Немного о многом

Охота

О соперничестве и подражательстве

 Жеребенок бурой масти стоит перед зеркалом неподвижной скульптурой из куска собственного отражения, как мантикора, застывшая перед рывком за ничего не подозревающей жертвой. Он каждое утро напролет стоит так, разглядывая стекло. И то, что за ним. Но каждый раз застывшее отражение кажется ему моложе, чем есть он сам, — лишь на мгновение моложе, но не старше или того же возраста. Отражение не дает себя поймать в “тот самый момент”, когда абсолютно идентично смотрящему, используя для этого один старый прием — быть раньше, чем смотрящий. Они оба знают, что за игра тут ведется. Как только один из них окончательно выиграет, игра для другого оборвется. Если она оборвется для одного, то другому не с кем будет играть. Они оба знают эту истину, но все равно продолжают, несмотря на риск. Один, — ловит свое отражение в “тот самый момент”, в то время как другой, — пытается проскочить мимо, стать старше смотрящего совсем чуть-чуть, на грани одного мгновения. И не один из них даже не обращает внимания на собственные тени, что уже давно вплотную подобрались к возрасту хозяев. Однако тени эти не интересны даже сами себе.

Слабость крика

О том что слышат и во что вслушиваются.

— И так, Лу, – не зная, как начать этот разговор, Селестия ковырялась в последнем куске торта, лежа на подушках подле чайного столика в тронном зале. Продолжалось то уже не меньше получаса. –  Нам нужно что-то делать с твоей привычкой орать. 

— Мы не намерены выслушивать эти глупости в очередной раз. – недовольно проворчала Луна, борясь с зачарованным шарфом на шее, что не давал использовать Кантерлотский глас. – Сними эти цепи с нашей шеи, ибо не намерены мы, точно раба, склоняться пред нашими подданными и нашептывать им свою волю! Воле нашей должно быть раскатом грома, стирающем скалы, нежели копной ядовитых змей в мутном болоте!  

— Тогда пони не перестанут тебя бояться, – покачала головой белый аликорн. 

— Страх всегда был нашей вуалью, нашей силой! – гордо выпятила грудь синяя кобылица, сидя с другой стороны чайного столика.    

— Был, Лу. – Селестия воздохнула. –  Времена идут – пони меняются. Вспомни. Ведь до нашего царствования, до победы над Дискордом, обычный пони считал нормой, — чем-то неизменным, — разные причуды: облака из сахарной ваты, леденцы вместо брусчатки, падающий в облака шоколадный дождь. Теперь же такого сочтут безумцем и отправят на лечение. 

— Неужели Дискорд ныне не страшен нашим подданным? А продолжают ли они всё так же падать ниц пред своими правителями? Страх, как и преклонение пред божественным, никуда ни уходил, сестра. И не ведомо мне, куда он может уйти. Страх подобен темному углу в комнате – он есть и будет всегда. 

— То есть тебя не смущает тот факт, что каждый раз, как ты начинаешь говорить, пони превращаются в бездыханные статуи? – подняла бровь Селестия, насаживая на вилку кусочек торта.     

— И каждый из них, – подняв копыто, произнесла Луна, – как авангардист на копья, тут же бросается выполнять мое поручение. Не задавая лишних вопросов, не противореча нашей воле.  

— А если пони начнут тебя избегать? Появляться только в моменты твоего сна? Кому тогда ты будешь отдавать приказы? 

— Ночные стражи живут, чтобы исполнять мою волю, ибо сами её проводники. 

— Неужели ты возьмешь, вырядишь половину из них в платья и фраки, и заставишь выполнять работу прислуги? – Селестия еле заметно фыркнула на последнем слове.  

— Они сами это сделают, ежели заметят отсутствие слуг. – пропуская смешок мимо ушей ответила Луна, делая осторожный глоток из чашечки.   

— Тогда как ты намерена править? 

— Так же, как делала то ранее. – она незаметно пожала плечами в ответ. 

— Хорошо, допустим. Тогда что ты будешь делать, если у нас возникнет конфликт? Даже будь я в корне неправа, чей приказ, по-твоему, будут исполнять пугливые пони, привыкшие к мягкой перине?  

В этот раз Луна раздумывала дольше нежели то было обычно. 

— Смотри, Лу. 

 Селестия поднялась со своих подушек и царственно прошлась до центра пустого тронного зала. Её губы почти незаметно шевелились, сплетая завихрения воздуха и звука во всего одну фразу, звучащую как нечто, что захватило разум ночной принцессы. Давно обещанное и только сейчас, спустя тысячелетие, произнесенное вновь. Закончив говорить, белая кобылица покровительственно улыбнулась своей сестре, что теперь выглядела точь-в-точь как пони, которым она совсем недавно отдавала приказы.  

— Разве, скажи я эти слова несколько раз Кантерлотским гласом, имели бы они тот же вес и силу? Не разлетелись бы они по миру, потонув в ничто над самими небесами? Не разодрали бы их на кусочки шелест листьев и пение птиц? 

— Тия... 

— Так и любое слово, сестренка. Любой приказ и любое другое признание. Чем чаще и громче ты их повторяешь, тем меньше смысла они имеют. Тем меньше в них верят. Тем больше они звучат как сквозняк. Твои приказы слабеют, и скоро не будут стоить вообще ничего. Научись говорить их тише, чтобы пони слушали тебя, а не тот шум, что ты издаешь. Говори так, чтобы они не слышали, но вслушивались!

Ты то, что ты ешь

О поиске того, что ближе, чем кажется.

“Долгие годы охоты увенчались абсолютным успехом гвардии её величеств: державший в страхе пол Эквестрии каннибал, пожравший более сотни земнопони, наконец то пойман”.  

 Эти и подобные им заголовки кровью печатных станков были намалеваны даже в самой паршивенькой газетенке Эквестрии. Осуждения, пожелания самых разнообразных и страшных мук слетали с языков, предназначенных для "доброго утра", "сладких снов" и наполненных магией гармонии песен. Полные презрения взгляды искали того самого пони, на коего должны рано или поздно упасть. Но гнев населения целой страны так и не снискал свою цель. И никогда не сыщет. 

 После суда, произведенного лично солнечной принцессой, пойманный "Зверь", как его нарекли самые нейтральные из существующих журналистов, был заточен в Тартаре, где и должен исправится, проведя в одиночестве не одну сотню лет. 

 У него есть решетка, сквозь которую можно смотреть, пол, на котором можно лежать и горизонт, за которым скрываются все мечты. Как не удивительно, из Тартара мало кто вообще возвращается, и причиной тому вовсе не невозможность исправления, — всё куда смешнее, ведь Тартар предназначен далеко не для смертных. Найтмермун, Тирек, Сомбра, Дискорд, — любой из них может провести здесь хоть несколько тысячелетий. Понятное дело, ведь потребности в пище у них нет. 

 Сидя на полу, бледный земнопони отрешенно смотрел в потолок клетки. В его голове крутился целый букет из мыслей и эмоций, но все они постепенно угасали, открывая вид на некую истину, за которой тот гнался.  

 Сколько он себя помнил, Дасти Мирор не мог разглядеть окружающих его земнопони в себе, словно те всегда были далеко. Даже в те моменты, когда ближе уже быть не могли. Но и там пони натыкались на невидимую грань, отделяющую их от Дасти. Жеребец не сдавался вопреки трудностям. Он верил в свою победу, в свой поиск истины. Каждый из съеденных казался ему лишь небольшой ступенькой в погоне за горизонтом. Жеребцы и жеребята, — все они — его лестница к истине. 

 Даже сейчас эта самая истина мерно приближалась. Дасти ждал, пока его организм пожирал самого себя. Медленно. Сначала желудок потратит резервы в виде жиров, потом набросится на мышечные ткани, а в самом конце доберется до органов. Только мозг всё это время будет пировать истинами. В конце голод спокойно доберется и до него, но перед этим Дасти узнает то, что так долго искал. В этом он уверен наверняка. Только пожрав себя он доберется до истины. 

— Спасибо, принцесса. – тихо прошелестел он, все еще наслаждаясь видом десятков клеток вокруг и костей в них.

Фантики

Блуждая по Кантерлоту, юная кобылка зашла в первый же попавшийся магазинчик с вывеской, на которой красовались конфеты.

 Массивная дверь мягко закрылась за вздрогнувшей спиной, словно крышка гроба, оповещающая присутствующих веселым звуком колокольчика о новом клиенте. В заведении уже собралось около десятка пони. Оголодавших, трясущих свисшей кожей, выставляющих напоказ просвечивающие тут и там сквозь шкуру кости, оживленно обсуждавших что-то явно интересное, собравшись вокруг одного из столиков.  

 Никто не обратил внимания на нового посетителя, пока та не подошла к одному из говорящих с толпой почти вплотную. Он впустил её в их небольшой кружок, неопределенно улыбнувшись. Открывшийся вид на столик поверг кобылку в смятение, — все эти оголодавшие пони оживленно обсуждали фантик из-под конфеты, что лежал в центре стола, рядом с почти сотней точно таких же фантиков. Они обсуждали его так, словно то была сама принцесса Селестия, что верхом на своей младшей сестре устроила родео; искали отличия и, что самое удивительное, умудрялись их находить, высоко к небу вздымая носы во время объяснений.  

 Кобылка не понимала, что не так со всеми этими пони. Почему они обсуждают абсолютно одинаковые фантики? И потому решила в этом разобраться, но никто из присутствующих так и не смог объяснить ей, почему всем так интересно обсуждать одинаковые фантики. Некоторые пони при этом смотрели на нее как на умалишенную, или так же, как знать смотрит на работающих в поле земнопони. Кобылка не сдавалась. День за днем она приходила и смотрела на фантики вместе со всеми, однако слова не вставляла — ей нечего было сказать; она не могла придумать, в отличии от собравшихся, что вообще можно сказать об одинаковых фантиках. 

 Иногда кто-то приносил свои фантики, такие же одинаковые, и пони принимались обсуждать их. Они утверждали, что всё это — совсем другое, нежели было пару дней назад. Они верили в это, хотя не было у них даже впадин для глаз. Лишь фантики. Они купались в собственной исключительности, когда кто-то говорил об их фантиках то же самое, что и о прочих. 

 Однажды кобылка решилась, и принесла этим пони конфету. Но те выбросили её, парой слов обмолвившись о незнакомом фантике. Затем она принесла конфету в точно таком же фантике, что были на столе, однако пони выбросили конфету вновь, проявив больше внимания лишь к знакомому фантику. Никому не было интересно обсуждать её конфеты с невзрачными, незнакомыми фантиками. 

 Но кобылка не отчаивалась. У нее было еще много конфет с разными фантиками в сумке, чтобы накормить этих странных пони.