Сборник драбблов
4.1. Ревность
Предупреждения: 18+, но немного.
То, что Свити Белль была омегой, никогда не становилось проблемой у её подруг-альф. Пройдя типичный для всех жеребят медосмотр, Скуталу и Эпплблум лишь пожали плечами на то, что белая единорожка отличается от них в чём-то — это не стало для них сюрпризом. Свити всегда была самой нежной, слабой и чувствительной из них. Она предпочитала оставаться в стороне от шумных и опасных шалостей, которые затевали пегаска и земнопони, и, если ей это удавалось, умом блуждала в неких отвлеченных пространствах, в мире дум и грез. Что она там находила — не знал никто, даже, быть может, она сама, потому что на поддевающие вопросы подруг крупно вздрагивала, как от неожиданности, и лишь неловко улыбалась, не в силах ответить. Более грубые пони назвали бы это несобранностью, заторможенностью или даже глупостью, но Скуталу и Эпплблум видели в подруге лишь таинственность и некую притягательную скрытность.
Они всегда старались защитить и уберечь её, ведь из их троицы она одна совершенно не могла за себя постоять и скорее расплакалась и убежала бы домой, чем дала бы обидчику достойный отпор. Свити заботилась о подругах в ответ — обеспечивала уют в их походах, готовила пищу, следила, чтобы они не перебарахтались в снегу и не заболели — беспокоясь о них абсолютно кошачьим попискиванием. Как будто омега переняла привычки не только от своей сестры, но и от своей кошки… хотя вряд ли, Опал была настоящим дьяволом, а юная единорожка казалась ангельским созданием не от мира сего.
Пусть Свити Белль и предпочитала наблюдать за бабочками, обнюхивать цветы и любоваться закатом, при желании ничуть не отставала от своих гиперактивных подруг. Она могла так же быстро бегать, так же высоко прыгать, так же проявлять свои уникальные расовые способности — словом, была полностью нормальным жеребёнком, чья омежья сущность не отделяла её от кобылок-альф, разве что драться единорожка совсем не умела, а задача вскарабкаться на дерево без безопасной и крепкой лестницы вызывала у неё ступор. Скуталу и Эпплблум любили Свити такой, какая она есть, и были уверены, что ничего никогда не изменится, но в один памятный вечер единорожка вдруг начала отставать.
Они выполняли долг, которым одарили их кьютимарки, и помогали засидевшемуся в пустобоких пегасёнку-бете преодолеть неуверенность.
— У тебя хорошо получается! — кричала Скуталу, иронично галопируя по земле, но время от времени подбадривающе взмахивая крыльями, травмированными и запущенными слишком давно, чтобы их теперь можно было вылечить. — Не переставай махать!
Чуть выше деревьев, распахнув от усердия и удивления рот, трещал крыльями их подопечный. Он был поражён тому, что летит, но не сбрасывал до странности быстро развитую скорость. Метконосцы скакали за ним по парковой дорожке, и Эпплблум, специально отстающая от Скуталу, сдерживалась, чтобы не начать смеяться над этой сценой. Но вскоре странные звуки сзади привлекли её внимание больше комичности ситуации.
Впервые за всю жизнь Свити Белль отставала. Земная пони видела, что это не было следствием её обычных далёких мысленных странствий, но по старой привычке весело крикнула что-то побуждающее — и это не помогло. Скуталу тоже почувствовала, что что-то не так, отвлеклась от выкрикивания в небо инструкций. Единорожка скакала, припадая попеременно на задние ноги, морщась, как от травмы, и скуля сквозь зубы. Взгляд её стал мутным и масляным, и хвала Селестии, что на дорожке не было ни единого камня — омега запнулась бы о первый же.
— Закончи без меня, Скут, — быстро попросила Эпплблум, замедляясь, и поймала единорожку передними ногами. Та запоздало затормозила, а потом привалилась к жёлтой груди, тяжело дыша. — Что с тобой, сахарок? Ты потянула мышцу?
— Я не уверена, — промямлила Свити Белль, и в этот момент фланки жеребёнка озарились сиянием распахнувшей крылья колибри — птицы, чей стиль полёта пегасёнок перенял, чтобы оторваться от земли.
— Получилось! Получилось! — донёсся из поднебесья его восторженный крик, и метки трёх кобылок вспыхнули радостной вибрацией.
Это добило омегу. Она задушенно ахнула, краснея и всем весом падая в удерживающие её передние ноги, а Эпплблум, почувствовав щекотнувший ноздри запах зефира и всё осознав, беззвучно шепнула:
— Лягать.
— Вы видели? — горделиво прогарцевала к ним Скуталу. — Завершила задание в одиночку, да это практически повод для медали! — она радостно засмеялась, пока Свити Белль, краснея, потихоньку начинала втираться носом в шерсть на шее земной пони, а та крепко поджимала губы и считала до десяти. Нет, до двадцати пяти. — И даже нашла тему для письма принцессе Твайлайт: так же, как мы учим пони, пони тоже могут научить нас. Я это к чему: может, и у меня прокатят такие полёты? — она демонстративно зажужжала крыльями раньше, чем Эпплблум смогла её остановить. Запах зефира разогнало по площади, как вентилятором. — Эй, а чем это так вкусно пахнет?
— Свити Белль, — бесцветно ответила земнопони, поглаживая кудрявую гриву. — Кажется… пора.
— Чего пора? — зрачки Скуталу расширились, лохматый лилово-малиновый хвост взбудораженно подёргивался, но она была совершенно несведущей в вопросах половых отношений.
Это Эпплблум росла на ферме, видя совокупляющихся животных, и имела брата и сестру (а в сезон яблочного сидра — ещё и щедрую на рассказы бабушку), которые могли подробно всё объяснить. У Скуталу была совершенно обратная ситуация. Несмотря на — или, наоборот, из-за — преуспевающих родителей, она росла, как в поле обсевок, и была хороша в четырёх вещах: побеге от нянь, спорте, метких оскорблениях и драках, хотя преимущество последнего неохотно преуменьшила, когда полученная травма навсегда отрезала её от родного для пегасов пространства — неба. Но, так или иначе, её интересы никак не были связаны с сексом, а появившаяся привычка ради имиджа бунтарки прогуливать занятия, в том числе — полового воспитания, вообще не оставили кобылке шанса приобщиться к теории радостей естества. Демонстративные рвотные позывы, а то и тумаки, которые Скуталу щедро раздавала за попытки кого-либо из сверстников поговорить с ней о жеребцах и кобылках, альфах и омегах, завершали незадачливую картину. Лихая причёска, пирсинг в ушах, подкаченное тело и пристрастие к одежде в стиле рок-музыки делали из пегаски завидную альфу, и, казалось бы, уж у неё точно не должно было остаться вопросов о том, как работают и взаимодействуют разные гендеры… Однако Скуталу с легендарным упрямством игнорировала не то, что намёки, но и прямые предложения любых омег.
Земнопони выдохнула и объяснила:
— У Свити Белль начинается охота. Ну, знаешь… та самая.
— А, — понимающе кивнула Скуталу и выкатила глаза, догадавшись. — О.
Она перемялась с копыта на копыто — не столько из-за неловкости за своё невежество, сколько из-за пробуждающихся внутри порывов, которые не привыкла воспринимать и осмыслять.
— Что будем делать? — осведомилась пегаска. Эпплблум задумалась.
«До дома Скуталу слишком далеко. До моего — тоже, да и там полно народу… Конские перья. Я же обещала всем помочь сегодня, а задание выдернуло меня прямо из сада. Ох, всё очень плохо, даже несмотря на то, что у нас есть штаб. До которого тоже далеко и который тоже в саду! Проклятье!».
Она открыла рот, намереваясь озвучить план, но её прервал голос, словно поражённый зачатками простуды: пока не исказившей его совсем, но уже заставляющей контролировать громкость.
— Скуталу! Твои мамы тебя обыскались!
Та обернулась. Над дорожкой к ней летел Фезервейт — омега настолько худой, что его голова казалась чересчур огромной для тела, а висящий на шее фотоаппарат грозил переломить позвонки своей тяжестью. Рот пегаски скривился, потому что этот жеребчик был самым навязчивым её поклонником, но в следующее мгновение глаза распахнулись в ужасе. Фезервейт был настолько одержим идеей однажды отправиться со Скуталу под венец, что сдружился с её матерями и ходил хвостом если не за своей зазнобой, то за ними. Те, в свою очередь, обожали миленького и услужливого омежку, а в особенности — его сверхспособность находить их непутёвую дочь где угодно и когда угодно.
— Они сказали, что дело срочное, и если ты не появишься, они лишат тебя всех карманных денег…
— Ты правда считаешь, что я не сумею их заработать? — рупором из крыльев усилив свой голос, прокричала в конец дорожки Скуталу. В карих глазах омеги вспыхнуло обожание, а хилое сердечко затрепыхалось от такой ауры целеустремлённости и напористости, но он преданно закончил:
— …и сделают так, чтобы ни одна мастерская не доверила тебе ни винтика!
— Седлать твою мать! — выругалась пегаска, сплюнув, и с беспокойством посмотрела на Свити Белль. В фиолетовых глазах зарождалась паника.
— Иди, — Эпплблум кивнула, прижав голову единорожки к своему плечу. — Я позабочусь о ней.
— Я не могу оставить её в таком состоянии! — рьяно возразила Скуталу. Фезервейт, приблизившийся к троице, резко остановился в воздухе, как от удара.
Ещё никогда эта альфа не говорила так ни об одной омеге, а молодой пегас был готов продать душу за то, чтобы самому услышать этот тон — собственнический, заботливый и ревнивый одновременно.
— Я тоже, в этом и проблема! — прорычала Эпплблум, еле удерживая себя от того, чтобы не запустить нос в пастельные кудри и не вдохнуть зефирный запах кожи. — Сейчас. Просто. Не Время. И для споров, и для… всего остального, — она неясно махнула копытом и тут же воспользовалась этим, чтобы отпустить наконец Свити Белль. Она могла стоять на ногах, но не хотела этого: гормоны первой охоты уже завладели её разумом, и единорожка льнула к альфе, искушая её. — Иди, Скуталу. Я отведу её домой. Фезервейт, — довольно повернувшийся было за пегаской жеребчик остановился и испуганно обернулся на земную пони. — Извини, что тебе пришлось это услышать.
— А, — облегчённо выдохнул омега, махнув небольшим крылом, и сделал пару шагов по направлению к дому Скуталу, чтобы проконтролировать, что та точно дойдёт дотуда. — Ничего.
— И, раз уж ты всё знаешь, ты мне поможешь.
— Чего?!
Фезервейт вскинулся, чуть не подавившись воздухом. Скуталу, только успевшая внутренне проворчать на его прилипчивость, спрятала ехидную улыбку.
— Мне нужен кто-то, — чуть покраснев, продолжала земная пони, — кто смог бы возвращать меня в реальность, если ты понимаешь, о чём я. Кто-то, кто не чувствителен к запаху Свити Белль. И, раз уж у нас под боком нет ни одной беты — остаёшься только ты.
— Но… я… это… — забулькал пегас.
Обидно? Нечестно? Не хочется?
— Фезервейт, — легло на тощее плечо оранжевое копыто. — Я надеюсь на тебя.
Рот омеги беспомощно округлился под магией тона Скуталу, который он не рассчитывал услышать — доверительный и проникновенный.
— Из всего мира я могу доверять здесь только тебе.
Фезервейт осознал, что вот-вот воспарит без крыльев. Он словно попал в рай ещё при жизни.
— Я не хочу, чтобы что-то случилось со Свити Белль, ведь она — моя истинная, — закончила Скуталу, и эти слова дались ей на диво просто, а пегас почувствовал, что его низвергнули в пучины замёрзшего ада.
— Вот как, — скучно отозвался Фезервейт, чувствуя глубоко в душе клокочущую злобу вперемешку с болью.
«Займись ещё чем-нибудь, кроме того, чтобы теребить на меня свой стручок и жаловаться моим мамкам, дрищ», — злорадно подумала Скуталу, кивая со скорбным выражением лица:
— Да. Поэтому будь умницей и проследи, чтобы Эпплблум ничего с ней не сделала.
Она похлопала жеребца по плечу, в последний раз вдохнула аромат зефира и рысью устремилась прочь. Земная пони окликнула оглушённого случившимся Фезервейта:
— Ты идёшь, тростиночка?
— Угу, — буркнул пегас, поддерживая Свити Белль с другого бока. — Конечно.
Эпплблум зубами вырвала из придорожной травы стебель, который бесконечно жевал Биг Макинтош. Название этой травы было забавным, но она оказывала такое воздействие, что альфа от постоянного её применения нравом больше походил на бету — вечно спокойный, непоколебимый и даже флегматичный. Эпплджек тоже иной раз перекатывала стебелёк во рту, но она делала это по мере надобности, а у старшего брата была к нему прямо-таки нездоровая мания. Сейчас младшая из семьи была благодарна за знание об этой травке, потому что она, брызнув соком на язык, притупила её реакции на течную омегу рядом.
— Почти пришли, Свити, — утешала Эпплблум подругу, которая с каждым пройденным ярдом дышала тяжелее и контролировала себя хуже. Фезервейт хранил мрачное молчание, оберегая единорожку от падения, и помог ей усесться под дерево рядом с бутиком.
Она нашла земную пони расфокусированным взглядом.
— Иди, — прошептала омега. — Я посижу тут немного и зайду домой.
Эпплблум очень хотелось забрать Скуталу от её матерей и притащить сюда. Иначе она не хотела, иначе она не смогла бы прикоснуться к Свити Белль, потому что они всегда были вместе, втроём. Их личности слишком сильно переплелись — так крепко, что любовь между ними была чем-то очевидным, самим собой разумеющимся. Возникнув ещё в первый год неразлучной дружбы, когда жеребята не могли определять подобные чувства, она пропитала все их слова, жесты и взгляды, стала тем, что неизменно держало троих кобылок рядом друг с другом и заставляло возвращаться на их общее место раз за разом. Эпплблум всегда ощущала это острее — как земная пони, она была ближе к природе и чувствам. Сейчас, в зефирном дурмане, потребность разделить его с ещё одной подругой запульсировала в мозгу раскалённой иглой.
Очевидно, что Свити Белль чувствовала то же самое. Как бы ни горело её нутро, как бы ни искажался разум под текучим жаром охоты, она не смела отступить от того, что было намного старее этих новых явлений, не могла предать одну из своих подруг, за её спиной предпочтя другую. Эпплблум понимала. В их троице никогда не было недостатка во взаимопонимании.
Ей захотелось обозначить своё согласие поцелуем, прижаться к пылающим губам своими, но она ограничилась любящим прикосновением к кончику рога. Свити Белль ахнула, задрожав, и оперлась копытом о кору дерева.
— Фезервейт, проследи, чтобы её никто не обидел, — почти приказала Эпплблум. Пегас в ответ кивнул, и, напоследок ткнувшись с единорожкой носами, альфа рысью побежала к себе на ферму.
Омега провожал её тяжёлым взглядом, затем медленно перевёл его на страдающую от течки Свити Белль:
— Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно, — не стала отпираться единорожка, копытами растирая глаза и щёки. — Особенно теперь, когда в-все ушли…
— Я могу позвать кого-нибудь, чтобы тебе стало легче, — карие глаза болезненно засверкали. — Кого-нибудь из альф. У меня много знакомых альф. Хочешь альфу?
Свити Белль вздрагивала от каждого слова, румянец шире расползался по её лицу, наливаясь, как спелеющее яблоко. Фезервейт загорелся настоящим садизмом, жадно глядя, как единорожка силится свести задние ноги. Приторный запах её охоты забирался в глубину ноздрей, доводил до тошноты, бесил.
— Я знаю много альф, — повторил пегас, видя, как одно упоминание действует на кобылку. — Но мне нужна только одна альфа. А она предпочла тебя, потому что ты якобы её истинная…
Фезервейт всмотрелся в затуманенные зелёные глаза, прикрытые до середины в сдерживаемой похоти, огляделся по сторонам, чтобы не было свидетелей, и влепил единорожке пощёчину похожим на палку копытом.
— Приди в себя, Свити, — ласково сказал пегас, чтобы проверить, как хорошо понимает его омега, и перестал сдерживаться, гневно зашипев: — Ты считаешь, что лучше меня? Красивее? Что у тебя нет этих зубов, которые выпирают? Или ей нравятся твои фланки? А то и вовсе рисунок, который на них изображён? — Фезервейт сузил глаза. — Ты — пустышка, от твоего запаха режет глаза, ты ничего не умеешь, почему она выбрала тебя? Тебе нет до неё дела, ты совсем ей не интересуешься. Почему ты? Ах, как было бы… как было бы хорошо, если бы тебя просто не было!
Почти выкрикнув это, омега отшатнулся в страхе за свои мысли, его сердце дико колотилось в тощей, заморенной груди. Он не был способен на убийство. Он даже не мог представить, что существует кто-то отличающийся от него в этом. На минуту это отрезвило Фезервейта, но горящая в душе обида лукаво нашептала, что Свити Белль вовсе не обязательно умирать…
Физически.
Достаточно сделать так, чтобы она умерла для Скуталу.
Фотоаппарат приятно оттянул шею своим весом, и Фезервейт нежно погладил его корпус.
— Хочешь, я приведу тебя к альфам? — чуть трясясь от нездоровой радости, прошептал пегас. — Куча здоровых, похотливых альф. Они будут вылизывать тебя и трахать до потери пульса.
Свити Белль задышала чаще, запрокидывая голову и распахивая глаза.
— Эпплблум… — страстно выдохнула она.
— О, Эпплблум туда тоже придёт, — широко ухмыльнулся Фезервейт, воровато озираясь, но включая камеру. — Вместе со Скуталу. В самом конце, когда ты будешь лежать в луже спермы и будешь покрыта ей до кончика хвоста.
Никого не было. Пегас обернулся на окна бутика, убедился, что Рэрити не выглядывает наружу, и развёл отчаянно сжимаемые бёдра единорожки в стороны. Она жалобно заскулила, краснея ещё ярче, но Фезервейт заговорил, уничтожая инстинктами остатки стыдливости:
— Представь, как копыта альф лапают тебя, мнут вымя и круп, натягивают гриву, заставляют сосать, запихивают в горло…
Он заботливо подвёл копыто течной омеги к раскрывшейся, блестящей от дурманящей ароматом смазки вульве, и положил его кончик прямо на распухший пульсирующий клитор, венчающий аккуратную щёлку. Свити Белль испустила тихий благодарный стон и начала мастурбировать, отрешившись от мира мечтательно сомкнувшимися веками. Она бормотала имена своих подруг, поэтому Фезервейт решил отказаться от записи видео, но фото выходили отменными.
Пегас ощутил, как заводится сам. Это было неправильно — возбуждаться от вида омеги, но он ничего не мог поделать — единорожка, собравшая все штампы угловатого подростка и казавшаяся в жизни немного неуклюжей, клопала с божественной эстетичностью. Закусив свободное от ласк переднее копыто, запрокинув голову, разведя стройные задние ноги, Свити Белль не скрывала ничего. В объектив камеры попадали и румянец на щеках, и лебяжья шейка, и округлившееся вымя с напрягшимися сосками, и твёрдый мокрый клитор, и налившиеся кровью губы. Копыто скользило по ним, осязая чуть волнистые края, оттягивая их и обнажая беззащитное розовое нутро, проникало к нетронутой плоти и, собрав обильно выделявшуюся смазку, вело по самому центру горячей влажной плоти вверх, чтобы ещё сильнее увлажнить и помассировать обнажённую жёсткую головку клитора.
— Да, я могу сделать так, что тебя пустят по кругу, — нервно посмеивался Фезервейт, наблюдая сладкую омежью агонию через глаз камеры. — Десятки членов попользуют тебя так, что от твоего чистого запаха ничего не останется — только смесь всех сортов вони с какой-нибудь помойки…
Свити Белль уже ничего не воспринимала и не соображала, двигая копытом яростнее в попытке унять пульсирующую внизу живота истому. Выдохи превращались в тонкие короткие стоны, фотоаппарат щёлкал всё яростнее и чаще.
— Даже необязательно искать какую-нибудь подворотню — ты пахнешь так сильно, что достаточно будет вывести тебя на центральную площадь. Она как раз тут, через мост.
Фезервейт уселся на круп, снова бегло осмотрелся и, решившись, перешёл в режим видеозаписи. К Дискорду. Он должен был запечатлеть всё. Свити Белль уже улеглась спиной на дерево, её кудрявый хвост похотливо елозил в траве, а стоны становились развратнее с каждым движением копыта: омега приближалась к оргазму.
Пегас тяжело дышал в унисон с нею, изменяя план съёмки лишь для того, чтобы показать возможному зрителю обладательницу текущего подхвостья и искусно снующего по нему ухоженного копытца, но неизменно задерживался и на лице тоже. Удовольствие придало чертам ещё большую мягкость и красоту, а от выражения, которое они складывали, захватывало дух — столько искренности и откровенности было в этой эмоции, где похоть переплелась с любовью к вышёптываемым именам. Пегас всё-таки не пожалел о том, что решился записать видео: прекрасный голос, ставший сердцевиной таланта Свити Белль, превращал её шёпот и стоны в нежную гипнотическую симфонию.
И даже в порыве оргазма, когда внутри созрела последняя сладостная судорога, единорожка оказалась до отвращения прекрасной. Фезервейт, забыв, как дышать, смотрел, как дико заблестели её зелёные глаза, как задрожало в экстазе тело, как аккуратный ротик бесплодно захватил воздух несколько раз, пока женственные соки орошали основание скручивающегося в узлы хвоста — и кончил тоже, выбрасывая на мягкий белый живот Свити Белль струи своего бесцветного эякулята. Тяжело дыша, пегас остановил съёмку и отодвинул фотоаппарат, ошарашенно рассматривая свой небольшой член.
С нетипичной, заострённой головки всё ещё капали остатки выплеснутой жидкости.
Он действительно кончил, глядя на то, как ненавистная омега ублажает себя.
С этим оргазмом и его злость как-то вылиняла, утратила свою силу. Мрачно постукивая худым копытом по камере, поверх которой Фезервейт наблюдал за посторгазменным бредом Свити Белль, пегас думал, что теперь его шансы быть замеченным крайне возросли — он чувствовал, что сидит в луже смазки, и в щиплющий глаза запах зефира вплетаются его собственные, чайные нотки. Он посмотрел на дисплей фотоаппарата и быстро пролистал отснятое. Материала — компромата — хватит с лихвой, а вот отбиться от какого-нибудь альфы, которому не захочется ждать своей очереди, чтобы поразвлечься с любезно предоставленной течной омежкой, грозит стать очень сложной задачей.
— Пойдём, Свити, — слабо произнёс Фезервейт, чувствуя себя ослабевшим и выгоревшим. Он потянул единорожку за копыто и с трудом, кряхтя от тяжести её разомлевшего после оргазма тела, поставил на ноги. — Я провожу тебя до порога. Скуталу не простила бы мне, если бы с тобой что-нибудь случилось.