Триада Лун: Сбор обломков
Глава двадцатая: Окраска
⊛⊛⊛
Джентл Тач знала, что спит. Покидая лифт башни, она ощутила слабый щелчок магии под копытами, как будто от туго натянутой и лопнувшей нити.
Перед ней, вдалеке — на горизонте только самые высокие шпили — лежала Метрополия, видимая с поросшего клевером холма не хуже, чем с башни.
А в небе — тёмном, почти беззвёздном, испещрённом тонкими розоватыми прожилками, без малейшего следа Сети — стояла Красная.
Красная не испускала выбросов или волн, только окрашивала мир в слегка плывущие тона гранатного семени и зрелой вишни. Ни хаоса, ни направленных лучей, рассекающих проспекты в поисках тех, кто не успел укрыться.
Она просто была там, и давящая боль в правом боку оставалась не более чем фантомом.
Джентл Тач вспомнила, как потеряла Кёсори у дверей мнемопункта; как ждала, всё сильнее и сильнее изводясь мыслью, что старшая пегаска просто ускользнула через чёрный ход и улетела, чтобы больше никогда не видеть эту бесполезную пони; как Джентл, поддавшись тихому зову в сердце и подсказкам очков, решила отправиться в путь сама.
Очки и теперь были с ней, и всё такие же доброжелательные. Но теперь в их мысленном голосе отчётливо слышалось ликование. Едва ли не предвкушение. Джентл Тач попыталась уточнить, чему они радуются, и получила ответ «Пиршество близится». Попытки уточнить приводили либо к повторам, либо к долгим размышлениям об устроении торжества — «Среди прочего не забыть о двух ножах, один из вулканического стекла, второй мы не назовём, о нет, не назовём», либо к столь же загадочному «Путь завершён и путница идёт домой с победой».
Потратив несколько доль на пробежку в сторону жилых секторов, Джентл Тач окончательно убедилась, что это всего лишь сон. Синяя Луна стояла почти в надире — как и все Вестники, Джентл всегда ощущала точное направление на свою Луну — и не сместилась за это время даже на треть радиуса.
И несмотря на это, Джентл Тач совершенно не хотелось спать.
Она зажмурилась, огляделась — никого рядом, только несколько паутинок среди тёмных контуров у горизонта — и представила себе четыре незабудки у себя за спиной. Добавила их историю — от семечка, принесённого ветром с балкона той, кто любила рассаду и продолжала любить в память об ушедшей супруге, о том, как трое помогли четвёртому прорасти, отодвинув в сторону камень… приостановила историю, пока та не раскрылась слишком ярко, осторожно обернулась, и увидела четыре полураскрытых флуоресцентно-синих бутона.
Да, точно сон.
И её всё так же, до тянущей пустоты в животе пугала небывалая, невероятная лёгкость работы с аспектом снов. Третьим для неё аспектом.
Даже те, кто приняли его первым и единственным, потратили бы, как говорила Синяя Луна — а Луны никогда не лгут — в квадратную девятку раз больше сил и в девять раз больше времени на задачу той же сложности, чем Джентл Тач.
И все же, Джентл едва не соскользнула в неверие.
Что может быть проще, чем рассказать историю? Что может быть проще, чем знать, что ты спишь, и потому управлять миром и править его на свой вкус? Какие приключения могут сравниться с этой реальностью, готовой распахнуться от одной только сюжетной искры, беглой мысли?
Тогда Синяя Луна рассказала и показала ей историю Вайолет Вижн, и поныне непревзойденной в аспекте снов, и, как будто того недостаточно, сводила на заросшее кладбище, созданное специально для шести квадратных девяток Вестников, павших при сдерживании Мерцающего Ужаса, призванного Вайолет.
Сама Вайолет до самой смерти физического тела так и не смогла ни понять, ни принять содеянное — для неё созданная ею реальность была единственной возможной.
После смерти, впрочем, тоже.
Тогда, у неприметных белых надгробий, Синяя Луна призвала Вайолет. Джентл Тач задала шесть вопросов и получила пять ответов, поняв шестой сама; этого хватило чтобы навсегда заречься даже упоминать третий аспект.
Но он продолжал требовать своё. Джентл Тач никогда не выбирала его, не училась ему до того, как в неглубокой дрёме госпитального сектора, пытаясь устроиться в чужой, угловатой обстановке среди пепельно-синих стен, впервые встретилась с Луной. После того — принимала уроки по воле Луны, но только для того, чтобы поддерживать свой ум в порядке.
С таким же настроением она могла бы убираться на заднем дворе дома, где почва вряд ли годится даже для того, чтобы разбить маленький сад: заглянуть, пройтись жёсткой метлой, вымести мусор, что остался после случайной отдыхающей компании, осторожно помечтать, что, может быть, неплохо нарисовать хотя бы граффити на стене дома.
И всё же — никогда не любить его.
Потому что она догадывалась, кто живёт на этом дворе и кому он на самом деле принадлежит.
Не Джентл Тач, это уж точно.
Не этой Джентл Тач как минимум. Одной беззаботной, весёлой и жестокой кобылке.
Той, кто хорошо знает, как всё должно быть на самом деле, и у кого есть все средства, чтобы сделать всё как следует.
Вообще всё.
Не то чтобы Джентл никогда не слушала её советов и никогда не замечала уголком глаза медный блеск её гривы… но Синяя Луна успела ей показать, что бывает, когда ты слишком внимательно слушаешь такие голоса, а в смехе Вайолет Вижн были… довольно знакомые нотки; так что Джентл сделала выводы.
...но аспект требовал своё. Молчаливо присутствуя, аспект снов, ненужный и нежеланный, оставался в ней и она… не могла не заглядывать за эту дверь.
Изредка. Осторожно.
Ждёшь? Ну, жди…
Но теперь выход с этого двора был заперт — и у Джентл не было ключа. Время шло, доля за долей и цикл за циклом, и в опустевшей Метрополии Джентл Тач не могла проснуться, как не могла и заснуть.
Этот сон, со всей своей очевидной ирреальностью, с бесполезно мигающими регулировочными огнями на трассах, по которым никто не летел, с пустыми кафе, где еда, не дающая насытиться, появлялась на столах стоило только подумать о заказе и отвернуться, с поездами, за дверями которых был только свет и незанятые лежанки, с недвижимо блестящей Красной в стороне от зенита — вечно в одной и той же точке испещрённого розовыми линиями тёмного неба, с готовностью признавал, что он всего лишь сон, в мелочах и деталях, и Джентл с лёгкостью могла изменить цвет занавесок в номере гостиницы или модель авиетки, вызванной для поиска других пони.
Он отказывался уступать — и даже ощущаться сном — в чём угодно, что имело значение.
Другие пони? Другие сны? Передать несколько слов для Синей Луны или, может быть, для Кёсори Стрик?
Нет. Нет. И, конечно же, нет, как ты могла такое подумать.
Очки уговаривали её чуть-чуть подождать, и напоминали, что ещё через пару циклов что-то может измениться. Было время, когда они начали обратный отсчёт, и было время, когда цифры этого отсчёта ушли в отрицательную область. Позже очки отказались признавать, что вообще когда-то говорили что-то похожее, а сверить их слова Джентл было не с чем.
Она регулярно оглядывалась вокруг, и каждый раз видела слабые паутинчатые отблески присутствия других пони. Она преследовала их, пешком, на поезде, в авиетке, и видела блеск до самого последнего момента, пока за последней открытой дверью в забытых трущобах, или в излучине тихой реки, или на берегу океана, её не встречала пустота.
Потом исчезал и отблеск.
Один раз в такой погоне она была совершенно уверена, что видела фигуру в широкополой шляпе-стетсоне — но только сзади и только силуэтом в неярком свете из приоткрытой двери; потом дверь закрылась.
В тот цикл, когда она впервые увидела медные пряди чужой (своей) гривы, она впервые попыталась убить себя. Это казалось несложным — город, даже пустой, оставлял ей многие девятки вариантов на выбор. Боль, за счёт её первого аспекта, тоже не была проблемой.
Сложнее оказалось пройти через тоску и страх уходящей жизни, не сделав ни шага назад. Сон позволял ей залечить раны и перемещать себя вопреки кажущимся умениям воображаемого тела — к концу второго круга, если верить календарным пометкам, она освоила полёт, и несколько девяток циклов слабо радовалась видам сверху и свободе плавать в воздухе подобно пегасам. Но с той же лёгкостью он позволял ей… просто прекратить умирать, в любой момент и каков бы ни был ущерб.
И каждый единожды опробованный способ прекращал работать, как она ни пыталась его повторить.
Время продолжало идти. Она видела отблески меди всё чаще и чаще, пока наконец не увидела ту пони в тёмном зеркале.
Так она познакомилась с медногривой, и лёгкий страх сменился любопытством, потом осторожной симпатией.
Шарп Кат, так её звали, научила её ценить боль и ходить по грани жизни, чтобы продолжать ощущать хоть что-то, и отличать глину от стали. Она не дарила ложных надежд, и Джентл смирилась, что останется здесь навечно, и что даже смерть не станет выходом, потому что гибель Джентл означала и означает возможность поражения Красной, а значит — Красная этого просто не допустит.
Во всяком случае, так сказала Шарп.
Как-то, между разговорами, Шарп упомянула, как именно она попрощалась с семьёй и с близкими друзьями, прежде чем окончательно переселиться сюда, в зазеркалье, и Джентл согласилась, что хотя были и другие способы переселения, эти альтернативы были куда скучнее; но после первой части истории Шарп, рассказанной в тихом фойе пустого кинозала, её слегка тошнило.
Слэшер, который они посмотрели почти сразу после того разговора, был в основном чёрно-белым, но в соответствующих местах появлялись красные потёки, неприемлемые в уже основательно подзабытом реальном мире, запретные и странно влекущие; и Джентл Тач рискнула довериться и сказать Шарп, что в целом ей даже понравилось.
После фильма Шарп Кат неохотно признала, что в реальном мире, скорее всего, с семьёй Джентл Тач пока что всё в порядке, но мир Красной, тот что за зеркалом, во-первых, не всегда точно следует за реальностью, а во-вторых, само её пребывание здесь говорит о том, что всё-таки что-то было.
Это оказалось непросто принять. Джентл Тач пыталась уместить это в голове и так, и эдак, но без особого успеха. Она спросила прямо, пророчество ли это, и получила в ответ ясное и чёткое «Ага!».
К счастью, шёрстка Шарп Кат прекрасно впитывала слёзы. Следа не оставалось.
Костяной клинок — только клинок, ещё не ставший ножом, но тем не менее хорошо заточенный, бледно-оранжевый в тон её собственной шёрстке, — который Джентл получила в подарок на очередной юбилей, применить в любом случае было не на ком. Примерно тогда же, или чуть раньше, окончательно замолчали очки.
В память о Кёсори она начала увлекаться детективами, потом фантастикой, потом любовными романами, потом снова вернулась к детективам. В период любовных романов Шарп отказалась заниматься с ней сексом, сказав, что Джентл пока не готова. Это был вызов, и она попыталась освоить соответствующие техники по книгам, но Шарп не стала даже экзаменовать её, как Джентл ни провоцировала. Лишь повторяла «Пока тебе рано. Здесь может быть пони, которая тебя любит, и это не я». Эти слова смущали — к тому времени было уже совершенно понятно, что кроме них двоих здесь никого нет.
Впрочем, за это долгое время Джентл представился случай попробовать её вкус. Он тоже был медью.
В сравнении с этим искусство узоров на шерсти, на шкуре под нею, и ещё глубже, оказалось едва ли не откровением — Шарп Кат одобрила её энтузиазм, порадовалась за неё и выдала ей целую серию упражнений, которые, по её словам, стоило освоить.
Так они проводили время, и многие и многие круги спустя Синяя Луна всё так же стояла в надире, а Красная — чуть в стороне от зенита.
Потом она попросила Шарп Кат убить себя. Та чуть удивилась, напомнила, что это всё равно не поможет, но исполнила просьбу, не отказав себе в удовольствии слегка растянуть процесс. Джентл, в общем, не была против — чего не сделаешь в ответ на большую услугу.
Сон спохватился и вернул её к себе с берегов смерти трижды девять ударов спустя.
Этой задержки хватило, чтобы написать письмо, вложить его в бутылку и отправить поперёк последней реки.
Они сделали из этого своего рода привычку. После каждой следующей отправленной бутылки время Джентл Тач (Шарп Кат) возвращалось на глухую тропу и продолжало ковылять, как и раньше; как и всегда.