Битва за Аквелию
Битва за Аквелию. Эпилог: Затишье.
"К нашему величайшему сожалению, активные наступательные действия на линии реки Сарно пришли в тупик: противник, понеся тяжёлые потери в нескольких безуспешных контратаках, отошёл на северный берег и решительно останавливал всякие попытки форсировать реку. Малочисленные плацдармы наших сил на той стороне оказались сброшены неприятелем, либо организованно отступили по приказу вышестоящего начальства. В последние две недели продолжается затишье: фронт с нашей и вражеской стороны стабилизируется и упрочняется. Моральный дух войск выше среднего, страх и предрассудки по отношению к возможностям вражеской армии удалось окончательно устранить. В частях наблюдается нехватка боеприпасов как для стрелкового оружия, так и для артиллерийских орудий. Эта проблема требует самого быстрого решения.
Докладная записка маршала Моро правительству Аквелии в конце сентября. В ответном послании от Верани уже находилось представление к ордену Почётного Легиона.
"Уважаемым чинам Имперского Гофкригсрата намерен сообщить, что кризисное положение на направлении Вангуардиго удалось преодолеть. Части армии Мерунгфлюга отошли на мощную линию реки Сарно, пресекая всякие попытки неприятеля наступать на данном направлении. Фронт удалось стабилизировать, и данное положение длится уже более двух недель. Безусловно — это не разгром аквелийской армии, но и не её победа. Неприятель испытывает катастрофическую нехватку в снарядах, патронах, вооружении и солдатах, и потеря им северных и северо-восточных территорий должна поспособствовать его материальному истощению. Да пожалуют Боги победу нашей прекрасной Монархии. Виват Император!
Официальный отчёт герцландского генштаба по итогам сражения на Сарно. К этой бумаге прилагалась неофициальная записка генерала, где в присущей ему прямолинейной форме открыто изложил нелицеприятные черты нового положения. Генерал не потерпел от Моргенклау никаких наказаний, но отношения между военными с того момента серьёзно охладели.
Колёса мерно стучали по шпалам, до пассажиров то и дело доносились тревожные, надрывные гудки паровоза, уносящего свой тяжёлый груз далеко на север, а оттуда — на восток. Вагоны этого поезда были обставлены неплохо — присутствовали как мягкие, так и твёрдые места, в углу постоянно горела металлическая печка, чья раскалённая труба проходила через всю крышу вагона и давала тепло. За застеклёнными и местами износившимися окнами серел пасмурный осенний пейзаж, в довесок омрачённый последствиями войны.
Агриас сидел на жёсткой скамейке, прислонившись спиной к стенке и смотря в соседнее окно. За мутными, плохо вымытыми стёклами мелькали какие-то леса и деревни, но общая серая палитра и то, с какой скоростью они проносились, превращали их в какой-то странный и невыразительный кавардак, не несущий в себе чёткости и смысла. Глаза перевёртыша были такими же серыми и такими же туманными, привычная живость уже несколько дней как покинула его, сменившись задумчивостью и сонливостью, иногда переходившими в мрачную тоску.
— Господин майор, вы как? — Агриас услышал голос денщика и запах чего-то съедобного: Карл наконец вернулся, офицер посылал его за едой. Чейнджлинг отвлёкся от созерцания, всё так же вяло кивнул и переменил свою позу, изготовившись к приёму пищи.
— Местный повар — тот ещё выжига, скажу я вам честно. — продолжал говорить со своим начальником Эрстфедер, который наоборот пребывал в куда более живом и даже весёлом расположении. — Клянусь богами, что он тут всех обсчитывает. Гуляш жидковат, вина у него и вовсе не видно, зато кофе сыпет как казённое — не жалеет! И что мне с ним, прошу прощения, делать, с этим кофе то бишь, если я этой зебриканской дряни от роду не выношу?
Агриас коротко кивнул в ответ на эти слова, но дискуссию поддерживать отказался. Вместо этого он протёр копыта заготовленной денщиком мокрой тряпкой и занялся едой. Карл непонимающе посмотрел на него, вдохнул и уставился в окно, по которому ползла большая жирная муха, слишком старая и солидная, чтобы бестолково биться от стекло как другие её коллеги по цеху. Чейнджлинг питался медленно, что не было свойственно ему. Сначала он попробовал гуляш, он показался ему слишком горячим и недостаточно наваристым, так что цу Гардис очистил тарелку без большого удовольствия, запив всё это чашкой кофе, от которого офицер постоянно морщился, едва не чертыхаясь от его крепости. Действительно, в этих поездах кормили плохо. Он мог бы дождаться более комфортабельного состава, но ему не хотелось терять ни дня выпавшего ему отпуска. Единственная мысль, которая не мучила его в эти часы была мыслью о Гриффенхейме, а так же о том, что он скоро там окажется.
— Господин полковник, вы часом не больны? — Вдруг прямолинейно и без затей поинтересовался Эрстфедер, пристально разглядывавший начальника своими пристальными птичьими глазами. Агриас отложил посуду в сторону и поднял взгляд на него.
— Карл, я не болен... — устало проговорил Агриас. — Посмотри пожалуйста в ранцах, там должна была быть бумага и авторучка.
— Будете писать?
— Попытаюсь. Мучает меня одна мыслишка. — Признался чейнджлинг, но не решился полностью открыться денщику. Постепенно он привыкал к услужливости Карла, воспринимая её не как что-то "рабское", но как вполне товарищеские отношения, не просто возможные, но и необходимые между начальником и подчинённым.
— Вот, кажется. вы это имели ввиду? — Грифон протянул майору аккуратный белый конверт с вложенной туда походной авторучкой. Вид этих предметов поверг Агриаса в печальную радость, напомнив о давнишнем долге перед самим собой. В глазах Карла отражалось немое понимание этих предметов, майор с удовольствием понял, что денщик хранил их как зеницу ока. "Ваша родня, видать, далеко. Хотите написать им, да не можете. Дело известное, дело ясное." — Как бы говорил взгляд Эрстфедера, когда тот бережно сжимал бумагу в когтях.
Чейнджлинг развернул конверт: там всё уже было готово, причём сильно заранее. Лист дорогой скайфольской бумаги, парочка тетрадных разворотов под черновики, несколько фотокарточек и марки с изображениями набережных Роттенштаата, купленные перевёртышем за круглую сумму у престарелого филателиста, явно хотевшего обсчитать иноземца и добившегося своего. Цу Гардис забился в угол между стенкой вагона и невысокой спинкой скамейки и развернул один сложенный разворот. Его рог вспыхнул зелёным, захватив ручку и заставив её повиснуть в воздухе. Карл отвернулся при виде этого зрелища, на всякий случай сотворив знамение и прочитав строчку из молитвы. Майор в свою очередь прикрылся полами шинели, и вывел первые слова: "Дорогая Агриннис..." После этого его мысли смешались, но он кое-как привёл их в порядок, припомнив почтовую цензуру и прочие связанные с этим издержки. "Сейчас ведь война. Оно может и не дойти." — Подумал он. "Но нельзя ведь отправить его просто так? Это было бы глупо, нечестно... А впрочем — напишу сейчас что думаю, а там уже разберусь."
И Агриас начал писать, не делая передышек и не обращая внимания на тряску. Он выкладывал на бумагу всё, что накопилось в его голове за эти тяжёлые месяцы. Он представил себе сестру, красивую и строгую чейнджлингку, которую он уважал, боялся и любил. Представил себе шпили Везалиполиса и ту монструозную панораму зданий и дорог, в которую он превратился в последние месяцы его пребывания там, на Родине, в этой злой и прекрасной стране, где ему повезло родиться и вырасти. Никакие грифонские красоты так не привлекали, так не радовали его как воспоминания о Чейнджлингии. Эти месяцы он ждал и надеялся увидеть их снова, но затянувшаяся война в Аквелии, а так же странные и туманные новости из Эквестрии сильно его расстраивали. Он не чувствовал собственной вины в произошедшем, но это не умаляло его тоски. Перевёртыш закончил только тогда, когда понял, что исписал уже весь разворот. Тряска сильно испортила его почерк, кое-где буквы плясали, а строки находили одна на другую, это всё походило на записку сумасшедшего, в каком-то смысле и было ей, ведь три четверти написанного не стоило потраченных чернил и времени, ведь почтовая цензура всё равно бы вымарала это. Агриас прочёл всё это, многозначительно усмехнулся и принял своё прошлое положение.
Карл в это время растянулся на соседней полке и сладко спал, убаюканный стуком колёс. Его особое клювное сопение всегда забавляло майора и он редко решался будить денщика, так что и в этот раз Агриас решил сделать всё сам. Он встал, скомкал черновик и отошёл к коптившей печке, у которой дежурил легкораненый боец, тоже отправленный в отпуск и тоже спавший, не обращая внимания на подошедшего командира. Чейнджлинг изорвал бумагу в мелкие кусочки, потом взял кочергу, открыл ей дверцу печи и стопкой закинул их туда. Пламя ярко вспыхнуло и принялось жадно пожирать новое топливо, а солдат встрепенулся во сне, что-то пробормотал, но всё же не проснулся. Майор аккуратно закрыл дверцу, положил кочергу на место и быстрым шагом вернулся к своему месту. Вагон был погружён в ленивую и болезненную дрёму: жара, духота и мерная тряска быстро вгоняли грифонов в тяжёлый сон. Говорили мало и редко, порой кто-то смеялся или ругался, небольшие группы усаживались играть в карты или кости, были тут и гитары, и те, кто умел хорошо свистеть, но веселья всё равно не ощущалось, больше чувствовалась томительная скука и заглушаемая тревога, нагнетаемая капризной и всё ухудшающейся осенней погодой.
Прошло около двух дней с момента отбытия, всё это время поезд шёл почти без остановок, но явно делая серьёзный крюк, так как нужно было обходить разбитые или находящиеся под угрозой пути. Агриас постепенно отошёл от своего морока, приведя свои мысли в относительный порядок. Первым делом он решил посетить консульство, встретиться со своими соотечественниками и написать письмо Агриннис. Они уже ехали по герцландской земле и Гриффенхейм был уже не так далеко, так что ждать и томиться оставалось недолго. Тем временем, вокруг майора собралась разношёрстная компания попутчиков, состоящая из солдат и младших офицеров разных частей Кайзерхеера. Они проводили время в разговорах и за игрой в карты.
— Кормят нас, мягко говоря, паршиво. — хрипло прорычал ефрейтор-алмазный пёс, оказавшийся единственным представителем своего народа в этом месте. — Помнится мне — ехали мы на войну, и на каждой станции нам чуть ли не банкет устраивали, право! В Гриффенхейме нам закидывали окорока прямо в вагоны, солдаты обпивались и объедались так, что их пучило! Волонтёры, патриоты, сёстры милосердия, все платочками машут, поют "Боги храните Императора", мы, так сказать, тоже навеселе... А что сейчас? Молчат, всё как-то быстро, торопливо, куцо. Да и гуляш тут готовят противнее некуда!
— Издержки-с. — недовольно отвечал ему боец из йельской части, ещё носивший повязку на почти зажившей голове. — Война с середины лета идёт, а у нас патроны и снаряды уже на вес золота, да и продовольствие тоже, приходится с местными сговариваться. Нам повезло — наш полк аккурат между городом и рекой встал, у нас там и вино, и хлеб, и рыба, только рыбу надо по ночам ловить, чтобы аквелийцы не заметили.
— А-а! Знаю я ваш участочек. — вмешался в разговор поручик из герцмейстерского полка дивизии фон Кирхе. — Вы стоите в километрах полутора от нас, между нами катеринцы окопались тоже. Берега там не в нашу пользу, мягко говоря. Как аквелийцы вас не замечают?
— А они тоже рыбачат по ночам. — просто ответил боец. — У нас с ними что-то вроде договора — в первом часу идём мы, во втором — они. Сидим порой, смотрим друг на друга — они там, а мы здесь, и все делом заняты. Рыбалка — славное дело, только рыба часто попадается гнилая и давно сдохшая, иногда и покойничков вытаскиваем, куда-ж без них. Всяко лучше, господа офицеры, чем штыком кого-то пороть или ещё чего. Аквелийцы же тоже грифоны, всех нас Борей создал.
— Ну, дружище! — вдруг воскликнул пёс. — Ты говори, но не заговаривайся! Твои бы слова — да жандарму в уши. Мы тут все одним миром мазаны, дворян среди нас нет, на правду мы не обижаемся, но сам понимаешь...
— Понимаю, герр официр. А вы сами откуда? С какого участка то бишь? — Смело поинтересовался у пса йелец. Его манера выделяла в нём студента, непривычного к субординации и военному порядку.
— Не знаю точно. Я там ещё не был. — Признался пёс.
— Как так не были? — Поинтересовался Агриас.
— А вот так! Ранили меня ещё в конце августа, так и кочевал по госпиталям. Лечили меня сначала в одном госпитале, потом врачам показалось, что у меня тиф — и меня отправили в другой госпиталь, для тифозных. Только вот беда в том, что я-то им не болел, понимаете?! Чудом не умер, Борей уберёг, не иначе. Как разобрались, что я оказывается здоров — снова перебросили меня в другое место, там и долечили с горем по полам. Хотел я уже возвращаться, как меня тут же в отпуск отправили. Почему? Не знаю, видимо затишье сказалось. На фронте многовато ртов, вот и хотят побольше в тыл оттянуть... — Пёс замолчал, на его лице играла ироническая, но при этом совсем не ядовитая улыбка. — А то как меня ранили — это конечно та ещё история. Дело было на юге, дивизия наша воевала вместе с вингбардийцами. Вингбардийцы это... ну законченные ублюдки, извиняюсь за мой аквелийский. Воры, трусы и подлецы. Тузили мы их так, что только перья во все стороны летели, но, впрочем, я сейчас не о том говорю... В общем, наступали мы на какой-то полустанок. Сущая мелочь, казалось бы, и мы тоже так подумали. Вошёл наш батальон туда, начал только окапываться — а безбожники как начнут стрелять! Всё всмятку, дома подожжены. Наши прячутся кто куда, роют землю как проклятые! А вингбардийцы, значится, идут справа от нас. Слева — наши, бронцкойцсские, а сзади в резерве полк катеринский шёл. Как это началось — всё полетело к чёртовой матери. Кому-то почудилась стрельба, кто-то кого-то не понял — вот и отстрелялись вингбарды по нам, а мы — по вингбардам. Тогда-то мне шрапнелью ногу и подпороло... Больно было, орал как резаный — всё ведь в первый раз, сами понимаете. Но, тогда обошлось. С поля боя вынесли — и слава Богу...
Тем временем, поезд уже начал проезжать предместья имперской столицы. Агриас несколько отвлёкся от беседы и взглянул в окно, через которое уже виднелась приближающаяся городская черта. Предместья Гриффенхейма уже не представляли того пышного вида, какой чейнджлинг запомнил во время своего последнего визита. Многие поместья опустели, вокруг их заборов ходили сторожа, стуча колотушками по чугунным решёткам оград. Не было видно такого количества народу, как раньше, впрочем, дачные районы никогда не отличались большим количеством обитателей. Вот поезд въехал в городскую черту: понеслись вдоль окон крыши, стены и улицы, ударил в форточки запах заводских труб и угольной копоти, запах бурной и активной жизни, идущей в этом месте. Однако, улицы уже не были так заполнены народом, как раньше. Они казались более мрачными и пасмурными, и быть таковыми их заставляла не только погода. Повсюду на стенах были развешаны агитационные плакаты, на тротуарах и мостовых часто можно было увидеть грифонов в военной форме, которых все радостно приветствовали. Патриотический подъём ещё ощущался здесь, но вместе с ним будто бы проростали семена какой-то затаённой и завуалированной тревоги. Даже высокие окна старинных домов, казалось, смотрели на пассажиров иначе.
Паровоз издал приветственный гудок, поезд начал тормозить. Разговоры военных смолкли, кто-то ушёл к своим вещам. Алмазный пёс тоже козырнул и удалился, хотя его остановка была вовсе не здесь. Агриас и Карл остались одни.
Гриффенхеймский вокзал был так сильно забит народом, что чейнджлингу вспомнились вокзалы Везалиполиса и Вракса. Духота и толкотня властвовали в этом месте, и очень малое происходило хоть в каком-то порядке. Чейнджлинг и его денщик быстро выскочили из вагона и оказались посреди большой толпы грифонов, одетых в гражданское и военное: кто-то встречал приезжих, кто-то сам намеревался сесть на этот поезд. "Пойдём скорей." — Сказал агриас Эрстфедеру и они, пробиваясь сквозь толпу начали уходить с этого перрона. Выход с вокзала находился в трёх других перронах отсюда, и всё это пространство, кроме, пожалуй, пустых путей было заполнено доверху. Кто-то кричал, кто-то толкался, кто-то ругался самыми грязными выражениями и нецензурными выражениями, стеная от досады или ярости, пытаясь растолкать эту беспорядочную массу и добиться своего. Попутчики прошли мимо омерзительной сцены того, как какой-то офицер избивал кулаками неудачно подвернувшуюся грифину, попирая этим все возможные порядки и устои, принятые в этом обществе. Не раз они слышали, как кто-то кричал о том, что кто-то другой упал с перрона поезд или был задавлен. Всё это было ужасно, но все воспринимали это как что-то обычное. На другом перроне разгружали прибывший эшелон с ранеными: перемотанные бинтами солдаты ковыляли на своих ногах, либо выносились медсёстрами на носилках. От эшелона воняло кровью, мертвечиной и какой-то смесью всевозможной химозы, в которой более всего преобладал запах спирта. На третьем перроне тоже грузили какой-то военный состав: они не были так запружены, что позволило быстро преодолеть их.
На вокзальной площади стояли такси и рикши, тоже толпился народ, во многом военный. Система железные дорог, построенная Гровером V и несколько улучшенная Моргенклау, сейчас трещала от напряжения. Почти все полотна и маршруты пришлось передать под военные нужды, о перемещениях по стране и тем более — за границу можно было забыть. Настроение Агриаса, несколько выправившееся после моральной разрядки, вновь ухудшилось: "В нашей стране была огромная сеть железных дорог, но и она не работала идеально. В Герцланде необходимость в таких дорогах куда выше, но их наоборот не хватает! Что же будет с их армией, если не удастся навести порядок..."
— Господин майор, куда нам дальше деваться? — За спиной послышался голос денщика, он прервал поток мыслей офицера.
— Карл, ты точно не разбираешься в этой части города?
— Не то чтобы... Но, если пойти по какой-нибудь широкой мостовой — то мы точно окажемся в центре, либо у реки. А по набережной до Кайзерплаца лапой подать.
— Это я знаю. Не хотелось бы тратить времени, не хотелось бы тратить денег...
— Тогда идёмте! Видите, какие вокруг дома хорошие, вон и церковные колокольни торчат — мы недалеко! — Карл, в отличие от чейнджлинга был куда сильнее воодушевлён происходящим.
Они пересекли площадь и действительно оказались на широкой мостовой, заполненной пешеходами, летунами, автомобилями, рикшами и ещё не пойми чем. Тем не менее, попутчики шли достаточно быстро, так как эта толкучка пусть и не способствовала, но и не препятствовала им. Прохожие стремились каждый в свою сторону, кто-то собирался в небольшие компании и толковал о последних событиях. В этих разговорах тяжёлые фронтовые перипетии причудливо сочетались с разговорами о погоде, сплетнями о соседях и начальстве, выставляемых то рогоносцами, то пьяницами, то просто обыкновенными дураками. Слушать подобное было и смешно и грустно, но к таким речам издревле не было принято прислушиваться.
Вдруг, чейнджлинг заметил, что впереди них происходит какое-то столпотворение. По мере того, как они приближались к тому месту, сальные беседы стихали, нисходя к шёпоту, а на лицах гриффенхеймцев всё сильнее отпечатывалось несвойственное горожанам выражение насупленной и скорбной серьёзности. Чем плотнее становилась толпа, тем чаще можно было услышать тихие рыдания и молитвы, да и шёпот сменил свою интонацию, став более тихим и каким-то торжественным, как часто бывает в церквях или на богомолье. Агриас, следуя своей отточенной привычке, не стал обращать на себя внимания и просто молча посмотрел на денщика, тот пожал плечами и прошептал:
— Какое-то шествие. Идут по перекрёстку видимо. Не знаю, господин майор...
Пройдя ещё несколько шагов, перевёртыш понял, что дальше ему путь заказан: повсюду чернели и бурели спины грифонов, явно не готовых и не желающих пропускать его вперёд. Вдруг, по толпе прокатился ропот. "Несут... несут!" — Громко шептали горожане, вглядываясь друг другу в глаза. Чейнджлинг вновь посмотрел на Карла, который благодаря своему росту мог видеть на равне с остальными. Агриас заметил, что денщик тоже будто бы оторопел и не может свести взгляда с идущей впереди процессии.
— Гробы, открытые... — Тихо проговорил он, и продолжал смотреть. Более боец ничего не говорил майору, лишь изредко шептал про себя известные ему молитвы и низко кланялся, проникнувшись настроением окружающих.
Действительно, по одной из главных улиц Гриффенхейма в этот дневной час несли раскрытые гробы с телами погибших на фронте. Длинная процессия из священников, монахов и плакальщиц следовала по заранее расчищенной мостовой, сопровождаемая повсюду толпами горожан. Кто-то узнавал в замерших навсегда лица своих родных, монотонное молитвенное пение то и дело прерывалось криками, полными отчаяния и горя. Были в толпе и те, кто проклинал врагов, причём имея ввиду даже не аквелийских грифонов, а пони всех народностей и племён, бок о бок со скорбящими шли молодчики в чёрных рубахах и пепельных картузах, выкрикивая фразы порой настолько дикие, что вместо ожидаемого одобрения они получали недовольные взгляды и замечания, порой довольно жёсткие и прямолинейные.
Постепенно, процессия проходила дальше, и для Агриаса с денщиком постепенно открывался путь на ту сторону нужной им улицы. Чейнджлинг сумел увидеть совсем немного, почти ничего, но произошедшее сильно надавило на чейнджлинга: монотонные и стенающие звуки, топот и шушуканье вокруг, общее настроение, совсем не похожее на задорный и воинственный пыл, с которым город провожал их ещё какие-то месяцы назад. Майора трудно было назвать сердобольным и склонным к состраданию: он уже имел военный опыт и привык к вещам куда более худшим, но сейчас он был итак слишком расстроен чтобы подавлять в себе "малодушие". Когда толпа была преодолена и они оказались по ту сторону хода, далее военные шли в практически в полном молчании. Расчёт оказался верно: чутьё подсказывало чейнджлингу, что Кайзерплац недалеко. Он вспомнил, как гулял со своим попутчиком по этим улицам, разглядывая ещё диковинные для них витрины и дома. Он узнал эту улицу, которая раньше полностью состояла из дорогих иностранных магазинов. Он вспомнил её, и ужаснулся: витрины были разбиты и заколочены, где-то виднелись ругательные надписи, валялся мусор. Эта улочка была пуста, единичные прохожие старались как можно скорее покинуть её, не задерживаясь и не осматриваясь.
— Что здесь произошло? — Спросил чейнджлинг у денщика.
— Не знаю, но догадываюсь, господин майор. — ответил Карл. — Думаю, что все эти магазины погромили к мааровой бабке, сразу как началась война. Здесь же пони всякие торговали, а у нас с Эквестрией война теперь — вот и устроили невесть что.
— Да уж... Устроили. И где тогда порядок?
— А нету порядка. — с поразительным спокойствием ответил пернатый. — Война она же, как говорят, на болезнь похожа, и распространяется она соответственно. Помнится мне, батюшка рассказывал как грифон на войне в зверя превращается, причём как военный, так и мирный — без разницы. Повеет жареным, ударит в голову — и пойдут громить-жечь-вырезать, и ведь с такой силой даже оружием не совладаешь!
— Это ясно, да и пони вы никогда не жаловали... — Закругляя дискуссию проговорил чейнджлинг. Ему не хотелось больше этого обсуждать.
— Кто как, прямо вам скажу. Столица — город большой, народ разный, вот и относятся по-разному. Мне вот жалко этих лавочников, кем бы они ни были. Подумайте только — живёшь в чужой стране, работаешь в поте лица, ни об Эквестрии, ни об Аквелии ни сном не духом, а потом приходят к тебе те кого ты годами в лицо видел и говорят что ты для них теперь сволочь и вражина. Неприятно это, непорядочно. Так я думаю.
Цу Гардис нервно поёжился и кивнул. Они быстро миновали это мрачно место и вскоре оказались совсем близко к своей цели. Вот и площадь, вот и мрачная громада Императорского дворца, вот и скромное здание посольства, стоящее на другой её стороне.
— Предъявите документы. — сухой и вечно сердитый голос часового вновь напомнил Агриасу о доме. Он протянул соотечественнику свои удостоверения, тот пробежался по ним глазами, кивнул и снова отчеканил: — Проходите, герр майор. Грифона мне пускать не положено.
Цу Гардис переглянулся с Карлом, коротко кивнул ему и покинул его общество, исчезнув в дверном проёме. Угрюмый солдат заслонил денщику путь, в одном его взгляде читалась угроза и немой приказ: "Уходи." Эрстфедер хмыкнул: часовой был наголову ниже, чем он, и тем не менее казался чуть ли не выше из-за почти идеальной выправки и грозного вида. По-грифонски отдав честь своему коллеге, денщик отправился слоняться по городу в ожидании возвращения своего непосредственного начальника.
Тем временем, майор оказался в том самом доме, в котором получил свои первые точные знания о Герцланде и Грифонии в целом. Ностальгия подняла из памяти воспоминания трёхгодичной давности, но сейчас обстановка здесь сильно отличалась от той, которая была тогда. В посольстве стало куда меньше военных, да и вообще здесь уже было не так суматошно и шумно, как раньше. По этажам и коридорам ходили чиновники и дипломаты, агенты корпораций и прочие гражданские. Военные мундиры попадались так же часто, но было видно, что большая часть советников покинула это место и сейчас находится в частях. В прихожей Агриаса сухо встретил консьерж, там же он сдал часть документов и оставил свою шинель и вымыл ноги. Перевёртыш понял, что оказался в месте, которое ему нравится. Однако, здесь его держало всего одно единственное дело, и он не планировал задерживаться здесь дольше чем на пару дней. Перед отъездом полковник дал чейнджлингу довольно длинный список из своих хороших знакомых и родственников, которые могли бы приютить офицера на время отпуска, поэтому занимать вечно находящееся здесь в дефиците жилое пространство он не хотел.
Едва оказавшись в консульстве, Агриас справился о почте: солидный господин в дорогом костюме выслушал его просьбу и без лишних размышлений показал ему дорогу, которую любой не-чейнджлинг сумел не сумел бы удержать в голове не совершив над своим мозгом чудовищного насилия. Агриас сердечно поблагодарил его и углубился в коридоры. Мимо него мелькали десятки дверей и десятки лиц, его никто не узнавал. И вот, сделав очередной поворот налево и спустившись на один этаж, он понял, что оказался у цели. Почтовое отделение консульства напоминала этаж внутри этажа. Коридор на своей середине оканчивался дверью, за которой начинался маленький кабинетик местного смотрителя и большой склад, на котором лежали письма и посылки с родины, а так же та корреспонденция, которая должна была вскоре быть доставлена в Чейнджлингию.
Агриас решительно отворил дверь и оказался в ещё более душном и тесном помещении, в котором помещались два стула, стол и маленькая чейнджлинка, сидевшая за последним.
— Здравствуйте, господин офицер. — Устало поприветствовала его смотритель.
— Здравствуйте. — С неожиданной робостью ответил майор, присаживаясь на стул перед ней.
— По какому делу вы явились? — Спросила она.
— Мне нужно отправить письмо. И ещё... на моё имя что-нибудь приходило?
— Как вас зовут?
— Агриас цу Гардис. А вас? — Последние два слова он брякнул даже не заметив. Смотритель посмотрела на него будто бы с недоумением, но вместе с этим в её глазах было что-то странное и неразличимое. Казалось, что само появление офицера как-то взволновало её.
— Игния. Меня зовут Игния, если вам интересно. Я проверю ваши письма, может быть что-нибудь и пришло. Сейчас письма ходят не так часто, сами понимаете почему.
Она исчезла за дверью, Агриас остался один. "Что это я? Странно всё это..." — Подумалось ему. Действительно, стоило ему увидеть эту чиновницу, как он впал в какое-то стеснение и робость. Её лицо и голос не были чем-то особенным, но почему-то привлекли его. Привлекли так, что через минуту ему уже трудно было думать о чём-то или о ком-то, кроме Игнии. Однако, чейнджлинг сделал усилие над собой: "Сейчас не время для подобных похождений. Моя семья там, за морем, а я тут, видишь ли, засматриваюсь!" — С корящей досадой подумал он про себя, и это помогло, по крайней мере — на время. "Думал бы лучше о том, что будешь писать Агриннис. Это уж всяко важнее." — Решил он, попутно вспомнив поездную хандру и сожжённый черновик. В этот момент дверь открылась, и Игния вернулась на своё место. В её копытах белел конверт — глаза чейнджлинга сильно округлились, сердце чуть не пробило ему панцирь.
— Вот, смотрите. — Игния вежливо улыбнулась и положила бумагу на стол. — Пришло к нам недавно. Больше по вашему имени ничего нет. Пишет некая... Агриннис. Судья по всему — ваша сестра.
— Вы читали его, верно? — Агриас улыбнулся ей в ответ.
— За это я получаю треть своего оклада. А вашей сестре, судья по всему, цены нет. Будете читать здесь или проследуете куда-нибудь в другое место?
— Я... Я пожалуй пойду. Утомился с дороги, мысли путаются. Хотел сначала написать, а потом прийти на почту, а вот не вышло. До свидания, фрау Игния. — Чейнджлинг встал со стула, забрал письмо и учтиво кивнул, пятясь выйдя из каморки. Чиновница будто бы не придала этому жесту значения, но она тоже как-то переменилась, этого нельзя было заметить. Поднимаясь наверх, к жилым помещениям, Агриас не мог отделаться от мысленного вопроса: "Что это было?"
Наверху обстановка походила на прежнюю, здесь всё так же были негласные "владения" военных. Цу Гардиса встретили салютами и приветствиями, кто-то даже припомнил его: "Что, герр майор выпустили с фронта?" "Да вот, дали отпуск." "Ну что-ж, отдыхайте!"
Но чейнджлингу сейчас было не до отдыха. Он быстро договорился со старшим офицером и занял один из кубриков. Агриас заранее взял у Карла весь свой небольшой скарб, легко умещавшийся в одном вещевом ранце. Разобрав этот маленький мешок, он вынул оттуда почти выпитую бутылку с эссенцией. Поставив её на стол, чейнджлинг в чём был завалился на кровать, вскрыл письмо и с трепетом вынул свёрнутый вдвое листок бумаги. Если конверт успел пропахнуть затхлым воздухом почтового склада, то от самого письма вдруг пахнуло свежим запахом лёгких дешёвых духов, которыми пользовалась Агриннис. "Это... Это её запах." — Подумал про себя военный, и развернул лист, исписанный аккуратным и убористым почерком сестры.
Дорогой брат, любимый Агриас!
Мы все очень скучаем без тебя. Ты ушёл быстро и не успел достойно попрощаться родителями и со мной. Ты — военный, я понимаю это. Мой муж, Асилус, тоже сетовал на то, что не успел с тобой повидаться перед отбытием, но сейчас он слишком занят и я редко вижу его у нас дома. Он всегда приходит истощённый и усталый, я и представить боюсь, как ему тяжело на гвардейской службе. Сейчас всем становится тяжело, братец. Началась война, и многие наши знакомые оказались в армии или полувоенных организациях. Наш папа вчера объявил матушке и мне, что намерен вступить в гражданскую оборону. Это произошло неделю спустя после того, как нас бомбили. Бомбили не страшно, и наш район совсем не задело, но мы слышали свист бомб и грохот канонады, и не могли не обеспокоиться этим. В городе ходят разные слухи, но мы верим в лучшее, ведь наша армия побеждает и война скоро закончится.
Я слышала, что доставить письмо в Грифонию очень трудно из-за дорогих марок и больших расстояний, но у меня всё-таки получилось сделать это. Я получила твои послания из Герцланда — и я поражена тем, в какое странное и опасное место ты попал, братец. Тяжело исполнять свой долг в чужой стране, но в наши годы даже Королеве тяжело, а нам и подавно. В новостях недавно передавали, что армия Герцланда скоро захватит Аквелию и сможет помочь нашей стране. Я даже видела какую-то военную съёмку оттуда — грифоны такие высокие и грозные, наши офицеры очень неловко держатся среди них. Жалко только, что тебя там не было. Надеюсь, что с тобой всё хорошо. Возвращайся домой живой и здоровый, мы очень ждём тебя! Военные подвиги это славно и полезно для карьеры, но для меня намного важнее ты сам.
Береги себя ради меня и семьи.
Твоя сестра Агриннис.
Агриас прочёл письмо и положил его на стол, присоединив к общему беспорядку. Эти строки буквально вывернули его наизнанку, и он не знал, что думать о них. Бомбёжка Везалиполиса, отец уходит в добровольцы и подвергает свою жизнь опасности, кампания в Эквестрии, которая должна была кончиться ещё в августе, всё продолжается, а он... А он здесь, в Гриффенхейме, за тысячи километров от них. Между ними пропасть, вокруг них полыхает буря Мировой войны, и то, как она закончится, уже не кажется таким очевидным, как какие-то месяцы назад...