Песнь угасания

Стих 1. Связанные

Ворон каркнул пронзительно. Солнце, которого он не видел на протяжении долгих месяцев, ослепило на мгновенье его темные, как два маленьких обсидиана, глаза. Иссиня-черные перья зазудели, почувствовав ласкающее прикосновение тепла. То было приятное, позабытое ощущение, и его птичья душа не могла нарадоваться сему мгновению. Однако нужно было возвращаться… Внизу вот-вот начнется грандиозный пир, и опаздывать на него ни в коем случае нельзя! В последний раз взглянув на бледный солнечный круг, ворон нырнул в океан черных туч.

Внизу, под тучами, гремела ожесточенная битва. Воздух полнился яростным лязгом железа, рычанием, топотом, шипением, чавком, с коим рвется плоть, — и многими другими, куда более страшными и противными звуками, которые порождает война. У стен одинокого замка, возвышающегося посреди чахлой равнины, столкнулись два заклятых врага: маленькие пони — настоящие хозяева сиих земель — и тени, таинственные захватчики с далекого севера.

В шевелящейся, словно рой насекомых, блестящей массе из мечей, копий, щитов и доспехов, в самом сердце непрекращающейся битвы отчаянно сражался единорог. Он был ранен. Кровь рвалась наружу, обжигала живот, однако единорог, невзирая на сие, сокрушал теней с прежнею свирепостью, словно страшная рана была не более чем неприятною царапиною.

Его чувства обострились до предела. Он не видел приближающегося врага, но каким-то непостижимым образом увернулся от его клыков, клацнувших в смертельной близости от горла. Краем зрения он зацепил еще один силуэт и на мгновение принял его за своего бойца. Сия ошибка стоила бы ему жизни, если бы не чья-то шальная стрела, со свистом пригвоздившая тень к земле. Он развернулся к тени, что метила в его горло, и вовремя: она уже прыгнула на него в новой атаке, широко раскрыв пасть. Единорог подхватил тяжелеющий меч телекинезом и взмахнул им стремительно и безжалостно. Голова, забрызгав лицо единорога черными, как чернила, кляксами, взметнулась в воздух, а тело так и рухнуло перед ногами, словно мешок с камнями.

Не было времени даже для секундной передышки. Приближалась новая тень. Сверкая молочно-белыми напоминающими по форме лепестки вишни глазами, она неслась навстречу подобно разъяренному быку. Не было сомнений — она намеревалась пронзить единорога острою пикою, закрепленной на угольно-черном боку. Единорог понимал, что не успеет отбежать; конечности его сделались тяжелыми, неподъемными, посему он стиснул рукоять меча зубами, сконцентрировал магию и телепортировался. Тень затормозила, потеряв его из виду, однако развернуться уже не успела — острый клинок вонзился ей прямо в сердце.

Единорог дышал тяжело и хрипло. Он слабел с каждым мгновеньем, но вопреки сему оставался в сознании. Желание жить и клокочущая в венах ярость не позволяли ему свалиться без чувств.

— Капитан Найт! — раздался зов сквозь лязг и крики. — Нам не пробиться! Их слишком много!

С усилием вырвав меч из поверженной тени, Найт огляделся по сторонам. Неужель судьба подарила ему передышку? Враги позабыли о нем, переключив внимание на других солдат. Он мрачно посмотрел на стены замка, возвышающегося над битвой. Они не приблизились ни на йоту.

— Капитан! Капитан! — взмолился голос, Найт никак не мог отыскать его обладателя. — Мы должны отступить, пока не поздно!

Вдруг над замком показался величественный и устрашающий силуэт. Он расправил огромные кожистые крылья и спикировал вниз. По полю битвы пронеслась огненная волна, и стало жарко, как в пустыне. Земля сотряслась, когда рядом с Найтом приземлилась черная драконица. С удовлетворенным видом взглянув на стену ярого пламени, что обратило войско теней в пепел, она одарила единорога едкою клыкастою улыбкой. Широкую ее грудь и передние ноги покрывали свежие раны, из которых сочилась кровь.

— Залезай, — призывно дернула она крылом.

Единорог телепортировался к ней на спину. Драконица взмахнула крыльями, возвысилась над пламенем, и понеслась к замку.

— Твои раны… — начал было Найт, но оборвался на полуслове.

— Мерзкие твари научились подражать драконам… Полчища крохотных лошадеподобных существ раньше вызывали у меня один смех, но теперь… теперь мне уже не так смешно.

Найт сложил меч в ножны, позволяя рогу отдохнуть от постоянного использования телекинеза.

— Скоро войне наступит конец. Но победителями будете не вы, — промолвила драконица равнодушно, будто ее мрачное предсказание было не предсказанием вовсе, а уже свершившимся событием — как сухой факт, записанный в летописи.

Найт не ответил. Мыслями он находился в другом месте и не слышал, что говорит драконица. Она тоже задумалась. Она не понимала: как теням удалось забраться вглубь страны незамеченными? Вражеское войско застало их врасплох, взявшись словно из ниоткуда! Впрочем, сие было не ею головною болью. Пусть ломают головы пони — сие есть их война.

Вскоре они достигли замка. Драконица приземлилась во дворе и слегка наклонилась, позволяя единорогу спрыгнуть на землю.

— Больше я ничем не могу помочь, — промолвила она. — Принцессу спасай сам. Если от нее еще что-то осталось…

Перед глазами Найта возникла мрачная картина. Беспомощная принцесса, загнанная гадкими тенями в угол. Они тянутся к ней грязными конечностями, а она дрожит, как овечка, и некому прийти ей на помощь… Прогнав наваждение, единорог до боли стиснул зубы и рванул к раскрытым окровавленным дверям. Ярость бурлила в нем, грозясь переполнить чан хрупкого душевного равновесия и вырваться наружу, но она же придавала силы, отчего он даже почти перестал замечать боль в боку. И она же сделала его полностью глухим к стонам раненых солдат.

— За мной! — прорычал Найт. И те воины, что еще могли стоять на ногах, безропотно последовали за своим командиром.

Внутренности замка были под завязку забиты врагами. Чан переполнился. Измученный единорог вдруг почувствовал, как в нем открывается второе дыхание, и бросился в бой. Он размахивал мечом направо и налево в противоестественном озверении. Он рубил, колол, резал, рассекал и лягал без устали, пока не обнаружил себя в совершенном одиночестве и по колено в крови. Огромный зал с толстыми, немного пузатыми колоннами был завален бездыханными телами; тени, свои — все лежали неподвижно.

Мир поглотила мертвая тишина. Взволнованный сим знаменьем единорог стремительно взбежал по мраморной лестнице, на которой червонели свежие отпечатки копыт. Он понесся по длинному пустому коридору. Покои виднелись в самом конце, двери были распахнуты… Сердце его пропустило удар. Был ли то страх за принцессу… или же знак подступающей смерти?

Найт вломился в покои. Тень прямо перед ним прожег сгусток света — она пронзительно зашипела и замертво завалилась на пол.

— Последняя… полагаю? — промолвила аликорн, дрожа как осиновый лист. Взгляд ее, однако, был удивительно спокоен.

— Принцесса Луна…

— Я в порядке, мой верный рыцарь. Мы отбились. Сегодняшняя битва за нами… Ах, ты ранен!

Она подбежала к Найту и задумчиво и немного напугано поглядела на его рану.

— Ни одно целебное заклинание не вылечит тебя, — молвила она, не отводя глаз, — слишком поздно… Поразительно, что ты до сих пор жив…

Найт превозносил принцессу. Богиня! Непорочный идеал! Одна из последних частичек прежнего мира, незапятнанная злом! Прикажи она ему выступить в одиночку против многотысячной армии теней, он бы бросился в бой, не раздумывая ни мгновения.

— Для меня… было честью служить вам, — тяжело произнес он. Холодные губы казались деревянными и едва слушались его.

— Пожалуйста, продержись еще немного, — попыталась улыбнуться принцесса, положив ему на холку копыто в царственном накопытнике. — Все будет хорошо, обещаю.

Найт, конечно же, поверил. Потому что не мог не поверить богине, которая никогда не лжет. А затем он потерял сознание.

Луна пыталась помешать его падению, подставив плечо, однако была физически слаба. Она уступила под натиском его веса, и единорог рухнул в лужицу черной крови, натекшей под мертвой тенью. И вновь замок поглотила тишина. Любой другой на месте принцессы сошел бы с ума: совершенно одна в замке, окруженная мертвыми, единственная еще живая душа висит на волоске от смерти. Однако война научила Луну сохранять ясный разум даже в таких ситуациях. Она знала, что должна сделать. Сегодня из-за нее погибло много подданных, но его… хотя бы его она обязана спасти во что бы то ни стало!

Внимание зализывавшей раны драконицы привлек легкий хлопок, раздавшийся рядом. Она встретилась взглядом с принцессой пони, у ног которой без сознания лежал Найт.

— Жива никак, — промолвила она с такою интонацией, будто была разочарована сим фактом.

— Найт умирает!

— Вижу. Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты поделилась с ним частью души, — взгляд принцессы стал словно кремень.

— Отдать часть моей души крохотному пони и быть до конца жизни связанной с ним невидимыми цепями? Да я бы даже с сородичами ни за какие ценности не поделилась своею душою! — драконицу оскорбило предложение Луны. — Почему бы тебе самой не провернуть сие, принцесска?

— Вы боевые товарищи, — молвила Луна, не дрогнув. — Вы оба смертны. Я — нет. Не знаю, что может произойти, если связать душу смертного существа с моей. Но как и всё, что тени привнесли в наш мир, — ничего хорошего от сего эксперимента ожидать не стоит…

— Тогда ему суждено умереть.

— Я умоляю тебя! — воскликнула Луна, и в глазах ее заблестели слезы.

На самом деле драконица была не настолько высокомерна и безразлична, как могло показаться. Временами ей было не чуждо и сострадание. Но только временами и только если его заслужить.

— Что мне нужно делать? — вопросила она.

— Ничего, — облегченно выдохнула принцесса. — Просто посиди смирно.

Пусть Луна была физически слаба, она обладала огромной магическою силою. Провести сложнейший ритуал для нее было все равно, что для простого единорога — поднять предмет телекинезом. Она всеми мыслями сконцентрировалась на спасении Найта. Он все еще держался, стойко сопротивляясь смерти. Выполнял последний услышанный приказ принцессы.

Когда единорог открыл глаза, небо было по-прежнему беспросветно серым. Воздух пропах кровью, кружащие вверху вóроны неустанно надрывали глотки. Он думал, что умер, но каким-то образом он все еще был жив. И не чувствовал боли от раны. Он резко приподнялся и поглядел на бок. Страшного ранения как будто и не было — кожа целая, шерсть не покрыта кровью; поврежденная броня осталась единственным напоминанием о нем.

Тут он услышал голос принцессы и повернулся на него. Луна и драконица находились поблизости и о чем-то говорили. Он выдохнул с облегчением. С ней все хорошо…

—  Тени-драконы? — обеспокоенно промолвила принцесса.

— Скорее их жалкие и слабые подобия, что зовутся вивернами, — презрительно отвечала драконица.

— В любом случае сие дурная весть. Враг набирает силу.

— Вы связали наши души? — вмешался в их разговор Найт.

Луна оглянулась, несколько мгновений молча смотрела на него, будто не веря, что он пришел в себя, а затем коротко кивнула. Единорог адресовал драконице странный взгляд. Он как бы спрашивал, мол, «и ты согласилась на такое?». Но что-то еще было во взгляде его… Благодарность? Нет, вряд ли благодарность, скорей удивленье или что-то очень похожее. Луна никогда не понимала природу их… дружбы? Нет, громкое слово. Боевые товарищи — вот самое верное определенье для них.

Найт оперся на меч и поднялся на ноги:

— Нам пора возвращаться, принцесса.

Над замком зависла черная каркающая туча. Пир был в самом разгаре.

— …Да, ты прав, — отвечала Луна, содрогнувшись.

Стих 2. В небе

Ветер рьяно трепал гриву и хвост. То был второй раз, когда принцесса летела верхом на драконе. На самом деле она могла полететь сама, но тогда бы быстро отстала, ибо в скорости и в выносливости с драконом ей было не сравниться. Долгое время она использовала крылья только затем, чтобы важно и грациозно расправлять их пред подданными.

Луна неуверенно и даже с некоей опаскою посмотрела вниз, на рваные клочки проплывавших мимо редких облаков. Вид открывался печальный. Как на картине со временем желтеют и темнеют краски, так и Эквестрия выглядела лишь бледною умирающей тенью самой себя. Тьма вторглась в сии некогда плодородные земли, извратила их красоту и обезобразила все живое. Великая цепь заснеженных гор на севере почернела и раскрошилась, превратившись в гнилые зубья. Моря почти высохли, исторгши на берега безжизненные тельца водных жителей. Когда-то бескрайние леса поредели и облысели, и новая жизнь в них, если и появлялась, то приживалась неохотно и чаще всего гибла. Тьма лишила принцесс и самого главного — их связи с мирозданием. Солнце с луною отбились от копыт и навсегда спрятались за бугристым свинцовым потолком.

Найт и драконица говорили о миновавшей битве. Единорог отвечал редко, односложно и с явною неохотою. Всегда задумчивый и немногословный он никогда и ни с кем не делился мыслями и чувствами, даже с Луной, Богиней, которой был беззаветно предан, — отчего иногда создавалось ощущение, что он, как марионетка, неспособен ни мыслить, ни чувствовать, и только и ждет, что его потянут за ниточки и зададут ему нужное направленье. То ли дело его огнедышащая спутница — уж она обожала поболтать о различных пустяках.

Боевые товарищи… Как же так вышло, что эти двое сражаются вместе? Почему дракон защищает страну жалких, по ее словам, пони от захватчиков? Она же ведь сама себе противоречит. Две странных, непонятных души…

— Всё ли спокойно в вашем замке? — неожиданно обратилась драконица к принцессе, вырвав ту из мыслей.

— Всё тихо, — отвечала Луна, повысив голос — ветер заглушал ее слова.

— Пока тихо. Если тени смогли незаметно перебросить войска вглубь страны один раз, значит, смогут и во второй.

Верно. Но они с сестрою поддерживали ментальную связь, и если бы что-то случилось, Луна бы уже знала. Вот только… в последний раз они связывались перед самым нападением, а тратить силы на повторный сеанс она пока что не спешила…

— Мы будем готовы, — твердо сказала принцесса.

— Сколько раз ты повторяла себе эти слова? — в голосе драконицы отчетливо слышалась насмешка.

Луна поджала губы, помрачнев. Она ничего не могла ответить, драконица была права, и сие злило ее. Сегодня в небе показались тени-виверны, и никто к этому не оказался готов. Завтра… завтра тени придумают что-нибудь еще и снова застанут их врасплох. Их логика — или ее отсутствие — была их главной силой.

— Гляди, принцесска. Похоже, они не хотят тебя отпускать, — раздался голос драконицы.

Впереди, чуть выше изломанной линии горизонта, виднелись летящие навстречу крылатые силуэты. Виверны явно уступали драконице в габаритах, однако их было больше; Луна знала, что бой будет нелегкий. Она крепче прижалась к спине рыцаря и мысленно зачитала заклинание. Ее рог засветился, и троицу, словно вуаль, окутало мягкое свечение, призванное защитить от клыков и когтей.

Одна из теней — самая нетерпеливая — ринулась к ним. Сия глупость стоила ей жизни, ибо в следующий миг ее встретило пламя, извергнутое драконицей, и обратило в пепел, который тут же подхватил ветер. Враги никогда не блистали умом и почти всегда действовали прямолинейно. Однако их было много. Очень много. Зачастую они выигрывали битвы, просто-напросто задавливая числом.

Приближалась другая виверна. Она с издевательскою легкостью увернулась от пламени драконицы, однако того, что Луна через мгновенье обрушит на нее магию, она предугадать не смогла. Подбитою птицею она полетела вниз, однако того, как ее тело встретилось с землею, уже никто не видел.

Сухо поблагодарив принцессу за помощь, драконица юркнула между тенями, что пытались облепить ее со всех сторон. Осознав, что их задумка потерпела неудачу, они бросились в погоню.

Третья виверна оказалась еще настырнее предыдущих и почти достала троицу. Клыкастая пасть громко клацнула прямо над гривой принцессы. Когти ринулись к драконьему крылу, однако соприкоснулись с магическим щитом. Воздух сотряс страшный вой — за свою наглость виверна поплатилась лапами. Она, казалось, усвоила урок и чуть отстала, но только затем, чтобы через несколько секунд спикировать сверху в слепой попытке отомстить. Выставив магией меч, Найт вспорол ей брюхо, и на них с Луной обрушился короткий ливень из черных потрохов и крови. Принцесса заплевалась и быстро протерла лицо. Еще две виверны висели у них на хвосте.

— Держитесь! — прорычала драконица. Она ускорилась, сделав мощный взмах крыльями, и закрутила мертвую петлю. Тени впали в ступор от ее выходки — и сие было как раз то, чего она добивалась.

Драконица сложила крылья и рухнула на обескураженную виверну, та прогнулась, словно тоненький сук, но каким-то чудом все же выдержала свалившийся вес. Она попыталась что-то прошипеть, но драконица навсегда заткнула ее, вгрызшись в горло.

Со вспышкою Найт исчез из дрожащих объятий принцессы. Повернувшись, она увидела его на спине второй тени, уже успевшей сориентироваться. Тень намеревалась накинуться на пони, однако единорог заставил ее резко передумать. Вот он пробежал по хребту и уже добрался до основания шеи. Сверкнул металл, в воздухе заблестели черные чешуйки. Однако одним взмахом меча дело не ограничилось — шея была толще, чем казалось. Тень отчаянно извивалась, шипела и пыталась сбросить непрошеного наездника, но Найт прилип к ней, как воск, и продолжал ожесточенно кромсать ее. Наконец, он задел нечто жизненно важное, отчего тень резко смолкла и тяжелым грузом полетела вниз. Через секунду его спина снова возникла перед принцессой.

Стало тихо. Врагов больше не было. Отбились.

— Глупые ничтожества, — изрекла драконица с презрением, — не учатся и повторяют одни и те же ошибки.

— И все равно мы не можем их победить, — промолвила Луна, стараясь успокоить колотящееся сердце. — Ибо даже примерно не представляем, кто такой наш враг и на что он способен.

Ни один ключ, что они с сестрой попробовали, не подходил к сей замочной скважине. Дверь, ведущая к важному знанию и победе в войне, оставалась по-прежнему закрытой. Однако ни времени, ни ресурсов больше не осталось, наступал момент истины: либо пони каким-то образом найдут в себе силы, чтобы прогнать врага туда, откуда он вылез… либо славная Эквестрия навсегда исчезнет с лица мира.

День клонился к завершению, когда внизу показались шпили Замка Двух Сестер. Драконица приземлилась во дворе, и их тотчас окружили стражники в белых доспехах. Луна тихонько спорхнула на землю. Ее крылья были перемазаны кровью тени, да и в целом она сейчас выглядела совсем не по-царски.

Селестия возникла перед нею, словно приведенье. Луне даже показалось, что с момента их расставания сестра постарела на десятилетие, если не больше, даже несмотря на то, что аликорны стареют медленно — настолько медленно, что за сие время успевают смениться эпохи. Под измученными ее глазами собрались свежие морщинки. Она знала о нападении — но и только; она могла только гадать о судьбе Луны долгие, ползущие точно слизни, часы.

Наконец, ее губы тронула облегченная улыбка. Она прижала Луну к груди так крепко, что последняя могла слышать, как бьется ее сердце — часто и взволнованно, прямо как птица, пойманная в клетку.

Найт, спрыгнувши на землю, неумело поклонился принцессам. Драконица даже не удостоила их взглядом. Получив кивок от старшей принцессы, двое удалились в молчании.

Спустя несколько секунд до ушей Луны донесся ласковый шепот сестры:

— Пойдем, Луна. Я помогу тебе отмыться.

Стих 3. Сестры

Шел семидесятый год с момента воцарения сестер, когда Эквестрия узнала про загадочных существ, обитающих где-то далеко за северною границею страны. Считалось, что жизнь там невозможна, однако все чаще с пограничных земель до принцесс стали доходить сообщения о «темных силуэтах» и «незнакомцах из тьмы». Тени, как их вскоре прозвали, никакого интереса к Эквестрии не питали, на контакт не шли, самих эквестрийцев словно не замечали. Бродили, прямо как призраки, будто искали что-то, но всё никак не могли найти. Естественно, такое поведение создало у пони не самое приятное мнение о тенях; они сторонились их и опасались.

Когда принцесса Селестия отправилась далеко на север, в общину новых соседей, дабы наладить с ними контакт, ее ожидания были только самые оптимистичные. Разведка донесла, что тени разумны и даже понимают эквестрийский, и Селестия не видела никаких препятствий своей цели, тем более что дипломатия всегда была ее коньком. И поначалу все шло хорошо, но затем… Когда принцесса предложила новым соседям дружбу, те отвергли ее с презреньем, ни с того, ни с сего напавши на стражу. Не будь Селестия аликорном, она бы тоже не выбралась оттуда.

С тех пор ни одна тень больше не промолвила ни слова. Они никогда не угрожали и ничего не требовали. Ни дань, ни уступки, ни земли, ни мирное сосуществование — ничего их не интересовало. Они желали лишь одного: полного истребления тех, кто не сделал им ничего плохого.

Пони не верили, что тени отвергли дружбу. Не верили и сами принцессы. Они искренне желали взаимного процветания, но никак не войны! Страна не была готова к подобному. Война — почти позабытое явление, пугавшее пони больше всего на свете, даже больше, чем чудища, обитавшие в дальних уголках мира, — стала реальностью. Просить о помощи было некого: Эквестрия жила в изоляции и ничего не знала о мире вне границ. Привыкшие во всем полагаться на защиту принцесс пони внезапно осознали, что сестрам-аликорнам не справиться с захватчиками в одиночку, и были вынуждены сделать то, что претило самой их природе: взяться за оружие.

И началась долгая кровопролитная война. Как бы яро ни было желание эквестрийцев прогнать теней, они проигрывали. Проигрывали, ибо были ужасными воинами. Однако со временем худо-бедно понимает даже самый худший ученик. Натиск теней усиливался, но пони все же сдерживали их, где-то хитростью, где-то ценою огромных жертв. Им удалось затянуть войну на годы, добиться патового положения, но на большее — на то, чтобы переломить ее, — они способны не были…

В покоях было тихо и очень тускло. На туалетном столике горела свеча — одна единственная на все необъятное помещение. Луна заканчивала приготовления ко сну и так глубоко задумалась, что не сразу почувствовала нежные прикосновения к гриве. В отражении зеркала она заметила сестру. Морщины Селестии разгладились, взгляд потеплел, и не чувствовалось более в нем прежнего беспокойства, и выглядела она гораздо живее, чем часом ранее.

— Почему бы тебе не поделиться думами со мною, сестрица? — мягко спросила она, продолжая водить гребешком по Луниной гриве, будто по морским волнам.

— Я думала… про них. Когда они только появились в нашем мире, их тела… не имели определенной формы. Помнишь? А потом они сделались похожими на нас, будто поняли нашу слабость…

Селестия замерла на мгновенье, хмуро взглянула на сестру через зеркало, но затем продолжила возиться с ее гривой, так ничего и не ответивши.

— Почему они хотят нас истребить? Ведь должна быть причина, которая лежит в основе их ненависти! Что им нужно от нас? Какую цель они преследуют? Если им нужны наши земли, почему они не сказали нам? Они же прекрасно понимают нашу речь! Мы бы стали жить вместе, у нас много свободных земель! Зачем у… — Луна осеклась, но затем все же нашла в себе силы выговорить сие тошнотворное слово: — Убивать друг друга?

Даже сейчас, находясь в безопасности, рядом с Селестией, она не могла отдыхать. Голову невольно занимали тяжелые думы об Эквестрии.

— Мечтания, не имеющие ничего общего с реальностью, — промолвила старшая сестра. — И ты знаешь это не хуже меня. Мы с тенями отличаемся так же, как черное отличается от белого.

— Не мечтания, — тихо возразила Луна, — но вера в лучшее. Я не буду отпускать надежды до самого конца.

Губы Селестии превратились в тоненькую линию. Секундой позже она выдавила улыбку:

— Тебе не хватило сегодняшнего дня? Отвлекись. Давай поговорим о чем-нибудь, что не связано с войной.

— Но я ведь еще не рассказала тебе о том, что произошло на востоке.

Дыхание Селестии задрожало.

— Не стоило мне отпускать тебя, — прошептала она и резко остановилась, опустивши гребешок. — Как только ты отбыла, меня тотчас охватило плохое предчувствие. Ты знаешь, если я что-то предчувствую, это обязательно произойдет. Но я до последнего твердила себе, что дело не может быть в тебе, что для того нет предпосылок. А потом… беда случилась. Ах, Луна! Моя любимая сестренка! — Селестия заключила ее в горячие объятья. — Я не представляю жизни без тебя! Если бы… если бы!..

Слезы ринулись наружу. Они просились еще час назад, но тогда она удержала их в себе силою воли, ведь нельзя было раскисать на виду у подданных.

— Ты вся горишь, — ахнула Луна. — Ты не заболела? Тебе лучше прилечь!

В ответ Селестия прижала ее к себе еще сильней. Луна оставалась неподвижной, позволяя сестре выплакаться. Слушая тихие всхлипы, она вдруг вспомнила, как когда-то таила на нее обиду. Сейчас сие казалось диким, однако в то время она была твердо убеждена в том, что Селестия не нуждается в ней, и всячески ее игнорирует. Но потом, словно гром посреди ясного неба, грянула война, и Селестия прилипла к Луне, как смола. Она как будто стала любить ее с удвоенною силою — хотя то было совсем не так: она всегда любила Луну одинаково сильно. Просто раньше не показывала привязанность так явно и так часто, как стала теперь.

Наконец старшая сестра успокоилась, выпустила младшую из объятий и утерла слезы протянутым ей шелковым платочком.

— Спасибо, — промолвила она полушепотом. — Так тебе удалось очистить ту землю от порчи? Пожалуйста, скажи, что ты рисковала собою не зря.

Луна, уставши говорить с сестрой через зеркало, обернулась.

— Земля как будто пропиталась тьмою, — говорила она. — Не знаю, что тени с собою принесли, но природа продолжает стремительно увядать. Поскольку мы с нею более никаким образом не связаны, мы ничего не можем сделать, дабы обратить сей процесс. И когда я говорю, что она умирает, то подразумеваю не ту смерть, что происходит каждый год с наступлением холодов, а смерть окончательную. Ничего больше не вырастет и никогда не возродится.

— И здесь нас поджидала неудача… — покачала головой Селестия. — Мне не дает покоя другое: как тени смогли застать вас врасплох? Они не могли знать, что ты отправишься на восток. Только мы четверо знали.

— Этому у меня есть два объяснения. Первое — что тени перебросили часть войск с помощью драконов… или виверн, как настаивает спутница Найта.

— Драконы? — помрачнела Селестия. — Теперь у них есть драконы…

— А второе, — продолжала Луна, — что на нашей территории уже находились разрозненные отряды врага, выжившие с прошлых битв. В обоих случаях их привлекли огромные всплески магии, то есть мои попытки восстановить плодородность земли.

— Это имеет смысл, — промолвила Селестия задумчиво.

— …Ты была права. Не стоило там задерживаться. Тогда бы не было напрасных жертв.

Перед глазами у Луны возникло побоище с кружащими над ним воронами. Она мотнула головой, прогоняя его прочь.

— Они не были напрасны, — мягко возразила Селестия. — Пони отдали жизни за тебя, ибо верят, что ты закончишь войну. Благодаря их храбрости и самоотверженности, ты жива, и мы теперь знаем, что наш враг чувствует магию.

Луна привыкла, что из-за них постоянно умирают подданные. Раньше, в самом начале войны, сие приносило невыносимую боль. Но постепенно боль стала притупляться, пока вовсе не исчезла. Она привыкла к смертям. Они стали данностью. Такой же привычной вещью, как небо, денно и нощно сокрытое тучами.

— Ты же знаешь, что они не могут убить нас, — сказала младшая сестра.

Селестия невольно потерла правую часть живота, то место, где должен был находиться шрам, но которого не было, и на короткий миг предалась воспоминанию. Тогда все произошло стремительно. Вот она мирно говорит с тенями, и ничего не предвещает беды, а мгновенье спустя ее внутренности внезапно ощущают холодное железо.

— Истинно так, — отвечала Селестия, — но если они захватят нас с тобою в плен, это будет все равно, что смерть.

Луна, не желая пугать сестру, смолчала о том, что тени почти добрались до нее.

— Найт не допустит, чтобы с нами что-то произошло, — сказала она уверенно.

— Ах, твой верный страж… — изрекла Селестия с едва заметною улыбкою. — Готов ради тебя свернуть горы.

— Он слишком предан мне, и эта преданность однажды убьет его. Сегодня он едва не погиб.

Сие известие никак не отразилось на лице Селестии.

— Он всегда сражался самоотверженно.

— Его самоотверженность граничит с безрассудством. Он не испытывает к врагам ни капли жалости, у него отсутствует внутренний барьер, что сдерживает прочих. Будь у нас хотя бы тысяча таких, как он, — кто знает, каким бы сейчас было наше положение в войне.

Луна зацепилась взглядом за одинокий огонек в черном окне — костер на невысоком холме, окруженном редкими голыми соснами и елями. Капитан Найт и его огнедышащая спутница всегда держались особняком ото всех: пони приходили в ужас при одном только виде драконицы, сама она тоже недолюбливала их племя, как она однажды выразилась, «мягкотелых слизней». Единственным исключением был Найт. Она ли его подпускала к себе, иль он сам к ней навязывался, не желая оставлять одну, — Луна не знала. Знала только то, что сей холм стал для них излюбленным местом для ночевок и едва ли не домом.

— Порою мне думается, что он не так уж сильно отличается от своей подруги. В прежней Эквестрии ему бы не нашлось места. Он… — Селестия вдруг оборвалась на полуслове.

— Безумец? — подсказала Луна.

— Я хотела выразиться мягче.

— Ему все равно, что мы про него скажем или подумаем.

— Боялась задеть тебя.

— Но ведь ты права. С нашей позиции он именно что безумец, готовый убивать без задней мысли. Впрочем, дракон, похоже, совершенно иного мнения. Она считает его равным себе.

— Считает ли?

— Мне так кажется.

Между ними повисла тишина. Луна воспользовалась заминкой и переместилась на постель. Несмотря на ужасную усталость, спать ей не хотелось вовсе.

— Я побуду здесь еще немного, — молвила Селестия. — Подожду, пока ты не уснешь.

— Мне очень повезет, если удастся поспать хотя бы час… — пробормотала Луна, укрывшись одеялом. Она ворочалась некоторое время, пока в один момент не сдалась и не села на кровати. Свеча к тому времени уже догорела, и в покоях стало совсем темно.

— Еще одна бессонная ночь, полагаю? — послышался голос Селестии. — Не желаешь ли совершить прогулку вместе со мною?

— Пойдем, сестрица.

Вечер был темный и холодный, почти как зимою, с тем лишь отличьем, что шел первый месяц лета. Они побывали в саду, от которого осталось одно лишь название — несмотря на все их старания, сохранить его красоту не удалось. Цветы повяли и сгнили, трава торчала из земли короткими жухлыми колючками, деревья оперялись в последний раз лет пять или шесть назад, а вся живность давно исчезла. Принцессы не обмолвились ни словом, пока находились здесь.

Затем они пришли к вратам. Часовой встал по стойке смирно и отдал честь, бряцнув доспехом.

— Все ли спокойно сегодня ночью? — спрашивала его Селестия.

— Так точно, Ваши Высочества, — отвечал часовой, взволнованный их появлением.

Они двинулись дальше, вдоль толстых стен, что оберегали их от еще более холодной темноты.

— Я на короткий миг решила, что ты собралась наружу, — заметила Луна. — Даже испугалась, что ты не до конца отдаешь себе отчет в том, куда идешь. Как ты себя чувствуешь? Дай температуру проверю.

Селестия остановилась, и Луна потрогала ее лоб. Горячий, как кипяток! Но сие, возможно, кажется из-за холодного воздуха…

— Мне гораздо лучше, сестрица. Будь покойна.

Луна не поверила, но спорить не стала, ибо знала, что все равно не переспорит Селестию. Они дважды обошли весь внутренний двор, мертвенно тихий, будто никто, кроме них двоих, здесь не жил.

— Подождешь меня тут? Я кое-что забыла сделать.

Не дожидаясь ответа, Селестия куда-то телепортировалась. Через несколько мгновений она с мягким вспышкой оказалась на том же месте; окутанная облаком левитации, рядом с нею, словно на волнах, покачивалась плетеная корзина с хлебом.

— Ты чего вдруг? — пришла в недоумение младшая сестра.

— Вспомнила, что не отблагодарила их, — ровно ответила старшая и снова исчезла во вспышке света.

— Нет, ты точно не в себе! — воскликнула Луна и последовала за Селестией.

В следующий миг она оказалась рядом с потрескивающим костром. Драконица, лежавшая на холодной земле, впилась в младшую принцессу глазами. Найт, как сидел возле огня, так и остался сидеть, не шелохнувшись, — лишь приподнял взгляд. Смертоносная двоица тоже не спала, что немного удивило Луну. Она-то думала иначе.

— Вы, верно, голодны, — промолвила Селестия негромко и поставила рядом с единорогом корзинку.

Драконица фыркнула.

— Хлеб меня не насытит. Утолю голод в битве. — Она опустила голову на передние лапы, закрыла глаза и более в разговор не вступала.

— Благодарю, — сухо ответил единорог.

— Нет, я должна благодарить вас. Если бы не вы… я… я боюсь представить, что могло бы случиться… — в спокойном голосе Селестии вновь стали слышны нотки ужаса. Луна коснулась ее плеча, напоминая, что она здесь, рядом, и помогла сестре овладеть собою.

Огонь живо потрескивал, но почти не согревал воздух. Несколько мгновений Найт и Селестия в молчании смотрели друг на друга, пока принцесса не спросила:

— Почему ты не ешь? Этот хлеб прямо с нашей кухни. Лучшего хлеба ты не найдешь нигде.

Найт поглядел на корзину, молча взял буханку в копыта, откусил от нее и стал пережевывать. Тяжело было сказать по его серьезному лицу, что он чувствовал в тот момент. Селестия неотрывно наблюдала за ним, словно матерь за сыном, желавшая убедиться, что ее чадо не уйдет из-за стола голодным. Так, под внимательным надзором, он съел всю буханку.

— Здесь небезопасно, Ваши Высочества, — только и сказал он.

— Ты прав, — ответила Селестия после небольшой заминки. — Спокойной вам ночи.

Когда сестры снова оказались внутри стен, Луна высказала строго, будто она была старшей:

— Более я твоих отговорок не приму. Тебе пора в постель, а иначе ты вытворишь новую глупость. И скажи мне, что это была за сцена?

— Найт наш подданный, — отвечала сестра. — Может, он и безумец, как ты выразилась, но мы все еще несем за него ответственность. Он такой же, как и мы, просто… другой.

Луна не могла с этим поспорить. Селестия медленно выдохнула, и в воздухе заклубился пар.

— Совсем холодно стало, — промолвила она. Луна заметила, что у сестры покраснели щеки, и без предупреждения начала тереть их копытом — сначала одну, затем другую. Терла она нещадно, добрую половину минуты; Селестия даже не пыталась сопротивляться.

— Теплее? — спросила Луна, наконец сжалившись над сестрой. Уголки губ Селестии плавно поползли вверх. Впервые за день ее улыбка не была запятнана печалью.

Стих 4. Решение

Найт проснулся от покалывающего копыта холода. Протерши глаза, он обнаружил, что живенько потрескивающий костер потух и превратился в безжизненную кучу золы. Хлеб же, принесенный принцессой, покрылся инеем и закаменел. Единорог не заметил, как сомкнул глаза, и резкий переход из прошлого дня в новый, вызвал в его сознании диссонанс.

— Сегодняшняя ночь выдалась самой холодной за последнее время. А ведь до зимы еще далеко… — задумчиво промолвила драконица. Она проснулась несколькими минутами ранее и в тишине дожидалась Найта. — Ты дрожал ночью.

Она взирала на него в ожидании реакции, однако ответной реплики так и не последовало. Поди пойми, упрям он иль твердолоб. Тепло и кров прямо пред ним, а он все равно продолжает ночевать под холодным открытым небом.

— Ты пожертвовала душой, — неожиданно промолвил Найт.

Драконица знала, что рано или поздно он поднимет сию тему, и уже давно приготовила ответ. Тем не менее, она немного подивилась, не ожидавши, что сие случится так скоро.

— Что мне пара десятков лет, кои отойдут тебе? Я столько не проживу. Никто столько не проживет. Мир все равно скоро погибнет — и мы вместе с ним.

— Как знаешь, — сухо ответил Найт, достал из ножен меч и пригляделся к клинку, покрытому пятнами засохшей крови, проверяя, не затупился ли тот о тела врагов, не износилась ли его рукоять.

— Ты сможешь сражаться дальше, — молвила драконица. — Сие же есть смысл твоей жизни, не так ли? — она почувствовала, что вибрации в его душе изменились. — Неужто ты чем-то недоволен?

Удовлетворившись состоянием меча, единорог спрятал его обратно в ножны.

— Раз наши души теперь связаны, почему бы тебе самой не ответить на свой вопрос? — отмахнулся он.

Драконица чувствовала исходящую от него благодарность. Не то чтобы ей нужна была чья-либо благодарность, но все же она не могла не отметить, что сие было довольно занятное ощущение. Однако она была не до конца честна с собою, в чем не отдавала себе отчета. Все из-за драконьей крови: гордость и высокомерие преобладали над остальными чувствами, кои, бывало, зарождались в ее сознании, и душили их в зародыше. Вероятно, по сей причине душа Найта была для нее словно густой темный лес. Кто он есть на самом деле? Что им движет, окроме слепой преданности? Чай он не так прост, как кажется на первый взгляд, и подтверждений сему было немало. У нее давно возникли подозрения насчет него, но она отказывалась задать единорогу тот самый вопрос. Сей вопрос казался ей унизительным, а унижаться она не собиралась ни перед кем — тем более перед существом из рода низкорослых лошадей, пусть даже его достойным представителем.

У них почти завязался интересный диалог, однако в следующий момент драконица не без досады осознала, что продолжится ему не суждено. Виной тому был пегас в легкой броне, прилетевший со стороны замка и передавший Найту веление принцесс — ему следовало как можно скорее явиться в замок.

— Иди, — промолвила она, как бы давая добро, — узнай, что им надобно от тебя. Я буду ждать здесь, как и всегда.

Пегас старался держаться от драконицы как можно дальше — и правильно делал. Если бы он посмел взглянуть на нее, она бы тотчас подпалила ему крылья — ибо он недостоин даже дышать одним воздухом с ней, а сдерживала она себя только потому, что настроение было неплохое.

Явившись в тронный зал, Найт застал принцесс за спором. То был даже, скорее, не спор, а спокойный обмен мнениями. Вероятно, на большее у них попросту не было сил: они выглядели вымотанными. Казалось, будто в последний раз они отдыхали аж в прошлом веку.

Заметивши Найта, принцессы стихли.

— До нас дошли тревожные вести, — поведала старшая. Она встала со своего трона и подошла к единорогу. — Пегасы-разведчики донесли, что с севера надвигается враг — самая многочисленная орда теней из всех, с коими мы сталкивались прежде.

Селестия старалась говорить спокойно, но голос и взгляд выдавали ее взволнованность и страх. На ее фоне младшая принцесса выглядела образцом хладнокровия.

— Война близится к концу, — промолвила Луна, она также поднялась с трона, стала рядом с сестрою и добавила сурово: — Либо мы дадим отпор, либо сгинем. — Она посмотрела на Селестию. — И вот мы снова возвращаемся к нашему спору. Как нам быть при текущем раскладе? Стоит ли нам посылать Найта и дракона на север, или же лучше будет придержать их здесь?

— Я уже говорила: наши войска вымотаны и деморализованы. Нет никакого резона посылать их двоих биться в заведомо проигранных битвах. Нужно собрать как можно больше наших войск здесь и как следует подготовиться к обороне. С нашей магией, с магией Древа Гармонии, огнем дракона и мечом Найта — мы дадим отпор. Нет, мы уничтожим врага! — Селестия верила в то, что говорит. Страх в ее глазах растворился, и на смену ему пришла готовность защитить Эквестрию, свой дом, во что бы то ни стало.

— Если мы отдадим приказ всем войскам стягиваться сюда, мы пожертвуем тем немногим, что от нас осталось. Ты же знаешь, тени не пощадят никого. По пути сюда, не встретив никакого сопротивления, они сожгут последние города, сметут селения, уничтожат все живое — оставят после себя опустошенные земли. К тому времени, когда они доберутся до нас, — мы станем последним оплотом нашей расы. У нас будет один единственный шанс, ибо мы добровольно загоним себя в угол, сконцентрировав наши силы в одном месте. Стоит ли говорить, что наиболее удаленные войска не успеют отступить и что им придется сразиться раньше остальных?

На лице Селестии отразилась мука. Уверенности в ней как-то резко поубавилось. «Не успеют отступить» равно обречены на гибель. Жертвовать подданными — все равно, что жертвовать собственными детьми. Да какая мать решится на подобную… мерзость? Но она решалась. Была вынуждена. Так требовала ситуация. Не было другого выбора.

С каждым разом отвращение к себе все глубже укреплялось в ее сердце. Она более недостойна звать себя матерью, после бесчисленных невинных душ, отправленных на убой в войне, которую никогда не выиграть.

Здесь было их главное различие. Луна привыкла к сопровождающим их всюду смертям, Селестия — нет. Не будь рядом младшей сестры, что напоминала ей о том, что в мире еще осталось что-то хорошее, она бы сломалась, точно сухая веточка. Луна была моложе: ветка плотная и гибкая, погнуть легко, да вот только она тотчас разогнется, а уж чтобы сломить — надо хорошо постараться.

— Найта следует отправить к северной границе, — настаивала Луна. — Они помогут держать оборону. Сие сдержит теней ненадолго и даст нам время перегруппировать как можно больше войск.

— Мы не можем рисковать Найтом и его спутницей. Они наша самая ценная сила, — возразила Селестия и взглянула на сестру неодобрительно.

— Именно поэтому они справятся. Сие не риск, но необходимость. Если мы хотим сохранить от нашей страны хоть что-то, кроме руин и пепла.

«За кого белая меня принимает?! — Найт отчетливо услышал в голове голос драконицы. — Да будь их хоть миллионы, я испепелю всех до единого, ибо они никчемные черви! Червь никогда не взмоет в небо, он способен только копошиться в грязной земле, в которой родился и в которой умрет! Что, удивительно меня слышать? Связь душ презанимательная вещь, не правда ли?»

Селестия задумчиво наморщила лоб, стала ходить туда-сюда пред сестрою, взвешивая все за и против, пытаясь предусмотреть все возможные варианты развития событий. Она не замечала, что проговаривает некоторые мысли вслух. В таком состоянии она пребывала довольно долго, однако ни Луна, ни — уж тем более — Найт не перебивали и не торопили ее мыслительный процесс, терпеливо ожидая. Наконец, она изрекла:

— Есть решение, которое угодит и тебе, и мне.

— Внимательно слушаю, — удивительно сухо отозвалась Луна. Наедине с сестрою она бы никогда не сказала что-то в таком ключе да с такою интонацией.

— Старое заклинание Старсвирла.

Луна кивнула ей, мгновенно поняв, о чем речь.

— Следуй за нами, Найт, — промолвила она, и втроем они направились в закрытую секцию библиотеки, где хранились запретные, мощные, нестабильные и попросту опасные заклинания, воспользоваться которыми из их сложности могли только сами сестры. Единственным исключением из сего правила был Старсвирл Бородатый, чья магия по силе не уступала аликорнам.

Прибывши на место, принцессы быстро отыскали необходимый свиток, наложили на него какие-то заклинания, чай, для успокоения души, а затем вручили его Найту со словами: «Береги его, как зеницу ока». «Все это мы тоже пустим в дело, когда наступит время», — добавила Селестия, окинув взглядом пыльные полки. Луна выразила сожаление, что вместе с ними нет Старсвирла, совет которого сейчас бы очень пригодился.

— Используй свиток, когда вашим жизням будет угрожать опасность, — наказала Луна, заметив, что Найт спрятал его под доспех. — Вас мгновенно телепортирует к замку. Вы нужны нам; меня не будет рядом, чтобы провести новый ритуал, да и дракон вряд ли окажется настолько же щедрым, как в прошлый раз.

— Продвижение врага необходимо замедлить, — добавила Селестия, — любыми доступными средствами. Чем больше вы выиграете времени, тем выше вероятность того, что мы одержим верх в последнем бою. — При подобных словах любой бы другой воскликнул «Невозможно!» и был бы абсолютно прав, но Найт не повел и бровью.

— Как прикажете, Ваши Высочества, — понятливо ответил он, отвесил неуклюжий поклон и удалился.

— Мне стоит полететь с ними, — неожиданно промолвила Луна, когда его шаги стихли. — Наши подданные должны видеть, что мы не бросили их на произвол судьбы. Сие поднимет их боевой дух.

— Не говори глупостей, сестрица. Дракон и Найт — достаточный знак, — строго возразила Селестия. Она посмотрела Луне в глаза, и взгляд ее смягчился: — Я не могу рисковать тобою. Больше я никуда тебя не пущу. Мне все равно, насколько ты теперь взрослая и самостоятельная, насколько правильно звучат твои слова. Наступают последние наши дни. До самого конца мы будем вместе.

Получасом спустя Найт вновь стоял на облысевшем холме.

— Наконец-то, — сказала драконица нетерпеливо, — меня уже начала одолевать скука. Значит, на север? Прекрасно! Мое тело требует крови! — она прямо-таки воспрянула духом.

Когда они поднялись в небо, Найт посмотрел вниз. Стены Замка Двух Сестер были обнесены рвом, вода в котором давным-давно пересохла. Внутренняя площадь была поделена на множество секций с высокими стенами и прочными воротами — так что к замку, стоящему на возвышенности, подобраться было очень непросто. Лучники на стенах, воины в казармах, магический купол, защищающий от вторжения с воздуха — настоящая крепость, но крепость все же уязвимая.

Селестия однажды обмолвилась пред Луной, что мечтала отстроить замок на той одинокой горе с водопадами, поднимающейся из земли словно шпиль, и которая находилась чуть севернее. Вид там был живописный, и — что теперь стало особенно важно — с точки зрения обороны место было преотличное: гора прикрывала бы собою замок, да и врагам было бы подобраться к нему практически невозможно. «Неприступный!» — так она охарактеризовала сей замок. Но, увы, все это были лишь фантазии, которые так и не воплотились в жизнь.

Найт устремил взгляд вперед, на тоненькую линию горизонта, где стальное небо соединялось с выцветшими землями. Его взгляд был мрачен. Даже драконица, связанная с ним душою, не могла понять всепоглощающую тьму, что медленно, словно тяжелый валун, выкатилась из глубин его сознания.

Стих 5. Эджленд

Среди жителей севера ходила легенда, якобы Эджленд не был самой северной точкой Эквестрии, что век назад почти у самых Великих гор располагалась таинственная Кристальная империя, что была домом для не менее таинственных кристальных пони. Поговаривали, будто жители сей империи были настолько красивы, что им завидовали сами богини, — шкуры тех пони обладали необычным свойством, кое нельзя было встретить нигде больше в Эквестрии: они были гладкие, как стекло, и выглядели в точности как драгоценные камни; иной раз взглянешь издалека, и кажется, будто по площади ходят ожившие статуи из изумрудов, топазов, рубинов, и проч., и проч. Потому-то, рассказывали старики, империя и исчезла, что стала больной мозолью для принцесс — они не могли позволить, чтобы в мире существовало что-то или кто-то красивее них.

Будучи еще жеребенком, Найт решил проверить правдивость сей басни. Он не испугался метелей и дошел до самых гор, однако не обнаружил ни единого намека на кристальные сооружения или кристальных пони. Не могла же целая империя исчезнуть целиком? Если все это и вправду существовало, должны были остаться хоть какие-то следы! И тем не менее…

Драконица усмехнулась, как будто знала, о чем он сейчас думает. На самом деле она не могла знать, лишь догадываться по вибрациям его души. Но вот беда: единорог не выказывал чувств, на лице извечно носил маску непоколебимости и холодного спокойствия, прямо как каменное изваяние, с той лишь разницею, что он был из плоти и крови да шевелился вдобавок. Драконице такой расклад не нравился. Битва еще случится не скоро, ей было банально скучно, потому она решила разговорить спутника. Хочет он того или нет, его душевной арфе придется заиграть; она заставит сии жесткие, неподатливые струны завибрировать и издать звук, который расскажет гораздо больше, чем он сам когда-либо.

— Ты не поверил тому, что я сказала утром, не так ли?

— О чем ты? — нехотя отозвался Найт.

— О том, почему я спасла тебя, — проворчала драконица, фыркнув. Глупый единорог заставил ее пояснить очевидную вещь.

— Чего ты от меня ждешь?

— Вопроса.

Побежали легкие, едва заметные вибрации, как от маленькой капельки, потревожившей водную гладь.

— Ты сделала выбор. Причины меня не интересуют.

— Ты боишься спросить? — оскалилась драконица. — В этом нет ничего зазорного. Существам вроде тебя должно бояться меня.

Нет, похоже, дело было не в страхе. Ему и вправду было все равно. Голову его занимали совершенно иные думы. Не иначе как тоже предвкушает новую битву — в этом они были очень похожи. Такое маленькое тельце — и столько ненависти. Сейчас он холоден, держит ненависть в себе, но как только возьмется за меч… Тени воспитали чудовище. Он был ничем не хуже них. Или, правильней сказать, — не лучше?..

— Ты любопытное существо, Найт. Я бы даже сказала, уникальное в своем роде. Потерять такой раритет, такую драгоценность — непозволительно. Ты не посмеешь умереть раньше, чем я выясню, что ты из себя представляешь в самом деле.

— Если следовать такой логике, выходит, я одно из тех сокровищ, что вы, драконы, копите в своих пещерах?

— Тогда тебе также должно быть известно, что сиими сокровищами мы не прочь иногда перекусить, — усмехнулась драконица. — Ты ценен, но я бы не раздумывая предпочла тебе золото. Что, к слову, заставляет задуматься: каков ты на вкус? Такой же горьковатый, как и прочие твои сородичи, или же твоя непохожесть придает тебе особую нотку?

— Рано или поздно, у тебя появится возможность это проверить, — спокойно ответил единорог. Он не был дураком и все прекрасно понимал. Союз между пони и драконом не может долго существовать; то, что сформировалось между ними сейчас, — не более чем временное перемирие перед лицом общего врага.

Ни одного звука, не говоря уже о мелодии. Как бы драконица ни прислушивалась, пони, сидящий у ней на спине, пока оставался загадкой. Его слова казались бесцветными, пустыми, они ничего не скрывали за собой. Возможно, если бы она сказала… Нет, она не станет говорить, что никогда не имела собственной пещеры с сокровищами, как другие драконы. Сие унизительно — да и зачем ему знать? Их объединяет не какая-то там эфемерная дружба, о которой постоянно болтают сии травоядные, — но желание уничтожить как можно больше теней. Он знает о ее боевых способностях, и сего более чем достаточно.

Они приближались к Эджленду, небольшому городу на окраине мира, — вон он, раскинулся на заснеженных, словно покрытых солью, холмах. Ни единого растеньица в округе: одни только голые камни да белая пустыня. Тут и там на снегу виднеются свидетельства последнего нападения: огромные черные кляксы и бездыханные тени.

Погода ухудшалась на глазах: с неба посыпались ледяные хлопья, завыл ветер и набежал плотный туман, отчего видимость снизилась невозможно. Драконица очень удивилась, когда ей навстречу полетело несколько огней, которые, впрочем, погасли, так и не долетевши — их сдул резкий порыв ветра.

— Огненные стрелы? Гостеприимно, — язвительно заметила она и приземлилась подле высокого частокола, что окружал Эджленд.

Найт спрыгнул на землю и направился к воротам.

— Открывайте! — рявкнул он, задрав голову и не видя ничего, кроме размытых белых огней, которые смотрели на него как бы оценивающе. — Нас прислали принцессы!

Ворота с тяжелым скрипом приоткрылись, пропуская в город. Найт поспешил укрыться за стенами: ветер крепчал, снег уже царапал лицо. С другой стороны ворот он первым делом наткнулся на изнуренный взгляд, что принадлежал одинокому стражнику. На том не было ни нормальных доспехов, ни даже кожаной брони, — лишь какие-то лохматые обноски, худо-бедно защищавшие от местной погоды. Правою переднею ногою он приобнял копье, не годившееся ровным счетом никуда: древко, казалось, вот-вот треснет пополам, стоит только приложить немного силы, железный наконечник держался посредством хлипкой веревки.

— Капитан Найт! — страж встал по стойке смирно. — Виноваты! Спутали вас с мерзкой тенью! Сами видите, какая погода творится… — он резко умолк, поняв, что должен не оправданиями сыпать, а доложить обстановку. Губы его превратились в тоненькую линию, он с трудом сдерживал себя в копытах.

— Мы на грани, капитан, — заговорил он ослабшим голосом. — У нас едва остаются силы, чтобы сражаться. Вы здесь, чтобы помочь нам? Бессмысленно. Даже с вашей помощью у нас нет ни единого шанса. Тени раздавят нас, как букашек! — воскликнул он в отчаянии, сморщил лицо, но затем все же пересилил себя: — Виноват, капитан, — продолжал он более спокойно. — Обстановка такова: магического огня больше нет — единороги, что могли его поддерживать, — уже того… Мы стараемся обходиться обычным огнем, однако частые вьюги не позволяют согреться. С продовольствием тоже плачевно: до недавнего времени мы перебивались крохами, которыми нас снабжал Пегасополис, но теперь не осталось и их. Хотя бы недостатка в воде у нас нет…

«Так еда прямо у вас перед носом! — изумленно воскликнула драконица в голове Найта. — В далекие темные времена драконы не гнушались мясом сородича. Выживает самый сильный и самый беспринципный — такова правда жизни. Но вы, пони, — она буквально выплюнула это слово, — совершенно другие. Вы глупы и мягкотелы, а мысль об убийстве повергает вас в ужас. Это вас и погубит».

— Кто здесь главный? — спросил Найт.

— …Никто, — лицо стражника приобрело какой-то виноватый вид.

Найт нахмурился.

— Наш предводитель погиб в последней битве, — продолжал стражник. — Сейчас мы сами по себе. Никто не следит за городом… Никто не командует обороной. Никто не решается…

— Как много у вас осталось оружия? — единорог задержал взгляд на копье стражника.

— Его в достатке. Явно больше, чем живых, способных его держать. Павшим оно все равно ни к чему. Но все совсем износилось…

— Отберите лучшее и раздайте тем, кто еще может сражаться, и ждите меня на площади.

— Есть! — отсалютовал стражник, даже, похоже, немного обрадовавшись новому приказу, и тотчас скрылся за снежною пеленою.

Найт шел по городу. Погода слегка утихла — но надолго ли? В поле зрения возникли изможденные худощавые жители. Облаченные в скудную рвань они дрожали, стучали зубами, ютились поближе друг к другу, стараясь согреться хотя бы так, ибо костер, на который они смотрели с угасающей надеждой в глазах, едва тлел. Найт и сам невольно поежился — холод был злобный как никогда. Секундой позже он заметил, что жители впились в него какими-то странными взглядами… Нет, не в него даже — в доспех. Теплый, согревающий доспех… Магия коснулась меча, готовая в любой момент вырвать его из ножен.

«О, неужто они заставили тебя занервничать? — раздался ехидный голос. — Не-ет, тут другое. Ты не спешишь уходить. Ждешь, когда они набросятся на тебя. Я ведь угадала?..»

Развеяв магию, Найт двинулся дальше. Спиною он еще долго чувствовал взгляды.

Некоторые из домов были почти полностью занесены снегом, от других остался один только каменный фундамент, третьи же пустовали, лишившись своих хозяев. В их расположении не было какой-либо определенной организации, они были понатыканы неравномерно, где-то плотно, где-то редко, — как будто они выросли сами по себе, там, где им захотелось, как грибы.

«Смотри, вон тот ветхий домишко, — так отчаянно пытается казаться обычным и непримечательным, что выделяется больше всех». И действительно возникало такое ощущение.

Подойдя к нему ближе, Найт повстречал жительницу, вероятно, хозяйку сего дома. В глаза тут же бросилась ее одежда. Длинный, как будто пожеванный крупным зверем, плащ покрывал все тело; на голове, придерживаемая копытом, сидела остроконечная шляпа с непомерно широкими полями, что опускались под собственною тяжестью, словно листья или лепестки, прикрывая пепельные кудри. Она была колдуньей — в таких нарядах ходят только колдуньи, — и рог на лбу лишь подтверждал сие. У ней, по всей видимости, от голода помутился рассудок, ибо она говорила с пустотой. Однако первое впечатление оказалось обманчивым: проследив направление ее взгляда, Найт обнаружил лежащий в снегу темный силуэт — то была не иначе как бездыханная тень.

Тут незнакомка оборвалась на полуслове, почувствовав, что она более не одна и обернулась. Несколько мгновений она неподвижно смотрела на единорога с дрожащими губами и растущим ужасом в глазах. «Попалась!» — можно было прочитать по ее виду. Очередной порыв ветра сорвал с ее головы шляпу и унес вдаль.

— Я м-могу все объяснить! Я изучаю их! Оно мертво и никому не причинит вреда! — Незнакомка попятилась назад, коснулась копытом головы и поняла, что шляпы нет. — Вы мне не верите? Пожалуйста… это правда! Я не предательница…

«Она подозрительна, — молвила драконица, — на твоем месте я бы прирезала ее на месте, чтобы быть уверенной, что она не вонзит мне нож в спину».

Загнанный взгляд незнакомки заметался по сторонам, остановился на ножнах Найта и неожиданно приобрел решительность. Единорог мгновенно разгадал замысел и не позволил ей завладеть мечом, выхвативши его первым. Колдунья нервно сглотнула, переведя взгляд с Найта на острый клинок, что угрожающе уперся ей в горло.

— Расскажи все, что знаешь о тенях, — приказал он.

С дрожью в голосе незнакомка отвечала:

— Мои исследования… Они дома. И это тело… — она бросила короткий взгляд на труп, а затем снова уставилась на меч, — его лучше поскорей занести внутрь, пока кто-нибудь из жителей не увидел. Стыдно просить, но не могли бы вы мне помочь с этим? Этот экземпляр оказался тяжелее, чем я думала…

Поразмыслив несколько мгновений, Найт убрал меч, взвалил труп на спину и проследовал за колдуньей в дом. Внутри оказалось не намного теплее, нежели на улице, но, по крайней мере, один плюс все же был — метель теперь царапала окна, а не лицо.

— Бросьте его, — указала незнакомка на темный угол и поспешно добавила: — Пожалуйста.

Внутреннее убранство дома было скудным: потемневший стол в одном углу, непонятное тряпье, верно, имитировавшее кровать, в другом; была тут и каменная печь, но, по всей видимости, не использовалась она уже очень давно.

Раздался мягкий хлопок — на вытянутое копыто незнакомке, словно лист, опустилась унесенная ветром шляпа. Стряхнув с полей снег, колдунья нахлобучила ее на голову и как будто сделалась чуточку веселей.

— Меня зовут Глют, — представилась она. — Приехала сюда, чтобы изучать теней. Сами понимаете: тут никогда не бывает недостатка в мертвых тенях. Но погода совсем озверела, и я застряла в городе вместе со всеми, — молвила она, все еще напуганная, но уже чуть более спокойная.

— Твои исследования, — напомнил Найт.

— Да, конечно! Простите! — она ринулась к столу и стала рыться в ящиках. — Найду сию же секунду.

Единорог внимательно следил за каждым ее движением. Наконец, она закончила искать и выложила на стол стопку пергамента.

— Вот, смотрите! Все, что я успела выяснить про них. Знали бы вы, скольких трудов мне стоило сохранить этот пергамент! Пришлось пожертвовать кроватью… и не только. Теперь вы мне верите?

Найт не доверял Глют, ему казалось, что она прячет кинжал под плащом, потому он приказал ей зачитать записи, вместо того, чтобы углубляться в чтение самому, продолжая внимательно наблюдать за каждым ее движеньем.

То, что у теней отсутствуют внутренние органы и кости, он и так знал — он перерубил их сотни, если не тысячи. Их тела состояли из неизвестного вещества, похожего на очень плотный студень, как описала колдунья. Как они двигались, несмотря на отсутствие мышц и скелета, оставалась загадкой, но она предположила, что «существа они в большей степени магические», и добавила, что «они все до последней детали повторяют за нами».

— Я заберу это с собой, — сказал единорог, как только Глют закончила, и магией вырвал записи из ее копыт.

— Нет! — запротестовала она, ошарашенно глядя на Найта. — Вы не можете! Я столько времени потратила на исследования! Да дело даже не во мне — нельзя просто сжечь все мои труды!

Возникший перед носом меч заставил ее умерить пыл.

— Принцессы должны увидеть это, — ровно произнес Найт.

— Принцессы?.. — ахнула Глют и медленно осела. Глубоко вздохнув, она молвила гораздо спокойней: — Теперь я поняла, кто вы. Вы и есть то самое подкрепление, о котором все столько говорили. — Она посмотрела на записи, что Найт держал в магической хватке. — Забирайте.

Он упрятал их в доспех, туда же, где находился свиток с заклинанием, и опустил меч.

— Рыцарь и его дракон, — тихо промолвила колдунья. — Вот и все подкрепление, которое мы получили. Мы обречены…

— Ты умеешь держать оружие? — ровным голосом спросил Найт.

— Нет! Да и какой в этом толк? — усмехнулась она невесело. — Мы умрем так и так. Что мы будем защищаться, что нет — разница лишь в длительности наших мучений. Если только… — Ее осенила ясная мысль, и она подбежала вплотную к единорогу: — Вы можете взять меня с собой! Обещаю, я принесу вам много пользы! Пожалуйста, полетели прямо сейчас! Здесь нет смысла задерживаться, Эджленду уже ничего не поможет, вы же сами это прекрасно видите! Ведь видите? Пожалуйста, нужно улетать отсюда как можно скорей! — Казалось, еще немного и она встанет на колени да сложит передние копыта в молитве.

— Что насчет магии? — спросил Найт, не дрогнувши лицом.

— М-магии? — растерялась Глют и попятилась.

— Какие заклинания ты знаешь? Раз не умеешь обращаться с оружием, пригодится твоя магия.

Губы колдуньи задрожали, слезы, выступившие на глазах, тут же начали стынуть. Ее последняя надежда в сие мгновенье рухнула, что знатно развеселило драконицу.

— Все бессмысленно! — воскликнула она в отчаянии. — Вы просто умрете, как и все! Принцессы отправили вас на верную смерть — и вас это устраивает?

Найт не отвечал.

— В вас нет ни капли собственной воли. Неужели вам настолько наплевать на свою жизнь? Принцессы сказали — и вы с радостью бросились выполнять их указание?

— Раз не знаешь особенных заклинаний, сгодится обычный телекинез, — ответил он, как будто не слыша ее слов. Глют обессилела окончательно. Единорог был непробиваем.

— Нет, ничего я не знаю! — закричала она. — И магии я никогда не обучалась, и мой рог не более, чем отросток на лбу! А теперь проваливайте и оставьте меня, наконец, в покое! — притопнула она копытом в сердцах.

«Ты раздавил ее надежду, словно надоедливое насекомое, — прокомментировала драконица. — Ты не способен ни на что другое, кроме убийств. Ни капли сострадания. Что ж, будь иначе, ты бы не заполучил в спутницы меня».

Получивши желаемое, Найт, однако, уходить пока не спешил. Интуиция подсказывала ему, что он что-то упускает. Обведя крохотное помещение взглядом, он наткнулся на дверцу в полу, почти незаметную в темноте. Не лежи рядом труп, он бы, возможно, вовсе не обратил на нее вниманья.

— Что в подвале? — обернулся он к колдунье.

— Разделанные тени, — отвечала та, буравя его взглядом. — Место, где я провожу большую часть своего времени. Мое помещение для исследований. — Она свела брови на переносице. — Ну, вы удовлетворили любопытство? Теперь уходите. Не заставляйте меня снова кричать на вас.

Найт подошел к дверце. На ней висел железный замок.

— Что? Хотите попасть внутрь? — фыркнула Глют презрительно. — А если откажу, дайте угадаю: вы опять пригрозите мечом? Что ж, в таком случае, чувствуйте себя как дома, — выплюнула она, достала из-под шляпы ключ и швырнула его Найту. Поймавши ключ магическою хваткою, он снял замок и поднял дверцу: деревянные, чуть покрытые инеем, ступеньки уходили вниз, исчезая в темноте.

«Чего ты добиваешься? Думаешь, она что-то скрывает? Она-то? Ты получил, что хотел, почему бы не оставить теперь ее в покое? Иль ты не успокоишься, пока не перевернешь здесь все верх дном и не отберешь то немногое, что у этой кобылы осталось?»

— Ты первая, — сказал он колдунье.

Она наградила его презрительным взглядом, но послушалась. Первым, однако, в подвал отправился белый светлячок, наколдованный Глют, и только затем спустилась она сама.

Когда Найт проследовал за нею, то обнаружил, что в подвале очень и очень тесно. Холодные каменные стены и деревянный потолок, казалось, медленно, почти незаметно, сужали пространство между собой. Впереди находились две деревянных бочки, правая была под завязку набита чем-то черным, похожим на уголь. Если бы Глют не обмолвилась ранее, чем она тут занималась, содержимое бочек и вправду можно было принять за уголь. Пол возле бочек пропитался чернотой, тут же рядом покоились различные инструменты для разделки мертвых теней.

— Довольны? — спросила Глют мрачно. — Что такое? Вам не нравится, что я потрошу теней? Разве вы не тем же самым занимаетесь? С той лишь разницей, что вы предпочитаете делать это с живыми. Или вы хотите поглядеть, как я буду это делать? Опять молчите, да? — Она разозлилась: — Что еще вам от меня нужно?

— Ты рассказала не все.

В глазах колдуньи на мгновенье отразилась тревога, однако затем ее лицо вновь сделалось неприветливым.

— Не понимаю, о чем вы. Я отдала вам все записи! Показала подвал, о котором никто больше не знает! Что еще? — взглянула она исподлобья.

— Твой плащ. Ты носишь его не затем, чтобы укрыться от непогоды или согреться.

При этих словах вся враждебность с лица Глют испарилась, глаза ее округлились в ужасе. Такой ужас возникает только тогда, когда кто-то раскрывает твою самую сокровенную тайну.

— Не произносите это вслух! — воскликнула она отчаянно. — Прошу!

— Здесь никого больше нет.

— Мне противно даже думать об этом… — процедила Глют. — Теперь просто уйдите. Умоляю вас. У меня больше не осталось секретов от вас. — Она приподняла подол плаща так, что стало видно ее бок, вовсе не такой худой, как у остальных жителей.

«Теперь ты знаешь, что тени нужны ей не только ради исследований. Чего ты добился этим?»

— Расскажи, — попросил Найт.

— Что? — с надрывом спросила колдунья. В глазах ее стояли слезы, лицо исказилось от мучительного стыда. — Что ты хочешь услышать от меня? Что я ненормальная? Так это ты и так уже знаешь!

— Расскажи, как так вышло. Мне… любопытно.

Глют скрипнула зубами, утерла слезы резким движением и села на полу.

— Тебе все мало? — почти прорычала она. — Хочешь, чтобы я унизилась еще больше? Так подавись, бессердечное ты чудовище. Ты даже хуже, чем тени; они, хотя бы, от природы жестокие, — последние слова утонули в слезах, вырвавшиеся наружу супротив ее воли.

Колдунья выплакалась. Не осталось ничего: ни злобы, ни презрения — один жгучий стыд. Возможно, в глубине души она все же хотела, чтобы однажды кто-то прознал о ее голоде. Она молвила слабым голосом, ей было решительно все равно, что произойдет после:

— Ты уже слышал, что я приехала сюда, чтобы изучать теней. Первое время я действительно только этим и занималась. Но с каждым днем ситуация в Эджленде становилась все хуже. Бежать было некуда: то непогода, то враги, то все вместе. Овцы, чей мех согревал нас, погибли. И без того небогатые посевы замерзли. Запасы, несмотря на жесткую экономию, быстро заканчивались.

Она шмыгнула носом и молвила, потупивши взгляд:

— Голод толкнул меня попробовать теней на вкус. Голод да обычное любопытство. Мне было так плохо, что я даже не задумалась о том, что съела, по сути, мертвечину. В тот вечер я насытилась впервые за долгое время. И мне понравилось! Меня должно было тошнить от того, что попало в мой желудок… но меня тошнило только от себя самой. На самом деле я знала, что мне понравится. Давно хотела попробовать что-то такое, но сдерживалась… постоянно сдерживалась… Ты знал, что их тела не разлагаются? Они состоят из магии, возможно, поэтому…

Глют так и не закончила мысль. Она подняла глаза:

— Что, хочешь попробовать тоже? Не получится. Наши желудки отторгают любую животную пищу. В лучшем случае тебя вырвет, в худшем — ты отравишься, подхватишь болезнь, а потом умрешь. Только одна я такая… особенная, — в последнем слове, казалось, сконцентрировалась вся ее неприязнь к себе. — Я уже не смогу остановиться. Не смогу есть привычную еду.

В душе колдуньи боролись две противоположных сущности: она радовалась тому, в кого превратилась, и в то же время ненавидела себя за это. Ей несказанно повезло. Повезло, что мир исказила война. Новый мир позволил ей быть честной с собою.

— Одно меня успокаивает: что я пожираю наших врагов. Что не перешла последнюю черту, после которой меня стало бы не отличить от монстра. Я никогда, даже в момент самого сильного голода, не проглотила ни кусочка настоящего мяса… Что, впрочем, не мешало мне подпускать грязные мыслишки и поедать его хотя бы в своих фантазиях… — Она обняла себя передними ногами, содрогнулась и облизала губы.

 «Поразительные вы существа, — молвила драконица. — Мир исказился до неузнаваемости, а вы остаетесь верны себе. Все такие же слабые, как и всегда. Я уже говорила, что это вас погубит?»

— Я закончила, — сказала Глют тихо. — Более мне нечего добавить. Я совершила ужасное преступление против живого существа. Или того, что когда-то было живым существом… Делай, что должен. Если мне суждено стать первой казненной в истории Эквестрии, так тому и быть.

Она зажмурилась до боли в веках и смиренно ждала смерти. Прошло несколько секунд, однако ничего не происходило. Открывши глаза, она обнаружила, что Найт все так же молчалив и неподвижен…

В ее душе вдруг вспыхнула искра осознания:

— …Ты тоже?

Глют не верила, что кто-то когда-нибудь сможет понять ее. Но его взгляд… Она хотела верить, что во взгляде рыцаря промелькнуло понимание.

— Пожалуйста, расскажи о себе! Я хочу знать! — выпалила Глют. Она более не испытывала к нему недоверия, ненависти или страха. Она вдруг почувствовала, что рыцарь — самое близкое ей существо на всем белом свете. Но Найт проигнорировал просьбу Глют. Он покинул подвал, а затем и дом, оставив колдунью в глубоком смятении.

Вьюга и не думала утихать. Улицы покрыли свежие сугробы, достававшие до самой груди. «Если погода не успокоится, велика вероятность, что город в конце концов окажется погребен под слоем снега, — усмехнулась драконица. — Одно хорошо: теням сейчас тоже несладко. У нас будет больше времени, чтобы подготовиться».

Найт был с нею согласен.

 «Я все пытаюсь понять, получилось ли у тебя это случайно, или ты шел к этому с самого начала, — молвила драконица задумчиво. — Но, так или иначе, похоже, ты помог ей осознать важную вещь».

Добравшись до площади, он увидел, что на ней скучилась толпа оборванцев. Их было около сотни — все, что осталось от гордого и неуступчивого северного народа. Больные, исхудалые, замерзшие — они были лишь бледными тенями самих себя. Однако взгляды их полнились твердой решимости, готовности лечь костьми за свою землю, а в сердцах яростно полыхал пламень. Все до единого — и стар, и млад, и кобылы, и жеребцы — были готовы немедля вступить в последний бой.

— Капитан, здесь собрался весь город, — в поле зрения возник уже знакомый стражник. — Какие будут дальнейшие распоряжения?

Все приготовления были совершенно бессмысленны: не было ни сил, ни возможностей для ведения боя. Обороне не продержаться и пяти минут. Тени нахлынут и сметут Эджленд, словно морская волна — песочный замок. Все, что Найт и его огнедышащая спутница могли сделать для жителей — позволить им умереть в битве за свой дом, умереть достойно.

— Подождите! — раздался возглас. Из ледяного тумана возникла Глют, догнавшая Найта по его следам. Всеобщее внимание устремилось к колдунье, тогда как она сама уставилась на единорога.

— Ты ведь не собираешься выстраивать оборону? — взволнованно спросила она. — Просто взгляни на них! Нужно отступать, пока еще есть возможность!

— Все пути для отступления давно отрезаны, — донеслось из толпы. — Даже если мы рискнем и отступим прямо сейчас, тени все равно догонят нас. А если нам каким-то чудом повезет, и мы останемся незамеченными, нас все равно прикончат голод и болезни.

— Ты не здешняя, — добавил кто-то другой. — Ты ничего не понимаешь!

— Мы остаемся! — воскликнул третий.

— Будем биться до самого конца!

— Не подожмем хвосты и не дрогнем пред врагом!

Глют поникла и затряслась. Ей было суждено умереть со всеми — но она не хотела умирать. Не сейчас! Только не так… бессмысленно и глупо! И ради чего? От Эджленда остались только название да шатающийся частокол.

— Пожалуйста, — она заглянула в глаза Найту. — Они обезумели от холода и болезней. Ты хочешь умереть вместе с ними?

— Нет.

— Тогда…

— Не мешайся под ногами, если не собираешься помогать, — отрезал Найт и повернулся к ней хвостом.

Он начал раздавать жителям какие-то приказы, но Глют не слушала. Вернее, не могла слышать, ибо в ушах поднялся страшный звон. В глазах помутилось на мгновение, но она все же удержала себя в сознании. Никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас. Может, ей и не удалось достучаться до единорога, однако она не собиралась сдаваться. Недолго думая, она ринулась искать дракона — последнюю возможность спастись от смерти.

Глют предположила, что дракон находится вне города и не прогадала. Телепортировавшись за ворота, она тут же увидела огромный размытый силуэт и устремилась к нему так быстро, как только могла: вьюга здесь была еще сильней и буквально сдувала с ног.

Вдруг силуэт пришел в движение, и в следующий момент путь колдунье преградила грубая драконья морда. Она недобро уставилась на Глют, однако последняя не дрогнула.

— Ты, — промолвила драконица с такою интонацией, будто уже знала ее. — Явилась уговаривать меня?

Глют на короткий миг впала в ступор, смятенная тем, что ее намерения прочитали как открытую книгу. Стараясь не обращать внимания на огромные и острые, как скалы, клыки, что выглядывали из драконьей пасти, она попыталась собраться с мыслями и вымолвить хотя бы словечко. Ей не дали такой возможности; драконица встряхнула головою, и на колдунью посыпались комки снега:

— Я никуда не полечу.

Все сжалось в груди Глют от сих слов, и тут внезапно на нее нашло какое-то наваждение, и она раскричалась в гневе, совершенно позабывши о том, с кем говорит:

— Какое тебе дело до них? Хотят они умереть дружно — да и пожалуйста! Но ты-то почему отказываешься взглянуть фактам в глаза? Они глупы и упрямы, неужели и ты!..

— Да как ты смеешь говорить со мной в подобном тоне, жалкое существо? — взрычала драконица, из ее ноздрей вырвались клубы дыма. — Пустое место! Твоя судьба — последнее, что меня волнует! Сгинь с глаз моих, пока я не оставила от тебя обугленные кости.

Глют попятилась на ослабших ногах. У нее получилось сделать лишь пару-тройку шагов, а затем колени подкосились, и она рухнула в сугробы. Беспросветное отчаянье поселилось в сердце ее. Она больше не могла обманывать себя хрупкой надеждой, что поддерживала в ней моральные силы все это время.

— Это только твоя вина, — сказала драконица и направила взгляд куда-то в сторону, верно пытаясь разглядеть некий предмет сквозь пелену сыплющихся с неба белых хлопьев.

— Я не знала… — пролепетала колдунья. Порыв ветра заглушил ее и без того тихие слова. Некоторое время она совершенно неподвижно лежала в снегу. Глаза ее оставались сухими — ветер тут же стирал собиравшиеся слезы. Когда она все же пересилила себя и подняла взгляд, то обнаружила, что находится посреди бури совершенно одна.

Снег укутывал ее в обжигающе холодный кокон, словно паук, однако она не противилась ему.

Стих 6. Голод Глют

Перед маленькой Глют, сгорбившейся над обеденным столом, стояла деревянная миска, доверху наполненная свежеприготовленным салатом. Из окна на него падал солнечный свет, отчего он казался еще аппетитнее. Вот уже несколько минут она смотрела на блестящие листья салата, помидоры и огурцы, но все не решалась притронуться к нему. Боялась, что снова не почувствует вкуса.

— Почему ты не кушаешь, зайчонок? Не нравится? — обеспокоенно спросила мама, заметив, что дочь до сих пор не съела ни листочка, и подошла к столу. — Я ничего лишнего не добавляла…

Глют все же взялась за ложку и отправила в рот порцию салата. Тщательно пережевала, пытаясь уловить хотя бы нотку вкуса. Опасения подтвердились. Во рту как будто находился комок бумаги. Она заставила себя проглотить его, и тот нехотя спустился по горлу в желудок.

— Ты стала плохо есть. — Глют почувствовала, как на макушку легло мамино копыто. — Что-то случилось? Тебя задирают соседские дети?

Жеребятам свойственно преувеличивать некоторые вещи, смешивать их с фантазиями и делать ошибочные выводы, при этом считая сии выводы абсолютно правдивыми. Так и Глют, почему-то решивши, что отсутствие вкуса — не иначе как признак скорой кончины, перепугалась до ужаса и чуть не заплакала. С комком в горле она поведала маме о своих переживаниях.

— Богини, ну и фантазия у тебя! Как ты вообще могла подумать о таком? — поразилась мама, однако затем, как будто спохватившись, она нежно погладила дочь по голове и заверила: — Ничего страшного с тобой не случится, малютка. Ты просто-напросто немножко приболела, так бывает. — Она потрогала лоб Глют: — Жара, вроде, нет… Сейчас мы сходим к лекарю, ладно?

Ободряющая улыбка матери развеяла тревоги. Глют почувствовала, что снова под защитой. Какие бы плохие штуки ни пытались к ним подобраться и досадить, мама их обязательно прогонит, и все будет хорошо.

— Ладно, мамочка.

Лекаря она не боялась. Лекарь была доброй тетей и всегда угощала захворавших жеребят сладостями. Тот раз тоже не стал исключеньем. Как только они с мамой оказались у ней дома, в копытце Глют тут же появился леденец. Глют вежливо поблагодарила, как всегда учили родители, однако по понятной причине угощаться не спешила.

Выслушав жалобы, добрая тетя призадумалась, затем стала колдовать разные заклинания, которые, как светлячки, крутились вокруг маленькой кобылки, иногда касаясь ее и легонько щекоча.

— Могу с уверенностью сказать, что это не простуда, — заявила лекарь. Сие заставило маму нахмуриться:

— Тогда что?

С полки соскользнула старая книжка, проплыла по воздуху и раскрылась перед взрослыми кобылами. Веером зашелестели страницы и замерли на середине. Глют из любопытства вытянула шею, но рассмотреть, что там написано, не смогла. А даже если бы смогла, читать она еще не умела. По сей причине она стала следить за мамой — и чем ниже опускался мамин взгляд по странице, тем все более взволнованным выглядело ее лицо.

— Я знаю только об одном подобном случае — и тот из книги, которую вы сейчас читаете.

— Не понимаю. Выходит, моя дочь не больна?

— Верно. Она абсолютно здорова, — терпеливо ответила добрая тетя.

— Но как… ведь… Все было нормально, — не понимала мама, и ее растерянность передалась дочери, которая тут же почувствовала себя неуютно.

— Если вы посмотрите на следующую страницу, то увидите, что в описанном случае симптомы также проявили себя не сразу.

— Вы говорите «симптомы», но уверяете меня, что это не болезнь. Так что это?

— Особенность организма.

— И как тогда бороться с этой особенностью? Или вы хотите ли сказать, что она будет с этим… всю жизнь? — второй вопрос прозвучал гораздо тише, но Глют отчетливо его слышала. — Должно же быть какое-то лекарство!..

Послышался вздох, явно не суливший ничего хорошего. Лекарь, заметивши, что кобылка занервничала, улыбнулась ей:

— Сейчас я дам тебе одно зельеце, хорошо? Оно не самое приятное на вкус, но… Ах, — спохватилась она вдруг и сконфуженно посмотрела на маму, — простите меня, старую. Звучит так, будто я забавляюсь над вашей бедой. Совсем перестала думать, что говорю.

— Ничего, — ответила мама спокойно. — Я бы и не обратила внимания…

Лекарь подошла к высокому, как башня, деревянному шкафу, магией выдвинула ящик на самом верху (зазвенели склянки), достала оттуда небольшой пузырек с голубоватой жидкостью, откупорила его и дала Глют. Глют недоверчиво понюхала горлышко, однако ничего не учуяла, затем набралась смелости и залпом выпила зелье. Неприятного вкуса она не почувствовала. По крайней мере, так было поначалу, однако в следующий миг она скривилась от горечи, внезапно проступившей на языке. К счастью, в другом копыте у ней все еще находился леденец, и она, не раздумывая, отправила его в рот. Горечь сменилась сладостью.

— Ну как, зайчонок? Чувствуешь что-нибудь?

Кобылка покивала головою и расплылась в улыбке. Мама облегченно вздохнула: «Как камень с души», — промолвила она.

— Я научу вас варить это зелье. Ах да, ингредиенты… Знаете, годы мои уже не те, ноги, бывает, совсем не сгибаются. Если бы вы время от времени помогали мне с их сбором, я бы отдавала вам часть просто так.

— Я, право, не знаю, что сказать, — поразилась мама. — Это так щедро с вашей стороны… Спасибо вам!

— А можно я буду помогать тете, мамочка? — пропищала Глют. Ей тоже хотелось выразить благодарность. — Мы вместе будем приносить ингриденды домой, и ты будешь варить мне зелье!

Мама с тетей переглянулись и умиленно заулыбались. Эта идея им очень понравилась.

Так и поступили. Глют стала помогать старой пони собирать всякие корешки, растенья и плоды, небольшую часть из которых затем уносила домой. Их хватало где-то на две недели, а потом они снова шли в лес. Одним сбором дело, однако, не ограничилось. Ее стали обучать простеньким заклинаниям, рассказывать, как варить различные зелья. Мама все не могла нарадоваться, что дочь занимается полезными для деревни делами и только приветствовала желание лекаря обучить Глют премудростям своего ремесла. Они стали проводить много времени вместе и очень сблизились — бывало, взглянешь на них со стороны, и кажется, будто они — бабушка с внучкой.

Все было хорошо поначалу, однако с годами зелье помогало все хуже и хуже, пока от него вовсе не пропал толк, и оно не превратилось в обычную горькую воду. К тому времени Глют уже заметно подросла, стала гораздо более самостоятельной, и, подумавши, решила скрыть тот факт, что лекарство более не действует, и делала вид, что все нормально. Ей не хотелось снова тревожить близких, да и в какой-то мере она примирилась со своею особенностью. Она не чувствовала вкуса и почти никогда насыщалась, — бывало даже от съеденного начинало тошнить, — но в целом, казалось, сие можно стерпеть. Глют, пожалуй, была чуть худее нормы, но в остальном внешне ничем не отличалась от других и со стороны выглядела здоровой подрастающей пони.

Какое-то время ей удавалось не обращать внимания на растущий голод, но недолго. Голод становился все острее. Она отчаянно желала съесть что-нибудь эдакое — необычное, отличное, — чтобы насытиться по-настоящему, а не просто унять тупую боль в желудке. Она кусала губы и тихонько скулила по ночам, пока неожиданно не нашла решение.

Голод до знаний заменил голод физический. Глют начала учиться с удвоенною силою, поглощать один учебник за другим, проглатывать книгу за книгой, давиться, впихивая в себя все заклинания, какие ей только попадались под копыто, так что в деревне только диву давались. Знания пресыщали ее, как никогда по-настоящему не насыщала привычная еда.

В определенный момент Глют столкнулась с новой проблемой: книги закончились, она узнала все, что могла, достигла потолка знаний. После недолгих раздумий было решено ехать в город. Мама встретила решение дочери тяжело, но все же приняла его, ибо понимала, что наступил момент, когда ее птенчику пора выпорхнуть из гнезда и воспарить в свободном небе.

Глют поблагодарила близких за все, горячо расцеловала их на прощанье, и отправилась в путь-дорогу. Она предвкушала бескрайние библиотеки, лабиринты полок с  самыми разными книгами с самыми разными знаниями; вместе с тем она твердо вознамерилась найти лекарство от своего недуга, ибо понимала: то, как она живет сейчас, что заменяет одно другим — лишь временное решенье, как и зелье, которым ее поили в детстве.

Дорога прыгала по изумрудным холмам и исчезала за голубым горизонтом. День выдался как назло жаркий, а идти было еще ой как далеко. Глют уже не раз пожалела о том, что пошла пешком. Она кое-как волочила ноги, изнывая от пекла и попрекая себя за спешку. Вдруг откуда-то справа, видимо, из леска, послышалось журчание воды. Уши по собственной воле развернулись в сторону ласкающего слух звука.

…Если бы Глют только знала, что ее ждет впереди, она бы ни за что не пошла туда. Но она не могла знать. Подобные встречи никогда не предугадаешь, и называют их не иначе как судьбоносными. Сия встреча заставила молодую колдунью взглянуть на свою особенность под новым, доселе невиданным, углом.

Она потратила несколько минут на то, чтобы пробраться сквозь неровный строй молоденьких буков и кленов, чьи неокрепшие кроны почти не укрывали от палящего солнца. Звук был уже близко и доносился из-за кустов. Она раздвинула их копытами и увидела небольшую полянку, через которую протекал ручей с блестящею живительною водою. Но утолить жажду было не суждено: почти всю поляну занимала крылатая туша, покрытая грубою чешуей и колючками вдоль хребта, — самый настоящий дракон.

Глют испугалась, однако на месте ее удержал вовсе не страх — любопытство. Прежде о драконах ей довелось прочитать лишь коротенькое описаньице в старой энциклопедии «О диковинных созданьях…», оставившее многое на откуп фантазии. И тут совершенно неожиданно подвернулась такая возможность! Она хотела узнать, что произойдет дальше, как дракон поведет себя. Колдунья, убедившись, что ее не видно, стала взволнованно наблюдать за ним.

Похоже, дракон только что проснулся. Потянувшись всласть, он подошел к ручейку и некоторое время рассматривал себя в отражении, явно любуясь собою, пока, наконец, не клацнул зубами удовлетворенно. Затем он разлегся на траве и потянулся длиннющим хвостом к золотисто-медной горке у самой воды. Что-то блестящее мелькнуло в воздухе, прежде чем оказаться в его пасти — скорей всего, то были какие-то самоцветы. Необычный запах внезапно коснулся носа Глют. Ничего подобного она ранее не испытывала. Он притягивал, манил. Трудно поверить, но у нее, похоже, разыгрался аппетит — впервые за долгое время.

Дракон сделал глотательное движение и насторожился. Кажется, он тоже что-то учуял.

— Глупые пони, — проворчал он, и вдруг уставился на кусты, в которых пряталась Глют. Он не видел ее, но точно знал, что она здесь. Сердце рухнуло. Надо было уносить ноги, однако она боялась, что тем самым разозлит дракона еще больше. По сей причине она поступила неумно, но определенно смело — вылезла из-за кустов.

Дракон посмотрел на нее скучающе.

— Ты решила облегчить мне задачу и стать моею едой добровольно? Жаль, ты опоздала. Я уже наелся, — он погладил брюхо. — Мне неохота за тобой гоняться, так что если все-таки решишь уйти… — он помахал лапою лениво, мол, сгинь с глаз.

Понявши, что опасность ей не грозит, Глют поуспокоилась; сему поспособствовало также и то, что дракон, судя по габаритам, был таким же подростком, как она сама. Она даже рискнула сделать пару шажков ему навстречу.

— Вы позволите задать один вопрос? — робко полюбопытствовала она.

— Ты все еще здесь? — послышался раздраженный ответ. — Сгинь.

Таинственный запах защекотал обоняние Глют с удвоенною силою. Он полностью овладел ее сознанием, сделал своею марионеткою, и она уже не могла думать ни о чем другом — она отчаянно возжелала узнать, каковы самоцветы на вкус. Ее зубы скорее сломаются, чем их разгрызут, а даже если каким-то чудом удастся с ними справиться — желудок исторгнет проглоченное обратно. Но какая разница? Сие случится после, но сначала она успеет насладиться сим… чудесным… дурманящим разум… вкусом…

Напрочь позабыв об осторожности, она схватила телекинезом самоцвет с самой верхушки и поднесла его к блестящим от слюны губам. Мгновение — и он уже во рту. Он оказался заметно жестче, чем все то, что она пробовала ранее, и хрустел, но все же местами попадались и мягкие части. А вкус… одного камня было явно недостаточно.

В реальность ее вернул возглас дракона. Вовсе не разозленный, как можно было ожидать:

— Ты удивила меня, пони. У тебя действительно хватило наглости. Ты просто подошла… и взяла, что хотела, не считаясь с моим мнением. Прямо как настоящий дракон! Расскажу кому-нибудь — никто не поверит.

Голод, между тем, отпустил разум, и Глют постепенно осознала, что только что сделала.

— Я думал, вы только траву жевать горазды, — дракон подался вперед, не отводя заинтересованного взгляда. — Ну и как тебе? Рыбье-то мясо явно не то же самое, что ваши дурацкие листья, а?

Ее как ледяною водой окатило. Р-рыба? Он правда сказал «рыба»? Какая-то странная пелена, доселе покрывавшая глаза, исчезла, и горка самоцветов вдруг превратилась в сваленных в кучку золотых рыбок. Они были поджарены неравномерно, их чешую покрывали большие медные пятна… но сие не объясняет, как можно было спутать их с золотом, или медью — или что там едят драконы! Чем дольше она глядела на маленькие неживые тельца, тем сильней трясло ее от ужаса.

Как она сразу не соединила одно с другим? Напекло голову? Напала горячка? Помутился ум от голода? Сбоку раздался всплеск. Она заставила себя посмотреть на ручей: в воде мелькали золотистые пятнышки, словно солнечные зайчики.

Их тела… их внутренности и кости — все перемолола зубами… Богини милосердные…

В желудке поднялось возмущение, и Глют вывернуло наизнанку. В ушах зазвенело, поджилки затряслись, и она чуть не упала в обморок. Звон становился громче и больно надавил на перепонки, когда дракон попытался что-то сказать. Похоже, он глубоко разочаровался. Борясь с судорогами желудка, она поковыляла прочь. Ее качало в разные стороны, но она все-таки выбралась к дороге, где и упала без сил.

То, что Глют совершила в тот день, было отвратительно во всех смыслах. Поначалу она обманывала себя, придумывая различные оправдания: например, будто дракон одурманил ее потехи ради, — но в конце концов она сдалась и перестала отрицать очевидное. Гадкий привкус во рту был гадким только потому, что она переступила негласное табу. На самом деле ей понравилось. Ничего лучше в жизни она никогда не пробовала.

То событие полностью перевернуло жизнь Глют. Она, наконец, осознала, что не было никакой болезни: просто по какой-то несчастливой случайности она родилась не в том теле. Оно было как у пони, но внутри него все это время была заключена душа хищника.

С новым знанием было нелегко. Она знала, чего требует тело, но не могла переступить границу дозволенного. Мысль полакомиться мясом возникала нередко, но затем она вспоминала хруст костей на зубах, и становилось так тошно, так противно, что на какое-то время она забывала о сем низменном желании. Как будто в голове находился некий барьер. Что сие было? Воспитание? Принципы? Боязнь?

Долго Глют верила в душу хищника, но сейчас, как никогда раньше, отчетливо понимала: она боялась своей сущности и, желая отгородиться от нее, придумала такое объясненье. Ведь если у «особенности» есть логическое объясненье, значит ты не ненормальная — странная, возможно, но вовсе не ненормальная.

Отчаявшись найти лекарство, она отправилась в Эджленд, уверенная, что там, в тишине и покое, и с багажом знаний за спиною, что-нибудь обязательно придумает. Она вознамерилась вылечить себя сама, ибо никакие целебные снадобья, зелья и травы не помогали и даже не приносили временного облегчения. Судьба едко усмехнулась ее стремлению: вскоре началась война, и самый северный город сразу же стал излюбленной целью для нападения врага. Уехать оттуда уже ей было не суждено.

Решение испробовать теней далось ей довольно просто. Они не были живыми существами в привычном смысле — потому можно было заключить сделку с совестью. Она наконец-то нашла лекарство. Или, вернее, компромисс.

Вьюга заметно стихла, но в окрестностях все еще висел плотный туман.

Глют, поднапрягшись, вырвалась из снежных оков. И очень вовремя, потому что перед взором неожиданно материализовалась тень с широко раскрытою пастью, полною черных, точно сгнивших, клыков, и прыгнула на нее. Колдунья собиралась телепортироваться прочь, но не успела — времени, чтобы среагировать, было ничтожно мало.

В следующую секунду они сплелись в клубок и в борьбе прокатились по снегу несколько метров. Белое, черное, снова белое и снова черное — все слилось. Глют отчаянно пыталась понять, где вверх, а где низ — куда нужно телепортироваться.

Вдруг мир замер. Враг вжимал колдунью в снег, а она упирала передние ноги ему в грудь. Он был сильнее. Острые клыки клацали все ближе к шее, колени слабели под напором. Однако она была изворотливее и умнее. Посредством телекинеза она швырнула ему в глаза комья снега, отчего враг впал в секундное замешательство. Сим она мгновенно воспользовалась и сама вгрызлась ему в горло. Вдоль спины пробежала приятная дрожь, когда зубы углубились в черную плоть — совсем иной вкус, нежели у тех, неживых, куда более яркий.

Тень извивалась недолго и вскоре затихла. Отпрянув от поверженного врага, Глют быстро огляделась по сторонам. Тишина и никого не видать, только туман, кажется, стал реже. С минуты на минуту враг ударит по Эджленду со всею силою, в этом не было сомнений. Утеревши губы, колдунья поспешила в город.

Тем временем страж, ранее встретивший Найта у ворот, следил на посту за горизонтом. Каково же было его удивление, когда он увидел бегущую к воротам колдунью.

— Они здесь! — выкрикнула она что было мочи и исчезла во вспышке.

Не раздумывая ни секунды, он забил тревогу. Немногочисленные защитники зашевелились, словно муравьи, готовясь встретить врага; в небо взмыл дракон, взмахом могучих крыльев взвихривши снег. Страж продолжал всматриваться в горизонт, затаивши дыхание. Несколько мучительно долгих минут миновало в глухой тишине, а затем земля задрожала, и горизонт окрасился в черное от одного конца до другого. Даже драконица, считавшая, что повидала если не все, то очень многое, была поражена сей картиной: к Эджленду со всех сторон неслись темные волны, грозясь схлестнуться на нем, не оставить ни единой щепочки. Она набрала в грудь воздуха побольше и спикировала вниз.

Найт наблюдал за тем, как вокруг города выросла новая стена — огненная. Из-за непогоды он до последнего момента сомневался, что появится возможность пустить сие оружие в ход — пламя бы стремительно ослабло от здешнего ветра, однако дикая и непокорная погода, к счастью, сжалилась над ними. Закончив возводить стену, драконица наконец занялась тем, по чему уже успела соскучиться: принялась выжигать надвигающиеся полчища.

Она справлялась хорошо, однако их было слишком много, и стена из огня не могла удержать всех сразу — они находили бреши и прорывались к городу, разбивали лбы о частокол и ворота, сотрясая их все сильней. Жители, наблюдавшие за тенями сверху, сбрасывали на них скатанные наспех комья снега, что, конечно, едва ли замедляло напирающего врага. Через несколько минут, когда набралась критическая масса теней, ворота страшно затрещали и рухнули. Захватчики хлынули в Эджленд, но жители не собирались так просто впускать их в свой дом. Умереть, но забрать с собой как можно больше ненавистных теней — вот какая решительная и смелая мысль их объединяла.

Это была бойня. Жители отчаянно сопротивлялись, но даже будь они сыты, здоровы и полны жизни, они бы продержались немногим дольше. Никого из них Глют не знала лично — только одно лицо показалось смутно знакомым, — но даже так ей было физически больно слышать их предсмертные крики. Если бы только она была зверем покрупнее… если бы только у нее было другое тело, она бы помогла!..

Колдунья трусливо избегала боя, уклоняясь от атак телепортацией, но места для маневра становилось все меньше, и меньше, и меньше… Она выдохлась от постоянного использования магии. Еще два или три раза — и рухнет без сил. Конец ли это? Нет, не конец! Волю к жизни в ней ничто не сломит. Даже в самой безвыходной ситуации она искала путь для спасения — и нашла его.

Драконица пролетала низко над городом. В сей момент Глют, напрягши последние силы, телепортировалась к ней на спину. В лицо ударил резкий порыв ветра, и пришлось тут же ухватиться за острый гребень, выступавший из хребта, дабы не свалиться обратно в темную кишащую массу внизу. Спасена. Спасена! На глаза невольно навернулись слезы.

Драконица, однако, не обратила никакого внимания на колдунью. Она рыскала взглядом по земле.

— Найт? Найт?! Отзовись, проклятый идиот! — как же она была разъярена сейчас.

Глют тоже опустила взгляд и вскоре заметила его: вот он, окружен тенями, — единственный, кто все еще держится. От его меча пало так много, что вокруг него образовались черные горки. Несмотря на сие, он и не думал останавливаться: казалось, Найт не слышит ничего, кроме свиста верного меча и отвратного чавка, с которым этот самый меч врезался в очередного врага, дерзнувшего приблизиться. Драконица, почти касаясь брюхом земли, схватила единорога переднею лапою в последний момент. Затем, описав широкую дугу, она развернулась и вновь пролетела над Эджлендом, топя город в огне.

Исполинский костер еще долго виднелся позади, даже когда они уже набрали внушительную высоту и отлетели достаточно далеко. Найту, видимо, надоело висеть в лапе, и его широкая спина с мягким хлопком возникла перед Глют.

— Научись контролировать себя, — прошипела драконица мрачно. — Третьего раза не будет, помяни мое слово.

Найт по обыкновению ничего не ответил.

На Глют не обращали никакого внимания, как будто ее не существовало вовсе. На секунду колдунье стало не по себе и даже как-то одиноко, но потом она рассудила, что куда лучше так, чем быть частью алеющего на горизонте костра.

Стих 7. Никта

Снег давно перестал сыпать с неба. Белые холмы и равнины сменились серой, местами ржавою пустыней. Иногда она бугрилась или наоборот покрывалась впадинами, бывало, возникали мелкие и невзрачные озера и реки; совсем уж редко мелькали заброшенные поселения. Дóма было нигде не видать; сие ни разу не успокоило Глют, но и, по крайней мере, не повергло в отчаяние, как если бы она увидела, что от ее деревни остались одни руины.

— Куда мы летим? — осторожно спросила колдунья. За последние два или три часа то был первый раз, когда она отважилась что-либо сказать. Она уверила себя: будет лучше пока что как можно реже напоминать о себе.

— Не все ли равно? — отозвалась драконица. — Ты вырвала себе еще несколько дней жизни. Радуйся.

— Пожалуй… Вы, верно, злитесь, что я вот так нагло расселась на вашей спине. Простите… я не видела другого выхода… — промямлила Глют.

— Глупая пони. Ты не надоедливей мошки.

Колдунья так и не получила ответа на то, куда они направляются — ни через минуту, ни через час. В какой-то момент она задремала от усталости, а когда проснулась, они уже снижались над каким-то безымянным городом. Он был шире и больше, но в то же время казался еще более пустым, чем обескровленный постоянными нападениями Эджленд.

— Еще один покинутый город, — озвучила мысли Глют. — Что мы здесь забыли?

— Тебе лучше спросить Найта, — промолвила драконица и усмехнулась: — Но не факт, что ты получишь ответ.

Они приземлились на окраине города. Ворота были раскрыты, как бы приглашая войти; на невысоких стенах из камня никого не было видно. На входе встречала покосившаяся деревянная вывеска. Она подгнила, была облеплена морской солью и гласила: «Добр поаловть в иорз Шор» — многие буквы стерлись, сделав надпись трудночитаемой.

— Сихорз Шорс? — колдунья представила в голове карту, пытаясь припомнить, где они сейчас находятся. Вскоре ее настигло озарение: — Западное побережье? Южный Лунный океан! Не думала, что когда-нибудь побываю тут! — восторженно воскликнула она и вдохнула полной грудью. Сие было ошибкой. Вместо свежего морского воздуха легкие наполнил смрад гнили и разложения. Она закашлялась до слез и вымолвила сдавленным голосом:

— Что со здешним воздухом не так?

— А сама как думаешь? — молвила драконица. — Разве ты не видела берег, над которым мы пролетели?

— Нет, не видела, — отвечала Глют. — Я дремала…

Драконица осталась ждать за городом, тогда как пони углубились в молчаливые улицы. Единорогу, по всей видимости, было решительно все равно, следует ли Глют за ним или нет: он ни разу не оглянулся и не остановился, когда она, увлекаемая любопытством, отставала, разглядывая окрестности. В один момент она так засмотрелась на старую каменную стелу, испещренную неразборчивыми письменами, посреди небольшой круглой площади, что когда оторвала взгляд, то обнаружила, что единорога нигде не видно. Ее прошиб холодный пот, но почти сразу она успокоилась. Ничего страшного не случилось, а дорогу назад она помнит. Возникла мысль позвать Найта, но колдунья мгновенно отмела ее — все равно ведь не отзовется. Тогда колдунья продолжила изучать город уже в удобном для себя темпе.

— Главное не проглядеть момент, когда они соберутся улетать… — сказала она себе.

Обветренные соленым воздухом дома стояли плотно друг к другу — разница с Эджлендом была разительна. В отличие от хаотичной застройки в северном городе здесь все было симметрично и упорядочено, как на столе у педанта. У всего было свое место, свое назначение — нет такого, чтобы что-то казалось излишним, неуместным иль наоборот недостающим. Такой порядок пришелся Глют по душе.

Спустя какое-то время она вышла на пляж. Когда-то здесь было красиво. В бухте гнездились корабли, голубой океан омывал протяженный берег, тут и там росли пальмы, а пони нежились в теплых лучах солнца, что грело почти круглый год. Теперь все выглядело совершенно иначе — от прежнего великолепия не осталось и следа. Вместо кораблей над поверхностью воды темнели кресты мачт, сам океан иссох и походил скорее на большую мутную лужу. Солнце не улыбалось в небе над городом почти вечность, отчего некогда густые зеленые окрестности оголились и стали безжизненно серыми. Береговая линия была изрезана и изломана, как будто исполинских размеров морское чудище отхватило пастью часть материка, сотворив бухту, однако, так и не переваривши все, отрыгнула содержимое желудка, которое и стало впоследствии пляжем.

Черный песок усеивали тельца мелких морских обитателей. Смердело невыносимо. Стояла пробирающая до костей тишина, даже море было спокойно и совершенно неподвижно, словно замерзшее. Глют отчаянно захотелось обратно в город, поскорей найти Найта, убраться подальше и больше никогда сюда не возвращаться. Так бы она и сделала, если бы не заметила в отдалении одинокую фигуру.

Неужто кто-то живой?

Стараясь не наступить на прикрытые ракушками кости, колдунья направилась к фигуре. Когда она подобралась почти вплотную, то услышала, что та тихонько напевает какую-то мелодию. Мотив оказался неожиданно веселым и беззаботным. Перед Глют стояла подрастающая кобыла, явно уже не маленькая, но еще и не совсем большая. Облачена она была в монашескую рясу, которая, однако, была ей несколько мала, а в одном месте и вовсе зияла знатная прореха, отчего любопытному взору открывался пустой бок. Колдунья поразилась сему открытию: сколько же лет кобылке? Разве она не должна была уже получить метку?

Кобылка вдруг перестала напевать себе под нос и обернулась.

— Привет, меня зовут Кики! — улыбка ее была так лучезарна, что на миг показалось, будто из-за туч выглянуло солнце. — Ты новенькая в городе? Я не помню тебя. Как тебя зовут?

Не ожидавши столь дружелюбного приветствия, колдунья ответила с запинкой:

— Г-Глют.

— Привет, Глют, я Кики, — просияла кобылка. Кто она? Монахиня, судя по одежде?

— Да, ты уже представилась. Где твои родители? Где все?

— Мои родители вон там, видишь? — Она указала копытом в сторону города. — Там же, где и остальные жители.

— Но город абсолютно пуст. Там никого нет.

— Конечно есть, глупая. Ты, видимо, по сторонам не смотрела совсем.

— Не смотрела, значит… — Чем больше Глют расспрашивала новую знакомую, тем сильнее ей становилось не по себе. Причины сего она понять пока не могла. — Так что все-таки ты тут делаешь, одна к тому же? Этот берег не лучшее место для детей.

— Я не маленькая и могу сама о себе позаботиться, — насупилась Кики.

— И защитить себя от теней тоже можешь?

— От кого?

— Теней, — повторила Глют.

— Не пойму, о чем ты говоришь, — пожала плечами Кики. — Ты какая-то странная.

— Нет, ты странная! Я хотя бы не пою веселые песенки, когда меня окружают рыбьи трупы.

Кажется, Кики пропустила мимо ушей и эти слова. Она уставилась на туманный горизонт и как будто назло вновь замурлыкала себе под нос веселенькую мелодию. Тогда колдунья осознала, почему ей стало не по себе. Кики — полная противоположность реальности, что окружала ее, — словно крохотный лучик света в царстве тьмы.

— Сюда скоро нагрянут тени. На твоем месте я бы бежала со всех ног прочь.

— Зачем мне куда-то бежать, Глютти? Здесь мой дом, моя семья.

— Пони из Эджленда говорили так же. И где они сейчас? Сгинули все.

— Я не очень хорошо тебя расслышала…

Колдунья раздраженно цокнула языком.

— Ничего. Что толку тебе повторять, если ты слышишь только то, что хочешь слышать. Глютти… даже мать меня так никогда не называла.

Кики глупо заулыбалась.

— Может, покажешь мне свой дом? — колдунья попыталась зайти с другого угла. — Мне бы очень хотелось увидеть, где ты живешь. А еще я хочу поболтать с твоими родителями. Они, видимо, очень хорошие пони, раз вырастили такую дочь.

— Да, они хорошие! — радостно кивнула Кики. — Но боюсь, мы их не застанем дома. Они ушли по делам и вернутся только к вечеру.

— А-ага. Тогда почему бы нам не поискать их?

Монахиня призадумалась на мгновенье, а затем выдала:

— Это будет весело! Они, наверно, очень удивятся, когда увидят нас!

— С чего бы… а впрочем, как скажешь.

По крайней мере, они наконец-то покинут смердящий пляж. Глют надеялась, что уговорит Кики выйти за город, а там останется только усадить ее на дракона, и дело будет в шляпе.

В то же самое время Найт занимался поисками артефакта, о котором ему сообщила принцесса Луна. Она не объяснила, как тот выглядит и чем ценен, но сказала: «Ты непременно поймешь, что это он, когда увидишь». Поиски затруднялись тем, что город оказался заброшен, и не у кого было спросить о таинственном артефакте. Возможно, хоть какая-то польза могла быть от колдуньи, однако та отстала еще полчаса назад.

Очередная незапертая дверь. Найт без проблем заходит в еще один дом. Внутреннее убранство снова говорит о том, что еще совсем недавно здесь жили. На обеденном столе стоят деревянные миски с похлебкой, сготовленною непонятно из чего, рядом покоятся нетронутые ложки. Похлебка холодная и отвратная на вкус. Тяжело сказать, стала ли она отвратною от того, что испортилась, или была такою изначально, однако судя по тому, что над ней не вьются мухи, разлита по мискам она была, похоже, не больше дня назад.

Создавалось ощущение, будто жители, все, как один, побросали жилища и ушли в неизвестном направлении. В таком случае, почему они ничего не взяли с собою? Должны же они были забрать хоть какие-то пожитки. Может, им пришлось бежать от теней? Нет, тоже вряд ли. Не было никаких следов нападения, город выглядел чистым и опрятным, таким, словно его специально привели в порядок как перед прибытием принцесс.

Тогда куда все пропали?

Единорог осмотрел помещение в поисках других зацепок, но ничего странного не заприметил. Выйдя, однако, обратно на улицу, он услышал заунывный скрип. Звук доносился откуда-то из-за угла. За углом оказалась протяженная улица: две шеренги одинаковых домов выстроились друг напротив друга, двери распахнуты настежь. Вдалеке завыл ветер. Небо над городом сгустилось и потемнело. Нос кольнула иголочка дождя. Опустив взгляд, Найт обнаружил грубо сшитую тряпичную куклу у передних копыт. Видимо, обронил кто-то из жеребят.

«Это бессмысленная трата времени, — голос драконицы прозвучал нетерпеливо. — Что такого важного в этом артефакте, что принцесса отправила нас за ним? И если он действительно настолько важный, почему находится не в королевском арсенале, а в каком-то заброшенном городишке у моря?»

— Принцесса сказала, что артефакт всегда принадлежал этому месту. Пони тогда еще паслись на лугах, и не существовало городов, когда он уже был здесь.

«Святыня, значит, — задумчиво произнесла драконица. — Все равно не понятно, почему он до сих пор не в копытах у сестер».

— Ты уже ответила на свой вопрос.

«Хм, пожалуй. Вы придаете слишком большое значение неодушевленным предметам. Но сейчас не то время, чтобы беспокоиться об осквернении святынь. Принцессы недостойны править страной, если все еще не поняли этого. Им давно следовало забрать артефакт себе, раз он действительно им так необходим».

— Это была личная просьба принцессы Луны.

«А это уже интересно. Хочешь сказать, она что-то замышляет супротив сестры? С чего бы вдруг? Междоусобица — это последнее, что сейчас нужно вашей стране».

— Меня не волнует, для чего он понадобился принцессе.

«Конечно не волнует. Ты ведь марионетка — тебе сказали, ты делаешь. Единственное, что тебя волнует, — это количество пролитой врагом крови на поле битвы, ведь так? — не дождавшись ответа, драконица добавила с сомнением: — Думается мне, артефакт не такой уж и могущественный».

В конце улицы виднелось монументальное здание, заметно возвышающееся над всеми остальными. Если святыня где-то и спрятана, то, скорее всего, именно там.

Дождь усиливался, но Кики была этому только рада. Губы ее изогнулись в мечтательной улыбке, она возвела глаза к небу, закрыла их на мгновенье и сделала глубокий вдох. Холодные капли медленно стекали по ее лицу. Это была предельно странная картина, однако Глют начинала понемногу привыкать к странностям юной монахини.

— Промокнешь ведь вся, — с укором сказала она, стоя под тканевым настилом, который уже изрядно намок. — И заболеешь.

— Ну и что? — весело ответила Кики, оглянувшись.

— «И что»? Туше.

Монахиня вновь замурлыкала мелодию, на сей раз другую, с нотками меланхолии — под стать погоде, — однако все такую же жизнерадостную. А затем, к великому удивлению колдуньи, закружилась в сольном танце. Движения ее были то плавны, то резки, в них не было заметно какого-либо рисунка, она двигалась как бы хаотично, танцевала так, как хотелось ей, как требовало сердце. Глют следила за нею оторопело — она-то всегда считала самой странной пони в Эквестрии именно себя, — однако то, что происходило перед взором, уже не лезло ни в какие рамки. Можно было только догадываться, что происходит в голове Кики.

Монахиня вдруг оказалась подле колдуньи и ухватила ее за переднюю ногу.

— Пойдем танцевать! — потянула она за собою. Отказать этому комочку счастья было трудно, однако Глют все-таки нашла в себе силы:

— Нет, плохая идея. Нам надо искать твоих родителей, а не отвлекаться на всякую ерунду.

— Всего минутку! Пожалуйста, — Кики настойчивее потянула Глют за рукав. Последняя испустила тяжелый вздох, поворчала, но все же согласилась: — Всего минутку. И ни секундой больше!

Колдунья была вынуждена покинуть укрытие. Плащ быстро намок и неприятно прилип к телу, шляпа осела и несколько потяжелела, но дождь — не снег, можно и потерпеть. Танцевала она из копыт вон плохо, неуклюже переставляя ноги и пытаясь поспеть за Кики, которая, как куда более опытная, вела ее. Тем не менее, ни о каких поблажках речи не шло — то ли Кики не замечала, насколько неумел партнер, то ли сие вовсе ее не заботило: она весело хохотала и, казалось, пребывала где-то в совершенно другом месте. Она даже не скрывала, что танцует эгоистично, для себя одной. Музыкой им был ровный шелест дождя и мягкий плеск копыт по лужицам. Они кружились в некоем подобии вальса, и Глют была уверена: со стороны ее телодвижения выглядят жалко. Хореография — последняя вещь, которая ее интересовала, и как хорошо, думала она, что город заброшен, и никто их не видит.

Неожиданно монахиня замерла на месте, чуть выставив переднюю ногу — так замирают танцоры, когда заканчивается музыка (дождь и вправду притих). Грудь ее часто вздымалась, взгляд был направлен в сторону: она улыбалась кому-то — как будто невидимым зрителям, что все это время неотрывно наблюдали за нею. Глют и сама запыхалась, даже больше, чем главная виновница сего неуместного представления. Сглотнув загустевшую слюну, она подошла к неподвижной Кики и провела копытом у ней перед глазами. Та ожила.

— Спасибо! Было весело!

— Ага, — без энтузиазма ответила Глют. Магией она выжала мокрую шляпу и водрузила ее обратно на голову. — А теперь пойдем.

Кики успокоилась, уняв собственный неугомонный оптимизм, и последовала за колдуньей. Не миновало и десяти секунд, как тишина была прервана вновь — долго идти молча юная монахиня не могла.

— Слышала ли ты когда-нибудь про Никту, Глютти?

Колдунья сбавила шаг и поравнялась с Кики.

— Никта? — вопросительно приподняла она бровь.

— Конечно ты не слышала. Поговаривают, будто она старше не только Эквестрии, но и всего нашего рода, а скорее всего — и всей жизни в мире. Хочешь послушать легенду?

Колдунья удостоверилась, что они идут в правильном направлении, и согласно кивнула в ответ. Кики прочистила горло и стала рассказывать — неспешно, с какой-то неожиданной важностью и даже столь не присущей ей серьезностью:

— В самом начале не было ничего, только голая безжизненная земля. Однажды в небе зажглась одинокая звезда — носила она имя Никта. Взглянула Никта на серые земли внизу, на пустое небо, и осознала свое одиночество, и охватила ее страшная печаль. Однако недолго она печалилась и твердо решила, что создаст себе сестер, и вместе они украсят мир, и будут затем освещать его денно и нощно и любоваться его красотою. Так она и поступила. И появились у ней многочисленные сестры, сотворенные из темноты, и построили они огромный мир, прекрасный мир, из собственного света, и населили его существами из светотени.

Долгие века они следили за нашим миром и любовались им, но Никта понимала, что сие не может длиться вечно: со временем свет сестер погаснет, а на смену им придут другие, младые, — и не будут они уже так же нежно относиться к созданному предками миру и уйдут в свои дела. Меж тем незаметно подкралась беда: излишки темноты, что остались после сотворения мира, переродились в гадких чудовищ и стали пожирать гармонию. Никта сразу поняла, что это кто-то из сестер, но искать виновницу не было времени — силы темноты стремительно множились, и вот уже над любовно лелеемым миром нависла угроза уничтожения. Сестры не обладали тем же могуществом, что и Никта, не могли ничем помочь ей. Тогда она отважилась на великую жертву: пожертвовала собою, чтобы запереть чудовищ в темноте за границею мира, частичку же собственной сущности сохранила в маленьком холодном камне.

И все вернулось на круги своя. Пророчество сбылось: младшие сестры потеряли интерес к нашему миру и стали забывать про него. Однако Никта оставила нам своих дочерей, принцессу Луну и принцессу Селестию, дабы гармония продолжала процветать под их чутким и справедливым взором. Конец.

— Я прочитала немало книг, но эту легенду слышу впервые, — Глют немного заслушалась.

— О ней и не положено знать многим. Я лишь жалкая раба, исполняющая волю праматери всех звезд. Мне вверено хранить память об истинном происхождении мира и оберегать сон Никты. Однажды она вернется, чтобы забрать всех нас к себе.

— Забрать к себе? Что это значит?

— Когда придет время, мы поймем, — многозначительно ответила монахиня.

— Ты все выдумала, — не поверила колдунья, и у нее были на то причины. — Да и не хранительница ты никакая, а обычная богохульница. Единственные богини — это наши принцессы.

Кики надула губки, оскорбившись.

— Я не богохульница. Каждый раз, приходя в храм, я равно воздаю молитвы и Никте и принцессам. Вера нас защитит. Беды обойдут нас стороною.

Глют решила, что спорить бесполезно. Очевидно, что Кики жила в собственном мире и не замечала, что беда давным-давно приключилась. Или просто не желала того замечать. Так или иначе, цель колдуньи не поменялась — она все так же твердо была намерена вырвать монахиню из лап мертвого города.

Внезапно раздался низкий, почти траурный, звон колоколов. Колдунья некоторое время стояла как завороженная — что-то страшное, непонятное, но в то же время притягательное было в том звучании. Из прострации ее вырвал взволнованный голос Кики:

— Никта зовет меня, — и она рванула галопом по направлению к высокому и очень старинному каменному строению. Глют окликнула ее, но проку от этого не было; пришлось побежать следом за Кики.

Найт с пыхтением заставил тяжелую дверь сдвинуться и вошел в храм. Внутри было тихо, как на дне океана; серый свет проникал через огромные окна в форме арки и падал на неестественно чистый мраморный пол — настолько чистый, что тот блестел, и, казалось, что нет на нем ни единой пылинки. Над алтарем находились два витража, цвета их были блеклые и невыразительные: один изображал падение небесной звезды на бесплодную землю, второй же — зеленые холмы вокруг кратера.

«У вашего племени смехотворные представления о мироздании. Глупости. Все было иначе».

Оглушительный звон колоколов, внезапно загрохотавший над головою, напугал Найта, однако, испуг исчез почти мгновенно, и на смену ему пришла предельная настороженность. Зажегши рог и приготовившись в любое мгновенье обнажить меч, он обвел зал взглядом и заприметил лестницу, по всей видимости, ведущую в башню. Единорог вознамерился застать звонаря врасплох. Он взбежал по лестнице — цокот его копыт заглушался гулом, и чем ближе он был к цели, тем нестерпимей становился гул, и тем сильней болела голова. Почти уже оглохнув, он ворвался в колокольню, как истошный звон вдруг стих. И снова тишина, как на океанском дне. Никого. Массивные тяжелые колокола неподвижны и как будто спят, свернувшись, словно гигантские летучие мыши. Найт проверил еще раз, не притаился ли где звонарь, но нет — он был совершенно один в колокольне.

«Либо мне передаются твои галлюцинации, либо с нами кто-то играется». В окне, через которое проникал прохладный морской ветер, промелькнула огромная тень. Потолок вдруг сотрясся, крошка посыпалась на голову. Драконица приземлилась аккурат на крышу храма:

— Только скажи, и я спалю этот храмишко дотла, — произнесла она с заметным нетерпением в голосе.

Найт предпочел сначала разобраться в том, что все это значит, и спустился обратно. Внизу он увидел неожиданную картину: прямо по самой средине зала в воздухе завис крупный, словно осколок звезды, камень, источающий холодный синий свет. Не иначе как тот самый артефакт, который нужен принцессе Луне. В тот момент единорога перестало волновать, что, как и почему, и он решительным шагом направился к камню с намереньем забрать его.

Только он приблизился к нему, как позади внезапно окликнул тоненький голос:

— Стой!

Найт опустил копыто и обернулся. Взору его предстала монахиня. Рядом с нею стояла тяжело дышавшая Глют.

— Ты не можешь забрать ее! — выпалила кобылка, наградивши единорога полным осуждения взглядом.

Колдунья вмешалась:

— Кики… послушай, на твоем месте я бы поубавила пыл. У него меч.

Но монахиня и не думала успокаиваться. Она и не слышала никого, кроме себя.

— Я не позволю тебе похитить Никту! Слышишь, плохой дяденька?! Это ее дом, и она важна для всех нас! Какое ты, чужак, имеешь право… — процедила она, последние слова застряли в горле от возмущенья.

Всем известно, что земные пони выносливы и быстры. Кики была хоть и молода, но как раз вступила в тот возраст, когда ее тело уже окрепло достаточно, чтобы удивить двух единорогов своею прытью — она бросилась к Найту с грозным огнем в глазах. Одной прыти, однако, оказалось недостаточно. Как бы отчаянно монахиня ни желала защитить Никту, ей не удалось совершить задуманного. Она хотела отпихнуть единорога, но вместо этого уткнулась в стальную грудь и сама чуть не отскочила подобно мячику. Ненавистный же единорог остался неподвижен, словно гора. Кики хотела кинуться на него вновь, но он отвесил ей звонкую пощечину — да такую, что в глазах засверкали звезды. Держась одним копытом за щеку, монахиня растерянно попятилась назад. Из нее как будто разом выбили все негодование. Она захныкала от обиды и бессилия.

Когда Глют подбежала к монахине и попыталась ее успокоить, то обнаружила, что та ушла в себя и ни на что больше не реагирует.

Найт, тем временем, обернул святыню в облако магии и последовал с нею к выходу. Дойдя уже до самых дверей, он все же обернулся:

— Если не хочешь оказаться погребенной под обломками, тебе лучше поторопиться, — обратился он к колдунье.

— Я… Но ведь она… — задрожала Глют. — Вы что, собираетесь тут все сравнять с землей?! — воскликнула она от возмущения.

Единорог молча исчез за дверьми.

— Я буду и дальше приглядывать за Никтой, — послышался негромкий голосок.

Обративши взгляд на Кики, Глют обнаружила, что на лице монахини не осталось ни намека на прежнюю злобу. Теперь она смотрела на витражи с какой-то безмятежною улыбкой. Щека ее страшно раскраснелась и, наверно, очень болела, однако, по всей видимости, Кики сие не заботило нисколько.

— Пойдем скорее, — промолвила Глют, обескураженная резкой переменной монахини.

Снаружи, однако, их поджидало то, чего они никак ожидать не могли: в город вернулись жители. Вели они себя престранно и даже как-то жутко: взгляды их были пусты, они бормотали что-то неразборчиво, словно во сне, и занимались обычными делами, не замечая ничего и никого вокруг.

— Что с ними? — рыкнула драконица с крыши храма — жители не обращали внимания даже на нее.

Кики вдруг радостно помахала кому-то копытцем:

— Привет, мам! Привет, пап!

Колдунья проследила направление взгляда монахини, однако дальше по улице никого не оказалось. Драконица поглядела на жителей еще немного, как будто раздумывая, оставить ли им храм, затем спрыгнула на землю — благо улица была достаточно широка, дабы уместить ее, — и опустила крыло.

— Полетели отсюда, — сказала она угрюмо, и было непонятно, к кому именно она обращается: ко всем или только к Найту.

Стих 8. Иллюзии Кики

Кики не всегда была беззаботной и оптимистичной, какой она предстала перед Глют. Напротив, в первые годы жизни она была полною своею противоположностью: когда прочие жеребята бегали по улицам, веселились и играли, она сторонилась всех, кроме родителей, вела себя тихо, точно боясь иной раз напомнить о себе иль нечаянно потревожить кого; казалось, что из ней вытянули всю радость, все силы, все желание наслаждаться жизнью. Соседские дети постоянно шептались. «Странная она», — говорили одни. «Она как будто боится нас», — говорили другие. «Мне мама сказала держаться от нее подальше», — добавлял кто-то третий.

Причина сих странностей заключалась в том, что с самого рождения Кики воспринимала мир совершенно иначе, нежели другие пони. Там, где все видели сверкающее голубое море, она видела простую серую гладь. Зеленые холмы — такие же серые бугры, только чуть более темные. Пестрящие клумбы с цветами — неотличимые друг от друга кусты. Алый закат — тусклый светлый полукруг над черной линией горизонта. Как-то раз даже она спросонья спутала темное пасмурное утро с ночью.

Родители понятия не имели о недуге дочери, а та, в свою очередь, даже не представляла, сколько разных цветов сокрыто от ее глаз. Мама с папой сошлись в мысли, что таков у Кики был характер, — склонный к тоске, — посему перепробовали просто немыслимое число способов, пытаясь подбодрить ее всячески, и постоянно, так или иначе, выражали свою безмерную любовь. Ничего не помогало. Меланхолия крепко вцепилась в сердце маленькой пони.

Когда путники принесли весть о надвигающейся войне, город резко переменился и навсегда перестал быть прежним. Разом исчезла беззаботность, витавшая в воздухе, пропала некая приятная сонливость, даже солнце как будто сделалось холоднее. Кики совершенно внезапно для себя осознала, что не одинока в кои-то веки, и ощутила странное единение с нервными и унылыми жителями. Она слышала разговоры родителей и не понимала, что такое война, но все же чувствовала по их интонации, что сие слово таит за собою нечто плохое, несет беду. Но странное дело: «война» принесла Кики вовсе не беду — именно тогда началось ее исцеление.

Однажды Кики проснулась посреди ночи от красивого мелодичного пения, доносившегося из отворенного окна. Как послушная маленькая кобылка, она продолжала лежать в кроватке, слушая пение и пытаясь заснуть, — но сон как копытом сняло. Бунтарская мысль о том, чтобы улизнуть из дома и узнать, кому принадлежит столь красивый голос, все сильней крепла в голове. Наконец, Кики решилась.

Выпрыгнув на улицу через окно, она пошагала на звук. Небо тогда еще не затягивали тяжелые облака, звезды освещали путь, и она ни капельки не боялась идти одна в такое-то время. Город спал, ни единого огонька не горело в округе, создавалось ощущение, будто все куда-то вдруг исчезли. Черные силуэты домов вздымались вверх, подобно башням, упираясь в светло-серое небо. Морские волны шумели все ближе.

Когда она вышла на берег, пение достигло кульминации, взяв высокую ноту, и стихло. Осмотревшись, Кики заметила, что на мокром песке дрожит белый огонек. Приблизилась к нему с опаской:

— Это… была ты? — спросила она.

— Тебе понравилось? — неожиданно ласково ответил голос.

— Да! Ты красиво поешь. Но кто ты?

— Ноктюрнатис.

— Нок… — попыталась повторить Кики: — Нок-тюр-на…

Услышав свое имя, огонек затрепетал.

— Зови меня Никта.

— Никта… Никта! Для кого ты пела, Никта? Тут никогошеньки нет…

— Для тебя, дитя.

— Меня? — удивилась Кики и показала на себя копытцем. — Ты меня знаешь?

— Конечно. Я знаю каждое существо в этом мире. Ведь вы мои дети.

Кики захихикала:

— Нет же, ты не моя мама! Но если хочешь, ты можешь быть моею старшею сестренкой.

— Кики, — сказала Никта серьезно, — послушай меня.

— Что такое? — навострила внимание Кики.

— Грядут темные времена. Я надеялась, что моя жертва навсегда запрет тьму за гранью мира, но я ошиблась. Мне нужна твоя помощь. Ты должна верить в лучшее, несмотря ни на что. Вера творит чудеса. Вера поддерживает мои силы. Чем больше вас будет верить в меня, тем быстрее я смогу восстановить прежнее могущество и защитить вас всех от тьмы.

Кики стало страшно. На глазах задрожали слезы.

— Но как же принцессы?

— …Они не смогут вам помочь, дитя.

— З-зачем ты пугаешь меня?

— Прости, — тихо ответила Никта. — Прости меня, — повторила она секундой позже, — ты еще совсем маленькая, но ты сильна духом, я знаю. И я также знаю, как сильно ты всегда желала веселиться и радоваться жизни.

— Мне грустно, что жители стали грустными. Но мы теперь грустим вместе, и мне радостно. Это плохо?

— Нет, дитя. Ты просто воспринимаешь мир иначе, и сие не твоя вина. Но сие есть также благословенье. Твой дух будет оберегать сей город, его жителей и меня, покуда не придет время.

Кики плохо понимала, о чем идет разговор. Она поняла только то, что ей вверяли что-то очень важное.

— Я просто хочу радоваться со всеми. И чтобы все радовались, как раньше, — пролепетала она робко. — Не хочу, чтобы мама и папа грустили.

— Мои силы ограничены, и все же у меня есть для тебя один подарок. Прошу, прими его.

Проснувшись наутро, Кики взглянула на мир новыми глазами. Впервые в жизни она увидела цвета, отличные от белого и черного. Изумлению не было предела: первый час она неподвижно сидела в кровати и смотрела на свою комнатку, выглядящую так непривычно, так ярко, так пестро! Сколько новых цветов, сколько новых оттенков! Ей ужасно захотелось поделиться радостью с миром.

— Мамочка! Папочка!

На серых лицах родителей в первый раз за несколько месяцев заиграли краски и отразились неподдельные, полные счастья улыбки, когда они увидели, как радуется их дочь.

— Но почему? — озадачилась мама. — Что с тобой случилось, Кики?.. Вчера ты вела себя, как всегда, а сегодня, как будто и не ты вовсе… Нет, я не жалуюсь… Право, снизошло как благословение!

— Да какая разница, дорогая? — отвечал папа.

— Никта! Никта помогла мне, — искрила Кики улыбкой. — Она сказала, что вера творит чудеса!

— Чудо! Воистину чудо! — воскликнул папа, все еще вне себя от радости.

— Никта услышала наши молитвы!

Раньше Кики не придавала особого значения молитвам. Она просто повторяла за родителями, потому что они ее научили этому, потому что так надо. Но теперь она поняла. Повзрослела, возможно. Потому она твердо решила посвятить себя усердным молитвам и служению предоброй Никте.

Но сие начнется завтра. Сегодня она поделится своим счастьем с миром. И осчастливит сей мир.

Серые, блеклые улицы некогда прекрасного города встретили Кики, когда она выскочила из дома. Унылые, мрачные и равнодушные лица устремили к ней взгляды. Но Кики не дрогнула пред реальностью. Она пела. Она танцевала. Она делилась счастьем с каждым, зная, что его хватит на всех. Невзирая на окружающую серость и тяжесть, она делала то, что подсказывало ей сердце.

И мир вдруг окрасился в теплые тона, приобретя прежние, пусть и не такие яркие, краски, и даже на губах у некоторых жителей замелькали слабые улыбки. Тогда Кики вновь услышала Никту: «Ты станешь лучиком света, что будет поддерживать огонь надежды».

Немало лет прошло с того момента, но Кики помнила сии мгновения так четко, будто они произошли вчера. Она продолжала верно служить Никте, даже несмотря на то, что звезда давным-давно перестала говорить с ней. Она уже и не помнила причины, почему должна делать пони счастливыми — помнила только, что должна. А впрочем, причина ее и не волновала никогда — разве нужна причина, чтобы кого-то сделать чуточку счастливее? Нет, сие было не только долгом, но также желанием, исходящим от самого сердца.

Временами она не понимала, как можно не радоваться очередному дню. Как бы она ни старалась, на следующее утро все вновь просыпались хмурыми и угрюмыми, и все усилия Кики шли насмарку. Но она не жаловалась и не роптала, отдавала всю себя ради высшего блага.

Кики наблюдала за морским горизонтом и напевала песню про любимых сестер, которой ее научила Никта. Погода была хмурая, но сие не мешало ей радоваться — Кики находила приятные мелочи во всем. После прилива на берегу остались светящиеся камешки, но она их не трогала — подводные богатства трогать нельзя; рано или поздно они вернутся туда, где и должны быть.

Вдруг она почувствовала рядом чужое присутствие, перестала напевать и обернулась. Поблизости стояла удивленная взрослая пони в изящной колдовской мантии и не менее изящной остроконечной шляпе. Кики поспешила поздороваться, ибо очень любила заводить новых друзей. Глют (так она представилась) тут же задала странный вопрос, мол, где все жители, почему в городе никого нет, на что Кики ответила, что глупости все это и нужно лучше смотреть по сторонам.

— Этот берег не лучшее место для детей, — промолвила Глют.

— Я уже не маленькая и могу сама о себе позаботиться.

— И защитить себя от ***** тоже можешь?

— От кого?

— *****.

Колдунья говорила какое-то непонятное слово на каком-то непонятном языке, которое слух Кики никак не воспринимал.

— Я не пойму, о чем ты говоришь. Ты какая-то странная.

— Нет, ты странная! Я хотя бы не пою веселые песенки, когда меня окружают рыбьи *****.

Опять Глют выражается на своем колдунском. Кики решила сделать вид, что не услышала ее, отвлекшись на точку в горизонте. Несколькими секундами позже она заметила, что вновь напевает мелодию. Сие произошло как-то само собою. Бывало, радость невольно вырывалась наружу, как сейчас, захватывала разум и тело.

— Сюда скоро нагрянут ****. На твоем месте я бы бежала со всех ног прочь.

— Зачем мне куда-то бежать, Глютти? Здесь мой дом, моя семья.

— Пони из Эджленда говорили так же. И где они сейчас? ******* все.

— Я не очень хорошо тебя расслышала…

— Ничего, — раздраженно ответила колдунья. — Что толку тебе повторять, если ты слышишь только то, что хочешь слышать. Глютти… даже мать меня так никогда не называла.

Кики заулыбалась. Глютти! Как забавно звучит! Это имечко подходит хмурой колдунье куда лучше!

Потом Глют предложила поискать родителей, с которыми она очень хотела познакомиться. Кики с энтузиазмом встретила сию идею и сразу же согласилась, ибо тоже хотела представить им новую подругу.

Пока они шагали по улицам, начался дождь. В отличие от колдуньи Кики не стала прятаться и позволила теплым каплям омыть ее тело. Она слышала мелодию, что он заиграл, сначала почти неслышно, затем все звонче. Шелест капель по морской глади. Стук по каменной дороге. Звон по огромным готическим окнам храма, что возвышается над городом. А потом она запела сама: сие случилось вновь — эмоции переполнили сознание, завладели телом, и вот она уже кружится в танце. Ей даже удалось уговорить Глют разделить сей момент счастья вместе.

Дождь стихал — стихла постепенно и музыка. Исполнив завершающее па, Кики замерла на месте. Жители, все это время наблюдавшие за ней и неумелой партнершей, восторженно затопали передними ногами. Им очень понравилось, и их улыбки были лучшей платой за все старания.

Восстановив дыхание, они с Глют пошли дальше. Вскоре Кики затеяла новый разговор, и внезапно выяснилось, что подруга не знает про Никту ровным счетом ничего. Дабы исправить сию досадную оплошность, она рассказала легенду. Вот только то была не легенда на самом деле, а взаправду происходившие давным-давно события. Истинная история мира, о которой знают лишь единицы. Колдунья, хоть и слушала с интересом, услышанному не поверила. Ничего. Однажды Глютти осознает свое невежество.

Вдруг загремели колокола, что молчали долгие годы. Неужели?.. Никта проснулась! Никта звала! Кики так и обомлела: никогда прежде она не слышала настолько строгого тона, отчего душа ее мгновенно ушла в пятки. Она была в смятении. Неужели она провинилась перед Никтой? Предала веру? Что могло так рассердить праматерь звезд? Ясно одно: надо скорей бежать в храм.

Вбежав в святилище, Кики обнаружила чужака и горящую на уровне его глаз звезду. Он тянул к ней копыто явно с недобрым помыслом — он собирался похитить Никту! Чужак пугал до дрожи в коленях: внешне он казался совершенно обычным, и ничто, казалось бы, не выделяет его среди прочих рыцарей, однако было в нем что-то противоестественное, отталкивающее, угрожающее, что сопровождало его как бы незримо. Чужак пугал, однако вера помогла справиться со страхом, придавши смелости.

Кики попыталась остановить его — но безуспешно. Когда он замахнулся, она уже было поверила, что видит последние мгновения жизни и в следующую секунду ее голова полетит с плеч, — но, к счастью, все закончилось лишь крепкою пощечиною. Она попятилась в смятении, растерянная от бессилия. Глаза увлажнились супротив воли.

— Не нужно слез, дитя, — послышался голос, ставший практически родным.

— Никта!.. — пролепетала Кики с придыханием, и слезы побежали из глаз бурным потоком: — Я подвела вас… молю о прощении…

— Тише, дитя, я вовсе не сержусь.

— Не сердитесь? Правда? — Кики приподняла заплаканные глаза. — Но ведь я…

— Моя верная хранительница, — лился мягкий успокаивающий голос, камень пульсировал в такт словам, — когда другие отвернулись, ты продолжала верить. Тебе не нужно ни о чем волноваться. Время пришло. Я покину сии стены, дабы исполнить долг. Все идет так, как дóлжно.

— Значит, страшный рыцарь вовсе не вор? Он не причинит вам вреда?

— Верно, дитя. Он доставит меня туда, где мне давно следует быть.

— Выходит, я вам больше не нужна? — вдруг поняла Кики, и под ногами как будто исчезла опора.

— И вправду, тебе не нужно более оберегать меня, однако я хочу, чтобы ты и дальше следовала за моим светом.

— Ах, Никта, я так счастлива!.. На миг я решила… Но как же мои родители? Все мои друзья?..

Возникло секундное молчание.

— Мне больно говорить сие, дитя, но я не могу умолчать от тебя правды.

Никта явила видение. В церкви было не протолкнуться, здесь собрались все, кого знала Кики, весь город — она и предположить не могла, что тут может столько поместиться. Кто-то — лицо его почему-то оказалось размыто, словно акварель по холсту, — сказал взволнованным голосом, что пора решиться. Все оставались неподвижны и молчаливы, как бы выражая согласие, и тогда этот кто-то повернулся к звезде-прародительнице, что возвышалась над головами, удерживаемая какой-то неизвестной, неподвластной никому магией. Он прикоснулся к ней, и зал озарил яркий свет.

— Жители предали веру, нарушив запрет. Они потревожили мой сон и поплатились за сие. Мне так жаль, но… они были напуганы. Напуганы тем, что грядет; их вера оказалась недостаточно крепка.

— Я все-таки подвела вас, — понурилась Кики. — Не смогла удержать их от этой ужасной ошибки…

— Нет, моя хранительница. Твоей вины в том нет. Сие произошло бы рано или поздно. Ты лишь оттягивала неизбежное. А теперь ободрись. Нам с тобой пора двигаться вперед.

Видение исчезло. Звезда погасла и не издала более ни звука. С тяжелым сердцем Кики приняла то, что произошло с жителями. Они предали веру, и сие заставляло ее грустить еще больше. Однако хандре она поддавалась недолго. Уже через мгновение она заулыбалась, ободренная мыслью: что бы ни происходило, какие бы трудности ни поджидали их, в самом конце все будет хорошо — Никта не допустит иного исхода. Все будет хорошо… Осталось совсем немного…

Выйдя из храма, Кики увидала сидящего на крыше большущего дракона. Он выглядел грозным, как положено дракону, однако по какой-то неясной причине казался куда менее страшным, чем рыцарь. Она не успела подумать об этом как следует, ибо в отдалении заметила родителей.

— Мама! Папа! Так вы здесь? А я думала… Какое счастье!

Они пришли, чтобы проводить ее в добрый путь, но держались на расстоянии из-за дракона. Кики помахала им копытцем и выкрикнула:

— Я обязательно вернусь! Не скучайте сильно! Скоро все будет хорошо!

И они счастливо помахали в ответ.

Стих 9. Пегасополис

Внимание Найта было сосредоточено на магическом светлячке перед глазами, из которого доносился голос принцессы Луны. Он доложил, что артефакт у него, на что получил сухое одобрение, и теперь слушал новый приказ:

— Пегасополис молчит. Разведка не принесла никаких вестей, поскольку ни один пегас так и не смог подобраться к городу хоть сколько-то близко из-за сильного ветра, что не утихает там уже который день. Погода против нас, но, думаю, драконьи крылья с легкостью сдюжат с нею. Выясните, что там случилось, Найт. В предстоящей битве понадобятся все силы, которые у нас есть; Пегасополис всегда славился воинами — без них нам будет еще тяжелее… И все же, если только завидите теней — немедленно разворачивайтесь и возвращайтесь.

— Как прикажете, Ваше Величество, — отчеканил единорог.

— Берегите себя, — промолвил светлячок и погас.

Кики дрожала от страха в объятьях колдуньи. Она-то думала, что летать верхом на драконе будет весело, но на деле оказалось, что это вовсе не так. Прижимаясь к Глют, она чувствовала себя немного лучше. Ей ужасно хотелось поскорее ступить на твердую землю.

— Держись крепче, у меня не хватит сил удержать нас обеих, — проворчала Глют. Недовольно посмотревши на монашку, она перевела взгляд на Найта, верней, на его спину. — Понимаю, мы обуза для вас, но только намекните, и я сделаю все, чтобы помочь… чем-нибудь… чем угодно.

Найт никак не шелохнулся, только грива его колыхалась на ветру. Создавалось ощущение, что он не слышал ее слов, но, скорее всего, он попросту их проигнорировал.

— От тебя еще может быть прок, — отвечала драконица вместо него. — Но малявка и вправду обуза.

— Я не малявка, — пискнула Кики так, что услышала только Глют, а затем добавила громче и смелей: — Никта выбрала меня своею хранительницей!

— Да, ты уже все уши нам прожужжала.

— Пусть называет артефакт, как хочет, — изрек Найт. — Если она настолько предана этой Никте, кем бы та ни была, значит, она так просто не отдаст его кому попало. Может, даже пожертвует собой, однако артефакт сбережет.

— В твоих словах есть смысл, — согласилась драконица, а про себя подумала, что преданность маленькой пони Никте схожа с преданностью Найта принцессе. Что первая, что второй — оба жертвы слепой веры и даже не замечают, что их используют. Но если мелкая не замечает сего в силу возраста, то второй либо последний идиот, либо ему плевать, что им помыкают.

Единорог обернулся к Глют, что стало для нее неожиданностью и заставило невольно вздрогнуть.

— Если хотите помочь, не путайтесь под ногами, — сказал он, после чего вновь уставился на горизонт.

— Довольно просто, не правда ли? — добавила драконица с насмешкою.

Полет до Пегасополиса не занял много времени. На подлете к нему поднялся сильный ветер (чтобы защититься от него, Найт использовал специальное заклинание на себя и сидящих позади кобыл), однако драконица с легкостью преодолела сие препятствие, как и предполагала принцесса Луна. Впереди завиднелись высокие белые колонны и арки под пеленою серых туч. То оставался последний клочок природы в Эквестрии, что еще слушался пегасов, но было очевидно, что скоро и он воспротивится хозяевам и одичает окончательно. Город словно бы растащили по кусочкам: на ковре из облаков, что служил для пегасов твердью, зияли многочисленные прорехи, открывавшие вид на лысые холмы далеко внизу; одни постройки лишились стен, другие крыш, третьи свисали на краю обрыва. Доблестный Пегасополис предстал жалкой пародией на самого себя. Он выглядел как старый и ни на что уже не годный центурион, тем не менее, гордо выпячивающий грудь в попытке придать себе значимости.

Следов нападения заметно не было, самих нападавших тоже. Тут и там можно было увидеть облаченных в легкие доспехи пегасов, которые, похоже, готовились к чему-то, вероятно к предстоящей битве. Впрочем, вскоре выяснилось, что первое впечатление было обманчивым: на деле оказалось, что пегасы занимались тем, что пытались удержать разваливающийся город в целостности, разбирая пришедшие в негодность постройки, латая дыры и возвращая отбившиеся облака на место.

— А здесь все не так плохо… — подметила Глют. — Всяко лучше, чем в городке у моря, и уж, тем более, в Эджленде. Но что это за страшный ветер? Верно, из-за него пегасы оказались отрезаны от остального мира. И самим не улететь, и птицу за помощью не послать…

Драконица остановилась, увидев приближающийся отряд пегасов. Они, не долетевши метров десяти, тоже остановились; от них откололся один пегас и приблизился к драконице. Он был немолод, почти стар, лицо его паутиной покрывали шрамы; он уже не был так крепок и юрок, как его соратники помладше, однако в нем еще пылала внутренняя сила.

— Капитан Найт и его… спутники, — по серьезному и хмурому взгляду пегаса нельзя было сказать, что он удивлен — но он определенно был, не ожидавши увидеть рядом с единорогом двух кобыл.

— Что у вас происходит? — Найт сопроводил вопрос пронзительным взглядом.

— Погода разбушевалась. В последнее время это стало происходить все чаще, — холодно ответил старый пегас. — Мы не можем ею боле управлять. Ждем, пока она утихомирится. Какова обстановка? Есть приказы от принцесс?

— Огромная армия теней движется по вашим землям. Скоро состоится последняя битва, — ответила ему драконица.

Пегас принял сию новость стоически. Он остался спокоен не только внешне, но и внутренне. Он пережил за годы войны слишком много, ничто теперь не могло нарушить его душевного равновесия… А может, и не было никакого равновесия вовсе; может, его душа была настолько истерзана, что зачерствела до самой крайности.

— Мы с радостью отдадим наши жизни за принцесс и за Эквестрию, — выкрикнул старый пегас и ударил копытом в нагрудную пластину. Сей жест тотчас повторили его соратники. — Однако мы не можем покинуть город.

Единорога такой ответ не устроил, но поделать здесь ничего было нельзя. По злой иронии судьбы пегасы, мнившие себя хозяевами природы, оказались ее заложниками. Можно, конечно, было небольшими группами переправить их сквозь преграду, но у сей задумки было два больших минуса: во-первых, магические резервы Найта были не бесконечны, во-вторых, драконица никогда и ни за что не снизойдет до помощи другим.

— Как мы поступим, Найт? — вопросила она. — Оставим их разбираться со своими проблемами? Это единственно верное решение, как ни крути. Уверена, принцессы, согласятся со мной, когда ты объяснишь ситуацию.

— …Что-то здесь не так, — неожиданно сказала Глют.

— Что ты хочешь сказать?

— Не знаю. У меня нехорошее предчувствие. Что-то неправильное есть в этом ветряном барьере, но я не могу понять, что именно. Почему-то мне кажется, что виновата тут не погода.

— Так что, Найт? Доверимся ее интуиции?

Над Пегасополисом сгущались тучи, и вдалеке уже слышались гулкие раскаты грома. Минута прошла в полном молчании; все ждали, какое решенье примет единорог. Наконец он разомкнул губы, собираясь что-то сказать, однако прежде, чем он изрек хотя бы слово, затрубил рог. Протяжный рев пронесся под темнеющим небом, возвещая о приближающейся опасности. Кики задрожала пуще прежнего и приникла к колдунье. Глют обомлела, заметивши на горизонте несущийся к небесному городу черный клубок из сотен крыльев.

Тут драконица взяла дело в свои лапы и рванула прочь, оставив пегасов смятенно глядеть ей вслед. Судя по тому, что Найт до сих пор не сказал ни слова, она верно истолковала его молчание и избрала то же решение, что крутилось у него на уме. Однако далеко улететь не получилось. Ветер сделался еще сильней и просто-напросто не выпустил их; драконица сделала еще несколько безуспешных попыток прорваться, но затем, скрипя клыками, сдалась. В то же время она наблюдала, как тени-виверны с издевательскою легкостью подобрались к Пегасополису и набросились на него всем скопом.

— Не понимаю… — растерянно проговорила она.

— Я знала! Ведь знала, что обязательно случится что-то подобное! — раскричалась Глют. Обнаруживши, однако, что ее крики еще больше напугали монахиню, она резко стушевалась.

— Помнится, ты очень хотела помочь. Сейчас самое время! Наколдуй какое-нибудь заклинание!

Глют затрясло не меньше Кики.

— Я… я лекарь. Я не смогу остановить такую бурю! Да даже принцессы бы с ней, наверно, не справились!

— От тебя никакой пользы, — выплюнула драконица.

Единорог достал из доспеха какой-то свиток, и бумагу безжалостно затрепал ветер.

— Что это? Откуда он у вас?.. — нервно спросила Глют.

Найт прочитал заклинание, записанное в свитке, рог его вспыхнул, белое свечение обволокло трех пони, затем дракона, и… ничего не произошло. Они остались на том же месте. Ошибки быть не могло, он все сделал правильно… Но свиток принцесс, призванный вытащить их из любой ситуации, их второй шанс, оказался бесполезен. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы смириться с сим пренеприятным поворотом событий и начать искать другой выход.

— Твои принцессы подкинули нам какую-то лажу! — взрычала драконица.

— Я знаю заклинание, что позволит нам ходить по облакам! — нашлась Глют. — Мы должны вернуться! Нам придется помочь пегасам, потому что мы, похоже, теперь заперты вместе с ними!

— Ты только погляди, раскомандовалась! Ничего из себя не представляет, пустое место, но сколько повеления в словах! Решила драться? Нет! Ты будешь прятаться за нашими спинами, ибо ты трусливая овечка, которую волнует только собственная шкура, — жестко осадила ее драконица.

— Это не так… — пролепетала Глют, сжавшись пуще Кики. — Простите… я молчу… — только и оставалось сказать ей, запуганной до крайней границы.

Выпустив накопившуюся злобу, драконица про себя признала, что пони в общем-то права. Иного выхода у них нет, а если все-таки и есть, то его никто пока не заметил. Тратить и дальше время на поиски нельзя: как только тени расправятся с пегасами, они возьмутся за них четверых; она-то выберется живой, но вот остальные — вряд ли, а так хотя бы есть шанс отбиться вместе.

— Возвращаемся, — коротко сказал Найт и повернулся к Глют: — Колдуй заклинание.

Та поспешила исполнить приказ.

Тени облепили облачный город, словно растревоженные осы — улей. Несмотря на то, что пегасы были готовы к нападению, им приходилось несладко. Они кружили под черными тучами, делали мертвые петли и прочие летные фигуры, пытаясь обхитрить виверн, сбросить их с хвоста, и пикировали на них с копьями. Страшно гремел гром, воздух разрезали молнии, предвещая скорый ливень. Натиск врага был силен, пегасы сражались храбро и слаженно, но стремительно сдавали позиции.

Завидевши пролетающих мимо теней, драконица дыхнула в них огнем, однако по какой-то неведомой причине все до единой остались целы и невредимы. Более того, они продолжили разворот для атаки как ни в чем не бывало и затем оравою набросились на отбившегося пегаса.

— Они просто проигнорировали меня! — возмутилась драконица. — Эти низшие созданья, эти недодраконы! Будто мое пламя пустяк какой-то! Неужто они теперь?..

Она не закончила мысль, ибо увидела, как Найт телепортировался на незанятое постройками облако, где тени теснили уставших пегасов. Его появление должно было стать большою неожиданностью, однако ни те, ни другие не обратили на него никакого внимания, словно его там не было. Найт этого не заметил, обрушил меч на голову ближайшей тени, и… лезвие свистнуло сквозь черную плоть, как по воздуху. А в следующий миг виверны накинулись на пегасов, оставивши единорога растерянно наблюдать за происходящим. Впрочем, он быстро взял себя в копыта и предпринял новую попытку разрубить тень. Затем еще вторую, третью — результат был один.

— Да что здесь происходит? — прорычала драконица.

Им только и оставалось, что наблюдать. Бой закончился так же стремительно, как начался. Покружив над покрасневшими облаками Пегасополиса, как будто высматривая, не остался ли еще кто живой, тени разлетелись в разные стороны. На некоторое время повисла какая-то странная, противоестественная тишина. Закапал дождь. Очень быстро он превратился в неумолимый ливень.

— Не смотри туда, Кики, — колдунья прикрыла ей глаза копытом, а сама не могла оторвать взгляда от павшего города.

— Почему облака блестят, Глютти? Это прямо как дома, на пляже. Как будто они все в красивых разноцветных камешках… Я не знала, что бывают такие облака…

— …И я не знала, — не сразу ответила колдунья, отвлекшись от тяжелых мыслей.

— Так, может, ты уберешь копытце от моего лица? Летающие змеи улетели. Мне теперь не так страшно.

— Летающие змеи, говоришь… — Глют с сомненьем опустила ногу.

— Я поняла, зачем они сюда прилетели! Они были голодные, а ведь облака с самоцветами, а змеи — ты знаешь — едят эти самые самоцветы… — поделилась догадкой Кики и просияла, однако прогремевший совсем близко гром заставил ее вновь вспомнить о страхе.

— Похоже на то, — скривила улыбку колдунья.

Драконица снизилась, чтобы пони могли спрыгнуть на облако. Найт отправился исследовать окрестности опустевшего в одночасье города, тогда как Глют предпочла остаться поближе к дракону — мало ли что. Кики стояла неподалеку с дрожащими поджилками: монашка не доверяла единорожьей магии и все думала, что если сделает хотя бы шаг, то непременно провалится сквозь облако.

— Думаешь, так будет лучше?

Глют с опаскою посмотрела на драконицу.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

— Я… не уверена, — отвечала Глют. — Может, я поступаю неправильно, потакая ей, — она мельком взглянула на Кики, проверяющую копытом твердость кучерявой опоры. — Даже если я скажу правду, она не услышит меня. Она воспринимает мир совершенно по-другому… Боюсь, она не выдержит, если столкнется с реальностью… Честно, я немного завидую ей.

— Любопытно, — многозначительно сказала драконица.

— А как бы поступили вы?

— Я бы плюнула на это все. Почему меня должны заботить вы, пони?

— И все же вы здесь. Помогаете нам.

— Я помогаю одному только Найту.

— Кто он такой, что вы решили помогать ему?

— Побереги свой любопытный нос, — в голосе драконицы послышалось низкое рычание.

Найт, тем временем, добрался до площади, окруженной колоннадою, где случился самый ожесточенный бой. Одна и та же картина сопровождала его всюду, куда бы он ни пошел. В городе не осталось ни единой живой души. Тени не пощадили никого.

— Здесь никого больше нет, — нарушил тишину чей-то дрожащий голос. — Искать бесполезно. Я искал. Множество раз.

Из-за колонны выступил израненный пегас. Он был высок и статен; несмотря на это, от него веяло какой-то слабостью, неуверенностью, которая, однако, никак не читалась ни во взгляде, ни в позе, ни в движениях. На легком доспехе его зияли многочисленные следы от когтей. Гнедой гребень на шлеме намок и понуро завалился набок.

— Что-то переменилось… Ты?! — округлил он глаза, точно узнал Найта. — Почему ты здесь? Чтобы помочь мне? — продолжая говорить, пегас подходил к единорогу все ближе. — Не верю… В конце концов… Как такое?.. Неважно. Ты не поможешь мне… Они нападут снова.

Единорог прервал бессвязный поток слов, изливаемый пегасом:

— Назовись.

Пегас взглянул на Найта, как будто вырвавшись из полудремы.

— Рейн. — Он бросил взгляд на мертвых виверн, и на лице его отразилась мука. — Ты угодил в ловушку. Отсюда нет выхода. — Пегасу показалось, что на лице Найта мелькнула угроза (хотя на деле сие было не так, он лишь нахмурился пуще), и собрался с мыслями: — Сейчас они лежат неподвижно, но скоро воскреснут, и все повторится заново.

— Воскреснут?

— Именно! Их сердца забьются вновь, а раны исцелятся, как будто их и не было вовсе, и мои соратники схлестнутся с тенями на смерть. — Рейн коснулся раны на груди, с которой капала кровь: — Как же болит… но скоро это пройдет.

Он сделал глубокий вдох, верно, набираясь сил, чтобы говорить дальше:

— Исход один. Выживаю только я. Этого не изменить. Я пытался! Как будто само время насмехается надо мною. Но ты здесь… Нет! Не хочу хвататься за надежду! Может быть, это еще одна чья-то злая шутка. Может, ты вообще плод моего воображения! С чего бы знаменитому капитану спасать какого-то там Рейна, который должен был умереть вместе со всеми, но почему-то все еще жив?! — воскликнул пегас плаксиво. Он выглядел, как воин, возможно даже, хорошо владел оружием и ловко и быстро летал, однако в душе он не был воином — чтобы понять это, Найту хватило мгновения: великое множество раз единорог видел эти глаза за минувшие годы.

Если дать подобным пони меч, они испугаются его, испугаются одной только мысли, что сим орудием причиняют боль и увечья. Таких можно обучить, обучить хотя бы защищаться, — но ту пагубную мысль из сознанья не искоренить. Именно поэтому их род обречен. Пони просто не рождены для битв. Так и Рейн должен был мирно кучерявить облака с прочими пегасами, следить за тем, чтобы дождя проливалось на землю ровно столько, сколько нужно растениям, да радоваться солнечным лучам, кои достигали до пегасов раньше остальных рас. В прежнем мире так бы и было. Однако та безмятежная и спокойная жизнь была утеряна навсегда.

Найт заметил, что драконица до сих пор молчит, и насторожился. Либо она просто не сочла нужным отпустить едкую фразу (что было на нее совершенно не похоже), либо их ментальную связь что-то нарушило. Он развернулся и поспешил назад. Пегас удивленно покосился на него, а затем бросился следом.

Ни дракона, ни кобыл на месте не оказалось. Улететь они никуда не могли. Во-первых, с чего бы вдруг? Во-вторых, смысл? Ураганный ветер не выпустит их отсюда. Вывод напрашивался один: он застрял в ловушке, как и сказал пегас.

— Может, ты и не выдумка, — бормотал Рейн. — Для выдумки ты слишком своеволен и правдоподобен. Похоже, мы теперь тут вдвоем… Мои раны совсем затянулись. Скоро все повторится… — обреченно произнес он.

Найт наблюдал странное. Влага поднималась по ногам пегаса, затем по бокам, превращалась в многочисленные блестящие капельки, которые устремлялись в небо. Гром медленно нарастал и, достигнув пика, стремительно стихал, и только затем вспыхивали молнии. Вверху пролетела свора теней, но летела она задом наперед. Старый пегас поднял меч, и отрубленная голова виверны вернулась обратно на длинную шею. Время вывернулось наизнанку, но Найт и Рейн по какой-то причине были ему как бы неподвластны.

Наконец, события вернулись в изначальную точку. Дождь перестал. Черные тучи рассеялись. Единорог бросился к командиру, собираясь предупредить его о предстоящем нападении.

— Хочешь предупредить их? — горько усмехнулся следующий по пятам Рейн. — Думаешь, я не пытался? То, что свершилось, уже не изменить. Они не поверят тебе, посчитают тебя за сумасшедшего, да и откуда в Пегасополисе вдруг взяться единорогу? Последуют вопросы и не один, и не два. Даже если тебе удастся каким-то чудом убедить их… времени слишком мало, чтобы что-либо предпринять.

Найт остановился. В словах Рейна присутствовала доля истины.

— Детали могут отличаться, но исход будет один. Однажды я уговорил товарищей бросить город и укрыться за завесой — и знаешь что? — Пегас впился в единорога воспаленным взглядом. — Тени как будто знали наперед, что мы так сделаем. Они атаковали нас не как обычно, нет, — они подстроились под нас. И так всегда! На любое мое действие тут же находилось противодействие!

— Не верится, что ты тогда выжил.

— А я выжил. Всегда выживаю! Тени как будто не замечают меня. Растерзав моих товарищей, они просто улетают… Я думаю, мое выживание, как и нападение теней, — это событие, которое не изменить, потому…

Найт вытянул меч из ножен. Он не знал, чем обернется сия затея, однако иного пути, кроме как уменьшить поголовье виверн собственнокопытно, не видел. Накинутся ли на него тени — иль он останется незаметным, как Рейн? Вопьется ли меч в темную плоть — или же вновь не встретит сопротивления? Придется рискнуть, чтобы это выяснить.

Когда нахлынули тени, Найт был одним из первых, кто бросился в бой. Первая же тень, что посмела на него накинуться, осталась без передних конечностей, а через секунду лишилась и жизни. Какой-то пегас, поняв, что был на волосок от гибели, благодарно кивнул единорогу и унесся помогать другим. Найт дрался как лев, почувствовав себя в родной стихии. Взмахнуть, лягнуть, увернуться, рубануть, вонзить — он кружился в неустанном танце; танце, несущем смерть врагу; чавканье плоти, агоническое шипение и лязг железа слились в сладкую музыку.

— Осторожно! — воскликнул Рейн. — Позади тебя вот-вот появится тень! А следом за ней еще одна, будь готов!

Если бы не подсказка пегаса, единорогу пришлось бы плохо. Расправившись с вивернами, он бросил взгляд на Рейна, занесшего копье над умирающей виверною. Глядя на блестящий наконечник, она слабо зашипела; силы почти покинули ее. Рейн заколебался на мгновенье, а затем резко вонзил копье тени под самое сердце. Облако оросило черною кровью.

— Держись ко мне поближе, если хочешь выжить, — сказал он.

Бой за Пегасополис стал еще ожесточенней. Раны множились на теле единорога, жглись и болели, но то была приятная боль, подстегивающая, распаляющая злобу. Музыка заложила уши. Кровь стучала в висках.

— Да кто ты такой?.. — мрачно, даже с какой-то завистью, взирал Рейн на орудующего мечом Найта. — Так просто, так легко, не раздумывая ни секунды, точно это пустяк какой…  Одно движенье — и очередная тень мертва!

Когда полил дождь и засверкали молнии, все было кончено. Пегасополис пал. Найт часто дышал и метал взгляд в поисках притаившихся теней, еще не совсем осознав, что последние уже давно улетели. Рейн обреченно взирал на то, во что превратился его дом. К этой картине он никогда не сможет привыкнуть.

— Говорил же… итог будет один… — слабым голосом произнес он. В этот же самый момент, в метре от них, возник чей-то смутный прозрачный силуэт, как будто привидение. Он поджал передние ноги под себя, точно пытался сдержать бегущую из раны кровь. Он умирал, и его голос был полон боли, но боли скорее душевной, нежели физической:

— Ты предал меня… предал братьев по оружию… предал принцесс и страну… все живое в мире… Проклинаю… Проклинаю навеки!

Лицо Рейна стало белым, как снег:

— …Такого раньше тоже не происходило, — прошептал он и хотел было приблизиться к силуэту, однако тот растворился в воздухе.

— Вот вы где, — вдруг послышался голос Глют. Она стояла неподалеку, хотя секунду назад на том самом месте, Найт мог поклясться, никого не было. — Прошло уже полчаса, а вы все не возвращались и не отвечали на зов вашей… э-э, чешуйчатой подруги, и я решила проверить, все ли в порядке. О, смотрю, кто-то все-таки остался жив… Полагаю, это хорошая новость?

Пегас изумленно уставился на колдунью, не веря глазам. Губы его беззвучно шевелились.

— Неужели… все? — наконец выдавил он из себя. — Как?.. Почему вдруг… Что это, в конце концов, было?

На обратном пути он без умолку что-то бормотал себе под нос и умолк только тогда, когда увидел драконицу.

— Еще один? — без энтузиазма сказала она. — Я не вьючное животное, крылья есть — полетишь сам.

Пегас от ужаса не мог ни шевельнуться, ни отвести от ней взгляда.

— Ветряного барьера больше нет, — сказала драконица к Найту. — Принцессы нас, верно, заждались.

Когда они поднялись в воздух, единорог услышал в голове: «Где ты пропадал, разрази тебя гром? Я пыталась дозваться, но как будто говорила со стеною».

— Угодил во временную петлю, — лаконично ответил он.

«Что ж, это отчасти объясняет творившиеся странности», — удовлетворилась она.

Стих 10. Слабость Рейна

Рейн любил старших братьев. Из их троицы он был самым младшим, однако разница в возрасте между ними была невелика. Вместе они летали наперегонки, пытались провернуть в воздухе различные трюки, иногда, к слову, довольно опасные, досаждали взрослым, ваяли из облаков разные фигуры кто во что горазд и занимались прочею ерундой, какая только может взбрести в головы жеребятам.

Ведомый по натуре Рейн никогда не был первым в их соревнованиях, на очередную сумасбродную затею соглашался с неохотою — не потому, что ему было, собственно, неохота, а потому, что побаивался риска, с коим были нередко сопряжены игры. Из-за этого братья, бывало, посмеивались над ним, подначивали, но не из-за вредности или со зла, а затем, чтобы раззадорить его, вызвать в душе его, тем самым, негодование, которое заставит Рейна разделить веселье с ними вместе. Иногда такой подход работал, иногда нет, но старшие братья надеялись, что со временем он вырастет над собою, станет смелей и решительней.

Вопреки их ожиданиям перемены так и не произошло. Младший, Рейни-Вейни (как они временами любовно звали его), не только не избавился от мнительности, но и сильней укрепился в мысли, что он лишь третий по старшинству, а значит самый слабый. Однако сам он не считал сие чем-то плохим, с чем непременно нужно бороться, как думали братья. Постоянные соревнования стали для него не способом доказать силу, иль скорость, иль ловкость, — нет. Он не видел смысла в соревновании, но ему нравилось проводить с братьями дни напролет, наблюдать, как они горячо и громко спорят, кто из них первей; нравилось выступать судьей, когда к нему обращались с такою просьбою; нравилось даже разнимать братьев (хоть и получалось не всегда), когда споры превращались в ссоры и драки — а такое случалось нередко.

А еще Рейн любил созерцать природу. Когда братья выбивались из сил или из-за очередной ссоры не желали друг с другом видеться, он находил какое-нибудь одинокое облачко, ложился на него животом и наблюдал за пейзажами внизу. Было в этом что-то совершенно несвойственное его возрасту, слишком спокойное, старческое даже. Возможно, он бы провел так всю жизнь, наблюдая за нею как бы издалека, мирно занимаясь своими делами и никого не трогая, однако… события развивались иначе.

Наступила пора учиться военному делу. Братья ждали этого уже давно с большим нетерпеньем, чего нельзя было сказать про младшего. Ему претила сама эта варварская культура с оружием, с доспехами, с построениями и приказами, не так давно подсмотренная где-то в далеких землях и по какой-то неведомой причине внезапно прижившаяся здесь, в Пегасополисе. Рейн был еще мал и хлипок телом, он надеялся, что его признают негодным, и не придется учиться быть воином, однако по иронии судьбы его взяли раньше положенного, дабы не разделять с братьями. Последние были сему несказанно рады и пообещали младшему не давать его в обиду, ибо сразу стало понятно, что скидок на возраст никто делать не собирается.

Поначалу он ужасно захандрил из-за этого, первый месяц ходил сам не свой, но, тем не менее, все чувства держал при себе, ибо понимал, что никому они не интересны, в том числе братьям, которые хоть и пообещали за ним приглядывать, но вовсе не собирались быть няньками. Они рядом — так подбадривал Рейн себя; могло быть и хуже, его могли взять позже, и тогда бы он вообще был один. Сей отрезок жизни нужно постараться перетерпеть, по-другому никак. А потом он спустится на землю, отдалится от здешних порядков настолько, насколько возможно. Так он решил.

Лениво потянулись дни, неспешно превращаясь в недели, и еще медленней — в месяцы. Рейн не был совсем уж худшим, что-то у него даже получалось (к примеру, он хорошо видел местность, отмечая мелкие и, казалось, почти незаметные детали), но и до успеха было далековато, покуда он едва держал в зубах деревянный меч. К большому своему удивлению Рейн обнаружил, что он не один такой неумеха, испытывающий неприязнь к лагерю, что на самом деле подобных жеребят было очень даже много, считай, большинство. Исправить сие должен был инструктор, с которым они уже успели познакомиться.

Звали его Сандерхарт. То был видавший виды пегас, взгляд его напоминал орлиный и разил суровостью. Лоб и подбородок изрезали глубокие шрамы; о том, каким образом он их получил, ходили разные слухи, один чуднее другого, так что Сандерхарт сделался для всех фигурою загадочною… и, конечно же, внушающую трепет.

Но однажды, поучая молодняк уму разуму, он все же обмолвился:

— Вы не видели мира за пределами Эквестрии, — говорил Сандерхарт как обычно серьезно, важно расхаживая перед рекрутами. — Я повидал каждый уголок, повидал такое, что покажется вам выдумкой. Внешний мир опасен. Дальние земли полны чудовищ, готовых проглотить пони в любой момент, и эти шрамы, — указал он копытом на лицо, — тому доказательство.

Его слова произвели на всех неизгладимое впечатление. Рекруты жадно хватали каждое его слово.

— Поэтому, — продолжал Сандерхарт, — мы должны уметь дать отпор. Сегодня эти чудовища на другом краю мира, но что если завтра они надумают сменить ареал обитания? Переберутся поближе к нашей Эквестрии, где столько вкусной и абсолютно беззащитной еды?

Рейн не согласился с ним, рассуждения инструктора он считал насквозь ошибочными, но вслух возразить не решился. Вместо него, однако, нашелся другой смельчак:

— Разрешите сказать, сэр.

Сандерхарт впился в молодого пегаса взглядом, точно орел, оценивающий добычу.

— Разрешаю, — изрек он наконец.

Бедный рекрут за минувшее мгновение уже несколько раз успел пожалеть о том, что вообще открыл рот. Он замялся, заговорил сбивчиво и волнительно:

— Почему… почему бы тогда не попытаться подружиться с ними… в смысле, с чудовищами… сэр, — он озвучил мысли Рейна и многих других рекрутов. — Может… они и не чудовища вовсе. Ведь нельзя судить книгу по обложке… сэр.

— Наивно, — отрезал Сандерхарт, верно слышал сии слова тысячи раз. — Принцессы избаловали вас. Вы живете в райском уголке, оберегаемые сестрами-аликорнами, и всерьез говорите подобные вещи. Вы не представляете, насколько вы оторваны от реальности. Ограниченны даже, я бы сказал.

Рейн мысленно задался вопросом, почему тогда Сандерхарт здесь, а не на службе у принцесс, не придумывает вместе с ними план по противодействию вероятному вторжению извне. А потом он посмотрел на товарищей по несчастью и все сразу понял. Вот он, тот самый план, прямо пред глазами.

Молодые, неокрепшие умы податливы, как глина; из жеребят хотели изваять настоящих воинов, как те, которых Сандерхарт видел в дальних землях, чтобы однажды, если потребуется, они могли встать на защиту страны. Результат известен: ничего не вышло. В древние времена пони мирно паслись на лугах и уносили ноги, едва почуяв опасность, — о том, чтобы дать отпор никто и помыслить не мог. Миролюбие впитывалось вместе с молоком матери.

Обучение продолжалось. Рейн сносно освоил стрельбу из лука, стал чуть быстрее летать, но все еще не мог составить конкуренцию братьям, которые по-прежнему не оставляли соревнований меж друг другом. Тяжелее всего ему — да и всем остальным пегасам тоже — давалось фехтование. Меч было неудобно держать в зубах, не говоря уже о том, чтобы делать им выпады, пытаться ударить. Можно, конечно, взять его в крыло, но в таком случае придется забыть про полет. Из-за всего этого, зачастую, поединки между рекрутами выглядели неуклюже, медленно и разочаровывающе.

«Только единороги хорошо овладеют таким оружием. Нам, пегасам, нужно что-то другое», — заметил средний брат, калашматя деревянным мечом облака-мишени, и был совершенно прав. Рейн поглядел на свою мишень в нерешительности и все-таки ударил по ней. Вряд ли облака могли чувствовать боль, однако он, нанеся удар, почувствовал странный стыд. Сердце заныло, и сие неприятное ощущение не отпускало вплоть до того, пока он не выпустил оружие из зубов.

Медленно, но верно обучение приближалось к концу. Рейн ждал сего момента с большим нетерпением, и с каждым новым днем ожидание делалось все более невыносимым. Однако долгожданной свободы он так и не увидел. Грянула война, и все перевернулось с ног на голову. Ему пришлось остаться в Пегасополисе, ибо внизу стало небезопасно. Чтобы сражаться, он был еще мал, а летать в разведку, как его сверстники, оказался негоден. В итоге он стал помогать кузнецу.

И вновь мучительно потянулись месяцы, незаметно превращаясь в годы. Поражение перемешивались с редкими победами, ненадолго вселявшими надежды в сердца эквестрийцев. Рейн жил от встречи до встречи с братьями. Когда они в очередной раз возвращались из разведки, сердце его пылало от радости, он лез к ним обниматься, смущая их донельзя. Затем втроем шли куда-нибудь вместе, и Рейн с грустью слушал вести из разных уголков страны. На завтра-послезавтра они снова улетали, оставляя его одного.

Война затянулась. Положение становилось все хуже. Буквально на глазах зеленая Эквестрия зачахла и превратилась в огромный серый булыжник. Видеть такую резкую перемену было больно даже физически. Несмотря на это Рейн продолжал неустанно стараться ради всеобщего блага, как все, держа нарастающее отчаяние в себе, как все.

Но однажды братья не вернулись. Он с ужасом осознал, что остался совершенно один. Один в мире, что стремительно катился в бездну.

— Зеваешь! — рявкнул Сандерхарт и рванул за упущенным Рейном облаком. Он догнал его и вернул на место, заткнув им дыру в том, что раньше было стеной какой-то постройки.

— Простите, сэр, — виновато промолвил Рейн.

— Оставь извинения при себе. Делом лучше займись, — холодно ответил Садерхарт и улетел.

Война состарила легендарного пегаса неимоверно, он потерял титул самого быстрого летуна в Эквестрии, однако назвать его слабым ни у кого язык не поворачивался. Для многих именно в последние годы он стал по-настоящему легендарной личностью — образцом несломимой воли, выдержавшим не один удар судьбы и продолжавшим сражаться и поныне.

Тот роковой день развивался как обычно — настолько обычно, насколько это слово применимо во время войны. Рейн проснулся рано, потому что все просыпались рано; некоторые его товарищи так и вовсе смыкали глаза только от крайнего изнеможения, а в противном случае мучились от бессонницы и кошмаров ночами. Он больше не ковал оружие, ибо ковать стало попросту не из чего. Теперь он, будучи в составе специального отряда, собирал разваливающийся город по кусочкам — как будто в том был какой-то смысл. Рейн давно перестал видеть смысл в чем-либо.

Враг напал совершенно внезапно. Никто и предположить не мог, что он научится летать — ведь до сего момента сражения всегда, как доносила разведка, происходили на земле. Они были обречены с самого начала — и даже если бы они узнали о предстоящем нападении, они бы все равно не устояли под натиском. Оставить Пегасополис врагу? Никогда. Они здесь родились, они здесь выросли, здесь и умрут. Так думали все. Все, кроме Рейна, но до последнего момента он об этом даже не подозревал.

Когда город кишмя закишел гадкими вивернами, Рейн растерялся, не зная, куда деться, кому помочь, что делать, в конце концов! Враги были повсюду, он сжимал в зубах рукоять меча, продолжая неподвижно стоять на месте. Он только моргнул, как увидел пред собою огромную тень, которая, однако, смотрела куда-то в сторону, по всей видимости, не замечая его.

Время как будто замедлилось в тот миг. Броситься на виверну. Вонзить меч поглубже в сердце. Ну же! Почему ноги тяжелеют? Почему именно сейчас?! Нужно убить, а иначе погибнешь сам. Убить! Убить…

Рейн затрепетал, разжал зубы, и меч рухнул под ноги. Враг, чудовище — перед ним такое же живое существо, как и он сам. Он не мог. Просто не мог. Он не испугался тени, нет, но испугался самого убийства.

Понимая, что враг непременно заметит его, если промедлить еще хоть секунду, Рейн полетел прочь и забился в облака, словно зверек в нору. Он хотел помочь своим, правда хотел! Но страх и смятение завладели разумом, и он перестал отдавать себе отчет в том, что делает.

Дрожа, Рейн видел, как на облака падают бездыханные тела, и шептал в горячке, словно молитву: «Не трус… Не трус… Не трус…»

Все закончилось быстро. Виверны улетели. Он покинул укрытие и взору его предстал растерзанный город. Слезы ручьями полились из глаз. Никто не пережил нападения — никто, кроме него одного.

Он шел, шатаясь и спотыкаясь, окруженный червонными облаками. Взгляд выхватывал знакомые лица.

—  Темпест. Клауд. Рэй. Шторм… — лепетал он побелевшими губами. — Простите меня… я…

Внезапно раздался громкий хрип, вырвавший Рейна из гипнотического состояния. Кто-то еще жив! Рейн обернулся на звук и увидел умирающего Сандерхарта, чей живот глубокою неровною линией изрезала рана.

— Сэр! — подскочил к нему Рейн.

— Рейн, — с трудом произнес Сандерхарт, подняв мутные глаза. — Думал… Все мертвы… Но ты… не ожидал… На тебе… нет ни царапины…

Рейн поджал губы. Ужасное понимание мрачною тенью легло на лицо легендарного пегаса:

— Ты… Ты!..

— Я не хотел! — воскликнул Рейн в раскаянии.

— Ты предал меня… предал братьев по оружию… предал принцесс и страну… все живое в мире… Проклинаю… Проклинаю навеки!

Спустя несколько секунд невыносимой тишины Рейн робко позвал его:

— Сэр?.. Сандерхарт?..

Но тот не отвечал. Никогда больше не ответит. Тусклый уголек жизни в его глазах погас, едва страшные слова слетели с губ.

Пустота стремительно сжирала Рейна изнутри. Он нашел какую-то веревку и обвязал ее вокруг туловища; подошел к окраине, туда, где кончались облака. В последний раз окинул взглядом ржавые земли. Он не должен был выжить. Должен был погибнуть в неравном бою. Так будет правильно. Возможно, так он искупит грех. Рейн закрыл глаза и шагнул вниз.

Но судьба не позволила ему свершить задуманное — о нет, она уготовила ему поистине жестокую участь. Когда он открыл глаза, то обнаружил, что все вернулось на свои места, как будто все пережитое было страшным сном — всего лишь сном! Сначала Рейн даже решил, что сможет все исправить, но очень быстро понял, что это не так. Ничего не исправить. Он был обречен переживать этот ужас снова, и снова, и снова…

В конце он не чувствовал ничего. Ничего, кроме всепоглощающей вины.

Стих 11. Последняя ночь

С высоты птичьего полета королевский замок выглядел совсем крохотным и с легкостью помещался на копытце у Кики. Сие замечание, высказанное Глют, заставило ее слабенько улыбнуться.

Темнело. Под массивными стенами замка, окруженными магическими огнями, располагались немногочисленные войска, дожившие до сего момента. Тут и там горели куцые костерки, торчали редкие палатки, сверкало железо.

— Прямо как оловянные солдатики, правда, Кики? — молвила Глют как-то неестественно взволнованно и громко. — Смотри сколько их!.. — Ее голос вдруг стал слабеть с каждым словом: — И там, и тут, и даже здесь. Я думала, их будет больше… — произнесла она уже почти шепотом, едва слышимым сквозь ветер.

Колдунья думала, что почувствует себя, наконец, хотя бы в относительной безопасности, когда увидит Замок Двух Сестер. Но нет, этого не произошло. Внутри сформировалось тяжелое, неприятное ощущение, оно болезненно давило на внутренности. Глют взглянула на летевшего рядом пегаса и увидела в его глазах то же самое — понимание, чем закончится завтра.

Но вот они стали снижаться, а замок — расти и шириться во всех направлениях. Они приземлились на площади пред дворцом, где их встретила принцесса — сама принцесса Луна! Все четверо согнулись в поклоне, кто во что горазд, ибо аристократов среди них не было, что вызвало язвительную усмешку со стороны драконицы. Но где же старшая сестра, принцесса Селестия? Сей вопрос и озвучил Найт.

— Она присоединится к нам позже, — ровным голосом ответила Луна, обводя взглядом четверку пони. Пегас, явно из небесного города; колдунья со странным огоньком в глазах; монахиня, витающая в облаках. Верный страж ничего не упоминал о них. Наконец ее взгляд зацепился за артефакт в форме звезды, который юная пони ногою прижимала к груди.

Луна приблизилась Кики, чуть склонила голову и улыбнулась ласково:

— Ты позволишь?

Монахиня бросила неуверенный взгляд на свою ношу, прислушиваясь, но ответом ей была тишина. Похоже, Никта не возражает. «Все идет так, как дóлжно», — как она говорила. Монахиня протянула звезду принцессе. Луна благодарно кивнула и подхватила ее облачком магии. Немного покрутив, как будто что-то выискивая или проверяя, она, наконец, удовлетворилась. Звезда исчезла во вспышке телепортации.

— Следуйте за мной, — сказала принцесса.

Разношерстная троица обменялась удивленными взглядами между собой, однако повторять им дважды не пришлось.

Шагая по бесконечным залам и коридорам дворца, совершенно пустым и как бы заброшенным, они чувствовали себя странно и как будто даже в сказке: ни один из них и предположить не мог, что в один день они повидают принцессу и богиню в одном лице, а затем она же позволит им повидать дворец изнутри. Кики окончательно отошла после долгого перелета и оживленно шепталась с Глют. Рейн держался от них особняком, однако ему по какой-то неясной причине было забавно наблюдать за этими двумя.

— Вы можете расположиться, где пожелаете, благо свободных комнат более чем достаточно, — промолвила Луна, чем удивила троицу еще больше и засмущала их окончательно.

— Правда? — у Кики запрыгали искорки в глазах.

— Правда.

— Ваше Величество, мы не достойны такого отношения, — Глют не могла не сказать это. Того требовали ее скромность с воспитанностью.

— Завтра все изменится до неузнаваемости. Сегодня, вероятно, последняя ночь, когда существует такое понятие, как сословие. Достойны или нет, это имеет третьестепенное значение. Вы проделали сюда долгий путь — кто-то буквально, кто-то метафорически, — посему… отдыхайте. Выбирайте любую комнату, что придется вам по душе.

— А вы? — вдруг полюбопытствовала Кики.

— Мне необходимо обсудить несколько вещей с капитаном и сестрою.

Рейн не сразу отважился:

— Позвольте спросить, принцесса.

— Да? — отозвалась она.

— Могу ли я присутствовать при вашем обсуждении? Я хочу знать, что произошло в Пегасополисе… ежели, конечно, речь пойдет об этом. Ежели нет, прошу простить меня за столь наглый вопрос.

— Понимаю твое желание выяснить правду. Конечно, ты можешь присутствовать. Нет, ты должен. Сведения о случившемся из первых копыт будут весьма полезны.

Глют и Кики занялись выбором комнаты для ночлега, тогда как принцесса в сопровождении двух воинов проследовала в тронный зал. «Селестия скоро явится», — сказала она им.

Старшая принцесса и вправду не заставила себя долго ждать. Единорог и пегас склонили колени в поклоне, однако их как будто не заметили. Луна кивнула им вместо сестры, позволяя выпрямиться.

— Я проверила войска, Луна, — молвила Селестия с мрачным и усталым лицом. — Они будут биться до конца во что бы то ни стало, их решимость непоколебима, но… — она вдруг замолчала и едва заметно поджала губы, будто боялась сказать что-то. — Сердце велит мне быть рядом с ними, в пылу битвы. Помочь им встретить смерть без страха. Разум меня останавливает. Говорит, что тени только этого и ждут, что тогда будет потерян последний шанс на хороший исход. Но ведь этот шанс абсолютно ничтожен и существует лишь в моей фантазии. Ах… — она заметила, что за ее словами следит не только сестра. — Прошу извинить меня за излишнюю эмоциональность.

Рейна поразил вид старшей принцессы. Она вовсе не походила на богиню, коей он ее всегда представлял, и при всех ее божественных признаках, вроде развевающейся магической гривы, пары величественных крыльев, длинного рога да высокого роста, сейчас она почему-то все равно казалась обычной пони. Такой же слабой и хрупкой, как и он сам.

— Я прекрасно понимаю тебя, Селестия, но, боюсь, у нас остается все меньше и меньше времени на чувства. — Луна негромко прочистила горло. — Это Рейн. Единственный выживший после нападения теней на Пегасополис. Пожалуйста, — обратилась она к нему, — расскажи нам о том, что произошло в твоем городе.

Пегас напрягся. Он только сейчас осознал, что в рассказе придется затронуть свою трусость. А может и не придется, если умолчать. Зачем им, собственно, знать об этом? В масштабах произошедшего — это мизерная деталь, которая ни на что не повлияла. Правильно? Он выжил, чтобы помочь принцессам выяснить, что произошло в Пегасополисе… Да! Вдруг сие выльется в какое-то новое знание и поможет выиграть войну?

Пегасьи перья! Да кого он обманывает?

Собравшись духом, Рейн поведал о том, что ему пришлось пережить. Когда спросили, сколько раз он наблюдал одно и то же нападение, он не смог ответить. По ощущениям прошла целая вечность, прежде чем во временную клетку вторгся Найт. Пегас все беспокоился, что он как-то выдаст себя, что мудрые и проницательные принцессы его раскусят, и придется сознаться, однако этого, к большому его облегчению, не случилось.

Настала очередь единорога рассказать об увиденном со своей позиции. Когда он закончил, принцессы выглядели задумчивыми. Он тоже не знал, что думать, и терялся в догадках. «Крылатый что-то скрывает. Я чувствую даже отсюда: смердит, прямо как тот берег у моря», — напомнила о себе драконица, однако Найт благополучно пропустил ее слова мимо ушей.

— Я, право, не знаю, как сие объяснить, — призналась Луна. — Создается ощущение, будто не только природа, но и сам мир, само время больше не подчиняется прежним законам.

— Твоя догадка абсолютно верна, сестра.

— Ты что-то знаешь?

— Сегодня утром я проведывала Древо Гармонии. Оно больно. Не думаю, что мы можем ему хоть чем-то помочь. Тени принесли в наш мир заразу, которая выше наших сил.

— Хочешь сказать, из-за его болезни Пегасополис попал во временную ловушку?

— Выглядит именно так.

Луна вздохнула тяжело.

— Древо отдало тебе Элементы?

— Да. Они остались не запятнаны.

Принцессы замолчали, видимо, вновь о чем-то задумавшись.

— Могу я задать вопрос? — сказал Рейн осторожно.

— Тебе не нужно каждый раз спрашивать об этом, — спокойно ответила Луна. — Говори, о чем думаешь.

— Я не понимаю, почему время возобновило нормальный ход только с появлением капитана Найта. Как он смог попасть в Пегасополис? Почему мог убивать теней и почему другие пони реагировали на него, словно он являлся полноценным участником событий?

— Здесь бесполезно искать логику, — отвечала Селестия, заметив замешательство на лице сестры. — Как и сказала Луна, время более не подвластно прежним законам. Причина и следствие поменялись местами. Сейчас это дает знать о себе очагами, как прорехи в ткани, но дальше будет только хуже…

— Значит, этим объясняется и то, почему не сработало заклинание возврата? — прервал молчание Найт.

— Вероятнее всего, — молвила Луна. — Вы были как бы вне времени, вне естественных координат.

С хмурым видом Рейн поглядел себе под ноги, после чего поблагодарил принцесс и с их позволения удалился.

— Каков план обороны? — сухо спросил единорог. — Я видел, что замок окружила новая стена из земли…

— Мы уплотнили ее магией, потому она теперь очень прочная, как гора, — молвила Селестия. — Не знаю, сколько это даст нам времени — но это лучше, чем ничего. Глубокий ров тоже усложнит им продвижение. Мы сделали бы несколько таких стен… если бы успели, если бы у нас было больше войск и если бы они не были так измотаны. Мы и так рыли денно и нощно.

«Сколько “бы” в ее речи, — заметила драконица, незримо присутствовавшая в зале. — Хорошо, что подданные ее не слышат. Так и веет сомнениями, неуверенностью и слабостью. Истинный правитель не знает условного наклонения — только повелительное».

— Маневры бессмысленны. Густые леса, что раньше нас окружали, давно исчезли. Мы, считай, на открытой местности. Враг превосходит нас числом в десятки раз. Он окружит замок со всех сторон и будет давить все сильнее и сильнее, пока от нас не останется мокрое пятно, — мрачно добавила Луна. — В условиях тотального дефицита всего мы не смогли придумать ничего лучше.

«Видели бы они, как эджлендцы отбивались от теней снежками, то быстро поняли, что их жалобы на дефицит ничего не стоят».

— Найт, мой верный страж, ты знаешь лучше нас, как сражаться. Ситуация будет постоянно меняться, и ты наиболее к этому приспособлен из всех. Но тебе и твоей огнедышащей спутнице придется разделиться. Она должна будет помочь пегасам защищать небо над замком, тогда как ты останешься на земле.

Драконице не понравилось услышанное. Вовсе не потому, что ей указывали, говорили что она что-то должна — когда она никому ничего не должна в этой жизни, — а по той причине, что принцессы хотят их разделить. Свежи воспоминания о том, как единорог едва не сгинул в Эджленде, одурманенный битвой. Она еще не выяснила про него все, что хотела. До этого момента за ним нужен глаз да глаз.

— Как пожелаете, Ваши Величества.

— Мы с Селестией тоже не собираемся отсиживаться в стенах дворца. В магическом арсенале достаточно заклинаний, которые уже давно дожидаются своего часа. Мы будем следить за ходом битвы и помогать там, где того будет требовать ситуация. Если потребуется, тоже разделимся. Таков план. Схематичен и слабо продуман — вероятнее всего, он разрушится уже в первые минуты. Тени не позволяют нам придумать ничего лучше.

«Сваливает все на врага, когда сама просто неумелая правительница, позволившая войне дойти до такого. Как же слаб и ничтожен этот народец. Он верхушки до самых низов».

— На этом все, — подытожила Луна. — Постарайся отдохнуть, Найт.

Единорог поклонился и покинул тронный зал, оставив принцесс наедине. Селестия обессиленно вздохнула и посмотрела на сестру как-то жалобно:

— Я напугана, Луна. Напугана, как никогда в жизни. Я боюсь потерять завтра все. Нашу славную Эквестрию, наших подданных… и, что тревожит меня больше всего, тебя, моя любимая сестренка. — В глазах старшей принцессы собрались сверкающие бусинки. Она смахнула их резким движением крыла. — Прости мне мою слабость. Война вытянула из меня все силы… Я восхищаюсь тем, как тебе удается до сих пор держать себя в копытах.

— Тебе нужна опора, — нежно улыбнулась Луна, подойдя к сестре почти вплотную. — Продолжим наш разговор в более подходящем месте.

Они телепортировались в покои Селестии. Вернее сказать, телепортировалась Луна, захвативши с собою сестру. Она зажгла канделябр на прикроватном столике, и помещение озарил мягкий ненавязчивый свет.

Старшая принцесса все еще стояла в некотором замешательстве, как будто не до конца понимала, где находится.

— Выглядит так, будто я сбила тебя с мысли, — сказала Луна, сбросивши с себя королевские регалии. Она устроилась на просторной сестринской кровати, подогнув под себя ноги. — Ну же, Тия, чего ты ждешь? Садись рядом. Или ложись. Как тебе угодно.

Селестия отмерла и последовала совету сестры. Она так и легла, прямо в накопытниках, нагруднике и короне, совершенно забыв про них.

— Как ты остаешься такой спокойной? — спросила она шепотом.

— А мне вправду удается?

— Всяко лучше, чем мне. Я боюсь показаться подданным иной раз, ибо знаю, что они все непременно прочитают по моему лицу.

— Я совру, если скажу, что не испытываю тех же страхов, сестра. Но я аликорн, принцесса. Надежды не осталось, но я должна оставаться опорой. Для наших подданных. Для тебя.

— Ты — моя надежда, — промолвила Селестия негромко. Ей вдруг захотелось обнять сестру крепко-крепко, прижать ее к самому сердцу. Так она и сделала. — Я не отпущу тебя. До самого рассвета, — сказала она неожиданно властно.

— Звучит как угроза, — отшутилась Луна. — Могла бы и немного помягче со мною. Незачем так сжимать меня. Я никуда не убегу.

Все тревоги, все страхи и сомнения тотчас исчезли, когда Селестия ощутила тепло самого близкого существа на всем белом свете.

— Знаешь, сестренка, ведь мы с тобой по меркам обычных пони — две дряхлые клячи. А я веду себя как молодая кобыленка, только взошедшая на престол. Прошло столько лет — миг для нас, — но я чувствую, что не повзрослела ни на год. Зато повзрослела ты, Луна. Ты достойна носить корону, — указала она копытом на свою макушку, — в отличие от меня.

— Ты знаешь, как растут и взрослеют аликорны.

— Я хочу сказать… это мы во всем виноваты. Наша неопытность погубила нашу расу. Никто не просил нас пытаться налаживать контакт с тенями. Быть может, если бы мы их не трогали, все бы оставалось по-прежнему, и не было бы войны…

— Перестань, сестра, — строго ответила Луна. — Прекращай винить себя в том, что невозможно было предусмотреть.

— Так ли невозможно?

— В то время — да. И причина кроется в нашей природе. Ты помнишь начало времен? Хотя «помнишь» — не совсем подходящее слово. Можно ли назвать память мира и нашей памятью тоже, ведь мы больше не связаны с мирозданием… Как бы там ни было… Вспомни наших предков — доверчивых, добрых и трусливых созданий. В те далекие времена не существовало ни зла, ни тьмы, ни чудовищ.

— Да, я помню, — молвила Селестия, мягко улыбнувшись. — Золотые берега, лазурные реки и моря, пышная зелень и кристально чистый сладкий воздух. Каждое дуновение ветерка было словно нежные нотки арфы. Все жили в дружбе и согласии, не было ссор. Радовались каждому дню и пели песни. — Она погрустнела: — Я… я бы хотела вернуть это…

— Я тоже, Тия. Я тоже, — вздохнула Луна. — Наши предки жили в раю. Тот мир давно утерян, но он навсегда оставил в нас отпечаток. Чтобы выиграть в войне, нам нужно было пойти против себя. Мы не смогли.

— Мы были обречены с самого начала.

— А если бы и смогли, — продолжала Луна, — были бы мы теми же, что и раньше? Могли бы мы называть себя пони и дальше или превратились бы в тех, кого ужаснулись бы наши предки? А впрочем, все это пустая философия.

— Мне нравится твоя философия. Нравится слушать твой голос. Он успокаивает.

— Ты и вправду большое дитя, Селестия. Тебе вовсе не обязательно понимать, что я говорю, —  прямо как маленькие жеребята не понимают слов, что говорит мама, — тебе достаточно слышать мой голос… Но сейчас я хочу, чтобы ты услышала меня: мы обязательно найдем выход. Мы спасем Эквестрию и наших подданных. Мне нужна сильная Селестия, сестра, что наставляла меня и была мне опорою. Завтра я не справлюсь в одиночку.

Старшая принцесса почувствовала себя виноватой. Она даже невольно разжала объятия.

— Прости, я… Ты абсолютно права, Луна. Просто побудь со мною сегодняшнюю ночь, а завтра, обещаю, ты увидишь настоящую старшую сестру.

— Хорошо, Тия, — ласково улыбнулась младшая принцесса и любовно лизнула сестру в щеку. Сие было так неожиданно, так глупо и так по-детски, что они весело расхохотались. Лицо Селестии озарила улыбка, и Луна испытала от этого неподдельную радость.

— Ты так и не избавилась от этой дурной привычки. И ты еще называешь меня дитем!

— Виновна по всем статьям. Каюсь, — отвечала Луна, смеясь.

Сестры предались воспоминаниям о детстве. В какой-то момент они так увлеклись, что совершенно позабыли о той холодной, страшной, неприветливой и жестокой реальности, что их окружала. На короткое время их реальностью стало прошлое.

Бродя по коридорам, освещенным магическими светлячками, в поисках места для ночлега Рейн случайно наткнулся на комнату, занятую двумя кобылами. Младшую звали, кажется, Кики, а вот ту, что старше… он вроде бы еще не слышал ее имени. Они были знакомы всего несколько часов, да и «знакомы» — весьма громкое слово для тех, кто обменялся парой взглядов за все время. Он приоткрыл было рот, чтобы извиниться за вторжение, как колдунья вдруг сказала:

— Будет лучше, если ты оставишь копье в коридоре. Так нам обеим будет спокойнее находиться рядом с тобою. Сам понимаешь, ты совершенно незнакомый пони…

— Я просто пойду дальше. Извините, что потревожил.

Однако недолго он бродил в темноте и вскоре вернулся к той же самой двери. Мысль о том, что это последняя ночь и что он проведет ее в одиночестве, была решительно невыносима. Сейчас он хотел, чтобы с ним был кто-то рядом — и неважно, насколько хорошо они знают друг друга. Наверно, так даже лучше, что они едва знакомы. Он прислонил копье к стене, затем постучал в дверь и, дождавшись положительно ответа, вошел.

Он не успел сказать того, что висело на языке. Его снова опередила колдунья:

— Знала, что вернешься.

— Я так предсказуем?

— Просто я чувствую то же самое.

Кобылы сидели на полу около двухместной кровати. Сквозь окно на них падал бледно-желтый лунный свет. Они играли в куклы. Благодаря магии колдунья управляла тряпичною кошкою так, что создавалось ощущение, будто та живая. Сие очень забавляло Кики, и она сетовала, что никогда не сможет научиться делать так же. Он сел подле них и наблюдал за игрой. Что-то завораживающее было в сем действе. Успокаивающее.

— Вот уж не думала, что ты проявишь такой интерес к нашему занятию, — заметила колдунья.

— Я… просто… — Рейн как бы очнулся. — Мне это… нравится. Лучше бы… я играл в куклы, — неожиданно честно ответил он и замолчал в смущении. Очень долго он не мог никому открыться, поделиться переживаниями, и сейчас была его последняя возможность это сделать.

— Довольно странно слышать такое от того, кто машет оружием.

— Будь моя воля, я бы никогда не взял его в копыта.

На лице колдуньи промелькнуло изумление.

— Сначала я подумала, что ты такой же, как Найт, — изрекла она. — Но нет, ты его полная противоположность. Тебе тоже пришлось несладко. Вижу по твоим глазам. Как и ей. Как и мне, хотя в куда меньшей степени.

— Я…

Рейн ощутил резкий порыв открыться полностью, рассказать о том, какой он гадкий и ничтожный трус.

— Нет, — мягко сказала колдунья. — Давай оставим шкафы закрытыми.

Это ошарашило Рейна, но мгновеньем позже он понял, что уже не хочет ни в чем сознаваться. Он побоялся, что если они узнают его настоящего, то прогонят, и он снова останется один одинешенек.

— Какая сегодня яркая луна, — пегас перевел взгляд на окно. — Почти пробилась сквозь плотные облака. Уже и не помню, когда видел ее такою в последний раз…

— Быть может, это знак.

— Чего?

— Надежды.

Помолчав немного, Рейн неожиданно для себя спросил:

— Можно с вами? Я, правда, не знаю, как…

— Тут не нужно ничего знать или уметь! — взбудоражилась Кики, обрадовавшись новому участнику. — Просто включи воображение, дурачок! — Рядом был сундук, она достала из него куклу, очень смутно напоминающую дракона, и сунула пегасу под нос. — Это тебе.

Пегас растерянно поглядел на тряпичного дракончика.

— Ты мне нравишься, — расцвела Кики. — Прямо как Глют. Ты добрый рыцарь. Есть еще один рыцарь, но он страшный и какой-то злой, и совсем мне не нравится. Мне кажется, он не хочет с нами дружить. Но ведь ты будешь дружить? А если чудища захотят нас съесть, ты нас защитишь?

Рейн почувствовал, как по спине пробежались колючие мурашки. Слова застряли в горле.

— Простите, — он резко поднялся и направился к выходу. — Спокойной ночи, — бросил он, сам не понимая зачем.

— Ты уже спать? Куда-а? Но ведь тут столько места! — послышался разочарованный голос Кики.

— Я лучше… снаружи. Мне привычнее… на твердом, — отвечал он сбивчиво. — Так научен.

Оказавшись в коридоре, пегас скрипнул зубами. Он злился на молодую кобылу за безобидный вопрос, заставивший его вновь почувствовать к себе отвращение. Да разве имеет право такой, как он, защищать кого-либо? Нет, конечно нет. Он и себя-то не в состоянии защитить… По-прежнему боится поднять оружие на врага — даже после стольких пережитых нападений.

Немного успокоившись, Рейн вздохнул. Он не мог позволить себе находиться рядом с Глют и Кики, ибо начинал испытывать перед ними непонятную вину. Однако уходить далеко от этой двери, от этого недостижимого островка тепла и спокойствия, он тоже не хотел — стремительно же он привязался. Посему пегас решил, что сядет прямо здесь, в коридоре, и будет сторожить их ночной покой, прямо как пес. Сам он все равно глаз не сомкнет.

Он угрюмо поглядел на копье подле себя. На древке и наконечнике чернела засохшая кровь. Он не мог забыть глаза той тени, единственной тени, павшей от его копыт. Казалось, в них на мгновение промелькнул проблеск разума — но нет, он ясно понимал, что это лишь воображение, и что она есть безжалостное и жестокое чудовище. Он собирался погубить ее, уже почти набрался смелости, спустя столько попыток, занес копье и… осознал, что тень совершенно беззащитна, слаба и не представляет никакой угрозы. Внезапно ему стало так стыдно и совестно, так жалко ее, что сердце сдавила острая боль.

Ну не смешно ли?.. Ему была невыносима мысль, что она страдает. И он нанес ей последний удар из милосердия.

Найт никогда не терзался подобными мыслями. Если бы он считал убитых теней, то их количество наверняка перевалило бы за тысячу. Про драконицу можно было сказать то же самое — война была для нее развлеченьем, где она могла разойтись как следует, потешить инстинкты. Во всяком случае, такое, глядя на нее, создавалось впечатление.

Они отдыхали на своем обычном месте, на холму. Им было приятно вновь вернуться сюда.

— Воздух сегодня на удивление теплый, — заметила драконица. — И луна… давно такого не было.

Найта, по всей видимости, это все не вдохновляло ни капли. Он всеми мыслями был сосредоточен на завтрашнем дне.

— Завтра сказать это времени не будет, потому скажу сейчас: с тобою было нескучно, — промолвила она и тут же прислушалась, ожидая ответной реакции от души единорога.

Найт был задумчив. Этот пони посмел проигнорировать ее скупую похвалу, а похвалами она просто так не разбрасывается. Впрочем, своею непредсказуемостью он ей и нравился.

— Не вздумай завтра умирать. Слышишь?

— Это не от меня зависит.

— Мне плевать. Я еще с тобой не закончила.

— Не закончила что? — Единорог взглянул на драконицу спокойными глазами.

— Не твоего ума дело, — резко ответила она.

Нет, даже сейчас, понимая, что лучшей возможности не будет, она не станет унижаться и спрашивать то, что давно не дает ей покоя. Невозможно, чтобы это был он. Он совершенно не похож на того, что сейчас сидит перед нею, — две противоположности, разные, как день и ночь. Но почему-то упорно не покидает ощущение…

Струны души Найта неожиданно издали несколько лаконичных нот.

— Ты мой единственный друг, — промолвил он после продолжительного молчания.

Драконица фыркнула высокомерно.

— В конце концов, ты ничем не отличаешься от остальных. Ты не представляешь, насколько сильно ты упал в моих глазах.

Так ответила она. Это был первый раз, когда он сказал ей что-то откровенное за два года их… чего? товарищества? И она буквально растоптала его слова. Ибо не могла поступить иначе. Она же дракон, а драконы не признают никаких уз. Сила, превосходство — вот, что по-настоящему имеет значение. Но при всем при этом чувствовала она совершенно другое, что отрицала, с чем никак не могла смириться, и что заставляло ее испытывать жуткий стыд.

На лице Найта не дрогнула ни одна мышца, ему как будто было все равно, что только что сказала спутница. Он развернулся боком и лег на земле, приобняв заложенный в ножны меч. Драконица некоторое время пребывала в задумчивости, а затем и сама последовала примеру.

Спустя несколько часов, когда ночь уже вплотную приблизилась к концу, на самой высокой башне дворца возник силуэт. Луна окинула взглядом предстоящее поле битвы, и губы ее превратились в тоненькую черную ниточку. Она взглянула на неактивный артефакт, что парил в облаке магии на уровне глаз, и тяжело вздохнула.

Серые лучи утреннего света озарили небо. Горизонт почернел от края до края. Враг был уже близко.

Стих 12. Последняя битва

Ворон каркнул, поторапливая отстающих братьев, и окинул взором поле предстоящей битвы. Внизу виднелся маленький островок с величественным замком, который окружали стены: одна, поменьше, сделанная из камня, вторая, гораздо больше, слепленная наспех из земли и магии. Виднелся бескрайний черный океан, чьи стремительные волны грозились в скором времени схлестнуться на последнем островке света. Ворон каркнул громче и нетерпеливей. Скорей, скорей же! Нельзя такое пропускать!

Берри любила своих товарищей. Их шестерых нельзя было назвать искусными воинами, однако вопреки этому они прошли через множество знаковых сражений. Вброшенные в бурлящий котел войны, совершенно чужие друг другу, за прошедшие годы они сблизились настолько, что стали почти как семья, как братья и сестры.

Последняя битва! Никто из них и помыслить не мог, что доживет до сего момента, и все же… они здесь. Стоят плечом к плечу вместе с остальными защитниками Эквестрии, готовые сложить головы ради светлого будущего. Отступать больше некуда. За спиною замковая стена. Принцессы. Если тени пробьются, все будет кончено. Эта битва войдет в летопись! Если только останется хотя бы один единственный пони, который сможет сию летопись продолжить…

Земля под ногами ходила ходуном. Еще минута — и начнется. С каждым мгновением страх глубже вгрызается в сердце, заставляя холодеть конечности, забирая последние силы. Берри пыталась отвлечься, но бесполезно. В этой битве не будет героев. Не будет подвигов. Не будет доблести и храбрости. Легенды родятся, чтобы тут же погибнуть. Она знала, как все будет. Каждый здесь знал, и потому стояла такая глухая тишина. Будет много отчаяния, пролитой крови, но они не уступят врагу последний уголок их дома. Она вдохнула душный тяжелый воздух и трясущейся ногою сжала алебарду.

— Принцессы защитят нас, Берри, — промолвил брат Лайтнинг. Его голос дрожал. — Все будет хорошо, я знаю…

— Не неси чуши, Лайтнинг. Это мы защищаем принцесс, забыл? — отвечала сестра Даркуотер угрюмо. — Думаешь, они вспомнят о тебе в пылу сражения? Да таких как ты тут тысячи.

— Чего ты к словам прицепилась? — буркнул брат Лемонграсс. — Что, Лайтнингу уже нельзя подбодрить командиршу?

— Какие вы нервные, — заметил брат Айрон, само спокойствие.

— Да ты издеваешься, — неодобрительно покачала головою сестра Грейп.

Воздух насквозь пропитался напряжением. Берри не собиралась останавливать их перебранку. Пусть кусаются — так всяко лучше, нежели ждать врага в невыносимой тишине. Она взглянула на стену позади: среди магов показались царственные фигуры. Вопреки всеобщему ожиданию принцессы не произнесли вдохновляющей речи, не призвали сражаться до последней капли крови ради Эквестрии, ради будущих поколений или чего бы то ни было еще — вместо этого они, не теряя ни секунды, перешли к делу. Объединивши усилия, они сотворили исполинское пламя, что змеею извернулось по рву и вцепилось в свой же хвост — широкое огненное кольцо теперь охраняло подступ к первой стене. Решимость принцесс, их готовность встретить врага подействовала на подданных лучше всяких слов. Тысячи сердец оказались связаны вместе и почувствовали единение, в котором смешались надежда, любовь к богиням и искренняя вера в победу. В едином же порыве воины вскинули оружие, демонстрируя принцессам бесконечную преданность.

— Говорил же, — Лайтнинг немного повеселел, но все еще был бледный, как мел. — Все будет хорошо… хорошо!

— Кто-нибудь дайте ему подзатыльника, — сказала Берри.

Даркуотер проделала это не без определенного удовольствия. Придя в себя, Лайтнинг поправил шлем и пробормотал благодарность.

— Смотрите! — воскликнула Грейп.

Над головами пронеслась драконица. Она первой ринулась в бой, благо поблизости пока не было видно надоедливых виверн. Будучи едва ли не единственною силою Эквестрии, способной значительно повлиять на ход сражения, она вознамерилась проредить вражескую армию так сильно, как только сможет, пока тени будет пробиваться через препятствия. Лучники, маги и прочие дальнобойные отряды, которые должны были ей помогать, — все они остались на второй, замковой, стене, ибо было их не так уж много, и распределять их по всему периметру первой, внешней, стены было совершенно бессмысленно.

Тени были беззащитны перед ее огнем. Она сжигала сотню за сотней, счет убиенных ею быстро перевалил за тысячу, — но как бы она ни старалась, как бы ни надрывала грудь, их было слишком, слишком много, чтобы справиться с ними всеми в одиночку. Враг стремительно приближался к первому препятствию.

Видя это, Луна обратила к сестре решительный взгляд:

— Достаточно ли ты восстановилась?

От шерсти Селестии все еще исходил легкий дымок — заклинания неспроста назывались запретными и были опасны даже для самих принцесс.

— Я в порядке, сестренка, — ровно отвечала она, чувствуя тупую боль, пронизывающую тело от копыт до кончиков ушей. — Начинай, а я подхвачу.

Луна кивнула и подняла пред собою свиток, измятый, с надорванными краями, древний, как сам мир, губы ее стали исторгать слова на понилатыни, что складывались во все более грозные сочетания. Затем к ней присоединилась Селестия, воздух вокруг них легонько замерцал — и свиток обратился белым пеплом, обжигая принцесс. Плотные лучи света рухнули на теней, мгновенно превращая их в пустоту, в ничто.

— Можно было и поаккуратнее, — проворчала драконица, глядя на две малюсенькие точки вдалеке.

На короткий миг показалось, что врага получится сдержать. Но лишь на короткий миг. На смену павшим тут же пришли новые. Тени наползали густым роем насекомых, и ничто не могло их остановить. Не остановила их протяженная огненная яма на пути — первые из тех, что достигли препятствия, решительно бросились в него, точно их жизни не значили совершенно ничего. Пораженная сей картиной драконица растерялась на секунду, но затем бросилась жечь подступы первой стены с удвоенным остервенением, стараясь поддерживать опоясывающее ее пламя. Воздух раскалился и наполнился едким смрадом. Принцессы все еще восстанавливались после заклинания, тогда как драконица не успевала справляться с наступающими полчищами.

Произошло то, чего она опасалась больше всего. Но заметила она сие слишком поздно. Пламя с юго-восточной стороны ослабло практически полностью — тени просто-напросто задавили его своими телами, но то было только начало: под стеной стремительно формировался шевелящийся подъем.

— Не может быть! — выкрикнула драконица, не веря глазам. Она ринулась туда, желая сжечь всех до единого, оскорбивших ее, посмевших указать, что она им не ровня, как вдруг налетела свора виверн, и ей стало совершенно не до теней внизу. Назойливые, как мухи, виверны облепили драконицу со всех сторон; она кусалась, рычала, рвала когтями, жгла и отбивалась, но те и не думали отставать.

Принцессы ничем не могли ей помочь. Не могли помочь и маги с лучниками, ибо целей было много, все они двигались и находились далеко — это была пустая трата магии и стрел. Одно хорошо: драконица не подпускала крылатых теней к замку, позволяя принцессам сконцентрироваться на других проблемах.

— Богини милосердные, — ахнул Лемонграсс, завидев черные силуэты на самом верху первой стены. Их становилось все больше, они собирались, кучились, пока там не закончилось место — и тогда они бросились вниз. Не оставалось сомнений: тени собирались выстроить спуск тем же образом, что и подъем.

— Это безумие! — пролепетала Даркуотер с округлившимися от ужаса глазами. — Они совсем не боятся умереть!

— Молчать! — рявкнула Берри, но ей и самой было тяжело держать себя в копытах. Они еще не вступили в бой, однако враг уже задавил их морально. Ее ноги налились тяжестью и дрожали в коленях. Древко алебарды сделалось скользким от пота. Она резко обернулась к отряду и говорила громко, стараясь не дать липкому страху завладеть голосом: — Принцессы нуждаются в нас! Неужель мы подожмем хвосты и бросимся врассыпную? Нет, мы с вами не такие, я знаю. Отступать некуда. За нами Замок Двух Сестер. Если враг думает, что здесь нам всем и настанет конец, то он очень сильно заблуждается!..

Берри замолчала неожиданно для себя. Как будто кто-то схватил ее за горло, не позволяя словам вырваться наружу. Она все равно не верила в то, что говорит. Никто из семьи не верил. Когда Берри вновь обратила взгляд к первой стене, то увидела, как черные волны хлынули в долину, и как в них тотчас посыпались стрелы и разряды молний.

— Ребята, я с вами до конца. Что бы дальше ни произошло, какие бы кошмары мы ни увидели, я вас ни за что не брошу, — уже совершенно откровенно, без пафоса прошлой попытки, промолвила она.

Ее честность подействовала на братьев и сестер. Айрон благодарно кивнул.

— Я тоже, — сказал Лемонграсс.

— Мы тоже! — поправила Грейп.

— Я счастлив, что встретил вас, — добавил Лайтнинг.

— Не говори так, будто прощаешься, Лайт, — мягко ответила ему Даркуотер. — Это ведь не конец нашей дружбы, — промолвила она с блестящими от влаги глазами и отчаянно пытаясь улыбнуться. — Наша дружба пережила столько испытаний. Разве не переживет она и это?

Пока драконица держала теней на расстоянии, принцессы колдовали новое могущественное заклинание, уже третье кряду. Даже аликорнам с огромными магическими резервами необходимо больше времени, дабы восстановиться. Им было больно даже просто произносить слова заклинания, однако они не жалели себя. Тучи в небе заклубились, за стеною закружился исполинских размеров смерч. В воздухе замелькали клочья земли.

Очередной свиток вспыхнул ярким светом и рассыпался в пыль. Луну словно молнией поразило — она вскрикнула и обмякла. Перепуганная Селестия подхватила сестру, не позволяя ей упасть. Прошло долгое мучительное мгновение, прежде чем Луна приоткрыла глаза.

— Я потеряла сознание? — слабым голосом сказала она. — Ах…

— Если ты не в силах, я буду колдовать в одиночку, — решительно промолвила Селестия, не выпуская Луну из копыт. — Не измывайся над собою.

— Гляди… какая ты сегодня, — очаровательно улыбнулась Луна. Ей было больно даже просто говорить. — Это так… неожиданно приятно поменять ролями и вновь почувствовать себя младшею сестрою. — Она поглядела на дрожащее копыто, затем опустила его. — Уже почти прошло. Помоги мне подняться, Тия.

Старшая принцесса не стала спорить, хотя сердце ее отчаянно протестовало. Но сейчас было не время и не место, чтобы идти на поводу у эмоций. Сейчас они в первую очередь принцессы, которые нужны подданным, сейчас они должны забыть об узах, связывающих их, забыть даже о жалости друг к другу.

Тени надвигались на замок хаотичным полчищем. Берри видела их искаженные кровавой жаждой морды, и от этого зрелища кровь стыла в жилах. Но она продолжала храбриться и выставила алебарду, готовая в любое мгновенье пустить ее в ход. Совсем скоро… совсем скоро… уже близко!.. Сердце того гляди выпрыгнет из груди. Невыносимо тяжело дышать, душный раскаленный воздух забил легкие.

Они здесь!

Армии схлестнулись в беспощадной схватке. Зазвенело железо, сухая окаменевшая земля мгновенно пропиталась влагою, и воздух наполнился криками, болью и отчетливым запахом меди.

В первые же секунды, отбившись от одного врага, Берри упустила из виду второго и едва не рассталась с жизнью — спасла ее случайная стрела, пронзившая нападавшего в шею. Все произошло так стремительно, что она даже не успела испугаться. Тем не менее, это сильно подействовало на нее, и разум как будто застелил туман.

Перед взором проносились размытые образы. Она не была уверена, что сие происходит взаправду. Казалось, будто к конечностям прицепили невидимые нити, будто действиями ее кто-то управляет. Мгновение — и все лицо в вязкой черной крови, она даже не заметила, как алебарда опустилась на выскочившего перед носом врага. Берри заворотило от вида убиенной тени, но каким-то образом она сдержалась.

— Держись, бравая командирша, — послышался спокойный, даже в каком-то смысле убаюкивающий голос Айрона. — Сражение только началось.

Он был первым, кого встретила Берри на войне. Он же был первым, с кем она сблизилась, кто помог ей сдюжить с трудностями, справиться с новой реальностью. Он редко выражал эмоции, иногда даже могло показаться, будто Айрон вовсе не способен испытывать какие-либо чувства, как холодная каменная глыба, но на самом деле он был, возможно, самым чутким и понимающим пони на свете. Просто не всем сие было дано узнать. Немногие решались заговорить с ним из-за его внушительных габаритов и грубой, неотесанной внешности, да и он сам подпускал к себе далеко не каждого.

Берри однажды спросила, чем же она так его заинтересовала, что он решил взять ее под свое крыло — метафорически, конечно, ибо он был из земных пони. Но вместо ответа, он сам спросил ее: а разве нужно какая-то особая причина, чтобы кому-то помочь? Пони, говорил он, должны держаться вместе и во всем помогать друг другу. Никто не должен чувствовать себя ненужным, одиноким или брошенным — а именно такой Берри чувствовала себя в первые дни войны.

Когда Айрона со всех сторон окружили тени, он оставался все таким же спокойным. Будь он быстрее и будь враги не так близко, он бы сокрушил их всех своею громоздкою глефой, однако удача была не на его стороне. Их с Берри знакомство началось с его улыбки. Ею же они и распрощались.

Из сердца Берри словно вырвали часть. Алебарда сделалась почти неподъемной и выскользнула из копыт, с грохотом упавши на землю. Звук тотчас привлек теней. Инстинкт самосохранения пересилил ступор, и она бросилась наутек со всех ног, совершенно позабыв про оброненное орудие защиты.

Тени были быстры, они уже почти вцепились ей в хвост, как вдруг по полю битвы пронесся мощный сгусток магии, растворивший в себе четырех преследователей. Пятый же, изумленный внезапной переменой, замешкался и не заметил, как сквозь его горло сверкнуло изогнутое лезвие.

Даркуотер сплюнула презрительно на лежащий подле ее ног труп, перевела взгляд на дрожащую сестру и помрачнела:

— Выглядишь паршиво.

— Айрон, он… я!..

— Возьми себя в копыта. Где твоя алебарда? Ты слышишь меня? — Поняв, что Берри едва реагирует на слова, Даркуотер дала ей жесткую пощечину. — Приди уже в себя, подруга!

Словно очнувшись от сна, Берри ахнула. Тут же она заметила, что к ним приближаются две тени и закричала:

— Сзади! Берегись!

Будучи единорогом, Даркуотер владела оружием куда искуснее, нежели пегасы или земные пони. Длинный, чуть изогнутый на конце меч, с которым она была неразлучна, повторял изящество хозяйки. С непередаваемым же изяществом она расправилась с напрыгнувшими тенями, почти не сделав движений и совсем не замаравшись кровью, и застыла в неподвижной стойке, немного даже напоминая балерину.

Даркуотер относилась к мечу, как к живому существу. С завидной частотою она начищала лезвие, следила за тем, дабы на нем не было сколов и зазубрин. Не раз ее заставали за тем, что она разговаривает с ним, и поначалу считали странной. Прошло несколько лет, прежде чем она открылась. Оказалось, что за вечно угрюмым взглядом скрывается чувственная и мечтательная натура. Меч выковал и подарил ей старший брат перед тем, как уйти на войну. Даркуотер очень дорожила подарком, ибо верила, что в нем заключена частичка родной души, и что сия душа, где бы та ни была, обязательно слышит ее.

Хотя Даркуотер была самым умелым воином среди их шестерки, она неоднократно повторяла, что ненавидит насилие в любом его проявлении — и оборонительную войну в том числе. Ей нравилось фехтовать, и то, что любимое дело непременно должно сопровождаться убийствами, печалило ее ужасно. Как-то она даже спросила Берри, мол, почему в мире существует такой понятие как «убийство»? Кто принес в мир такую страшную и жестокую вещь? А потом добавила, что фехтование — это суть танец, где воедино соединяются живое и неодушевленное, плоть и железо. Зачем нужно порочить кровью нечто столь прекрасное?

Даркуотер осталась верна себе до конца. Прямо сейчас она танцевала самый красивый танец в своей жизни. Плоть и железо. И ни капли вражеской крови — она пронзала их так филигранно и изящно, что они умирали сразу, без мучений. Если бы только тени могли оценить ее старания, если бы им только была известна концепция красоты…

Меч, окропленный алою кровью, воткнулся в землю перед ногами Берри. Чувствуя, как внутри образовалась еще большая пустота, чем прежде, она все же схватила рукоять зубами и процедила врагам:

— Ну же, нападайте!

Здесь было не до изящества. Она мстила им за каждого погибшего на войне. Чудовища! Монстры! Берри ругала себя за слабость, за то, что позволила страху овладеть разумом. И что, что она умрет? Ведь она умрет рядом с семьей, защищая Эквестрию до последнего вздоха. Разве не о такой ли смерти она всегда мечтала?

Видя, что тени и не собираются убывать, Берри стала отступать ближе к воротам. Она отбивалась, не жалея себя, искры, высекаемые железом, сверкали перед глазами, челюсть и шею сводило от напряжения.

— Только держись, Грейп! — послышался полный отчаяния голос откуда-то сзади.

Тень угрожающе встала на дыбы, и Берри, недолго думая, всадила меч ей в брюхо, вырвала его и, понявши, что врагов поблизости нет, резко обернулась. Грейп была изранена и выглядела плохо, она лежала на земле в лужице собственной крови; единственным, что отделяло ее от скорой смерти, был щит Лемонграсса; последний порхал около нее, отбивая удары напирающего врага. Он тоже был страшно изранен и держался на одной только силе воли — и безмерной любви к сестре.

Грейп и Лемонграсс были братом и сестрою не в метафорическом смысле, как остальные четверо, а в самом что ни на есть прямом. Эта неразлучная парочка всегда была для Берри головною болью: близнецы вечно что-нибудь выдумывали и довольно часто это «что-нибудь» оборачивалось для них проблемами. Благо, что на поле битвы они становились серьезнее, как бы разумнее, и переставали чудить. За ними еще была любопытная особенность — они нередко заканчивали фразы друг за друга. Как они это умудрялись делать — так и осталось великой загадкой; сошлись во мнении, что у них одна голова на двоих — да и та дурная.

Но несмотря на чудачества, близнецов любили. Любили за то, что те умудрялись сохранять оптимизм, когда это становилось все тяжелей. И нет, то была вовсе не глупость с их стороны — все они прекрасно видели и понимали. Кто знает, может, они решили таким образом выделиться, может, то просто было еще одно их чудачество — а впрочем, это никого не волновало. Их оптимизм, их искренние улыбки и смех невольно заражали. Улыбалась даже Даркуотер.

Берри рванула к ним на помощь. В мгновение ока она расправилась с тенями, не ожидавшими ее появления, — те уж думали, что полакомятся ослабшими воинами. Щит грохнулся на землю, и Лемонграсс обессилено осел рядом с сестрою.

— Смотри, Грейп… — прошептал он с усталой улыбкой на губах, — все-таки отбились…

— Ребята… — проговорила Берри дрожащими губами, и в этом одном слове смешалась целая гамма чувств.

— Иди без нас, Берри, — с трудом промолвила Грейп.

— Мы немножечко… — из последних сил Лемонграсс приобнял сестру.

— …отдохнем. А потом…

— …догоним тебя.

— Хорошо?..

К горлу Берри подкатил болезненный комок. Она печально кивнула им и бросилась напрямик к стене, игнорируя стычки. Бьющий в лицо ветер сгонял с глаз слезы. Один за одним, словно их жизни ничего не стоили! Да когда же этому ужасу наступит конец? Неужели принцессы совершенно бессильны перед врагом? Они же богини! Как дикие кровожадные животные могут быть сильней самих богинь?

Лайтнинг! Он должен быть жив! Ах, вон он, абсолютно один! Он обязательно выберется живым! Даже если ей самой придется погибнуть ради этого!

Лайтнинга нельзя было назвать храбрецом. Война оставила глубокий след в его душе: временами он был ужасно мнителен и параноидален, нередко подскакивал по ночам из-за кошмаров, и Айрон терпеливо его каждый раз успокаивал, заверяя, что он среди друзей. На самом деле, все относились к нему, как младшему брату, опекали его даже. Он и сам признавал, что, скорее всего, сгинул бы давно, если бы не их помощь. Такие друзья дороже всех драгоценностей мира, сказал он однажды, разоткровенничавшись. Ему несказанно повезло с ними, и он благодарил судьбу за это.

Но в текущую секунду он, побелев от страха, глядел на крупную черную сколопендру, медленно подбирающуюся к нему, как хищник подбирается к добыче. Он не мог пошевелиться, это было видно, и Берри была слишком далеко, чтобы поспеть к нему вовремя. Она позвала его, закричавши во все горло, но тот не услышал. Похоже, он не слышал вообще ничего. Чудовище вздыбилось над ним — и в этот самый момент хрупкий разум Лайтнинга, бесконечно доброго и сострадательного пони, который и муху-то боялся обидеть, сломался окончательно.

Он закричал истошно и со всех ног рванул прочь — он даже не узнал Берри, когда пробегал мимо. Она попыталась было догнать его, все еще питая тщетную надежду образумить брата, но путь преградили новые тени. Участь Лайтнинга была печальна и незавидна.

Берри рухнула на землю, неожиданно обессилев. Пустота пожирала ее изнутри, в груди как будто образовалась огромная дыра. Она потеряла последнюю причину, чтобы сражаться дальше. Теней вокруг становилось все больше, но ей было уже решительно все равно. Стало быть, настал ее черед. Хотела бы она стать первой, чтобы не видеть, как они… один за другим… Когда свет заслонила гигантская сколопендра, в предвкушении заклацав челюстями, Берри не почувствовала ровным счетом ничего. Ни ненависти, ни злобы, ни отчаяния, ни даже страха. Она желала лишь, чтобы все, наконец, закончилось.

По полю битвы точно пронесся метеор, оставляя после себя след из бездыханных теней. Заморосил черный дождь — Берри не сразу поняла, что это кровь. Удар сердца — перед глазами сверкнуло лезвие, и голова оскалившей клыки тени отправилась высоко в воздух. Еще удар — ее дружки согнулись пополам, словно колоски, скошенные неведомою силою. Третий удар — и отвратительная сколопендра была безжалостно изрублена в куски.

Уже теряя сознание, Берри попыталась рассмотреть своего спасителя. Он был изранен, потрепан и с головы до ног покрыт вражескою кровью, отчего ужасно походил на тень. Может, он и был тенью — с пони он точно ничего общего не имел. У пони не бывает таких безумных глаз, успела подумать Берри, прежде чем окончательно провалиться в темноту.

Выгрызя виверне сердце, драконица завладела свободным мгновением и мельком огляделась, дабы оценить ситуацию. И без того довольно куцые ряды эквестрийцев поредели еще больше. Враг почти уже не встречал сопротивления, продвигаясь к замку. На горизонте виднелись новые крылатые твари — будто надвигалась огромная туча. Она поняла, что если продолжит стоять на страже неба, то царапинами и сорванною чешуей уже не отделается. Но драконица видела, как внизу неустанно сражается Найт, и следовала его примеру. Покуда сражается он, будет сражаться и она. Виверны были еще далеко, потому она пронеслась низко над землею, выжигая вражеские войска и позволяя эквестрийцам спрятаться за замковою стеною.

Принцессы использовали очередное заклинание, обрушив на головы врагу короткий метеоритный дождь. В арсенале оставалось еще пара или тройка заклинаний, однако они были слишком опасны, чтобы пускать их в ход: еще неизвестно, кому такие нанесут больше вреда — штурмующим или же обороняющимся. Луна и Селестия едва стояли на ногах от издевательства над самими собою; хотя они быстро восстанавливались, еще быстрей сестры истощали себя.

Когда пони отступили за стены, старшая принцесса отдала приказ закрыть ворота. Затем она достала из заранее приготовленного сундучка шесть разноцветных камней — Элементы Гармонии, — и отдала половину сестре. Враг уже стоял под стенами. Почувствовав магическую связь, Элементы стремительно закружились вокруг принцесс, а затем исторгли огромную радугу, и та укрыла собою замок и его окрестности. В тот миг многие подняли головы к небу. Радуга! Тусклая, почти серая, но самая настоящая! Даже тени, казалось, ослабили напор на несколько секунд, пораженные сим зрелищем. Тем временем радуга разделилась на две части и образовала над последним оплотом Эквестрии защитный купол. Тут же неведомо откуда взявшаяся виверна попыталась пробиться сквозь новое препятствие — и, едва соприкоснувшись с блестящею поверхностью, попросту испарилась.

Пока что пони могли вздохнуть спокойно. Но долго защитный купол не продержится…

Воздух разрезал звон, пугающе похожий на предсмертный крик — Элементы, исполнив свое предназначение, превратились в бесполезные осколки под копытами у обреченно взирающих на них сестер. Элементы были последней надеждою — и даже эта ниточка оборвалась.

Берри очнулась, почувствовав что-то холодное и мокрое на лбу. Приоткрывши глаза, она увидела над собою мутный силуэт. Она не понимала, где находится, что происходит, кто стоит рядом, и внутри нарастала паника.

— Глютти! — вдруг послышался радостный голос. — Она проснулась! Я молодец? Глютти!

Почему-то услышав этот голос, Берри заметно успокоилась. Взгляд ее постепенно сделался четче, и вот она уже могла рассмотреть помещение, в которое переместилась каким-то неведомым образом. Она приподнялась, села кое-как, и на колени шлепнулась тряпка, сползшая со лба. Берри немного лихорадило, но в целом она чувствовала себя сносно. И она все еще была жива…

Юная кобыла в монашеской рясе, стоявшая подле, была явно довольна собою. Она отчего-то сразу не понравилась Берри, возможно, своей противоестественною улыбчивостью. В крохотном помещении на скромных подстилках из соломы лежали раненые, над которыми хлопотала та, что, по всей видимости, носила имя Глютти.

Вдруг на Берри нахлынули недавние воспоминания. Перед глазами промелькнули ужасные сцены одна за другой. Айрон. Даркуотер. Грейп и Лемонграсс. Лайтнинг. Их больше нет. Она осталась совсем одна.

Сердце заболело так страшно, что захотелось избавиться от него, лишь бы не чувствовать, как горит изнутри грудь. Берри сжалась в комочек, и слезы побежали из ее глаз.

— П-почему ты плачешь? — послышался растерянный голосок над ухом. — Я что-то не так сделала?

Но Берри было не до монашки. Она упивалась жалостью к погибшим друзьям, но в особенности — к себе. Она должна была стать первой! Она не сдюжит с этим, нет, нет! Не выдержит!..

Приблизились шаги.

— Эй… — позвал мягко второй голос, как бы прося успокоиться. Берри проигнорировала и Глютти.

Послышалось, как со скрипом открылась дверь.

— И давно она так? — заговорил кто-то третий с грубым голосом. Он подошел к ним.

— Вот как очнулась, и сразу в слезы.

— Извини, если я как-то тебя обидела! Я не хотела, правда-правда!

— Тише, Кики, ты тут совершенно ни при чем.

— …Они все погибли, — проныла Берри. — Прямо на моих глазах!.. А я как назло…

Она слышала, как кто-то из окружившей ее троицы сердито выпустил воздух через ноздри. Сие заставило ее на несколько секунд перестать обливаться слезами и приподнять заплаканные глаза.

— Погибли, значит? — переспросил расплывчатый силуэт, и в голосе его ясно слышалась злоба. — Жалеешь о том, что не разделила с ними ту же участь? — процедил он сквозь зубы и с трудом подбирал слова: — Думаешь… ты одна здесь такая? Сегодня… мы едины как никогда. У тебя просто… нет права жалеть себя. Я ведь не для того спас тебя!

— Ты? — шмыгнула носом Берри. — Это был ты? Пронесся, словно падающая звезда…

Он задрожал:

— Сколько раз тени разрывали мой дом в клочья… и не счесть. Много раз я видел, как гибнут мои товарищи. И был не в силах это изменить. А ты? — с надрывом спросил голос. — Сдашься?

— Нам ни за что не отбиться!

— Ну и что? — воскликнул он, едва не сорвавшись на нервный смех. — Раз нам нечего терять, может, пора отбросить все страхи? отбросить нашу трусость? Нам всем… давно пора было это сделать. Знаешь… я… — его голос упал. — Я не способен убить даже самую хилую тень, и все же… все же…

На том спаситель закончил рваное изложение своих чувств и замолчал как-то смущенно. Как ни странно, его слова — далеко не самые красноречивые, даже где-то жесткие, однако искренние, идущие от самого сердца, — заставили Берри подняться с сырого пола. Она по-прежнему похныкивала и тяжело переживала утрату, но, по крайней мере, была в состоянии идти. Утеревши слезы, она увидела, что перед ней стоит пегас с одновременно сострадательным и мрачным выражением на лице. Он что-то протягивал.

— Твой меч.

Несколько мгновений Берри взирала на меч Даркуотер с дрожащими губами, но, в конце концов, пересилила себя и взяла оружие, тихо поблагодаривши пегаса.

— …Что будешь делать? — спросил он.

Подавленная Берри лишь опустила голову, совершенно не понимая, что должна ответить.

— Ах! Вы почувствовали? — заволновалась Глютти.

На лице пегаса застыл вопрос, но прежде чем он успел его озвучить, помещение содрогнулось. Затем еще раз, и еще. Подземные толчки становились все сильней… Нет, это находилось не под землей, вдруг поняла Берри. Это ступало по земле, оно было огромным и приближалось сюда!

Пегас, видимо, пришел к той же мысли и выбежал на улицу. Она бросилась следом, чувствуя, как холодеет спина, и оказалась посреди израненной и измученной толпы, в ужасе глядящей в небо. Когда Берри задрала голову, ее дыхание перехватило. Исполинских размеров тени окружили замок; стены для них были все равно, что низенькая ограда.

— Так это были не сказки, Сандерхарт! — воскликнул пегас, трясясь от страха. — Они существуют!

Отвратительный, словно огромный клубок змей, исполин опустил тяжелую, как молот, конечность-щупальце, и купол не выдержал. Жуткий звон, подобный грому, оглушил округу, и тысячи блестящих осколков посыпались с неба. Сотканные из магии и не имеющие физической формы они беззвучно врезались в землю, не причиняя никому вреда.

Это было мучительное мгновение. Мгновение перед настоящим безумием, охватившим эквестрийцев. Казалось, все разом перестали дышать, и повисла мертвая тишина. Защитный купол сломан. Даже Элементы Гармонии оказались бессильны против этих существ. Когда в замок нахлынули тени, храбрецов больше не осталось.

Берри едва не затоптали — кто-то оттащил ее обратно в дом. Секундой позже она поняла, что это был все тот же пегас.

— Что там происходит? — полюбопытствовала монахиня.

— Уходим! Живо! — бросил пегас.

— Куда? — нервно спросила Глютти.

— Куда-нибудь! В замок, да! К принцессам.

— Но больные… — попыталась возразить монахиня.

— Ничего не поделать! Ну же, за мной! Кики, возьми Глют за хвост, дабы не потеряться! Ты! — крикнул пегас неподвижной Берри. — Скорей приходи в себя!

— Я остаюсь, — заявила Берри пустым голосом. — Хватит с меня. Нет больше сил. Я вовсе не такая, как тебе кажется. — Заметивши, что никто так и не пошевелился, она прикрикнула: — Разрази меня молния, чего вы ждете? Бегите! Прячьтесь! Может, принцессы что-нибудь придумают, а мне… я позабочусь об этих бедолагах, — посмотрела она на раненых. — Ведь кто-то должен… правильно?

На короткий момент лицо пегаса превратилось в палитру чувств, в которой смешались злоба, неверие и разочарование.

— Ну и пес с тобой! — выбросил он, и троица побежала искать спасения.

Когда Берри увидела исполинов, заслоняющих небо, слабая воля к жизни в ней надломилась окончательно. Она хотела лишь одного: попрощаться с друзьями. Потому она положила меч Даркуотер перед собою и заговорила с ним. Сначала она попрощалась с Айроном, и меч как будто блеснул в ответ, точно услышал ее. Может, то была воспаленная фантазия, но разве не все ли равно? Теперь уже и не различить, где иллюзия, а где реальность.

Даркуотер. Грейп. Лемонграсс. Лайтнинг. Она прощалась со всеми по очереди, вспоминая моменты радости и грусти, связывающие их, и меч то и дело резонировал. Скоро все закончится. Скоро они снова будут вместе.

Рейн, Глют и Кики неслись со всех ног. Прятаться было бесполезно: тени были повсюду, лезли изо всех щелей, закрыли собой все небо — они облепили замок, как мошки — лакомый кусок сахара. Вверху шипели и кружили виверны, пожирая воронов, посмевших явиться на чужой пир. Вокруг творилось безумие, хуже самого жуткого ночного кошмара. Троица пока что оставалась незамеченной — перед глазами у теней мельтешило так много дичи, что они не успевали распылить внимание на всех, и, бывало даже, от жадности дрались между собою за добычу.

Когда ворота замка уже показались в поле зрения, путь преградили обломки. Троице пришлось свернуть под арку и углубиться в проулок. В этот самый момент за ними и увязались тени. Рейн знал, что те просто так не устанут, посему крикнул кобылам:

— Бегите! — а сам резко остановился и развернулся, встретившись с преследователями лицом к лицу. Он не видел, с каким ужасом и с какой печалью посмотрела на него Глют, но слышал стремительно удаляющийся звон копыт по мостовой. Это знание успокоило его и придало решимости.

Он лягнул шаткую стену справа от себя. Трещина перекинулась на каменный потолок, побежала по нему и с грохотом обрушила его. Когда облака пыли немного рассеялись, проход за спиной Рейна был завален. По выражениям теней нельзя было прочитать эмоции, но пегас знал: они в ярости — и сия мысль грела душу. Он в презрении бросил копье к их ногам:

— Не уподоблюсь вам! Нападайте же! Чего уставились? Вот он я!

Так встретил смерть Рейн из гордого Пегасополиса, нарекший себя трусом и слабаком.

Драконице уже было наплевать, что происходит с замком, не удостоились ее внимания и колоссы; среди черной шевелящейся массы она выискивала воина, единственного из своего рода, что не бросил сражаться после обрушившегося на них безумия. Он был где-то здесь! Она чувствовала! Скорей, скорей найти его!

Драконица заметила, как что-то блеснуло в черном океане внизу, и устремилась туда. Найт бился отчаянно; любой бы другой на его месте давно бы выбился из сил, но он до сих пор держался, словно подпитывался каждым убийством. Увы, он был совсем один, а против него стояла бесконечная армия. Вражеский клинок достиг его сердца раньше, чем драконица успела сему помешать. На мгновение его боль стала ее болью. Струны натянулись до предела и разорвались с громким режущим звуком, и наступила звонкая тишина.

Она озверела, зарычала страшно, стала рвать, жечь и сжирать, и тогда тени отступили, как будто поняли, чего она желает. Нет, она желала вовсе не мести. Гнев ее быстро иссяк, когда она увидала Найта, лежащего в луже крови. Она приземлилась на раскаленную пламенем землю и ткнулась в него носом. Его тело поддалось, как тряпичное.

В нем больше не было жизни.

— Нет, — промолвила она, и в глазах блеснула не то злость, не то печаль, — я не оставлю тебя этим чудовищам.

Драконица бережно взяла его в переднюю лапу и взмыла высоко в воздух. Она удалялась от замка все дальше и дальше. Вражескому войску все не было видно конца, но это уже ее нисколько не волновало.

Кто-то телепортировал Глют с Кики за запертые ворота замка, когда они подбегали к ним. Колдунья сначала подумала, что это была она сама, ибо почти использовала соответствующее заклинание секунду назад, но потом из тени вышла принцесса Селестия, и все стало на свои места.

Одного взгляда на ее лицо хватило, чтобы понять: надежды нет. Сбоку от принцессы кучилась горстка напуганных до смерти выживших, а всего здесь находилась дюжина пони — кто бы мог подумать, что однажды фойе уместит в себе весь их вид целиком, и еще останется много места. Но кое-кого не хватало… точно, где же принцесса Луна? Неужели?.. Глют остановила себя, побоявшись спросить Селестию.

Ворота с грохотом содрогнулись — что-то крупное рвалось внутрь.

— Наверх, в башню! — воскликнула принцесса, и пони ринулись за нею.

Коридор, поворот, снова коридор, лестница, еще одна. Бежать! Бежать! Как делали далекие предки, когда опасность была рядом! Кики стала отставать — хоть земные пони и выносливей других рас, она все еще была ребенком. В какой-то момент ее ноги заплелись, и она грохнулась на пол. Глют не раздумывая ринулась на помощь. Когда монахиня снова оказалась на ногах, колдунья поняла, что потеряла остальных выживших из виду. А со стороны лестницы, тем временем, уже слышалось приближающееся шипение.

Взгляд Глют наткнулся на одинокую дверь:

— Сюда! — бросила она, и кобылы вбежали в какое-то помещение. Здесь было большое окно, и столик с канделябром, и большая кровать, под которую они тут же забились, словно мышки, и замерли. Сердца так и заходились.

— Глютти… — шепотом позвала Кики.

— Тише, дорогая. Сейчас нельзя шуметь.

— Я знаю, происходит что-то страшное, но мои глаза… с ними что-то не так.

Эти слова заставили Глют похолодеть. Она похолодела еще больше, когда услышала, как за стеною пронесся табун теней. Наступила густая напряженная тишина. Кобылы лежали в обнимку, их колотило от страха. Неизвестно, сколько времени они провели в укрытии, но колдунье показалось, что не меньше часа.

— Никта спасет нас, Глютти, ты только не волнуйся… — произнесла Кики дрожащим голосом.

— Обязательно спасет, — выдавила улыбку колдунья. — Она не может оставить нас в беде.

Дверь распахнулась со страшным грохотом. Глют закрыла себе рот копытами, чуть не закричавши. Через проем между полом и кроватью было видно черные, как уголь копыта. Четыре. Нет, восемь. Двенадцать копыт?..

Кобылы буквально вжались в пол. Сердца колотились так часто и гулко, что их было слышно на расстоянии — иначе никак не объяснить, почему одна из теней вдруг подошла вплотную к кровати. В глазах Глют стало темнеть, ее затошнило, все тело сделалось мокрым и липким. Она почувствовала, как в груди до боли натянулась струна, и как живот обдало колючим холодом, когда черные копыта вцепились в нее и потащили наружу. Она закричала истошно, попыталась вырваться, укусить, почти ничего не видя и ничего не понимая. Только бы они не нашли Кики. Только бы… только бы…

В определенное мгновение она осознала, что неподвижно лежит на полу, и три тени взирают на нее пустыми белыми взглядами, ничего не предпринимая. От столь неожиданной картины в голове спутались мысли. Что у теней на уме? Разве они не собирались убить ее? Почему они взирают безмолвно, словно чего-то ожидают? Краем зрения колдунья заметила, как зашевелилась Кики. Она умоляла ее взглядом не совершать глупости, но та все равно вылезла из-под кровати. Тени бросили на монахиню короткий взгляд, а затем вновь уставились на Глют. Эти дикари… эти кровожадные монстры… решили их пощадить?

Глют медленно поднялась на ноги, боясь сделать лишнее движенье. Все такие же безмолвные и совершенно бесчувственные тени вышли в коридор. Замерли, посмотрели на двух трясущихся от страха кобыл.

— Вы хотите, чтобы мы пошли с вами? — отважилась на вопрос Глют, сглотнувши густую слюну.

Тишина.

— Что происходит, Глютти?..

— Не знаю, но… пойдем, Кики, — обескураженно ответила колдунья. — Они что-то хотят от нас…

Но что? Сей вопрос нещадно мучил Глют все те долгие минуты, что они шли по замку, пока вдруг ее не осенило: тени хотят сделать их своими зверушками! Оставить трофеи на память! Вот так все просто!

Однако когда они добрались до тронного зала, ей пришлось признать сию догадку негодной. Здесь были все те пони, которых она видела в фойе, целые и невредимые, и даже принцесса Селестия. На лице ее, как и остальных выживших, застыло глубокое смятение. Что же это такое?.. Не могли же тени сменить гнев на милость? Это попросту невозможно… в голове не укладывается, как…

Вдруг в тронный зал ворвались двое. В ночной темноте их запросто можно было спутать с молодыми пони, вот только на самом деле это были тени. Их пропорции, фигуры — вылитые жеребята, одна постарше, другая помладше. Вот только лица их были абсолютно пусты, а вместо глаз горели белые огоньки, как два лепестка.

Тени подбежали к Селестии, и она взглянула на них грозно:

— Вы, — произнесла она с таким тоном, будто знала их давно.

Двое сохраняли молчание.

— Решили собственнолично закончить начатое? Так знайте же, я…

Закончить она не успела, ибо в следующий миг случилось то, о чем ни один пони даже помыслить не мог.

Луна едва держалась на ногах, стоя пред больным Древом Гармонии. Она швырнула в сердцах об стену артефакт, который не оправдал ожиданий и оказался бесполезной тратой времени. Все погибло. Это конец всего. Да здравствуют тени — новые хозяева сего мира!

Но затем она услышала слабый голосок. Он мог исходить только от Древа.

— Что? — переспросила Луна пораженно. — Ты хочешь, чтобы я уничтожила тебя? — Подумавши немного, она изрекла: — Пожалуй, в этом есть смысл, но… нет, неважно. Другого выхода нет, правильно? Быть может, где-то еще осталась надежда…

Луна сделала глубокий вдох. Сконцентрировалась и сотворила последнее заклинание. Измученное болезнью Древо засветилось изнутри, раздулось неимоверно и разлетелось в щепки.

И засверкали осколки разбитой реальности.

Стих 13. Гордыня дракона

Битва не стихала ни на секунду. Минуло полдня, не меньше, но они все еще держали оборону — это превосходило даже самые смелые ожидания, однако никто не питал слепых надежд, ибо все отчетливо понимали: враг с ними забавляется, наслаждается страхом, как хищник, загнавший жертву в угол. Только стены, скрывавшие за собою неисчислимые вражеские армии, не позволяли эквестрийцам окончательно упасть духом.

Но драконица с высоты своего полета прекрасно видела истинное положение вещей. И все равно — продолжала сражаться. Она будет верна Эквестрии ровно до того момента, пока не станет совсем туго. Ничего, вскоре даже этот упрямец, Найт, поймет, что сопротивление бессмысленно, и тогда… тогда будет видно. А пока что, так уж и быть, она поможет ему еще один раз.

По полю битвы пронеслась волна пламени, оставляя от орд врага одни угли. Крылатая фурия пробудила в тенях животный страх — доселе совершенно неведомое им чувство. Она была повсюду, от нее было не убежать, не увернуться, не спрятаться —пламя не знало жалости. Ах, какое же наслаждение видеть, как жалкие тени сотнями обращаются в пыль! А они-то считали себя самыми сильными! Вот она, истинная сила! Бойтесь! Трепещите! Превозносите!

Найт внизу старался не отставать, по крайней мере, так показалось драконице. Посоревноваться желает? Что ж, не вопрос, она только за! Но пусть даже не надеется на победу — каким бы искусным воином он ни был, ему не сравниться с нею по силе. А впрочем, можно дать небольшую фору…

Она обрушилась на землю, задавив несчетное количество теней, превратив их чернильные кляксы, еще целую кучу она смела хвостом, а оставшихся перегрызла и проглотила.

— Ничтожества, — прорычала она, с клыков ручьями стекала черная кровь.

Попытки теней подобраться были тщетны и вызывали разве что смех. Их оружие просто-напросто ломалось об прочную чешую, они ничего не могли противопоставить. Даже задавить числом у них не выйдет — они слишком слабы, чтобы нанести хоть какой-то вред. Ну же! Неужто это все, на что способен грозный враг, превративший страну маленьких пони в бесплодную пустошь? Разочаровывает. Так недолго и заскучать…

Блеснул металл, и черный лес оказался срублен под корень. Найт орудовал мечом так яростно и так стремительно, что тени не успевали следить за его движеньями, усиленными магией. Выкашивая их десятками, он как будто пытался не отставать, и драконицу приводило сие действо в восторг:

— Да, да! Не сдерживайся, дай себе волю! Пусть они потонут в твоем праведном гневе! Отомсти за падших собратьев, за погибшую страну, за утраченную гармонию!.. Ах… — вдруг осознала она, — иль может, тебе просто нравится проливать вражескую кровь? Видеть, как тени страдают и бьются в агонии? Нравится звук, с которым меч входит в их прогнившую плоть?..

Но так ли важна причина, в конце концов? Они упиваются битвою, и стоит признать, быть его боевым товарищем совершенно не стыдно.

Ее внимание неожиданно привлекли две летящие к замку виверны. То были особо крупные виверны, по размерам ей не уступающие, и от сего факта у драконицы злобно загорелись глаза.

— Вы смеете подражать мне? Да кем вы себя возомнили?!

Но отчасти она была даже немного рада. Наконец-то достойные противники впервые за долгое время!

Взмах могучих крыльев смел назойливую мелкотню под ногами. Оторвавшись от земли, драконица ринулась вивернам наперехват. В мгновение ока она нагнала их — так сильно ей не терпелось поскорее вступить в бой, — и вцепилась когтями в ту, что была поближе. Она раскромсала ей нижнюю часть спины, однако добраться до крыльев и перегрызть кости (или то вещество, что было вместо костей), соединявших их с телом, драконица не успела. Она отпихнула скулящую от боли тень, рванула вбок — и как раз вовремя: рядом звонко клацнула пасть. Тут же воспользовавшись замешательством своих двойников, она поднялась над ними, набрала в грудь воздуха и выдохнула. Пламя объяло их, однако в следующую секунду они выпорхнули из него, почти целые и невредимые.

Покончить быстро хотя бы с одной из них не удалось. Тени развернулись, оскалили морды и бросились в атаку. Что, решили, будто она испугается? Размечтались. Это она хищник, а они — дичь!

Вновь обдав их пламенем и тем самым ослепив ненадолго, драконица поднырнула под них. Одна из теней заметила угрозу, но слишком поздно: в следующую секунду ей в шею впились острые безжалостные клыки. Она зашипела истошно, заизвивалась, как пронзенная змея, царапаясь и толкаясь, но драконица терпела боль и сдавливала челюсти сильнее. Шея у драконов — довольно нежное место, а раз они ее двойники… Еще несколько мгновений, и тень, издавши короткий рык напоследок, камнем полетела вниз.

На груди и брюхе горели свежие раны. Пустяки! Разве может быть хорошее сражение без привкуса собственной крови? Так даже лучше!

Вторая тень, понявши, что осталась одна, растеряла прежнюю смелость и кинулась прочь. Однако раззадоренная драконица не позволила увеличиться дистанции между ними, севши двойнику на хвост.

— Жалкое подобие! Ты даже не способно сотворить огонь! — прорычала она, уже почти догнав тень.

Что-то тяжелое неожиданно ударило в бок — ощущение было такое, будто она столкнулась с кометой. Ее отбросило в сторону, дыхание сбилось, но она совладала с собою, замахала крыльями и выровняла полет. Поднявши взор, она увидела того, кто нанес удар исподтишка — еще одну виверну. Теперь их было пять.

Если бы драконица отступила, дальнейшие события развернулись бы совершенно иначе; она бы, возможно, даже смогла бы одолеть их всех, невзирая на раны и численный перевес врага. Но она не собиралась отступать! Это враги должны отступать — а она гнать их, пока те не выбьются из сил!

Гордыня ее и погубила.

Израненная и искусанная она почти уже домахала крыльями до земли, но силы покинули ее раньше, чем она коснулась ногами тверди. Падение было долгим, а приземление — жестким. Хрустнули кости, и невыносимая боль пронзила тело. Но все это быстро отошло на второй план, ведь боль да раны — сущие мелочи по сравнению с тем, что она позволила теням одолеть себя! Позор, какой позор! С сей мыслью и умрет… Мир стремительно тонул в темноте.

В какой-то момент драконица пришла в себя. Она не чувствовала тела, не чувствовала совершенно ничего, даже боли, не могла пошевелиться — смерть бродила где-то рядом. Единственное, что получилось с горем пополам, — это приоткрыть глаза. Поблизости стоял расплывчатый силуэт. Тень… Хочет добить. Нет смерти позорнее, чем эта…

— Давай же… — процедила драконица чрез силу, — покончи со мной.

— Нет уж.

Как же она была счастлива услышать этот голос.

— Найт? Тени… я…

— Принцессы позаботились об этом.

Драконица с трудом рассмотрела, что они вдвоем находятся под небольшим светящимся куполом, который не подпускал к ним врагов.

— Похоже… ты победил.

— Прости?

Она помолчала, прежде чем все-таки сказать:

— …Все это была… неправда… неискренность.

Найт внимательно слушал драконицу, пытаясь понять, что она хочет сказать.

— Я врала тебе… И себе тоже.

— Почему бы тебе не использовать внутренний голос? Так будет легче говорить.

— Нет!.. — резко воскликнула драконица. — Эти слова должны… слететь с моих губ. Ты должен услышать их. Но сначала… выполнишь ли ты мое последнее желание?

Единорог был мрачнее ночи.

— Какое же? Говори.

— Помнишь, как я сказала тебе… что еще не закончила с тобою?

— Не помню подобного, — ровно отвечал Найт.

— Странно, я тоже… когда же я?.. Все-таки кажется, что сказала однажды. — После недолгого молчания, она вымолвила: — Я… хочу заглянуть в твою душу. Позволь это сделать.

— Хорошо, — сказал он, оставаясь все таким же холодным.

Она несказанно обрадовалась. Вроде бы мелочь, а столько радости… Струны завибрировали. Его душевная арфа заиграла музыку… Сия музыка — совершенно не подходила Найту.

Это произошло еще до войны. Драконица пролетала над северными землями — тогда она еще не ведала, что они принадлежат Эквестрии. Погода была ужасная, поднялась вьюга, стало практически ничего не видно — мир превратился в бело-серую кашу; вдобавок ко всему после долгого изнурительного перелета силы были на исходе. Драконица корила себя за спешку. Она переоценила свои силы, недооценила непогоду, и теперь нужно было искать укрытие от проклятого снега; потеряться и замерзнуть насмерть тут недолго — даже с толстою чешуей.

Каким-то чудом она заметила сквозь метель пещеру в горе, достаточно большую, дабы в нее можно было пролезть. Однако когда она уже решила, что самое страшное позади, ее хвост случайно задел свод, отчего гора задрожала, и случилась снежная лавина, которая перекрыла выход. Драконица оказалась заперта в тесном пространстве, не в состоянии хоть сколько-то пошевелиться, и в кромешной темноте. Между нею и свободой образовалась стена из снега и камней.

Она не испугалась, нет, но поводов для радости было мало. Откуда-то, кажется, тянул сквозняк. Сие немного воодушевило: по крайней мере, здесь не задохнешься от нехватки воздуха. Но сколько она так протянет? Дня три? Неделю, если очень повезет? Растопить снег разом тоже не выйдет, пещера едва вмещает ее; придется ослабить пламя, а иначе она зажарит саму себя, как в котле. И сколько на это уйдет времени? Даже если удастся растопить снег, дальше поджидают камни. Посему, как бы унизительно это ни было, придется звать на помощь. Ничего другого попросту не остается.

— Но кто тебя услышит в этой снежной пустыне? Ты же сама видела, что тут никто не живет, — заговорила она с собою отчего-то вдруг. — Глупости. Такова твоя участь, бесславная и достойная лишь едкой усмешки, смирись.

Минуты превращались в часы, часы — в дни. Перед глазами стояла одна лишь темнота, и время перестало существовать. Иногда драконица зажигала слабенький огонь, и ледяная стена понемногу таяла, но то были ничтожные шажки, и осознание этого заставляло рычать от собственного бессилия. В какой-то момент она уперлась в камни, и на том продвижение к свободе остановилось окончательно. Камни нельзя было разломать или разгрызть, ибо она не могла толком шевельнуться; пламя только лишь раскаляло их, плавились они с куда большею неохотою, нежели снег.

Вдруг в темноте раздался шорох. Он точно принадлежал не драконице, ведь она была совершенно неподвижна. Кто-то спрыгнул — кто-то маленький. Послышался приближающийся цокот, и под самым носом вдруг загорелся тусклый свет.

— Ого, а ты и вправду в большой беде, — сказал голос.

Драконица была так поражена, что перестала дышать. Ее зрение отвыкло от света, и даже такой тусклый источник вызывал резь в глазах, но все же она немного рассмотрела незнакомца. Это был маленький… единорог? Вовсе не та помощь, на которую она надеялась. Обречена, по-прежнему обречена! Судьба продолжает насмехаться над нею!

— Как ты тут оказалась? — невинно спросил единорог.

— Не твое дело. Помоги мне. Помоги, или я тебя поджарю. Или съем. Я давно не ела и ужасно голодна!

— Съешь свою единственную возможность выбраться из западни?

Здесь он ее подловил.

— Как ты тут все-таки оказалась? — повторил единорог вопрос.

— Тебе действительно так важно это знать?

— Мне любопытно.

— Ты ведешь себя слишком развязно с той, кто запросто проглотит тебя и не заметит, — попыталась приструнить его драконица.

— Вряд ли ты сможешь пошевелиться, — мгновенно нашелся единорог. — Ладно, не хочешь отвечать и не надо. Не обязательно из-за этого запугивать меня.

— Была плохая погода… я искала укрытие, и случилась лавина, — ответила драконица, испустив короткий вздох. Единорог начинал раздражать, но она была рада и такой компании. И эта малявка все еще была единственным шансом спастись.

— Ну, буря утихла пару дней назад.

— От твоей новости мне ни холодно, ни жарко. Лучше помоги мне выбраться.

— А когда ты получишь свободу, то съешь меня, да?

— Да, если продолжишь злить. И нет, не съем, потому что ты слишком маленький, чтобы я почувствовала хоть какую-то разницу!

— Хорошо, я помогу тебе, — решительно сказал единорог. — Правда, не знаю, как… Ну конечно, я позову взрослых на помощь! Мы быстро управимся.

— А они… не испугаются?

— Ну я не испугался.

— Ты просто не до конца понимаешь, с кем имеешь дело.

— Ты в беде. А мы помогаем всем, кто попал в беду, неважно, пони ты или большой и страшный дракон.

— Как умилительно, — буркнула драконица. — Иди уже. А то пока болтать будешь, опять буря начнется.

— И то верно…

Свет удалился вместе с шагами. Послышались шорохи, кряхтение, как если бы единорог куда-то забирался, и через несколько мгновений наступила тишина.

— Пожалуйста, возвращайся скорее, — промолвила драконица отчаянно, и ей стало тошно от собственного голоса. Но к счастью, она уже была одна, и никто не мог ее услышать.

Эти несколько минут стали для нее словно глоток свежего воздуха. В груди вновь запылала надежда. Но время шло, а единорог все не возвращался. Ожидание было мучительным. Стало даже казаться, что на самом деле никто не приходил, что она все выдумала. Но, к счастью, это было не так.

Она услышала, как сыплются камешки где-то в темноте, и поняла, что он вернулся. Сердце аж затрепетало.

— Ну как? — спросила она взволнованно.

— Все путем! Жители сразу согласились тебе помочь. Я же говорил.

— Это… хорошо.

— Кстати, я принес тебе подкрепиться. Правда, не уверен, что тебе этого хватит. Но все лучше, чем ничего, верно?

Он высыпал на землю горстку драгоценных камней. Драконица слизнула их, но ничего не почувствовала. В животе было все так же пусто. Но и вправду, лучше так, чем никак.

— Тогда я пойду. Надо помочь остальным.

Это был первый раз в жизни, когда она по-настоящему испугалась.

— Постой! — воскликнула драконица, совершенно позабывши про гордость. — Не уходи. Побудь здесь.

Она тут же пожалела о своих словах. Как же это было глупо и недостойно! Дошла до того, что упрашивает маленького пони побыть с нею рядом! Но оставаться одной в темноте и тесноте решительно невыносимо…

— Ладно, — ответил единорог и сел пред ее носом. — Только если обещаешь, не угрожать мне расправой.

— Обещаю, — сказала она, чувствуя облегчение на душе.

— И о чем будет говорить, раз уж…

— Как ты нашел меня?

— Ну, я услышал, как ты рычишь.

— И ты не испугался?

— Рычание было таким жалобным — как его можно испугаться? Наоборот мне захотелось помочь тебе во что бы то ни стало.

— …Оно не было жалобным, — процедила драконица сквозь клыки.

Единорог хотел возразить, однако, вспомнив про уговор, передумал.

— Ну а потом я наткнулся на прощелину, прополз кое-как, и вот я тут. А можно спросить?

— Валяй.

— Будешь моим другом?

— «Другом»? — презрительно усмехнулась драконица. — Драконы не водят ни с кем дружбы.

— А если беда с кем случится, как с тобою? Что вы тогда делаете?

— Ничего. Пусть сам выбирается из передряги. Это лишь его забота. Если он не слабак, все с ним будет в порядке.

— Да уж, — подивился единорог. — Вам, наверно, очень грустно и одиноко жить.

— Не забывай, кто мы. Мы, драконы, мыслим совершенно иначе. Нам не нужная такая непостоянная вещь, как дружба и все, что с нею связано. Другое дело — сила. У кого ее больше, тот и главенствует над остальными.

Все было действительно так. Но драконица немного лукавила.

— А ты? — выпалил единорог. — Ты говоришь за всех, но вот именно тебе не бывает одиноко?

Такого вопроса она не ожидала. И как назло, он попал в самую точку. Этот пони хоть и мал, но больно уж сообразителен.

— …Но если не хочешь, не говори, — поспешно добавил он.

— Полагаю, ты и так уже знаешь ответ. Зачем спрашивать? — ответила драконица после недолгого молчания.

Он пожал плечами.

— Я просто думал, ты, может быть, скажешь это сама.

Скажет, как же. Она и себе-то признаться не могла. И никогда не признается. Впрочем, это единичный случай, который в скорости забудется. Ничего не случится, ежели один раз побыть чуть откровеннее обычного. Дать волю чувствам. Когда еще представится подобная возможность?

— Знаешь… — робко произнесла драконица.

— Что? — полюбопытствовал единорог.

— Неважно. Поговорим о чем-нибудь другом. Например… что тебе нравится? — спросила она первое, что пришло в голову.

— О, ну, — он задумался на секунду, — мне нравится луна.

— Этот здоровый белый камень в небе? И что ты в нем нашел?

— Нет же, наша принцесса! Принцесса Луна. Они с сестрою сюда приезжали по какому-то королевскому делу несколько месяцев назад. Она такая красивая! И погладила меня по голове…

— Хватит…

— А еще мне нравишься ты.

— Мне не послышалось? Ты всерьез это сказал?

— Ага. Хотя ты угрожаешь мной пообедать, ты совсем не страшная. Ты хорошая, мне кажется. А тебе что нравится?

— Когда не задают глупые вопросы, — сказала драконица, пересилив ступор. — И когда живот под завязку набит едой. Ох, я бы сейчас отдала крылья за хороший ломоть мяса… Может, мне совершить налет на ваше поселение, когда меня освободят? Обещаю, тебя я не трону.

Тишина.

— Ты чего молчишь? — спросила драконица удивленно. Тут она поняла, что, похоже, напугала единорога: — Я же пошутила.

— Это не смешно ни разу! Ты мне больше не нравишься.

— Я должна расстроиться, да?

Единорог помолчал немного, а затем спросил:

— А где твой дом?

— Мой дом… очень далеко отсюда. И не уверена, что могу называть его домом.

Драконица давно покинула его, ибо там ей не было места. И с тех пор бесцельно странствовала в одиночестве. Лучше не стало, но, по крайней мере, она больше не чувствовала себя лишней.

— Скажи… Как тебя зовут? — спросила она неожиданно для самой себя.

—  Фиам.

— Какое глупое имя. У вас всех такие имена?

— …Могу я узнать твое?

— Нет, — отрезала она. — Тебе оно не понадобится. Как только я освобожусь, больше мы никогда не увидимся.

— Мне почему-то грустно от этого…

Они еще долго болтали о том да о сем, и драконица была счастлива тому, что хотя бы сегодня честна с собою. В глубине души она всегда мечтала вот так с кем-нибудь поговорить — неважно о чем, хоть о всяких мелочах.

Наконец (к небольшому, как она неожиданно подметила, своему неудовольствию) снаружи послышались голоса, звонкие удары кирок и треск камней. В пещеру пробился тоненький белый лучик. Минул еще час, прежде чем путь на волю был свободен. Глаза ослепил яркий свет, и драконица поспешила вылезти из каменной темницы. Тут же, оказавшись на свободе, она с большим удовольствием расправила затекшие крылья, взмахнула ими и возвысилась над спасителями. Она оглядела их в молчании. Они были взволнованны, немного напуганы и, очевидно, не знали, чего ожидать. Она и сама не знала, чего от себя ожидать… Противно, гадко и унизительно быть должницей, к тому же у таких тщедушных существ. Нет, не услышать им слов благодарности. Она их не тронет — вот ее благодарность.

Решив на том, драконица полетела прочь. Она не слышала, как единорог что-то кричал ей вслед.

Мелодия закончилась, и вокруг вновь возникло поле битвы.

— Ты знал… — вымолвила умирающая драконица. — Все это время ты знал… но молчал. П-почему?

Фиам печально опустил глаза, ничего не ответив.

— Ах… ты боялся сего момента. — Она хрипло выдохнула. — Я счастлива… что мы встретились. Мы были связаны… всегда. Еще до нашей встречи. Знаю, слышать подобное… из уст дракона… Мы изгои. Слишком мягка, чтобы быть драконом. Слишком жесток… чтобы быть пони.

Во взгляде его блеснуло сожаление.

— Помолчи, — произнес он коротко. — Не утруждай себя.

— Нет. Ты хотел узнать… Игнис. Меня зовут Игнис. Ты первый и последний из своего рода… кто знает мое имя. — Драконица буквально выдирала каждое слово из лап смерти: — Я… ты… всегда… был… моим… — это должно было стать самым важным признанием в ее жизни, но она не успела. Сердце перестало биться несколькими секундами раньше.

Ужасное опустошение охватило единорога, когда драконица испустила дух, но скорбеть об утрате ему не позволили. Защитный купол, окружавший их до сего момента, был сломан, и сюда рванули голодные тени.

Фиам сражался отчаянно, много врагов пало от его ненасытного меча… но их было больше. Он пал рядом с Игнис, своим первым и последним другом.

Стих 14. В чужом теле

Первым, что почувствовала колдунья, очнувшись, была тупая боль в голове. Все было как в тумане. Что-то липкое и теплое слизняком сползало по виску. Она не понимала, где находится, не могла шевельнуться — что-то придавило ее сверху, — не могла даже вспомнить своего имени. Паника охватила разум, и тут же, словно по волшебству, ее мышцы налились силою, она заизвивалась, как червяк на солнце, и тяжесть сползла со спины, ударившись оземь с глухим стуком. Дышать сделалось легче, колдунья резко расслабилась, восстанавливая дыхание и успокаиваясь.

 Из глубин сознания всплыли блеклые обрывки. Она… они куда-то спешили. Потом был страшный грохот, и с неба полетели камни… а дальше… Дальше она ничего не помнила.

Колдунья приподнялась, не без усилий смогла сесть. Когда она убрала с глаз грязную прядь волос, неокрепшему взору предстала жуткая картина грянувшего сражения. Окрестности тяжелым одеялом покрывала тишина, лишь изредка прерываемая довольным карканьем. Впереди возвышался безмолвный мрачный замок, словно монументальное надгробие.

В голове зазудело размытое воспоминание. Сие было что-то важное — очень и очень важное! — но мысль никак не могла принять отчетливые очертания. Имя… Нужно вспомнить имя. Нет, не свое… они были вдвоем… Кто был с нею?

…Кики. Так ее звали.

— Кики? — позвала колдунья в смятении. — Где ты?..

Она не помнила, что их связывало, однако… Сердце что-то подсказывает… Оно отзывается болью, когда она кричит это имя, а в ответ слышит лишь мертвую тишину. Здесь никого больше нет, но она все равно продолжает звать, надеясь услышать тот радостный и полный оптимизма голосок.

Осознавши, что все тщетно, колдунья смолкла. Она не знала, что должна делать дальше — да и есть ли в том смысл, что-либо теперь делать. В поисках ответа она подняла глаза к небу.

Вдруг она унюхала что-то сладковатое и очень аппетитное. Сей запах… он был повсюду, им пропиталось все — каждый камешек, каждая песчинка, — но только сейчас она обратила на него внимание. Он же, сей странный, необычный и такой притягательный запах, встряхнул разум, запустив цепную реакцию: словно кости домино, одно воспоминание задевало другое, стремительно вырисовывая в разуме цельную картину.

— Меня зовут Глют! Я… я пыталась спастись…

И она спаслась. Единственная из всех. Дабы узреть конец мира. Сие кладбище — все, что осталось от их расы. Глют будто придавило к земле — груз собственного одиночества, свалившийся так неожиданно, был ей решительно не по силам. Она чувствовала себя ничтожною и была опустошена, словно выхолощенная оболочка. Разум ее, не выдержавши суровой правды, помутился и на несколько минут, она совершенно потеряла контроль над собою.

— Кики! — звала колдунья в отчаянье. Она продолжала выкрикивать это имя, не помня, кому оно принадлежит. Пыталась защитить себя, укрыться за ним от подступающего безумия.

Все тщетно.

Этот голод… этот ненормальный, противоестественный голод всю жизнь не давал ей покоя. Но теперь… раз теперь наступил конец света, раз теперь все разом потеряло смысл, какой тогда смысл сдерживать себя? какой смысл следовать принципам? Ничего больше не имеет смысла!

А здесь… здесь столько всего. Можно не сдерживаться. Никто не увидит. Никто не осудит. Кроме совести… но пока что она молчит. Молчит, ибо сама все прекрасно понимает. Столько крови. Это пугает. Однако голод сильнее. Гораздо сильнее. Глют уже и забыла, когда ела в последний раз. Ничего. Теперь-то ничего не мешает. Ни мораль, ни совесть, ни что-либо еще… А потом… потом…

Вороны были так поглощены пиром, что не заметили, как она приблизилась. Уверенные, что им не грозит никакой опасности, они беззаботно предавались обжорству. Когда Глют резким магическим движением сгребла нескольких воронов в кучу, рог ее пронзила острая боль в основании, однако она благополучно проигнорировала это — все мысли были только об одном. Она не ослабила хватки; наоборот, колдунья стиснула бьющихся в смертельных объятьях птиц еще сильней. Еще одно усилие над собою, и раздался коротенький хруст. Она глядела на содеянное секунду или две в нерешительности, слушая испуганное карканье над головою, а затем приступила к трапезе.

Счастливые существа, эти вороны… Они падальничают, ибо не могут иначе. Сие естественно для них. А она?.. Придумывала какие-то оправдания, строила из себя непонятно что, вместо того, чтобы быть честною с собою… Пыталась быть нормальной, возможно?.. Быть пони, коей она родилась, коей она выглядела снаружи. Губы изогнулись в горькой усмешке. Быть пони… Что это вообще значит? Уж она точно не знает. Вот что значит быть вороном, она сможет ответить с легкостью.

Когда Глют насытилась, и голод перестал застилать разум, она даже не ужаснулась тому, что произошло. Не ужаснулась и тому, что так легко погубила пять невинных маленьких жизней. Желудок удовлетворенно проурчал, она слизнула с губ кровь и прошептала:

— Чудовище…

Нужно идти. Но куда? Неважно — только бы не оставаться здесь ни минутой дольше. Нужно вернуться домой… как-нибудь. Может… может там…

На вялых ногах Глют побрела туда, где, как она думала, были главные ворота. Вскоре она их нашла, вернее, то место, где они раньше были — теперь вместо них зияла огромная дыра. Оказавшись за стенами, колдунья на несколько секунд впала в ступор от того зрелища, что открылось взору. Она догадывалась, что увидит, но одно дело — представлять, и совсем другое — узреть воочию.

Земля чавкала под копытами и приобрела насыщенный темно-красный цвет. На ветру трепыхалось одинокое изорванное знамя; тут и там чернели воткнутые в землю мечи и копья — целый железный лес. Алели пробитые доспехи, торчали поблекшие гривы и хвосты. Сколько же здесь полегло… подумать страшно. Ради чего все это было? Существовал ли у них хотя бы мизерный шанс на победу?..

Дабы успокоиться, Глют попыталась сделать вдох поглубже, но почти сразу закашлялась: воздух был прогорклый и насквозь пропах смертью. Поборов спазмы и утерев слезящиеся глаза, она медленно двинулась дальше. Ей было невыносимо больно находиться в этом месте. Кладбище, которому не видно конца… нет, скорбная эпитафия всему их виду — вот, что она сейчас видела.

Уже отдалившись от замка на почтительное расстояние, колдунья заметила в небе огромный крылатый силуэт. Отбившаяся тень? Нет, не тень… драконица! Глют, вне себя от радости, что она не единственная живая душа в мире, закричала во всю глотку. Ну же, услышь! Пожалуйста!

К счастью, драконица услышала. Приземлившись рядом с Глют, она смерила ее взглядом.

— Ты все-таки добилась своего. Это не может не внушать уважения, — промолвила она с усмешкою. —  И как тебе новый мир? Стоило оно того?

— Где все тени? — ответила колдунья слабым голосом. — Куда исчезла их многотысячная армия?

— Ушли.

— Но… куда? Зачем им было нас завоевывать, если, в итоге… Я не понимаю их. Почему?

— Не знаю.

— А принцессы? Что с ними сталось? Они же не могли… Они ведь наши богини…

— Не знаю, — повторила драконица с нажимом. — Я так же, как ты, ничего не понимаю. Я не дам тебе ответов.

— Но ведь ты должна была видеть, что произошло?

— Я расскажу, что видела. Я сцепилась с огромными чудовищами, как в тот же миг все куда-то исчезло, перед глазами замелькали разноцветные линии, а в следующий момент здесь были только мертвые. Огромные следы ведут обратно на север. Тени вернулись туда, откуда пришли. Но далеко не все. Часть из них осталась здесь, а другая, похоже, пошла дальше.

— Это очень странно. А ваш друг… — выражение на драконьей морде не переменилось, однако Глют все равно поспешила исправиться: — То есть Найт… Он?..

— Мы были порознь, когда это случилось.

По всей видимости, драконица до сих пор не покинула поле битвы только потому, что надеялась найти Найта.

— …Выходит, остались только мы. Сестры по несчастью, — выдавила она из себя унылую усмешку.

— Называть меня «сестрою»? Да ты совсем потеряла страх.

Глют все же было страшно, но совершенно по другой причине. Между ними повисло какое-то скользкое, неприятное молчание. Драконица прервала его первой, к удивлению колдуньи:

— От тебя пахнет… кровью? — учуяла она. — Ты все-таки поступилась принципами. Просто уморительно… столько громких слов, столько борьбы, а что по итогу? Но знаешь, может быть, я ошибалась на твой счет. Ты любопытней, чем мне показалось сначала.

— Говорите так, будто знаете меня.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Так что ты хочешь от меня? Ты что-то хочешь, я вижу.

— …Не подбросите меня до одного места? — наконец решилась спросить Глют. — Это совсем недалеко… для вас.

— А если откажусь, ты просто снова телепортируешься ко мне на спину?

— Боюсь, в этот раз вы будете не так благосклонны, как в прошлый.

Драконица посмотрела на нее свысока и изрекла:

— Залезай.

— Ах, спасибо, спасибо вам!

Севши на грубой драконьей спине, Глют услышала:

— Куда тебе нужно?

— Это на северо-западе, — колдунья крепко ухватилась копытами за острый гребень. — Я покажу вам, где именно, вы главное, высоко не поднимайтесь, чтобы я могла увидеть…

Все время, пока они летели, Глют неотрывно смотрела вниз. Нигде не было видно теней, их орды как будто испарилась.

— Это из-за вашего дерева, — промолвила драконица. — Уверена.

— Какого дерева? Ах, вы о Древе Гармонии… А что с ним?

— Помнишь город в облаках? Мне думается, с нами случилось нечто похожее.

— А что с Пегасополисом?

— Грубо говоря, что-то не так со временем, мол, оно больше не подчиняется прежним законам.

— И что нам делать?

— Что делать? Ты и сама прекрасно знаешь.

— …Я не могу просто ждать конца.

— Борись дальше, раз тебе так нравится бессмысленная борьба. — Драконица помолчала, а затем спросила неожиданно: — Скажи, какова была кровь на вкус?

— Мне… стыдно и хочется расцарапать живот… были бы только у меня когти, — Глют сжалась и чувствовала себя отвратительно. — Вот такое осталось послевкусие. А сам вкус был… потрясающий.

Она была уверена, что драконица засмеет ее, назовет глупой или еще что, однако та, помолчавши, изрекла:

— Может, ты все-таки права.

— Права? — повторила Глют, сбитая с толку.

Однако в следующий момент она позабыла про разговор, ибо ее внимание захватили знакомые холмы, мелькнувшие внизу. Вроде как, это здесь. Колдунья, больше верящая чувствам, нежели глазам, попросила драконицу приземлиться, и вскоре стояла на твердой земле — родной земле, — в чем теперь уже не оставалось сомнений.

Глют шагала по пустырю и с трудом узнавала деревню. То была даже не бледная тень, а что-то совершенно иное, непохожее. Там, где торчит почерневший остов, раньше был дом бабушки. Вон туда, на облысевшую горку, она ходила собирать ягоды. В другой стороне, был перекресток двух дорог, пронизывающий деревню посередине; почти там же, неподалеку, находилась лавочка доброго дяденьки-торговца, что, бывало, угощал ее яблоками. Здесь, в пустой низинке, покрытой редкими ржавыми травинками, когда-то стоял их с родителями домик.

Колдунья смотрела на все это с тяжелым сердцем и в глубоком молчании. Она провела немало времени, предаваясь воспоминаниям, стараясь припомнить каждую деталь, даже самую маленькую, выстраивая в голове прежний образ родной деревни. Но, в конце концов, ей пришлось оставить мир грез и вернуться в мир суровый, лишенный тепла и красок.

Драконица по какой-то причине до сих пор не улетела. Глют не стала спрашивать, почему, — все равно не получит откровенного ответа. Изо рта вырывались клубы пара. Холодало. Колдунья натаскала немного хвороста — сколько удалось найти в окрестностях, — и попыталась развести костер. Ничего не получалось. Она никогда прежде этого не делала, а от теории, что когда-то закрепилась в голове, толку оказалось мало.

— Отойди, — сказала подошедшая драконица. Она подула легонько, и затрещал маленький костер.

Они сидели друг напротив друга в полной тишине и глядели на огонь. Он живенько извивался в каком-то странном танце.

— А если улететь высоко в небо? К звездам? — вдруг спросила Глют. — Может, там будет спасение?

— А ты все никак не угомонишься, — драконица легла на земле и положила голову на лапы.

— Днем вы сказали, что я в чем-то права… — колдунье показалось, что сейчас хороший момент, чтобы это спросить. Она не докончила предложение и вопросительно уставилась на драконицу.

— Пораскинь мозгами, — отмахнулась та.

Но Глют так ничего и не поняла. Возможно, она просто искала ответ не там.

— Вы не улетите?

— Улетела бы давно, если бы хотела.

— …Вам страшно? — с опаской спросила Глют. — Мне страшно. Я боюсь остаться одна. Знаю, вам глубоко наплевать на меня… Так что просто не обращайте на меня внимания.

— Это… можно понять.

— Нам нужно держаться вместе, — робко сказала Глют.

— А мы что, по-твоему, сейчас делаем?

Немного помолчав, колдунья спросила:

— Так что насчет звезд?

— Вы, пони, поголовно такие глупые лишь с редкими исключеньями? Это невозможно. Мы не доберемся до них.

— А вы пытались?

— Нет. Никто не пытался. Я и так знаю, что там, наверху, делать нечего. Забудь.

Губы колдуньи изогнулись в улыбке. Это, наверно, тепло так подействовало на нее. И дело было вовсе не в огне, что алел пред взором, — он едва ли согревал.

— …А что с вашим домом? — спросила Глют, на секунду поддавшись меланхолии. — Где другие драконы? Вы знаете, что с ними? Если хотите…

— Нет, не знаю, — резко, но в то же время мягко оборвала драконица, как бы прочертив невидимую черту. — И не хочу знать.

Колдунья вся заволновалась и заелозила на месте, когда она поняла одну очевидную вещь. В конце концов, она все же набралась решительности, чтобы произнести это вслух:

— Давайте будем друзьями? Друзьями до скончания времен?

Драконица взглянула на нее строгим взглядом, словно на наивное дитя, и промолвила:

— С тобою мы просто будем держаться вместе. Не больше.

— Ладно, — промолвила Глют. — Так тоже неплохо.

— На твоем месте я бы не радовалась особо. Когда случится голод, я проглочу тебя не раздумывая.

Она же не всерьез, так? Запугивает просто. Неужто им на двоих не хватит теней? Да и тут еще: с кем будет драконице поговорить, пускай даже не по душам, а о всякой чуши, если она останется одна?

— Я думаю, нам лучше лечь спать… пока костер не погас, — ответила Глют дрожащим голосом.

Драконица молча поддержала ее и развернулась к огню спиною.

Колдунья не могла уснуть. И дело было не в окутывающем тело холоде и не в беспросветном будущем — нет, все это казалось абсолютною мелочью. Но имя, то имя, она чувствовала: нечто непременно изменится, если вспомнить, кто за ним прячется.

Кики. Кики. Кики.

Кто же это?

Стих 15. Дальние земли

— Милая, — позвал голос как бы издалека, — вставай.

Кики почувствовала непонятную тряску и разлепила глаза. Сонный взгляд наткнулся на сокрытую мраком пони, что стояла подле кровати.

— …Мама? — прошептала она и протерла веки. Ей потребовалось несколько мгновений, дабы понять, что это Глют.

— Глютти… Что такое? Что случилось? — промычала она, давя зевок. Ей снился такой хороший сон, и теперь он был прерван, и от этого становилось как-то грустно.

— Давай же, вставай, нам надо спешить, — громко прошептала колдунья. Выражение ее лица было не разглядеть, однако в голосе слышалось волнение. Сие немного насторожило монахиню. Еще больше ее насторожил второй, грубый, голос, раздавшийся со стороны двери:

— Я вернусь через минуту.

Силуэт рысью подошел к окну, открыл его, — отчего в комнату ворвался промозглый воздух, всколыхнувши шторы, — и нырнул в ночь. То, верно, был рыцарь-пегас, с которым они играли в куклы, — так заключила Кики, окончательно проснувшись. Однако она все еще не понимала, что происходит.

— Мы улетаем, — сказала Глют, как будто прочитав ее мысли.

— Куда?..

— Куда-нибудь подальше отсюда. Ну же, Кики, будь хорошей девочкой и не капризничай!

Монахиня послушалась и спрыгнула с кровати, хотя все так же ничегошеньки не понимала.

— Здесь ведь так хорошо, — промолвила она. — Мы гостим у принцесс, это ведь не каждому везет…

— Перестань, — терпеливо ответила Глют и, вздохнувши, добавила: — Я бы объяснила тебе, но ты все равно не поймешь. Это… предложил Рейн. И он прав, нам нельзя тут оставаться.

Кики была растеряна; на выручку, к ее изумлению, неожиданно пришла Никта. Мир замер.

— Иди с ними, дитя, — промолвила праматерь звезд, и умиротворяющий голос вмиг прогнал все тревоги монахини. — Забудь обо мне.

— Никта! Ах, как же я счастлива слышать вас! Но почему? Пожалуйста, объясните мне!

— Так будет лучше для вас. Возможно, поначалу вы будете считать совершенно иначе, но поверь, сейчас сие есть лучший исход из возможных.

— Что?..

— Скоро, совсем скоро, все прояснится. Боюсь, что ты, дорогая моя Кики, узнавши правду, обозлишься на меня. И сие будет абсолютно справедливо. И сего не избежать. До скорой встречи, дитя. У нас будет еще один разговор, прежде чем мы с тобою расстанемся.

«Расстанемся»? Не послышалось ли? Никта действительно так сказала? Никогда раньше она не говорила ничего подобного. Неужели теперь?.. Нет, быть того не может. Кики яростно помотала головою, отгоняя нехорошие мысли, и вернулась в реальность.

— Как себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила Глют. — Ты вдруг застыла, как тогда…

— Можно взять с собою хотя бы кукол? Им будет одиноко в сундуке…

— Конечно, — в голосе колдуньи послышалось облегчение, — не думаю, что принцессы будут против.

Тусклый лунный свет, проникающий через окно, загородило что-то крупное. Приглядевшись, Кики поняла, что это колесница.

— Вы готовы? — донесся голос Рейна.

Подгоняемая Глют, монахиня взяла с собою двух кукол, дракона и маленького аликорна, которые ей нравились больше всего (весь сундук взять, к сожалению, было нельзя) и мысленно попросила прощения у остальных игрушек за то, что разделяет их с друзьями; затем поспешила к окну и запрыгнула в колесницу, где уже сидела колдунья.

— Мы готовы, — сказала Глют Рейну, и они тронулись.

Спустя какое-то время Кики осмелилась выглянуть за борт (благо сидеть в колеснице куда безопаснее, чем на драконьей спине, потому и высота теперь была не так страшна), однако много разглядеть не удалось. Монахиня отчетливо видела разве что редкие огни на земле — они становились все меньше и меньше, пока совсем не растворились в темноте.

Глют наколдовала светлячок, который теперь вился у них над головами. Так они хотя бы видели лица друг друга. Колдунья улыбнулась натянуто, и Кики ответила той же самою улыбкою.

Они летели в полной тишине, каждый думая о своем. Монахиня беспокойно прокручивала в голове слова Никты. Почему праматерь звезд велела забыть о ней и лететь прочь? Почему говорила так, будто в чем-то повинна? Неужель они и вправду расстанутся и никогда больше не поговорят?

Долгого Кики задавалась вопросами, пока не обнаружила, что начинает светать — ее носа коснулся тусклый лучик, с трудом пробившийся сквозь облака. Но что-то было не так. Нынешнее утро совершенно не походило на то, к чему она привыкла. Холодный и невзрачный рассвет навеял воспоминания о безрадостном, полном снедающей апатии детстве. Из мира исчезли яркие цвета, он вновь сделался серым и угрюмым.

Сказать, что она испугалась — ничего не сказать. Кики оторопело глядела на бесплодные и мрачные пустыни далеко внизу, и сердце ее сжималось от боли. Это… это совсем не то, что она хотела видеть. Куда подевались все деревья?.. Неужели те почерневшие изломанные палки — все, что от них осталось? Где лучезарные моря? Неужель вон те жалкие лужи и вправду?.. Нет, нет! Такого не может быть, все неправда, ложь, все! Так кричало сердце, но разумом монахиня понимала, что глаза не лгут. Впервые за много лет они позволили взглянуть ей на жестокую правду. Ее уверили, будто она рождена, дабы нести счастье и свет… Но в сих опустевших землях не осталось никого, кому бы она могла помочь. Мир — ее мир — был разрушен, от него не осталось ничего, даже основания. Как дальше жить с открывшимся знанием? Что теперь делать? Она не знала… Вмиг все для Кики потеряло какой-либо смысл.

И тогда послышался тихий голос. Голос Никты.

— Дитя… слышишь ли ты меня?

— Никта! — Кики была так рада услышать праматерь звезд. Сие было сродни лучу света в непроглядной тьме. — Почему я… почему мой недуг вернулся?

— Теперь мы совсем далеко друг от друга. Мои чары больше не действуют. У нас есть немного времени, прежде чем ты совсем перестанешь слышать меня.

— Чары… — задрожала Кики, вспоминая слова, что однажды сказала Никта. — Так вот он каков — ваш подарок…

— Ты была достойна жить в лучшем мире, моя дорогая Кики, и я сотворила то единственное, что было в моих силах. Я не излечила тебя в прямом смысле, но позволила тебе видеть мир по-другому. Сокрыла от тебя истинный лик сего мира, дабы ты могла улыбаться и веселиться. Не того ли ты всегда желала, дитя? Знаю, мои слова, скорей всего, не найдут отклика в твоем сердце, и сие будет… естественно, ведь я не была до конца честна с тобою. Но ответь мне: разве ты не была счастлива?

— Была. Я была, Никта.

Противоречивые чувства разрывали Кики изнутри. Она злилась, но в то же время испытывала благодарность; хотела забыть правду, но понимала, что жить во лжи и дальше нельзя.

— Вы знали, что это произойдет. Что мы однажды расстанемся, и я узнаю правду. Ведь так? И все равно наложили на меня чары.

— Прости, Кики.

— Значит, и мое призвание — тоже ложь? Теперь-то я понимаю. Не было никаких счастливых пони. Это все было воображение. Не просто так ведь мой бок до сих пор пуст.

Помолчавши, Никта молвила. Ее голос был размеренным, убаюкивающим.

— Только тебе решать, что есть правда, а что — ложь. Я всегда желала тебе только добра, дитя. Я не прошу простить меня, но надеюсь, что однажды… ты сможешь понять.

— Понимаю! Я все понимаю, но это жестоко, Никта! — разразилась Кики, из голоса ее навсегда пропали детские нотки. Она повзрослела в одночасье. — Столько лет кормить меня иллюзиями, а потом оставить одну в… такой реальности.

— Но ты не одна, — мягко заметила праматерь звезд.

И правда, не одна. С ней были Глют и Рейн. От этого понимания ей стало всего на капельку, но легче.

— Однажды, сие закончится, дитя. Не знаю, сколько для вас пройдет времени, возможно, годы… Но, обещаю, ты увидишь настоящий солнечный свет. Настоящие берега, реки и леса. Увидишь птиц, бабочек, увидишь ту утерянную страну, настоящую Эквестрию.

— Ваши слова, словно мед, Никта. Но не может быть все так сладко, как вы описываете. В какой-то момент я обязательно почувствую горчинку. Вы ведь… сами преподали мне этот урок.

— Я… все изменю. Даю слово. А пока… наберись терпения и верь в меня, как всегда верила.

— Простите, — легонько помотала головою Кики. — Я никогда не смогу верить в вас, как прежде. Но так же, как и вы мне, я желаю вам только добра. И надеюсь, что вы достигнете того, что задумали… Какими бы ни были ваши замыслы.

— Прощай, дитя.

— Прощай, Никта.

Иллюзии развеялись окончательно. Перед Кики предстал мир, настоящий мир — но вопреки всему он казался иллюзорным и неестественным. Просто… надо привыкнуть к этому. Вот только получится ли?

— Ты в порядке? — спросила Глют, когда Кики перестала смотреть за борт и развернулась к колдунье лицом.

— Нет, — отвечала монахиня, изобразивши губами жалкое подобие улыбки. Право, она, похоже, забыла, как правильно улыбаться. У ней просто не получалось сие сделать. — Я теперь вижу то же, что и все.

Глаза Глют расширились от изумления. Причем не сколько от самих слов монахини, сколько от интонации голоса, столь резко повзрослевшего.

— Я расскажу все позже, Глют, но пока что… ничего не говори. Не жалей, не утешай — не надо. Или нет, скажи мне… ты бы злилась на друга, если бы он признался тебе, что лгал всю жизнь? Пусть его ложь была во благо?

— Не знаю. Я бы злилась, думаю, — не очень уверенно говорила Глют, все еще пораженная переменой Кики, — но раз ложь была во благо, значит, друг хотел помочь тебе, правильно? Наверно, я бы смогла понять его.

— …Спасибо, Глют, — ответила монахиня после недолгих раздумий.

Куклы, находившиеся в ногах Кики, взирали на нее пустыми, ничего не выражающими взглядами. Они больше не говорили, не смеялись вместе с нею — они замолчали навсегда, став бездушными кусками дерева. Отныне куклы были не больше, чем напоминанием об ее слепоте.

Кики положила передние копыта на борт колесницы и в тяжелых думах безразлично смотрела на бесплодные земли и проплывающие мимо одинокие облака. Потом, спустя, по ощущеньям, час, она поняла, что, в общем-то, ни о чем уже и не думает и просто пялится вниз, не желая (и не в силах) пошевелиться. Глют не пыталась завести разговор и сидела так же тихо. Рейн, не слышавший их разговора, но давно уже заметивший молчание, повисшее между кобылами, спросил один раз, все ли нормально, но ответа так и не получил.

Кики вдруг поняла, что они стали подниматься, хотя до сего момента летели на более-менее ровной высоте. Глют тоже заметила сие, и обе они обратили взгляды к пегасу. Тот ухмыльнулся им, ничего не сказавши, и устремил взор к приближающейся гряде туч. Монахине внезапно стало страшно: она почему-то была уверена, что они разобьются, если вскоре не изменят курс, и взволнованно закричала пегасу, дабы тот остановился. Однако он только быстрее замахал крыльями.

Тучи грозились расшибить ее в лепешку. Кики зажмурилась и обхватила себя передними ногами. Мгновение. Еще одно. Ничего не произошло. Она ничего не почувствовала. Она открыла глаза неуверенно и увидела восторженную Глют, смотревшую куда-то вперед. Проследив направление ее взгляда, она обнаружила бледный круг — солнце — на полотне темнеющего вечернего неба. Небо… Кики уже давно позабыла, как выглядит настоящее, не сокрытое тучами небо. И вот оно — предстало во всей красе. Монахиня наслаждалась видом: пускай она могла видеть лишь очень ограниченную палитру цветов, зато она чувствовала гораздо больше, чем другие. Она видела, как влияет вечерний пейзаж на друзей, глядела на их одухотворенные лица и эмоции Рейна и Глют как бы передавались ей.

— Тени могут отнять у нас страну. Могут отнять наши жизни. Отнять даже наше будущее. Но они никогда не отнимут у нас солнце, — тихо молвил Рейн. — Потому что тени появляются только на солнце. Так однажды сказали мне братья. Интересно, как бы они отреагировали, увидев меня сейчас? — опустил он глаза. — Я должен был остаться, сражаться со всеми, но я снова предпочел сбежать.

Кики стало невыносимо больно от того, что никто, кроме них, никогда больше не увидит столь завораживающий пейзаж. Ведь они, скорей всего, последние живые пони в Эквестрии. Но вопреки сей тяжелой мысли Кики нашла в себе силы сказать важную вещь, те слова, в которых так нуждался пегас:

— Но ты не просто сбежал. Ты забрал нас собою. Ты защитил нас. Спас от неминуемой смерти. И тебе не понадобилось для этого оружие.

Глаза Рейна блеснули, он взглянул на монахиню так, будто не верил тому, что только что услышал, пораженный до глубины души. Губы его задрожали, он сжал их усилием воли и резко отвернулся.

— …Спасибо тебе, — произнес он, и в темнеющем закате замелькали дождинки.

Сей закат и сей внезапный слепой дождик заново разожгли в сердце Кики огонь. Эквестрия пала, это так, это не изменить. Но одной Эквестрией мир не ограничивается. Дальние земли — вот куда нужно отправляться.

Миновали годы. Втроем они побывали во многих частях света, и везде их встречал один и тот же пейзаж. Тени обратили в пустоши все — или почти все, как продолжала твердить себе Кики, точно молитву. Мир был огромен, а значит, где-то должен был остаться островок жизни, не затронутый порчей. Она знала. Она верила — не ради себя, но ради Глютти, ради Рейни. Таково было ее предназначение. Так говорила ей метка.

Ведь вера есть не спасение для твоей души, вера — это прежде всего то, что ты даришь другим.

Стих 16. Иная ветвь

Битва была в самом разгаре. Лязгали мечи, грохотали магические бомбы, оставляя глубокие черные воронки в земле. Воздух раскалился, и было не продохнуть, небо сделалось червонным от бушующего пламени. Виверны мельтешили в поле зрения, словно надоедливые насекомые, и Игнис сие в конец разъярило. Сколько бы она их ни перебила, их не становилось меньше! Не помогал с этим и единорог: тут и там то и дело мелькали вспышки, одна за другой крылатые твари лишались голов, но то была лишь капля в море, ибо на смену убитым сразу же прилетали новые.

Единорог телепортировался на спину драконице и взял короткую передышку. Осматривая поле битвы, он обнаружил, что в небе и воздухе возникло множество странных дыр — словно огонь проел саму ткань реальности. Единорог намеревался предупредить драконицу, как вдруг прямо пред ними разверзлась огромная прореха в пространстве. Расстояние было ничтожно: ни увернуться, ни остановиться — их затянуло в черное ничто.

В следующее мгновенье чернота сменилась бесчисленными разноцветными линиями. Они искрились, извивались, ветвились и сходились. Единорог ни о чем не думал, ничего не чувствовал, он словно бы сделался бестелесным наблюдателем, и пребывал в таком состоянии, пока мир вновь не заволокло темнотою.

Что-то было не так. Совсем… неправильно. Пахло странно — причем так странно, что не было подходящих слов, чтобы описать витающий в воздухе запах. Под спиной было мягко, похоже на кровать… Над правым ухом что-то пищало, громко и размеренно. «Пищит каждый раз, когда бьется мое сердце», — заметил Фиам.

Он попытался пошевелиться, но тут же понял, что лишен такой возможности. Что-то мешало ему это сделать, он как будто был привязан веревками к чему-то. В сознании стала крепнуть паника, но Фиам сразу же подавил ее, как и делал всегда в подобных случаях. Он приоткрыл тяжелые веки, но тут же зажмурился от слепящего света. Ему потребовалось несколько попыток, чтобы, наконец, окинуть взглядом место, в которое он попал.

То была небольшая комната, все в ней было белое, чистое и ровное. Слева от него оказалось окно (оно тоже выглядело странно, как и все здесь, как и пищащий предмет, который показывал какие-то бегущие линии), и увиденное в нем поразило единорога неимоверно. Снаружи сияло солнце, и небо было чистое, как хрусталь, незамутненное тяжелыми тучами.

 «Наверно, так выглядит посмертие», — заключил единорог, не веря тому, что видит. Это не могло быть реальным. Это иллюзия. Пусть и сладкая, но иллюзия. И все же… ему хотелось встать и подойти к окну поближе, он чувствовал, что у него хватит сил для этого. Фиам дернулся и вспомнил, что все еще связан, однако, осмотрев себя, ни веревок, ни ремней, ни прочих пут он не обнаружил. Значит, скорее всего, на него наложили некое заклинание. Но кто? И зачем? Что им от него нужно? И где он, в конце концов, находится?

Надо было выбираться из плена. Если удастся телепортироваться к окну, это станет неплохим началом. Фиам сконцентрировал мысли, рог зажегся и… Нет, рог так и не зажегся, потому что, опять же, что-то этому помешало. Единорог почувствовал себя беспомощным. Никогда он не чувствовал себя беспомощным. Он привык, что при нем всегда верный меч и доспехи — где они, кстати? — однако сейчас на нем была какая-то тоненькая салатового цвета не то роба, не то мантия, а вдобавок к тому, он не мог даже почесать нос.

Писк участился, линии на странном предмете запрыгали чаще и выше. Мысли лихорадочно заметались в поисках выхода, но выхода не было! Кто бы ни стоял за всем этим, он все предусмотрел. Здесь не было даже двери! А ведь двери есть даже в темницах! Где же он оказался? И где Игнис? Почему он не чувствует ее присутствия? Что стало с их связью?

В этот момент, когда разум Фиама пытался приспособиться к резкой перемене обстановки, в стене вдруг образовался проем. Вернее сказать, часть стены как бы отодвинулась вбок. В проеме что-то показалось, и в следующий момент в помещение вошла рыжая кобыла. Она тоже была облачена в робу, правда, белого цвета, и несколько отличную внешне от робы единорога. Она приблизилась к нему и сказала ровным голосом:

— Если не будешь делать глупостей, я позволю тебе двигаться. Ты меня понимаешь? Кивни, если да. Не пытайся ничего сказать. Все равно не сможешь.

Фиам все равно попытался и с удивлением обнаружил, что ограничены были, буквально, все его движения. Он, разве что, мог подвигать взглядом по сторонам. Пришлось кивнуть. Кобыла нажала что-то копытом в изголовье кровати. Единорог, почувствовав свободу, хотел было встать, однако встретился лицом к лицу с молчаливым неодобрением.

— Не спеши, — сказала кобыла. — Мне нужно, чтобы ты ответил на несколько моих вопросов. Полагаю, у тебя самого есть вопросы. Давай поможем друг другу, хорошо? — Не дожидаясь ответа, кобыла придвинула к кровати табурет и села на него: — Итак, как тебя зовут?

— Фиам, — прохрипел единорог. Прочистив горло, добавил: — Найт.

— Значит, Фиам Найт?

— Нет. Первое имя я получил при рождении, второе взял сам.

— Понятно. Как ты себя чувствуешь? Раны болят?

— Бывало хуже.

— Замечательно, — она легонько приподняла переднее копыто, указав на единорога: — Теперь твой вопрос.

Она, наверно, лекарь — почему-то так Фиаму показалось. Пока что она производила нормальное впечатление; вероятно, тем, что выказала доверие, позволив говорить на равных, а не устроила допрос — хотя последнее ей ничего не стоило.

— Где я? — единорогу хотелось спросить куда больше, но он решил начать с простого.

— Мэйнхеттенская клиника.

— Мэйнхеттен? — наморщил лоб Фиам. — Это… город? (Кивок от рыжей пони.) Никогда не слышал о нем. Где он находится? Это Эквестрия?

— Определенно Эквестрия, — спокойно ответила кобыла, однако по ее лицу скользнула тень сомнения. Что вызвало такую реакцию, для единорога оставалось загадкой. — Какие твои последние воспоминания?

— Множество разных цветов, как… в штуке, которая появляется после дождя на солнце.

— Как в радуге?

— Да, как в радуге…

Он не стал говорить о том, что сражался на смерть в последней битве за Эквестрию. Кобыла также не торопила события. Они пока что, можно сказать, примерялись друг к другу. Прощупывали почву.

— Где Игнис?

— Игнис? О, наверно, ты про дракона. Она любезно согласилась не превращать нашу клинику в гору углей и ждет во дворе.

— С ней все нормально?

Лекарь смерила Фиама взглядом, будто пыталась что-то понять.

— Конечно, — наконец ответила она. — Перейдем к более серьезным вопросам. Кто ты?

— Верный страж Ее Величества Принцессы Луны, — ответил Фиам, немного напрягшись. Он понимал, что кобыла желает выведать из него как можно больше, но он не мог взять и рассказать обо всем сразу. Он осторожничал — так же, как и она, когда приковала его к кровати.

— Знаю, что ты сейчас чувствуешь, Фиам. Но поверь, никто не желает причинять тебе вреда. Я — да и не только я, говоря откровенно, — хочу понять, кто ты такой на самом деле.

Единорог посмотрел лекарю в глаза. Она не лукавила. Но это было не единственной причиной, почему он все же заговорил без обиняков. Дело в том, что он находился в проигрышном положении. Многие вещи оставались неизвестными: вот например, каким именно образом он оказался здесь? Ведь кобыла наверняка знает и может с легкостью подловить его на этом. А как ей объяснить многочисленные раны и следы от клыков на теле? Он не сможет скрыть правду о себе, его непременно выведут на чистую воду.

— Я хочу помочь тебе разобраться, — сказала кобыла. Фиам невольно обратил внимание на металлический значок с надписью у нее на груди, однако не смог разобрать букв. Они казались очень смутно похожими на те, что используются в эквестрийском алфавите.

— Мы ведь сейчас говорим каждый на своем языке? — пришел к выводу единорог.

Лекарь удивилась его умозаключению.

— Да, именно так, — ответила она после короткого ступора. — Не ожидала, что ты поймешь это так быстро. Это из-за моего значка, да? — она едва заметно улыбнулась.

— Тогда как вы можете понимать меня? И как я понимаю вас?

— Пожалуйста, обращайся на «ты». Я не настолько стара, чтобы ко мне обращались на «вы». — Кобыла была старше Фиама — лет на десять точно, а скорее всего даже побольше. — А что до твоего вопроса… это все мой автоматический переводчик. Он на ходу переводит с древнеэквестрийского на современный и обратно.

— Вы сказали «древнеэквестрийский»? — Единорог почувствовал, как похолодели внутренности. До него стало доходить. — Который сейчас год? — резко спросил он, чуть подавшись вперед.

— Тысяча сто двадцатый от воцарения сестер.

Единорог не мог скрыть своего изумления — да и не пытался. Они с Игнис перепрыгнули тысячелетие и оказались в Эквестрии из далекого будущего. Фиам вдруг резко почувствовал себя так, словно он — не он, а все, что сейчас происходит на глазах — плод воспаленного воображения на грани смерти. Дыхание перехватило. Предмет с линиями снова часто запищал.

— Ты с самого начала знала, что я из прошлого? — спросил единорог, когда худо-бедно совладал с нахлынувшими чувствами.

— Мы предполагали. Твои доспехи выглядят в точности как те, что носили стражники принцессы Луны многие века назад еще до ее изгнания. Но теперь все стало предельно ясно.

— «Мы»? Кто, кроме тебя, скрывается за этим словом? Принцессы?

Лекарь коротко кивнула.

— Все это звучит предельно странно… но я верю, — говорил Фиам, стараясь придать голосу твердости, избавиться от ноток волнения. — Могу я увидеть Игнис? Хотя бы просто увидеть?

Кобыла отнеслась к его просьбе с пониманием. Она отсоединила от его груди какие-то тоненькие нити, отчего в помещении воцарилась тишина, и помогла единорогу слезть с кровати. Она проводила его к окну, откуда он увидел драконицу, сидящую под сенью высоких деревьев. С души точно камень свалился. Он отвел взгляд, но краем зрения успел заметить, как Игнис, кажется, посмотрела в его сторону.

— Думаю, нам лучше пока отложить наш разговор, — сказала лекарь, как будто знала с точностью до самой незаметной эмоции, что он чувствует. — Продолжим позже, а пока… Почему бы тебе не повидаться со своей огнедышащей подругой? Позволь, я тебя провожу.

Пока они шагали по светлым и опрятным коридорам, взгляд Фиама не переставая метался туда-сюда в любопытстве. Здесь были и другие пони. Те, что в зеленых робах — надо понимать, больные, — встречались чаще; те, что в белых — лекари, — шли по своим делам, уткнувшись в какие-то светящиеся таблички, либо сопровождая больных. Единорог то и дело ловил на себе взгляды, он чувствовал, что находится в центре внимания.

— Что они на меня так смотрят?

Лекарь застыла на месте и приподняла правую переднюю ногу. Из странного вида медальона, закрепленного над ее копытом, возник луч. Он расширился, и перед глазами Фиама появилась полупрозрачное полотно света. Вдруг, к его великому удивлению, на полотне задвигались картинки, снизу и сверху забегали ленты со словами. Слова он не понимал, но слышал звучащие наперебой голоса: «Возникший из ниоткуда дракон едва не устроил в небе хаос», «Черная драконица пронеслась над Мэйнхэттеном. Королевские сестры и лорд Эмбер пока не дают никаких комментариев», «Что это было? Попытка террористического акта? Стоит ли нам опасаться полномасштабного вторжения драконов?», «Что или кого драконица держала в своих клыках?». У единорога зарябило в глазах от мелькающих картинок, он встряхнул головой и перевел взор на лекаря.

— Вы наделали шуму, — подытожила она, развеяв магию медальона и продолжая путь.

— Вижу, — сказал он, идя следом. Когда они уже подходили к выходу на улицу, единорог спросил: — Ты не боишься вот так сразу подпускать меня к Игнис? Вдруг мы сбежим?

— Вы можете попробовать, но у вас ничего не получится. Ты привязан к этому месту магически, дальше определенной границы тебе не выйти.

— Темница.

— Это ради безопасности самих же больных. Некоторые из них могут быть не в себе… Так или иначе, эту ступеньку мы уже преодолели. И ты, и дракон ведете себя благоразумно, так что… почему бы мне не пойти вам навстречу?

Точно по собственной воле дверь перед ними открылась, отъехав в сторону, и открыла вид на залитый светом кусочек двора. Непонятное чувство затрепетало в груди Фиама. Когда он ступил на крыльцо, его глазам стало больно от нещадных солнечных лучей, от которых блестела буквально каждая поверхность, каждый предмет, каждое даже живое существо или растение в поле зрения. Он отчаянно щурился и прикрывал глаза копытом. Чтобы худо-бедно приспособиться к свету, потребовалась долгая минута.

Здесь и правду было настоящее голубое небо — и ни клочка туч на нем. В высоте отчетливо виднелся солнечный круг, и его ласковое тепло согревало бока и спину. Тут и там, словно соревнуясь в росте, возвышались огромные стеклянные столбы — они поражали до глубины души одним своим видом и заставляли чувствовать себя ничтожной букашкой. Была здесь и мягкая зеленая трава, щекотавшая копыта, и такие же здоровые зеленые деревья. Ненавязчивый окружающий шум, состоящий из множества самых разных звуков, стал своеобразной музыкой, присущей одному только этому месту — но в то же время, как ни парадоксально, в этом месте было совершенно тихо. Мирно.

Когда они завернули за угол главного здания, Фиам увидал драконицу. Она все так же сидела под деревьями, терпеливо дожидаясь его. Он почувствовал, как от простого ее созерцания радостно забилось сердце. Лекарь кивнула ему и ушла, а он направился к драконице. Пребывая в раздумьях, Игнис заметила его, только когда он подошел практически вплотную. Она оживилась.

— Что они с тобой делали? — спросила она строго. — И что за смехотворная тряпка одета на тебе?

Фиам сел рядом с ней.

— Мне перевязали раны. Они не сказали тебе?

— Сказать они могут все что угодно.

— Пожалуй. Но пока их слова не расходятся с делом. Скажи, ты помнишь, что произошло, после того как мы угодили в ту дыру? Я не помню ничего.

Драконица поскребла когтем землю, оставив в ней довольно глубокую бороздку.

— Ты потерял сознание. И очень вовремя! Знаешь, как было тяжело удержать тебя на спине, чтобы ты не свалился вниз?

— Извини.

Игнис выпрямила спину и взглянула на единорога высокомерно, точно какая-нибудь знатная особа, ничего не сказала, но, похоже, извинение все-таки приняла. Она продолжала чуть спокойнее:

— Меня саму едва держали крылья, когда мы оказались в небе над этим диковинным городом. Я только и смогла, что дотянуть до ближайшей крыши, попутно уворачиваясь от чудных повозок и колесниц. Видел бы ты их — они летели сами по себе, никем не запряженные! Но я отвлекаюсь… Я рухнула без сил на крыше, и меня тотчас окружили красные и синие огни, и мне велели не двигаться. Я бы, может, и показала им, что никто не смеет мне указывать, но перевес был явно не на моей стороне. Потом была тьма, а проснулась я уже здесь. — Она подобрала хвост под себя, вероятно, чтобы единорог мог сесть ближе, но последний, хоть и заметил этот жест, не шевельнулся. — Тебе удалось что-нибудь выяснить? Ты знаешь, куда мы попали?

Он рассказал то, что узнал.

— …Это какая-то чушь, — проговорила Игнис, переварив услышанное. — Что, думаешь, им от нас надо?

— Хотят понять, кто мы такие.

— И они отстанут, когда получат то, что хотят?

— Не знаю. Но они позволили нам поговорить. Если бы они хотели выпытать из нас ответы, мы бы здесь не находились.

— Хорошо, расскажем мы, а дальше-то что?

— Я заберу свиток принцессы Луны, и мы вернемся в наше время.

Повисло неуютное молчание. Листья шелестели на ветру, и это было ужасно непривычно.

— Даже если свиток сработает как надо и действительно вернет нас в прошлое — в чем я сильно сомневаюсь, — будет ли в том смысл? — неожиданно сказала драконица. — Осталось ли там хоть что-то, что еще можно защитить? Не вернемся ли мы на пепелище?

Она права. Свиток перемещает в пространстве, но не во времени. Однако не попробуешь — не узнаешь, вот только…

— Хочешь остаться здесь? — прямо спросил единорог.

— А ты не хотел бы? Это сказка, а не мир! Теплое солнце, свежий воздух — ты только принюхайся, какой он сладкий!.. — она не успела выразить свой восторг в полной мере, Фиам оборвал ее словами:

— Мне нечего здесь делать, Игнис, — сказал он, посмотрев ей в глаза.

Во взгляде драконицы отразилось изумление.

— Откуда ты знаешь мое имя?

Внутренности кольнуло иголками. И вправду, откуда? Она никогда не называла своего имени, и все же он был почему-то уверен, что драконицу звали именно так.

— Фиам, это ведь ты? — спросила она с надеждой, будто что-то начиная понимать — или, скорее, вспоминать. — Только тебе я могла сказать…

— Была снежная буря…

— …и я попала в западню. Это вправду ты. — Она впервые выглядела такой растерянной: — Я… я даже не знаю, что думать. Это так неожиданно, но… я рада, что наконец-то нашла тебя! На самом деле, все это время ты был рядом… Почему ты скрывался от меня? Нет, не говори, кажется, я сама понимаю…

Поразительно, как вдруг потеплел ее голос. Она как будто даже выглядела теперь иначе, словно рядом с единорогом находился не грозный дракон вовсе.

— Ты ужасно изменился, Фиам. Как же ты стал… таким? Ты мне не скажешь, верно? Я не могу сейчас слышать твоих мыслей… Неужели война так повлияла на тебя?

— Я всегда был таким, Игнис, просто не замечал. Война же открыла мне правду.

— Мы поговорим об этом… позже. Если захочешь, ладно? Потому что я тоже хочу кое-что рассказать. — Не послышалось ли? В ее голосе действительно прозвучали нотки смущения?

Они снова замолчали. Пестрая птица, жизнерадостно чирикая, перепорхнула с ветки на ветку. Кажется, будучи жеребенком, Фиам знал, как эта птица зовется.

— Значит, ты не хочешь оставаться в этом мире, — вернулась драконица к невыясненному вопросу.

— Я не знаю, Игнис. Я до сих пор не уверен, происходит ли все это взаправду.

— …У меня тоже мелькала мысль, что я сплю.

По траве послышались шаги, и неподалеку показалась лекарь.

— Иди, — сказала драконица. — Пусть эта пони будет спокойна на мой счет.

Фиам слабенько улыбнулся ей — он был уверен, что давно разучился это делать, но, похоже, разговор по душам пробудил мышечную память. Игнис не осталась в долгу и тоже улыбнулась.

Единорог проследовал за лекарем, однако, оказавшись внутри клиники, они пошли несколько иным путем. Она привела его в довольно маленькую комнатку; тут не было кровати, и вообще помещение выглядело совершенно иначе, нежели то, где он очнулся, зато хватало всяких диковинных предметов и вещей. Почти все они были угловатые, будто сделанные из железа, некоторые, если к ним подойти достаточно близко, высвечивали над собой какие-то картинки. Фиам предположил, что это что-то вроде рабочего места лекаря. Последняя как раз села за стол и указала на стул с закругленной спинкой напротив себя.

— Присаживайся, пожалуйста.

Единорог сделал, как просили.

— Как самочувствие?

— Этот вопрос теперь будет звучать постоянно?

— Так необходимо, — серьезно отвечала кобыла. — Ты совершил прыжок во времени на целое тысячелетие. Неизвестно, как это могло повлиять на твой организм. А еще раны…

— Болят, но терпимо. С этим покончили?

— Да. Я хотела поговорить о том загадочном существе.

— Тень.

— Прости?

— Тень. Так мы их называем.

— Это все, что ты можешь сказать… или есть еще, что добавить? — осторожно спросила кобыла после недолгой паузы.

Фиам был плохим рассказчиком, однако все же поведал кобыле о том, кто такие тени. Об их кровожадности. Их ненасытности. Их бесчисленном поголовье. Их неостановимом шествии против всего живого.

— …когда нас перебросило сюда, был разгар битвы между нами и ними. Сейчас, скорее всего, от нашей цивилизации уже ничего не осталось, — закончил он.

Услышанное поразило кобылу, однако уже в следующий момент ее лицо приобрело прежнюю собранность и серьезность. Она сложила передние копыта на столе.

— Мы тоже кое-что выяснили о тени, благодаря останкам. Падение с высоты, конечно, не даст провести более подробное изучение, но даже так результаты весьма и весьма занятны. Не знаю, скажет ли тебе это что-нибудь, однако тени и оборотни во многом похожи. Возможно, они имели общего предка. Или же тени и есть тот самый предок, сейчас тяжело сказать определенно. Так или иначе… учитывая услышанное от тебя, я предполагаю, что вы имеете дело с оборотнями, чья эволюция пошла по совершенно иному пути.

Фиаму слова лекаря мало о чем говорили — слишком много было в них непонятного и неизвестного, — хотя стоило отдать ей должное: она, видно, пыталась говорить как можно проще.

— Когда вы вернете мне мои доспехи и меч? — спросил он, когда лекарь закончила говорить.

Резкая смена темы на секунду озадачила кобылу.

— Ближайшую неделю вам с драконом точно придется провести под нашим наблюдением. Возможно, все еще изменится, но пока что так. — Черты ее лица немного смягчились: — Скоро сюда прибудут принцессы, но до того времени у нас еще есть время. Я психолог — вряд ли тебе это слово говорит о чем-то, опять же, но ты можешь поделиться со мной своими тревогами.

Делиться тревогами? Он едва знал эту кобылу, чтобы доверить ей что-то сокровенное; даже с Игнис, которую он знал давно, они впервые за долгое время были открыты друг с другом только сегодня.

— Если хочешь, конечно, я не заставляю тебя, — добавила она, как будто почувствовав волнения его души. Кобыла выглядела доброжелательной и смотрела на него готовыми внимать глазами.

— Мне нужны мои доспехи, — настойчиво потребовал Фиам, хотя и понимал, что ему их не отдадут. По крайней мере, сейчас. Телом он начинал ощущать неприятное покалывание тут и там, похожее на зуд; в суставах проснулась дрожь. Раньше такого не происходило… Что это с ним?

— Ты на территории клиники, Фиам. Более того, ты наш пациент, — терпеливо отвечала кобыла. — Пока твои раны не затянутся, и ты не будешь чувствовать себя хорошо, тебе придется ходить в робе. Они тебе не понадобятся, — добавила она аккуратно. — Здесь нет теней.

Единорог наградил кобылу угрюмым взглядом, но та не дрогнула лицом. «Возможно… доспехи действительно больше не нужны», — признал он. Покалывание почти прошло, и дрожь прекратилась, однако ему не стало лучше: он все еще чувствовал себя уязвимым, казалось, будто он остался без кожи. И это чувство не исчезнет просто так.

— Ты растерян, — сказала лекарь. Это был не вопрос, а утверждение. Ей как будто вовсе не нужны были слова, чтобы понять его душевное состояние. Похоже, все было написано на его лице. Видимо, скрывать эмоции у него получалось хуже, чем он думал.

Внимание Фиама привлекла гладкая поверхность стола. Он не собирался подыгрывать лекарю. Возможно, стоило просто сказать «хватит», и она бы прекратила, однако ему было интересно, как далеко она запустит копыта в его разум.

И так, с молчаливого согласия единорога, лекарь продолжала:

— Ты растерян. Не знаешь, что делать, как быть дальше. Новый мир отобрал у тебя смысл к существованию. К тому же, он так не похож на тот, в котором ты привык жить, что кажется тебе ирреальным. Но он совершенно реален, и чем скорее ты его примешь, тем лучше будет для тебя. Тем быстрее ты научишься жить в новом мире…

Жить среди них? Это невозможно, это просто… глупо. Такое могут помыслить только жеребята. Путь назад закрыт навсегда; прежнего себя, который мог бы жить мирно, уже не вернуть.

— Наверно, ты сейчас думаешь, что для тебя все потеряно, но это не так, поверь. В моей практике есть подобный твоему случай, — молвила лекарь таким голосом, будто доверяет ему сокровенную тайну: — Один мой пациент пережил ужасное потрясение, в одно мгновение его мир буквально перевернулся с ног на голову. К уже имевшемуся душевному расстройству прибавилось еще одно: пациент считал всю свою жизнь до момента потрясения лживой и ненастоящей, а в нынешней, так же как и ты, не находил себе места.

Кобыла кашлянула в копыто, извинилась и говорила дальше:

— Далеко не сразу, но постепенно пациент пошел на поправку. Мы много с ним трудились и трудимся до сих пор, однако разительные перемены видны невооруженным глазом. Самое важное здесь — чтобы желание исходило от тебя, иначе ничего не получится.

Если бы дело было только в новом мире… Им всем, по-хорошему, стоит опасаться его. Он не такой. И ему нет места среди них. Не впустят же мыши к себе кота, правильно? Или куры — лисицу.

— Мне знаком твой взгляд, — продолжала кобыла, и поразительно, но единорог видел в них не что иное, как самое настоящее понимание. Он до сих пор не промолвил ни слова. А она все равно читала его, как открытую книгу. Нет, ей даже не нужно было открывать книгу — она, как будто, и так знала, какие слова записаны на страницах.

— Я хочу сказать… позволь мне помочь, Фиам. Не поздно начать заново. Ты сможешь жить нормальной жизнью, как все.

— …Как все, — повторил единорог тихо и потупил взгляд.

Как все. Как все! Ну не насмешка ли это? На мгновение, дав слабину, он мысленно возвратился в прошлое.

Его страна, его дом — все увядало на глазах, словно болезненный цветок. Эти мерзкие отродья… в них нет ни капли разума, ни капли доброты, ни капли живого! Они понимают лишь один язык — язык крови и железа, и раз у других не хватает смелости, чтобы уподобиться им, он сделает это сам. Жертва ради Эквестрии. Что значит жизнь одного пони? Песчинка в песке. Дождинка в дожде. Жертва, которая, возможно, спасет другие жизни.

Свою первую тень Фиам убил не колеблясь, с легкостью, которой мог бы позавидовать самый свирепый хищник. И сделав это, он не просто испытал удовлетворение. Ему понравилось. Пустить кровь и наблюдать за мучениями, за тем, как она корчится и извивается, шипит на своем, умоляя о смерти, было истинным наслаждением. Они пришли в Эквестрию и развязали войну. Отняли у них… у него… нормальную жизнь! Сотворили с ними… с ним… это!

Его ненависть к захватчикам была неизмерима, как бездонный океан. Однако его ненависть не смогла заглушить страх. Страх перед тенями, что словно злой неумолимый рок, словно порча, изничтожали все живое на своем пути, не оставляя после себя ничего, кроме пустошей. Ничто не могло помешать им. Никто. Даже могущественные аликорны были перед ними совершенно бессильны.

— Фиам? — негромко позвала кобыла, заставляя единорога вернуться в реальность.

— Хватит, — только и сказал он.

Кобыла ответила коротким кивком, и они закончили. Она проводила Фиама обратно в «палату» — так она называла место, где ему предстояло пробыть ближайшую неделю. Потом, часом позже, его навестили принцессы. Единорог был рад увидеть принцессу Луну, которая, как и сестра, выглядела гораздо старше, нежели он привык. Вместе с ними были еще два аликорна, ему незнакомые. «Наверно, молодые принцессы», — заключил он, ибо сами они так и не представились — речь-то шла о нем и только о нем.

Получив ответы, они поблагодарили его, пообещали помочь всем, чем возможно, и ушли донимать Игнис. Он знал, что их ждет провал, что ничего она им не расскажет — и вскоре из открытого окна послышалось подтверждение этому. Он ухмыльнулся невольно, а когда все стихло и стало лишь слышно, как перешептываются деревья, он лег на кровать.

«Какие же они назойливые, тени их раздери! Что здесь, что там — одно и то же. Особенно фиолетовая — и где они ее только такую нашли?»

Единорог уже успел соскучиться по их способности слышать мысли друг друга.

«Ты ведь слышал, да? Хотя они, наверно, сказали тебе то же самое».

— Что нам не вернуться?

«Именно. Думаешь, они лгут?»

— Какой им резон?

«Не знаю я. Просто не доверяю им! Слушай… Ты все еще не надумал… Ну, начать новую жизнь здесь?»

Фиам перевернулся на бок и уставился на точку, клочок зелени, меж двух стеклянных столбов, видимых из окна.

— Я хотел бы улететь куда-нибудь далеко и жить там, — произнес он после короткого молчания. — В тишине и спокойствии.

«Да… Заманчиво звучит, Фиам».

Стих 17. Они

Давным-давно, в позабытом уголке мира, там, докуда почти не достают солнечные лучи, где ночи длятся месяцами, а дни мимолетны, как миг, на свет появились двое — порожденья тьмы и холода. Их дом был неприветливый, холодный и пустой: вдоль горизонта возвышались бледные молчаливые сопки, завывал колючий ветер, в черном небе белели звезды. Но как новорожденный привязывается к матери, увидевши ту впервые, так и двое привязались к сему холодному миру, что породил их, и все его изъяны, все его неправильности и недостатки отошли на второй план, а то и вовсе сделались достоинствами. Нет же, он был совершенен. Воистину прекрасен.

Двое были сами по себе с самого начала. Ни матери, ни отца рядом, которые бы обучили их всему, что знают, рассказали бы, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что нет. Поначалу они бесцельно бродили по заснеженной пустыне, не зная, куда идут, зачем идут и что их ждет в конце пути. Они шли, ибо ничего другого больше не умели. Долгими месяцами между ними висела тишина, ибо двое не знали слов. В особенно морозные ночи, когда поднималась страшная вьюга, они закапывались под снег и затаивались так, пока погода не становилась лучше. Они не ведали, что можно согреться, если прижаться друг к другу. Не знали, что такое тепло. Не знали, как это — обнять.

Даже мне доподлинно неизвестно, сколько длилось их путешествие — может, год, а может и все десятилетие, — но постепенно мир вокруг них стал меняться. Ночь как будто сделалась короче и светлей, снега стало меньше (местами даже виднелись загадочные зеленые пятна с бархатистою поверхностью!), и ветер не дул так сильно, и из земли все чаще поднимались странные палки, сверху донизу покрытые темными колючками. Видя перемены, двое испытали непривычное, но интересное чувство: им ужасно захотелось все понять, осмыслить и узнать.

С того момента каждый новый предмет, едва попадавший в поле зрения, они рассматривали со всех сторон, нюхали, ощупывали и даже провали на вкус. Так они узнали, что земля промерзлая и несъедобная, а вот длинные зеленые ворсинки, покрывающие землю, словно мех, напротив, не так уж и плохи на вкус. Торчащие всюду длинные палки в пышном темном оперении были не по зубам, однако, покачиваясь на ветру, они издавали приятные звуки и просто хорошо пахли. Столько всего, столько разного, столько удивительного, и все-все нужно непременно изучить!

Воздух теплел. На смену вездесущему снегу пришли изумрудные луга и солнечные реки. Дни сделались длинными, а ночи — непривычно короткими; солнце поднималось так высоко, что светило прямо над головами, а не скромно выглядывало из-за горизонта, как раньше. Однажды, когда двое шли по песчаному берегу, их внимание захватили белые крылатые создания, что парили в высоте и звонко кричали друг на друга. К двоице неожиданно пришло осознание, что они не одиноки на белом свете.

Непривычно… Ново. Страшно!.. Но в то же время… так интересно!

Двое решили, что пойдут дальше, даже несмотря на страх, и вскоре они оказались в просторной долине. Внизу виднелись какие-то странные, но аккуратные холмики, как будто сложенные из деревьев; между ними, посредине, тянулась покрытая гладкими камешками линия; рядом с рекою, протекавшей в самом низу, возвышался еще один холм, чуть повыше остальных, — и что-то круглое постоянно крутилось на нем, приводимое в движенье потоками воды… Но что самое главное, здесь обитали разноцветные четвероногие существа.

Двое наблюдали издалека, как завороженные, опасаясь приблизиться хотя бы на шаг. Существа занимались делами, понятными только им самим, ходили туда-сюда; те, что поменьше, бегали тут и там, мешая тем, что побольше. Довольно часто все они издавали звуки — иногда длинные, иногда короткие, — молчаливой двоице было совершенно невдомек, что все это могло значить, однако они заметили, что у звуков был свой окрас, своя звонкость и каждый из них, похоже, нес в себе определенный смысл.

Двое внимательно вслушивались в отголоски, пытались понять, разобраться и так увлеклись, что совершенно потеряли счет времени и не заметили, как потемнело. Существа спрятались в холмах, и стало совсем тихо. То была прекрасная возможность, дабы подобраться поближе, однако двое так и не отважились. Всю ночь они провели, затаившись в кустах, обуреваемые необычным ощущеньем, что как бы распирало их изнутри. Это же самое чувство сжалось в маленький-премаленький комочек, когда на небосводе, наконец, заалели первые лучи солнца.

День за днем двое следили за долиной и постепенно понимали все больше вещей. Пони. Так звали себя разноцветные существа. Дома. Так назывались холмики, в которых жили пони. Дорога. Так называлась устланная камнями линия, по которой громыхали повозки. Мельница. Так назывался большой дом с большущим вращающимся колесом в реке. Слово. С его помощью пони общались друг с другом. И это лишь малая часть из того, что удалось узнать за неделю неотрывных наблюдений. Двое даже умыкнули книжку с картинками и с огромным интересом пролистали ее, однако спустя некоторое время, узнавши, что воровство — плохо, тихонько вернули книжку туда, где нашли.

Одним погожим днем со стороны тропинки, коя вела из деревни, и по которой редко кто ходил, послышался детский смех. Две маленькие кобылки — одна чуть побольше, вторая поменьше — направлялись в лес, не переставая о чем-то оживленно болтать между собою. «Шишки», «дома», «мама» — такие прозвучали в воздухе слова. Пони завораживающе улыбались и хихикали; двоица, очень заинтересовавшись, последовала за ними, стараясь двигаться незаметно.

Красться пришлось недолго, ибо кобылки быстро отыскали елочки. Сбор шишек они превратили в игру: старшая, используя рог, срывала побеги и бросала их младшей, та в свою очередь, держа во рту плетенную корзинку, ловила их. В какой-то момент кобылки так увлеклись, что игра переросла в соревнование — и вот уже в младшую летит сразу пять снарядов, за всеми она поспеть никак не может, но все равно пытается, и от большого желания спотыкается, кувыркается и распластывается по траве. Корзинка плюхается рядом, вываливая содержимое.

— Сестренка! — ахнула старшая и подбежала к ней.

— Все нормально… — пробурчала младшая, приподнявшись, и хныкнула — на коленке передней ноги краснела ссадина.

Старшая склонилась над сестрою, взяла в копыто ножку и легонько подула на ранку.

— Болит?

— Щиплет немножко.

Она подула еще, чуть сильней.

— Щекотно! — захихикала младшая. — Перестань!

— Все еще болит?

— Нет, совсем нет!

— Ох… Напугала же ты меня… Сколько мы там насобирали, ну-ка? — старшая сложила разбросанные шишки обратно в корзинку. — Думаю, этого вполне хватит, — удовлетворилась она.

Вдруг младшая прижалась к ней со спины, обхватив живот маленькими копытцами.

— Чего это ты?

— Люблю тебя.

Старшая приобняла в ответ:

— И я тебя. Пойдем. Покажем тебя маме.

Пони ушли, а двоица, следившая за ними все это время из-за кустов, так и осталась на месте, не в состоянии пошевелиться. Они пытались справиться с чувством, нахлынувшим на них волною. Было так тепло, как будто внутри горел огонь — но не яростный, как от злобы, а мягкий, ласковый и нежный. Они пытались понять это, осмыслить… Сестры. Любовь. Двое хотели… так же. Хотели быть сестрами, хотели любить друг друга.

Когда двое осознали это, их размытые тела впервые приобрели четкие очертания. Ноги, копыта, хвосты, гривы, уши — прямо как у тех кобылок. И хотя двое родились в одно время, они переняли все черты до единой, так что одна стала младшей, а другая старшей. Теперь они тоже сестры. Но… имена. Нужны имена. Ведь не бывает пони без имен. Рини, что означало холодные снега, — такое имя взяла старшая, Нокса, что означало ночное небо, — взяла младшая. Новорожденные Рини и Нокса переглянулись. Они не умели говорить, как пони, но им и не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Теперь они знали, чего хотят.

Однако перед тем, как уйти, покинуть сии солнечные земли навсегда, они все же осмелились на то, чего всегда боялись. Спускаясь по тропинке в деревню, они были ужасно взволнованы, их коленки дрожали, но, невзирая на это, сестры предвкушали момент встречи с жителями. Как те воспримут их? Что скажут? Может, они вместе обнимутся и будут любить друг друга?

Когда сестры остановились на перекрестке дорог — а это было самое сердце деревни, — то почувствовали, как из воздуха тотчас растворилась беззаботность, и на смену ей пришел страх. Он мгновенно прилип ко всем, кому не повезло увидеть два черных, как ночь, силуэта, старательно подражающих пони. Все в мире как-то внезапно замерло и стихло, словно в ожидании чего-то. Старшая приподняла переднее копыто в мирном жесте, как вдруг раздался крик:

— Чудища! — и пони бросились врассыпную.

Неизвестно, кто в тот момент испугался больше — пони чудищ или чудища начавшейся неразберихи, — но одно известно точно: именно тогда эквестрийцы впервые узнали о существах, коих впоследствии нарекут тенями.

Сестры исчезли из деревни задолго до того, как там все успокоилось, и пони вновь выглянули из своих домов. Они бежали, бежали со всех ног обратно, на север. Чудища. Кто это такие? Те, которых боятся? Но почему пони их испугались? Они ведь старались быть похожими на них… Это правда, что Рини и Нокса сами не один раз пугались нового и неизвестного, и все равно сестры были расстроены. Просто они… они надеялись, что…

Спустя несколько недель их встретили родные заснеженные просторы. С изумлением сестры обнаружили, что у них появились братья, много братьев — те бездумно слонялись по сопкам разрозненными группками, растерянные, ничего не понимающие, прямо как Рини и Нокса когда-то. Последние невольно подумали, что как хорошо, что они решили вернуться, ведь за новорожденными нужен глаз да глаз. И ведь как удачно все совпало! Они хотели построить деревню, такую же красивую, как у пони, — вот и будет жилище для всех!

Воодушевленные сестры принялись за дело. Они трудились не покладая копыт, чувствуя себя ответственными перед младшими братьями, что нуждались в заботе и наставлениях. Довольно быстро им удалось возвести три первых домишка из льда — выглядели они косо, некрасиво и скорее походили на землянки, не идя ни в какое сравнение с домами пони. И все же Рини и Нокса не отчаивались — это было только начало. Все еще впереди, и они обязательно научатся, научат младших, и однажды построят не просто деревню, но настоящий город, где будут жить всею семьей.

Одно время все шло согласно их задумке. Деревня разрослась, сестры учили братьев уму-разуму, рассказывая, что такое любовь, как та прекрасна и как та согревает холодными северными ночами, если крепко-крепко обнять ближнего. Младшие, переняв облик у сестер, с интересом слушали истории о мире далеко на юге, о тамошних пейзажах, о существах, населявших его; помогали возводить новые сооружения, ибо семья разрасталась на глазах.

Но идиллия длилась недолго. Если бы только Рини и Нокса увидели, что все их старания были бессмысленны с самого начала, если бы поступили совершенно по-другому, не пытались научить младших тому, что им было все равно никогда не понять по-настоящему… Увы, сестры были ослеплены мечтою — красивою, но несбыточною.

Снежные бури были обычным делом на их родине, однако такой сильной, как в этот раз, сестры прежде не видывали. Она открыла им глаза на то, насколько плохие они зодчие, и как хрупки на самом деле были сооружения, возведенные их копытами. Рьяный ветер сдувал крыши, рушил стены, заметал улицы — к тому моменту, когда на горизонте показались всполохи северного солнца, ознаменовавшего первый за долгие месяцы день, от города, построенного с таким трудом, осталось лишь бесформенные ледяные глыбы. Сие событие подкосило сестер, однако они не позволили себе долго печалиться, помня про младших, что остались без дома. И тогда они решили: нужно построить новый дом, который будет лучше и крепче!

…Но братья смотрели на прошедшую бурю совершенно по-другому. Эти разрушения, случившиеся на их глазах, они нашли завораживающе прекрасными. Видеть, как что-то превращается в ничто… было волнительно. Непреодолимая, немыслимая сила показала, чего стоят их сооружения, показала им место, и это не могло не внушать. Они поняли… поняли, что хотят так же. Но не знали, что нужно для этого. Тьма поселилась в их душах… Или, пожалуй, тьма всегда была их в них, но только теперь стала медленно распускаться, словно цветок.

С той поры братья стали превращаться в чудовищ, о которых вскоре узнает весь мир. Впрочем, сейчас они еще помнили нравоучения сестер, слушались их во всем и заново отстроили город вместе с ними. Но зерно сомнения было посеяно, и даже если бы сестры прознали, какие темные мысли поселились в разумах братьев, то ничего бы не смогли изменить…

Однажды, когда для солнца наступило время вновь надолго спрятаться за горизонт, к Рини, заканчивавшей ледяное изваяние в своем жилище, прибежал брат. Движения его выдавали волнение и испуг, он хотел что-то показать, и она последовала за ним. Она знала сию реакцию и уже догадывалась, что случилось.

Интуиция ее не подвела. Там, где возвышалась ледяная обзорная башня, служившая своеобразным центром города, в воздухе парили крылатые пони. Пегасы, как помнила Рини. Они были укутаны в теплые одежды; изо ртов и ноздрей валил густой пар — и именно это, а не их внезапное появление, удивило старшую сестру больше всего. Она не знала, что пони настолько чувствительны к температурам. Тут подоспела Нокса, которой тоже успели сообщить про незваных гостей.

Пегасы не спешили спускаться. Поглядев на стоящую внизу парочку, они перекинулись словами меж собою.

— Все прямо как в слухах, — шепнул один взволнованно. — Они действительно выглядят как тени от солнца. Наши тени!

— Не знаю, как вас, а меня пробирают до мурашек их пустые лица, — сказала вторая и вздрогнула явно не от холода. — Что будем делать, Сандерхарт? Думаешь, они поймут нашу речь?

Вместо ответа третий пегас обратился к терпеливо ожидающим Рини и Ноксе:

— Вы понимаете, что я говорю?

Старшая кивнула.

— Понимают! — ахнула пони.

— Вы здесь главные?

Старшая поколебалась, посмотрела на многочисленных братьев, выглядывающих то тут, то там с опаской и любопытством, и все-таки кивнула.

— Вы можете говорить?

Младшая покачала головой. Пегас едва слышно вздохнул, прежде чем перейти к цели их прибытия.

— О вас ходили разные слухи, но очевидно, что вы разумные существа. Нас прислали сюда принцессы. Они хотят узнать вас получше.

Ноксу взбудоражила сия новость. Обрадованная, она не придумала ничего лучше, как ткнуть сестру копытцем в бок, дабы выразить свои эмоции. Рини обратила к ней на секунду взгляд — она бы, верно, улыбалась, если бы могла, — после чего закивала пегасам.

— Полагаю, это значит, что вы не против?

Теперь уже кивали обе сестры.

— Что, все еще побаиваешься их? — спросил пегас подругу. — Они же совсем безобидные.

Тут-то один из братьев заметил блестящий металл на его спине. Понять, что это, — он, конечно же, не понял, однако его очень заинтересовал сей предмет. Он осмелился подойти к сестрам поближе, привлек их внимание и показал на пегаса. Пони не сразу догадались, что он хочет, — да и сестры тоже, — но потом пегас все же понял, что тень заинтересовал меч.

— О, эта штука? — он чуть спустился и вытянул перед собой на ногах меч, позволяя рассмотреть его поближе — но и только. — «Меч» называется. Нужен для защиты. От чего? От опасности. Всяких чудовищ. Не бойся, это не про вас. Вы не опасные. И уж тем более не чудовища.

Опасность. Чудовища. Что значат сии слова? Этого не знали даже сестры. Лишь последнее слово показалось им знакомым. Оно походило на «чудищ», но как будто имело куда более мрачный окрас.

Теням не нужны были лица, чтобы пони заметили их смятение.

— Вы не понимаете, о чем я? — удивился пегас. — Я могу объяснить…

— Отставить, — перебил его тот, которого назвали Сандерхартом. — Нам пора возвращаться.

Пегасы улетели, и братья задумались о значении новых слов. Старшие говорили, что чудищ боятся. Похоже, чудовищ боятся еще больше. Пони сказал, что меч нужен для защиты от опасности и чудовищ. Значит, чудовища опасные. Буря разрушила их город. Значит, буря была опасной. Буря — это чудовище? Они хотели стать как буря. Хотели стать чудовищами?

Их учили любви. Но что такое любовь? Что-то неуловимое, неосязаемое, что они всегда плохо понимали, несмотря на все попытки сестер объяснить им; они обнимали друг друга холодными ночами лишь потому, что так их научили, но понять сути им было не дано. То ли дело буря — ее влияние на мир было более чем заметно. Сильная. Величественная. Суровая. Мысль о ней пробуждала в братьях то, что подавили сестры, сами того не ведая.

Роковое событие неумолимо приближалось.

Миновало уже две недели, когда в небе показалась дюжина крылатых фигур. Первой их заметила Нокса с обзорной башни, о чем тут же мысленно дала знать сестре. Та, в свою очередь, сказала братьям, и те отреагировали гораздо спокойней, чем в прошлый раз. Она посчитала сие хорошим знаком. С неба, словно перышки, опускались хлопья снега. Начиналась метель. Принцесса, на которой были куртка да шарф, и одиннадцать пегасов, сопровождавших ее, приземлилась посреди города.

Принцесса была одна, однако пегасы, прилетавшие двумя неделями раннее, упоминали про «принцесс» — именно так, во множественном числе. Сие показалось Рини и Ноксе странным, но они не могли озвучить сей вопрос. А даже если бы могли, все равно бы предпочли промолчать. С взаимных подозрений дружба не начинается. Принцесса, явно сама это понимая, поспешила внести ясность:

— Прошу простить мою сестру за отсутствие. Она желала быть здесь вместе со мною, но дела государственные требуют надзора, и оставить страну без присмотра мы надолго не можем.

Рини кивнула, давая понять, что все хорошо. Она видела, что пони устали после долгого путешествия, но предложить гостям ей было совершенно нечего. Ни еды, ни теплых вещей — ничего подобного у них никогда не водилось. И дело было не в том, что они плохие хозяева — просто они жили в пустых землях, где царит вечный холод; в достатке здесь было только снега.

Тени проводили пони во дворец. Часть пегасов осталась снаружи, другие же вошли в просторный ледяной зал вместе с принцессой. Последняя села напротив сестер и поняла, что всеобщее внимание приковано к ней: здесь было с десятка два теней, не считая предводительниц, и все они замерли, словно грубые и неумелые ледяные изваяния, что она видела по пути сюда. Впрочем, в сей неумелости было какое-то детское очарование.

— Меня зовут Селестия. Я и моя сестра, Луна, вместе правим Эквестрией, страной, что находится к югу от вас.

Она замолчала, ожидая, что двоица также представится тем или иным образом. Те насыпали рыхлого снега на пол из ледяного кувшина и стали рисовать на нем знаки. Знаки, к изумлению Селестии, неожиданно оказались буквами эквестрийского алфавита.

— Рини, — прочитала принцесса, и старшая сестра показала на себя копытом. — Нокса, — теперь младшая. — Кто вы? И почему вы так похожи на нас?

Нокса стерла слова и начертила новые: «Вы нравитесь нам». Затем Рини проделала то же самое: «Мы не знаем, кто мы».

Тени были все так же неподвижны, и это заставляло Селестию невольно нервничать. От них как будто исходила совершенно иная аура, нежели от двоицы рядом. Да, они выглядят мирными и совершенно безобидными. Да, возможно она чересчур осторожна и подозрительна. Но это неправильно, что их здесь так много; подобные этому разговоры должны проводиться в более приватной обстановке. А впрочем, откуда существам, живущим чуть ли не на краю мира, знать о том, как ведутся переговоры лидеров двух государств? Им, наверно, неведомо и такое понятие как государство.

— Как вам удается выживать здесь? — спрашивала Селестия. — Ни росточка вокруг. Вы наверняка голодаете. У нас есть почти все, что угодно, мы могли помочь вам с пропитанием…

«Не нужно», — был ответ.

Погода ухудшалась. Ветер щедро сыпал снежными хлопьями в лица нахохлившихся пегасов, которые сторожили вход снаружи. За ними как будто наблюдал сам город — сотни теней молчаливо взирали на трех пони, состроивших каменные физиономии. Что на уме у теней, почему они так смотрят, — можно было только лишь гадать по их пустым, как беззвездная ночь, взглядам. Но что-то противоестественное было в их поведении. Скорей даже непривычное, и оттого жуткое.

Перелет был долгим, все устали, посему было неудивительно, что один из пегасов заклевал носом на посту. Товарищ, заметив это, тотчас отвесил ему знатную оплеуху. Силы он явно не пожалел: у взбодрившегося пегаса аж кровь хлынула носом.

— Ничего, ничего. Все путем, — заверил пострадавший, приложив копыто к носу. — По крайней мере, теперь мне точно не захочется спать, — прогундосил он.

Товарищ, дабы хоть как-то загладить вину, сгреб немного снега в копыто.

— Надо остановить кровь.

Если бы пегасы только знали, что сейчас натворили, то не простили бы себя вовек. Тени оживились и зашептались между собою мысленно. В них зрело новое, доселе не посещавшее их, чувство. То чувство, которого им так долго не хватало. Чувство, которое, казалось, выдернули из них — но чьи корни все равно остались глубоко внутри и ждали своего часа, чтобы начать стремительный рост.

Кровь. Червонные крупинки на снегу… Что это? Как заманчиво пахнет…

— Не может быть, чтобы вам совсем ничего не было нужно, — промолвила Селестия.

«Это наши естественные условия», — написала Нокса. Она переглянулась с сестрою и добавила: «Книги».

— Вы хотите книги?

«Мы хотим узнать о вас больше», — накалякала на снегу Рини.

— Как и мы, — вежливо улыбнулась Селестия. — Хорошо, будут вам книги. Много книг.

Она не посмела спрашивать о том, что они могут предложить взамен. Сие было бессмысленно: тени только-только поднимались на ноги, как общество. Требовать равноценного обмена — все равно, что обворовывать детей.

— Как вы себя называете?

Нокса склонила голову чуть набок в непонимании.

— Мы — пони. А вы?

«Мы не задумывались об этом», — призналась Нокса. «Но нам нравится слово, которое используете вы», — добавила ее сестра.

— Тени.

Двоица кивнула почти одновременно.

Метель разъярилась на глазах. Ветер завывал громко и протяжно, точно голодный зверь. Пегасы мечтали лишь об одном: дабы переговоры поскорей закончились, и принцесса вернула их всех домой, в Эквестрию, в тепло. Все мысли их были только об этом, потому они не замечали того, что происходит среди теней. А происходило следующее: один брат робко пихнул другого в бок, и оба замерли, ошарашенные, наконец-то ясно осознав, чего им все время не хватало. И сие осознанье поползли среди них, словно чума, захватывая все больше умов.

Назад пути уже не было. Сами того не ведая, дружелюбные пони показали теням, как выглядит насилие — пусть и в самом ничтожном своем проявлении, — и с сего момента они были обречены. Простая дружеская оплеуха обернулась катастрофою для всего мира. Заключительное событие в длинной цепочке. Финальный штрих в картине. Все то, чему учили сестры, было мгновенно забыто. Истинная сущность окончательно взяла над братьями верх.

— А как зовется ваше поселение? Ваша молодая страна? — продолжала расспрашивать Селестия.

«Об этом мы тоже не думали», — отвечали буквы на снегу.

С губ Селестии почти слетел новый вопрос, как сквозь ветер снаружи донесся леденящий душу вопль. Лицо принцессы исказилось от ужаса, она обернулась резко. Дальше все происходило стремительно, урывками, словно бы во сне, кошмарном сне. Вот пегасы, как один, обнажают мечи. Вот на них наваливаются кучей неподвижные еще секунду назад тени. Вот вскакивают на ноги Рини и Нокса: первая завертела головою по сторонам и бросилась куда-то, вторая задрожала и что-то изобразила копытом непонятно кому. «Бегите, принцесса!» — слышится чей-то крик. Селестия бросает взгляд на выход, и видит, что его загородили тени, а их пасти вымараны в крови. Вдруг что-то холодное разрывает нутро, и правый бок вспыхивает от жгучей, тяжелой боли. Она видит пред собою Ноксу, ее нечитаемое, пустое лицо, и предпринимает единственное возможное решение.

Телепортировавшись наружу, принцесса с трудом устояла на ногах. Позади послышалось злобное шипение, заскрипели многочисленные копыта по снегу, но Селестия не обернулась. Она достала из-под куртки свиток, укрыла его от ветра потяжелевшим крылом и прочитала заклинание.

Поселение озарило яркою вспышкою, и клыки теней клацнули пустоту. Сестры стояли поодаль, неподвижно взирая на место, где еще мгновение назад находилась принцесса. Они не могли найти в себе сил пошевелиться. Ничего не предвещало беды. Совсем ничего, но… Случилась катастрофа… Почему? Как? Что произошло с братьями? Рини и Нокса пытались дозваться до них, когда те бросились на пегасов, пытались и сейчас — но все бесполезно; их как будто не слышали. Как же?.. Как же так?!

Нокса пыталась уберечь принцессу от меча, сбить нападавшего с ног, однако заметила его приближение слишком поздно. Взгляд, которым Селестия впилась в нее, она никогда не забудет. Они предали ее доверие, ее доброту, ее открытость. Она не верила, что все это случилось взаправду. Она хотела плакать навзрыд. Из книжки сказок она помнила, что пони делают так, когда им грустно. Ей было очень, очень грустно.

Сестра положила копыто Ноксе на плечо и пообещала, что они все обязательно исправят, принесут извинения принцессе, сделают все возможное, дабы загладить вину, но сначала… сначала нужно похоронить погибших пегасов.

Время шло. Месяцы сменяли друг друга. С каждым днем братьев становилось все больше, и все они непременно уходили на юг, ведомые инстинктом разрушать. Сестры никак не могли повлиять на них, заставить одуматься, вспомнить о любви, которой пытались раньше учить. Нужны ли были им дома на самом деле? А имена? Тепло? Нет, никогда. Сестры заблуждались. Братья были другими. Или же правильней будет сказать, что другими всегда были Рини и Нокса? Ведь большинство — за братьями.

Прошли годы. Сестры не знали, что такое война, но прекрасно понимали, почему уходят братья. Последние больше не ограничивались одним только югом, похоже, они вознамерились сделать своим домом весь мир, превратить его в холодную пустыню. Много раз Рини и Нокса порывались в Эквестрию, желая поведать пони правду, но тут же понимали, что сие невозможно, что их не захотят слушать.

Вопреки сему они не оставляли надежды остановить кровопролитие и в какой-то момент обнаружили, что могут усмирить некоторых братьев, повлиять на них ментально: не подействовать уговорами, а скорее, вызвать у них другие эмоции, окроме жажды крови. Попытки дозваться таки принесли плоды. Но дабы развить в себе сию способность, потребовалось слишком много времени, и она все еще была слаба. Весь север теперь кишел братьями. Сестры не могли справиться с целою ордою, только лишь с небольшою группой.

И все же… Они были по горло сыты собственным бессилием. Давно пора было что-то предпринять.

Обернувшись вивернами, сестры отправились в самое сердце Эквестрии — к замку, где жили принцессы. Прекрасная страна пони, которую они знали, давно канула в небытие. Остался лишь один скелет — печальное напоминание о жизни. Их преследовали сожженные деревни, разрушенные до основания города и почерневшие луга. Это была их вина. Не братьев. Только их. Все было потеряно. Ничего уже не исправить, и осознание сего пожирало сестер изнутри.

Рини и Нокса глядели на поле битвы. Воздух горел и пропах отчаяньем. Оборона эквестрийцев пала, бесконечная орда подперла собою стены, и тянула многочисленные черные лапы через улицы, сметая все на своем пути. Но до самого замка они пока еще не добрались…

Сестры отчаянно замахали крыльями, в надежде опередить братьев. Один из них, несмотря на внушительные габариты, оказался проворен и выломал щупальцами тяжелые двери замка. Братья поменьше тотчас ринулись внутрь, однако Рини и Нокса успели взять их под контроль.

Приземлившись, они перевоплотились обратно в пони. В зале было пусто. Эквестрийцы должны быть где-то здесь, сестры чувствовали это от братьев. Точно, горстка выживших совсем неподалеку, и еще двоица на верхних ярусах…

Они поспешили в тронный зал.

— Вы.

Лицо принцессы Селестии не выражало ничего, кроме презрения. Сестры даже не представляли, что столь добрая пони, возжелавшая им искренне помочь однажды, способна на такое чувство. Но что было еще печальней, она имела полное право их презирать.

Они неожиданно осознали, что не понимают, что должны сделать. Зачем спешили сюда. Что надеялись изменить. Им удалось спасти нескольких пони, но разве это искупит их вину? Нет… Все это неправильно, несправедливо… Почему все сложилось именно так?

Рини и Нокса хотели рассказать обо всем, поведать, что это все было одно большое недоразуменье, что они никогда не хотели войны, и что братья не кровожадные монстры, что братья способны любить, и их еще можно перевоспитать, и вернуть все как было, и жить в дружбе, и…

Нет. Это самообман. Пора взглянуть фактам в глаза. Они не смогли изменить сущность братьев.

И тогда… тогда они вымолвили два простых, но таких важных, слова, в которые вложили все свои чувства.

— Мы сожалеем.

Гневные морщины на лице Селестии разгладились.

Однако ответить она уже ничего не смогла, ибо в следующее мгновенье Луна уничтожила Древо, и мир превратился в осколки, связанные между собою хрупкою, почти невидимою нитью.

Настала пора собрать их воедино. Хватит страданий с моих детей. Я дала обещание — и я выполню его, чего бы мне сие ни стоило. Здесь заканчивается моя песнь, песнь разрушения, угасания сего мира и начинается новая.

Песнь расцвета.

Стих 18. Исход

То был огромный, протяженный до самого горизонта луг. Легкий и теплый, но в то же время свежий ветерок взволновал траву и цветы, словно гриву. В ночном небе, на котором не было ни единой тучи, горели бесчисленные звезды, но самою главной там была, конечно же, колоссальная серебряная луна, взиравшая на земли, не запятнанные порчей.

Берри не могла поверить тому, что видит. Что произошло? Что это за место? Она была уверена, что… Но нет же, битва еще не началась… не могла же она… Или все-таки началась? Все-таки?.. Воспоминания путались в голове, и было тяжело понять, какие настоящие, а какие нет.

Неподалеку журчал ручей. Ноги сами понесли на звучание воды. Земля оказалась мягкая, по ней было приятно ступать, травинки щекотали копытца. Берри совсем позабыла сие ощущение, и сейчас, чувствуя его вновь, она думала, что видит посмертный сон. Но это не могло быть сном, все казалось таким реальным… Она даже видела птиц и прочую мелкую живность, снующую в траве и кустах…

Ручей был уже рядом. Впереди выросло невысокое, но пухлое дерево с широкою шелестящею кроной — его название замаячило где-то в глубине разума, но Берри так и не вспомнила. А впрочем, сейчас сие было совершенно неважно. Под сенью сидели пятеро, и они как будто ждали кого-то.

Айрон кидал в воду камешки. Даркуотер мечтательно глядела в небо, прислонившись спиною к дереву и заложив передние ноги за голову. Лайтнинг кормил белку с копыта, а Грейп доставала Лемонграсса, дергая того за ухо. При них не было ни доспехов, ни оружия — ничего, что напоминало бы о войне.

— Ребята… — проронила Берри, и все разом обернулись к ней.

— Заждались мы тебя, подруга! — хмыкнула Даркуотер.

Что-то теплое скатилось по щекам, и Берри не сразу поняла, что то были слезы. Она так и села на траве, а слезы все бежали и бежали, и она тщетно пыталась их остановить, утирая мокрые глаза и лицо. Вдруг на голову легло большое копыто — это был Айрон, вне сомнений, — и ласково потрепало гриву. Шмыгнувши носом, Берри отняла копыта от глаз.

— Неужели… это взаправду? — прошептала она.

— А сама как думаешь? — спросила Даркуотер.

— Я совсем разучилась верить в хорошее…

— Ну, полагаю, что сейчас…

— …хорошее время, дабы начать учиться заново.

— Пойдем, Берри. Больше не нужно бояться, — промолвил Лайтнинг.

И она приняла протянутое копыто.

Рейн втянул воздух ноздрями. Воздух был сладок и свеж, прямо как в детстве. Это и вправду случилось? Они нашли тот самый уголок… Но как же?.. Ведь только… ничего не предвещало… Все было совершенно иначе. Иль нет? В голове все путается.

— Никта сдержала слово. Я знала, что она сдержит, — говорила Кики. Она выглядела такой же юной, какой Рейн встретил ее впервые, как будто не было тех десятилетий бесплодных поисков. — Теперь все будет по-другому. Нет… — губы монахини тронула умиротворяющая улыбка: — Теперь все будет, как раньше.

Стоявшая поблизости Глют тоже выглядела помолодевший и смотрела на куст. Ее внимание полностью захватил спелый фрукт, свисающий на конце ветки, что прогнулась под его тяжестью. Колдунья сорвала плод магией и, поколебавшись, откусила от него. Взгляд ее вдруг заблестел, она прожевала, проглотила, откусила еще раз, и еще. Она хныкала, глупо улыбаясь и уплетая фрукт за обе щеки. По губам стекал сок.

— Пофроуйте! — произнесла она с набитым ртом. — Эфо офень фусно!

Рейн и Кики тоже попробовали. Фрукты были воистину великолепны. Давно, очень давно они не ели нормальной еды…

Без доспехов Фиам снова чувствовал себя уязвимым. Сие чувство было не так уж-то и просто подавить, но, может со временем, он привыкнет. Похоже, здесь не было теней. Ни единой. Ни одного напоминания об их существовании. Мир, который, казалось, был утерян навсегда, все же существовал. Сражение закончилось, и больше не придется брать в копыта оружие. Он сможет стать прежним, навсегда забудет про войну и про все, что с нею связано.

Сон ли это? Реальность ли? Так ли это важно?

— Так вот, что нам уготовила судьба, когда казалось, что всему наступил конец, — послышался до боли знакомый голос.

Посмотрев вбок, Фиам обнаружил четвероногое существо с угольною шерсткою. Какая странная пони: серебристая грива ее была пышная, похожая на львиную, на лбу произрастал изогнутый рог, спину покрывали серебристые чешуйки, а длинный хвост заканчивался кисточкой.

— Игнис…

Она как-то неловко коснулась затылка копытом.

— Думала, не признаешь. Мне и самой непривычно, но, думаю, так меня хотя бы твои сородичи шарахаться не будут…

— Ты… навсегда теперь так?

В глазах Игнис мелькнул испуг:

— Священные вершины, конечно же нет!

Они помолчали, опустив глаза в непонимании, о чем говорить дальше. Они хотели поговорить о столь многом, но не могли подобрать слов.

— У меня есть одно потаенное желание… — Игнис первой набралась смелости. — Желание, которое нельзя было исполнить из-за наших различий… и не только.

— Какое же?.. — вздрогнув, посмотрел на нее Фиам.

Игнис неуверенно потерла ногу копытом:

— Ты позволишь обнять себя? — пронзила она единорога решительным драконьим взглядом, отчего у того аж кольнуло внутри.

Две души, привыкшие скрывать настоящие эмоции и чувства за масками, заново учились быть откровенными.

Пони продолжали пребывать. Вот, казалось, здесь собрались все, но затем эквестрийцы взволновались, осознавши страшное: нет принцесс. Где же они? Неужто оставили своих подданных?

Яркий огонек поднимался в красное небо. Вскоре он исчез за тяжелыми тучами, и в погибшем мире стало мертвенно тихо. С балкона башни виднелись пустые почерневшие земли — и ничего больше. Пустота глодала Селестию изнутри. Одни. Совершенно одни в погибшем мире. Обреченные скитаться по нему вечность. Таково их наказание за развязанную войну.

Неожиданное теплое прикосновение вырвало старшую принцессу из мрачных дум. Луна нежно потерлась носом об сестринскую шею и произнесла:

— Я с тобой.

Дрожащими губами Селестия изобразила улыбку. Затем перевела взгляд на потускневшую звезду. На меня.

— Артефакт все-таки помог нам, — промолвила Луна. — Но почему только сейчас? Почему не помог в первый раз?

Сестры не могут слышать меня, но если бы могли, то я бы ответила им, что лучше оставаться в благом неведении. Как космическая сущность я появилась из холода и тьмы. В этом я похожа на их врагов, на теней. Или, правильней будет сказать, что тени похожи на меня, ибо созданы по образу и подобию нас — звезд. Они так же, как я, могут питаться темными эмоциями. И если в их случае сия способность есть не более, чем рудимент, то я поглощаю безнадегу и отчаяние, дабы создавать что-то светлое. Присутствуя в разных реальностях, я копила силы. Не все из них были полны отчаянья. Одна из них оказалась на удивление светлой — но то скорей исключенье из правила. Всегда существует исключенье из правила. Потребовалось много темных эмоций, дабы сотворить новый мир, где не будет моих стремящихся все разрушить детей.

Однако сестры ошибаются, думая, что обречены. Сие вовсе не так. Как дети могут остаться без присмотра родителей? Как пони могут остаться без своих принцесс? Они обязательно проследуют в новый мир, но перед этим они должны кое-кого услышать.

Внизу, на площади перед замком, показались две одинокие фигуры. Селестия сразу признала Рини и Ноксу, но как реагировать на их появление не знала: она ясно помнила их слова, услышанные еще до того, как мир разбился на кусочки.

И все же принцессы решились. Они спорхнули вниз, не забывши взять меня с собою, и приземлились напротив теней. Рини и Нокса сразу обратили взгляды ко мне, своей матери.

— Здравствуй, мама, — сказали они. —  Ты поможешь нам? Сделаешь так, чтобы пони нас услышали?

— Конечно, дети.

Только тени, чувствительные к вибрациям душ, могли меня услышать.

— Вы сказали, что сожалеете. О чем вы сожалеете? — первой нарушила густую тишину Селестия.

— О войне, что случилась между нами, — отвечала Нокса. — Наша слепота погубила целый мир.

— Ничего не осталось здесь, — говорила Рини. — Ни единого намека на жизнь. Лишь холодная пустота, как на нашей родине. К этому стремились братья. Сделать своим домом весь мир.

— Я решительно не понимаю вас… — сказала Луна, все еще не веря, что видит говорящих теней.

И две тени поведали историю о том, как бесцельно скитались по северу, как познавали мир, как познакомились с пони, как осознали себя и как хотели научить братьев дружбе, которой сами научились от эквестрийцев.

— Мы никогда не хотели с вами войны, — говорила Нокса. Голос ее был лишен эмоций, и все равно в нем отчетливо слышалась печаль. — А братья… инстинкты взяли верх над ними.

— Как мирно существовать, как дружить, если разрушение — твое естество? — резко вопросила Рини.

Принцессы, слушавшие до сего момента в глубоком молчании, переглянулись и прочитали в глазах друг друга одно и то же чувство. Они подошли к Рини и Ноксе и заключили их в объятья.

— Мы не можем простить вас, — промолвила Селестия тихо.

— Но можем понять, — добавила Луна. — Пусть наша война закончится этим крепким объятием.

— Этот мир… теперь он наш, — молвила Рини с тяжестью на душе. — Мы сами сотворили его. И нам в нем теперь жить.

— Но это неправильно, — во взгляде Луны отразилась жалость. — Теперь, когда мы наконец-то пришли к взаимопониманию…

— …следует начать с чистого листа? — закончила Нокса. — Нет, вы и сами понимаете, что это невозможно. И подтверждение этому вокруг вас. Мы не сможем сосуществовать. По крайней мере, сейчас. Мы слишком разные.

Пора сестрам идти.

— Никта говорит, что вам пора.

Неподалеку от них возникло белое свечение — я потратила последние силы, дабы открыть дверь в новый мир. Принцессы разомкнули объятья, но уходить не спешили. Селестия промолвила:

— Я верю, что однажды вы сможете постичь дружбу и любовь.

— Может теперь, когда в мире не осталось никакой жизни, ничего, чтобы можно было разрушить, наши братья начнут понимать, насколько они одиноки, — сказала Рини. — Спасибо, что выслушали нас.

— И прощайте, — закончила Нокса.

В лучах золотого рассвета возникли две высокие фигуры. Луна и Селестия оказались посреди обширного луга и их тотчас, словно маленькие жеребята, облепили подданные. Принцессы были счастливы видеть сии смятенные, но радостные лица. Пока старшая сестра пыталась совладать со всеобщим волнением и сыплющимися в них вопросами, Луна невольно отвлеклась.

И увидела, как в небо вспорхнула стайка белых голубей.