Сборник драбблов
6.8. Безнравственность
Предупреждение: 18+.
Из всех претендентов Луна в первую очередь обратила внимание именно на эту альфу. Кого угодно привлекла бы именно она благодаря своему звучному имени и известности по серии популярных книг, но принцесса, вернувшаяся из тысячелетнего изгнания и не успевающая погружаться во все аспекты современной культуры, увидела в Дэринг Ду прежде всего её метку. Роза ветров в земляных тонах, указывающая направление по всем сторонам света — идеальный талант к поиску чего угодно. Луна заранее готовилась вручить награду именно этой кобылке и испытала приятное удовлетворение, присущее сбывшемуся хорошему предчувствию, когда так и случилось.
К её удивлению и ещё большей симпатии, Дэринг Ду попросила не богатств и не славы (в коих она, впрочем, и без королевского задания не знала недостатка), а помощи в снятии древнего проклятья с полуразрушенного капища, не дающего ноге простого смертного ступить туда. Не без труда Луна разгадала древние секреты, выполнила свой долг и нетерпеливо телепортировалась прочь. Она так торопилась, что не сообщила об успехе.
Дэринг Ду, решившая, что проклятье страшной карой испарило даже бессмертную омегу, долгие часы в нерешительности кружила по границе места силы, пока не осмелилась отчаянно и дерзко прыгнуть прямо на испещрённую письменами круглую каменную плиту, и с ней не случилось ничего плохого.
Луна слишком торопилась. В амбар рядом с небольшим, но удобным и оснащённым всем необходимым лесным домиком в распоследней глуши. С того самого момента она всегда отправлялась туда, как только свет терял её из виду, потому что внутри, звеня цепью, рыча и полосуя каждое движение взглядом зрачков-щёлочек, словно коля шпагами, метался её истинный. Лишённый разума, лишённый сути, лишённый всего, что делало его им — только оболочка, словно в насмешку посланная сходящей с ума от тоски и пошедшей на крайние меры принцессе.
Плачевное душевное и умственное состояние Сомбры будто подвесило Луну в стратосфере. Она не могла расторгнуть помолвку, зная, что практически не чувствует в найденном единороге того, кого знала всю жизнь, но и всем сердцем согласиться на брак с Фаринксом не могла, ибо видение живого — живого! — истинного вставало перед глазами, приходило во снах, ежедневно тянуло на край земель. Принцесса стала заложницей бессмертной памяти — источника неиссякаемой надежды на то, что всё изменится, вернётся на круги своя, и Сомбра поправится.
Она испытывала на нём, диком, обезумевшем, заклинания исцеления памяти и делилась воспоминаниями на словах, проводя пустые бесплодные часы со своей любовью. На рассказы об их первом поцелуе, любимых местах и смешных случаях альфа лишь одержимо пытался укусить сдерживающую его цепь, зажимался в угол и рычал совершенно по-волчьи. Это было насквозь больное время, годящееся на отмер сумасшедшим. В их личных часах не тёк мелкий просеянный песочек, там из хрупкой хрустальной чаши срывались на дно крупные хлопья пены бешенства. И настал день, когда Луна среди прочих новостей дежурно сообщила Сомбре:
— …А сегодня я выхожу замуж.
Она говорила, потому что упускать момент, когда создавалась иллюзия нормального диалога, было нельзя. Сомбра не перебивал её рычанием — был занят перемалыванием у себя во рту овощей и фруктов, и не отрывал от неё взгляда на случай, если она снова попробует к нему приблизиться. Немного воображения, немного домыслов из отчего-то слишком горящей сегодня головы, выделяющей на лоб испарину — и можно притвориться, что Сомбра действительно её слушает.
Это были действительно хорошие моменты. Существовали вещи, которые переиначить не выходило, и самой дикой из них была необходимость выводить его на прогулку, как настоящую собаку. Некогда умнейший из альф, ныне единорог не находил нужным понимать концепцию туалета и отведённых специально для этого мест. Держа в телекинезе поводок своей любви и впиваясь взглядом в кроны деревьев и в плывущие по небу дикие облака, Луна чувствовала, что сама близка к тому, чтобы лишиться рассудка.
Она всегда приходила к Сомбре без регалий, потому что, начиная разговаривать с ним, чувствовала себя старой кошатницей, поехавшей умом от одиночества. Такое поведение недостойно принцессы. И вечный голос, чужой, не её голос, спрашивал у неё в голове: «Какой смысл возиться с ним теперь, когда он опустился до уровня животного? Почему ты продолжаешь? Он смотрел на тебя? Он понимает, что ты говоришь? Он звал тебя по имени? Он жестикулировал? Он говорил? Он умеет говорить?». Луна непримиримо отмахивалась от него — Сомбре нужно дать время, это работает, всего несколько дней — и он перестал бросаться на неё, свыкся с её присутствием, значит, он запоминает и обучается, — и продолжала:
— За жеребца, которого не люблю. И вместо того, чтобы готовиться к собственной свадьбе, наслаждаюсь последними моментами свободы. С тобой, — она неловко усмехнулась, потирая передней ногой заднюю часть шеи. Под копытом сделалось влажно от пота — надо открыть дверь… — Я принесла с собой платье. Хочешь посмотреть на меня в нём? — Луна помолчала, ожидая ответа, и наконец серебристо рассмеялась. — Ты бы всё равно увидел, глупышка, рано или поздно. Что мне наивные приметы смертных…
Она вышла из амбара, сосредотачиваясь на скрипе двери, которую решила оставить открытой, а не на жадном и увлечённом чавканье за спиной, ни разу не сбившемся с бойкого ритма. И всё же чувствовалось, что сегодня, именно сегодня Сомбра смотрел на неё иначе. Как обычно — не отрываясь, не рискуя даже моргать, настораживаясь и пружиня мышцы при малейшем её движении, но наконец с чем-то кроме дикости. Это было глубокое и затаённое ожидание, тёмный магнетический взгляд, меткостью и внимательностью которого Сомбра выделялся из тысяч жеребцов-альф десятки веков назад.
Воодушевлённая, захмелевшая со свежего воздуха леса сильнее, чем с духоты амбара, Луна нашла глазами платье. Небрежно перекинутое через простенький отсыревший заборчик, оно всё равно неприкрыто оставалось творением альянса лучших модельеров Эквестрии и смотрелось до комичного чужеродно среди сосен и высокой, некошеной травы. Бирюзовый телекинез церемонно объял это произведение искусства и понёс к омеге.
Сомбра сидел над опустевшей миской, сгорбившись и глядя на Луну исподлобья, но глаза его были широко открыты, а дыхание заметно частило. Игриво улыбаясь, она угождала его взору и облачалась, танцуя. Луна с изысканной ленцой натягивала нижнее бельё так, словно управляться с подтяжками, тугими шнурами, тонкими лентами и застёжками непривычной одежды ей ничего не стоило. Безумно дорогие белоснежные ткани чулков, корсета и трусиков броско контрастировали с её тёмно-синей шерстью. Шёлк и тончайшие кружева занимали место на стройном сильном теле, как влитые, мистически извиваясь в сверкающем бирюзовом телекинезе. Стремительно блеснула в полумраке амбара капнувшая с губ Сомбры слюна, и он поспешил захлопнуть рот, а затем тщетно рванулся на удерживающей его у дощатой стенки цепи.
— Я попросила сделать украшения для волос в виде иланг-иланга в память о тебе, — нежно произнесла Луна, забирая ими начинающую отливать пурпуром гриву и принимаясь расправлять в воздухе складки на платье. Она счастливо и психопатично рассмеялась. — Фаринкс сразу бы понял, что это значит. Для кого я на самом деле готовлюсь! Кому я на самом деле предназначена! — она озлобленно щёлкнула меловыми клыками. — Он пытался залезть мне в голову. Если уж её убедить можно, то сердце неподвластно! От него требовалось только стать для меня символом, но какого-то Дискорда он полез дальше. Он назначил свадьбу на мою охоту! Он что, надеялся стать для меня вторым истинным?!
Луна перевела дыхание, потому что платье в её телекинезе начало звенеть крошками самоцветов на жемчужных нитях, а она не хотела случайно испортить его. Успокоившись, омега заклинанием перенесла одежду на себя и вновь расправила все складки и оборки.
— Тебе нравится, Сомбра? — прошептала она, дефилируя по неширокому пространству амбара под взглядом расширившихся зрачков.
С приоткрытых губ альфы срывался едва заметный пар, по хребту пробегала мелкая нетерпеливая дрожь. Луна нежно и довольно прищурилась, сладострастно выдохнув.
— Помнишь, как мы выяснили это в первый раз? — шепнула омега, снимая цепь с крюка на стене и роняя её на пол. Сомбра не шевельнулся, несмотря на краткий громкий звон. — В тот день мы не могли найти себе места от жара, но нам с тобой всегда становилось жарко друг с другом в одном помещении… Снаружи была дикая буря, с которой не могли справиться погодные пегасы, от окна тянуло холодным сквозняком. И ни один из нас не считал, что это хоть немного помогает справиться с жаром, идущим прямо из наших тел, но мы совершенно нереалистично сделали вид, что замёрзли, и очень глупо, очень неуклюже разыграли, что поверили друг другу. Всё это — лишь бы получить предлог обняться. Прижаться тесней, переплестись, забыть, как дышать правильно и ровно, спрятать в шеях друг друга лица, которые так и горели… Почувствовать, наконец, запахи друг друга и сойти с ума.
Открытая дверь к вожделенной свободе не интересовала Сомбру. Альфа приблизился вплотную к Луне, мелко дрожа от предвкушения и опасной, небывалой близости, которую, однако, избрал сам. Он всегда был выше ростом, но теперь горбился, пригибал голову и смотрел на омегу снизу вверх, всё ещё пытаясь закрыться и спрятаться от неё, несмотря на то, что гон уже гнал его сердце с опасной скоростью и кипятил кровь, будоражащую каждую мышцу. Луна знала этот взгляд, взгляд почерневших, засасывающих свет глаз, и ей становилось всё труднее говорить, почти невозможно стоять на дрожащих, подгибающихся ногах. Голову покидали мысли, оставляя пустоту и лёгкость, но низ живота и крылья тянуло лавовой сладостью.
— Мы толком ничего не помнили, не умели, — мужественно, но сбивчиво продолжала омега, удерживая пламенеющий зрительный контакт. На покатых границах зрачков Сомбры скользило что-то разумное, парадоксально пробивающееся сквозь тягу их совпадавших циклов. — Нами копытоводили инстинкты, жажда и первая истинная похоть… но мы с тобой до последнего вспоминали тот раз, неумелый и неуклюжий, как самое жаркое и страстное занятие любовью, которое у нас только было.
Сомбра в самом деле приблизился вплотную к ней, кратко вдохнул аромат шеи и тут же погрузил в неё клыки — легко и почти бескровно, как в подтаявшее масло. Луна ахнула и замолкла, запрокидывая голову и покорно открываясь — охота не давала боли перейти за грань, и от глубокого укуса омега возбудилась только сильнее. Гладкая тонкая ткань трусиков под тяжёлым платьем моментом промокла насквозь. Альфа понял это звериным чутьём, моментально утягивая Луну к себе, под себя, подминая её нетерпеливо и жадно — без хитростей, без прелюдий, он даже не позаботился тем, чтобы задрать ей на спину пышный подол, и омеге, испуская хныкающий стон, пришлось стряхнуть с себя его передние ноги и помочь с платьем телекинезом.
Поначалу оскалившись, альфа втянул ноздрями знакомый вожделенный запах и ткнулся носом между задних омежьих ног. Он провёл носом по ткани, заставляя Луну содрогаться, а её крылья — жёстко расправиться по сторонам в возбуждении, шурша складками подола, и затем сделал то же самое языком, ещё раз и ещё, снова и снова, требовательно подлез под трусики и принялся разлизывать истекающую щёлку. Его задние копыта переступали, выдавая нетерпение. Аромат течной смазки поднимал накал страстей выше и лишал Сомбру малейшего подобия терпения. Насытившись вкусом, он попросту запрыгнул на омегу, разом вгоняя в неё почти прилипающий к животу член.
— Сомбра, Сомбра, Сомбра… — одержимо шептала Луна, и реальность мерзко пробиралась сквозь охоту, как смертоносный крюк продирается через плотно сжатую шейку матки: она не испытывала удовольствие. Она заставляла себя его испытывать.
Это было невероятно, немыслимо, приятно и долгожданно… но через считанные секунды омега с ужасом осознала, что ничего не чувствует. Скольжение члена ощущалось механически — тугие эластичные стенки сжимали так сильно, что альфа рычал от дискомфорта и сильнее впивался клыками в гиперчувствительную шею, но не удержать они его стремились, а отторгнуть, да и само лоно кажется резиновым, неживым, не реагирующим на распирающее движение внутри себя. От шока, схожего с изнасилованием, Луна перестала дышать: как так? Разве она не в охоте? Разве не Сомбра берёт её, как она давно мечтала?
«А это вообще Сомбра? — мелкими иголочками проступил из наркозного онемения голос. — Так ли ты мечтала? Это Сомбра? Он отзывался на это имя? Называл тебя любовью и своей звездой? Оставлял для тебя цветы из тёмных кристаллов там, где ты не ждала их увидеть?».
Луна прерывисто застонала от обручем сдавившей череп мигрени, и этот звук никак не сбил овладевающего ею альфу с ритма. Он удобнее перехватил челюстями её шею, его глаза, наверное, крепко зажмурились, чтобы наслаждение усилилось, а обхватившие тонкую талию под пышными слоями платья передние ноги уподоблялись створкам капкана. Никак не живым, трепетным, обласкивающим конечностям, послушным своему владельцу — напротив, это он подчинялся им, подтягивался на окаменевших, сцепившихся внизу омежьего живота копытах, бесконечно и бессистемно трахая горячее влажное тело. Не ласкал, не дотягивался до пульсирующего в вожделении вымени, не стягивал неземную, эфирную гриву в покорённый жгут: просто хоронил свой член внутри поддавшейся тому же зову Луны, на своё несчастье оказавшейся достаточно разумной, чтобы, когда станет поздно, лживость этих ощущений разгадать.
Охота скрадывала боль от терзающих шею клыков, сдирающих кожу с боков копыт и насильно пробивающегося внутрь члена. Она смогла убедить голову, одурманить мозг инстинктами и коктейльным выбросом гормонов. Но обмануть сердце было не в её власти.
— Нет! — выкрикнула Луна, полыхнув рогом. — Отойди от меня! Это… это не любовь, ты всего лишь…
Даже найдя нужное слово, которого, однако, не обнаружилось бы даже в языке привыкших фанатично дробить всё на доскональные подкатегории существ, омега не произвела бы впечатления на вошедшего в раж альфу. Он уже не обращал внимания ни на недостаток смазки, ни на явное сопротивление под собой. Он был близко. Он был так близко… когда пылающий бирюзовый сгусток вслепую ударил его прямо под челюсть.
Сомбра отключился ещё в полёте, ударился о стену сарая, оглушительно звякнув изогнувшейся в воздухе цепью, и затих, упав на спину. Блестящий в сумраке близящегося заката член, как ни удивительно, даже не думал опадать. Луна, загнанно дыша, уставилась на эту башню смотрящей в потолок жёсткой плоти, затянутой в шелковистую кожу. Он выглядел ровно так, как она помнила — ровный, тёмный, с плоской мясистой головкой, чуть скошенной нижним краем к животу, с массивным срединным кольцом, будто пережимающим запутанную сеть вен, с раздувшимся матовым узлом у основания.
Нутро Луны коротко сжалось, пустив неверную пульсацию в клитор. Перед глазами возникло воспоминание того, как копыто Сомбры лениво, неспешно гуляло по члену, когда она попросила показать, как он ублажает сам себя. Насмешливый взгляд кровавых глаз, тщетно пытающийся скрыть свою нежность — разум туманится, сбивчивый, неконтролируемый шёпот на ушко, когда он прижимался к ней всем телом и вминал в себя до реберного хруста, прежде чем кончить — дыхание вновь сбивается, Сомбра смеётся, пускает фиолетовый дым из глаз, зовёт её по имени — с петли срывается первая, новая капля. Резко стиснулось лоно, находя внутри себя лишь мучительную прохладную пустоту. Омега, загипнотизированная возрождённым витком охоты, не отпуская остаточные призрачные видения — Сомбра дарит ей корону, Сомбра пишет невиданное заклинание ради совместного полёта над серебряными ночными облаками, Сомбра ласкает её черты разумным, разумным, разумным взглядом — опустилась между его обмякших задних ног, пачкая роскошное платье в пыли, и забрала окончательно почерневшими губами крепко стоящий член.
Одновременно твёрдый и нежный, он напомнил ей о тающем на языке мороженом — том самом, из лучших и последних времён далёкой Кристальной Империи…
Когда Сомбра открыл глаза, он был потрясён открывшимся ему зрелищем. Вороная кобыла со зловеще-фиолетовой гривой, бешено взрывающейся сверхновыми и магнетарами из опасных глубин вселенной, в сбившемся набок полуразодранном платье скакала на его члене, как безумная.
Солнце, бессильно зависшее над горизонтом в самой низкой точке возможного, через распахнутую дверь окатывало происходящее ржавой кровью — мелькавшие под полузакрытыми веками драконьи бирюзовые глаза казались багряными, по длинным клыкам в распахнутом ради криков удовольствия рту огненными языками скользили туда-сюда блики, запекшийся пот масляно рдел на чёрной шерсти маревом завоевания и власти. Тяжело дыша от разносящихся по хребту во всё тело диких ощущений, альфа уронил взгляд ниже и моментально кончил. Зрелище того, как горящие румянцем даже сквозь настолько тёмную шерсть половые губки растягиваются до болезненного предела, до отказа принимая его узел, не встретило в его мозгу никакого сопротивления в виде навыков или выдержки.
Любой омеге было бы больно от такой необузданной скачки, но течка сгладит любую боль, превратит всё в удовольствие и заставит жаждать большего. Его гон не дал члену опасть, несмотря на эякуляцию — тот лишь разбух ещё сильнее, до боли, до непроходимости, заставив альфу жалко заскулить и попытаться подняться на локтях. Но в то же мгновение, обнажив свою ужасающую суть, (не)Луна обрушилась на его плечи ранее безвольно висящими вдоль тела передними ногами, прижала обратно к полу и будто назло, будто желая причинить им обоим ещё большую боль, вновь взвила темп своих бёдер до невероятной скорости. Сквозь бессилие, стиснутые клыки и мучительные хрипы из глотки Сомбра услышал то, что заставило его распахнуть глаза с подрагивающими от дискомфорта зрачками:
— Да… Да, любимый… Ах, здесь… нежнее, да… Глубже, мхм, пожалуйста, позволь мне…
На его застывшее в потрясении лицо неравномерно закапали кипящие слёзы, срываясь с закатившихся бирюзовых глаз от яростных прыжков. В голове что-то горячечно защёлкало точно в частоту падения крупных солёных капель. В безумной кроваво-красной гамме полопавшиеся сосуды в склерах на мгновение затопило яркой промытой зеленью. Сомбра больше не мог закрыть их, не мог даже моргнуть, глазные яблоки сохли, воздух болезненно щипал их, незащищённые, и силуэт насилующей его одержимой омеги, шепчущей максимально далёкие от ситуации нежности и мольбы кому-то знакомому, расплывался в зрачках, но сразу при этом оставался пугающе чётким, множащимся, расслаивающимся на нечто новое, столь же безукоризненно очерченное и знакомое…
Сомбра пересилил себя, моргнул — и конвульсивный хоровод видений исчез.
Луна в изнеможении прислонилась к стене, всё ещё глубоко насаженная на его член; в последнем сжатии её внутренние мышцы перекрыли кровоток у самого основания. Но вот они, мелко задрожав и заставив альфу резко втянуть ртом воздух от финальных аккордов чувственности, растеряли оставшиеся крупицы мощи и разжались окончательно, давая крови наконец отхлынуть от выжатого досуха органа. Луна поморщилась, с отвращением ощущая, как совсем недавно бывшая каменной плотью жалко съёживается прямо внутри неё, но не слезла. Она не могла оторваться от стального крепления цепи на стене, о которое бездумно охлаждала своё горящее лицо. Словно и вправду остывая, с её шерсти разжиженными чернилами скатывалась чернота и обнажала настоящий цвет, благородный и глубокий. Он не имел ничего общего с видом выбившейся из сил омеги, забывшей о гордости, манерах и даже морали, изнасиловавшей своего неразумного пленника и в азарте и экстазе доведшей себя до самого неприглядного вида.
Неизвестно, сколько прошло времени, но Луна нашла в себе силы ухватиться обоими копытами за цепь и подтянуться титаническим напряжением мышц. Крупно трясущиеся ноги мгновенно по-заячьи забили по полу амбара, предупреждая о том, что после таких неадекватных нагрузок не выдержат вес своей хозяйки, и та не стала настаивать, лишь свалившись на пол сбоку от Сомбры. Его член окончательно скрылся сразу после этого. У самого же альфы сил шевелиться не было. Он был вымотан и устроенным Луной марафоном, и волной неясных, неоформленных воспоминаний, будто бы разодравших его мозг в разные стороны, как занавес.
Не глядя в окончательно расширившиеся до правильного овала зрачки своей жертвы, Луна медленно поползла к выходу. Даже подтягиваясь на передних ногах и не отрывая круп от пола, она умудрялась шататься и падать, и Сомбру ни капли это не удивляло. Вид широко разверстой вульвы, сменившей розовый цвет беззащитного нутра на воспалённый красный, так же не приводил в изумление, когда отплывал в сторону звёздный хвост. Истрёпанный. Луна трахалась так, что умудрилась перетрясти весь космос.
Сомбра беззвучно усмехнулся похабной шутке.
Он уже собирался закрыть глаза, но тут в тяжёлый ядерно-оранжевый воздух плавно вплелись ленты свежей искрящейся бирюзы. Зачарованный, альфа наблюдал за тем, как прислонившаяся острым плечом к косяку Луна из сидячего положения, прямо с бессильно опущенной головой, поднимает луну и даёт солнцу наконец упасть за горизонт, скрывшись с неба. Её рог потух в мистическом бледном свете, как последний уголёк костра от капли дождя, и она окончательно упала грудью за порог. Лунный луч, лаская и исцеляя, проскользил вдоль её рога по вольно вьющейся пряди к ложбинке спины, видневшейся через растянувшиеся и провисшие завязки платья, и увяз в мокром от пота и телесных выделений основании хвоста.
Сомбра ощутил острейшую нужду быть рядом с ней. Потребность позаботиться о своей омеге, отереть собственной гривой пот с её лица, принести воды в миске, подставить плечо вместо подушки и беречь её сон, пока она отдыхает и восстанавливается. Но так же он ощущал, что не может пошевелиться, а его глотка, похоже, намертво слиплась от той же самой сухости.
— Мы толкаем друг друга за грань, — прошелестела Луна в траву, заставив альфу напрячь слух. — И я — ничто против этого. Лучше бы ты не возвращался…
«И сейчас ты можешь применить пару нехитрых заклинаний. Починить платье и заколки, поправить причёску, убрать все следы с шёрстки и тела».
Она громко усмехнулась, не скрывая горечи.
— Я не смогу это пересилить. Истинность берёт верх, даже когда кажется, что всё потеряно. Она возвращается из тех времён, в которых ей не было суждено умереть, чтобы продолжить жить здесь и сейчас. Я не смогу это пересилить, я не смогу это обмануть. Никто не сможет. Но я никогда и не была хорошей лгуньей… да?
«Нет, нет, ты прекрасно обманывала себя на протяжении всего этого времени. Считала это разумным существом, тратила на него своё время, теперь запрыгнула на него, как последняя дешёвая шлюха».
Дрожа всеми ногами, она поднималась, словно новорождённый телёнок. Её голова при этом оставалась внизу, утягиваемая к земле тяжестью размышлений и унижений голоса.
«Но это может остаться здесь, в этом амбаре. Никто не помнит о нём — никто не узнает и об этом. Приведи себя в порядок, выдумай историю».
— Да.
«Вернись в столицу, выйди замуж за нелюбимого, весь остаток его жизни отдавайся ему и стони в подушку имя Сомбры ночами вашего супружества, но самое главное — молчи о том, насколько ты на самом деле похотливая, не владеющая собой, падкая на животный трах шалава».
—…Никогда не была.
Когда омега расправила помятые крылья, из которых свисало и светилось в лунном восходе несколько переломанных пополам перьев, Сомбра решил, будто у него будет время прочистить горло и крикнуть, пока она взлетает.
Но вместо этого она телепортировалась.
Приземление аликорницы из вспышки пришлось как на кнопку «стоп» по всем звукам в тронном зале, украшенном специально к бракосочетанию. Секунду назад стоял возбуждённый гул, все радовались появлению на небе луны, как неоспоримому свидетельству того, что с её повелительницей всё в порядке, яркий бирюзовый всполох — и тишина.
Плачевный вид омеги можно было бы списать на жестокую драку за свободу, но острые ароматы пота и секса, взрывом наполнившие зал пополам с тающими искрами от переносного заклинания дальнего действия, не оставляли сомнения в том, по какой именно причине она опоздала на собственную свадьбу, и швырнули собравшееся общество в ещё более глубокую воронку немого шока.
Луна ещё и умудрилась телепортироваться прямо под алтарь. Фаринкс смотрел на неё в упор, во все глаза, и крайняя степень потрясения на его лице в микроскопических подробностях переплавлялась в гнев, усиливающийся с каждой насчитанной кровавой точкой на нежной омежьей шейке. Принцесса бесстрашно повернулась к нему спиной и снесла первые ряды зрителей королевским кэнтерлотским голосом:
— Я не могу.
У Селестии с головы слетела корона и, оставшись без внимания верховной альфы, звонко помялась о пол. Торакс, стоящий по другую сторону, за спиной Фаринкса, судорожно метался взглядом между всеми участниками этой драмы, панически пытаясь в короткие сроки подобрать план действий.
«Итак, ради возможности объездить член альфы, который даже не запоминает твоего имени, ты прогуляла свадьбу, к которой готовился весь Кэнтерлот и которая съела грифонью долю бюджета Эквестрии. Но задрать хвост же тебе было важнее. Мои аплодисменты».
Объяснение будет сложным.