Тёмный кирин

Пролог

Древнее жерло потухшего вулкана некогда венчало огромную гору, возвышаясь на ней чашей обманчиво-тонких выщербленных стен. Они держались крепко многие столетия, но настал момент и им покориться течению времени — словно, изжив запасы лавы, вулкан вслед за норовистым огненным кипением утратил любую волю противостоять природным невзгодам. Он угас, кратер наполнился кровавой водой, а затем собственное каменное тело предало его, заботливо укрыв красное озеро от мира и взлелеяв в сиротливой колыбели. Века крошили гору, она оседала и увязала в земле, теряя исконную величественность, но ни капли зловещей воды не проливалось из её приюта. Покой озера, справедливо прозванного местными Тиноикэ, не несущего ни радости, ни жизни, паразитировавшего на былой славе грозного вулкана, ничто не тревожило.

Даже щедрый и радостный свет могучего северного сияния не смог дотянуться до этих затерянных мест, дороги к которому перепутались между неугомонных ручьёв и речушек. Испещрённый озёрами и источниками край воды, но вместе с тем — огня, скрытого и потому опасного, не сотрясся от ликующего салюта в честь вернувшейся реликвии. Она принадлежала ранее утраченной, но теперь воскресшей цивилизации, о которой не слышали под буйным цветением нежных пушистых сакур и царственных пурпурных глициний. Само мироздание не давало тревожить степенное, гармоничное течение жизни этой отдалённой земли, и грохот взрыва из самого центра земли не осквернил океанского рокота, ласкающего недалёкий берег. Сотрясающая воздух волна потеряла силу и угасла, растворившись в воздухе без остатка — лишь колыхнула плоские листья ясеней и дубов да выронила что-то из своего чрева. Предмет плюхнулся в заповедное красное озеро слишком быстро, чтобы можно было рассмотреть что-то, кроме солнечного блика, взлетевшего обратно в небо по дуге, словно по серпу.

Несколько минут стояла тишина. Неспокойные белоглазки, гнездящиеся в разросшемся неподалёку от кровавой воды лесу, не замолкли ни на мгновение и даже не дёрнули головками в сторону звонкого плеска. Деревья всё так же шумели и покачивали раскидистыми ветвями, и ветер по-прежнему ласково перебирал их листья. Но вдруг по мертвенной багровой глади прокатилась волна.

И снова. И следующая. Ещё и ещё, новая сильнее старой. Озеро вскипало, злилось и бурлило. Растрескавшиеся берега впервые умылись кровью его вод. Они напитывались ею до тех пор, пока оно разгневанно не выплюнуло из своего центра серую фигуру.

Тяжёлая чёрная грива залепила лицо, мешала дышать, но, несмотря на то, что кровавые волны топили хрипение и крики несчастного, они же были тем, что никак не хотело терпеть в себе каких бы то ни было посторонних предметов или существ. Озеро, накатывая, било и наказывало пони за то, что тому не повезло оказаться в красной воде, но совсем не мешало грести к берегу, а под конец вовсе презрительно вытолкнуло его прочь.

Красные глаза, чьи склеры тревожно помигивали зелёным, не могли принадлежать никому иному, кроме Сомбры. Они повернулись к клубящейся у острого каменного берега воде, но в их взгляде не было шока, что бывает у чудом спасшихся от неминуемой гибели. Сердце металось в груди от ритма к ритму, то затихая практически насовсем, то взвивая чечётку ударов до предела и заставляя своего владельца задыхаться безо всякого движения. Жеребец судорожно ощупал лицо копытами, вытер с него излишки влаги и отбросил разметавшуюся сырую гриву назад, копытом задев плоский, как пенёк, обломок рога.

— Жив, — шелестом вышло из трясущегося рта. — Я жив?

Он никак не мог убрать переднюю ногу со своей головы, даже когда неуклюже поднялся на скользких камнях и отряхнулся от воды, словно пёс. Фиолетовое пламя сорвалось из уголков его глаз, бегающих, оценивающих обстановку, да так и улетучилось без следа.

— Я потерял свою силу, — копыто до тремора сжалось вокруг ровного остатка рога. — Я потерял свой рог!

Единорог резко обернулся на озеро — то почти успокоилось, лишь лёгкая рябь уродовала его неприступные алые воды, но и она сходила на нет. Ржавые струи, стекавшие с вороной гривы и серой шерсти, резонировавшие от частой дрожи, что безжалостно колотила тело, и то производили больше шума, чем этот неживой водоём.

— Но я по-прежнему жив, — вполголоса произнёс Сомбра, наконец отпуская себя. Он поставил копыто на землю и на пробу, прощупывая больше камни под ногами, чем собственную реальность и дееспособность, прошёлся вдоль берега. Колени дрожали, дыхание срывалось на хрипы, но самообладание возвращалось к нему с каждой высказанной успокаивающей мыслью. — А до тех пор, пока я жив, ничего не кончено, и всё можно вернуть.

Он перевёл дух и напряг все чувства, чтобы понять, где находится. В первую очередь к разуму панически метнулась мысль о том, что больше не улавливаются магические потоки, но Сомбра отмахнулся — ему и так прекрасно было известно, что его рог остался на дне этого озера. Жеребец знал об этом, но панику тоже отодвинул на дальний план, вместо этого весь обратившись в обоняние, зрение и слух.

Единорог поднялся выше, балансируя на закольцованной каменной гряде — тонкой, но прекрасно выдерживающей его вес. Тускло-рубиновым глазам открылась обширная гористая местность, густо поросшая зеленью. Какие-то усердные земледельцы распахали её, и борозды, извиваясь по всем холмам и неровностям, создавали бы оптическую иллюзию движения и перекатывания ландшафта, не цепляйся глаз за многочисленные озерца неправильной формы тут и там — голубые, в отличие от того, из которого спасся Сомбра. В отдалении, в розовато-сизой дымке, виднелись настоящие горы — тоже поросшие травой и кустарником. Зрению возвращалась чёткость и острота, и вот единорог уже различал диковинные деревья с багровыми листьями, резко выделявшиеся среди общей травянистости своей роковой загадочностью и окончательно убеждавшие: эту местность жеребец видел впервые в жизни, несмотря на её немалую длительность.

— Насколько это далеко от Эквестрии или Кристальной Империи? — задумчиво пробормотал Сомбра, но тут же тряхнул головой, признавая: это не так интересно, как-то, что занимало его мозг на самом деле. — Мне нужно вернуть свой рог.

Боком, чтобы не скатиться по рифлёной скале, единорог осторожно спустился обратно к бесплодному берегу и приблизился к кроваво отблескивающей воде. Его копыто уже было готово притронуться к нему, как вдруг он услышал истошный крик. Язык не был ему знаком, но интонации мольбы и паники никогда не требовали перевода.

Чутьё хищно вскинулось и раздуло ноздри, стоило Сомбре ощутить прикосновение чужого страха. Он повернул голову на вопль и оторопел. Это существо он тоже видел впервые: с ростом, пропорциями и общими чертами (почти) таких же пони, как он, но покрытое чешуёй, густой гривой, разрастающейся даже к груди и локтям, и печатающее галоп раздвоенными копытами вместо монолитных.

Это была кобыла приятной тёплой расцветки — цвета говорили о близости существа к земле, но больше даже — к лесу, из-за сходства полосатого багрового рога с выпроставшимся из земли корня какого-нибудь могучего дерева. Она говорила быстро и, судя по охровым глазам, испуганно, но речь её всё равно сохраняла некую монотонность, а обилие сливающихся в какое-то мяуканье слогов мешало Сомбре даже воспроизвести непонятные слова мысленно. Поэтому, когда странная кобылка остановилась на расстоянии вытянутой передней ноги от него, готового войти в озеро, он смог только наклонить голову и озадаченно спросить:

— Что?

Тёплого цвета глаза расширились.

— Я не понимаю тебя, — пренебрежительно дёрнул ухом сверженный король и уже двинулся вперёд, но тут кобылка снова заголосила, схватила его за хвост и с нежданной силой оттащила от воды, а затем ошарашенно шлёпнулась на землю, бессмысленно жуя воздух.

Сомбра обернулся. Чёрный хвост, на мгновение превратившийся в дым и снова начавший трепетать, под его внимательным взглядом опал обыкновенными недлинными чуть вьющимися прядями.

— Во мне ещё осталось немного силы, — приободрённо отметил вполголоса единорог и вновь направился к озеру, намереваясь лягнуть сумасшедшую кобылу, если та опять попробует ему помешать, но вдруг услышал:

— Нет. Не ходи туда, слышишь? Что бы у тебя ни случилось — это не повод топиться в Тиноикэ!

Единорог перевёл на неё удивлённый взгляд.

— Ты говоришь по-эквестрийски?

— Эквестрийский! — радостно закивала кобылка. — Да! Ха-ха, наконец-то он мне… Кхем, — она кашлянула в раздвоенное зеленоватое копыто и надела на лицо прежнее сочувствующее выражение, в котором Сомбра уловил похвально мало фальши: — Послушай, не существует нерешаемых проблем. Всегда найдутся кирины… то есть, пони, которые тебе помогут.

— Кирины? — повторил Сомбра.

— Кирины, — подтвердила кобылка, радостно переключая внимание, как она думала, самоубийцы, на что-то другое, и провела копытом снизу вверх, представляя себя. — Легенда гласит, что наш народ появился, когда драконица влюбилась в пони. Для тебя моё имя будет звучать как Отэм Блейз. А тебя как зовут?

Единорог мгновенно сообразил, что называть настоящее имя не стоит. Ему дали шанс выжить, было бы досадно упустить его, так глупо выдав себя. Божественные сёстры могут быть уверены, что он мёртв, уничтожен активацией Кристального Сердца, но как не хотелось бы встретить их безоружным, если они окажутся умнее и подозрительнее.

— Для тебя моё имя будет звучать как Терра Кёрс, — потому был ответ.

К его удивлению, глаза кобылки расширились ещё сильнее.

— Почти как «терракот»! — восторженно смеясь, затанцевала она на месте. — Можно подумать, что что-то связанное с земляными котами, но на самом деле — больше с глиной. Я к тому, что у нас есть терракотовая армия! Слышал такую легенду?

— Нет, не слышал, — покладисто ответил единорог. — А к какой стране она относится?

На этот раз раздвоенное копыто обвело бледно-голубое небо над ними:

— Цилинь! По имени первого величайшего правителя киринов, принесшего нам благополучие и процветание. Когда пришло его время, он не умер, а ушёл за горизонт по радуге.

— Как мило, — процедил Сомбра, удерживаясь, чтобы не скривиться и не выпустить раздвоенный язык в рвотном рефлексе.

— Но как ты оказался в Цилине, даже не зная, что это Цилинь? — чуть более вытянутые, чем жеребец привык, уши встали торчком, а лохматый хвост, к его удивлению, как у первозданных чистокровных единорогов, любопытно свился в кольцо. Но жеребец и здесь не думал ни секунды, пустив грусть в голос:

— Боюсь, часть моей памяти исчезла вместе с рогом, — он красноречиво поднял глаза на торчащий изо лба обломок.

— Ох… а-а… а твои зрачки?..

Сомбра не успел даже подумать о том, что те имеют кошачью форму, как Отэм Блейз вдруг с шумом втянула воздух и выпалила:

— Я поняла! Ты обнаружил в себе драконьи черты и решил добраться до исторической родины своих предполагаемых предков, киринов, чтобы обрести недостающую часть себя, но в результате несчастного случая потерял рог и память! Бедняжка!

Единорог едва не моргнул, но сумел удержаться и просто кивнул со скорбной миной. «Какая умница, даже я не смог бы сходу придумать лучше, — мысленно потирал копыта Сомбра. — Теперь ничего не будет стоить затеряться среди здешних, но…».

— Вообще-то, я просто смывал кровь с лица, — пробуждая в кирине жалость ещё более глубокую, сообщил он. — Я не собирался лезть в озеро целиком, но что в нём такого особенного, что ты закричала и побежала ко мне?

— О, никогда не лезь в него! — с жаром закивала лохматой головой Отэм. — Это озеро не просто убивает тебя — оно разрывает связи твоей души и тела! Навсегда! Даже животные обходят его стороной! Да что там — даже растения не хотят протягивать к нему корни! Оно потому и зовётся — Кровавое!

Сомбра похолодел.

Значит, судьба оказалась благосклонна к нему и тут же исправила то, что натворило дискордово Кристальное Сердце — единорог на собственном опыте знал, насколько нередки случаи, в которых артефакт прекрасно работает и по обратной формуле. По глупости он чуть было не обернул всё вспять снова, всего лишь задумав достать рог!

Но, скорее всего, уже и нет никакого рога. Если Тиноикэ действительно работает так, как сказала Отэм Блейз, он был пущен на построение нового тела — крепкий каркас скелета, прочность эластичных мышц, атласная, бархатистая шерсть… Единорог почувствовал, как его затошнило.

— Но я не успела, — расстроенно продолжала Отэм, глядя на гриву цвета воронова крыла, что не оставляла попыток перейти в эфирное состояние и то и дело трепыхалась безо всякого ветра. — Ты уже прикоснулся к воде, и она начала своё чёрное дело…

«Придумывает мне алиби за алиби, вы посмотрите, мне определённо нужно взять её с собой», — пошутил про себя Сомбра, пытаясь отогнать тошноту, но она лишь усиливалась. Было то силой самовнушения, потому что жеребец осознал произошедшее, или чем-то другим — он понять не мог, и, когда его вывернуло желчью прямо на камни, это уже, в общем-то, потеряло значение.

Отэм передёрнуло, и она, невольно издав брезгливый звук, отступила на шаг. Сомбра пытался отдышаться и заставить мотающиеся перед глазами картинки сложиться в одну, но безуспешно — голову застилал непроглядный дым. Он только сумел отдёрнуть себя от рефлекторного порыва прополоскать рот ближайшей водой, чтобы избавиться от отвратительного кислого привкуса рвоты.

— Тебе нужно к врачу, — решительно констатировала Отэм и подбежала к единорогу, обогнув зловонную желчь по слишком уж широкой дуге. Кирина поддержала Сомбру собственным боком. — Идти можешь или позвать на помощь?

— Могу, — прохрипел Сомбра, стараясь не слишком касаться языком других частей рта. — А далеко?

— Нет, совсем нет, — успокоила кобылка. — Сюда, наверное, только я и захожу, когда гуляю, но это не значит, что в округе больше никого нет.

Они пошли к неприметной тропке, выводящей из кратера и спускающей к долине, издалека утыканной причудливыми крышами пагод. Ни Сомбра, ни Отэм Блейз не обернулись на то, как густая желчь стекла к неподвижной воде Тиноикэ, заползла на неё, словно на твёрдый лёд, и испарилась шипучим чёрным дымом, трещащим фиолетовыми искрами.

Глава I

Широкие ручьи и неглубокие речки дробили землю, по которой Отэм Блейз вела Сомбру, на неправильные, неравномерные соты. Единорог думал, что весь ландшафт с высоты пегасьего полёта наверняка напоминает схему какой-нибудь чрезмерно водянистой, но живой клетки: размывающееся по краям и дающее сбои зрение тут и там выхватывало киринов, бесчисленное множество драконоподобных пони со странными рогами. Сомбра был более чем уверен, что они были способны к магии, но ему ещё не удавалось этого заметить: даже какие-либо вещи кирины переносили, поставив их себе на головы и оперев или зацепив за отростки на рогах, а не перемещали при помощи элеметарного телекинеза.

Впрочем, он запросто мог забыть об этом, даже если и видел. Потому что как они с Отэм Блейз переместились из кратера на утоптанные песчаные дорожки — жеребец уже не помнил. Попытавшись проанализировать дорогу под дробный перестук их копыт, Сомбра обнаружил ещё больше белых пятен. Это нехорошо.

Обломок рога уже давно болезненно пульсировал, и единорог в какой-то момент не сумел подавить стон, путаясь в передних ногах. Каждый вид боли клубком змей опутывал мозг, и импульсы от него неслись по организму уже отравленные муками и агонией. Отэм Блейз была достаточно близко, чтобы подхватить его и испуганно спросить:

— Что с тобой?

— Пока не знаю, — прошептал Сомбра, выпрямляясь с ощутимым усилием, оформленным суставным хрустом. Его кости словно гнили и разлагались, распространяя по телу зловоние боли. — Ты можешь телепортироваться?

— Что ты, — почти испугалась Отэм, — я же не мастер!

— Точно, — сквозь зубы признал единорог, закатывая глаза от серии щёлкающих выстрелов прямо в темя. — В таком случае, далеко?

Он сомневался, что ему поможет обычный врач. Гораздо больше надежды Сомбра возлагал на то, что где-нибудь сможет отлежаться и восстановить себя сам. Тени, составляющие половину его сущности, отчего-то вдруг вступили в конфликт с плотской частью, и происходящие теперь процессы нельзя было обосновать и прекратить медициной.

— Не-а. Пошли, — и она всё-таки продемонстрировала наличие телекинеза: полосы на её роге засветились неожиданным голубым цветом, когда магическое поле объяло концы прядей вороной гривы и потянуло. — Извини, по-моему, если мы просто сделаем это быстро — будет не так больно.

Сомбра, скрепя сердце и собрав всю волю, согласился с ней. Спотыкаясь, он побежал за ведущей его кириной. Каждый новый скачок обнаруживал новые и новые очаги страданий, ядовитыми цветами раскрывающиеся в лёгких, сердце, желудке, паху. Только гордость мешала единорогу взвыть волком: «Есть ли у меня теперь хоть одна здоровая часть тела?».

Вроде бы, на пороге больницы он потерял сознание. Запомнил только бросившуюся в глаза странность — вокруг сакраментального посоха обвивались не просто змеи, а драконы.

— Терра Кёрс, — слышал Сомбра взволнованные ответы Отэм. Недуг бомбардировал его память беспощадно, оставляя зияющие провалы; они по цепочке затягивали в себя соприкасающиеся с ними воспоминания, и жеребец изо всех сил пытался удержать их. — Не знаю, я нашла его около Тиноикэ. Он потерял рог. Не надо на меня так смотреть, Вам же нужно как можно больше информации!

Единорог приоткрыл горящие, слезящиеся глаза. Он лежал на жёсткой и будто плетёной кушетке, по пояс укрытый простынёй. Воздух полнился приятными запахами, неожиданными для больницы: Сомбра не знал их, но был уверен, что это именно травы, а не химикаты и спирт. Единорог изо всех сил напряг ещё подчиняющийся ему рассудок, подмечая происходящее.

Кирин, разговаривавший — причём на момент пришествия Сомбры в сознание весьма молчаливо — с Отэм Блейз, не был похож на врача. Голубоватого оттенка шкура виднелась не из-под ожидаемого белого халата, а из-под чёрного жилета из грубых натуральных материалов; фиолетовую гриву позади рога прикрывала совершенно не докторская шапочка того же кроя. Но больше всего недоумения вызывала не одежда, а растущие прямо из ноздрей длинные тонкие усы. Те совершенно точно имели натуральное происхождение, и то, что они, лениво извиваясь, стелились по воздуху перед кирином, так же точно было их естественным поведением, а не следствием восприятия магических потоков.

Впрочем, кто знает. «А если насморк?» — припадочно подумал зачем-то Сомбра.

— Я не возьмусь лечить его, — безэмоционально отказался медик. — Я прежде никогда не сталкивался с пони. Невмешательство принесёт больше пользы.

— Он не совсем пони, — истово замотала головой Отэм Блейз. — Он оказался в Цилине, потому что хотел проверить свои киринские корни.

Врач задумчиво хмыкнул и потёр усиками друг о друга. Он подошёл к наблюдавшему из-под приоткрытых век единорогу и зажёг рог — свечение снова ошарашило несочетаемой с основной цветовой гаммой кирина краснотой. Магическое поле на секунду подсветило изнутри его широкие ноздри, а затем протекло по двум изящным отросткам, которыми врач и принялся водить над телом пациента, иногда плавно скрещивая их, скручивая и выпрямляя вновь. Сомбра напрягал оставшиеся колдовские рецепторы как мог, но не мог уловить ни единого признака сканирования. «Что происходит, что он вообще делает?» — подумал жеребец в полнейшем недоумении и перевёл взгляд в другое место.

Глаза нашли стены, увешанные анатомическими схемами и вполне современными рекомендациями по здоровью. Единорог, разумеется, не мог доподлинно оценить их актуальность, особенно учитывая, что его агонически пульсирующее зрение размывало слова в нечитаемые чёрные полосы, но иллюстрации стали гораздо подробнее и последовательнее, чем были в его родные дремучие времена. А затем Сомбра ощутил желание проморгаться и добросовестно сообщить врачу о галлюцинациях и бреде. Он словно вновь вернулся в родную эпоху, потому что наконец заметил сушащиеся на окне пучки разнообразных трав и загромоздившие стол цветистые скляночки с настоями. «Так это же шаман, почему она назвала его врачом?» — единорог нахмурился и тут же пожалел об этом. Оказывается, даже кожа находилась во власти тех же тупых ножей, что терзали и нашпиговывали остальное его тело.

Шаман внезапно распахнул фиолетовые глаза и метнул взгляд в мутные зрачки, окольцованные кровавыми радужками. Они могли затмить свирепостью своих красок озеро, о котором говорила Отэм Блейз; они стали такими, напитавшись кровью, что пролили эти серые копыта под властью каменного сердца. Кирин глубоко задышал, на его висках выступил пот, а склеры переполнились зеленью, и фиолетовый дым из уголков глаз переплёлся с прядями гривы. Усы из ноздрей задрожали, словно гитарные струны, а затем неистово переплелись между собой, ранясь и выдирая друг друга — лишь тогда врач с диким криком отшатнулся от пациента и забился в противоположный угол кабинета. В панике он опрокинул на пол несколько пузырьков, и они со звоном разбились, наполнив воздух по-настоящему удушливыми ароматами.

Сомбра со свистом втянул через клыки воздух, пережидая, когда уляжется растревоженная осмотром кирина теневая сущность. Это было неприятно — даже для его физического тела. Единорог был доволен, что врач так жестоко расплатился за свою небрежность, но через минуту его злорадство сменилось леденящим страхом.

Кирин смотрел на него с полным осознанием того, кто перед ним.

И имя в этом вопросе имело самое последнее значение.

Отэм Блейз больше не было в кабинете. Но единорог при всех стараниях не мог вспомнить, когда она ушла.

— Что с Вами, док? — выдавил Сомбра. — Я умру?

— Даже нирик не смог бы зачать такую тьму, — проблеял врач. — Разве что если оба твоих родителя были в чистейшей ярости, зачиная тебя, и следы её чернейшей смолой обтекают твою душу, и свет твоей ауры — тьма!

Сомбра спрятал сглатывание. Значит, аура. Значит, кирины способны чувствовать мельчайшие переливы ауры, и минуту назад медик прощупал самую его сущность, а затем увидел свой худший кошмар, напоровшись на самую совершенную из защит, работающую, даже когда тело находится на пороге смерти. Единорог испытал досаду оттого, что не мог сейчас посмотреть, какой именно страх угнетает кирина из теней каждую секунду его жалкой смертной жизни.

Он сейчас в принципе ничего не мог. До смерти перепуганный, с колотящимся на весь кабинет сердцем, поскальзывающийся в зловонной жидкой смеси своих снадобий, врач и то обладал большей силой и властью в этот момент, чем Сомбра. И страшнее всего было то, что он располагал всеми возможностями для доноса. Единорог принял решение притворяться до последнего, но обнаружил, что любая попытка выдавил из глотки хоть что-то похожее на слова заканчивается приступом удушья.

Жеребец боролся несколько секунд, прежде чем, не совладав с наваливающейся на голову тьмой, потерять сознание.

Сомбра очнулся прикованным к кровати. «Это нехорошо», — было первым, о чём он подумал, и поразился, насколько ясным показалось мышление: чудовищная боль ушла настолько, что единорог сумел осмотреться и обойтись без провалов и мути.

Его взору открывался только золотисто-красный потолок, расписанный словно по чешуе. Круговое панно во всю площадь изображало сюжет, о котором Сомбра уже смутно где-то слышал: драконица выныривает из реки, почти сталкиваясь носами с жеребцом, наполняющим фляги; её пламя не может опалить его, и он стоит, наслаждаясь им, словно летним ветром; он отводит от неё группу вооружённых до зубов неузнаваемых существ; они занимаются любовью; драконица уносит жеребца на небо, а с земли на них смотрят три гибрида — плоды их страсти. Сомбра хотел повернуть голову, но словно наткнулся шейными позвонками на ледяной металлический блок.

Едва это ощущение прошло, он осознал, что больше никаких цепей на себе не чувствует.

Холодный пот пробил всё его тело. Даже у повелителя ужасов и теней есть страхи, и парализация возглавляла этот список. Сомбре почудились иглы ледяного холода, снова проникающие под кожу, взрезающие мышцы, сковывающие его в непробиваемом снежном массиве на сотни, сотни, сотни лет…

Мир перед глазами на мгновение подёрнулся золотым светом, и оцепенение ушло. Единорог благодарно хлебнул воздуха всей пастью, тут же вскакивая и счастливо игнорируя, как потемнело в глазах от резкого движения — он растёр передние ноги с великой торопливостью, будто боялся, что возможность перемещаться у него так же легко отнимут, как вернули. Весь былой дискомфорт сошёл на нет и стремительно забывался, любые движения порхали с прежней отточенностью и быстротой.

— Как твоё настоящее имя? — требовательно спросил по-молодому звонкий голос. — Уж точно не Терра Кёрс.

Сомбра медленно повернул голову. Он ожидал увидеть подростка, но никак не кирину, сопоставимую с Селестией по росту и стати. Несмотря на очевидные видовые отличия, кружевные отблески огня, танцевавшие по её тёмно-бирюзовой, точно морские волны, гриве, усиливали их внешнее сходство.

Выдержанная в стиле барокко обстановка комнаты тоже соответствовала особе королевской крови — вместо стен таинственно темнели загородки из дорогого дерева, насквозь прорезанного диковинными фракталами, сочетающимися с ажурным декорированием сложной геометрической люстры. Единорог ощутил кожей бархат, обтягивающий низкий угловой диван, на котором он и лежал всё это время в окружении пухлых расшитых хитрыми узорами подушек. На одном из трёх восьмиугольных столиков высился кальян цвета слоновой кости. Его изящный белый мундштук лениво парил перед величественной кириной в её красном телекинетическом поле, она выдыхала дым, пропитывающий бархатно-огненную обстановку гостиной пряностью шафрана и крокуса.

У единорога закружилась голова с непривычки. Он проморгался. Овевающие кирину клубы и кольца ароматного дыма окутывали её странным гипнотическим свечением, а она курила с таким изяществом, словно это было обыденностью, несмотря на то, что мундштук касался её совершенных губ почти греховно. Сомбра улыбнулся ей, сверкнув рубинами глаз из-под шёлкового излома бровей:

— Если я не отвечу, и Вы выдадите мне номер вместо имени, он будет как у заключённого или как у очередного жеребца, что попал в Ваши цепкие копыта?

Кирина озадаченно моргнула тёмно-карминовыми глазами. Единорог использовал эту заминку, чтобы удобнее улечься на диване на бок и продолжить:

— Случалось ли Вам слышать, что в камере пыток пытаемый — единственное незаменимое лицо? Я думаю, что это очень мудрое наблюдение. Давайте сразу построим дипломатию. Я скажу своё имя взамен на Ваше.

Ни в какой дипломатии Сомбра заинтересован не был — он прощупывал оборону. Если кирина согласится на этот флирт, все дальнейшие требования будет выдвигать единорог.

— Для камеры пыток здесь слишком мало крови, — подыгрывая жеребцу, та смягчила тон и наполнила его десятками оттенков приглашения, впадающих, словно шестерёнки, в намёки на скрытую угрозу. Будь перед ней кто-нибудь кроме некогда утопившего в крови целую Империю — это бы сработало.

— Прикажете исправить это, госпожа…?

Лесть завоёвывает расположение, даже если ей ничуть не верят. И кирина произнесла крайне длинное имя — видимо, включив в неё всю свою родословную и каждый титул. Естественно, Сомбра не сумел воспринять ни слова из этого диковинного языка и на секунду почувствовал себя дураком. Но тут величественное создание сжалилось и со смешком сократило витиеватую конструкцию до понятного:

— Рэйн Шайн.

Между клыков единорога замелькали, спрятались, заиграли блики превосходства.

— Сомбра. Я имею право спросить, почему очнулся предусмотрительно парализованным?

— Я также исцелила тебя и остановила распад души и тела.

— Спасибо, — кивнул единорог, делая мысленную пометку, что не стоит недооценивать существо, способное проделать подобное, даже если оно на секунду поддалось твоим чарам.

— Однако, — Рэйн Шайн подняла раздвоенное копыто, и одна его половина была причудливо опущена, чтобы внимание Сомбры сосредоточилось только на другой, торчащей кверху, — в моей власти снова запустить этот процесс, если ты действительно окажешься столь опасным, как предупредил меня Вольф Рамор.

— Кто? — не понял единорог.

— Врач, принесший тебя в мой дом, — был ответ. — Ты прибыл в Цилинь, чтобы разузнать про свои киринские корни — такова твоя легенда…

Жеребец не подавал виду, что по его позвоночной впадине неторопливо ползёт щекочущий холодок.

— Вольф Рамор же полагает, что корни тебе следует искать скорее среди нириков, нежели киринов.

— А в чём разница между ними? — Сомбра по долгу своего призвания мгновенно распознавал палиндромы, тем более — такие простые.

Рэйн Шайн телекинезом подняла кальян над столом, обнаруживая таящийся на его восьмиугольной поверхности рисунок: кирин и подобное ему, но демоническое существо, гоняющиеся друг за другом по кругу.

— Кирин — свет и мудрость, созидание и сохранение, — утягиваемый магией Рэйн Шайн, столик показательно начал плавно вращаться вокруг своей оси. — Но нирик — это тёмная сторона, слепая ярость и разрушение. Сущность нирика дремлет в каждом из киринов, она пробуждается в моменты отчаяния, гнева, горя, страха — всех отрицательных эмоций, которым кирин даёт волю, не умея контролировать себя и своё окружение. Нирик взрывается неукротимым столбом адского пламени, палящего всё на своём пути. Даже краткое его появление способно натворить бед… но Вольф Рамор считает, что твои предки пребывали в таком состоянии постоянно.

— Это… горько слышать, — поёжился Сомбра, призывая на помощь весь артистизм. — Мои воспоминания почему-то размыты, но я никогда не наблюдал за своими родителями хоть какой-нибудь гневливости… и несдержанности.

Рэйн Шайн остановила столик и беззвучно поставила кальян обратно, кладя второй мундштук перед Сомброй и поясняя:

— Кирины-нирики могли затеряться намного дальше среди твоих предков. Кровь дракона сильна, ты можешь видеть это по своим глазам и зубам, — кирина мягко взмахнула копытом в направлении лица единорога, обводя все выбивающиеся из эквестрийского облика черты порхающим жестом. — Но они — ничто по сравнению с тем, сколько тьмы в твоей душе увидел Вольф Рамор.

Слова становились всё протяжнее, а взгляд — задумчивее.

— Сколько тебе лет, Сомбра?

— Тридцать один, — солгал единорог.

Он всегда использовал возраст, в котором остановилось его старение.

— И ты дожил до своих лет, не получив кьютимарку?

— Это был один из плюсов в копилку теории о том, что я на самом деле больше кирин, чем пони.

Рэйн Шайн недоверчиво хмыкнула, но не стала опровергать это.

— Что ты планируешь делать теперь? Хочешь получить подданство Цилиня? — это было не предложение, но неожиданная насмешка.

— Я не думал об этом, — наконец заговорил честно Сомбра, проглотив её, и его голос сделался рыхлым от искренней неуверенности, брови сосредоточенно нахмурились. — Я едва могу вспомнить, кто я — не то, куда мне надлежит идти или вернуться. Могу я сначала пожить у Вас — хотя бы до выздоровления?

По взметнувшимся бровям Рэйн Шайн единорог понял, что переборщил с открытостью, и поспешил исправить наглую оплошность:

— Не в Вашем доме! В Вашей стране, — былая аристократическая развязность с кошачьей гибкостью вернулась в его голос и мимику. — Впрочем, я никогда не откажусь от частного приглашения.

— Я не управляю целой страной, в моей власти только этот уезд, Куиль.

Сомбра вслушался в звучание её голоса, но он был ровным, безо всякого сожаления, зависти или раздражения. Ни единого признака того, что Рэйн Шайн недовольна своим положением. В этом они не сходились.

— Какой деятельностью ты занимался у себя на родине? — скептически прикрыла глаза кирина.

Сомбра неспешно затянулся через свободный мундштук, будто бы не выигрывал время на раздумья. Он мог бы без заминки сказать о кристаллографии, но он и так уже выдал своё настоящее имя. Рэйн Шайн не отреагировала на него, но, окажись у неё хоть немного больше информации — совпадение в талантах опасного магического преступника и несчастного странника окажется слишком компрометирующим. Нужен был ответ, который удовлетворит её и разубедит копать дальше, а также не подаст идею послать запрос в Эквестрию. «Но, — в то же время понимал Сомбра, и мысли его строчили, как из пулемёта, — она говорила о подданстве и при этом явно относится добросовестно к своим обязанностям в стране, не стремясь выслужиться. Значит, моя ложь должна быть теоретически полезна обществу Цилиня, а это означает только…».

— Я, — нахмурился единорог, копытом массируя висок, будто пытаясь вспомнить, — кажется, специализировался на проблемах сна. Да, верно! Это была моя любимая тема из курса психотерапии.

— Но у тебя не сохранилось никаких средств, чтобы оплатить ночлег? — бесстрастно поинтересовалась Рэйн Шайн. Ответ, по всей видимости, если не удовлетворил её, то не оставил в этом недоверчивом отношении.

— К сожалению, нет.

— В таком случае, ты, конечно же, можешь побыть в нашей стране, но я не могу гарантировать тебе крышу над головой, если ты не сможешь придумать, чем за неё заплатить.

— Спасибо и на том.

— Но не забывай, что я слежу за тобой через частицу твоей ауры, — отрезала кирина. — Вторая находится у Вольфа, он взялся изучить твою природу подробнее, в более спокойной обстановке.

Сомбра помедлил.

— Но это антинаучно, — осторожно заметил он. — Нельзя взять и отщипнуть кусок от ауры, даже если она существует и даже если вы, кирины, способны её чувствовать и видеть. Как вы собираетесь хранить его?

— Тебе, как пони, этого никогда не понять, — надменно улыбнулась Рэйн Шайн, устанавливая раздвоенные копыта друг над другом и проворачивая. Между их острыми краями на мгновение мелькнул клубящийся сгусток фиолетово-зелёных маслянистых пузырей, знакомых единорогу настолько, что его сердце ёкнуло и тревожно ускорило темп. — Мы дружим с аурой намного лучше. Мы способны видеть её, взаимодействовать с ней, консервировать её, она составляет драконью долю наших верований и взглядов на мир…

Тяжёлый, мрачный вихрь сделал оборот внутри черепа Сомбры, застилая слух тревожным стуком. Он услышал всё, что ему требовалось. Если кирины действительно способны изучать неуловимую ауру, словно простую букашку, докторишка докопается до сути его души и опасности его существования в считанные часы. «Есть небольшой шанс, что Вольф не выдержит перегрузки и умрёт от разрыва сосудов в голове, — безуспешно успокоил себя единорог. — Но он слишком небольшой. Я должен найти его, и срочно». Кровавые глаза ненавязчиво обвели гостиную в поиске часов, но на них не было и намёка. Солнечный или лунный свет не проникал сюда, единственным освещением служила красивая сложная люстра.

Конечно же, кирины неравнодушны к огненной стихии.

— И всё же, я могу рассчитывать на подсказку, где могу получить ночлег хотя бы сегодня? — безразлично поинтересовался Сомбра, как только почувствовал, что прошедший мимо его ушей монолог Рэйн Шайн о силах киринов закончен.

— Милосердные кирины в храме на горе могут тебе помочь, — благосклонно ответила Рэйн Шайн. — Возможно, что не только с ночлегом. Твоей душе необходимо обрести покой и равновесие…

— Они уже там есть, — раздражённо бросил Сомбра. Он ненавидел разговоры подобного типа. В свою бытность королём единорог прекращал их, со свистом опуская кристальную алебарду на шею подобных проповедников. — Я не превращаюсь в нирика и не палю всё вокруг.

Ответ кирины был столь пафосно-глубокомысленным, что Сомбру затошнило:

— Этим оно и страшно. Кирины превращаются в нириков в моменты ярости. Ты же горишь беспрерывно.

Сомбра вышел из её дома, не прощаясь.

Он лишился своей кьютимарки, когда ради могущества очернил собственную душу. Ринулся во тьму, ногами раздавил понятия совести и морали, чтобы использовать их, как ступени на пути к неограниченной силе. Разговоры о равновесии претили ему, потому что в глубине души он прекрасно всё понимал.

«Почему я был побеждён?» — обжёг сознание Сомбры внезапный вопрос. Воспоминания о самодовольном всемогуществе, щекочущем подреберье неистовой силой, не давали ему покоя, раздували грудь и выправляли спину в горделивую осанку, но действительно — как такое совершенное живое оружие могло оказаться поверженным?

Всё, что осталось в раздробленной, разрозненной памяти — два аликорньих силуэта. Селестия и… Селестия и…

Сомбра обернулся на оставленный дом. Роскошный, высокий, со сложной архитектурой, в три раза выше всех домиков, которые он успел усмотреть по пути в больницу, украшенный парой больших неуклюжих с виду статуй у самых ворот. В свете луны он казался ещё таинственнее и прекраснее, но ночь, размывая контуры предметов до потустороннего фетра, всегда всё делала лучше…

Ночь, глубокая ночь. Нужно было торопиться.

Но куда?

Вдруг до ушей единорога донёсся каменный треск, а задние ноги обдало мистическим холодом. Сомбра замер в новообретённом ужасе перед низкими температурами, а затем медленно обернулся.

Одной из статуй больше не было на месте.

Трепещущий выдох сверженного короля разбил тишину ночи — притихли даже цикады, которых он заметил, лишь когда те перестали трещать. Только сейчас он понял, насколько беспомощен без своего рога — раньше одной мысли хватило бы, чтобы тени ринулись по его приказу в разведку и задушили любого шпиона худшими кошмарами. Но у него по-прежнему было его тело, боевые навыки и глаза, быстро привыкающие к темноте — и Сомбра заметил движение. Массивное каменное существо, сочетающее в себе признаки льва, пони и дракона, уходило за дом по изогнутой дорожке, словно несло патруль.

Страх улёгся, как только единорог заметил, что мистическая химера, в общем-то, не заинтересована в том, чтобы напасть на него — у неё были какие-то свои цели. После секундных сомнений Сомбра осторожно двинулся следом, ведомый любопытством. Ему случалось создавать кристальных големов, но увиденное существо действовало совершенно по другому принципу.

В дороге Сомбра увидел ещё нескольких подобных оживших каменных существ, и его интерес угас. Они не делали ничего интересного, не дрались друг с другом за территорию и даже не обращали на него внимание — в какой-то момент пришлось даже отпрыгнуть, чтобы не попасть под каменную драконью лапу одной из двигающихся статуй, которая не желала учитывать возникшее на пути живое препятствие. Единорог проводил невежу возмущённым взглядом, не теряя царственной стати и военной выправки, но и сам не предпринял никаких действий и лишь осмотрелся.

"Почему я один? — подумал он. — Ни единого прогуливающегося перед сном кирина, никаких парочек, тайком сбегающих от родителей, даже опаздывающих жеребят — и тех нет. Насколько же дисциплинированный город". Существование комендантского часа Сомбра ставил под вопрос — это была мера тиранов вроде него, а Рэйн Шайн таковым не выглядела.

Она даже приняла его в собственной гостиной на дорогих подушках и с кальяном, а не в темнице, ну правда. Скорее всего, здесь вообще нет ни темниц, ни тюрем. Подспудно это не могло не приободрить единорога.

Скользя взглядом по редким горящим окнам и размышляя, в какой стороне мог бы находиться храм, Сомбра нашёл указатель, но, подойдя ближе, понял, что он не принесёт никакой пользы. Единорог мог лишь подробно рассмотреть незнакомые символы и заметить, что по написанию этот язык сложнее эквестрийского — каждый символ даже на сухой практической табличке с названием улицы казался шедевром каллиграфии. Тут же вспомнилось удивительно подвижное копыто Рэйн Шайн. По всей видимости, именно оно давало возможность так точно и тонко манипулировать предметами, чтобы открылся доступ к более изящному почерку, чем схематичный набор эквестрийских символов. Сомбра безразлично посмотрел на своё копыто и вновь ощутил сосущую печаль: никогда в жизни он всерьёз не задумывался о пригодности этой части тела для работы, поскольку имел в распоряжении рог.

Его обломок мог перестать болеть, но душа продолжала тосковать по утраченной магии.

Единорог выдохнул, опуская голову и прикрывая глаза, и в этот момент что-то дикое со свистом пронеслось мимо него, заставив содрогнуться кусты, цветущие на которых розоватые цветы больше напоминали водяные кувшинки. Сомбра мгновенно вскинулся, шурша гравием под копытами, и лихорадочно осмотрелся. Присутствие чего-то опасного и коварного пульсировало на подкорке, взнуздывая инстинкты, заставляя их ощетиниваться и напружиниваться в готовности защищаться. Красные глаза безуспешно шарили по ночной черноте, но уши улавливали похрустывание корней и земли — длинное, словно неведомый зверь касался почвы брюхом, тревожил её ползком.

Сомбра попытался извлечь из рога хоть одну искру, чтобы осветить пространство, но магический импульс растёкся по лбу к вискам лёгкой мигренью, словно врезался в тупик. Так оно и было: рог срезало, как раскалённым лезвием, мгновенно запаяв внутри любые каналы. Сразу после единорог словно услышал тихий лающий хохот — и опасность ринулась вновь, нарочито громко, с целью испугать и обратить в бегство, но Сомбра лишь принял боевую стойку, готовый отразить удар хоть собственной головой.

Он зарычал, шерсть на загривке и спине задрожала, поднимаясь воинственным жёстким гребнем, а глаза полыхнули тёмным пурпурным огнём. Зловещее шуршание в кустах замедлилось, будто существо в сомнениях зазмеилось на месте, а затем, окатив округу досадливым рыком, гулко ударило пространство и скрылось. Телепортационный скачок в несколько волн подряд омыл кожу, и Сомбре пришлось подавить желание отряхнуться — настолько это оказалось неприятное ощущение. Спустя секунду единорог понял, что тактильное воздействие здесь не при чём.

Сам неизвестный ночной хищник оставлял после себя гнетущее ощущение, навязчиво лезущее в сердце.