Страх и трепет у маяка во время бури
III
III
На листочке, прикрепленном булавкой к конверту, было написано:
«Блэк, прошу тебя, прочти это! Исполни последнее желание своей сестры. С этим письмом творятся странные дела. Каждый, кто имеет отношение к Буре, не желает признавать опасность, о которой подробно написано здесь. А лично ты из-за подсознательного страха не желаешь и слышать правду о своей же жизни. Ты и княгиня Айвори единственные, кто не знает легенду до конца».
Внутри лежало несколько листов разной бумаги, исписанных разными чернилами, но одним почерком.
«Миф об Эйри
или
Интерлюдия»
От Ландри Грей своей любимой сестре Ландри Блэк.
Много лет назад, когда ты была совсем малюткой, у меня была подруга. Ее звали княгиня Талакре Айвори. Ничего не напоминает? Именно. В то время планировалось, что я стану следующей смотрительницей маяка. Мы проводили с моей Тали все время вместе. В силу детских лет я не могла подумать, что чувство, которое мы взращивали, позже превратилось бы в любовь. И не произойди худшего, так бы оно и стало. Но ты ведь не помнишь о том, что была еще одна княгиня Айвори? Этому есть объяснение. Чахотка. Я ревела год. Меня экстренно вывезли из Коринфа в поместье Айвори. Мама княгини долго общалась со мной, ко мне приходили психологи, и со временем боль нестерпимая стала хотя бы совместимой с жизнью. Лишь иногда бывает, лежу одна в холодной постели и вдруг вспомню о ней, так душу будто жжет.
Меня попросили никогда не рассказывать о ней тебе и Хилбри, чтобы не травмировать детскую психику. Мне предложили оплатить мою учебу в лучшем Мэйнхэттенском университете и сдержали обещание, когда я выросла. Более того, несколько лет спустя выяснилось, что семья Айвори давала взятки преподавателям, я ведь упоминала, что забила на все предметы, кроме философии и теологии. Так вот, оказывается, мое разгильдяйство бережно оплачивалось. Но что в этом плохого? Семейство Айвори заботилось обо мне. Заботилось и о тебе. Ты сразу стала близка с Хилбри. И хоть никогда более в жизни я не ощущала тепла романтических чувств и обрекла саму себя на одинокую тоску из-за любви, отнятой у меня силами, с которыми я справиться не в состоянии, все же я с искренним трепетом наблюдала вашими с Хилбри отношениями и тихо радовалась за вас, сама углубляясь в изучение философии и в поиски ответа на вопрос: «Какое место занимает жизнь пони в этом мире?» Говоря кратко, все жили долго и счастливо.
А затем я раскопала кучу грязи на семейство Айвори и на весь Коринф.
Взятки лишь верхушка айсберга. Я не помню, когда именно, но в одну из тех самых холодных ночей я выпала из этой всеобщей иллюзии, сорвалась со скалы здравомыслия, как когда-то ты в детстве, упав со скалы настоящей и чуть не погибнув. Но у меня не было спасительной веточки, что могла удержать меня, никаких больше иллюзий, только холодный океан абсурда, в котором я и утонула. Иллюзии кончились, но ты все еще была в опасности, а кто-то был в ответе за мою бессмысленную жизнь.
Никто ничего не замечал, и впервые за долгие годы я почувствовала себя еще более одинокой, чем когда-либо. Тогда я начала думать. Ох, этому-то я научилась. Ты не знала, но мертвая княгиня была немой. Ничего не напоминает? Именно. Это первое, чему я должна была удивиться. Тогда я попыталась вспомнить. Это было после смерти Талакре. Скорбь сдавливала и упрятывала меня в узкую темницу, а семейство Айвори и армия менталистов дружно промывали мне мозги. Но шумиху было рано поднимать, все же это могло быть наследственное заболевание или даже просто совпадение.
Но позднее я кое-что узнала… Например, довольно странное обстоятельство. Обеим княгиням в детстве была сделана операция по удалению голосовых связок. Откопать документы было сложно, но запись об операции осталась. Ты, может, сочтешь меня параноиком, но я провела долгое расследование, уж назовем это так. Я пыталась разузнать, была ли чахотка совпадением, или и она была запланирована, но я так и не смогла найти ответа на этот вопрос. Прямо-таки категории диалектики на живом примере, необходимость, перетекающая в случайность, породившую в дальнейшем еще одну необходимость, которая привела…
Что в этой бесконечной ленте было первым, мне неизвестно.
В тот момент меня терзали сомнения. Я мучилась из-за произошедшего с Талакре. В последние годы ко мне возвращается память. Приезжая в Коринф и проходя по кукурузному полю, я вспоминаю наши детские игры. Просыпаюсь ночью из-за странных шумов, и мне кажется… Кто-то поет, Блэк. Я, кажется, схожу с ума…
Письмо прерывалось. И продолжалось уже на следующем листке. Он был сильно измят и весь заляпан чернилами, почерк хоть и дрожал, но до сих пор оставался аккуратным.
Раз и навсегда… Мне просто хотелось избавиться от этого чувства, Блэк… Я не могу поговорить с тобой… Я… Это мне кажется. Наверное, они наняли магов. Наняли единорогов, чтобы… ЭТО пытка! Ты не слышишь ничего, когда речь идет о моем прошлом и о Талакре. На днях я спросила у тебя, кто такая Эйри, а ты ответила, что не слышала о ней. Не слышала! После стольких раз, когда я объясняла тебе. Они не мстят за мои попытки распутать этот клубок лжи, они искренне любят меня и жалеют. Они знают, что я искала документы, они все знают. Я думала, они погребут мою карьеру, попытаются уничтожить меня, выслать далеко, чтобы мы не пересекались более. И вот мою теорию признают во всей Эквестрии. Меня призывают никуда не уезжать из Мэйнхэттена. На меня сыплются все блага жизни. Мама Талакре и Хилбри искренне жалеет меня, говорит со мной о ней… Она единственная, кто утоляет мою жажду слышать о Талакре что-либо… Семейство Айвори знает, что победили. Это бесполезно. И я доказала это в своей теории абсурда. Какая ирония. Они знают, что я знаю, и безразлично к этому относятся. Они знают, что грядет неизбежное, и даже не пытаются меня остановить. Они не правы. Они погубят вас. Они… Они фанатики, как и все жители Коринфа. Каждые двести лет они губят две молодые души…
Я так скучаю по ней. Я не хочу, чтобы и тебя постигла та же судьба. Холодная бездна, обжигающая душу. Сейчас ночь, и я слышу пение. Мое проклятие. Мой дар. Это она поет мне.
Письмо опять обрывалось. Следующий листок — последний в конверте — оказался аккуратен и написан таким же аккуратным почерком. Однако было очевидно, что почерк слегка подрагивал, и Грей прилагала все усилия, чтобы это не было заметно.
Два года назад я уже знала всю правду и пыталась донести ее до тебя самыми разными способами. Но ты не могла меня услышать, а я не смогла дописать письмо. Но, может, это к лучшему, хотя все, что у нас есть — это время, и я сильно медлила, тем самым подвергая Хилбри и тебя куда большей опасности, однако я набрала достаточно информации, чтобы собрать пазл почти до конца. И самое главное. Я знаю, как сказать об этом тебе. Это стоило больших усилий, и мне придется еще многое отдать, но я не могу оставить тебя.
Я хотела выбросить те два прошлых письма, что я начинала, но, немного подумав, решила их оставить. Пускай ты увидишь весь путь, что я прошла и осознаешь, что нечто мистическое во всей этой истории точно есть.
Так вот. Я схожу с ума. Медленно, но уверенно. Иронию из меня не вытравило даже сумасшествие, как видишь. Но нужно заметить, это сильно мешает моим попыткам прекратить эту абсурдную, во всем самом страшном значении этого слова, череду катастроф. Я так и не смогла определить, с чем связано то странное пение. Чужая телепатия, слуховые галлюцинации, или же это Талакре утешает меня после своей смерти. Все теории имеют право на существование. Мама Талакре честно призналась, что не нанимала телепатов, чтобы сводить меня с ума, и даже предложила помощь, но я отказалась. Последующие мои исследования пролили свет на эту мистическую тайну пения, но об этом потом. Сейчас я лишь хочу поведать тебе о той самой легенде. Легенде, которую знает каждый житель Коринфа и каждый в семействе Айвори. Кроме, собственно, смотрительницы маяка и княгини Айвори, что исполняет представительские функции в Коринфе. В данный момент это ты и Хилбри соответственно. Среди семейства Айвори я нашла союзника. Это дворецкий, ты должна помнить его, он отвозил тебя в больницу, когда ты сломала крыло. Он восполнил многие пробелы в моих познаниях о легенде, которую я тебе ниже и излагаю.
Я продолжила искать совпадения после того, как узнала о документах. И я решила узнать, кто же был смотрительницей маяка в те разы, когда Буря приходила в прошлом. Двести лет назад смотрительницей была кобыла, пегас. У нее были близкие отношения с княгиней Айвори, которая, внимание, была немая. Это ужасно. Это странно. Но, Блэк, поверь мне, дальше хуже. Смотрительница маяка попыталась насильно вывезти из города княгиню, которая отказалась уезжать во время Бури. Княгиня сошла с ума и скончалась через полгода. Вслед за ней скончалась и смотрительница маяка.
Четыреста лет назад история была почти такой же. Смотрительница пегас и близкая ей княгиня Айвори. Обе умерли, оставшись во время Бури в Коринфе. Тело смотрительницы найти не удалось. Судя по всему, смерть она встретила на обрыве около маяка. Тело княгини найдено внизу в многочисленных обломках разрушенных домов.
Но началось все шестьсот лет назад.
Маяк простоял на своем месте восемьсот лет, однако я так и не смогла найти информации о том, что случилось раньше: буря или строительство маяка, но доподлинно известно, что и то и другое произошло в один и тот же год. Что было причиной, что следствием, остается загадкой. Спустя двести лет после строительства маяка Буря пришла, опять угрожая уничтожить город, и у нее это, конечно, получилось. Но вопрос: почему маяк, что первым встречает весь яростный натиск Бури, остается целым, когда все вокруг рушится?
Эйри.
Далее я просто приведу последнюю запись из дневника княгини Айвори, что была в Коринфе шестьсот лет назад, дневник ее до сих пор бережно хранится в поместье и, если бы не дворецкий, мне бы не удалось узнать о событиях тех лет так подробно. И хоть имя Эйри на слуху у каждого жителя Коринфа, мало кто знает, что и почему она сделала.
«Буря пришла. Я смотрю на „Эш“ и вижу, как вдали мне светит ее душа, и этот свет должен быть вечным. Эйри. Юная и несчастная. Она долго стояла у порога моего дома, однако так и не смогла сказать самого главного. Все дело в Буре. Меня никто никогда не поймет и никто никогда не примет моих действий, но я заклинаю весь свой род сражаться за право жить. Я заклинаю каждую княгиню из своего рода: не сбегать от мироздания, а победить его и жить. Именно жить, как настоящий пони, а не жалкое существо, смиренно ждущее своего часа и скитающееся по земле, лишь пока тело не падет под нападками безвольной ярости. С каждой первой молнией, которая ударяет в Коринф, пускай в каждой княгине просыпается обида на Бурю. Никто никогда не примет этого, но на то я княгиня. А Эйри будет моим рыцарем. Рыцарем веры. Она сразится с самим миром и одолеет его, ибо нет ничего неподвластного душе пони. Она одолеет Бурю и придет ко мне и скажет все, что сказать о своей любви не успела ранее. И тогда мы обретем то, что принадлежит каждой душе по праву. Бессмертная и доблестная жизнь настоящего пони с бессмертной душой. Эйри сделает движение веры навстречу Буре и победит. Потому что… Потому что иначе Буря, рано или поздно, догонит каждого из нас».
Мне самой сложно объяснить, что произошло в тот день. Мне сложно сказать, о чем думала княгиня Айвори, что закляла свой собственный род и породила целый культ Бури и сменяющихся одна за другой смотрительниц и княгинь. Я не буду вдаваться в подробности всего этого, несмотря на то, что это навсегда преобразовало мою жизнь, пусть и косвенно. Пусть я в этой истории и была выкинута на задний план, но, Блэк, я не дам им сгубить тебя.
Как жаль, что столько пони страдают из-за абсурда. Поэтому я прошу тебя, если мой замысел удался, прошу тебя, признайся во всем Хилбри и спасайтесь вместе от Бури.
Я долго пыталась объяснить тебе, но, кажется, осталась лишь последняя возможность. Перед тем, как я приступлю к своему гамбиту, прошу тебя, выслушай свою сестру насчет двух пунктов.
Первый. Если мой план удался, обратись к моему союзнику. Да. Дворецкий семьи Айвори преданно служит этой семье и не желает обрекать юную княгиню на страшную смерть, он вывезет вас и скроет, пока не кончится Буря.
Второй. Я в своей теории обрисовала наш мир абсурдным, а все что нас удерживает в нем — иллюзиями. Я не отказываюсь от своих слов, ибо теперь кристально вижу, что была права. НО. Абсурден лишь этот мир и только для нас. Ведь мы не имеем с ним ничего общего. Мы из совсем других краев. Мы гости в нем. Веришь ли ты в то, что другие зовут тем светом или нет — не имеет значения, но мы рано или поздно покинем этот абсурдный и чужеродный нам мир. Ирония! Мы пребываем здесь в чужеродной оболочке, которая и породнила нас с этим чужеродным миром. Но из родных краев мы захватили с собой маленькую частичку, маленький огонек, который делает нас нами. Смысл в нем. И только в нем. В этом маленьком огоньке. Не пытайся бороться с этим миром — он для тебя ничто, и ты для него ничто. Но спасти огоньки нашего родного мира — это святая задача, возложенная на каждого из нас.
Пришел и мой черед. Я чужеродна этому миру и покидаю его, покидаю это царство абсурда, что истерзало меня и пыталось погасить огонь внутри меня. Ни мои крики, ни мои просьбы не смогли разбудить тебя из сна заклятья. Может быть, моя смерть сможет вырвать тебя из иллюзий, и ты увидишь истинную природу тьмы. Все, вероятно, подумают, что я решила этим поступком доказать свою теорию. Хех. Ну оно и к лучшему. Не вини себя в том, что я кинусь навстречу абсурду. В абсурдном мире иллюзий ты была моим единственным смыслом. Но…
Она уже давно поет мне… Она зовет меня…
Я проснулась в слезах. Скомканное письмо рядом. Был день, о чем говорили редкие лучи солнца, но даже они вскоре начали затухать из-за натиска Бури. Она была здесь. Скоро все должно будет исчезнуть.
Меня разбудил громкий стук в дверь. Выключила свет «Старой Эш». Вспомнив содержание письма, я скомкала конверт, положила в карман куртки — более конверт не казался тяжелым, он даже окрылял меня, — почти спикировала вниз по винтовой лестнице, так легко я ступала, что даже эхо не могло поймать скрежета ступеней. Открыла дверь.
— Мисс Ландри, — поклонился дворецкий. — Искренне рад встрече с вами и прошу прощения за то, что разбудил, но, боюсь, вы проспите праздник первой молнии, и более того, по просьбе княгини Айвори я пришел забрать ваши вещи и вещи вашей сестры. Она была великой пони, и будет жаль, если ее труды пропадут в Буре.
Дворецкий выглядел почти так же, как и много лет назад, когда он с холодным профессионализмом отвез меня и мое сломленное крыло в больницу. Может, морщин прибавилось.
Глаза мои горели. Жалобно я пискнула.
— Помогите мне… — как много лет назад… — Я знаю всё. Я ЗНАЮ ВСЁ! Я смогла прочесть письмо, — выдохнула я.
Дворецкий переменился моментально.
— Не может быть… Неужели…
— Да.
Одинокая слеза выкатилась из его глаза.
— Значит, не зря… Неужели я стану тем, кто поможет прервать эту череду катастроф…
— Помогите мне! — собралась я. Время ускорилось. Безжалостное и грохочущее. — Нужно увезти ее отсюда!
— Я должен собрать вещи вашей сестры, но обещаю, что буду у кареты, как только вы отыщете княгиню Айвори. Приведите ее к карете, и вы будете спасены, — а после обратился к слугам. — Быстрей! Хватайте коробки!
Он и двое слуг ринулись в маяк забирать вещи, а я приступила к последнему схождению с горы.
Грянул гром. Раскатами развеял тишину, что шелестела в хвойном лесу. Грянул гром. Буря. Мгла и тьма. ТУМ. ТУМ. ТУМ. ТУМ. Барабаны. Сердце. Дробь. Отбивало. Буря раскинулась над Коринфом, схватила его несчастного, уже готового к своей судьбе. И лес почти утратил краски. Бежала. Торопилась. Я почти летела. Впервые за это время. Серая дымка. Подымала меня. Почти не было ее… Зеленого цвета не было. Серого цвета не было. Только тьма. Ветер прорвался сквозь хвою, сгибая ветки, сгибая деревья. Могучих великанов ставя на колени. Атласы, подпиравшие небо, падали, сваленные Бурей. Свинцовые капли дождя бились о землю. Они колотили по ней. Колотили по мне. Как оказались тяжелы эти маленькие капли. И ветер попытался сшибить меня. Но последние зеленые рыцари укрыли меня, последние деревья, что обнялись корнями с землей, остались стоять против Бури насмерть.
Трава побледнела, совсем пожухла бедняга. Я кинулась в поле кукурузы, что преклонилось перед Бурей и не могло более защитить меня, не могло скрыть меня от туч. Не могло скрыть от обжигающе ледяного ливня. Я вся промокла, я вся продрогла. И слышала гром. Его раскаты предвещали о скором приходе молнии, что первой ударит в Коринф. Нет. Я спасу ее. Я УСПЕЮ. Смогу успеть… Кукуруза склонялась под нападками ветра, заслоняя невольно мне путь. Буря победила это поле. Не было в нем более спасения. Меня стягивали ростки. С трудом двигалась. Но конверт меня тянул. Я сбросила с него заклятие, сбросила его с себя. Но до сих пор ничего не видно. Утренние слезы и дождь затуманивали обзор. Серая пелена расстилалась передо мной. И повсюду тьма. Днем — тьма. Всё наизнанку.
Абсурд.
Вырвалась из кукурузы. Она покачивалась, прощаясь со мной, стараясь хоть как-то задержать ветер. Я не забуду… Не забуду… Дробь звучала по всему городу. Узкие улицы стали еще теснее из-за немногочисленного народа. Живя в иллюзиях, почитали абсурд за единственную значимую материю, почитали абсурд, а он и рад, окутывая сердца их иллюзиями, убеждая, что они ничто, и есть только он. Жители оборачивались на меня. Смотрительницу маяка. Они хотели, чтобы я сделала движение веры. Они хотели, чтобы я сразилась с Бурей.
Упала у порога дома. Светильник не горел. Два пони перетаскивали пианино.
— Стойте, — прохрипела я.
Слуги поставили пианино на улице.
— Хилбри. Княгиня. Где она?
Дождь и гром заглушали мой охрипший голос.
Они сказали, что Хилбри ушла в город и просила передать мне, что в последний раз хочет посмотреть «Увертюру» в кинотеатре Коринфа.
Не было сил. Все ноги изрезала трава. Куртка и шляпа уже не могли защитить от ливня и сами отяжелели, конверт намок и вновь тянул меня к земле. Жители ликовали от каждого раската грома. Всё громче. Всё ближе. Становилось темнее. Жители зажгли лампады. Город наполнялся маленькими огоньками, которые покинут его, как только ударит первая молния. Смертельная серебряная линия с небес, метаясь из стороны в сторону, устремилась вниз. Каждый шаг давался с трудом и, от раздумывания о причинах случившегося, наполнялся глубинным чувством абсурда. Поднять ногу. Восхождение на гору. Опустить ногу. Схождение с горы. Вдохнуть холодный воздух. Восхождение на гору. Выдохнуть углекислый газ. Схождение с горы. Но как бы ни было сложно и тяжело, я чувствовала, что свет ее указывал мне путь.
Кинотеатр.
Брызги лужи. Зашла в фойе. С меня текла свинцовая влага. Темный коридор постепенно сужался, пока я не дошла до кинозала.
— Не знаю… — ответила брюнетка. — Я не знаю… Главное, что мы будем вместе.
Открыла дверь, свет с улицы проник во тьму, обласканную кинопроектором, и осветил мордочку блондинки.
Хилбри слегка удивилась, но затем обрадовалась. Я крикнула ей, что нужно уходить. Она в недоумении. Дверь захлопнулась. Темно. Времени все меньше. Сердце колотилось. «Почему мы должны идти?» — спросила она меня, испуганно глядя на мои заплаканные глаза, на гриву, что слиплась от холодного дождя. Я вспомнила всё. Вспомнила каждый раз, когда сестра пыталась достучаться до меня. Все было бесполезно. Лишь одни слова могли разбудить Хилбри от сна иллюзий, вырвать ее из этого мира в наш родной, в тот, из которого мы пришли. «Почему мы должны идти? — беззвучно спросила она меня. — Мы ведь не увидели первую молнию». Ох… Если мы ее увидим, мы больше никогда не уедем отсюда. Мне казалось, я слышала дождь… Казалось, слышала гром… Я взяла ее за копыто.
— Мы должны уехать, потому что…
Она с любопытством посмотрела на меня…
— Потому что я…
Черно-белые кадры двигались. Знакомые реплики. Знакомые слова. Такие легкие, но повисающие над бездной и тянущие тебя. Кажется, мир рухнет. Страшно и трепетно.
— Я… Тебя…
Нужно было сделать движение веры.
Еще вдох. И выдохнуть. Сказать.
Но уже поздно. Время кончилось. И Буря пришла.
В сердце — горечь нажила,
Работа гонит с обрыва,
Рана все не зажила...
Мы не видели молнию, но слышно ее было очень громко. Грохот прокатился по кинотеатру, и свет прожектора начал постепенно угасать. Хилбри прижалась ко мне. Сердце мое упало в бездну. Ее теплая шерстка жалась к моей холодной куртке, и пони вздрагивала от страха и холода.
Из темноты коридора в кинозал начал просачиваться дым.
Ты выглядишь усталой,
Ты выглядишь несчастной,
Пытаясь победить то…
Что о нас даже не слышало.
Буря грохотала. Она была здесь, в Коринфе, и своей первой же весточкой стала серьезной угрозой для жизни моей Хилбри. Моя милая Хилбри. Моя милая Хилбри… Она испуганно шевелила ушками и дрожащими губами, но мне ничего не было видно во мгле. Черные кадры. Белые кадры. Свет маяка появлялся и снова уходил. На долю секунды ее мордочка осветилась, и вот уже мы опять погрузились во тьму. С трудом виден выход. Дыма все больше, и холод свинцовых капель сменялся жаром огня. Коридор был охвачен пламенем. Мы начали кашлять.
Я возьму спокойную жизнь,
Я копыто пожму…
Угарному газу…
— Надевай мою куртку!
Она что-то говорила мне, но я не успевала разобрать. Моя куртка сырая — можно прорваться сквозь огонь. Она показывала мне ушками что-то… Пламя танцевало во тьме, и исходящие от него тени сами пустились в пляс. Абсурд. Все было сметено в мгновение ока. С потолка падали горящие доски, и пепел медленно кружился в горячем воздухе. С улицы кричали пони. Жители пытались потушить пламя. Они кричали о нас. О необходимости нашего спасения. Спасти. Чтобы затем отдать на растерзание Бури.
Я сказала, что нужно шагнуть в пламя вместе.
Нет страха и трепета,
Нет страха и трепета,
Нет страха…
И трепета нет.
Тишина…
Ледяной дождь. Мир идет кругом. Я кричала Хилбри. Кричала ее имя, ответа не слышала, но она прикасалась ко мне копытом. Она прижималась ко мне, смотрела, в порядке ли я. Шептала что-то беззвучно, однако наконец успокоившись у меня в объятиях, лишь тихо всхлипывала.
Время остановилось.
Все было утеряно.
Бесконечность за секунду до смерти. Мы отошли от горящего кинотеатра, который истлевал и разваливался, Буря оплакивала его. У меня стойкое чувство, что она на моей стороне, что ей искренне жаль, несмотря на то, что она только что обрекла меня на сражение с абсурдом, в котором невозможно победить.
К нам подбежал дворецкий. Вокруг нас стояли охавшие и ахавшие жители. Они держали лампады, и на мордочках их скакали ужасные тени и силуэты тьмы. Молнии засверкали все чаще. Черные кадры. Белые кадры. Во всем этом абсурде кинотеатр вспыхнул с удвоенной силой. Страшно задымило. Я оборотилась к Хилбри, повела ее к карете. Она с трудом дышала и была сильно напугана в темноте. Только что пережив ужас встречи с Бурей, казавшейся такой далекой пару дней назад, княгиня цокала по мокрому серому асфальту со мной. Дворецкий облегченно выдохнул и распорядился готовиться к скорой поездке. Все молчали. Все жители Коринфа. Все слуги. Дворецкий молчал. И я молчала. Хилбри же все глядела на горящий кинотеатр. «Ты чуть не… Ты могла…» — все лепетала она от шока, губы ее непроизвольно двигались без звука. «Со мной все в порядке», — отвечала я. Она смотрела напуганным взглядом то на меня, то на горящий кинотеатр. И в этом взгляде я прочла — все рухнуло и все потеряно. Гадкое ощущение того, что заклятие просто играло со мной, а судьба моя давно предрешена. Мы проходили мимо пианино — я подняла голову, глянула в сторону лиственниц, погибавших под ударами молний и нескончаемыми залпами холодных ветров. И во тьме. Блеснули белые глаза.
БУМ!
Одно на всех «Ах» вырвалось у каждого жителя. Коллективный разум отреагировал мгновенно. Огонь слегка утих из-за ледяного дождя, но пожар, уничтожающий последнюю возможность жить спокойно, нащупал больное место в старой ране. Пленка вспыхнула. Огонь выжигал ее покадрово, и в предсмертной агонии «Увертюра» сгорала сама, чтобы светить другим. На фоне серой дымки и черных чумных облаков проецировались знакомые изображения. Две пони. Блондинка и брюнетка. Они бежали по просторному полю в неизвестность. Блондинка плакала… Вот они в комнате, и вновь знакомые реплики. «Нет времени и мира нет, — беззвучно говорила блондинка. — Хотела бы я… Чтобы мы… В этом райском месте… Мы…» Они снова бежали… Бежали… Блондинка повернулась, вся в слезах.
«Прости, я ведь и сама все знаю, но порой мне охота все бросить, и с другой стороны, брось мы погоню, все это так и кончится. Тогда мы точно не сможем понежиться на лугах».
Вот оно. Заклятие.
От любимой пленки Хилбри осталась лишь темная гарь, она, как умирающий призрак, поднималась в воздух, чтобы слиться с тучами, чтобы слиться с Бурей. «Увертюра» была поглощена ею. И Хилбри увидела в этом предзнаменование.
Я прошла сквозь улицы, узкие, опустевшие улицы Коринфа — музыка пианино доносилась до моих ушей. Пройдя сквозь город, окунулась во тьму. Всхлипнула. Копыта ступали по кукурузному полю — ростки упали, смешались с грязной землей, были погребены. Все умерло. Беззаботные игры и ласковые прикосновения, наши дни и наши времена, наша юность были растерзаны. Ветер хлестал мою мордочку, приходилось опускать ее вниз и смотреть, смотреть на все, что умерло, на все, что я не могу спасти.
Дворецкий подошел к нам с Хилбри. Попросил поторопиться, но ни я, ни княгиня, которой он служил по-настоящему, не двинулись. Хилбри посмотрела на меня, и все было в этом взгляде.
«НЕ». «ПОГОНЯ».
Показала она ушками.
«ЭТО». «БЕГСТВО».
Ушки ее поникли после этих слов. Жители шуршали. Со всех сторон было слышно:
«Свершилось».
«Пророчество свершилось».
Трава превратилась в перемолотое нечто — плескалась в грязи, — я ступала, меня тормозила вязкая грязь, ветер одержал победу в хвойном лесу. Я, как лидер подавленного бунта, проходила мимо пошедших по моему зову на схватку с силами, которые управляют нами и повелевают. Израненные деревья. Сломленные бойцы. Одно из них погибло и чуть не обрушилось на меня. Я даже не смогла отскочить, лиственница в последнем усилии сместилась и упала рядом. Они погибли, сражаясь с Бурей, и я ничего не могла им сказать. Безмолвно я поднималась. Плененный лидер восстания, которого проводят с позором, чтобы показать — вы проиграли, все кончено. Все умерло и погибло. Ветер насмехался. Бросал в меня порывами дождя, хозяйничал в ветках хвойных деревьев, разбрасывая иголки повсюду. И вел меня на встречу со своей командиршей под жестокий смех грома и пытку из свинцового ливня.
Я обернулась, чтобы посмотреть на жителей, уходящих из Коринфа. Река огоньков. Они до сих пор держали лампады. Они до сих пор пели.
Жители Коринфа припали к сырой земле и тихо запели. Грей оказалась права — целый город религиозных фанатиков. Дворецкий в мольбах просил княгиню уезжать, но она не слушалась и шла к пианино. Дворецкий упал в истерике. «Не смог». «Не защитил». Жители пели хорал. Они — аккомпанемент для мелодии Хилбри. Копыта коснулись пианино, и полилась музыка, как проливается ледяной дождь.
Я прошу дворецкого уезжать. Прошу его спасти то немногое, что осталось — работы сестры и вещи княгини. Он сказал, что хотел бы, как раньше, просто отвезти меня в больницу.
— Но боюсь, — произнес он, всхлипывая. — Такие раны не лечит ничто, кроме времени.
Он уезжал вместе со слугами. Потихоньку уходили жители. Я и Хилбри — мы остались одни в Коринфе. Мы остались одни. Не осталось более времени, и мира более нет.
Буря. Я вышла из леса, хвойные деревья совсем утратили зеленый цвет — пепел осыпал их. «Старая Эш» безмолвно уставилась во тьму. Оттуда доносились громовые раскаты и появлялись сверкающие блики, там, за завесой мглы, за облаками, настоящий апокалипсис, что был готов прийти к нам и покончить с нашей экзистенцией. И мне говорили сражаться с Бурей. Сражаться единственно с помощью собственной веры в то, что значимость моей жизни сможет победить абсурдность сил, уничтожающих с безразличием все, что оказалось на их пути. Я подошла к обрыву. Закипающий от ударов молний океан скоро должен был пролиться расплавленным холодным свинцом на Коринф, пока тучи поставят завесу, ибо никто не должен видеть смерть всего — а кто видит, обязан и сам умереть. И меня просили остановить это. Она просила меня остаться здесь. И я осталась с ней.
Оглянулась на Коринф. Остался лишь один маленький огонек.
Я поставила ей светильник на пианино. Еще раз попросила подумать насчет спасения из города, но она отказалась, при этом плача. Она продолжала играть на пианино, вздрагивая иногда во время молнии, что вспыхнет рядом. Поля ее шляпы наполнились дождем, моя куртка на Хилбри насквозь вымокла. Каждый раз, ударяя копытом по клавише, она будто прыгала в лужу. Слезы ее, падая на инструмент, разбивались насмерть.
«ТЕБЕ». «НУЖНО». «ДВИГАТЬСЯ». «ВЕРА».
— Хилбри… Прошу…
Я сидела с ней долго во тьме, боясь оставить ее. Боясь отвести взгляд. Вот она есть, и в следующую секунду Буря выжжет ее, а пепел поглотит бездна абсурда — холодная тень, что простирается и обессмысливает нашу жизнь. Все было потеряно. Но я до сих пор ощущала страх и трепет, стараясь сказать ей…
— Хилбри, я хотела сказать тебе…
«ПОДОЖДИ».
— Прошу… Я ведь не смогу ее победить.
«Ты должна! — безмолвно вскричала княгиня. Губы ее дрожали в свете лампы. — Ты должна победить ее и вернуться ко мне, — по привычке отчетливо выговаривала она. — И тогда. Я буду слушать тебя вечно».
— Но разве ты… Это абсурдно, Хилбри. Я боюсь… Ее невозможно победить.
Хилбри прервала музыку и тяжело вздохнула.
«Я знаю. Но мне слишком страшно за тебя. Я не могу жить в мире, который рано или поздно отберет тебя у меня. Даже если мы уйдем сейчас… Если мы сбежим…»
«БУРЯ» «ОПЯТЬ» «РАЗРУШИТ»
После этого она расплакалась и все говорила, дрожавшие ее губы позволяли читать — «Сделай движение веры».
Движение веры.
В Бурю. В самую тьму. Расправить сломанные крылья и сразиться с чуждым мне миром и победить его. Я устало побрела к себе в дом. В нем ничего не было. Все коробки унесли, и лишь диван остался, чтобы я проснулась завтра. И отправилась выполнять то, что сделать невозможно.
Последний припадок,
Мне больно не будет.
Нет страха и трепета,
Нет страха и трепета,
Нет страха…
И трепета нет.
Ох, прошу…
Уничтожить абсурдность. Победить смерть. Обрести бессмертие. Привнести смысл. Ибо жить, чтобы умереть это…
Абсурд.