководителя до грани апоплексического удара. Старые добрые времена.

Зарисовывая и выцарапывая слова, он увлекся и не заметил, как что-то сильно напоминающее план размещения мест в Палате общин стало проступать на бумаге. Через некоторое время он стал тихо напевать про себя.

---

Стук в дверь вырвал Доттида из задумчивости. Он виновато посмотрел на пергамент, отмечая, что весьма далеко продвинулся в плане по запуску Палаты общин раз и навсегда на низкую околоэпонную орбиту. Он услышал, что постучали еще раз, поднялся, окинул взглядом документ, хотел было смять его, но передумал и решил сохранить. Доттид распахнул дверь и уставился на того, кого меньше всего ожидал увидеть.

— Листи? Но… ты же в Филлидельфии.

Листи ухмыльнулся и поправил шарф:

— В самом деле?

— Да, ты… ну, очевидно, что нет, но… Что ты делаешь в… Все в порядке?

— Все хорошо. Ты ведь в курсе, что по мнительности мало кто в мире может соперничать с тобой?

— У меня есть много причин для беспокойства. Зайдешь? Мне поставить чайник на огонь?

— Нет-нет. У меня еще дела, я лишь хотел сказать, что Инки и дети будут рады, если ты заглянешь к нам.

— Они тоже здесь?

— Да, мы вернулись раньше, чем предполагали.

— Почему?

— Ох, дети устроили настоящую бурю. Что-то там о том, что это будет неправильный Согревающий Очаг без некоего персонажа по имени Дядюшка Дотти, — сказал он с улыбкой, выдохнув облачко пара.

На лице Доттида сражались радость, беспокойство и чувство вины. Устроив вероломную и коварную засаду, радость победила и захватила поле боя, хотя очаги сопротивления еще виднелись местами.

— Ох. Ох! Эм. Прости. Ты ведь знаешь, насколько дети бывают…

Доттид осекся. Листи протянул копыто, положил его единорогу на плечо и не отпускал, пока тот не взглянул ему в глаза. Вопреки обыкновению, Листи был серьезен. Ни улыбки, ни подмигиваний, ни шуток. От этого он даже казался меньше. И старше.

— Дотти. Нас не пришлось долго уговаривать.

Победно вскричав, радость додавила последние очаги сопротивления и триумфально праздновала победу.

— Эм. Спасибо. Я… Родители Инки будут недовольны.

— Перебьются. Мы пообещали им совместный отпуск. Так ты зайдешь?

— Разумеется, зайду.

Листи просиял. Он мгновенно преобразился в себя обычного и, казалось, помолодел на дюжину лет.

— Мне надо бежать. Увидимся на месте?

— Конечно.

Листи стряхнул снег с перьев, размялся и поднялся в воздух несколькими уверенными взмахами крыльев. На удивление быстро он стал неразличим на небе — просто еще одно белое пятнышко среди множества таких же. Листи был бы неплохим гонщиком. К сожалению, заходить в повороты он так и не научился.

Доттид простоял несколько минут, моргая вслед пегасу, и зашел внутрь, чтобы взять шляпу и шарф. Он был готов пойти на такую уступку ради своих все более скрипучих костей, но твердо очертил границу на обуви. Он уронил бы свою честь уроженца Нордайла, если бы обулся кроме как в бушующую метель. Накинув одежду, Доттид бросил быстрый взгляд на свое отражение, пробегая мимо зеркала в холле. При этом его копыто автоматически поднялось к шее и поправило нагрудную цепь. Он остановился. Постоял секунду, держа копыто на холодном серебре. Потом, приняв решение, снял ожерелье телекинезом. Цепь ощущалась на удивление тяжелой. Вес был незаметен до тех пор, пока не снимешь ее. Доттид непроизвольно потер освободившийся участок шеи, кивнул сам себе и вышел на улицу.

---

Жилище Сэлэдов располагалось даже дальше от центра Кантерлота, чем дом Лайна. В отличие от Доттида же, который жил на окраине, потому что выкупил дом, который арендовал в бытность свою безденежным исследователем, Листи и его семья жили за чертой городских стен, потому что это была единственная возможность иметь садик, не имея центральной улицы, названной в вашу честь или, по крайней мере, в честь вашей семьи. Вашей исключительно, бессомненно, баснословно богатой семьи.

И хотя дом был ничем не примечателен и представлял из себя несуразное двухэтажное нечто из камня цвета меда, сад, по совершенно предвзятому мнению Доттида, был лучшим в Кантерлоте.^III) Сейчас, в глухозимье, он по большей части представлял из себя заснеженное пространство, на котором местами стояли деревья с голыми ветвями. Также присутствовали кособоко, но старательно слепленный снегопонь и, в одном из углов, вызывающе зелёный цветущий рододендрон.^IV) К счастью, снег, похоже, усыпил ползучие растения, и их выдавали только неопределенные кочки, медленно шевелящиеся под снегом (ветра при этом не было). Доттид постучал в ярко-зеленую дверь и услышал изнутри приглушенное “Войдите!”. Сэлэды большую часть времени не считали нужным запирать дверь. Преступления просто не совершались против пони, который руководил большей частью эквестрийской полиции. И, что немаловажно, растения скорее всего смогли бы съесть любого незваного гостя.

Он осторожно открыл дверь и проскользнул внутрь, отряхивая снег со своей густой шерсти. Дом казался на удивление тихим. С тремя буйными детьми, с их не менее буйной, хотя и часто усталой, матерью и с Листи, одним из трех пони во всей Эквестрии, способных даже спать буйно, дом никогда не был тихим. “Никогда, — подумалось ему, — разве что…”

— КУЧА МАЛА НА ДЯДЮ ДОТТИ!

“Это подстроено”, — пронеслась мимолетная мысль погребенного под лавиной из детей.

— СЧАСТЛИВОГО СОГРЕВАЮЩЕГО ОЧАГА!

— Сффв. Вф тфф шффуа сыффафф офф.

— Ван, что дядя Дотти сказал?

Голос маленькой кобылки. Это Бархатка. Доттид решил, что это ее копыта были где-то на его холке.

— Слезай с его головы, и тогда мы сможем расслышать.

А это жеребчик. То есть Одуванчик. Вероятно, это его приличный вес давит на спину.

Неожиданно стал виден свет, пахнуло благословенным свежим воздухом и получилось встать. Доттид стоял под аркой на входе в гостиную, и путь ему преграждали буквально вибрировавшие от азарта Бархатка и Одуванчик Сэлэды. Одуванчик беспрерывно распушал перья, в то время как Бархатка подпрыгивала на месте и замирала в воздухе, часто хлопая своими малюсенькими крылышками. От Доттида не укрылось, что у нее стало получаться гораздо лучше. Пора в летный лагерь? Он отбросил эти мысли и попытался скрыть улыбку. Правда вот толку из этого вышло не больше, чем из попытки перепрыгнуть солнце.

— Я сказал “Спасибо, вам тоже счастливого Согревающего Очага”. Как там в Филлидельфии?

— Скучно. Они не разрешали мне пользоваться химическим набором, который ты дал мне! — Одуванчик изобразил выражение оскорбленного достоинства столь страстно, что Доттиду пришлось подавить невольно рвавшийся наружу смешок.

— Ну, наверное, они волновались о, эм, пятнах. И должно быть, твоя мама…

— ...хочет поговорить с тобой, Доттид, — Инки Сэлэд-Флауэр была земной кобылкой, на три дюйма выше Доттида, с карамельного цвета шерстью, шоколадной гривой и кьютимаркой в виде тюльпана, заканчивающегося стилом. Все это весьма приятно выглядело. Она была весьма милой, и у нее был располагающий к себе, успокаивающий голос.^V) Тоже приятный. Несмотря на всю эту приятность, выглядела она как дракон, которого вы разбудили ударами по голове самым большим из его алмазов. Который потом еще и съели.

— Счастливого Согревающего Очага, гм, Инки, — пискнул Доттид.

На лице Инки мгновенно расцвела сердечная улыбка.

— И тебе счастливого Очага, Дотти.

С этими словами она снова приняла вид пони, который уже решил, где спрячет ваш труп, хотя скудный намек на скрываемую улыбку и присутствовал.

— Итак, Дотти. О наборе химика.

— Мааааам. Я же говорил тебе, что это безопасно, — сказал Одуванчик, который сменил оскорбленное достоинство на мастерскую лесть. Может стать хорошим актером, подумал Доттид. Или, если Инки и Листи потерпят ужасную неудачу как родители, политиком. Вот это было кошмарной мыслью.

— Я знаю, что это безопасно, Ван. Я знаю Доттида. Дело не в этом. Доттид? Ты учишь моих детей химии?

Доттид ухмыльнулся. Сложно было удержаться. Это была старая, старая игра, но ни одному из игроков она не наскучивала.

— Разве что чуть-чуть. Кое-что про редокс-реакции. Кое-какая стехиометрия. Абсолют… практически полностью безвредно.

— Ты развратитель молодежи, вот ты кто.

— Тогда я со стоицизмом буду ожидать своего коктейля с болиголовом, — ответил Доттид, улыбнулся и помахал спускавшемуся по лестнице Листи.

— Не та философская школа, Дотти, не та философская школа, — возразила Инки.

— Пааааап, — прохныкал Одуванчик. — Мама и дядя Дотти говорят непонятно. Опять.

— Ты привыкнешь, парень. Привет, Дотти, — произнес Листи, взъерошивая сыну гриву.

— Привет. Все в сборе, как я погляжу. Кроме Роуз. Где…

— Наверху, — ответила Инки, странно улыбаясь.

— Она не захотела делать кучу малу с нами, потому что она сказала, что слишком большая. Она не слишком большая, правда ведь, дядя Дотти? — спросила Бархатка.

— Ну…

— Я... я думаю, она просто сказала так, потому что она там настраивает свою…

Малышка широко распахнула глаза и зажала копытом свой так предательски подведший рот, затем в панике посмотрела на свою мать, отца, брата, наконец на типа-почетного-дядю и пискнула:

—  ...комнату?

Доттид поднял бровь.

— Вы, эээ, настраиваете комнаты?

Листи грустно улыбнулся.

— Нет, обычно нет. Тебе лучше подняться наверх. Она сожжет нас, если мы проговоримся тебе. Мы подождем внизу. Ты остаешься на обед.

— Ну, я не хочу…

— Это был не вопрос, а утверждение. Теперь иди. Она в своей комнате. Настраивает ее, по всей видимости, — Листи подмигнул застывшей столбом дочке.

---

Доттид подошел к двери комнаты Роуз, выкрашенной в спокойный коричневый цвет, с единственным украшением в виде кьютимарки хозяйки — шестнадцатой ноты. Такое оформление сильно отличало ее от двери в комнату Одуванчика, сплошь покрытой наклейками и страшными предупреждениями. Будь они серьезными, а не бутафорскими и “придающими крутизны”^VI), то выходило бы, что единственным пони, имеющим право открыть эту дверь, была Главный врач Эквестрии, и даже ей потребовалось бы особое разрешение сразу и от Селестии, и от Луны. Он притормозил на секунду, собираясь с мыслями, поднял копыто, чтобы поправить нагрудную цепь и замер, не дотянувшись до шеи буквально пару дюймов. С некоторым усилием опустив ногу, он расправил плечи и постучался.

— Войдите, — голос Роуз звучал… тревожно? Он толкнул дверь и зашел внутрь.

Роуз сидела в своем любимом кресле, склонившись над скрипкой словно мать над новорожденным. Она подняла взгляд, увидела Доттида и чуть вздрогнула. Потом с чрезвычайной осторожностью и значительной для земной пони ловкостью положила инструмент на подставку, встала на ноги и нервно улыбнулась.

— Дядя Дотти! Я не… То есть ты… То есть счастливого Согревающего Очага! Ой! Огромное тебе спасибо за билеты! Я думала, их мгновенно раскупили. Как… Я имею в виду, они были замечательные, и мне всегда хотелось услышать, как Октавия Ван Клеф исполняет…

Роуз начала заговариваться. Доттид, проведший с ней почти все ее детство в роли главного няня, знал, что это было признаком крайнего волнения. Но пока он решил позволить ей говорить, а сам быстро оглядел комнату. Всё, казалось, было на своем месте. Пианино, почти погребенное под нотами, письменный стол, неприбран, шкаф, на удивление прибран, пробковая настенная доска, покрытая дюймовым слоем нот, партитур и концертных афиш. Несомненно, все как обычно, никаких тревожных признаков.

— ...говорят-что-она-завершает-ту-фразу-апподжиатурой-что-очень-сложно-потому-что... ой, я совсем заболталась.

— Ничего-ничего, Роуз. Пожалуйста, скажи, у тебя все в порядке?

— Ну… Эх.. У меня есть новости.

Ее голос звучал боязливо. Доттид тщательно подавил все признаки волнения на своем лице.

— Да-да?

— Ты… ты ведь знаешь, как сильно я хотела поступить в кантерлотскую консерваторию?

Сердце Доттида провалилось в копыта, которые тут же заледенели. Он был уверен, что она пройдет конкурс. Уверен. Но если бы новости были хорошие, она бы так не волновалась. Эй, если бы она поступила, тут уже была бы вечеринка. Уж Листи позаботился бы. А это означает, что она не… что они ее не… что она… Доттид даже подумать об этом не мог.

Он попытался подобрать слова утешения, но не смог — подходящих для такого разочарования просто не было. У него, скорее всего, никогда не будет детей, и Роуз… Ну, он любил остальных детей, как если бы они были его собственными, честно, но Роуз — ему казалось, что ее он мог назвать дочерью как никого и никогда еще. И надо же было этому случиться именно с ней! Он вспомнил, как она взахлеб рассказывала о своих мечтах и о музыке, и… и этого ничего не будет. Он был уверен, что это те предвзятые самодовольные трайбалистические ублюдки из приемной комиссии. Недостаточно хороша для них, потому что не единорог, да? Не принята без вступительного экзамена, да? Хорошо. Копыто взметнулось, чтобы поправить цепь, и он ощутил вспышку раздражения от того, что той не было на месте. Мы еще посмотрим… Он резко осадил себя. Не время давать волю гневу. Не сейчас. Он сделал тяжелый вздох и с некоторым трудом произнес:

— И… и как?

— Ну, я, это, поступила.

— О, моя дорогая, дорогая Роуз. Мне так глубоко жал… стой… ты только что сказала, что поступила?

— Да.

Сказать, что крик Доттида был слышен аж во дворце, было бы не самым большим преувеличением.

— Это чудо… нет, это лучшая новость на свете! Почему не празднуем? Когда ты узнала… когда был твой вступительный экзамен?

— Неделю назад.

— Неделю? Тогда почему… Почему ты не сказала мне? Я бы пришел! Я бы сделал для этого время.

— Ага. Но… но ты — это ты. Твое присутствие повлияло бы на экзаменаторов. Я… я хотела сделать это сама. Иначе потом сожалела бы, правда ведь?

— Ой, да ладно, Роуз. Мало кто знает, кто я такой. Они бы даже не заметили, что я сижу на задних рядах.

Роуз одарила его Взглядом, который мгновенно напомнил Доттиду о Селестии. Это был взгляд, который как бы говорил, что ты не просто открытая книга, а издание с крупным шрифтом.

— Может быть, они и не знают тебя, а может, и знают, но ты об этом позаботился бы, так ведь? Не лично, конечно же, но ты обмолвился бы не тому пони, который растрепал бы тому пони, и твоя репутация опередила бы тебя. Преднамеренная случайность, — сказала Роуз, продолжая удерживать Взгляд.

— Нонсе… Ну... Гм, — произнес Доттид со вздохом. — Ты не разговаривала с принцессой?

— С которой из?

— Все равно которой. Ты говоришь как любая из них. Ладно. Да, может быть… Но я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Я никогда не велел бы им сделать хоть что-то… Но ты же знаешь, насколько надменны некоторые из этих…

— Да. Да. Я понимаю, почему ты поступил бы так, но… мне нужно было справиться в одиночку. И поэтому ты не должен был знать. Ты… ты злишься на меня?

— О, Роуз, — Доттид вздохнул и заключил ее в объятия. — Конечно же, нет. Я горд. Я счастлив. И я ни чуточки не зол. Ты что, волновалась из-за этого?

— Ну, эээ, чуть-чуть. Но есть еще одна причина. Ты же знаешь, что на вступительном экзамене требуется сыграть композицию собственного сочинения?

— Да, я был с тобой, когда ты читала правила приема.

— Да. Да. Что ж, — нервозность вернулась к Роуз. Она попыталась что-то сказать, сдалась, схватила кипу листов и вручила их Доттиду.

Доттид пробежал глазами по партитуре. Чтобы нянчиться с Роуз в течение всех этих лет, нужно было неожиданно хорошо знать музыкальную теорию, а у него была очень хорошая память. Так что он мог, немного напрягшись, понять, что написано в партитуре. Сольная партия на скрипке, очень сложная, со множеством мордентов и трюков, которые заставляли инструмент исполнять как бы несколько мелодий сразу. Значительное использование пиццикато. Он было начал напевать основную тему, когда заметил название. “Полдень для Доттид Лайна”.

Доттид поднял округлившиеся от удивления глаза на Роуз, которая… да, она заливалась румянцем. Его было непросто заметить на ее медово-коричневой шерстке, но он точно присутствовал.

— Роуз. Я… У меня нет слов.

— Я подумала, что, может быть, могу сыграть ее для, гм, для тебя, если… если ты хочешь послушать… — Роуз начала заикаться, но смычок уже был прикреплен к копыту, а скрипка покоилась в очень нежных объятиях.

Доттид улыбнулся, сделал приглашающий жест и сел, воплощение внимательности. Роуз одним плавным движением поднялась на задние ноги и вступила одной длинной нотой, которая, замирая, сменилась своеобразным контролируемым диссонансом. Наблюдать за ее игрой всегда было чудом. Как бы она ни нервничала, грустила, злилась или что угодно еще до этого, как только смычок касался струн, она обретала глубокую умиротворенность. Роуз прикрывала глаза и, казалось, почти засыпала, пока ее копытца танцевали над инструментом.

Мелодия началась медленно. Прошла простая тема, серьезная и торжественная, без орнамента, с как будто прорывающимся сквозь нее рокотом волн. Затем контрапункт, отрывистый и веселый, смеющийся и шкодливый. На последней ноте Роуз ускорила темп и две мелодии переплелись и затанцевали друг вокруг друга. Казалось почти невозможным, что единственная скрипка издает все эти звуки, но, сколько бы Доттид ни всматривался, скрытый оркестр никак не материализовывался. Музыка усложнилась еще, вводя в танец очередную тему, вариацию Эквестрийского марша, самоуверенного и властного. Вся эта круговерть кружащихся в танце трех мелодий продолжалась, ускоряясь с каждым тактом.

Через некоторое время Роуз умудрилась найти в себе еще силы, и появилась четвертая тема, мягкая вариация Солнечного гимна. Четыре мелодии вступили в спор. Им пришлось, на скрипичных струнах уже не хватало места для манерных танцев и взаимных уступок. Звук битвы быстро перерос в какофонию. Разумеется, это по-прежнему была единственная скрипка, и какофония… казалась подконтрольной, проявляющейся больше в хроматизме, чем в грубом шуме. Но все же, вне всяких сомнений, там, где только что царила гармония, теперь была война. После кульминации, во время которой скрипка дрожала и плакала, последовала пауза длиной в целую ноту, и композиция, казалось, началась заново, но теперь звучала вторая, смеющаяся тема, она шла первой, а за ней, тоже смеясь, следовали остальные.

Музыка утихла, Доттид напомнил себе, что надо дышать. Роуз открыла глаза, мгновенно перейдя от блаженного спокойствия к нервозному напряжению.

— Тебе… тебе понравилось? Я сочиняла так… Ты что, плачешь?

— Нет, нет. Просто что-то в глаз попало.

— Да? — произнесла Роуз, прищурившись. — И что же?

— Слезы.

— О. Так тебе…

— Мне понравилось. Это было… красиво.

Роуз рванулась и обхватила копытами шею Доттида, чуть не порезав ему мордочку смычком.

— Спасибо тебе, — произнес он хрипло.

— За что?

— За лучший подарок на Согревающий Очаг.

Роуз улыбнулась, отпустила дядю и отошла, чтобы положить скрипку и смычок на подставку. Пока она была занята этим, Доттид заговорил:

— Экзаменаторы… Они не спрашивали, кто этот “Доттид Лайн”?

Роуз обернулась и ухмыльнулась.

— Спрашивали. После того, как сказали, что я принята.

— И что же ты ответила?

— “Пони, который из года в год делает так, что ваш бюджет проходит”.

— Так держать, девочка.

Комментарий автора:

История посвящается Kobalstromo, который сделан из чистого вина и которому я обещал написать эту историю очень, очень давно. Извини, что так затянул, дружище.

Игра Принцесс / The Game the Princesses Play

МЛП-коан

— Я покупаю двух ежиков и ставлю на два-пятьдесят.

Это была игра, в которую играли принцессы.

— Ты не можешь! Сегодня вторник! Мы можем прервать твой ход и поставить на четыре-пятьдесят!

Каждое утро, прямо перед убытием Луны на отдых, они встречались в Совершенно Ненужном Зале^I) и самозабвенно играли.

— Правильно говорить “я могу прервать”, Луна. И если ты поставишь на четыре-пятьдесят, я использую свою карту Латук/Улитка и получу дополнительные полхода. Но так как сейчас четный вторник, у меня будет еще одна восьмая хода сверху. Очко за мной, мне думается.

Дело было в том, что…

— А вот и нетушки! Овощное исключение! Половина очка!

Дело было в том, что ни один пони в Эквестрии даже смутно не мог догадаться о том, во что же они играют.

— Ты показала мне язык? Ну и ну. Так, ладно. Я начинаю. Помни, поезда с северной линии следуют без остановки. Мой первый ход — Финчли Сентрал.

Ни один пони как в Эквестрии, так и вне ее пределов. Запросы — тайные, разумеется — были разосланы по дипломатическим каналам многим гордым нациям Эпоны. Зебры были озадачены, грифоны сбиты с толка, кирины ошеломлены, а делегация Осколка империи алмазных псов просто не смогла понять вопрос.

— Мы вольны показывать наш… мой язык кому пожелаю. То прекраснейший из языков. А ты всегда играешь одинаково. Бернт-Оак.

О, теории строились. Протокол требовал, чтобы при принцессах всегда была свита, так что молва разошлась быстро, и вскоре у игры появились первые ценители, каждый из которых был уверен, что понимает правила лучше всех. Многие из высокоученых дебатов были посвящены целесообразности игры зелеными картами^II) или тому, сколько “комков” было в “ботинке”.

— Красивый язык, но ведь это достаточно глупо, не правда ли? Эмбанкмент.

Некоторые — и их было немало, потому что игра собирала довольно приличную аудиторию — утверждали, что это вовсе не игра. Была сильна школа веры, которая утверждала, что это религиозная церемония, призванная предотвратить конец света. Хотя о том, как именно, догадки были самыми разнообразными.

— Глупо? Это мы глупые? Это не мы ставим ведра на двери! Челк-фарм!

Одна из наиболее молодых теологий утверждала, что игра была нужна для успокоения духа хаоса, родителя Дискорда, для того чтобы он — или она, кто этих духов хаоса разберет — не разрушил мир. Теория гласила, что у игры не было правил, лишь чистейший хаос, что питал духа, тем самым поддерживая его спокойный сон.

— Это классический пранк, Луна. Классический. Морнингто…

Другая теория утверждала, что именно так обсуждались скрытые, потаенные действия в государстве: с помощью шифра столь сложного, столь гениального, столь хитрого, что целые жизни ушли на его разработку. Тем не менее, эта школа мысли не получила широкого распространения, главным образом потому, что ее сторонники были суетливыми пони, с озабоченным выражением лиц и нервирующей привычкой смотреть вверх и слева от своего собеседника.

— Ага! Не получится! Исключение Юстона, с модификатором Брент-Кросс.²⁾ Фол! Мы можем взять две карты!

Был широко известен случай, когда однажды один из таких теоретиков заговора услышал, как Луна уверенно заявила, что зеленая кошка в игре на доске грядущего. Он побледнел и замер как вкопанный, прекратив лихорадочно записывать в блокнот. Через мгновение он выбежал вон, и никто никогда его больше не видел.

— Ладно. Ладно. Не злорадствуй.

Позже появились слухи, что он начал расширять подвал своего дома и накапливать воду, консервы, музыкальные инструменты и шпагат. Никто не знал зачем, хотя, разумеется, предположения высказывались самые разнообразные.

— Мы не злорадствуем. Мы никогда не злорадствуем. Принц и двойка! Физзбин!³⁾ Ура! Принимай!

Третья группа полагала, что игра представляла из себя хитроумное испытание. Тот, кто в достаточной степени сможет понять правила и сыграть с принцессами на равных, получит некий главный приз. Наиболее популярными вариантами было наделение королевским титулом, бессмертием и безнравственностью^III), именно в такой последовательности.

— “Получай”, Луна. “Получай”. И я так рада, что ты не злорадствуешь. Ты представить себе не можешь как. Хорошо. Физзбин так физзбин. Давай вращать доску.

Двумя большими загадками для любых теорий были, разумеется, доска и фигуры.

— Стоит мне брать разрывы во времени?

Их было так много. Большинство из них когда-то находились в фондах Королевского музея, где значились как сельскохозяйственный инвентарь, образцы раннего абстракционизма, интимные игрушки и обрядовые объекты.^IV) Они представляли собой ошеломляющий беспорядок, раскинувшийся по главному и множеству боковых столов то ли случайным образом, то ли по системе, слишком сложной для понимания даже самого преданного книжного червя. Некоторые из них были довольно обыденными, такие как карты из полудюжины взаимно несовместимых колод; некоторые менее, как, например,  игральные кости с совершенно неожиданным количеством граней; а некоторые вообще были совершенно непонятными, как, например, намагниченная ложка, наполовину заполненная солью, и стебли тысячелистника.

— Нет, давай сегодня сыграем в контр-гносеологический вариант.
А доска? Еще полгода назад она была гордостью экспозиции Королевской галереи. Шесть докторских диссертаций, две книги и бесчисленное множество статей обсуждали ее причудливый, практически фрактальный узор и его значение: художественное, философское и социологическое. Академия еще не оправилась от того факта, что это не было ни метафорой борьбы пегасов за идентичность в период после Реконструкции, ни  выражением гнетущей социальной динамики.

— Очень хорошо! Я буду играть от предпосылок солипсизма.

Некоторые эксцентричные ученые начинали предполагать, что использование данного изображения в качестве игральной доски являлось актом деконструкции и диверсии, добавлявшим новые уровни смысла в и без того многоплановый образец искусства.

— Да брось, Луна. Ты всегда выбираешь… а, неважно, неважно. Поступай, как хочешь. Я сыграю от предпосылок эмпиризма.

Еще более странными были инструменты, окружающие доску, причем не сами по себе…

— Две шестерки! Атакую, с плюс двумя на софистику. Кредо.⁴⁾

...но для чего мог понадобиться компас? Или спиртовой уровень? Судя по всему их использование стоило полкомка, за исключением случаев, когда тернбулл был крест-накрест — тогда цена равнялась шести. Этот факт был хорошо известен пони, изучающим игру.

— Защищаюсь, плюс четыре с “бытие — это или то, что воспринимается, или тот, кто воспринимает”.⁵⁾ Кредо бито. Очко в мою пользу?

Гораздо менее понятно было то, чем тернбулл вообще являлся и что для него могло означать “крест-накрест”. Было известно, что ботинок состоял из некоторого определенного числа комков, однако теории о точном числе варьировались от “трех" до “сорока семи и ещё чуть-чуть”.

— Очко и игра. Мы… я согласна. Хорошо сыграно, сестра.

И на том игра заканчивалась, вот так запросто. Сестры, которые до этого, казалось, были готовы повторить некоторые эпизоды Войны Двух Сестер, улыбались друг другу, обнимались, в течении нескольких минут наводили порядок, а затем расходились — одна в кровать, а другая навстречу целому дню управления государством-бедствием, коим являлась Эквестрия. Позади себя они оставляли целый зал сбитых с толку пони, которые ждали, пока принцессы удалятся на почтительное расстояние, а затем начинали ожесточенно спорить.

— Взаимно, Луна. Хорошего сна.

Но не сегодня. Сегодня один из этих пони последовал за Селестией уверенной походкой, пытаясь на своих коротеньких ножках поспеть за широким шагом принцессы. Он наконец нагнал ее в полого спускающемся коридоре, ведущем к залу Восточного Сияния. Это было уютное место, довольно небольшое по дворцовым меркам, освещенное тонкими полосами солнечного света, пробивающегося через узкие бойницы, сколь изящные, столь и тактически бесполезные.

— Прошу прощения, ваше величество, могу ли я отвлечь вас на минуту? — спросил он с небольшой одышкой.

— Господин секретарь! Конечно же. Я не знала, что вы наблюдаете за нашей игрой, — ответила Селестия.

— Нечасто, но иногда задерживаюсь, когда дела ведут меня мимо зала, — ответил Доттид Лайн, почти стыдясь своего интереса к чему-либо, не связанному с оформлением документов.

— Чем я могу помочь вам?

— Что ж, ваше величество, мне любопытно и… эээ… я собирался... уже некоторое время… — Доттид было затих, но потом собрался и продолжил. — Прошу прощения. Я имел в виду, что я хотел узнать насчет той игры, в которую играете вы и Принцесса Луна. Конечно… конечно, если это не что-то личное.

— Нет-нет, что вы. Все в порядке. Но… вы хотите сказать, что пони не знают?

— Нет, ваше величество. Никто не знает.

— Но… она же наверняка упомянута в хрониках.

— Да, упоминания “игры принцесс” имеются, но обычно их связывают с шахматами. Отсюда и белые и черные фигуры.

Селестия засмеялась, и Доттид был готов поклясться, что лучи света стали ярче и задрожали.

— Я? Играю в шахматы с Луной? О, ничем хорошим это не закончилось бы. Она разгромила бы меня за пять минут, причем с невыносимо скучающим видом, и что бы мы делали потом? Нет, в шахматы мы не играли уже… ну, очень долго. Так что… никто не знает, чем мы занимались все это время?

— Нет, ваше величество.

— Почему они не спросят?

— Дворяне боятся показаться невеждами в ваших глазах, вашей сестры и своих знакомых, разумеется.

— Ясно.

— А исследователям слишком нравилось дискутировать. Спросить вас или Принцессу Луну означало бы испортить им все, и, насколько я могу судить, было бы жульничеством.

— Но все же вы спросили.

— Спросил, ваше величество. Мне хватает дискуссий в повседневной работе, а опасайся я показаться невеждой в ваших глазах, я никогда не открыл бы рта.

Селестия выглядела… сложно выразить как. Задетой? Обеспокоенной? Расстроенной? Доттид не был уверен. Он всегда испытывал трудности с чтением ее выражения лица. Глаза всегда заливал свет. Тем не менее, она была явно огорчена, поэтому он поспешил загладить любой проступок, который мог допустить.

— Тогда как же она… эээ… называется?

Принцесса мгновение колебалась, как будто она хотела сказать что-то еще, но потом резко сдалась и радостно заговорила.

— У нас никогда не было названия. Мы называли ее “наша игра” со времен, когда были жеребятами. О, мы так спорили, пытаясь дать ей правильное название, но так и не преуспели, так что “наша игра” закрепилось.

— Тогда какие у нее правила? Они вообще существуют?

— О, существует множество правил, но важно только одно.

— Какое?

— Правила не должны повторяться.

— Что? — вскрикнул Доттид удивленно, но потом собрался. — Прошу прощения, ваше величество, но не могли бы вы, эм, пояснить?

— Каждый раз, играя, мы изменяем правила, хотя бы чуть-чуть. Мы никогда не остаемся прежними от игры к игре, так почему не должны меняться правила?

— Думаю… в этом есть смысл. И вы играете уже…

— Сотни лет. Со временем она усложнилась.

— Могу представить. Так вы… эээ… каков счет?

К этому моменту они продолжали спускаться по коридору, на этот раз Селестия шла медленнее, чтобы Доттид мог поспеть за ней. Как только он задал вопрос про счет, она внезапно остановилась в удивлении, распустила крылья и рассеянно постучала копытом. Наконец она снова повернулась к Доттиду с нечитаемой улыбкой на мордочке и заговорила.

— Знаете что, господин секретарь? Я совершенно забыла.

И вот тут Доттид Лайн достиг просветления.

О неточности пословиц / On the Inaccuracy of Proverbs

Каденс вздохнула и обратилась к маленькому комочку, скрытому под одеялом.

— Что они сказали, Твайлайт?

Ответом ей была тишина, прерываемая лишь всхлипами из-под вышитых звездочек. Каденс почувствовала, как нечто нехорошее поднимается у нее внутри. Она вовсе не была жестокой пони, но сама мысль о том, что кто-то раздразнил Твайлайт до слез и пряток под одеялом, будила в ней что-то холодное и мрачное. На секунду она вспомнила, что некоторые древние хроники описывали Селестию как “грозную”. Прямо сейчас Каденс чувствовала, что тоже может быть грозной. Запросто. Но эта мысль быстро улетучилась. Были дела и поважнее, например, проявить все свои способности общения с маленькими жеребятами. Она мягко положила крыло на сверток и слегка погладила его копытом.

— Их слова сделали тебе больно?

Из-под одеял высунулась мордочка. Заплаканное, с красными глазами лицо маленькой единорожки, изо всех сил старающейся притвориться, что она не расстроена.

— Про это… про это есть пословица, — сказала Твайлайт срывающимся голосом.

Каденс аккуратно подняла ее и позволила прильнуть к себе. Мимоходом смахнула слезинку кончиком крыла.

— Какая же?

На лице Твайлайт отразилось крайнее сосредоточение.

— Палками и камнями можно поломать мне кости, — произнесла она нараспев, — но слова представляют собой элементарные структуры языка, способные самостоятельно нести смысловую нагрузку, и поэтому они не могут развить давление в четыре тысячи тпрутонов на квадратный сантиметр, необходимое для перелома кости пони.

Каденс удалось сдержать смех. Она скорее откусила бы себе крылья, чем позволила себе задеть Твайлайт в подобный момент. Тем не менее, понадобилось некоторое усилие над собой, чтобы задать вопрос без хихиканья.

— Всё это правильно, Твайлайт, я уверена, но ведь пословица звучит не так, верно?

— Не так. Но мой вариант лучше. Я улучшила ее. Потому… потому что так точнее, я смотрела в справочниках, и я думала....

— Да, милая?

— Палки и камни способны сломать мне кости. Поэтому мама всегда велела быть осторожной и не забираться высоко. А слова не способны сломать мои кости, но…

Каденс ничего не сказала в ответ. Она просто попыталась выглядеть подбадривающе и сместила свое крыло так, чтобы оно накрыло ее подопечную. Твайлайт спряталась под ним поудобнее. Несмотря на все попытки молодой кобылки быть серьезной и наукообразной, чувствительные перья ощущали ее трепет. Чувство погоды Каденс говорило, что надвигается шторм. И нельзя было сказать, что это было совсем неправдой. Чуть погодя Твайлайт заговорила снова.

— Они не могут сломать мои кости, но они все же могут ранить. Пословица была глупая. И… и поэтому я улучшила ее, — гордо сказала Твайлайт, глядя на Каденс снизу вверх, слезы снова собирались в уголках ее глаз.

Каденс не нашлась что ответить, поэтому просто сгребла Твайлайт в охапку и крепко прижимала к себе, пока та продолжала плакать. Она держала ее так, пока малышка не выбилась из сил от слез и не уснула.

Комментарий автора:

Этот рассказ был написан главным образом после того, как я посмотрел это видео, услышал “улучшенную” версию пословицы и решил подарить ей дом.

Природа войны / The Nature of War

И повествуется…

В году 356 от Изгнания Великая Грифонстанская Империя объявила Эквестрии войну, не имея на то, надо отметить, абсолютно никаких причин. Шестьсот тридцать лет спустя посол Грифонстана, пребывая в удачном сочетании эрудированности и дипломатичности, назвал ее “наиболее бессмысленной из войн”. Но в тот момент война казалась не просто осмысленной, но и неизбежной. Император лично выступил перед исполненным энтузиазма Имперским советом, заявив, что коль скоро честь кроется в победе, то величайшая честь может быть завоевана победой над превосходящим врагом. А какой враг может быть сильнее ведомого богиней во плоти?

Приблизительно к осени 357 года военный энтузиазм начал остывать. Пони оказались не только достойным, но и скучным противником. Они предпочитали избегать больших славных битв, отсиживались по крепостям и наносили удары по линиям снабжения и плохо защищенным складам. Даже пегасы, на которых обычно можно было положиться в деле кровопролития, прятались в облаках и били из засады. Посоветовавшись со своими генералами, император решил, что война началась не с той ноги и теперь может быть окончательно провалена. Дабы предотвратить это, он предложил вдохновленный древними сагами план, как добавить в процесс так жаждаемой славы.

По его приказу из королевской сокровищницы был взят и передан лучшим кузнецам страны слиток метеоритного железа. Здесь, в бесчисленных пещерах и гротах Гнезда Стальной Тверди, жила старый дракон. За по-королевски щедрую плату в драгоценных камнях она своим огнем помогла кузнецам очистить металл и отковать из него клинок, каких мир ранее не видел. Повествуется, что дюжина кузнецов работала над ним молотами, передававшимися из лапы в лапу в течении бесчисленных поколений. Сказано также, что закаливался клинок в древних нетронутых ледниках и так велика была его мощь — даже до того, как кузнецы завершили работу, — что ледники разламывались от жара.

Отковав меч, его начали точить. Сперва на грубых точилах, потом на мелких, а под конец, как записано, — на звуках. Сначала — на грохоте пробуждающегося вулкана, после — на шуме каменной лавины, на треске пожара и в конце — на пронзительном боевом крике тысячи воинов.

Мудрейшие грифоны были созваны и посажены под замок в Совете, дабы в течении сорока дней и ночей без сна и отдыха превознести свою мудрость: ледяные руны павшей Кристальной империи, таинственные петроглифы, найденные в Северном Грифонстане, столь чуждые, что лишь один из десяти мог обучиться им, не сойдя с ума или умерев, и тысячи других тайн, одна страшнее другой. Через сорок дней они свели свои кладези знаний и древних секретов к ровно двадцати письменам, что легко уместились на клинке.

Письмена эти были нанесены чернилами из толченых бриллиантов и крови самих мудрецов. Маховые перья самого первого императора были извлечены из их самоцветных реликвариев для письма. Сила знаков была такова, что будучи начертываемыми трясущейся лапой, они сами уходили в металл, становясь частью сердца клинка. Напряжение от призыва в мир столь могучей силы убило четверть мудрецов, а другую четверть свело с ума.

Старшая из кузнецов добавила к клинку узорную, украшенную золотом и сапфиром рукоять. После она отнесла меч в глубочайший из горных залов и провела ночь, торжественно созерцая результат трудов своих. Наутро она вернулась безымянной, пожертвовав свое имя и свой род во имя совершенства клинка. И по сию пору никто не знает, кем эта кузнец была и где лежат ее кости.

Жертва эта заточила в металле силу, какой не было еще ни в одном оружии, за исключением того, что принадлежало богам древности. До этого момента клинок был укрыт от солнца, видя лишь неверный свет факелов в сплошном мраке кузни. Но теперь его признали готовым бросить вызов заре. Император лично воздел меч над собой, и столь ярко пылало лезвие, и столь грозен был его вид, что никто не посмел встретиться с ним взглядом. Он нанес легкий удар по каменному утесу, и тот рассыпался с раскатом грома.

И сказал он, что это хорошо.

Далее велел он принести клинки со всех краев света — высоко ценящиеся киринские, что перековываются в течении жизней, вычурные, похожие на лист, зебрийские, изящные единорожьи из Эквестрии и многие, многие другие. Будучи скрещенными с мечом императора, все они рассыпались, но он не остановился, пока земля под его когтями не стала усеяна сломанным металлом.

И сказал он, что это еще лучше.

Наконец, велел он принести тончайший киринский шелк и уронил его на клинок, удерживая тот прямо. Полоска шелка разрезалась на две части, как только коснулась лезвия. Император вложил меч в ножны и осмотрел разрез. Тот был прямым, без малейшего изъяна и прорехи.

И сказал он, что это превосходно.

Меч был помещен под охрану в королевскую сокровищницу, а Император тем временем призвал величайших воинов Грифонстана в Гнездо Белого Пика.  Две полные сотни откликнулись на зов. Это лишило многие отряды командира или лучших бойцов, но потеря была невелика. Пони довольствовались обороной своих чудовищно эффективных крепостей, полагаясь на свои странные орудия войны.

Гордые воины прибывали в очередности заслуг, следующий блистательнее предыдущего. Здесь были Убийца Тысячи Врагов, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком, Красный Ужас, чьи кости и имя покоятся под Железным Утесом и чьи перья были окрашены в алый, чтобы ни один враг не смог сказать, что на него напали исподтишка, и многие другие прославленные воины. Император провозгласил, что они будут биться в поединках, пока не останется лишь дюжина, что они и сделали, бросившись в бой с радостной яростью. Так неистовы они были, что хоть и бились в доспехах и затупленными клинками, половина была ранена, а десять — убиты. Но такую смерть сочли за великую честь, и никто не горевал.

Наконец, осталась лишь дюжина воинов, которые поднялись на вершину Белого Пика, где лишь самые стойкие могли оставаться и только самые сильные могли летать. Стояло глухозимье, и здесь было так холодно и так высоко, что никто не решался стоять неподвижно больше секунды, чтобы не быть примороженным к земле. Здесь им предстояло сразиться в поединке, сначала шестеро на шестеро, потом трое на трое и, наконец, втроем, каждый сам за себя. Победителю будет дарован меч.

Бой был ужасен. Не только из-за мертвящего холода, безжалостного нестихающего ветра и разреженного воздуха. Проносящиеся мимо облака внезапно скрывали сражающихся друг от друга, превращая долгое выматывающее выслеживание в мешанину когтей и пронзительных боевых криков. По прошествии четырех часов все из свиты Императора либо спустились с вершины ниже, покрыв себя бесчестием, либо умерли на том месте, где стояли. Но Император был жив, и были живы воины. Все они выжили, хотя большинство были покрыты тяжелыми ранами, которые со временем превратились в почетные шрамы.

Один превзошел всех остальных. Разрыватель Цепей, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком. Возможно, он был не так силен, как Воющий Шторм, чьи кости и имя утеряны, и был не так быстр как Красный Ужас, чьи кости и имя покоятся под Железным Утесом. Но он был неистоивее всех. Он никогда не отступал, никогда не ошибался в атаке. Даже самые сильные из врагов отступали под его волей, и он не ведал страха.

Наконец стало ясно, что делать. Грифоньи армии собрались под стенами эквестрийской цитадели вблизи Белохвостья и замерли в боевом порядке, когда их чемпион был послан вперед. Разрыватель Цепей, чьи кости и имя покоятся под Белым Пиком, вылетел из строя, облаченный в броню гордых цветов Империи, с клинком высоко над головой. Тот сверкал в свете зари, и каждый всполох бросал вызов Селестии и ее детям. Он завис на месте, очерченный лучами поднимающегося солнца, и бросил вызов любому пони, что осмелится выйти против него. Он ликовал. Вся его жизнь, сначала охотником, потом солдатом, а теперь чемпионом всего Грифонстана, была подготовкой к этому моменту абсолютной славы.

А затем он был застрелен из арбалета капралом Шуэр Кат, 133-й королевский гусарский полк. Как того готовила к этому моменту профессия парикмахера, остается неизвестным.

Вскоре после этого война была окончена белохвостским мирным соглашением, по условиям которого грифоны наконец-то обязались навсегда исключить пони из рациона. Клинок сохранился и теперь экспонируется в Музее Перемирия, на грифонстанско-сталионградской границе.

---

Карл фон Когтевиц, посол Великой Грифонстанской Империи, прервался и улыбнулся, насколько позволял клюв. Двое жеребят попрятались. Младшая — за сестрой, осторожно выглядывая из-за ее ног. Старший — за кучей папок, наваленных на лежащую на боку картотеку.

Он всегда думал, что если дети прячутся, то рассказ вышел хорошим.

— Вот и конец истории. Надеюсь, вам понравилось.

— Очень, ваше превосходительство, — вежливо ответила Роуз. — Хотя она прозвучала не так, как я слышала до этого.

Карл сделал широкий жест крылом, мастерски сохраняя баланс на своем насесте, которым служило нагромождение картотек, представлявшее собой, по всей видимости, подражание древним эквестрийским мегалитам.

— Что ж, я кое-что добавил от себя, надо признать. И пожалуйста, мисс Сэлэд, зовите меня “Карл”. Титулы предназначены для дипломатии. А у нас тут рассказы. Легко отличить по количеству веселья.

— Эм, — раздался откуда-то снизу тоненький голосок.

Карл нагнулся, пока его клюв не поравнялся с маленьким жеребенком.

— Да, маленькая Бархатка?

— Эм. Эм. Зачем тогда ты делаешь эту дип… дипломацию? Если тебе нравится рассказывать истории, почему бы тебе не стать рассказчиком? Потому… Потому что у тебя у тебя здорово получается, — произнесла маленькая кобылка, смущенно покраснев.

— Точно! — встрял Одуванчик. — С драками, и с мечом, и…

Он хотел подчеркнуть это драматическим жестом, но не удержал баланс и свалился со спины сестры. Впрочем, до пола не долетел и теперь летал вниз головой. Что, впрочем, нисколько не охладило его пыл.

— Что ж, мисс Бархатка, мистер Сэлэд, я очень польщен. А что касается того, почему я занимаюсь дипломатией…

Карл попробовал припомнить что-нибудь из своих знаний о жеребятах.

— Ну, — продолжил он, — это как люцерна. От нее вы растете большими и сильными, как говорит ваша мама, но она вам не нравится, не правда ли?

Дети активно закивали, а Роуз улыбнулась.

— Но вам приходится ее есть, так? Так вот, — он обвел крылом кабинет Секретаря, заваленный бумагами, — это — моя люцерна. Не всегда можно делать то, что нравится. Даже взрослым.

— Оу, — сказала Бархатка, заметно погрустнев. Она выбралась из своего укрытия и подошла немного ближе. Потом рванулась вперед, потерлась носом о пушистые ноги посла и произнесла:

— Тогда, я надеюсь, потом тебе достанется твой торт, и ты сможешь рассказывать твои истории.

Затем она слиняла обратно в свое убежище.

— Спасибо, маленькая мисс, это очень… — Карл остановился, услышав приближающийся звук рассерженного голоса. — О, должно быть, это идет ваш дядя. И судя по тому, что он упоминает “тех ублюдков из Райзин Дамп”, он все еще весьма рассержен на погодных пони из Клаудсдейла. Скорее всего, снег будет идти еще некоторое время. Вы были правы, мистер Сэлэд, рассказы помогают коротать время.

— Мне любопытно, — Роуз чуть повысила голос, чтобы быть услышанной на фоне заунывного причитания о разрушениях и бумагах, что должны быть заполнены, — почему вы выбрали именно эту историю, ваше пре… Карл.

— Ну, это интересная история. Самая интересная, как мне кажется.

— Почему?

— Потому что ее часто рассказывают и пони, и грифоны. Причем и те, и другие хотят подчеркнуть этим, насколько плохо другая сторона понимает природу войны.

О судебной бухгалтерии и хоровом пении / On Forensic Accounting & Choral Singing

Серьезное исследование

Листи был недоволен. Очень недоволен.

— Я недоволен, — выразил он вслух, что было совершенно необязательным, — очень недоволен.

Балансд Леджер скорчила гримасу. Из-за этого ее очки в роговой оправе начали сползать с носа, и ей пришлось схватить их копытом, что в некоторой степени поуменьшило драматический эффект.

— Мы все недовольны, мистер Сэлэд. Если мы не справимся, последствия для эквестрийской экономики будут катастрофическими. Президент одного из наших старейших банков замарался в растратах и использовании инсайдерского положения при торгах. Причем делал это совершенно бестолково, — ответила она.

— Я не про это. Я недоволен тем, что мы до сих пор его не арестовали. Как правило, когда случается подобное, Доттид и Скай Скрайб отправляются и устраивают в нижнем Мэйнхеттене гору из черепов, чтобы вселить страх селестиев в любого, кто намерен крутить подобные делишки.

— Мне кажется, боятся они не ее величества, — произнесла Балансд Леджер с лукавой улыбкой. Широко известно, что даже малейшего намека на аудит со стороны Скай Скрайба было достаточно, чтобы заставить банкиров выпрыгивать из окон офисов в полном ужасе.^I) Менее широко известным фактом было то, что Доттид Лайну пришлось перенести офис Скай Скрайба из Мэйнхеттена из-за того, что каждый раз когда тот спускался, чтобы купить себе на ланч сэндвич, он проходил мимо фондовой биржи и вызывал падение индексов на двадцать пунктов.

---

— Что ж, да, но суть заключается в том, что обычно к этому моменту мы уже арестовываем всех руководителей и, на всякий случай, всех, кто оказался рядом.

— Ах, но эти жулики были умны. Ну, по меньшей мере, умны по ограниченным интеллектуальным стандартам финансовых преступников. Их инвестиции отбились. Гилдед Гилдер, в свою очередь, потерял все деньги, что вывел из своего банка. В результате один из крупнейших эквестрийских банков — из большой пятерки! — имеет капитализацию, как у лотка с лимонадом. Он продолжает работу на доброй воле, кредите, и том, что никто до сих пор не осознает, что же произошло. Когда они поймут, нас ожидает бегство, пони обнаружат, что банк представляет собой пустую скорлупу, курс бита войдет в пике, и мы глазом моргнуть не успеем, как от эквестрийской экономики останется дымящийся кратер. Кантерлотский торговый банк важен.

— Мне кажется, что тем больше причин для его ареста, пока не сбежал, — ворчливо ответил Листи.

— Он согласился сотрудничать в обмен на недельную отсрочку.

— Это лишь даст ему время на побег!

— Возможно.

— Но…

— Нам нужна эта неделя. Если мы будем действовать быстро и потратим ужасающее количество бит, то сможем выпустить краткосрочные облигации, затем застраховаться путем организации обменного курса с киринским центробанком, например, затем купить пут-опцион, да, на облигации в зебрийском…

— Да, да. Магия. Темное волшебство. Мне без глаза тритона⁶⁾, пожалуйста, — сказал Листи, разминая себе переносицу.

— Вы не можете — и это прямой приказ Секретаря — арестовать его за растрату, мошенничество или любое другое финансовое преступление в течении недели.

— В самом деле? Вы можете передать Дотти, что…

— ...он потребовал, чтобы вы дали слово, мистер Сэлэд. Он настаивал.

Листи вздохнул.

— ...хорошо. Я даю слово. Я не буду арестовывать его за растрату, мошенничество, ни за что экономическое, пока не пройдет целая неделя. Я обещаю. Подпись кровью он не требовал?

— Он сказал, что свяжется с вами по этому вопросу.

---

Листи шел по дворцовому коридору, чуть не дрожа от ярости. Он не мог злиться на Доттида — бедный лохматый ублюдок лишь делал свою работу — но он мог злиться на Гилдед Гилдера — жадности как у дракона, мозгов как у репы в масле. А раз уж он собирался злиться, то делать это надо было продуктивно. Настало время воспользоваться законом креативно.

Несмотря на кипящий котел внутри, внешне он сохранял спокойствие, шел отточенной походкой, копыто перед копытом, небольшими шагами. Лишь крылья — снова и снова распушавшиеся — выдавали его расстройство. К тому моменту, когда он дошел до своего кабинета, они выглядели так, как будто он только что пролетел через ураган, затем остановился и несколько раз повторил, просто так, без причины. Он пронесся мимо секретаря, пробормотав что-то, что при определенной широте души можно было принять за приветствие, и бросился в кресло. Откинулся на спинку и закрыл глаза, размышляя.

Нельзя арестовывать за то, что он совершил. Нельзя арестовывать за то, чего он не совершал — нет, это можно, но из этого ничего не выйдет. Что же мне… Сотрудничество, да? Полное сотрудничество? А ведь это может сработать. Что если мы…

...он был оторван от своих планов деликатным покашливанием. Листи приоткрыл один глаз и увидел начальника своего секретариата с сэндвичем на подносе. Это заслужило внимание обоих глаз. Он наклонился вперед за сэндвичем.

— О Селестия пресвятая, ты мой спаситель, Куиллстроук.

— Да, это широко известный факт.

Листи ухмыльнулся.

— Ты ведь знаешь, что не обязан готовить мне ланч, верно? Готовка не упомянута в твоей должностной инструкции.

— Мне показалось, что поступить так будет предусмотрительным, сэр. Я заметил, что настроение у вас не самое светлое, и решил, что для нас обоих будет лучше, если оно улучшится. Отсюда сэндвич. Будь вы вулканом, я уже искал бы в жертву подходящую девственницу, чтобы сбросить ее в кальдеру. К счастью, вы успокаиваетесь легче. Обратите внимание на оливки с миндалем и сладкий перец. Они изысканны.

Листи откусил кусочек. Да, изысканны.

— И все же, — произнес он с набитым ртом. — И все же ты заставляешь меня чувствовать вину. Для начала я должен тебе ланч.

— Вину, вы сказали? Хорошо. Могу я просить вас припомнить это чувство, когда наступит время определить все великолепие ланча что вы мне должны?

Листи хихикнул и с наслаждением набросился на остатки сэндвича.

Чувствуя тепло и комфорт после приема пищи, Листи вновь откинулся назад, чтобы продолжить серьезное планирование. Спустя полчаса все было готово. Он вылез из кресла и вышел из кабинета.

— Уже уходите? — поинтересовался Куиллстроук.

— Ага. Чтобы стать жертвой жуткого преступления. Не ждите меня.

---

Гилдед Гилдер просматривал бумаги, чтобы убедиться в том, что платеж за проезд до Зебрики невозможно было бы отследить, когда дверь взорвалась и слетела с петель. Полудюжина королевских гвардейцев ворвались в комнату, вооруженные и бронированные так, как будто пришли выселять спящего дракона, и окружили банкира. За ними, гораздо медленнее, походкой прогуливающегося в парке, зашел Листи. Он с полупоклоном и вежливым “прошу прощения” протиснулся между бронированными глыбами — капралом Свифт Вингом и сержантом Гиацинт — и подошел к столу Гилдеда. Оперся на него, копыта на бумагах, а затем одарил банкира своей самой лучшей улыбкой, от которой даже свет отражался с негромким металлическим звоном.

— Что все это значит? — вопросил Гилдед, пытаясь скрыть испуг. — Этот ваш пони, Доттид, сказал, что у меня есть неделя перед тем как…

— О, нет-нет-нет. Нет! Перед тем, как вас арестуют? Небеса упаси! Мы тут не для того, чтобы арестовать вас — не так ли, сержант? — произнес Листи, сохраняя улыбку.

— Никак нет, — ответила Гиацинт. Вот она не улыбалась. Скорее наоборот. Это было выражение, которому учили во время подготовки гвардейцев, и гласило оно: “Не пытайся убегать. Только умрешь уставшим.”

— Тогда зачем вы здесь? — спросил Гилдед с сомнением.

— Что ж, вы обещали полное содействие следствию, не так ли?

— Да. Но…

— Вот для этого мы тут и есть. Чтобы быть содействованными. Содействователями? Неважно. Мне нужно ознакомиться с вашими бумагами, видите ли.

— Скай Скрайб уже смотрел…

— ...а я собираюсь сделать это еще раз. Ну, вы понимаете. Второе мнение.

— А стражники?

— О, они просто мои телохранители. Осторожность не бывает лишней, вы же понимаете.

— Так вы хотите, чтобы я…

— ...дали мне ваши гроссбухи и оставались тут, пока мы читаем их.

— А потом вы уйдете?

— Разумеется.

— Хорошо. Держите. Только побыстрее. Мне еще нужно управлять банком.

— О, конечно же. Вы же так классно справляетесь с этим.

Гилдед подавил рык и передал стопку гроссбухов. Листи взял их и открыл первый. Пробежал глазами страницу, забитую цифрами, и зевнул. Перевернул страницу и зевнул снова, от души, расправив на всю длину и захлопнув крылья.

— Селестия! Насколько же скучная работа, не так ли, Гилдед? Так легко сбиться и все такое. Что ж. Как насчет веселой песенки, чтобы поддержать наш дух? Парни? Сержант? Вы как?

— Я не...

Не успел Гилдед произнести и пары слов в знак протеста, как Листи подпрыгнул в воздух, создав сильными крыльями хаос в набитом бумагами кабинете. Гилдед мог лишь беспомощно наблюдать, как его драгоценный билет — в Зебрику и к свободе — вылетел в окно. Он посмотрел ему вслед, обуреваемый отчаяньем. В тот самый момент, когда он уже подумывал последовать за ним — не умеючи, черт возьми, летать, — Листи начал петь.

— Одна тысяча бутылок пива на стене! Одна тысяча бутылок пива! Возьми одну, пусти по кругу…⁷⁾

Гвардейцы прилежно подпевали ему с не выражающими ничего лицами, с глазами, смотрящими в никуда.

---

Несколько часов и девятьсот пятьдесят шесть бутылок пива спустя Гилдед стал всерьез задумываться над тем, чтобы отгрызть собственное копыто для побега. Он не был до конца уверен в том, как именно это поможет, но именно так поступают в отчаянии. А он, черт возьми, был в отчаянии.

Пения хватало самого по себе — и даже больше чем хватало — но этот Сэлэд был еще и самым неуклюжим пони из ныне живущих. Он умудрился врезаться в шкафчик, где стояло спиртное для важных гостей, и разлить ликер буквально повсюду. В кабинете пахло так, как будто в пивнушке взорвался самогонный аппарат. Паркет, вероятно, тоже был под списание. А затем… Затем он случайно подпалил один из гроссбухов и в сумашедшей попытке сбить огонь — продолжая при этом петь — задел на столе Гилдеда маленькую кнопку, которая открывала отделение с особыми гроссбухами. С теми, в которых были записаны номера банковских счетов и которые он хотел забрать с собой в Зебрику. Разумеется, этот идиот ничего не заметил, но гроссбухи были прямо тут. Затем этот лунатик взобрался на стол, распевая во все горло про четыреста пятьдесят первую бутылку пива — по-видимому, эта была лучшей — и поскользнулся, смахнув все секретные гроссбухи Гилдеду на колени. Это означало, что теперь ему нельзя было даже шевелиться. Если бы он попытался, даже этот идиот-пегас не смог бы не заметить небольшую гору бумаги, расползающуюся по полу. Так что Гилдед оказался прикованным на месте и молился, чтобы у Сэлэда скорее закончились бутылки пива.

— Сорок четыре бутылки пива на стене, сорок четыре бутылки пиииииива, возьми одну — надо заметить, вы хорошо держитесь, мистер Гилдер, очень содействующе — пусти ее по круууууугу…

— Да —  что ж — всем, чем могу…

— Сорок три бутылки пива на стенееееее — разумеется, теперь мы должны проверить вашу почту, и да, налоговые вычеты тоже. Скрупулезность очень важна, в конце концов.

— Н-но… Я… Налоговые вычеты?

— За последние десять лет.

— Это нелепо!

— Знаете, я думаю, вы правы.

— Я прав?

— Да. Не знаю, что это на меня нашло.

— Да, что ж, хорошо, я…

— Двадцать лет. Как минимум.

— Но…

— И нам потребуется полный список пони, которых вы наняли, конечно же, и показания от каждого из них — о, проклятье! — сказал Листи. Впервые за все время он выглядел совершенно расстроенным и растерянным, улыбка куда-то пропала.

— Что еще?

— Я совершенно сбился со счета, знаете ли. На которой бутылке мы остановились?

— Что?

— Тоже не помните? Как насчет вас, офицеры?

— Не могу знать, сэр, — отчеканила Гиацинт.

— Да неужели?

— Так точно, сэр. Ни малейшего понятия. Мы просто следовали за вами.

— Поразительно, — сказал Листи пораженно.

— Голова не для цифр. Будь у нас такая, мы были бы не в гвардии, — участливо ответила Гиацинт.

— Ну хорошо. Думается мне, придется начать с начала. Одна тысяча бутылок пива на стене, одна тыся....

И тут Гилдед ударил его. Сильно. Ему казалось, что так надо. Секундой позже мир стал размытым от боли, а когда он пришел в себя, то обнаружил себя надежно удерживаемым шестью музыкально настроенными стражниками. Хватило бы и одного. Трое были бы перебором. Шесть были — фарсом. Он был арестован с такой тщательностью, как ни один пони в истории. Листи тер свою челюсть, но продолжал улыбаться. Затем пригладил гриву, поправляя несколько выбившихся волосинок. Удовлетворившись результатом — в каком бы состоянии ни была челюсть, прическа осталась в порядке — он заговорил.

— Ух ты. Почему же вы не сказали, что не любите музыку, дорогой мой Гилдер? Нападение на государственное должностное лицо при исполнении? Это очень серьезное преступление. Ну-и-ну. А я думал, мы друзья!

— Но я…

— ...никаких “но”. Как я уже сказал, очень серьезное преступление. Четвертый класс тяжести, по факту. Я юрист по профессии, и поверьте мне, это ужасно.  Оно должно быть рассмотрено, это случай непреодолимых государственных интересов, без возможности отзыва иска. Но не переживайте! Я замолвлю за вас словечко на слушании по вопросу возможности уплаты залога, которое состоится через… э… примерно через неделю. Хех. Забавно все же это все устроено.

— Но вы…

— Ох, посмотрите! Вы нашли еще гроссбухи, — провозгласил Сэлэд, заметно повеселев, — Вы и впрямь очень полезны. Знаете что? Я лично поговорю с судьей. Чтобы убедиться, что у вас все будет хорошо. Это меньшее, чем я могу помочь.

— Вы… Вы…

— Ох, да ладно, не благодарите. Всегда пожалуйста. А теперь уведите его, пожалуйста. Закон есть закон, в конце концов. Увидимся через неделю, старина Гилдед.

Крайне озадаченного Гилдеда увели прочь, и Листи спокойно собрал все новые гроссбухи, отмечая про себя, что надо поблагодарить горничную Гилдеда за крайне ценную информацию. Поразительно, сколь многое можно найти, протирая пыль.

Он сгрузил гроссбухи в сумки, расписался в планшете сержанта Гиацинт, которая теперь улыбалась открыто, вразрез всем древним традициям стражников, и вышел из кабинета, притормозив, чтобы проверить, в порядке ли грива.

Грива была в порядке.

---

Заголовок гласил: “УСТАВШИЙ И ВЗВОЛНОВАННЫЙ БАНКИР⁸⁾ НАПАЛ НА ГОСУДАРСТВЕННОГО СЛУЖАЩЕГО ВО ВРЕМЯ РУТИННОГО АУДИТА”. Чуть ниже, несколько более мелким шрифтом, было напечатано: “ПОСТОЯННЫЙ СЕКРЕТАРЬ СЭЛЭД ГОВОРИТ БЕЗ ОБИД”. Спиннин Топ очень хорошо делала свою работу, в конце концов.

— Но я думала, мы… я… нет, мы договорились, что не будем арестовывать мистера Гилдера, — сказала Луна. Она прижимала газету к столу обоими копытами, как будто та могла убежать, и почти что перекрестила глаза, пытаясь расшифровать написанное. К современным временам было не так уж и сложно привыкнуть, но вот эквестрийская пресса была для не привыкшего читателя сущим адом.

— О да. Доттид Лайн выдал мистеру Сэлэду точные инструкции, чтобы тот не жульничал с арестом Гилдера, — ответила Селестия.

— Так значит, он ослушался…

— Доттид Лайн говорил про финансовые преступления. А это — не финансовое.

— Кажется, мистер Лайн был беспечен.

— В том, что он дал неточно сформулированные инструкции пони, которого во времена его юридической практики называли “Пронырой Листи”? О, да. Совсем на него не похоже.

Комментарий автора:

Вычитка потрясающей Bookplayer.  Если имя Скай Скрайб звучит для вас знакомо, то знайте — это не случайно. :)

Следы копыт / Hoofprints

Своего рода МПЛ-фанфик

Давайте поговорим о важности.

Вселенная, разумеется, не выделяет никакие дни по сравнению с остальными, и ни одна секунда не имеет для неё большего значения, чем любая другая. Вселенная вообще не знает, что такое секунда, а тем более день. Люди знают, это верно, но для них в первую очередь важны истории, которые они рассказывают об этих «важных моментах». Эти истории для них реальны, но что касается самих давно прошедших времён – люди точно так же не могут добраться до них, как, хех, прогуляться до Луны.

Но человечество никогда не умело принимать ответ «нет» и добралось-таки до Луны. С помощью колдовства. О, это было крайне объяснимое колдовство: берёте ведьминское варево из длинных углеводородов, смешиваете их так-то и так-то, потом добавляете столько-то кислорода, умяв и остудив его до жидкого состояния, и можете любоваться праздником в соплах. Но это только один взгляд на произошедшее. Другой – это то, что волшебники построили башню, наполнили её воздухом, который заставили гореть, и он горел так яростно, что башня стрелой улетела до самой Луны и доставила туда людей, которые при этом как-то остались в живых. Вот видите? Колдовство.

А подобно тому, как люди забрались на Луну (и что они думали там найти, как по-вашему?), они добрались и до прошлого. И, как и в случае с Луной, они опять же воспользовались для этого колдовством. Оказывается, что если найти общий язык с чёрной дырой – маленькой и ручной, конечно же, дружелюбной, – то можно убедить время пойти самую малость назад. Без колдовства здесь, конечно, не обойтись. Дыхание демона, чешуйка дракона, материя с отрицательной плотностью… Всё такое. И тогда с помощью нужных заклинаний можно одолжить там и сям несколько фотонов. Чуточку рассеянного света из давно прошедших времён. Никто его не хватится. Честно.

Так вот. Важность.

Когда люди добрались-таки до прошлого и принялись в него вглядываться, понятие важного дня вдруг обрело смысл. Важным стало то, что считали таковым люди, и из-за того, что они за ним подглядывали. А с учётом того, как работают путешествия во времени, получается, что эти дни были важными с самого начала. Всегда немного выделялись. Всегда были значительными.

Следите внимательно. Человек должен вот-вот пройти через один из самых важных моментов. Вы не хотите такое пропустить. Хотя, конечно, он всегда должен был вот-вот пройти через этот момент или всегда проходил через него, потому что путешествия во времени и всё такое. От них тяжело приходится грамматике и человеческим мозгам. Но вы держитесь как-нибудь в седле.

Так вот, мужчина – выдающийся человек, по всеобщим отзывам – должен вот-вот пройти через один из важнейших моментов в истории. Люди, будучи людьми, дали этому моменту название. Они назвали его «02:56:15 21-го июля 1969 UTC» – по крайней мере, так его именовали некоторые из них. Не очень-то поэтично, но зато точно. Мужчина собирается ступить на поверхность Луны. Само по себе это не так уж и впечатляет. По всему Морю Спокойствия гуляют восьмидесятилетние. Или гуляли. Или будут гулять. Одно или более из вышеперечисленного. Что впечатляет – так это то, что он ступил на Луну самым первым. Люди – существа линейного времени, и подобные вещи производят на них большое впечатление. А впечатлившись, они становятся любопытными. А будучи любопытными, они смотрят. Много смотрят. Так много глаз в таком маленьком пространстве, столько украденных фотонов в таком узком промежутке времени – в общем, что-нибудь да не выдержало бы.

Так и вышло.

В саванне стоит высокая худощавая женщина с посохом в руке. Она поднимает глаза, подчиняясь внезапному импульсу. Женщина устремляет взгляд на луну и видит на её поверхности лик богини. Ей это не кажется.

Девочка непонимающе смотрит на родителей. Они уткнулись в этот экранчик, а ведь там ничего интересного не показывают. Просто какая-то мешанина – белая земля и тени. Девочка опускает взгляд на свои игрушки, но потом вскидывает голову, охваченная дикой догадкой. Она кое-что знает, но толком не понимает, откуда. Родители думают, что она испугалась, и мать берёт её на колени и пробует объяснить. На Луне сейчас человек. Он исследователь, путешественник. Девочка спрашивает: он там, чтобы спасти принцессу? Какую принцессу? Ну ту, что на Луне. Она там уже давно, и ей очень одиноко. Родители смеются. Девочка – нет. До конца её дней ей будет вспоминаться лунный свет, выглядящий немного грустно и сиротливо. Но она не будет помнить, почему.

Маленькая единорожка смотрит на луну. Она никогда не могла разглядеть голову кобылицы, которая там вроде как должна быть. Она пыталась, но всегда видела только пятна. Пятна посветлее. Пятна потемнее. А кобылицы нет. Но сегодня лунный свет такой серебристый, красивый, и она знает, что в нём есть что-то особенное. Там кто-то есть, говорит она. Её мать поднимает взгляд и улыбается. Нет, милая, про Найтмэр Мун – это просто сказка. Это не взаправду. На Луне нипони нет. Да нет, не пони. А кто, дракон? Мать с улыбкой треплет ей гриву с полосками, белыми, как лунный свет. Нет, и не дракон! …Кто-то. Оно в белом и золотом и ходит на двух ногах. И... как же оно далеко от дома. Её мать снова смеётся по-доброму. Какое у жеребят воображение.

Человек, чей ответ на вопрос о поле, вероятно, был бы «ещё определяюсь», если бы кому-нибудь хватило дурных манер, чтобы спросить об этом, смотрит на изображение. Это изображение мужчины в белом скафандре с окрашенным золотом шлемом на фоне пейзажа величественного запустения. В глазах этого мужчины, глазах, которые они долго собирали по фотонам, человек что-то видит. Потрясение. Изумление. Изумление, выходящее даже за рамки времени и места, в которых находится мужчина. Человеку снятся кошмары про эти глаза.

Сознание-осколок центрального разума того, что когда-то называлось галактикой Андромеды, заглядывает в прошлое. Это несложно. Оно пытается понять то, что видит. Это уже сложнее. Хуже того, оно пытается объяснить, что же оно видит. Это оказывается невыполнимым. Ясный язык машины впервые не годится для поставленной задачи. Он слишком точен. Слишком чёток. В этой ситуации неопределённости приходится возвратиться к славной нечёткости примитивных языков двух видов, что породили его и его род. Если бы оно могло, то улыбнулось бы. Какое чудо – чего-то не знать! Оно говорит: «Нипони не кажется, что время вот там… раскололось?»

Вот посмотрите, что вы наделали. Время сломалось. Раскололось. Порвалось. Слишком много глаз, слишком мало места. И от вас уж точно не сделалось лучше. Нет. Вы правы. Прошу прощения. Вам было сказано посмотреть. Ну тогда смотрите. Вред уже причинён. Был причинён. Будет причинён. Спряжение – мерзкая привычка. Смотрите. Мужчина спускается по лестнице из своего волшебного корабля. Он ещё не заметил раскол, хотя осталось уже недолго. Мужчина знает, что ему следовало бы ощущать судьбоносность момента, но ничего такого не испытывает. Всё, о чём он может думать, – это как всё неудобно: скафандр, ступеньки и вообще всё. Позже прошедшее время пригладит эти воспоминания, но пока что чувство зверского неудобства заслоняет всё остальное. Это скоро изменится.

Мужчина уже почти спустился на поверхность. На глаз она – как мелкий-мелкий порошок. Вроде сахарной пудры. Он осторожно ступает на неё и прочищает горло. Ему есть что сказать, кое-что важное.

 — Маленький шажок…

И вот тут он замечает на порошке следы копыт.

Слышите? Нет? Правда? Как рвётся время – это громко. Неизвестно, что теперь будет. И есть ли вообще «теперь». Формально того, что он дальше видел, на самом деле не было. И этому есть доказательства. Неопровержимая видеозапись. А у него есть только воспоминания.

Следы копыт. Сотни следов, петляющие и перекрывающиеся, как безумная мандала. Их так много, что он поражён, что не видел их раньше. Он поражён, что не заметил их во время посадки, что люди не видят их с Земли – настолько их много. Он поднимает глаза, чтобы посмотреть, далеко ли следы ведут.

Они ведут до самого горизонта, становясь всё сложнее, всё запутаннее. Изящный кружевной узор с завитками, то симметричными и ровными, то дикими и мечущимися. Следы поверх следов поверх следов, как будто бы по лунной поверхности проскакало войско. Это зрелище леденит душу, но мужчина его не видит.

Небо над горизонтом – чужее чужого. Звёзды, словно бы придвинувшиеся ближе, мерцают одна за другой и светятся бледно и призрачно. Как на ожившей «Звёздной ночи» Ван Гога. Это поразительное, восхитительное зрелище, но мужчина не видит и его.

Помимо звёзд, в небе висят две Земли. Одна – привычная, прекрасный голубой шарик, три дня уменьшавшийся в иллюминаторах, а другая… чужая. Континенты не на тех местах, облака закручиваются не так. Это зрелище в равной степени вызывает изумление и страх, но его мужчина тоже не видит.

Всё, что он видит, – это глаза.

Большие, слишком большие для человека бирюзовые глаза. Но они не поэтому завладели вниманием мужчины. Безусловно, чудо – видеть глаза там, где никаких глаз быть не должно, но простирающееся перед ним зрелище исполнено чудесами, большими и малыми. И да, глаза красивые, но красоты – простой, сложной, неистовой, мягкой, – красоты на любой вкус здесь в избытке. Захватила же его и не давала отвести взгляд боль. В этих глазах были страдание, горе, одиночество и тысяча других эмоций в беспрестанном бурлении. Это глаза кого-то в аду.

Мужчине хочется что-то сказать, хоть что-нибудь. Он же не жесток, вовсе нет, а эти глаза разрывают ему сердце. Одно мгновение – дикое, безумное, прекрасное мгновение – он думает, что именно ради этого забрался сюда, так далеко от дома. Чтобы помочь. Чтобы забрать хотя бы часть боли. Он протягивает руки и…

И ничего. Ничего этого не было. Вы что, не слушали? Ничего не было. Просто время немного содрогнулось. Темпоральное натяжение или ещё какое-нибудь словечко позаковыристее. Мужчина снова там, откуда начал. Один в такой важный момент, окружённый поразительным пейзажем голой, нетронутой Луны – пустынной, но по-суровому прекрасной. Это, разумеется, ещё до того, как построили парк или ресторан с вращающейся смотровой площадкой. Так что мужчина чуть спотыкается, но сохраняет равновесие. В профессионализме ему не отказать.

 — …человека⁹⁾, огромный скачок для человечества.

Всё хорошо. Ничего не было. Никакой мандалы из следов. Ни двойной Земли, ни чужого неба, ничего. А глаза… А что глаза? На нём просто сказался вес момента. Должно быть, так. Должно быть. И всё же на всякий случай он решает ничего об этом не говорить. Никому ни слова. И он исполняет своё обещание. Но забыть ему не удаётся, как бы он ни старался.

Доктор Спиннин Топ - Типовой распорядок дня, с комментариями / Dr. Spinning Top - Specimen Annotated Daily Schedule

Типовой распорядок дня, с комментариями.

Взгляните внимательно.

Вот на прикроватной тумбочке стоят позолоченные часы с хитрым орнаментом в виде завитушек — их хозяин явно привержен концепции “любая вещь должна быть красивой” — и готовятся через минуту испортить кое-чей день. Это, разумеется, не их вина, они лишь выполняют приказы (прямо-таки нюрнбергская яичная¹⁰⁾ линия защиты для часов), но все равно —  испортить.

Тик-так. Тик-так. Тик.

На это уйдет некоторое время. Должно же здесь быть что-то интереснее часов… Посмотрим-ка (вы ведь внимательно смотрите, не правда ли?)... одежда, украшения, очень миленькие, но в сдержанном стиле. Все очень аккуратное. Драгоценные камни, разложенные на бархате подобно хирургическим инструментам и сверкающие в рассветном свете, — особенно. Еще здесь есть книжная полка, розового дерева, забита книгами на как минимум четырех языках. Книги прекрасны —  переплет-брадель золотой нитью подчеркивает это — но, в отличие от почти всего остального в этой комнате, потрепаны — корешки растрескались, нить протерта.

Еще здесь, разумеется, есть пони.  Она укрыта глубоко под одеялами, лишь копна красных и оранжевых волос торчит наружу. Если вы навострите уши (слушать нужно тоже внимательно), то услышите ее очень, очень тихое похрапывание — хотя она, конечно, будет все отрицать.

Тик-так. Тик-так. Тик-уже вот-вот-так.

Щёлк.

Сложно представить себе более ужасный звук, который могут издать часы.

---

06:00 — Подъем.

06:00-06:05 — Бездумное разглядывание часов, не будучи до конца уверенной в том, что это за чертовщина и почему оно издает этот ужасный звук. Бездумное разглядывание все еще темного неба. Пересмотр правильности совершенных жизненных выборов.

06:05-06:20 — Душ.

06:20-06:30 — Таинство Кофе. Новостям категорически запрещено случаться в этот сакральный момент.

06:30-06:45 — Просмотр утренних выпусков центральных газет.

06:45-06:50 — Терапевтический первобытный крик.

06:50-07:50 — Достижение приемлемого уровня внутреннего равновесия путем различных санитарно-гигиенических мероприятий и наложения косметики.

07:50-07:55 — Повторная проверка, не стали ли утренние газеты казаться лучше.

07:55-08:00 — Еще один терапевтический первобытный крик.

08:00-08:30 — Утренняя поездка на работу. Обрушивание клеветы на предков, личность и посмертную судьбу министра транспорта и всех 18245 пони, что работают под ее началом.

08:30-08:35 — Напряженные переговоры со службой безопасности, которые выливаются в философский спор: если бы ты был чейнджлингом, но не догадывался бы об этом и в точности соответствовал бы оригиналу, потребовался бы тебе значок посетителя, или ты мог бы зайти через вход для персонала?¹¹⁾ И при чем тут черепахи?¹²⁾

08:35-08:36 — Рассказ охраннику о твоей матушке.

08:36-08:40 — Уклонение, избегание и, если это необходимо, нападение на пони, мешающих пройти в пресс-службу.

08:40-08:41 — Обнаружение свежего круассана и чашки кофе, принесенных начальником секретариата.

08:41-08:45 — Обещания вечной признательности, копыта и сердца, центнеров драгоценных камней.

08:45-08:50 — Завтрак.

08:50-08:55 — Робкое заглядывание в повестку дня.

08:55-09:00 — Рассмотрение возможности применения самодублицирующих заклинаний, зеркальных озер, путешествий во времени, клонирования, пристреливания Блюблада. Отказ от стрельбы в Блюблада как от нереалистичной идеи.

09:00-09:30 — Встреча с тремя журналистами и джентельпони из “Эквестрия Дейли” по вопросу эквестрийских территориальных претензий. Уверения в том, что Эквестрия не имеет территориальных претензий. Обращение отдельного внимания на тот факт, что предложение о визите, сделанное принцессой, не означает ввода войск. Указание на то, что Принцесса Твайлайт Спаркл не имеет конституционного права на командование какими-либо войсками, даже если хотела бы, а она не хочет. Заверение о том, что Шайнин Армор теперь командует войсками Кристальной Империи. Короткий ликбез по поводу отличий Кристальной Империи и Эквестрии. Еще более короткий ликбез на тему использования географического атласа. И совсем короткий — на грани грубости — о разнице между “там” и “здесь”.

09:30-09:35 — Терапевтический первобытный крик.

09:35-10:00 — Планерка Гражданской службы. Выматывающая двадцатидвухминутная болтовня о ирригации на юго-западе, во время которой постоянный секретарь¹³⁾ Погодной службы счел необходимым объяснять постоянному секретарю Министерства сельского хозяйства, что такое облака. Предотвращение копытного боя Доттид Лайном путем выдачи спорящим сторонам Взгляда. Приблизительно 6,7 баллов по шкале Взора Смерти. Без жертв.

10:00-11:00 — Обсуждение условий для успешного интервью Твайлайт Спаркл в “Эквестрия Дейли” с Брейкин Ньюз.

11:00-11:30 — Совещание с группой ликвидации последствий провалов Блюблада (ГЛППБ). Стрелки Часов Судного дня единогласным решением переведены на без трех минут полночь. Подготовка и отправка письма Принцессе Селестии с предложением о назначении Блюблада на пост посла в легендарном королевстве Амарант.

11:30-11:35 — Короткий перерыв ввиду того, что постоянный секретарь МИД ввалился в помещение, среагировав на срабатывание долговременных заклинаний, включающих сирену каждый раз при употреблении слов “Блюблад” и “посол” в одном предложении.

11:35-12:00 — Продолжение совещания ГЛППБ (девиз: “Да не доведи нас до греха смертоубийства!”). Разработка проекта универсальный формы извинений за катастрофу, устроенную Блюбладом, версия 27.1.

12:00-12:15 — Подготовка проекта пресс-релиза по вопросу ситуации в Северном Грифонстане. Переработка проекта для обеспечения невозможности трактовки заявления как поддерживающего одну из сторон конфликта.

12:15-12:20 — Дальнейшие правки для исключения любых намеков на территориальные претензии.

12:20-12:25 — Финальные правки для исключения и тени намека на то, что Эквестрия вообще имеет какое-либо мнение по поводу конфликта за исключением, разве что, самой осведомленности об его существовании.

12:25-12:30 — Осознание того, что неоднозначности, оговорки и расплывчатые формулировки превратили пресс-релиз в функциональный аналог чистого листа бумаги. Отказ от дальнейшей работы с текстом в приступе отвращения.

12:30-13:00 — Ланч.

---

— Ты должна предпринять что-нибудь по поводу Твайлайт Спаркл.

Спиннин Топ подняла взгляд от своих брокколи в масле —  глаза ее их не видели бы — и узрела Доттид Лайна с его обычным выражением на лице — с тем, которое наталкивает пони на мысли о большой воющей собаке.

— Я уже что-то предпринимаю. Я договорилась об интервью в позитивном ключе, чтобы пресса хоть немного изменила взятый тон. Брейкин Ньюз только что согласился. С нами будет работать Гилдед Лили, ее вопросы будут безобидными.

— Хорошо. Подарите ее высочеству шанс воссиять. Быть может, это напомнит всемпони, что они неоднократно обязаны ей жизнью. Но я сейчас не об этом.

— О?

Спиннин Топ прикончила очередной кусочек брокколи — проглотить его оказалось не легче, чем предыдущий — и указала копытом на стул. По причинам, скрытым в глубинах его лохматой головы, Доттид категорически отказывался присаживаться без приглашения.

— Пресса пожирает ее живьем, — произнес он взволнованно. — Я никогда не видел такой злобы. Ты можешь… обучить ее?

— Доттид, милый, она принцесса. Я не могу претендовать на...

— Да, принцесса. И все ее знания о медиа легко поместятся в спичечный коробок. Даже спички можно не вынимать. Я прошу тебя.

— Я могу… Я могу предложить ей свою помощь.

— Спасибо тебе, — сказал Доттид, раздраженнее обычного глядя в свою тарелку, — рататуй, больше измятый чем съеденный. — Ей может потребоваться любая помощь. Я не могу поверить в то, насколько плохо сложились обстоятельства.

Спинни пожала плечами.

— Я такого и ожидала.

— В самом деле?

— Я работала в международном новостном обозрении десять лет, Доттид. Под конец я наблюдала такие вещи постоянно.

— Что они имеют против Твайлайт Спаркл?

— Абсолютно ничего. Не пойми меня неправильно. Иногда они льют помои осознанно, но мне не кажется, что сейчас им вообще есть дело до принцессы. Все дело в… Смотри. Скажи мне, какие, по-твоему мнению, сегодня настоящие новости?

— Что?

— Ты секретарь кабинета министров. Не притворяйся, что ничего не знаешь. Представим, что сегодня ты главред. Что будет на твоей передовице?

— “Героическая Гражданская служба совершила очередное незаметное чудо и предотвратила скатывание страны в тартарары. Опять.” — сказал Доттид. Он улыбнулся и внезапно стал выглядеть гораздо менее мрачно и на десять лет моложе.

— Слишком длинно для заголовка. Тогда уж “СЛУЖЕБНЫЙ ПОДВИГ СПАСАЕТ ЭКВЕСТРИЮ”. И да, я была серьезна.

— Прости. Хорошо. Эм. Что ж, сейчас идет второй раунд переговоров о прекращении боевых действий между Свободной Грифоньей…

— Международная политика. В лучшем случае годится на нижнюю половину страницы. К тому же, этот второй раунд проходит уже в пятый раз. Пони уже устали от него. Дальше.

Доттид ошеломленно заморгал.

— Да, но они решили отказаться от требований, связанных с резней в Гнезде Стальной Тени…

— Никто не знает, где Стальная Тень расположена. Мало кого это вообще волнует. В сюжет это не превратить.

— Ладно. Хорошо. Закон о фондовых биржах прошел слушания в профильном комитете.

— Превосходно! Деньги. Это подходит. Ты можешь рассказать, в чем суть, уложившись в не более, чем пятнадцать слов?

— Я… гм… он обязывает третьи лица проверять достаточность обеспечения по дефолтным свопам и наличие специализированной страховки  долговых обяз…

— Хорошая попытка. Нас продолжают читать примерно шесть пони. И один из них, вероятно, Скай Скрайб, проверяющий правильность использования терминов.

— Я… Это важно!

— Разумеется, важно. Но это не отменяет того факта, что продолжают читать только около шести пони. Закон сделает пони богаче?

— Вряд ли.

— Беднее?

— Нет, но он уменьшит урон от потенциального…

— Всем все равно.

— Мне… Мне кажется… Что ж. Похоже, ничего по-настоящему важного нет.

— Ах. Замечательно. Пустая передовица. Или, может быть, “НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ ИЗВИНИТЕ” на ней? Руководство определенно будет довольно.

Доттид моргнул, прянул ушами и отодвинул тарелку.

— Прекрасно. Поведай же мне, о акула пера, как поступила бы ты.

Спинни проткнула кусочек брокколи.

— Что ж. Заголовки всегда должны быть определенного рода. Ритм задают страх, возмущение и ярость. Возмущение лучше всего. Это объясняет ситуацию с Твайлайт Спаркл.

— В самом деле?

— Несомненно. Ты объявляешь войну широко известной персоне. Это привлекает внимание. Все знают, кто такая Твайлайт Спаркл. Более того, она для всех в новинку, так что ты можешь выдумывать про нее все что душе угодно. Итак, примерно половине читателей нравится грубый подход. Им нравится, когда сильных мира сего ставят на место. Особенно эта Твайлайт Спаркл, задирает нос перед всеми, вообразила о себе невесть что. Всемпони известно, что с ней что-то не то и так далее, и так далее, и так далее, — голос Спиннин сделался резким и насмешливым.

— Но ведь не всепони такие?

— О нет, милый мой, конечно же, не все. Еще у нас есть вторая половина читателей, которые в ярости от того, что на такое национальное достояние как Твайлайт Спаркл — безусловно, умнейшую кобылку в Эквестрии — льют грязь. Так что они покупают газеты, дабы праведно разгневаться и махать страницами перед лицом своих не менее разгневанных друзей, которые тоже купили выпуск.

— Но ведь эти пони злятся на прессу.

— И что с того? Недовольные и преданные читатели одинаковы с точки зрения объемов тиража. А это единственное, что волнует рекламодателей. Между прочим, по прошествии некоторого времени грубое отношение прессы к Твайлайт Спаркл само может стать информационным поводом. Разве не позор? Разве не бесчестие? И так далее в том же духе. Результат не меняется: такой же гнев читателей, такие же письма редактору. За единственной разницей: стороны ненадолго поменялись местами, — закончила Спинни, устало пожав плечами. Она разобралась со своей тарелкой и доела кусочек хлеба. Рататуй Доттида оставался нетронутым. Он придвинулся, уши направлены вперед.

— То есть никому из них нет реального дела до Твайлайт Спаркл…

— Она для них всего лишь реквизит. Лучшее, на что мы можем рассчитывать — это перевести колесо гнева в другое положение: гамбит “бедная героическая принцесса”.

— Но она на самом деле герой!

— Мне об этом известно. Тебе об этом известно. Жителям Понивилля, возможно, об этом известно. Для большей части Эквестрии она не более чем имя.

Доттид отстранился, повесив уши.

— Все равно не могу поверить, — сказал он. — Пони, безусловно, лучше твоего описания.

— Тиражи “Вечернего Кантерлота” говорят об обратном. Уже второй час дня. Мне надо бежать. Что-нибудь еще?

— Нет, — ответил Доттид, выглядевший весьма понуро. — Спасибо за беседу.

Она оставила его в задумчивости, рассеянно постукивающим вилкой по краю тарелки.

---

13:00-13:30 — Просмотр дневных выпусков.

13:30-13:35 — Терапевтический первобытный крик.

13:35-14:15 — Ликвидация последствий супружеской неверности одного из министров.

14:15-14:20 — На план об обязательных подавителях либидо для лиц министерского ранга наложено вето.

14:20-14:25 — Короткая лекция, во время которой Доттид поведал о реальных эффектах от приема селитры и объяснил, что сердечный приступ станет слишком уж радикальным средством выхода из ситуации.

14:25-15:30 — Подготовка для упомянутого министра достаточно покаянной речи, которая будет публично зачитана с ее лужайки перед домом. Наделение текста предельно возможным количеством упоминаний семейных ценностей.

15:30-16:30 — Встреча с новостным комитетом Агентства национальной безопасности по вопросу границ объявления публикаций секретными. Рекомендовано сохранение права на произвольное кратковременное засекречивание в соответствии с Актом об оперативных ухищрениях, но также вынесено порицание главе эквестрийской Секретной службы за провозглашение, в попытке пошутить, всего города Мейнхэттен совершенно секретным.

16:30-16:45 — Группа ликвидации последствий провалов Блюблада получает от Принцессы Селестии ответ с вежливым отказом в назначении в Амарант по причине того, что земли этого легендарного королевства затеряны где-то под бескрайними движущимися барханами Дромедарии. Письмо также превентивно накладывает вето на идею о розыске королевства как первоочередной задаче Блюблада на посту посла, по причине того, что ни один пони оттуда не возвращался.

16:45-17:00 — ГЛППБ единогласно накладывает резолюцию “попытаться стоило”.

17:00-17:15 — Избегание встречи с Доттид Лайном, который принялся проводить свое мнение о допустимой продолжительности рабочего дня в жизнь при помощи взвода дворцовой стражи, наделенной полномочиями вышвыривать трудоголиков (за исключением самого Доттида) из здания.

17:15-17:50 — Заседание по бюджету департамента.

17:50-17:55 — Короткое обсуждение возможности признания алкоголя расходным материалом.

17:55-18:00 — Достигнуто соглашение по департаменту о признании таковым, конкретно — по графе “медицинская помощь”, при условии что употребление будет осуществляться непосредственно по возвращении с заседаний законодательных органов.

18:00-18:30 — Просмотр вечерних выпусков.

18:30-18:35 — Терапевтический первобытный крик, в этот раз — под действием заклинания “конус тишины”¹⁴⁾, в целях соблюдения необходимой конспирации.

18:35-18:44 — Совещание парламентского пресс-секретариата.

18:44-18:45 — Совещание прервано Инквизицией Охраны Труда Доттида (девиз: “Никто нас не ожидает!”).

18:45-18:50 — Покидание здания путем вежливого выкидывания вон с получением заверений о том, что до завтра проблема никуда не денется.

18:50-18:55 — Тщетные потуги пробраться обратно внутрь.

18:55-19:15 — Организация встречи с Гилдед Лили.

19:15-19:30 — Дорога до “У скряги”. Возобновление кровной вражды с министром транспорта и всеми, кто стоит за ней.

19:30-19:45 — Немногословное общение с метрдотелем.

19:45-20:45 — Ужин.

---

Самое лучшее, что можно было сказать о “У скряги”, — это заведение было модным. К сожалению — по крайней мере, по мнению Спиннин — то была единственная хорошая вещь. Блюда попадали в меню скорее за провокационность и экстравагантность названия — науглероженная капуста? сено, регидрированное в шампанском? грязесуп? — чем за вкус, а размер порций представлял собой нечто среднее между намеренным оскорблением и плохой шуткой. Редкие кусочки среди глади бескрайних фарфоровых морей, исключительно для того, чтобы нарушить ее монотонность.

Гилдед Лили была прекрасно осведомлена обо всех этих недочетах, так что ее просьба о встрече здесь означала, что первоочередной ее задачей было быть замеченной. А Спиннин было сложно отказать старой подруге. Она хорошо знала, чего стоило карабкаться на вершину покрытого жиром столба, где все зависит от связей, репутации и способности быть в тренде. Разумеется, так было не всегда. Когда-то работа в “Эквестрия Дейли” что-то значила и… эх, все это Спинни проходила слишком много раз. Все меняется. Что там Лили постоянно говорила давным-давно в Университете…?

Точно. Tempora mutantur, nos et mutamur in illis. “Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.” И Спинни… Спинни изменилась. Она отступилась от жирного столба, сменив его на тот что, казалось, был покрыт клеем. Разумеется, она была главой своего департамента — так что дальнейшие карьерные перспективы были невелики, но зато было непривычное чувство, что не надо грызть землю для продвижения. Собиралась ли она оставаться на своем посту в течении следующих десяти лет? Доттид намекал, что она займет его место, когда он уйдет на покой, но даже сама мысль о пенсии Доттида представлялась ей на редкость нелепой. В Службе бытовало мнение, что лишить работы его не сможет даже сама смерть.

Лили тоже по-своему изменилась. Она не ушла, когда обстановка в новостном бюро стала… непростой. Она осталась, отбрасывая материально подкрепленные предложения об уходе и игнорируя политические дрязги внутри коллектива. Спиннин слегка завидовала ей. Нет, конечно, должность пресс-секретаря была солидной, хорошо оплачиваемой — не то чтобы это имело значение, — высоко оцениваемой. И гораздо больше приходящейся ко вкусу ее матери, хотя вот это было скорее проблемой.

Она сидела, углубившись в свои мысли, медленно утопая в мягком кресле, не замечая синтетически идиосинкразический декор ресторана, когда знакомый голос вырвал ее из мечтательности.

— Спинни, дорогая! Сколько лет, сколько зим.

А времени и вправду прошло немало. Когда-то они были не разлей вода. Когда-то они были сиамским ужасом новостного отдела ЭД. А до этого был Университет, зубрежка Игогорация, придумывание безумных историй о судьбе “Гермокольта”.¹⁵⁾ Сейчас было слишком сложно синхронизировать расписания, недели проходили без возможности даже перекинуться взглядом.

— Лили! Дорогая! Немало. Я так рада видеть тебя. Как продвигается Великий эквестрийский роман?¹⁶⁾ — спросила Спиннин, заставив себя улыбнувшись.

Гилдед Лили присела и улыбнулась в ответ.

— Медленно. Медленно он движется. Скорее “шаг вперед, два назад”. На работе суета, как ты догадываешься. Нам все еще не хватает тебя в бюро.

— Ох, да брось. Ты уже наверняка вырастила замену.

— Несколько десятков замен. И если мы будем продолжать в том же духе и подготовим еще несколько десятков, то сможем заменить примерно четверть тебя. Тебя в выходной день.

Из-под дежурной улыбки Спиннин на секунду промелькнула настоящая, скрываемая до этого.

— Ты слишком добра ко мне, Лили. Наверняка они весьма способные, — сказала она.

— Тебе не доводилось заглядывать в их блокноты. Клянусь, такое ощущение, что школы просто перестали преподавать эквестрийский. Так о чем это мы? Как тебе работается на Кобылу? — она сделала паузу и подняла копыто, чтобы подозвать официанта. — Что тебе заказать, Спинни?

Спиннин улыбнулась и театрально приложила копыто ко лбу:

— Работа на Кобылу? Nam Versatricem quidem Phillydelphiae ego ipse oculis meis vidi in munere pendere, et cum illi equi dicerent: Κλωθοῖ τί θέλεις; respondebat illa: ἀποθανεῖν θέλω.¹⁷⁾

Лили явственно хихикнула. Причем это было не мелодичное хихиканье, которое она использовала, чтобы донести до собеседника приемлемость забавности его слов, а фыркающее, по которому Спиннин, как оказалось, так сильно соскучилась.

— Что ж, — сказала Лили, — я и не знала, что все так плохо. Смерть тебе я не могу — не хочу! — даровать, но давай посмотрим, не сможет ли что-нибудь помочь нам забыться. Юноша! Будьте добры, бутылку Шато д’Икем¹⁸⁾ 988 года для моей усталой подруги.

Спинни улыбнулась. Лили чересчур хорошо знала ее слабости. Но 988 год! Это было слишком дорого, даже для Лили. Она попыталась возразить.

— Ты исключительно добра ко мне, Лили, но это все же десертное вино. Оно не очень-то сочетается с...

— Ерунда. Ты бывала здесь раньше. Они ведь не собираются кормить нас, не так ли? Шато д’Икем и точка! То есть оно для тебя. Я слишком чувствительна, чтобы пить отдающее плесенью вино.

Настал черед Спиннин фыркать от смеха.

— Оно вкусное!

— Плесневелое.

— Многие вкусные вещи содержат плесень.

— Грифонья пропаганда.

— Тебе нравится Пу-Эр!

— Он ферментированный, а не заплесневевший.

— “Протухший” — вот слово, которое тебе сейчас необходимо, моя дорогая Лили.

— Ха. Так что? Неужели так плохо?

— Пу-Эр? Он на вкус как будто кто-то перепутал чашку с уборн...

— Нет-нет. Работа. Nam Versatricem quidem и все такое. Мне кажется, ты не можешь быть заточена в кабинете.

— Я определенно так ощущаю.

— И, как я вижу, твоя мания божественного величия заметно прогрессирует.

— Ой, да ладно! Я не смогла подобрать другого слова для “Спинни”.

— “Ταλασιουργοϛ”?

— Это прядильщик шерсти, Лили.

— Ну что ж, может, это шерсть, застилающая пони глаза.¹⁹⁾

— Ой.

— Ты на это напросилась.

— Ладно-ладно.

Наступил момент тишины, пока беззвучно подошедший официант разливал вино — восхитительный рыжевато-золотой нектар для Спиннин и нечто бледное, холодное, сухое, с трудно произносимым названием — для Лили.

Лили прервала молчание первой:

— Ты так и не ответила мне.

— Ммм?

— Работа. Все и вправду так плохо?

Спиннин вздохнула.

— Нет. На самом деле, нет. Всё… Всё как обычно. Просто иногда мне кажется, что я не слишком многого добилась. В каждой работе, разумеется, есть своя рутина, но, работая в ЭД, я могла надеяться, что однажды напишу большую историю, которая что-то изменит. А в пресс-службе… ты толчешь воду в ступе. Если ты справляешься, то сегодня твой департамент оказывается на шаг впереди катастрофы. Назавтра все повторяется. Надо сказать… я немного тебе завидую. Ты можешь чего-то добиться.

— А разве не предполагается, что однажды ты рванешь на самый верх?

— Так говорит Доттид. Но там все то же самое. Ты просто жонглируешь бОльшим количеством катастроф.

Лили покачала свой бокал, закрутив в нем вино, и отрезала маленький кусочек малюсенькой порции перепелиных яиц, тушеных в эстрагоне по-какому-то-там.

— У нас все не так радужно, знаешь ли. Новостное бюро не такое, каким ты его помнишь. Сейчас все вертится вокруг тиражей.

— Ты говорила об этом.

— Ага. Но ты меня не услышала. Не прислушалась. Помнишь, почему ты ушла?

— Да.

— Сейчас стало в десять раз хуже. И дело не только в том, что не способные принести доход сюжеты рубят на корню. Материалы правятся с Самого Верха. Понятие “редакторская независимость” превратилось в шутку, — Лили осушила свой бокал и продолжила, — Да, разумеется, ты можешь написать историю, которая что-то изменит, но никто не позволит тебе опубликовать ее. Иногда… иногда я думаю, что тебе повезло уйти вовремя.

Спиннин аккуратно поставила свой бокал на стол. Все было хуже, чем… нет, не так. Все было настолько плохо, насколько она слышала раньше. Но хуже, чем она верила. Ее слова Доттиду за ланчем были… ну, они были попросту цинизмом. Озлобленностью. Ему не стоило заговаривать с ней во время брокколи. На самом же деле она не верила, что это правда. Но теперь? Возможно, стоит поверить.

— И как ты, держишься? — спросила Спиннин.

— Я… в порядке. Держусь. Tempora mutantur, nos et mutamur in illis и все такое. Я слишком опытна, чтобы меня можно было вот так уволить, но мне приходится быть… осторожной. Или меня отправят писать обзоры на выставки цветов и Селестия знает куда еще.

— Что ж, — сказала Спиннин, стараясь взять веселый тон, — По крайней мере, завтра мы сможем сделать что-то правильное, ты и я. Этот бардак с Твайлайт Спаркл надо прекращать. Спасибо, что согласилась смягчить ситуацию.

— Ага. Кстати, ты же спрашивала о моем романе? Кое-какие новости у меня есть, — сказала Лили, потянувшись к своим сумкам.

Они продолжили болтать, предпринимая попытки есть зачастую загадочную и всегда неадекватную еду, которую им подавали. Только приготовившись уходить, Спиннин поняла, что они забыли составить план завтрашнего интервью. Разговор все ускользал и ускользал от этой темы. Ну что ж. Нет нужны в заранее заготовленном плане. Она, как и всегда, может просто положиться на Лили.

---

20:45-21:15 — Дорога до дома.

21:15-22:00 — Чтение того-сего, к счастью, не газет.

22:00-22:15 — Душ.

22:15 — Падение на кровать.

22:15-06:00 — Беспокойный сон.

Примечание автора:

Огромное спасибо неоценимым, незаменимым и невероятным (и, я уверен, еще каким-то, не начинающимся с буквы “н”) Bookplayer и Bradel’у за предварительную вычитку. Кроме того, отдельное спасибо баснословно богатому Bradel’у за оплату этого произведения, в соответствии с этим предложением. Обычно я следую постам блога Bookplayer (чем, как выяснилось, никто особо не интересуется), но на этот раз Bradel заказал историю… что ж… вот она.

Примечание: технически история является приквелом к “Как не попадать в заголовки для самых маленьких жеребят” Bradel’а. Тем не менее, вы можете прочитать эти два произведения в любом порядке, ничего при этом не потеряв.

И наконец, эта история содержит самую сложную из моих шуток, так что я считаю себя обязанным дать некоторые подсказки. Непереведенная фраза на латыни и древнегреческом (пфф, ботаны с классическим образованием), которую произносит Спинни, является слегка измененной мною цитатой из “Сатирикона” Петрония (цитата эта широко известна благодаря тому, что используется в качестве эпиграфа к достаточно известному стихотворению). Принимая во внимание то, что латынь я знаю… неосновательно, а древнегреческий — и того хуже, вероятность того, что я напортачил, весьма велика. Позвольте предложить вам перевод: “А то еще видал я  Филлидельфийскую Прядильщицу, сидящую в кабинете. Пони ее спрашивали: "Прядильщица, чего тебе надо?", а она в ответ: "Помирать надо".²⁰⁾ (В оригинале речь идет о Кумской сивилле.)

Последнее замечание: далее по тексту есть шутка о “мании божественного величия”. Она связана с тем, что для перевода своего имени Спинни выбрала древнегреческое слово “Κλωθοῖ” (на самом деле это звательный падеж, но не будем усложнять сущности), которое, как вы вероятно догадались, является именем Клото, младшей из Мойр (Судеб).

Так. Все вышесказанное не добавляет веселья, но, по крайней мере, поубавит ваше желание кидать в меня тяжелые предметы.

Любовь и прочие вкусы на любителя / Love and Other Acquired Tastes

Картонная крыша провалилась, и маленькая кобылка закашлялась от окатившей ее холодной дождевой воды. Она попыталась удержать коробку копытами, но мокрый картон расползся рваными кусками и ее дом развалился окончательно. Она оказалась беззащитной перед недобрым небом, ее шерсть и грива моментально промокли. Она попыталась сжаться, чтобы согреться, но ничего не получалось. Ветер был слишком пронизывающим. Она обняла себя передними ногами и сильнее вжалась в стены. Было сыро и холодно, кирпичи неудобно впивались в спину, но карниз здания давал некоторое укрытие. Недостаточное. Она шмыгнула носом.

Кружка, стоящая перед ней, была почти что пуста. Когда она начала вчера, несколько пони бросили бит или два, но потом все быстро сошло на нет. К ней с тех пор никто не подходил. Они даже переходили на другую сторону улицы, чтобы избежать встречи. Все эти богато выглядящие пони, в их хорошо сшитых костюмах, и ни одного бита, чтобы поделиться. Ей казалось, они были… напуганы. Но почему?

Она услышала всплески от копыт кого-то, приближающегося к ней по пустынной, мокрой от дождя улице. Она подняла взгляд и увидела — нечетко из-за слез и дождевой воды — приближающуюся серую фигуру. Она яростно заморгала, и ее взгляд прояснился достаточно для того, чтобы увидеть невысокого, коренастого пони с серой шерстью и темной гривой. Ливень он игнорировал с абсолютным самообладанием. На нем не было одежды — лишь потрепанное жизнью серебряное ожерелье, — и вода стекала по его шерсти ручьями. Он не обращал внимания. Она позволила себе проблеск надежды и взглянула на кружку.

Он прошел мимо.

Ее уши поникли, но затем взметнулись вверх, когда она услышала, что его шаги замерли. Он вернулся и посмотрел на нее. К ее удивлению, сел рядом, плюхнувшись в лужу. Этого он тоже не заметил. Достал из перекидных сумок термос, который выглядел так, как будто пережил полудюжину войн, да еще и на стороне проигравших, открутил крышку, покрытую отслаивающимся золотым узором из солнц, налил в нее что-то душистое и теплое.

— Чай, мисс, — проворчал он, протягивая ей чашку, — он согреет вас.

Она слегка покачала головой, он пожал плечами и сделал глоток сам.

— Как пожелаете, мисс. У меня есть еще, если передумаете.

Они сидели в тишине несколько минут, пока странный жеребец пил свой чай.

— Двадцать миллиардов шестьсот восемьдесят миллионов девяносто три тысячи восемьсот три бита, — наконец произнес он.

Это… этого она не ожидала услышать. Она посмотрела на него широко распахнутыми глазами.

— Бюджет, — произнес он, неопределенно поведя копытом, — Службы защиты жеребят. Это вам сиротские приюты, поддержка приемных семей, агенты, психологи, чиновники и так далее, и так далее, и так далее. Целая толпа, как вы легко можете себе представить. Уж я-то знаю. Я делаю так, что он проходит каждый чертов год. Извиняюсь за мой язык, мисс. И все же. Палата принимает его. Они знают, что с этим лучше не шутить.

Она продолжала молчать. На такое трудно было ответить.

— Большая ответственность, знаете ли. Принцессы правят, не вмешиваясь чрезмерно, но в этом случае правило всегда было одинаковым. Никаких исключений, никаких оправданий, ничего. Ни один пони не должен остаться на холоде. И не важно, какую цену придется заплатить. Ни за что.

Он глотнул чая и продолжил:

— Конечно, мы всего лишь пони. Смертные, подверженные ошибкам и все такое. Мы совершаем ошибки, да. Возможно, что где-то на окраинах кто-то забыт. Кто-то голоден. Кто-то одинок. Я надеюсь, что это не так, но способа узнать не существует. Но чтобы в Кантерлоте? В центре Кантерлота? Под стенами Министерства социального развития?

Рог странного жеребца вспыхнул приглушенным серым светом, и она почувствовала щекотное прикосновение по всему своему… панцирю.

Вот дерьмо.

— Вот что я хочу сказать на самом деле, — произнес Доттид Лайн, поворачиваясь к чейнджлингу, сидящему рядом с ним. — За нами следят шесть снайперов. Последнее слово?

Ищущая Тайны 27 сглотнула.

— П… Переговоры?

— Проклятье.

---

Чейнджлинги способны не только чувствовать эмоции пони. Они также способны ощущать эмоциональный фон места. Эта комната, как решила для себя Ищущая, не была дружелюбной. Она была маленькой, тесной, лишенной окон и — она могла ощущать это по напряжению, скрытому в камнях — сильно зачарованной. Еще здесь было зеркало, а за ним… темнота. Ночь? И луна? Безумие. Это место было наполнено магией.

Пленница взглянула на разоблачившего ее пони, сидящего на другом конце потертого стола. Она пыталась заглянуть ему в разум чуть более прямо, но ничего не получалось. В мире, полном чувств, он был пустым местом. Вакуумом. Даже наручники и заключение беспокоили ее меньше этого. Чем он был? Даже неодушевленные предметы давали хоть какой-то эмоциональный отклик.

— Что ты такое? — спросил он.

— Я… Я чейнджлинг.

— Чейнджлингские трутни не умеют разговаривать. Они не могут удаляться от Королевы. А ты, очевидно, можешь.

— Я, эм, я из касты Ищущих.

Последовала тишина.

— Ясно. Кого ты должна убить?

— Я…

— Будь так добра, сотрудничай. Я не желаю вредить тебе, но мы вынуждены защищать себя. Кого ты послана убить?

— Меня не посылали. Я… бежала.

— Извини, что?

— Я бежала. Из улья. От… нее. Я не могу… Мы сохранили разум, когда она победила. Ищущие. Она могла отдавать нам приказы и мы подчинялись, но мы осознавали, что делаем. Что она заставляла нас делать. Я больше не могла. И поэтому я сбежала. Честно говоря, я думала, что умру. Что не доберусь так далеко. Но у меня получилось. До самого Кантерлота. Я думала, что в тени Солнца буду в безопасности. Но я была так голодна, так что я…

— Ты пыталась питаться симпатией?

— Я не хотела красть чью-либо любовь. Это воспрещалось до.... До падения. Но на их сочувствии… печали… я могла бы выжить. Но не получилось. Мне жаль. Я не хотела вредить вашим пони, но я была голодна и… Простите.

Повисла долгая тишина.

— Я должен сказать тебе, что ты не можешь врать. Не здесь. Твой разум… изучают. В норме это чудовищно, ужасно незаконно, но… особые обстоятельства. Мы думали, ты убийца.

— Я не вру.

Серый пони поглядел в сторону расфокусированным взглядом, с отсутствующим выражением, а потом кивнул пустоте.

— Не врешь. Мне надо идти. Ты… умрешь, если я оставлю тебя в одиночестве на несколько часов?

— Я… Да. Может быть. Я не знаю, на чем держусь живой. Прошли… недели. Может, месяц.

Серый пони взглянул взволнованно, а затем его лицо смягчилось. Он приподнял копытом цепь, тяжело висящую на его шее. Пустое пятно мгновенно исчезло. Ищущая смогла ощутить… вину. Сожаления. Грусть. Любовь. Понадобилась каждая частичка воли, чтобы не трогать любовь. Это не ее. Не ее.

— Ладно, — сказал пони выжидательно, —  Чего ты ждешь?

— Я не могу просто… Мы не крадем. Мы обычно…

— Это не кража. Я дарю. Что мне нужно делать?

— Просто… просто думайте о ком-то, о ком заботитесь.

На вкус это было как… нет слов, чтобы описать. Как глоток воды после тысячи лет в пустыне. Ищущая почти утонула в ней, на мгновение потеряв контроль. Она почувствовала… запах горящего очага. Панкейки. Услышала смех. Скрипичную музыку. Она ощутила себя дома. Ощутила, что о ней заботятся.

Наконец, она открыла глаза.

— Я… я не ощущаю, что люблю ее меньше, — сказал серый пони, на лице которого была смесь опасений и смущения.

— Оно работает не так. Я… Ваша дочь?

— Крестница, — сказал серый пони, поднимаясь и собирая со стола бумаги, — Сейчас мне надо уйти. Есть неотложная работа. Я вскоре вернусь. Стучи в дверь, если тебе что-нибудь потребуется.

И он ушел. Он надел ожерелье обратно, и Ищущая больше не могла сказать, что он чувствует. Был ли он… зол? Было ли ему противно? Она не настолько хорошо разбиралась в выражениях лиц, как следовало бы. Всегда было легче просто взглянуть. И все же. Она, вероятно, купила для себя несколько дополнительных дней. Или даже недель. По ее меркам это было целое состояние.

Она провалилась в беспокойный сон. Ей приснилось то же сновидение, которое преследовало ее каждую ночь: превращение в кого-то другого, навсегда. Избавление от маскировки, раз и навсегда. На этот раз, однако, сон стал явью.

---

Следующие несколько месяцев прошли в попытках привыкнуть к бытию в образе кого-то совершенного другого. Она маскировалась и раньше, а двадцать шесть предыдущих ее инкарнаций — тысячи раз: быстрые превращения, тщательные имитации, ложные личности, проработанные настолько, что судьба целых царств изменялась под их кознями. Эта маскировка была сложнее всех предыдущих. Можно сказать, беспрецедентной.

— А, Ищущая. Прошу, заходи.

Пони постоянно советовали друг другу быть собой. Нонсенс, как ей всегда представлялось. Как будто у них был выбор. Но теперь она видела это под другим углом. Быть собой тяжело.

— Спасибо, Доттид. Ты хотел видеть меня?

К счастью, ей помогали.

Кабинет был — если это вообще возможно — забит бумагой сильнее обычного. Она еле могла разглядеть за горами бумаги внимательно следящего за секундомером и термометром Доттида.

— Хотел. Чаю?

Ищущая непроизвольно улыбнулась — она старалась избегать этого, пони приходили в замешательство от ее клыков и всего такого, — но от этого ритуала она всегда ухмылялась. Пони начинали влиять на нее. Или, может быть, она всегда была похожа на пони, и они просто срывали с нее покровы притворства? Как пони умудрялись продолжать понимать, кто они есть, без конкретной цели имперсонации?

— О, боюсь, я пас.

— Да, да, разумеется. Как насчет удовольствия от чая?

— Было бы прекрасно.

Доттид сел в свое видавшее виды кресло, а Ищущая присела туда, где под всеми этими бумагами, папками, свитками и книгами угадывалось гостевое. Доттид отхлебнул чая, и она, что ж, тоже отпила. Удовольствие от чая. Оно было… освежающим. Приятно вяжущим. Теплым. Пони умели наслаждаться вещами бесчисленным количеством способов.

— Как тебе работа в отделении поведенческого анализа?

— Очень хорошо, спасибо тебе. Я, кстати, удивлена.

— Да?

— Я думала, вы захотите использовать мои… способности.

— Но ты и используешь. Способность ощущать эмоции очень полезна.

— Я имею в виду… маскировку. Шпионаж.

— Ах, это. Мне показалось, что обманов с тебя хватит, не так ли?

— Большое спасибо за вашу деликатность.

— Что ж… учитывая обстоятельства нашей встречи… В любом случае, ты полезна и в этой роли, знаешь ли.

— Полезна?

— Да. Видишь ли, я мог проговориться, что беру на службу чейнджлингского Ищущего.

— Это должно было вызвать… беспокойство.

Доттид ухмыльнулся.

— Некоторое — вызвало. Многие бегают кругами в панике, размахивая копытами, когтями и прочими дистальными конечностями. Куча веселья.

— Но было ли это полезным?

— Что ж, должен признаться, я мог позволить своим пони допустить кражу твоего личного дела.

— Моего личного дела?

— Да. В котором написано, что ты — элитный шпион, который может превращаться во что угодно, пока находится не под водой.

— Это… невероятное преувеличение.

— Это был черновик. Опечатки, знаешь ли. В любом случае, в результате Фон Когтевиц проводит совещания, про которые он думает, что я о них не знаю, прямо напротив моего массива гидрофонов.

— Ну, по крайней мере, он защищен от моих элитных шпионских способностей.

— Именно.

— Ты для этого меня позвал?

— Нет. Это так, к слову. Позвал я тебя по вопросу безопасности на этом большом королевском бардаке в Понивилле.

— Бардаке?

— Угу. Технический термин. Послушай, не знаю, как просить тебя об этом, но… ты занимаешься свадьбами?

Примечание автора:

Хотите верьте, хотите нет, но идея этого фанфика появилась у меня сотни лет назад — Bradel и Bookplayer могут поручиться за меня. Небеса свидетель, что я часто ворчал на них за идеи фанфиков. Но увидев чейнджлинга на свадьбе, я просто не мог не написать это.

Огромное спасибо MrNumbers и Bookplayer за то, что прочитали и предложили идеи по улучшению фанфика. Вы, ребята, сделаны из вИна и говорящих сов.

Еще вопросы? / Any Other Business?

— Так… эммм… повестка у нас сегодня, эээ... короткая. Да. Короткая. Один вопрос. Пффф. И стоило собираться из-за такого. На самом деле я мог бы предложить законч...

Слова умерли у него на устах под волной негодования благородного собрания.

— ...или нет. Или нет. Лучше раньше, чем позже, эээ, милорды и, эммм, миледи…?

Еще больше враждебности. Если бы взгляд мог убивать, Доттид уже был бы мертв, тело его уже было бы доставлено на Нордайл, его бы захоронили, оплакали, почтили память, забыли, потом историк из будущего обнаружил бы его и посвятил статью в местной воскресной газете. Миссис Шугар Лоаф оборвала бы чтение этой статьи на середине из-за звонка продавца стеклопакетов и так и не узнала бы о своем отдаленном родстве с этим Лайном. Этот ход событий благодаря эффекту бабочки задержал бы коммерциализацию народом Эквестрии технологии термоядерного синтеза на 117 лет.

К счастью для миссис Лоаф, народа Эквестрии и крупных производителей гидрида лития, взгляд не может убить. Казалось, что будущее легко отделалось, а Доттид раздумывал, повезет ли ему. Он начал искать взглядом у знати арбалеты, клинки и потайные духовые трубки. Ничего. Проклятье. Легкого выхода из ситуации не получится.

— Какие-нибудь, эээ, вопросы, которые мы должны обсудить перед тем, как… эээ… приступить к повестке? Любые… эээ… ходатайства? Предложения? Запросы?

Атмосфера, и без того прохладная, остыла еще на несколько десятков градусов. Пришло время взять быка за рога.

— Итак… эээ… первым и, более того, единственным пунктом повестки идет… эээ… — Доттид театральным жестом поправил пенсне, — посмотрим-ка… “Принцесса Твайлайт Спаркл?!?!?!?!” Ничего себе. Тут куча знаков препинания. Даже представить не могу, как это правильно произнести… хах… что ж…

— ПРИНЦЕССА ТВАЙЛАЙТ СПАРКЛ?!?!?!?!?!?! — любезно подсказал лорд Троттингем.

Доттид стер со своего пенсне слюну.

— Да. В самом деле. Разве не мило? Так приятно видеть, как молодая кобылка прокладывает свой путь в этом мир…

— ЭТО НАРУШАЕТ ПЕРВЫЙ ДОГОВОР!

— Только если Принцесса Селестия превращает кого-то в аликорна, как вы можете проверить. Леди Спаркл, насколько мне известно, прошла через этот процесс самостоятельно. Принцесса лишь помогала завершить его безопасно, что является ее обязанностью согласно Акту от 887 года “Об общественной безопасности и преступном бездействии”, пункт…

— ОНА БУДЕТ ПРАВИТЬ НАМИ, НЕ ТАК ЛИ? МЕЩАНКА?! — возопила леди Клаудсдейл.

— Королевская особа, как вы можете убедиться. Акт от 173 года, с поправками от 284, 566, 837 и 909 годов “О сквайрах, дворянстве и королевских особах” в пункте 33б четко гласит, что…

— Это ТИРАНИЯ!

— Ее Высочество Спаркл фактически не обладает государственными полномочиями, так как Положения Союзного государства, свиток XVI, прямо под кофейным пятном, гласят…

— Это заговор! Заговор с целью легитимации их интрижек!

— Если бы подобные интрижки существовали, то являлись бы полностью законными с момента достижения Ее Высочеством восемнадцатилетия. Повышение до королевского статуса не потребовалось бы. Вопрос этот, впрочем, является теоретическим, поскольку я осознаю, что нет подобного…

— Вы это спланировали, северный ублюдок!

И тут плотину прорвало. Доттид спокойно сидел, стоически перенося шквал из угроз, инсинуаций, обвинений, клеветы, еще угроз, трех отдельных вызовов на дуэль и брошенной чернильницы. В конце концов он взглянул на карманные часы. Они показывали четверть часа после чая.^I)

— Так, — произнес он деловым тоном, — Вы, там. Лорд Троттингем. Слушайте внимательно. Кипарисовый холл. Второй-с-половиной^II) кантерлотский торговый банк. Шестьсот тысяч бит.

Лорд Троттингем умолк.

— Леди Клаудсдейл? Имя Пепперминт Хамбаг говорит вам о чем-нибудь? А? Четвертое августа? Лос-Пегасус?

Леди Клаудсдейл последовала примеру.

— Отлично. Кто еще? Ну, кто? А! Миледи Балтимэйр! Послушайте-ка. 83 вправо, 44 влево, 15 вправо, 12 влево. За репродукцией “Кобылки с жемчужной сережкой” Вермэйра.

Леди Балтимэйр закрыла лицо папкой.

— Так, — слащаво произнес Доттид, — Кто-нибудь еще хочет сыграть? Нет? Уверены?

Стояла мертвая тишина. Бык свисал со стропил, слегка покачиваясь.

— Да здравствует Принцесса Твайлайт Спаркл?

— Да здравствует Принцесса Твайлайт Спаркл, — хором ответили хмурые дворяне.

Комментарий автора:

Меня постоянно спрашивали: “Как Доттид Лайн собирается объяснить знати вознесение Твайлайт?” Что ж, после очередного такого вопроса — на этот раз от TheGreatEater и The Great Derpsby — я опубликовал вышеизложенную историю в комментарии к исходному рассказу. Bradel и Bookplayer убедили меня в том, что история должна стать доступнее широкой аудитории, так что... вот.

...приятного чтения?

Песни как снег / Songs Like Snow

Романтическая интерлюдия.

---

В нарушение закона природы небо над Кристальной Империей было попросту больше, чем где-либо ещё.

Доттид стоял на заснеженных ступенях, подняв голову и выпуская при дыхании облачка инея. Он вздохнул, тем самым на мгновение увенчав себя облаком пара, который затем поднялся кверху. Конференция переползла в свой третий день, Согревающий Очаг был не за горами, близилась полночь, а на соглашение не было даже намеков. Грифоны — или это были яки? или эквестрийцы? или алмазные псы, которых вообще неясно зачем пригласили? — не соглашались с таким-то предложением — или другим? — и чувствовали себя оскорбленными — или подумали, что им угрожают? — от малейшего его упоминания, и так далее, и так далее.

Все было словно в тумане. Даже чай не мог внести ясность.

Он не столько покинул конференцию, сколько был выплюнут, пережеванный и совершенно вымотавшийся. И ради этого он пришел в Службу? Из-за этого покинул дом? Он чувствовал себя выжатым гораздо сильнее, чем это могли сделать отсутствие сна и часы споров. Они здесь творили не мир. Они не делали шагов навстречу к нему, что бы там Спиннин ни писала в своих все более изворотливых депешах. Они в целом вообще ничего не делали. Лишь пытались опередить катастрофу на шаг, как и всегда.

Он спустился на широкий балкон, нахохлился от холода, встал у балюстрады и стал разглядывать горизонт. Впрочем, ничего примечательного там не наблюдалось. Жители Кристальной Империи спали. Мудрый выбор. Он почувствовал боль, как будто что-то неприятное угнездилось в груди. Он скучал по Кантерлоту. Скучал по фейерверкам. Скучал по жителям Кантерлота. Скучал… по чему-то. Внутри была какая-то беспокоящая пустота, не дававшая покоя. Он отбросил это чувство. Попытался отбросить.

Доттид оглянулся на озаренные теплым светом окна Зимнего дворца и навострил уши. Крики прекратились, и теперь он мог услышать… да. Отчетливое низкое бормотание кого-то, пытавшегося объяснить. О нет. Добром это не кончится. Снова крики. Предвещающий расходы звук когтей, бьющих по столу из лакированного дерева. Доттид поморщился и отвернулся. Он еще постоит вот так, здесь. Он не мог вернуться к делегатам. Не сейчас. Быть может, здесь, в тишине и среди снега, он сможет найти причину, заставляющую выполнять работу. Причину, по которой он уехал.

Он смахнул снег с балюстрады и оперся на нее, вглядываясь в очертания гористого ландшафта Кристальной Империи, которые плохо угадывались в свете звезд. Острые пики и покатые долины, изрезанные ледниками.  Пустынно, но красиво. Он стоял так некоторое время, пока не почувствовал легкое прикосновение к щеке. Затем еще одно. Он взглянул в небо. Шел снег. Снежинки были маленькими и колючими.

Прошло несколько секунд. Снежинки ложились на его шерсть, а затем сзади раздался мягкий звук копыт. Он обернулся и увидел стоящую на ступенях Мкали Валидахани, главу делегации Зебрики, высокую и стройную, с головы до копыт закутанную в узорчатый плащ из виссона. В окружении строгой черно-бело-золотой обстановки она выглядела одиноким всплеском цвета. Мкали спустилась по ступеням, с врожденной грацией избегая осыпающегося снега, и встала рядом с Доттидом, почти — но лишь почти — касаясь его.

Она была столь же поразительной и красивой, как Доттид и запомнил ее, но вблизи он мог видеть трещины в ее обороне. Это место достало и ее тоже. Потерявшуюся на краю мира, толкающую в гору тот же самый камень. Интересы Зебрики и Эквестрии не всегда совпадали, но все же Доттид считал, что в главном Мкали на его стороне. На стороне не желающих войны на ровном месте. Миротворцев. Ищущих точки соприкосновения. Толкающих камень несмотря ни на что. Даже когда не было уверенности в том, зачем это надо.

Они разделили момент дружелюбной, но хрупкой тишины, а затем Мкали произнесла:

— Не могу поверить, что называла Кантерлот морозным.

— Хм. Гордость уроженца Нордайла требует называть это “легкой прохладой”, но, только между нами, на самом деле чудовищно холодно.

— Еще холоднее, надеюсь, не будет? — ответила Мкали, одарив его своей отполированной до блеска частым использованием улыбкой.

— Не там, где живут пони, как мне кажется. Направление на север здесь почти закончилось.

Наступил очередной момент тишины, пока они безмолвно смотрели вверх. Доттид был поражен, насколько… грустной она выглядела в смешении лунного света и света ламп. И насколько красивой. И пусть он и не стал бы говорить это вслух, что-то в ней напомнило ему о классических статуях, замерших в позах подчеркнуто благородного страдания.

— Есть какие-нибудь подвижки? — спросил он, чтобы изменить ход своих мыслей.

— Нет. Может быть, — вздохнула она. — Я не знаю, господин секретарь. Боюсь, мы достигли очень малого. Здесь и… Что ж. Нет. Никаких подвижек. И даже намека на них.

— Якистан по-прежнему не хочет отказываться от притязаний на Теснину Талой воды?

— Вопрос чести. — произнесла Мкали с обычной резкостью, прорвавшейся сквозь усталость. — Это в общих интересах, разумеется, но яки не отступятся, воображая себе крепость, которая позволит им проецировать силу в Белоперье. Идиоты. Грифоны постоянно держат там не менее двух полков.

— Теперь не менее трех, — сказал Доттид, кивая. Его мозг теперь работал немного лучше, скользя по хорошо знакомым отчетам разведки и слухам. Он точно больше не думал о классической скульптуре и об очень своеобразном блеске глаз Мкали, когда та о чем-то задумывалась.

Наверное, это было к лучшему.

— Ммм. Шестьсот сорок третий гусарский? — спросила Мкали, сузив глаза.

— Информация или логическая догадка?

— Теперь-то? И то, и другое. — ответила она с натянутой улыбкой. — Мои поздравления вашим передовым разведчикам. Так или иначе, если они попытаются перейти границу 889 года, это закончится войной — настоящей войной, а не этим позерством, — они жестоко проиграют и тем самым доведут нас всех до разорения. Таловодье, если я правильно помню, обеспечивает сорок процентов торговли никелем?

— Сорок три, если верить моим крайне взволнованным советникам по экономике, — сказал Доттид, кивнув. Он перестал видеть Мкали как мифическую красавицу, застывшую на полпути между светом и тьмой. Это как с одной из оптических иллюзий Спинни, по которым та сходила с ума. Он, должно быть, моргнул лишний раз и теперь не видел ее. Осталась лишь Мкали, делающая то, что умела лучше всего — сверкая глазами, выделяла истину из хаоса. Доттид не мог определиться, жалеет ли он об утраченной иллюзии или нет.

— Кошмар. Особенно для грифонстанских сталеваров. И если им там начистят нос… клювы, то они начнут искать, как покрыть недостаток. Если придворные имбецилы победят — а на это всегда можно рассчитывать — они попытаются сделать это, напав на вас. Вы победите, но ценой всеобщей мобилизации, а это означает, что сборы продуктов питания упадут, а это означает, что мы не сможем импортировать их, а это означает… — Мкали оборвала себя, взмахнув копытом. — Это никогда не заканчивается на чем-то одном, не так ли? И даже если на этот раз мы заставим их договориться, то что толку? Мы вскоре вновь встретимся за этим столом. В конце концов, мы встречаемся уже в пятый раз по этому вопросу.

— В шестой.

Мкали совершила эмоциональный и потому сложно описываемый жест, выражающий нечто среднее между смиренным согласием и позволением удалиться со стороны царственной особы.

— Хорошо, в шестой. Будет и седьмой. И десятый. И сотый. В вопросе мира на Эпоне, господин секретарь, я прошла стадию цинизма и стремительно мчусь к апатии. Иногда мне интересно…

Она замолкла и коротко тряхнула головой, как будто отмахиваясь от мысли. Они продолжили смотреть на снег в тишине, бросая друг на друга редкие взгляды, как будто чтобы удостовериться, что собеседник все еще на месте.

Снег пошел сильнее, но оказалось, что Доттид больше не получал прежнего успокоения при взгляде на него. Его не отпускали слова Мкали, так же как и ее вид — понурый, с холодными глазами. Она права. И это самое ужасное. Сколько раз они встречались вот так? И чего они достигли? Бесконечный ужасающий кризис Северного Грифонстана лишь усиливался, а они лишь затягивали его. Отодвигали неизбежную войну. Он взглянул на Мкали и увидел, что та смотрит на снег со странным задумчивым выражением. Она снова стала похожа на себя, и Доттид поймал себя на том, что бросает взгляды все чаще и чаще.

— Раньше думали, что это песни, — вдруг сказала Мкали. Доттид дернулся и посмотрел на снег, ощущая себя так, как будто его поймали с поличным.

— Прошу прощения?

— Снег. Зебрика расположена слишком далеко на юг для какого-либо существенного снегопада, — ответила она, продолжая задумчиво смотреть на снежинки. — На равнинах, по крайней мере. Но снег случается на высоких пиках, особенно на Найеп Килеле.

Доттид сохранил молчание, но повернулся, чтобы видеть Мкали, пока та говорила. Ее глаза были полуприкрыты, ресницы покрыты снежинками, но уши стояли торчком и вся она была напряжена, будто прислушиваясь к чему-то. К внутреннему голосу? Ответу от него? Отрывку песни на ветру? Доттид внезапно почувствовал, что мерзнет.

— Первые зебры, что обитали там, верили, что каждая снежинка — отрывок песни, — сказала она, поворачиваясь к нему. — Потому что когда ты поешь, песня поднимается к небесам. Со временем, они полагали, ветра закружат песни вокруг вершины Найеп Килеле, и слова, замерзнув, станут кристаллами, столь же красивыми, как и песни. Снегопад был важен для них, потому что их сады и поля орошались талой водой. Так что каждую зиму они собирались на отрогах, смотрели вверх и пели. Их потомки, живущие в наиболее отдаленных долинах, до сих пор поступают так. Я видела это, когда была студентом. И не единожды. Я… я, тем не менее, никогда не пела с ними.

Она открыла глаза и взглянула на Доттида взглядом, который он не смог прочитать. Но вид ее, раскрасневшейся, с покрытой снежинками шерстью, с вьющимся как шаль паром от дыхания, тем не менее, останется с ним, возникая в мыслях в самые неожиданные моменты.

— Я не вспоминала об этом долгое время, но теперь поселилась в Эквестрии и каждый раз, видя снегопад, думаю о них. Я помню песни и вынуждена бороться с собой, чтобы не распахнуть окно и не начать петь. Чтобы восполнить пробел. Чтобы исправить последствия тогдашней моей робости. Я… боялась. Была застенчивой. Я не знала песен, не знала народ. Я беспокоилась о том, что может ответить гора. Глупость, — вздохнула Мкали. — Увы и ах, посол не может петь в пустые небеса как сумасшедшая, не так ли? Пойдут разговоры. А я старше и, теоретически, мудрее, и у всех у нас есть свои роли, не правда ли, господин секретарь?

Тут по ее лицу как облако по луне прошла невыразимая печаль. Прошла и так же быстро исчезла. Но эта печаль тоже осталась с Доттидом, и даже на более долгий срок. Да, у нас есть роли, подумал он. Все мы сидим и талдычим правильные слова нужным образом. В интересах мира. В интересах дипломатии. В интересах целесообразности. Заточенные в клетках случая и обстоятельств, утонувшие в столь многих компромиссах, мы даже не можем вспомнить, почему мы это делаем. Он вздохнул.

— Должно быть, это было красиво, ваше превосходительство, — произнес он, сам поразившись своему дрожащему голосу. — Поющие зебры, огромное небо над ними и песни, ложащиеся вокруг как снег.

— Да, было.

Снова печаль. На этот раз ушедшая еще быстрее, как рябь на поверхности спокойной воды, но все же несомненная. Только взгляните на нее, подумал Доттид. Расстраивается из-за песни. Такая сильная, такая великолепная, такая энергичная, а поймана в ту же ловушку. Из-за песни! Каждую ночь в Кантерлоте тысяча пони — и это по меньшей мере! — возвращаются пьяными домой и поют на луну. Но не Мкали. И не я. Не мы, серьезные пони, подумал Доттид. Мы должны делать что должно и… и все.

Надолго повисла тишина. Они стояли, смотря то друг на друга, то сквозь друг друга, словно ища что-то. Доттид не мог подобрать слова.

Поднялся ветер и завыл в ущельях под ними. Взлетев на гору, он разбился об стены дворца со звуком, похожим на вздох гиганта. Лампы, установленные в кованых держателях, задрожали под ним, и тени Доттида и Мкали на мгновение заплясали по снегу.

Катись оно все в тартарары, решил Доттид. У нас тоже есть души.

Без предупреждения, наполовину удивляясь сам себе, Доттид взглянул на небо и начал петь. Его разум потянулся в поиске песни, и первое, что он нашел, — это детство и туманные рассветы, как он стоял на зеленом холме и смотрел на восток.

Adoramus te, Sol
et benedicimus tibi
quia per sanctum cornum tuum
illuminavisti mundum.
Quae passa privationem es pro nobis
Domina, Domina, miserere nobis.²¹⁾

Мкали сначала удивилась, но затем словно груз лет рухнул с ее плеч, она тоже взглянула наверх и запела. Доттид не понимал слов — он не разговаривал на диалекте Найеп Килеле — но это было и не важно. Песня была красива. И Мкали тоже — глаза светятся, плащ мерцает в отраженном свете ламп. Она пела, запрокинув голову и широко улыбаясь.

Грубо нарушая законы музыкальной гармонии, две песни — полузабытый гимн, адресованный богине, не желавшей этого, и древний призыв к богу, не способному услышать — тем не менее сплетались в одно. Они поднимались к небесам и со временем вместе, согласно легенде, превращались в снег.

Когда они закончили, Мкали повернулась и улыбнулась ему — улыбкой, которая разительно отличалась от предыдущей. Эта была теплой и игривой, содержащей равные меры веселья и ликования. Этот ее образ: улыбающейся, с раскрасневшимися щеками и горящими глазами — никогда не покидал его.

Комментарий автора:

Доттид Лайн из “Кого Принцессы хотят погубить…” и посол Мкали из “Кантерлотской истории”. Эта история — первая моя попытка написания чего-то смутно-[романтичного] и является результатом силового принуждения аккуратного подталкивания неоценимой Masked Ferret (которая состоит из слепящего вина) к выполнению своеобразного вызова. Она же является первым бета-читателем, хотя основная, да что там — ключевая работа была проделана Bad Horse, Bookplayer, Bradel и the Mysterious Nettlefish.

Гражданское право / Civics

Политически заряженная виньетка.

— Выборы? Вы хотите услышать о выборах? Что ж, — Доттид Лайн обвел слушателей долгим, с прищуром, взглядом, выразительно пожал плечами и продолжил: — Легко.

Он принялся прохаживаться взад и вперед, а зачарованный микрофон пытался поспеть за ним, подпрыгивая на  штативе и напоминая олененка, впервые вышедшего на лед.

— Во-первых, вам понадобятся политические партии. Для этого потребуется взять самую худшую часть понивечества. Трусливых, продажных, безумных. Эти генетически дефективные, эти отбросы, эти ублюдки называются политиками. Затем эти политики собираются вместе — исходя из собственных разновидностей безумия, криминальных наклонностей и убогости. Получаем группы, которые похожи на тайную, устойчивую спайку преступных банд и сект, и вот их-то и называют политическими партиями. Ни в коем случае, надо непременно отметить, не партией в шахматы.

Доттид остановился, позволив микрофону догнать себя — тот бы уже задыхался, если бы его зачаровали на такую возможность, — и яростно махнул копытом.

— И вот эти… эти продажные, трусливые, злостные индивиды определяют будущее Эквестрии. Оно в их копытах. Но! Дело в том, что надо выбрать, в чьих именно. Так что вы берете другую группу, состоящую, до последнего пони, из совершеннейших невежд. Неспособных отличить поправку к конституции от дырки в земле. Не отличающих одну партию от другой, не знающих, которая из них является ныне правящей, что она предприняла, и не понимающих, чего они от партий, в сущности, хотят. Вот это называется избирателями.

Доттид прервался и несколько раз прерывисто вздохнул. Сделал глоток из стакана с водой, посмотрел на него с подозрением и отпил еще раз.

— Итак! Теперь вам надо начать предвыборную кампанию. На этом этапе вы выстраиваете пиарщиков от всех партий, и они кричат друг другу ложь. Ложь за ложью за ложью, во всю глотку. И так месяцев шесть, между прочим. Журналисты — сборище компульсивных писак, от злонамеренных до дезинформированных и обманутых — усердно записывают всю эту ложь и преподносят ее на суд электорату в виде тонких листов загубленной древесины, которые называются газетами. После этого избиратели, предприняв свою лучшую попытку тщательного анализа — которая по времени занимает как средний поход в туалет, — половину понимают неправильно, а другую половину забывают, замещая ее фантазиями, фикцией и… и дикими предположениями.

Доттид внезапно развернулся и зашагал в противоположную сторону, из-за чего микрофон оступился и запутался в собственном проводе. Единорог обернулся и взглянул на слушателей.

— И вот после этого… ПОСЛЕ ЭТОГО у вас проходят выборы. О да. В этот момент все избиратели — ну, не все, разумеется, лишь те, у кого не нашлось занятия поважнее, вымыть гриву там, подстричь живую изгородь или наблюдать, как краска сохнет, — так вот, эти особо свободные избиратели появляются на своих избирательных участках, получают кусок бумаги и чуть-чуть приватности в кабинке, чтобы отдать свой голос. Тут, за шторкой, вдали от любопытных глаз, руководствуясь соображениями, совершенно неясными остальному понивечеству и не до конца ясными даже им самим, они выбирают одну из партий, про которые они не знают ровным счетом ничего, чтобы она сделала что-то не знаю что. Ходят слухи, что космические лучи, фазы луны и прогнозы погоды для давно затонувших континентов играют важную роль в этом безумном, ненормальном процессе, который мы называем демократией. Затем они бросают этот кусок бумаги в урну. Когда день подходит к концу, все эти кусочки пересчитывают и сводят в таблицы, и мы узнаем результаты, а именно, которая из групп безмозглых зловредных идиотов попытается разрушить Эквестрию на этот раз. Наутро каждая газета провозглашает результат катастрофой и нанимает, по-видимому, сбежавших пациентов психбольниц, чтобы те объяснили такой катастрофический и беспрецедентный результат. Это пустословие, этот бред, эти попытки пророчеств становятся святой истиной в политических кругах на период следующих четырех лет, после чего ВЕСЬ ЭТОТ ПРОКЛЯТЫЙ КОШМАР НАЧИНАЕТСЯ ЗАНОВО.

Доттид подхватил стакан дрожащим телекинезом и осушил залпом. Затем схватил микрофон, который не успел увернуться, и сжал его как горло воображаемого недруга.

— Вот что вы можете выбрать, — произнес он мрачно. — Вы можете вступить в одну из партий и врать. Вы можете быть избирателем, чтобы вам врали. Или вы можете стать государственным служащим и потратить жизнь на устранение последствий всего этого. Ни один из этих вариантов не предполагает и проблеска достоинства или здравомыслия. Мы все, до единого, обречены. Вопросы?

Жеребята, сидящие в классе, рыдали. Позади них учительница тихо прятала лицо в копытах.

---

— Так мы закрываем программу Гражданской службы по работе с населением? — спросила Балансд Леджер, поправляя очки.

— О да. Школы больше не хотят играть с нами, — спокойно ответила Спиннин. — Полный провал. Если подумать, нам, наверное, не следовало посылать к ним Доттида сразу после выборов. Как жаль.

— Жаль? Разве ты не критиковала саму идею? — спросила Леджер. Она посмотрела на Спиннин с тем же озадаченным выражением, которое использовала для особенно непокорных дифференциальных уравнений.

— Дорогая моя Леджер, — ответила Спиннин с нотками искренности, доступными только прирожденным лжецам. — Не имею ни малейшего понятия, о чем это ты.

Комментарий автора:

Хочу заметить, что это не та история, которую я обещал. Ту я еще пишу. Уже написано до тысячи слов. А это совершенно другой рассказ, который я написал в июле и позабыл про него. Эм. Извиняйте.

Большое спасибо Bookplayer и Bradel за вычитку, а Ferret и Oliver — за поддержку и мотивацию.

Другая Принцесса / The Other Princess

Принцесса Селестия подняла взгляд от заметок — еще один брифинг о краже государственной тайны, содержащий, как она это называла, преступно большое количество восклицательных знаков — и кивнула стражнику.

— Мэнни, будьте добры, попросите мистера Лайна зайти ко мне, как только представится возможность.

Стражник, которого не слишком дальновидные родители одарили именем Флэнкин Манувер и который из-за этого предпочитал называться Мэнни, отвесил резкий поклон — скорее даже воинственный кивок, — распахнул дверь кабинета и был вынужден отскочить от стоящего на пороге с поднятым копытом Доттид Лайна.

— Я как раз собирался постучать, ваше величество, — произнес тот с поклоном. — Вы желали видеть меня?

Селестия лишь кивнула и жестом пригласила его войти. Она уже давно^I) оставила попытки понять, как у секретарей кабинета — у нынешнего в особенности — получалось так работать.

— Господин секретарь! Как удачно, что вы… э… проходили мимо, — произнесла она. — Я хотела обсудить вопрос, касающийся моей сестры.

Слова “моей сестры” были сладкими на вкус даже по прошествии месяцев.

— Ваше величество.

Доттид произнес это без особенного выражения, но она заметила, как он напрягся. Про себя она подозревала, что ни одна лаборатория в мире не была достаточно квалифицирована, чтобы синтезировать вещество, которое расслабило бы Доттид Лайна. Тем не менее, способы имелись.

— Но перед тем, как мы начнем… Чашечку чая, господин секретарь?

Ну разумеется, он сказал “да”. И пусть лорд Троттингем говорит что хочет — весьма вольно, как оказывается — но правит она золотым копытом, и это еще в худшем случае.

---

— Ее восстановление продвигается хорошо — весьма хорошо, и хотя ее... какой там термин Служба принялась использовать в конечном итоге?

— Любительская астрономия, ваше величество.

— И это было выбрано для обозначения контроля луны?

— Это из-за ставок налогообложения, ваше величество.

— Ясно. Что ж, ее любительская астрономия продвигается хорошо, но она всегда помогала мне с правлением перед… в прошлом. Значительно помогала, по факту. И выразила желание помогать снова, но как вы понимаете, тысяча лет — значительный срок, — сказала Принцесса, отпив чая, чтобы скрыть дрожь.

Очень значительный.

— Ей может потребоваться помощь, — продолжила она, — и я не могу оказать таковую. Боюсь, мое присутствие умалит ее достижения. Я понимаю, что это может наложиться на прочие ваши заботы, так что не смею приказывать вам, но не могли бы вы помочь ей? Я не могу доверять кому-либо еще в этом вопросе.

Иногда просить бывает не лучше, чем приказывать, но она не соврала. Хоть какое-то утешение.

Разумеется, он сказал “да”.

---

Луна заняла башню, которая до этого использовалась как склад. Почти тысячу лет всепони думали, что зеркальное отражение покоев Принцессы было построено в рамках беспечного подхода к таким легкомысленным вещам как “планирование” и “здравый смысл” при строительстве, подарившего зданию такой характер.^II) Что ж. Теперь всем стало понятно. Доттид крался по, как ее все чаще называли, “Лунной башне”, чувствуя, что с приближением к вершине его шаги все укорачиваются.

Частично это было из-за того, что надо ему было прислушаться к Голди, когда она занудствовала об упражнениях и диете. Частично — и в гораздо большей степени — из-за того, что у него были полны копыта забот в связи с кражей документов о дислокации флота. У него было много секретов, которые следовало прятать, и много пони, от которых их следовало прятать. Не слишком помогало и то, что Принцесса — Принцесса Селестия, то есть — не любила врать своим пони. Или ставить им ловушки. Нам всем безусловно повезло, что она была таким сокровищем, но как она представляла работу службы безопасности без некоторой секретности… Но не из-за этого он приволакивал ноги. На самом деле не из-за этого.

Правда заключалась в том, что это задание было ему не по вкусу. Да, он скорее откусил бы себе язык, чем признался в этом, но… Каким же образом ему следовало инструктировать королевскую особу? Божество? И другая принцесса — он не мог думать о ней по-другому — была… как эта башня. Знакомой и одновременно, каким-то образом, — нет.

Укорачиваемые или нет, шаги в конце концов привели его к дверям Принцессы Ночи. Стражник был одет в пурпур и серебро, разумеется, но под доспехами Доттид смог разглядеть знакомое лицо и обрадовался этому.

— Долфул! Сколько лет, сколько зим! Как тебе новый пост?

Долфул Шейд, как и пристало стражнику, остался неподвижен, но определенной разновидностью неподвижности смог выразить, что, если хорошенько подумать, все достаточно хорошо, что жена довольна последовавшей за назначением прибавкой, которая позволила ей брать меньше смен.

— Рад слышать. Слушай, ты у нас бэтпони толковый, что ты думаешь о… — тут Доттид, в отличие от ветеранов стражи не являвшийся экспертом в неподвижном общении, кивнул в сторону двери.

Долфул при помощи особо суровой неподвижности ответил, что ввиду принесенной присяги его комментарии неуместны, но от себя лично он может добавить, что жаловаться не на что.

— Твоя благонадежность делает тебе честь, — сказал Доттид, кивая, — Так, не могу же я вечно трепаться с тобой. Передавай своим привет от меня.

С этими словами он осторожно постучал в дверь, ожидая, что напарница Долфула — Синистер Спектр, скорее всего — откроет ее и объявит о его прибытии. Тут дверь неожиданно распахнулась, и Доттид обнаружил, что стоит нос-к-носу с ошарашенной Луной. От неожиданности он просеменил несколько шагов назад, чуть было не оступившись.

— Как ты делаешь сие? — спросила Луна, голосом достаточно тихим, чтобы он смог в целом сохранить слух.

— Я… вы… что?

— Мы только что молвили о тебе стражнице Синистер! Сестра наша многажды молвила нам о этой твоей привычке.

— О, прошу прощения, ваше величество. Боюсь, это получается само собой, — ответил Доттид. Конечно, нельзя было сказать, что он не научился особо тщательно прислушиваться к внезапным порывам узнать, чем занимается Принцесса посреди ночи. Это поддерживало репутацию эффективности.

Луна удерживала на нем взгляд еще одну долгую секунду, а затем внезапно вернулась в кабинет. Дойдя до середины, она резко развернулась, чтобы сказать ему:

— Прошу вас, войдите, милорд Лайн. И простите на… мне мои манеры. Моя сестра есть зело склонна к шуткам, и я думала, что история о вашей манере появлений и исчезновений являлась одной из них.

Доттид вошел, соблюдая определенную степень осторожности, переставляя копыта так, как будто пол был устлан разбитым стеклом. Другая принцесса… отличалась. Селестия парила. Быстро или медленно, но в ее движениях была уверенность и спокойствие. Луна металась, явно не обращая внимания на расстояния, и в ее движениях была неприятная внезапность, которая заставляла его быть осторожным.

Она не была Селестией.

Комната по-прежнему была почти пустой: бумаги в кучах, открытые книги на всех доступных поверхностях с другими книгами в качестве закладок. Полированный стол из орехового дерева. Несколько расставленных то там, то сям стульев и подушек. И потрепанный гобелен на стене, который, он был готов поклясться, раньше находился в Эквестрийской Национальной Галерее.

— Все, хм, абсолютно в порядке, ваше величество, — произнес Доттид, запоздало кланяясь, — Насколько я понимаю, Вы хотите принять участие в управлении Эквестрией?

— Воистину, — ответила Луна с энергичным кивком, — Таковой была на… моя роль перед изгнанием, и я очень хочу вернуться к ней как можно быстрее.

— Что ж, ваше величество, необходимые юридические моменты уже разрешены. Ваши права и привилегии в общем случае соответствуют таковым у вашей сестры, со старшинством должностей в зависимости от времени суток в соответствии с Lex Sororum.

Лицо Луны засияло.

— О! Disputationes legum Equine locutae tamen sunt?

Перед тем как ответить, Доттид вознес беззвучную молитву благодарности за то, что он все это время был знаком со Спинни и терпел ее.

— О, ваше величество, нет, боюсь, мы больше не используем древнеэквестрийский — эквинский, то есть — за исключением отдельных терминов то тут, то там. Я использовал классическое название, потому что этот закон давно вышел из употребления к тому времени, как мы восстановили его после вашего возвращения.

По лицу Луны пробежала тень.

— Ах. Разумеется. Примите извинения, мы просто подумали… что ж, он был древним даже перед… Хорошо. Двор Ночи по-прежнему существует?

— О да, ваше величество, собственно, я и предполагал, что встреча с некоторыми представителями Королевского совета и проведение заседания могут стать… — Доттид замер, обнаружив, что Луны перед ним больше нет. Он ошарашенно обернулся, обнаружив бесстрастную Синистер Спектр и беспокоящее отсутствие королевской особы.

Он уже был готов объявить тревогу общегосударственного уровня, но тут раскатистый голос, эхом отражающийся через всю башню, чуть не сбил его с ног.

— Следуйте за мной, милорд Доттид! Совет ждет!

---

Время было гораздо более позднее, и луна заглядывала сквозь золоченые витражи Лунного зала. Доттид сделал еще один — по идее, успокоительный — глоток чая. Он понюхал термос. К сожалению, как и пять раз до этого, алкоголя внутри по-прежнему не было. Бумаги о дислокации флота неудобно оттопыривали его переметные сумки, и он не мог избавиться от некоторого раздражения по поводу того, что он не мог приступить к работе над ними. Если Принцесса Селестия была настолько… старомодной и гиперзаботливой, то ее сестра точно была еще хуже. Он подавил приступ раздражения. Принцесса Луна не виновата в том, что отстает на тысячу лет, не говоря уж о том, что…

— Итак, милорд Лайн, как мы… я справилась? — спросила Луна, с настолько серьезным выражением лица, что смотреть было больно.

— Что ж, ваше величество, это была… благородная попытка. Очень, эм, очень искренняя. Несколько мелких придирок, если позволите. Во-первых, мы больше не потрошим и не четвертуем пони. Уже девятьсот с хвостиком лет. Во-вторых, вы не можете приговаривать пони к казни. Эквестрия не имеет высшей меры наказания с реформы 514 года, и даже если таковая будет восстановлена — что с учетом позиций партии лоялистов короны и пегасьего фронта даже может стать реальным — вам понадобится провести суд. В-третьих, стандартным обращением к членам Королевского совета является “милорд” или “миледи”, а не “бренные смертные”. В-четвертых, мы не можем объявить войну Сталлионграду, он является частью Эквестрии с 344 года. В-пятых, пони, к которому вы настойчиво обращались “лорд-хранитель малой печати”, является стенографистом. У нас нет лорда-хранителя малой печати с 889 года. В-шестых, хоть мне и известно о тяжелом финансовом положении лорда Троттингема и о связях герцога Белохвостского с… с кем вы упомянули, все это является личными секретами, и публичное чехвостенье упомянутых особ за то, что они не смогли спрятать их лучше, пусть и является отличным уроком по обеспечению безопасности, ваше величество, но на пользу не пошло. Но если не считать все эти, эм, пустяки, все прошло хорошо, как мне кажется.

Проблеск надежды даже не пропал, а стек с лица Луны.

— О, — выдавила она крайне тихим голосом.

— Все эти неприятности будет очень легко разрешить, ваше величество. Вы очень… царственны. Умеете командовать. Хотя… на этот счет…

— Да, милорд Лайн?

Доттид вздрогнул, не в первый раз за этот вечер. Не было ничего приятного в том, когда современные пони обращались к нему так. Но в Эквестрии, которую помнила она, титулы еще и кое-что значили, и по мнению Доттида и любого другого уроженца Нордайла, это “что-то” было ровным счетом ничем хорошим.

— Эээ… Королевский кантерлотский голос. Так ли он необходим?

— Сестра молвила, что он не для неформальных встреч, и я внимательно прислушалась к ее словам, но Двор Ночи — официальный случай, не так ли?

— Да. Да. Эм. Да. Согласен. Просто дело в том… с таким уровнем громкости мне придется заполнить бумаги по переводу Лунного зала в разряд… эээ… производственных помещений, из-за шума, видите ли. Согласно правилам охраны труда от 995 года, дополнение шесть, параграф 35д. Что… эм… что означает, что всем придется носить защиту ушей, глаз и каски. А они… что ж, могут не подойти к вашим регалиям. К тому же перекрашивание Лунного трона в оранжевый цвет может быть расценено как акт вандализма, измены, полифилопрогении или чего-то в этом роде.

Луна и до этого выглядела удрученной, теперь же стала выглядеть полностью опустошенной. Доттиду стало жалко ее, и он замолк.

Она старалась. Она очень, очень старалась. Это было трудно разглядеть в ней, когда она расхаживала туда-сюда, кричала и громко провозглашала решения, но сейчас, когда она удрученно сидела на троне, который, казалось, был сделан для кобылы гораздо больших размеров, он прекрасно это видел. Ей было не стать Селестией, так что она старалась… стать кем? Великой и Ужасной Принцессой Тьмы (но все еще на твоей стороне, честно)? Целая жизнь — долгая жизнь — непопадания в роль, несоответствия чему бы то ни было, чего от нее ожидали. Это выглядело как несчастье. Это выглядело знакомым.

Они просидели в холодной тишине зала восемьдесят ударов сердца, стараясь не смотреть друг на друга, когда Луна тихо спросила:

— Что такое полифилопрогения?

— Понятия не имею. Она упомянута в билле от триста двадцать четвертого года как строго запрещенная в Эквестрии под страхом общей фитопластики, но никто не может найти, чем же “полифилопрогения” является на самом деле. Или чем являлась. Данный закон все еще присутствует в сводах, потому что мы не можем отменить его, потому что мы не можем устроить дебаты, потому что мы не знаем, о чем в нем говорится.

Луна рассмеялась. Смех ее сестры напоминал журчание ручья или звон серебряных колокольчиков, Луна же раскатисто хохотала. Доттид был готов поклясться, что слышал признаки фырканья, когда она стучала обутым в серебро копытом по столу совещаний. Смотря на это, он обнаружил, что снова готов улыбнуться.

— Рада слышать, — наконец сказала Луна, — что настоящее испытывает с прошлым столько же трудностей, сколько я испытываю с настоящим. Сие обнадеживает, как мне кажется. Мне есть чему учиться, милорд Лайн, но… должно же быть что-то, чем я могу заняться?

Доттид сделал задумчивый глоток чая.

— Что ж, ваше величество, всегда существует, эээ, неформальная сторона титула диарха Эквестрии. Каждый модный салон в Кантерлоте, конечно же, будет рад вашему визиту. Ваша сестра старается посещать некоторые из них и использовать возможность встретиться с высшими слоями общества, ненавязчиво править рулем, так сказать, но времени почти никогда не хватает. Да, и классическое искусство всегда в почете, так что я, эээ, уверен, что ваше знакомство с Шекспони, например, позволит создать определенный флер…

Луна рассмеялась снова. Доттид понял, что сможет привыкнуть к этому звуку.

— Шекспони! Старый каналья! Классическое искусство! О, милорд Лайн, сестра не предупреждала, что вы такой шутник! Поздравляю, прелестно сказано.

Повисла неловкая тишина.

— Милорд Лайн? Вы же пошутили, не так ли?

— Эм, нет. Шекспони и вправду признан вершиной классического искусства.

— То не может быть истиной, — прошипела она. — Каламбуры и непристойности! Вульгарщина и продажность! Может развлечь, конечно, но… это для вас высокое искусство?

— Для всех. Эм. Прощу прощения, ваше величество.

Луна закрыла лицо копытом.

— O tempora, o mores, — пробормотала она подавленно.

---

— У нас… у меня не слишком хорошо получилось, милорд Лайн.

Улыбка Доттида стала очень неуверенной. “Не слишком хорошо” — это очень слабо сказано. Он огляделся, чтобы быть уверенным, что их не подслушивают. Курьер, который отдал ему сводный отчет разведчиков, уже заворачивал за угол на другом краю улицы, а гости этой маленькой вечеринки, на которую они ворвались, не уходили с нее, а скорее вылетали.

— О, ваше величество, были некоторые шероховатости и, эм, недопонимание, но…

— А сейчас принято, — горько спросила Луна, — чтобы гости этих салонов покидали их в слезах?

— Ну… не особо, ваше величество. Возможно, вы поступили несколько… сурово с леди Балтимэйр, кото…

— Что она говорила! О самой леди Спаркл! О моей сестре. О тех, кому я обязана свободой, милорд Лайн! Я не потерплю, чтобы на них клеветали, — произнесла Луна, подкрепив свои слова ударом копыта по земле, который, как отрешенно заметил про себя Доттид, превратил в пыль значительное количество брусчатки. Маленькая, но неугомонная часть его сделала несколько мысленных пометок и разложила их по папкам с названиями “ремонт дорог”, “финансирование двора, прочие расходы, последствия королевского гнева”.

— Ваше величество, — начал Доттид как можно более примирительным тоном, — “упрямец с печенкой голубиной” и “никчемный червь” были хотя и суровы, но вполне объяснимы. И “ядовитая пупырчатая жаба” тоже. Обвинение леди Балтимэйр в том, что “веры ей не больше, чем сушеному черносливу”, по моим данным, весьма справедливо — хорошо подмечено. Сравнение ее с… эээ... перчаткой, которую можно надевать и снимать по прихоти было некоторой… крайностью, но я, эм, отчетливо понимаю, что к тому моменту вы были расстроены, и опять же, никто не сможет винить вас в несправедливости. Я не могу даже предположить, как вам удалось выяснить когда, с кем и как, но это было довольно впечатляюще, хотя, учитывая реакцию, было бы лучше, если бы вы были, эм, менее проницательны. Но… эээ… дуэль, ваше величество?

— А что не так с дуэлью?

— Во-первых, они запрещены.

— Чепуха, — сказала Луна, закипая, — Они были запрещены и раньше. И извольте не морализаторствовать, лорд Лайн, мы не хотим навредить ей, лишь доказать свою правоту. Она дворянка, не так ли? Не может же быть такого, чтобы она была непривычна к виду крови.

Луна взглянула в лицо Доттиду и вся ее ярость мгновенно улетучилась.

— Милорд Лайн?

— Титулы и дворянство не имеют ничего общего с военной службой, ваше величество. Больше не имеют. Я сомневаюсь, что леди Балтимэйр держала в копытах что-то опаснее вилки для салата.

— Мы вызвали на дуэль…

Луна осеклась на полуслове. Она как будто сжалась, и Доттид не мог отделаться от ощущения, что, несмотря на разницу в росте, это он смотрел сверху вниз на ее испуганное лицо. Она казалась… потерянной. Жеребенок, заблудившийся вдали от дома. Она отвернулась.

— О, милорд Лайн… что за чудовищный переполох я устроила. Мне здесь не место. Уже нет.

— Ваше величество! Это не так, это просто…

Заверения Доттида умерли на его устах, когда он увидел лицо Луны. Она посмотрела на него, потом наверх, мельком, а затем вздохнула.

— Даже звезд больше не видно. Мои маленькие пони не спят всю ночь и жгут лампы до рассвета, но они больше не мои, не так ли? Не мои маленькие пони. Я не знаю их. Кто мы друг другу? Незнакомцы. Я с тем же успехом могла бы искать дом у грифонов или киринов.

Они долго молча стояли посреди улицы, Луна смотрела в небо так, как будто высматривала в толпе старого знакомого, а Доттид рассматривал свои копыта, не зная, что сказать. Окрик ночного сторожа нарушил тишину.

— Как вы узнали? — внезапно спросил Доттид.

— Прощу прощения, что? — переспросила Луна с интересом, на секунду став более похожей на саму себя.

— О леди Балтимэйр. О герцоге Белохвостском. О… них всех.

Луна выглядела озадаченной, она отступила чуть назад и распушила крылья.

— Разве это не очевидно?

— Не для большинства пони, ваше величество.

— Ну, пони сами сказали мне об этом, милорд Лайн.

— Да? И кто же именно?

— Я не знаю их имен, но многочисленные гости этого салона, который мы только что посетили, обсуждали кучу всего. Надо было лишь слушать.

Доттид моргнул.

— Вы можете следить за десятком разговоров в переполненной комнате? — спросил он с недоверием в голосе.

— О, это нетрудно, милорд Лайн. Надо лишь уметь замечать вещи в зависимости от их природы.

— А как же герцог Белохвостский? Лорд Троттингем?

— Кое-что из их слов. Кое-что из их молчания. Остальное из того, как они двигаются и как стоят на месте. Все то же самое  — подмечать вещи, и ничего больше.

— Вы замечаете многое, ваше величество, — сказал Доттид, все еще не веря.

— Кое-что. Кое-что. Например, конверт, который тот пони отдал вам только что, — произнесла Луна. Блеск в ее глазах почти вытеснил уныние.

— О, — сказал Доттид, внезапно замерев на месте. — Это. Хах. Хорошо подмечено, ваше величество. Хорошо подмечено. Что ж, вы знаете, как это бывает. Работа правительства никогда не останавливается, в конце концов.

Луна изучила Доттида долгим взглядом и слегка улыбнулась. Она все еще выглядела расстроенной, даже какой-то посеревшей, и улыбка не шла к ее лицу.

— Так молвит… говорит моя сестра, — мягко ответила Принцесса.

Доттид подавил желание взглянуть на сумки, где лежал конверт, и вместо этого улыбнулся.

— Ночь еще юна… или, по крайней мере, в самом расцвете сил. Быть может, учитывая ваши способности в подмечании вещей, вы изволите захотеть взглянуть на то, как на самом деле осуществляется работа правительства?

---

Офис Объединенного разведывательного бюро был темен, холоден и пуст.

Это было неожиданно.

— Где всепони? — потрясенно вопросил Доттид. — У нас чрезвычайное происшествие, я ожидал увидеть пони здесь и всех в мыле. Как правило, нам приходится выкидывать их… А! Проклятье.

— Милорд Лайн? — тихо спросила Луна. Ей стало легче, чем было на улице, но вид ее оставался… подавленным. Она даже говорила тихо, что действовало на Доттида наихудшим образом. Такой голос, как у нее, был создан, чтобы провозглашать или, по меньшей мере, чтобы кричать. Шепот ему не подходил.

— Ну… У нас были вопросы с перерабатывающими пони, и для сохранения — придумают же формулировку — баланса между работой и личной жизнью мы стали выдворять сотрудников после завершения рабочего дня. И… меня тут не было, чтобы отменить приказ.

— И?

— И около шести часов куча весьма коренастых стражников пришли и выкинули моих аналитиков вон.

— О.

Доттид зажег рог, и светильники, встроенные в потолок, засветились зеленым огнем, который был эффективным, безопасным, холодным и — что бы там специалисты ни заявляли — способным за час свести вас с ума своим мерцанием. Но в Службе этого бы никто даже не заметил.

Офис был построен без намека на какой-либо общий план. Не имевший окон, он умудрялся казаться тесным, обладая площадью, достаточной для игры в хуфбол. По центру стояли небрежно составленные вместе столы, заваленные бумагами, а на стенах висели пробковые доски, и на них тысячи и тысячи газетных вырезок, заметок, фотографий, набросков. А ещё что-то, что при первом взгляде казалось по меньшей мере одной высушенной головой.^III)

— Что ж, — произнес Доттид, внимательно наблюдая за Луной. — Вот мы и на месте. Пожалуйста, не стесняйтесь и осматривайтесь, а я пока заварю чай.

— Спасибо, милорд Лайн.

Доттид отошел и стал возиться с аварийным чайным набором, который держал в тайнике, в котором — вот безобразие — кто-то спрятал еще и арбалет, мешок с монетами и стопку паспортов. Ох уж эти шпионы! Доттид листал паспорта, пока вода закипала, а когда чайник начал свистеть, бесцеремонно свалил их на пол. Он еще поговорит с этим Офыщт Ищгкту, кем бы тот ни был, на тему выбора подходящих мест для аварийного тайника.

Пока чай заваривался, он не спускал глаз с Луны. Та бродила между столами, как будто бы не обращая ни на что особого внимания. Но и до этого нельзя было сказать, что она одновременно слушает десяток разговоров, и тем не менее… если она умеет делать подобное по собственному желанию, она может оказать неоценимую помощь в управлении страной. Не просто почувствовать себя полезной, но и…

— Довольно любопытно, — пробормотала Луна, которая, несмотря на свою расслабленную походку, каким-то образом смогла скрыться из его вида. — Я имею в виду, что вы, очевидно, знаете, что это дело копыт этого вашего Стэйт Сикрет, да?

Доттид выронил чашку.

— Что?!

— Элементарно, элементарно. Платеж из Второго-с-половиной кантерлотского торгового банка, упомянутый тут, в точности равен платежу некоего Сифтера за паркет магазину, который один из ваших пони отметил как реально не существующий. И этого Сифтера тоже не существует, потому что он обитает… живет в доме сто тридцать семь по Авеню Гармонии, а на этой улице, согласно вон той карте, всего сто двадцать номеров. Скрытый платеж. Стэйт Сикрет. Это должен быть он.

— Я… Как вы… Вы ведь просто взглянули на…

— Вопрос заключается в том, как курьер-стажер получил доступ к… О, это ведь вы дали ему секреты.

Теперь Доттид уронил и чайник.

Он медленно повернулся и обнаружил Луну, смотрящую на него, гораздо ближе к себе, чем ожидал. Он внезапно вспомнил превращенную в пыль брусчатку, как трудно будет ее заменить, но все же как легко это будет сделать по сравнению с другими вещами, которые тоже могут быть обращены в пыль.

— Я… как… вы, — он умолк, почувствовав, что его осторожно, но неотвратимо поднимают в воздух темно-синей аурой.

Луна продолжала смотреть на него, а потом медленно моргнула и внимательно осмотрела комнату, пока Доттид раздумывал, не позвать ли на помощь.

— Это… не настоящие секреты, Вот в этой заметке, — сказала Луна, указывая на клочок бумаги возле камина, куда, Доттид был готов поклясться, она даже не смотрела до этого, — говорится, что секрет заключается в дислокации флота “субмарин”, что бы это ни было, в Проливе Холодной Воды. Но вот эта карта, — продолжила она, чуть не пританцовывая от волнения и указывая на полусвернутую карту, лежащую на столе возле них, — показывает дислокацию на тот день, когда должна была состояться кража. И дислокация эта совершенно неверна. И близко ничего нет рядом с проливом!

Она просияла и крутанула Доттида вокруг себя, как будто тот был — обездвиженный и слегка напуганный — ее танцевальным партнером. Но потом спохватилась и очень, очень аккуратно поставила его на землю.

— Вы дали ему липу, — с гордостью поведала Луна Доттиду и, учитывая громкость, половине жителей Кантерлота. Доттид чуть было не шикнул на нее, хотя мозг отчаянно подсказывал ему, что это станет последним в его жизни. Он несколько раз глубоко вздохнул и привел мысли в порядок.

— Да. Я обнаружил утечку менее ценной информации и поэтому подкинул трем нашим самым молодым сотрудникам разные отчеты, а еще попросил своих друзей в разведке ВВС присматривать за интересующими меня районами. Когда мне доложили, что грифонский корабль-ловушка был замечен в проливах, я узнал, кто именно является кротом. Но вам-то как это стало понятно? — спросил Доттид и добавил. — Ваше величество.

Луна ухмыльнулась.

— Мир изменился, милорд Лайн, далеко обогнал меня, по крайней мере, пока это так. Но это, милорд! Это мне знакомо. Тут все по-прежнему. Предательство и обман. Уловки и иллюзии. Это мое теперь и было моим в прошлом. О, я могу не знать, что такое субмарина…

— Это корабль, передвигающийся под водой, ваше величество.

— В самом деле?

— Да.

— Можно ли организовать визит на такой?

— Для Принцессы? Безусловно.

Луна обнаружила, что можно улыбаться еще шире.

— Превосходно. Быть может, будущее не так уж плохо, как я боялась. Что ж, возможно, я и не знаю о субмаринах, но пони лгут о них совершенно так же, как и на заре мира. Nihil novi sub luna, — сказала Луна и, Доттид мог поклясться, подмигнула ему. — На первое время пойдет. О, да. Я буду полезной. Ха! Шпионаж! Древнейшая профессия!

Повисла пауза, и Принцесса покраснела.

— Эм, вторая из древнейших, надо заметить.

Последовала еще более долгая пауза, а потом она задумчиво добавила:

— Ну, третья, на самом деле.

Доттид вопросительно поднял бровь.

— Отесыватель кремня, мистер Лайн. Поверьте мне. Я присутствовала, — произнесла Луна и рассмеялась, сверкая глазами.

---

Постскриптум:

— Господин секретарь, я понимаю, что оторвала вас от важных дел, но я не могу не спросить: вы что, наняли мою сестру на должность начальника Объединенного разведывательного бюро?

Принцесса Селестия бросила короткий взгляд на Луну, буквально светящуюся невинностью.

— О, нет, небеса упасите, ваше величество, это было бы абсолютно незаконно. Нет-нет, я нанял некую Л., совершенно загадочную кобылу, о которой в ОРБ мало что известно. Она точно не ваша сестра. Носит маску, и все такое.

Селестия снова посмотрела на сестру, которая постаралась начать выглядеть вдвое невиннее.

— Луна?

— Я и сама мало что знаю об этой Л., лишь то, что согласно отчетам, она совершенно бесподобна в шпионаже и интригах. А еще она красотка. Насколько мне известно, — ответила та, сохраняя невозмутимое выражение лица.

Принцесса Селестия коротко помассировала основание рога.

— Ясно. Так эта загадочная Л. близка к поимке вора, укравшего те документы?

Луна сделала широкий жест копытом.

— Что ж! Кто из нас смеет предполагать, что на уме у королевы шпионажа, но я подозреваю, что она наложит копыта на любого, кто причастен к утечке. Вы согласны со мной, милорд Лайн?

Доттид даже не моргнул. Он был профессионалом.

— Я уверен, для неё это не составит труда, ваше величество. Я думаю, он даже не поймет, что это было.

— Да, — вмешалась Луна. — Или она, конечно же.

— Конечно же, — согласился Доттид.

Они оба посмотрели на Селестию совершенно невинными глазами.

Это весьма пугало.

— Ну что ж. Я уверена, что мы все желаем Л. всяческой удачи в это непростое время.

Доттид Лайн и Луна собрались уходить, Луна спать, а Доттид — сегодня ведь понедельник? — наводить шорох в кабинете министров. Но тут Принцесса Селестия обратилась к Доттиду.

— Господин секретарь, а вас я попрошу остаться.

Доттид замер на пороге и вернулся к столу Селестии.

— Да, ваше величество?

Селестия выждала секунду, чтобы убедиться, что Луна ее не услышит, склонилась к Доттиду и прошептала:

— Спасибо.

Доттид улыбнулся.

— Всегда пожалуйста, ваше величество. Вот только… могу ли я просить вас о помощи в одном пустяковом вопросе?

— Разумеется, господин секретарь. Вам достаточно лишь попросить.

— Не могли ли бы вы сделать так, чтобы ваша сестра перестала называть меня “милорд Лайн”?

Да, подумал Доттид. Определенно как серебряные колокольчики. Или как журчание ручья.

Комментарий автора:

Написано на превосходный конкурс “Волевые суверены” FanOfMostEverything. Во что бы то ни стало взгляните на этих глупцов, которые поплатятся за все, за все! на это соревнование.

А еще я ощутил себя на месте Марка Твена (без учета уровня таланта, блин), пытаясь донести до читателя, что не то чтобы все мои персонажи пытаются в говоре подражать друг другу, и это им не удается. Грамматика Луны скачет туда-сюда по всему рассказу, но это из-за того, что она пытается приспособиться к современному языку и, в зависимости от морального настроя, не справляется с этим то в большей, то в меньшей степени.

Бесконечная благодарность Bad Horse, Bookplayer, The Amazing & Most Excellent Ferret ^IV) и MrNumbers за неоценимую помощь с бета-чтением.

Примечания

1) Перечень глав в содержании соответствует авторскому варианту.

2) Отсылка к шуточной игре Mornington Crescent.

3) Вымышленная игра из вселенной “Стар трека”.

4) Другая игра, на этот раз реально существующая.

5) Философский тезис Джорджа Беркли, ирландского философа, представителя школы субъективного идеализма.

6) В “Макбете” ведьмы использовали этот ингредиент в рецепте своего зелья. Листи же, по всей видимости, на диете.

7) Популярная дорожная песенка. Волею Листи растянутая на порядок. Свити Белль, кстати, исполняла другой вариант.

8) В оригинале “tired and emotional” — устойчивый журналистский эвфемизм, обозначающий состояние алкогольного опьянения.

9) В знаменитой первой фразе на Луне "для человека" по грамматике должно было бы быть "for a man". В действительности же было сказано "for man", и здесь автор это использует. Я попытался это передать, выбросив первое "для".

10) Нюрнбергское яйцо — часы в форме яйца, изобретенные в Нюрнберге.

11) Типичнейший случай парадокса дубликатов.

12) Черепаха и рассказ о родителях — намек на тест по выявлению репликантов из “Бегущего по лезвию”.

13) В британской системе государственного управления — высшая  должность государственной гражданской службы в министерстве, координирует повседневную работу министерства, в отличие от министров не сменяется при смене правительства, как правило имеет рыцарский титул.

14) Первое устройство под названием “конус тишины” появилось в американском юмористическом сериале “Get smart” в 1960-х. Что характерно, работало с точностью до наоборот. Впрочем, попадались и вполне рабочие варианты с таким же названием, например, в “Дюне”.

15) Отсылка к “Гермократу”, гипотетическому диалогу Платона, который должен был завершить трилогию “Тимей”-”Критий”-”Гермократ”. “Критий” дошел до нас незавершенным, “Гермократ”, как принято считать, так и не был написан.

16) Отсылка к концепции “великого американского романа” — произведения, наиболее полно показывающего культуру и жизнь в США в определенный исторический момент.

17) См. комментарий автора в конце главы.

18) В оригинале “Château d'Yquem”, реально существующее вино. Недешевое.

19) В оригинале используется фразеологизм “pull the wool over eyes”, который аналогичен нашим “пустить пыль в глаза”, “вешать лапшу на уши”.

20) Переводчик отталкивался от издания “Сатирикона” в пер. Амфитеатрова-Кадашева.

21) Очевидно, местная версия христианского гимна.