Страх и трепет у маяка во время бури

II

Поднимаюсь по горе, будто я нагружена сумками, в которых, обернутые серым бархатом, и прячутся звезды, а буря уже хлещет меня обезумевшими потоками воздуха, и волны так высоко, почти накрывают маяк, но я все поднимаюсь медленно и упорно, делая каждый шаг с невероятным усилием. Уже поздно, но я все иду на зов маяка. Свет померкнет. Свет зажжется.

И я попыталась взлететь, а буря кончилась, и я упала с обрыва, как в детстве. Мы бегали с Грей, и я сорвалась. Крыло переломано, мне больно и страшно, крики о помощи заглушались волнами океана, упрямо бьющимися о камни. Дни, когда юность украшала ее мордочку, а меня освещало беспечное детство. Моя любимая старшая сестра говорила, что поможет мне…

Все поднимаюсь. Буря неумолима. Все во тьме, и уже поздно что-либо делать, а я все пытаюсь спасти звезды. Ох! Святая наивность! Тебе воздам почести, наивность! А моя сестра, милая Грей, называет это все иллюзиями. Иллюзия. Все, что стоит между пони и абсурдом — это иллюзия… Все, что удерживает от падения в бездну — это жалкая веточка над яростно бурлящей пеной, что остается после того, как волны разобьются о скалу…

Идти. Просто продолжай. Шаг за шагом. Зеленый лес кончился, и болезненный серый океан утратил свою свежесть. Даже металлического отблеска не увидеть на нем, свет маяка поглощается тьмой, а молнии не отражаются. Лишь ударяют в воду, вспенивая кипящие раны.

Я пришла и открыла сумку, но звезды померкли. Неужели утро пришло? Так темно, что даже и не ясно. Здесь нет времени, и ничего здесь нет. Лишь тьма, поглощающая всё… Эйри. Я не слышала о ней. Кто она? Странно, что ты не слышала о ней. Эйри. Эйри…

Юность украшает мордочку Грей. Знания скапливаются в мешках под глазами, усталостью наваливаются на нее, и ей не до жизни. Ей не до мира. Ей не до меня. Моя милая Грей, когда ты успела так постареть? Когда…

Дворецкий, присланный семьей Айвори, везет меня в больницу… Эйри. Эйри. Кто это? Я не слышала о ней. Странно… Сестра встречает меня и обнимает, видя забинтованное крыло. Больше я не смогу летать… Детство ушло. Печальная юность в зеленых глазах. В моих глазах. Отражение души… Я развеиваю прах моей сестры над обрывом, он медленно растворяется и летит в сторону океана. Серая дымка.

Пони стоит у обрыва. Калека. Ее сломанное крыло расправляется. Холодные потоки ветра, я зябну. Пони оглядывается на меня. Буря бушует. Пони протягивает мне копыто. Эйри. Нужно сделать движение веры. Нужно победить бурю. Нужно сразиться с ней. Нужно сделать движение веры. Свет померкнет. Свет зажжется. 

Пони хочет, чтобы и я полетела, но мне больно. Мне страшно. Начинаю плакать. Свет померкнет. Нужно сделать движение веры. Нужно победить ее и спасти Коринф. Хорал слышится, тихое пение… Мое левое крыло слегка расправляется — столь много боли; буря, молнии разрывают небо, ветер хлещет мою мордочку, и волны взрываются о маяк, стоящий тут вне времени. Свет зажжется. Я почти расправила крыло, но вот моя сестра скидывает Эйри с обрыва и падает вместе с ней в почерневший от яда тьмы океан.

Я проснулась в слезах. Окно не закрыто. Сквозняк колышет штору. То темно, то светло в комнате.

Но хорал был слышен до сих пор.

Глаза прикрыла, но нет — звуки доносились не из страны сновидений, дверь туда уже была захлопнута основательно. Запутавшись в простынях и спешно схватив куртку, я поспешила на улицу. Буря встретила меня первой. Резкий порыв ветра растрепал нечесаную гриву и громко лязгнул металлической дверью.

Буря действительно продвинулась, пока я спала. Ее неживая армия теней наступала в сопровождении артиллерии из электрических разрядов и флота бешеной океанской пены. Но это хотя бы было ожидаемо, хоть и до нелепости сказочно, а вот мистическое пение совсем не увязывалось со всем происходящим. Голоса вроде бы гасли, динамика спадала, но совсем другое дело — эффект, который они производили, он лишь усиливался. Я все упорнее пыталась поймать редкие нотки жалобного плача. Хорал казался призрачным, но я не бредила. Вроде бы…

Будто не голоса, а шелковая траурная лента, поблескивающая слезами, вилась, вилась на легких дуновениях ветра и утягивала меня в лес. Но ни о каких «легких дуновениях» и быть не могло речи, буря отхлестывала мне морду ветром, стараясь отвлечь на себя внимание, я же упрямо искала хорал. Лента привела меня к лесу. Наконец зеленые листья скрыли меня от темного ужаса; листья были очень яркими, сочными, а не темными, каким обычно бывает этот лес. Откуда тут взяться свету, если маяк я не включала? Я посмотрела налево. Там был Коринф… Но выше… Ох… Я, просыпавшаяся с последними лучами солнца, так редко видела эту великую звезду, что пригрела нас, сирот, и взрастила, а теперь беспомощно наблюдала за нашими страданиями. Нежные позолоченные пушистые облачка, как маленькая стайка милых и беззаботных зверушек, паслись вокруг багряного светила, таявшего тихонько у горизонта, и розовые блики ласкали мои глаза… Продолжалось это недолго. Солнце уходило. Наступала ночь. Время исчезало, и зелень становилась темнее в лесу. Траурная лента тихо старалась уйти, но в то же время навязчиво звала меня, сама будто не зная, чего хочет. Слышно было… Точно. Слышно хорал.

Я вошла в лес. Темный. Начала спускаться с горы. Эх… Надо свет маяка было зажечь прежде, чем ввязываться в это. По привычке приготовилась к спуску, но ведь тут вдвойне абсурд получится. Сейчас с горы спущусь, поднимусь, опять спущусь и затем, когда буду идти домой, опять поднимусь. Нет. Это совсем уже бессмыслица полная будет. Стало еще темней. Деревья стойко сдерживали бурю, и ее ветров здесь не было, но она близилась, и хоть морозных порывов не ощущалось, уже трепетали листья от тех слабых потоков воздуха, что умудрялись пробираться сюда. Идти вниз действительно было глупо. Все темнее. Единственный свой фонарь я много лет назад отдала Хилбри — теперь он стал ее светильником на веранде. Я пожалела, очень пожалела, что маяк не включила. Мало того, что обратно идти так и… Да страшно мне! Эти голоса тоски становились громче. Остановилась. Всё. Осмотрюсь и обратно пойду, потому что сейчас… За деревьями, во тьме, загорелись огромные два глаза. Истинно белым светом. За деревьями, но не смутно, виднелся силуэт кобылы. За ним вдруг проглянули еще два темных, сверкающих глазами силуэта. Они замолчали, хорал их затих, и силуэты затем исчезли.

Я поднялась обратно на гору.

Неспокойный океан взбеленился и из серого превращался в черный. Тьма окутывала Коринф, неумолимо простираясь к нему. Даже всплески воды показались мне отравленными. Я вздохнула. Звон в ушах. Мутные пятна в глазах. Объяснить можно было многое, но почему это принимало именно такие формы? Иллюзии становились все призрачней и призрачней для меня, и лишь Буря однозначно была реальной.

Живот урчал. Вечно неубранная простынь волнами стелилась по старому дивану, шторка билась в конвульсиях. Закрыла окно и села на диван; в отчаянии голова моя упала мне в копыта. Просидела так недолго, снаружи темнело — темнело и внутри, нужно было включать маяк. Зашла в уборную. Крохотное узкое помещение — свет включила, зеленая краска с засохшими подтеками покрывала давящие стены, над умывальником мутное серое зеркало, отражение мое почти черное — оттенял источник света. Я силуэт с зелеными глазами. Умылась и повернулась к яркой лампе мордочкой. Я вспомнила о зеленых глазах Хилбри, вспомнила, как свет моего маяка озарял ее мордочку, и мир на секунду становился осмысленней. Нужно было идти — солнце уходило. Я выключила свет в уборной, ненадолго обернулась — темный силуэт вздохнул, абсурд и иллюзии, абсурд и иллюзии.

Втиснулась в башню и взобралась по винтовой лестнице, каждый шаг отдавался в узком пространстве скрежетом эха. Хах, еще один подъем? Еще один спуск… Бесконечная, казалось бы, череда вскоре будет внезапно прервана. Я не задумывалась об этом. Буря показалась за обзорным стеклом — солнце умирало, дабы завтра опять ожить, и темные рукава мантии нависали над Коринфом. Безразлична ли она? Жестока ли она? Милосердна… Пфф! Что за абсурд?! Неожиданно, но я тяжело дышала… Это после подъема одышка. Перевела дыхание и села около рубильника. Включить его, просто включить… Это бегство… Нет… Я… Эйри, кто она? Не знаю… Я не знаю…

Включила свет. Старая Эш проснулась, вонзая луч света в Бурю и выжигая тени и силуэты, побеждая неизвестность и неопределенность. Жаль, что сестра выстроила свою философию вокруг Бури… Может, все изменилось бы, познакомься она с тобой ближе, милая Старая Эш. Хах. Будто истина зависит от твоих взглядов на мир и того, в каком свете ты на него смотришь.

Теперь время идти вниз.

Ненадолго обернулась — в глазах тьмы блистали молнии, повернула мордочку обратно к лестнице, в висках загрохотало металлическое цоканье, проходя сквозь сознание. Каждый раз, когда спускаешься по этим лесенкам, узкое пространство, все серое — не ощущаешь, что тебя сдавливает, нет, просто ждешь, пока наконец выйдешь к свету; что если… Я задумалась. Есть момент. Между светом и светом. Один лишь миг, когда ты не видишь ни входа в башню, ни выхода из нее, вокруг нет ничего, кроме ненадежно скрипящей опоры и старого кирпича да этой серой дымки. Душа Старой Эш…

Абсурд.

Толкнула дверь, она обиженно лязгнула, сегодня был странный день, такой же, как и любой другой, но с неким надрывом, последний спокойный день, ведь так — будто можно назвать это спокойным — копыта болезненно скользили в короткой жухлой траве, что со временем становилась острой и цепкой, и чем ближе к хвойному лесу, тем трава острее, у маяка она наивная и мягкая, но лес будто готовился к чему-то и знал то, что Старой Эш было неведомо, или все наоборот — тут сразу не скажешь; эхей, зато что можно точно было сказать, так это то, что с горы спускаться намного легче, чем на нее забираться — хоть немного радости — но опять же сегодня было такое чувство, будто бы ноги как телега без кучера, что катится вниз под тяжестью груза, совсем не похоже на мое привычное схождение с горы — обычно солнце еще не успевает сесть, небо все в красках и ох, Хилбри, Хилбри, моя дражайшая Хилбри ждет внизу, об этом только и думала обычно, она ждет меня там, столько лет уже ждет, и каждый день я схожу только ради нее и поднимаюсь обратно, чтобы к вечеру проснуться и сойти к ней опять; лес был странный сегодня, с тьмой повсюду, тени пугали, и это, может, абсурд, но — ТОЧНО — какой же абсурд мне приснился; я начала внимательней вглядываться в тени леса, о чем почти сразу же начала жалеть, лес напряженный сегодня, да еще этот сон, просто чудесно, теперь мне повсюду мерещились эти силуэты из моих кошмаров и это пение, хорал; лес давил, узкий темный коридор, с одной стороны которого стучалась Буря, ветер сильнее и сильнее, просачивался через хвою и стремился сорвать каждую иголочку и обратить в пыль времени — казалось бы, еще вчера я была жива, и пленка перематывалась с характерным плачем, звук, что обрывался, приходя в высшую точку своей громкости, я, Хилбри и бесконечная музыка, что искажена в моем ретроспективном сознании, находящемся в страхе и трепете перед грядущим; я, Хилбри и кинопроектор, что проецирует вечное, один фильм, что не меняется, сколько бы пленка не прожигалась, хотелось бы мне, чтобы и наша жизнь была такой: в бесконечной погоне, что никогда не заканчивается; в бесконечной погоне, в которой титры сменяются начальной заставкой только по нашей прихоти; жизнь, в которой темнота — это лишь время, проведенное в ожидании луча света, что обязательно вернется, сделав движение вокруг себя и осветив жизнь, в которой есть лишь песни, тягучее приятное молчание во время прикосновений и удивительный, полный нежности и печали взгляд зеленых глаз Хилбри.

Еще вчера я была жива, а сегодня остался лишь звездный прах, убаюканный мирозданием.

Кончился хвойный лес, но стало лишь тесней — поле кукурузы объяло меня и не желало выпускать. Проскользнула между стеблями, оставляя за собой полосы, странные знаки и неведомые послания. Спокойней. Я сбавила шаг, идти стало легче. Ветер завывал, но забываешь об этом, погружаясь все глубже и глубже в нежность зеленых листиков. Мы тут играли, бывало, бродили и разбегались, лежали, укрытые от всего мира, спрятанные самой вселенной от ее же яростных сил, мы были моложе, мы были детьми когда-то. Порой бывало, что во время игр мы терялись и… Мне оставалось лишь ждать, когда она придет на мой плач. «Хилбри», — робко говорила я шепотом, осознавая, что осталась одна. «Хилбри!» — еще спокойно кричала я, и одиночество обволакивало меня, стискивало, сжимало, запирая в узких стенах темной клетки. «ХИЛБРИ!» — жалобный, плаксивый крик, от страха и трепета губы дрожали, но я вдруг чувствовала ее прикосновение и кидалась ей в объятия. Через пару секунд мы уже играли, беззаботно и совершенно не думая о том, что Буря все равно придет, как бы далеко она от нас не находилась во времени… Мы были моложе, мы были детьми когда-то и проводили время, бродя в кукурузном поле.

Но вот и оно кончилось. Пора идти.

Узкие улицы Коринфа встретили меня серостью, гаснущей во тьме. Скромный приглушенный свет с веранды Хилбри помогал найти путь. Я подошла к дому, и Хилбри вышла мне навстречу, тепло улыбаясь.

Кажется, я просто делаю шаг назад, детка…

Все во мне говорит: «Иди вперед»,

Я воодушевляюсь… О нет, неужели опять?

Кажется, мы просто идем назад, милая.

Трескучая запись психоделики и ее жесты ушками порождали во мне небывалые чувства. Время в ее доме — да что там, — просто рядом с ней приобретало совершенно другой ход. Я приходила в себя. Я чувствовала себя просто и привычно. Я не погружалась в прошлое и не страшилась за будущее, но и здесь я не была. Я была с ней.

Все сведется к этому в конечном итоге. Порой это забывалось, порой трепет искажал восприятие. В голову пробирались мысли о других вещах, о мире и прочей ненужной ерунде. Абсурд. Все это о любви. Все истории, вся музыка, все картины, все книги… Все киноленты…

Все это о любви. Все это только о любви.

Так почему мы сейчас вместо того, чтобы наслаждаться временем, проведенным вместе, обсуждали мои кошмары?

Абсурд.

Причина этой нерешительности — не я, о нет,

Потому что я давно все для себя решил.

Но именно такое чувство возникает, когда

Изо всех сил пытаешься что-то воплотить в реальность,

Кажется…

Она сказала беззвучно, что я выгляжу напуганной. Она сказала беззвучно, что у меня заплаканные глаза. Я дрожала, когда входила? Слишком крепко ее обняла? Нет, это не так… Это настолько не так, что когда я отодвинулась от нее, то дрожала все еще. Она обняла меня сама, удерживая так долго, как только можно было. Да и тем более, когда я дрожащими копытами взяла рюмку… Это ведь был последний спокойный день Коринфа, он совсем не для размышлений о Буре!

Кажется, я просто делаю шаг назад, детка…

Все во мне говорит: «Иди вперед»,

Я воодушевляюсь… О нет, неужели опять?

Кажется, мы просто идем назад, милая.

Она долго слушала, но сны имеют причудливое свойство забываться, как только просыпаешься; ускользающими лучами вечернего солнца они исчезли из моей памяти, скрывшись глубоко во тьме бессознательного — от них остались лишь блики, что видишь, когда глаза закрыты. Сумбурные и неточные воспоминания, фрагменты раздробленной души, бушующей безмолвием в ночи. Шорох шторы превращался в Бурю, давнее воспоминание — в предостережение об апокалипсисе. Что я хотела себе сказать? Не знаю… Я не знаю… Меня терзали кошмары. Странные силуэты в лесу. Точно, и была… Музыка… Хорал. И про сестру снилось. Ах… 

«Крыло?» — обеспокоенно спросила ушками Хилбри. Я кивнула. Боль впилась в нервы. И тут, словно вспышка в смолистой ночи. Эйри.

«Эйри?» — беззвучно переспросила Хилбри.

— Я не слышала о ней. Кто она?

«СТРАННО» «ЧТО» «ТЫ» «НЕ» «УСЛЫШАТЬ» «ОНА».

Хилбри была удивлена. Она долго думала и после этого пошла копаться в своих вещах. Коробка с бумагами еще была открыта, она перерыла ее всю и вдруг достала конверт, после протянула его мне. К нему булавкой была прикреплена записка, написанная моей сестрой. «Миф об Эйри» — выведено красивым почерком. С благоговением Хилбри держала конверт в копытах, пока я осматривала столь знакомый предмет.

— Почему я его не прочла?

«Я не знаю…» — беззвучно произнесла Хилбри.

Пепел превращается в серую дымку. Буря безразлично яростна.

«ПОХОРОНЫ» «ПЕПЕЛ» «РАЗВЕЯТЬ» «ИСТЕРИКА» «СЛЕЗЫ» «СТРАННО» «ПРОСЬБА» «СПРЯТАТЬ» «НЕ» «ГОВОРИТЬ» «НЕ» «НАПОМИНАТЬ»

Хилбри пыталась объяснить мне мое же поведение. Крыло разболелось, и я старалась приглушить боль ржаным виски, выпивая все больше и больше лекарства, которое скоро начало превращаться в яд. Грэй после смерти попросила лишь развеять ее прах с горы, на которой стоит Старая Эш и… Почему я не выполнила еще одну просьбу? 

Смотрела на конверт и мне становилось страшно. Крыло. Больно… Звон в ушах на пару мгновений превратился в хорал. Тени бродили по улицам Коринфа… Старая Эш прожигала их… Конверт самый обычный. Последние ее слова, которые она когда-либо оставит мне. Почему я отказалась их читать? Что меня пугало? Я вспомнила, как она говорила мне про Эйри, сестра спрашивала про нее, говорила о ней, говорила о моей судьбе, но… Как такое возможно?

Эйри. Я точно слышала о ней.

Боль стихала. Но я была не в состоянии прочесть письмо. Попросила Хилбри напомнить мне забрать конверт, когда буду уходить, нужно было постараться не забывать про это письмо, в котором находились…

Боль стихла, но виски все продолжало исчезать из рюмки и появляться там вновь. Странная магия абсурда.

Кукурузные лепешки остались еще с прошлого дня. Хилбри сказала, что будет весьма аутентично есть именно такие, будто мы и правда давно находимся в погоне за чем-то. Тут она опомнилась и улыбнулась. Она быстро подбежала к коробкам и принялась их неаккуратно разрывать и рыться в уже сложенных вещах, самая неформальная княгиня своего семейства. Она оглянулась на меня, сказала о… Я не успела прочитать по губам. Что-то про «Детство»… Когда она показала находку, я поперхнулась кукурузной лепешкой, отчего княгиня Айвори разлилась немым смехом. Но вот она успокоилась и смущенно ждала моей реакции.

— Я уже и забыла о них… — прошептала я.

Она подошла ко мне, и старая ковпоньская шляпа очутилась у меня на голове.

— Помнишь, как мы подкладывали газету, чтобы она не налезала на глаза?

Хилбри усмехнулась, сидя в такой же ковпоньской шляпе. У меня была темная, а у нее светлая. Это были настоящие шляпы из «Увертюры». Семейство Айвори было достаточно могущественно, чтобы сделать пару звонков в Лас-Пегасус и только немного намекнуть, как сильно их маленькой княгине понравилась странная кинолента. С виду это были обычные истертые шляпы, и лишь печать внутри напоминала о том, что это реквизит студии «Линч Фрост». Надевая шляпу тогда, я представляла себя героиней фильма, теперь же, надевая ее, я вспоминала маленькую кобылку, что заучивала реплики из фильма ради маленькой княгини, которой так дорожила. Мы сидели рядом, и поля наших шляп касались друг друга. Свет наших зеленых глаз встречался и становился одним и тем же. Ей все давно известно, и она видела меня насквозь, ей известно о всех моих словах, просто пока не сказанных. Тонкая иллюзия повисла в воздухе, и мне было так страшно разбить ее и окунуться в самую пучину своих чувств, указать светом на мое сердце, что так долго томилось в темноте из-за необъяснимой и по-странному навязчивой боязни Бури. Я хотела признаться, но что-то во мне говорило — после того, как уедем, после того, как уедем. Почему не сейчас? Ведь ждать момента, когда мы уедем, просто абсурдно.

Мы просто идем назад, милая.

Мы просто идем назад, милая.

Мы просто идем назад, милая.

Мы просто идем назад, милая.

— Пластинку заело…

Хилбри убрала пластинку и поставила другую — с записью песни, которая играла в «Увертюре» в середине киноленты.

Время плыло совсем по-другому, когда я была рядом с Хилбри.

Двигаясь по самому краю ночи,

Пылинки танцуют в пространстве.

Я вышла в ночь, меня приветствовал лишь тусклый фонарь — свет его трепетал во тьме. Завтра праздник первой молнии, и нужно было лечь пораньше. Хилбри вспомнила про конверт. Я успела про него забыть. С неохотой забрала с собой, и он сразу лег на меня тяжелым грузом. Копыта ломило. Крыло ныло.

— Ту сцену, где они смотрят в окно…

Узкие улицы. Тьма. Беззвучное «пока, Ландри» от Хилбри. Завтра мы уже будем вместе. Завтра я обо всем ей скажу, я скажу ей самое главное. Самые звучные и печальные слова, которые произносятся с толикой тоски и переизбытком чувств. Я люблю тебя, Хилбри.

Я люблю тебя. Вот бы сказать тебе это. Но сегодня одна уходила в ночь. Ты обняла меня, прижавшись мордочкой к моей шее. Что случилось, моя родная? Неужели ты страшилась завтрашнего дня, как и я? Но ведь мы уедем. Мы ведь уедем? Отчего тогда столько страха и трепета? Признаюсь, с тобой рядом всегда так. Страх и трепет. От бесконечного чувства, разрывающего мое сердце. Как мне страшно потерять тебя. Отчего это чувство, что я обнимаю тебя в последний раз? Буря не заберет тебя… Нет… Я не отдам тебя…

Хилбри…

Ты не стала гасить светильник, предложила его мне, но я не посмею взять его и оставить тебя без моего света. Может, не будем снимать шляпы. «Почему бы и нет?» — улыбнулась я. Оставалось опять взобраться на гору.

Солнце восходит и заходит каждый день.

Свет и тень меняют узор стен.

Хилбри у окна. Ее мрачный взгляд, как у блондинки, что думала о грядущем.

Сквозь кукурузное поле. Мне было страшно. Я не хотела уходить. Я не хотела, чтобы это все было убито Бурей.

Чтение по губам — дело сложное, и вряд ли бы у меня получилось прочитать такие фразы, но я запомнила их все наизусть. Хилбри повернулась ко мне. В глазах ее дрожали слезы… Она умела прочувствовать моменты из киноленты.

«Говорят, на лугах, что у подножья Рэйнбоу Фолс, сейчас так чудно. Хотела бы я, чтобы мы побывали там, — беззвучно проговаривает она реплику. — Представляешь?! Даже осенью там светит нежное солнце и ласкает сочную зеленую траву, что растет на холмах, а луга лишь изредка прерывает милейшая ниточка радужной реки из облачных водопадов. Там столько радости и так спокойно. Лежишь, скрытый в траве от всего. Нет времени и мира нет. Хотела бы я… Чтобы мы… В этом райском месте… Мы…»

И блондинка заплакала.

Я прошла сквозь поле. Жесткая зеленая трава и иглы хвои. Подниматься, идти, карабкаться, терпеть. Конверт вдавливал мои ноги в землю, я то забывала о нем совершенно, то только и думала о том, как приду домой и прочту это магическое письмо. Меня кидало в бред — силуэты отчетливо прослеживались за деревьями, — сознание помутнело слегка, но крыло будто обожгло, и я взвыла от боли. Стало ясно. От конверта не скрыться. Стало ясно. Скрывалась от него не я. Мне хотелось его прочесть больше всего, но что-то пугало меня, что-то старалось скрыть правду. И я взбиралась среди зеленой хвои, что защищала меня от тьмы и Бури, подступавшей все ближе.

Я прохожу сквозь эту ночь одна.

Сегодня восхождение было немного другим. Прерывистым. Шла. Опять остановилась. Силуэты кружили вокруг, мелькали. Маяк сжигал их на время, но вот вечность — а силуэт уже на том же месте, луч ушел кругом, а тьма накрыла пепелище. Белые светящиеся глаза уставились на меня. Что в их песне? Жалость? Трепет? Что они пытались сообщить? Кто они, эти бедные души в плену тьмы? Буря яростна.

Хилбри повернула мордочку ко мне — в слезах.

«Но мы ведь должны продолжать погоню? — спросила она беззвучно и сама ответила на вопрос: — Да. Мы обязаны. Прости, я ведь и сама все знаю, но порой мне охота все бросить, и с другой стороны, брось мы погоню, все это так и кончится. Тогда мы точно не сможем понежиться на лугах. Знаешь. Может, во время погони мы доберемся дотуда. Как ты думаешь?»

— Не знаю… — ответила брюнетка. — Я не знаю… Главное, что мы будем вместе.

Свет маяка осветил мордочку блондинки.

Любовь,

Не исчезай,

Возвращайся через этот путь,

Гора. Сквозь деревья прорывался свет Старой Эш, чтобы спасти меня от силуэтов. Спасти меня от тьмы. И мне искренне жаль было покидать Старую Эш. Оставлять ее наедине с Бурей. Это ведь была и моя схватка тоже. Схватка за что и ради чего? Месть за сестру… Отомстить Буре. Это абсурд! Полный бред!

Я вышла к мягкой траве, и она потянула меня внутрь маяка, но я остановилась и посмотрела на нее; отвела взгляд; мне стало страшно… Пепел истончался, растворялся и навсегда исчезал, оставалась лишь серая дымка, призрачная серая дымка. Иллюзия. Все, что осталось от той, кто обличила бессмысленность и абсурд нашего мира. Я прижималась к маяку… Крыло заныло, и весь ржаной виски мира не смог бы унять боль. Еще и конверт… Я ведь могла бы просто уйти. Мы просто ушли бы с Хилбри… Просто ушли. Не было бы страха и трепета. Ни страха, ни трепета нет. Ох, прошу…

Возвратись и останься

На веки веков.

Пожалуйста, останься.

Что с нами будет? Глубокая ночь. Мы молча лежим, вслушиваясь в потрескивания пластинки. Тягучая нежность сливается воедино, наши гривы сплетаются, и сердце ее стучит неугомонно. Скажи сердцу, что я рядом. Скажи сердцу, что я навсегда с тобой. Пускай оно не волнуется… Видимо, от этого оно бьется лишь сильней. Стук барабанов — синкопа к блюзовой мелодии. Мы живем в своем ритме, и время стягивается вокруг нас и отходит обратно, как круги на воде. Бесконечная абстракция, которой грустно, что ее источник не вечен. Это не свет маяка кружится. Это не пластинка кружится и даже не пепел. Это…

Мир кружится.

Вокруг нас. Все в нашей маленькой личной вселенной вращается вокруг нас двоих.

Буря уже у Коринфа. Завтра первая молния ударит прямо в городе, и эпоха окончится великим разрушением.

Я толкнула дверь. Зашла внутрь. Упала в холодную постель. Тьма одолевала меня.

Тьма…

Еще не уснула, но дрема меня одолевала. Тум. Окно открылось. Буря сильнее. И… Ах… Крыло заныло. Что ты хочешь, сестренка? Что я забыла?

Конверт!

Вскочила с постели, до первых лучей солнца еще около часа осталось. Дверь нараспашку и стучала о стену маяка. Забыла запереть? Грязные следы на полу. Кто-то… Да это мои… Или. Где конверт? Подскочила к коробкам, к столу, куда я кинула конверт, или он остался в куртке, где-то… Чьи это следы? Это не земля… Пепел… Схватила куртку, выбежала на улицу — Ах! Порыв ветра сшиб с ног и опрокинул на бок, вся в грязи, молнии грохотали в полную силу, совсем рядом, блистали как зубы смертоносной твари. Коринф уже в плену Бури. Пророчество сбывалось… Раз в двести лет. Буря забирает все. Срок пришел. Не было возможности удержать ее, и страх сжал мое ослабевшее сердце, захотелось спуститься с горы, пуститься прочь отсюда и упасть перед Хилбри с просьбой уйти. Старая Эш осветила лес. Силуэты мчались прочь, проблескивали их белые глаза, и хорал накладывался на заунывные мелодии ветра. Акценты ставились раскатами грома, а ритм задавался дождем. Сырая трава резала ноги, когда я бежала к лесу. Я остановилась. Мне было страшно… Нет уж, я не могла отдать им конверт, боль в крыле слегка подтолкнула меня. Я нехотя бросилась в погоню за ними. Жертва гонит хищника. Ну не абсурд ли. Может, хищник играется? Может, он развернется в любую секунду? Или мы бежим по кругу… Или нет ни жертвы, ни хищника… Только жертвы… Только жертвы… Абсурд. Силуэты плавно удалялись, тихо воспарив, но я не могла их догнать…

Ах!…

Запнулась. Конверт лежал в корнях лиственницы, укрытый от дождя ветками и защищенный от грязи травой. Силуэты исчезли. Я… Я просто выронила его, когда… Он такой тяжелый, этот конверт. Я подняла его. Подняла ее окоченевшее копыто… Дождь свинцом давил на мое тело. Гром прижимал к сырой земле и замедлял меня. Каждый шаг к маяку давался с трудом… Каждый шаг к ее холодному телу как подъем на гору.

Дверь маяка с треском хлопнула. Пыль посыпалась мне на голову… Пепел посыпался мне на голову… Я поднималась по ступенькам, реверберации, звуки металла — дверь все еще скрипела. Буря безразлична. Ветер бил в обзорное стекло, дождь колотил по крыше, и звонко звучал хорал. Этого не могло быть… Я спряталась в маяке, в самом сердце. От меня отходила тень-атлас в сторону Бури. Копыта дрожали, открывая конверт. Гром пророкотал после вспыхнувших яростных молний во тьме. Клонило в сон. Было такое ощущение, что все вокруг против того, чтобы я читала это письмо. И лишь Старая Эш отгоняла тьму. Еще бы вчера я посчитала, что это Буря послала свою армию устранить меня, будто в письме написано, как победить Бурю и остановить разрушение. Предотвратить неминуемую катастрофу. Но сейчас у меня было странное ощущение, будто бы Буря на моей стороне.

Абсурд.