Почесушки и обнимашки в понячьей тюрьме
Почесушки
Охранник хватает меня магией и швыряет в камеру. С лязгом захлопывается решётчатая дверь.
— Этот урод здесь так надолго, что ключ можно было бы и выбросить! — на грани слышимости доносится до меня его шуточка.
— Да, друг, ты прав, — с гримасой отвращения на лице отвечает второй.
Вот так я и стал зэком.
Моё новое обиталище тесное — даже с учётом того, что меня поместили в камеру для заключённых-минотавров. В углу миниатюрный туалет с зеркалом и раковиной, и большая часть остальной площади занята двухъярусной кроватью. С нижней койки на меня пронзительно глядят ярко-зелёные глаза. Мой сокамерник.
— Итак, — произношу я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не задрожал и не выдал моих чувств, — за что тебя закрыли?
— Не хочу об этом говорить, — голос лежащего минотавра хриплый и грубый, — как тебя зовут-то?
— Анонимус. И прежде чем ты спросишь, я — человек.
Второй обитатель камеры садится, и я могу рассмотреть его: тёмно-синяя шерсть, подобие миниатюрной бородки под нижней челюстью, короткая причёска-ирокез. Он довольно крупный, но агрессивным не выглядит. Хотя рога его… да.
— Айрон Вилл. Ты, это, не один из… пришельцев?
— Ну, технически — да, поскольку этот мир для меня не родной. Но мой вид называет себя «люди», в единственном числе — «человек».
— Сложно. Я буду звать тебя «Анон».
— Я бы на твоём месте не стал этого делать.
— Ладно-ладно, приятель, буду говорить «Анонимус».
Он поднимается с койки и протягивает лапу для рукопожатия — сила которого, надо сказать, сокрушительная. Хорошо, с улыбкой думаю я, что он вроде бы дружелюбный.
— Так всё же, за что тебя посадили? Хотелось бы знать, с кем буду проводить немало времени, понимаешь?
Айрон Вилл задумывается, затем, приняв решение, глубоко вздыхает.
— Однажды я завалился в бар, нажрался допьяна и сказал бармену… ну, он заявил, что не станет мне больше наливать, и я назвал его… назвал… Не стану я этого повторять! Ну и… за это я здесь.
Он неумело изображает суровую ухмылку, затем, нервно рассмеявшись и потерев затылок, обессиленно шлёпается на койку — та прогибается под его весом.
— Подожди-ка… что, и это всё?
Минотавр поражённо глядит на меня:
— Разумеется! Больше я не виновен ни в чём!
— Но это же… такая ерунда…
— Здесь не соревнуются, кто хуже. Кстати, а ты-то за что здесь?
— Я устроил драку.
— ЧЕГО? Зачем тебе потребовалось?
— Ну, я украл немного еды, а меня заметили и задержали. Я попытался сопротивляться… и в результате к обвинению в воровстве добавилось ещё физическое и моральное насилие второй степени.
По лицу здоровяка заструились слёзы. Серьёзно, он не плакал — а зарыдал, словно цирковой клоун.
— Ты… отвратителен! Ты оскорблял и бил? — произнёс он, перемежая слова всхлипами.
— Ага! — ответил я и, дурачась, добавил: — А одного вообще в унитаз макнул!
…и тогда минотавр, отпихнув меня, кинулся к двери, принялся трясти её и звать охрану — которая быстро явилась.
— Эй, что здесь происходит?!
— Я… Я хочу в другую камеру! — жалобно простонал здоровяк и, шёпотом, думая, что я его не услышу, добавил: — Я не могу делить комнату с… этим…
Охранник открыл рот, чтобы спросить что-то, потом увидел меня и скривился от отвращения.
— У нас остались только маленькие камеры. Ты не против?
— Да, пожалуйста, да!
Не говоря больше ни слова, охранник открыл камеру и вывел минотавра. Я смотрел ему вслед с обалдением — что, вот так всё просто? Никаких бумаг, согласований… Он попросил, и его тут же перевели? Да, тюрьма у пони отличается от того, что я читал о тюрьмах своего мира.
Опустившись на освободившуюся койку, я задумался о том, что услышал. За что, на самом деле, посадили Айрон Вилла? Ведь наверняка он мне не всё рассказал, не может же быть, чтобы здесь сажали в тюрьму за то, что ты спьяну обругал бармена! Разве что этот бармен был каким-нибудь переодетым принцем, оскорбление которого сразу становится государственным преступлением?
С того момента, как я оказался в тюрьме, прошла неделя. Очень скучная неделя, аж удивительно. Понячья тюрьма совсем не похожа на человеческую: если ты уронишь мыло, твой ближайший сосед вежливо подаст тебе его, все споры через несколько минут завершаются дружескими объятиями, а за нарушения внутреннего распорядка тебя не кинут в карцер… а поставят на полчаса в угол.
— И вот я… толкнул его… — пони-заключённый, скрывая слёзы, спрятал морду за копытами.
— И как тебе следовало поступить? — искренне-добрым голосом произнёс психолог, поглаживая его копытом по плечу.
— Наверное… обсудить… договориться… поделиться? — он поднял влажные от слёз глаза на психолога, ища его одобрения, тот в ответ обнял его… а я не выдержал и, закатив глаза, поднялся. День за днём выслушивать эти полные раскаяния рассказы, смотреть на рыдающих от облегчения обнимающихся пони… Поражаться тому, что здесь наказывали за провинности, в моём мире случавшиеся в детском садике среди малышей, а не за реальные преступления, которых, похоже, почти и не было. Самым страшным, ну после моей драки, был проступок пони, который укусил другого жеребца в ссоре из-за кобылы.
— Ты куда это собрался?
Охранница, молодая кобыла со светло-коричневой шёрсткой и собранной в конский хвост (ха!) тёмно-коричневой гривой, одетая в униформу, по понячьему стандарту состоящую из короткой, до середины туловища, синей курточки и форменной фуражки, уставилась на меня суровым взглядом.
— Хочу пройтись немного.
— Анонимус, тебе надлежит не меньше часа в день пребывать на сеансах социализации!
— Но я-то здесь уже два провёл! — вру я ей в лицо.
— Что, серьёзно? — недоверчиво поглядывает на меня кобыла.
— Ты хочешь сказать, что я вру?!
Этот вопрос явно выбил охранницу из колеи, она виновато опустила взгляд, глубоко задышала, а я обалдел от того, что видел: тюремная охранница устыдилась того, что назвала заключённого лжецом! О боги, какие же эти пони невинные и доверчивые!
— Н-нет… просто… — она бросает взгляд на часы, которых, клянусь, секунду назад не было у неё на ноге. — Во сколько ты пришёл?
— В полдень, — произношу я, присев на колено и тоже посмотрев на её часы.
— Это значит два с половиной часа назад. Тогда всё в порядке.
— Благодарю, мисс, — отвечаю я и машинально протягиваю руку и чешу её за ушком, как делал с собаками на Земле.
Её мордочка мгновенно окрашивается ярким румянцем, веки трепещут, а голова прижимается к моей ладони, словно не желая прерывать прикосновение. Я, не двигаясь, наблюдаю за оригинальной сценой. Охранница, постепенно вернув себе самообладание, выпрямляется и снова твёрдо встаёт на копыта.
— Извини, а как тебя зовут?
Пони поворачивает мордочку ко мне и несколько секунд смотрит прямо мне в глаза. Она открывает рот, пытаясь заговорить, но, похоже, у неё спирает дыхание. Опустив взгляд, она всё же отвечает дрожащим голосом:
— Я Кукис Крим[1].
Кивнув головой, я завершаю разговор — мне пора идти, скоро начнётся занятие по прикладному искусству и рукоделию.
…с которого меня выгнали: я сделал из палочек и верёвочек работающую модель требушета, а потом у меня хватило ума рассказать, для чего полноразмерный вариант этой игрушки использовали у меня на родине. Скучая, я вышел в тюремный двор и несколько минут смотрел, как пони играют во что-то типа баскетбола. Присоединяться не стал — я и выше, и быстрее, чем любой из них, так что та сторона, где я играл, гарантированно побеждала. Я пробовал пару раз, но убедившись, что это приводит всегда к одному и тому же результату, перестал участвовать в этой игре, если не получалось найти в соперники кого-нибудь типа Айрон Вилла. Впрочем, сам минотавр принимался рыдать каждый раз, когда встречал меня — так что в итоге я оказался вне игры. Вздохнув, я решил, что мне остаётся только вернуться в камеру…
…где и провёл всё время до позднего вечера, читая книгу из тюремной библиотеки. Все зэки уже вернулись в камеры, единственным звуком был цокот копыт патрулирующих коридоры охранников. Так что раздавшийся со стороны двери шёпот удивил меня.
— Анонимус! — позвал меня кобылий голос.
Я перекатился на бок, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте в коридоре; за дверью обнаружилась Кукис Крим.
— Что?
— Мне нужна… эм… услуга?
Она говорила торопливо, и в словах явственно звучали нотки паники. Мне до неё, разумеется, не было ни малейшего дела, но всё-таки женщина, хоть и с копытами… так что некоторое количество сочувствия внезапно объявилось в моей душе.
— От меня? Что случилось?
— Подойди!
Вот это уже было странно. В моей голове сама собой возникла мысль, что я сейчас подойду к двери, она распахнётся, ворвётся толпа стражников и как следует потопчется по мне, обвинив в попытке побега. Так что к двери я подходил осторожно и неторопливо — и по дороге увидел, что Кукис Крим постоянно вертится и опасливо оглядывается, словно боясь, что кто-нибудь заметит её.
— Что дальше? — спросил я, подойдя вплотную к двери.
— Высунь руки!
Я просунул руки сквозь решётку, ожидая что мне сейчас наденут наручники — но вместо этого пони внезапно прижалась щекой к моей ладони.
— Ещё разик, пожалуйста! — просто-таки взмолилась она, нетерпеливо переминаясь на месте.
Удивлённый и ошарашенный, я сделал то, что она просила — осторожно почесал её ушко, и она, как и в первый раз, прижалась к моей руке, наслаждаясь прикосновением. Даже, кажется, слегка зашаталась. Но через пару секунд, издав вздох, отстранилась и выпрямилась. Одёрнула на себе курточку и посмотрела на меня тем самым жёстким взглядом, как в момент первой нашей встречи.
— Мы не должны были делать этого, — прошептала она и убежала вдаль по коридору.
«Все пони — сумасшедшие» — подумал я, возвращаясь на койку.
Интересно, а какой у этой охранницы особый талант? Рисунок на заднице — несколько печенек и кувшинчик молока, что это может означать? Ну, если не считать вполне очевидного, но излишне пошлого «засунь печеньку в молочник»?
Дни проходили один за другим, настолько повторяя друг друга, что слово «похожие» казалось чересчур слабым, скорее следовало бы сказать «повторяющиеся» — эдакий лошадиный вариант «Дня сурка». И это было настолько скучно, что я почувствовал признаки депрессии. Зэки опасались со мной заговаривать, считая меня страшным и опасным. Только и оставалось, что сидеть весь день в тюремном дворе и жариться на солнышке…
После очередного обеда я увидел, как мимо моего угла из столовой, сияя широкой улыбкой на морде, прошёл Айрон Вилл, неся в руке мешок с какой-то жратвой. Заметив меня, он изменился в лице и торопливо повернул в сторону, явно в надежде, что я не успел обратить на него внимания. Я, однако, успел.
— Эй, а ну прекрати. Раздражаешь!
— Извините, что?
— Избегать меня и начинать рыдать, как только увидишь меня.
— Я… я вовсе не рыдаю! — попытался продемонстрировать гордость минотавр и даже сделал движение, словно расправляет плечи.
— Рыдаешь. Вот даже сейчас я вижу слезу у тебя на щеке.
— Нет! — он торопливо провёл пальцем по морде и принялся его рассматривать. — Да нет же там ничего!
— Ладно-ладно, не стесняйся, вот держи! — и я достал из кармана свой носовой платок, по совпадению — сделанный из ярко-красной ткани.
Минотавр как-то очень странно посмотрел на тряпицу в моей руке, и я, чтобы подразнить его, встал и взмахнул тряпкой, изображая матадора.
…это мир, в котором ожили все самые сумасшедшие сказки — да, и все самые дурацкие тоже. В реальности быков приходится обучать, а потом ещё и тыкать копьями, чтобы они кидались на красный плащ, от природы у них такого рефлекса не существует.
У Айрон Вилла этот рефлекс был, и осознание поразило меня сначала морально, а через полсекунды и физически — в мою грудь словно врезался стенобитный таран, и я сначала осознал, что лечу, размахивая руками и ногами, а потом — что кувыркаюсь по усыпанному щебёнкой двору, оставляя на камнях клочья кожи…
Я очнулся, лёжа на чересчур маленькой для меня кровати, накрытой ослепительно-белыми простынями. С одной стороны от изголовья бибикал какой-то медицинский аппарат, с другой стоял охранник в униформе. Точнее — охранница, и очень знакомая — я не смог сдержать улыбки.
— Вы записали номер грузовика?
— Я… гм, ты о чём? — с удивлённым видом произнесла Кукис Крим, хлопая глазами.
— А, ладно, это такая человеческая шутка.
— К слову о людях — с какой частотой бьётся ваше сердце? Доктор, который тебя осматривал, сказал, что всё вроде бы в порядке, но не зная нормальной частоты человеческого пульса, не может оценить его.
Бросив взгляд на аппарат, в котором вполне узнавался кардиомонитор, я увидел мигающую цифру «70».
— Да, примерно такой у меня пульс и есть, — с облегчённым вздохом ответил я, откидываясь на мягкую подушку.
— Вот и хорошо. Кстати, Айрон Вилла бросили в одиночную камеру аж на целый день за то, что он на тебя напал. И ещё ему приказали написать письмо с извинениями!
Я не смог сдержаться и рассмеялся — до чего же невинно устроено правосудие у поней. Оно выглядит жалко… но при этом даже как-то мило. Например, никому не пришло в голову связать меня или заковать хотя бы в наручники — они верят, что я не попытаюсь сбежать, несмотря на то, что считают меня — и зэки, и охранники — опасным преступником.
— С нетерпением жду возможности принять его извинения! — произношу я преувеличенно серьёзно; вот только ни секунды не сомневаюсь, что Кукис Крим совершенно не заметила, что я на самом деле стебусь над ней.
— Как ты себя чувствуешь?
— Слегка ободранным.
Изображая озабоченность своим «ужасным» состоянием, я принимаюсь ощупывать себя в поисках переломов и царапин, демонстративно морщась при каждом прикосновении. Кстати, некоторые прикосновения и правда оказываются болезненными, я неплохо так исцарапался.
— А тебя назначили за мной присматривать, чтобы я не учинил чего-нибудь нехорошего?
Кукис Крим кивнула; бросив на меня взгляд, внезапно слегка покраснела, отошла от кровати, потом, слегка неуверенно ступая, вернулась. Я, за неимением других развлечений, наблюдал, как мнётся понька. Мне хотелось расспросить её о том, почему чесание ушек показалось ей таким привлекательным, но, учитывая, как она стеснялась — сомневаюсь, что она смогла бы внятно что-либо рассказать.
— Такое впечатление, что ты хочешь что-то сказать, — через некоторое время произнёс я, просто чтобы нарушить затянувшуюся тишину.
— Я понимаю, что потеряла над собой контроль тогда, и мне очень стыдно… но меня никогда так не ласкали, — дрожащим голосом, постоянно прикусывая нижнюю губу, ответила она. По её глазам было видно, что она пребывает где-то не здесь, а в приятных воспоминаниях, но продолжает говорить, раз уж я спросил. — И мы не должны этого делать. Неважно, насколько это приятно…
— Знаешь, я сейчас хотел поговорить о другом. Твоя кьютимарка, что она означает?
— А… ох, ты об этом… как стыдно… прости, забудь, что я говорила… — она натянула свою фуражку так, что полностью закрыла козырьком лицо и отвернулась; её нежелание говорить со мной внезапно разозлило меня, я схватил подушку и швырнул в неё.
Разумеется, погружённая в мысли и с глазами, закрытыми козырьком, она не заметила моего движения, и удар подушкой в бок сбил её с ног. Впрочем, она тут же вскочила и с яростной гримасой на мордочке швырнула подушку обратно, широко размахнувшись, словно игрок в бейсбол. Впрочем, яростный бросок оказался на самом деле таким слабым, что подушка едва долетела до кровати.
— Нападение на охранника при исполнении может подвести тебя под серьёзное наказание!
— Я никому об этом не расскажу, если ты ответишь на мой вопрос!
— …чего?
— На мой вопрос — ты же так и не ответила на него. Что означает твоя кьютимарка?
Кукис с удивлением посмотрела на свою задницу, потом перевела взгляд на мою ухмыляющуюся физиономию, и на её мордочке появилось выражение глубокого удивления. Как же просто вывести эту кобылу из душевного равновесия, оказывается. Вот он, новый источник развлечения!
— Ну, у меня очень хорошо получается печенье — любое, но с шоколадной крошкой и начинкой — лучше всего.
— А кувшин с молоком рядом?
— Наверное, всё же со сливками — у нас принято подавать сливочник к тарелке с печеньем.
— Сливочник? Ни разу не слышал о таком.
— Серьёзно, я не обманываю тебя! — слегка обиделась пони.
Мне, наверняка, стоило просто принять её ответ, но даже после феерической неудачи с Айрон Виллом стремление подкалывать окружающих никуда не делось от меня.
— Ты точно не пытаешься подшутить надо мной?
— Абсолютно точно — он же на моём фланке нарисован! — и она, тыкая копытом в свою картинку, развернулась ко мне задом, предъявляя мне неоспоримое доказательство своих слов.
И в этот момент вошёл доктор.
— Мистер Анони… гм… мисс Крим, я сделаю вид, что не вижу происходящего. Итак, мистер Анонимус, у меня есть к вам несколько вопросов, потому что эквестрийская медицина практически ничего не знает о людях, — произнёс единорог, одетый в белый халат.
Кукис Крим торопливо сбежала на своё место у изголовья кровати, по дороге снова пряча лицо под фуражкой. Впрочем, я заметил, с каким любопытством блестят её глаза из-под козырька.
— Вываливайте, доктор!
— Пока вы были без сознания, мы провели рентгеновское обследование и обнаружили, что у вас сломаны два ребра и бедро.
— Вы уверены? Что-то я не чувствую себя настолько травмированным! — я снова начал ощупывать свою грудь и слегка поморщился от боли. Доктор, с раздражением посмотрев на меня, слегка пихнул копытом мою ногу — это вызвало внезапную вспышку столь острой боли, что я аж вскрикнул.
— Не спорьте с врачом! У вас сломаны два ребра и бедро!
— Понял-понял! Только не надо больше так делать!
— Так вот, переломы следует вправить, чтобы костная ткань правильно восстанавливалась; разумеется это делается при помощи магии, но процедура чрезвычайно болезненная. Следует применить обезболивающие средства, но я не знаю, какие для вас подойдут дозировки…
— Я-то как смогу в этом помочь?
Доктор лишь прищёлкнул языком при виде моего раздражения и протянул мне планшетку с листом бумаги, исписанным непонятными словами.
— Вы, случайно, не узнаёте названий этих веществ?
Проглядев ещё раз написанное на бумаге, я ещё раз убедился, что не вижу ни одного знакомого слова. Все попытки уточнить, типа «это торговые названия или химические?», ничего мне не дали, и в результате я решил положиться на удачу.
— Вот, наверное, — я наобум ткнул в одну из строк.
— О, замечательно. Вы случайно не знаете, какая для вас безопасная дозировка?
— Абсолютно никакого понятия!
— Ладно, тогда начнём с минимальной, а там увидим, да?
Я просто кивнул.
— Ксилазин, хорошо, что это именно он, нам просто-таки повезло… — пробормотал доктор, удаляясь за дверь.
Я тем временем перевернулся со спины на живот — спина мне была за это благодарна, а вот грудная клетка обиделась и заболела. Впрочем, доктор быстро вернулся, вкатил мне укол и поручил Кукис присматривать за мной, пока он будет проверять какие-то анализы.
— А я думала, что доктор сначала берёт кровь на анализ и уже потом делает уколы…
— Хорошая мысль. Жалко, что ты не высказала её до того, как меня накачали этой дрянью, — я хотел было рассердиться, но моя голова внезапно закружилась; я поднял руку, чтобы протереть глаза, но обнаружил, что не могу попасть ладонью по лицу, так сильно мою руку начало мотать из стороны в сторону.
— Эй, ты в порядке?
— Чё-та башка… кружится…
Мои глаза почему-то без моего участия начали закрываться, а тело вдруг уподобилось лодочке, плывущей по штормовому морю. Мозг словно отсоединился от туловища и начал обдумывать мысль, глючатся ли ему все эти раскачивания или кровать и правда решила закачаться.
— Анонимус! — раздался встревоженный голос моей охранницы, и я почувствовал, как она, упёршись грудью в кровать, слегка потыкалась в меня мордочкой. Её голова оказалась рядом с моей; ощущая, как гравитация постепенно теряет надо мной власть, я обхватил Кукис, притянул к себе на постель и прижал к груди.
— Кажется… я… отрубаюсь.
К моим векам, похоже, кто-то привязал по кирпичу, и эти кирпичи своей тяжестью утащили меня в глубину колодца беспамятства…
Спустя много часов я очнулся. Моя голова всё ещё кружилась и гудела, словно шестерёнки в ней давно никто не смазывал, но у меня всё же получилось сесть на постели и оглядеться.
— Как ты себя чувствуешь?
Кукис Крим, оказывается, продолжала оставаться на страже, и я обрадованно улыбнулся ей. К моему удивлению, она не улыбнулась в ответ. А потом я вспомнил, что произошло за несколько секунд перед тем, как я заснул.
— Извини позалста… — моя челюсть повиновалась мне не особенно охотно, и слова получались неразборчивыми, — за то, сто слушилось… я, казется, испугался…
Кукис в ответ облегчённо вздохнула:
— Пожалуй, я не стану на тебя обижаться.
— Надеюсь, я был не шрезмерно груб.
— Чего?
Я похлопал губами, несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь упражнениями вернуть себе контроль над мышцами лица, и даже слегка высунул язык в сторону удивлённой поньки. Кажется, моё лицо начало мне всё же подчиняться.
— Что это ты делаешь? — хихикнула охранница, при этом забавно фыркнув.
— Пытаюсь окончательно проснуться. Так как, я не чересчур сильно тебя сжал?
Она покачала головой.
— Травм вроде нет, но да, прижал ты меня здорово.
— Гм… могу я как-нибудь тебе компенсировать?
— Ты же заключённый… Вряд ли.
— А как насчёт… — я делаю драматическую паузу, — почесать тебя за ушком? В прошлый раз тебе вроде понравилось?
Кукис замерла, сомнение было просто-таки написано на её лице крупными буквами… но в глазах появились искорки, пробивающие себе дорогу к удовольствию. К возможности повторить великолепные ощущения. Пони сделала неуверенный шажок вперёд… замерла на месте… и не пошевелилась, даже когда я позвал её по имени.
Что ж, применим более крупный калибр.
— Слу-ушай, а может…тебе животик почесать?
Пони сдвинулась с места… сначала медленно… словно зомби, двигающийся вперёд под влиянием потусторонней силы. Даже сейчас она пыталась бороться с собой, со своим желанием… С желанием, чтобы я схватил её, бросил на кровать и начал гладить, гладить её живот…
И, похоже, через несколько секунд желание победило. Тряхнув головой, она сбросила на пол фуражку. Потом, подцепив копытом, стянула с гривы резинку, позволив волосам рассыпаться свободной волной.
— Я так понял, ты согласна? — спросил я, когда она приблизилась ещё на шаг.
— Да, о Селестия, да! — прошептала Кукис, её голос дрожал от желания.
Потом она одним движением запрыгнула на кровать, оказавшись совсем рядом со мной, но даже сейчас я продолжал видеть в её взгляде, в прикушенной губе стыд, побеждённый, но не исчезнувший. Впрочем, так было даже круче. Забравшись ко мне на колени, пони перевернулась, задирая ноги и подставляя свой тёплый, пушистый животик под мои руки.
Мои пальцы коснулись её пузика и начали круговыми движениями поглаживать его. Потом, слегка согнув пальцы, я провёл по животу ногтями, чуть сильнее, уже не по шёрстке, а по коже под нею. Пони издала прерывистый вздох, но не произнесла ни слова; зато её тело само прижалось к моей ладони, словно умоляя продолжать. И я продолжил — извилистыми волнообразными движениями пальцев то взъерошивая, то приглаживая светло-кремовую, мягкую шёрстку.
Под прикосновениями моих пальцев кобылка практически растекалась по кровати; она то вздыхала, то ахала, и эти звуки были столь сладкими, словно их издавал ангельский хор. Я внезапно обнаружил, что, сам того не желая, двигаю рукой всё быстрее и сильнее, вызывая всё более интенсивные и приятные для слуха вздохи.
А потом за дверью раздался стук копыт. Я хлопнул Кукис по животику, чтобы привести её в чувства; она тут же соскочила с постели в сторону лежащей на полу фуражки и торопливо нацепила её себе на голову. Через какие-то пару секунд она уже непоколебимо стояла на своём посту.
— С пробуждением, Анонимус! — произнёс доктор, бросив взгляд на мою счастливую физиономию.
Кукис Крим стояла со щеками, красными словно маки на рассвете, изо всех сил стараясь выглядеть как можно менее подозрительно — даже снова натянула фуражку на лицо, как только доктор подошёл ко мне. Я же из последних сил старался удержать лицо от того, чтобы на нём появилась улыбка до ушей.
Доктор осмотрел меня и рассказал о пропущенных мною событиях. Оказалось, что его лекарство вырубило меня аж на восемь часов, и он успел провести все требующиеся манипуляции и воздействия. Так что хотя на коже и сохранились следы царапин, от переломов осталась лишь некоторая болезненность.
Я поблагодарил доктора за великолепную работу, и меня отправили обратно в тюрьму.
Настал вечер, я, как обычно, лежал на своей койке и глядел в потолок. Скучно мне, впрочем, не было — улыбка так и не покинула моё лицо, я раз за разом вспоминал, каким мягким и пушистым был животик под моей ладонью, и какие звуки…
Лязгнула, захлопываясь, дверь.
— Что за… А, Кукис! Я думал, дверь была закрыта.
Пони стояла в камере перед дверью, освещённая коридорной лампой, так что виден был лишь силуэт… А потом она шагнула вперёд, и я увидел её лицо — снова красное как мак, с приоткрытым ртом, чуть высунутым язычком и струйкой слюны, стекающей из уголка рта.
Её дыхание было глубоким и торопливым, словно она только что бежала.
— Ты что, забыл? Я — охранница, у меня ключ есть!
— А, ну да… — она меня слегка напугала, и я даже немного отодвинулся, прижимаясь спиной к стене.
— У нас вся ночь впереди, — тихо фыркнула пони, практически упираясь носом в моё лицо.
Прямо передо мной были её глаза, зрачки расширены настолько, что радужки практически не было видно. Она провела своим влажным язычком по моей шее и голосом, дрожащим от возбуждения, промурлыкала мне на ухо:
— На чём мы там остановились?
Примечание:
1 ↑ Cookies ‘n Cream — букв. «печенье со сливками».
Обнимашки
Тяжёлая решётчатая дверь камеры лязгнула, закрываясь. Кобыла оглянулась, игриво подмигнула мне и пошла вглубь коридора, стараясь двигаться ровно и уверенно, как и положено тюремному охраннику на дежурстве. Но если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что её ноги слегка подгибаются и подрагивают. Проводив её взглядом, я с облегчением опустился обратно на койку, жалобно скрипнувшую от веса, на который она не была рассчитана. Облегчённо вздохнув, я бросил взгляд на звёзды в зарешёченном окне — теперь можно, наконец, лечь и заснуть…
* * *
— Утро наступило, вставайте-поднимайтесь! — кричал идущий по коридору охранник. — Через час будет завтрак!
Я поднялся с кровати и для начала потянулся, прежде чем приступать к обычным утренним мероприятиям. Прогнулся, и мой позвоночник отозвался привычным хрустом — ну да, а что вы хотели после ночи, проведённой на матрасе, который, похоже, набит не то комьями земли, не то кусками кирпичей?
Желудок заранее закрутило в предвкушении той дряни, которую дадут на завтрак. Нет, для пони это вполне нормальная еда, и даже со слегка изменённой рецептурой специально для минотавров, к которым меня отнесли за размеры и внешнее сходство.
Проблема в том, что я всё же не минотавр, и в результате ничего по-настоящему вкусного мне не достаётся.
— Ну что, наша договорённость на утро в силе? — раздаётся кобылий голос из-за приоткрывшейся двери.
Ну да, та самая охранница, что приходила ко мне ночью. Очень прилипчивая персона. Кремовая шкурка с зелёной гривой, обычная форменная курточка — вот такая она, Минт Сплэш. Широкая улыбка на мордочке, торчащий из уголка рта язычок — словно она прикусила его, чтобы не начать в предвкушении облизывать губы. Киваю ей, и кобыла убегает.
Я оборачиваюсь к зеркалу, чтобы начать бриться — а в дверях снова кто-то появляется.
— Что за кобыла тут была? — спрашивает Кукис Крим. Ага, моя первая местная знакомая, и тоже прилипчивая — настолько, что по моей спине невольно пробегает холодок.
— Минт Сплэш, — покладисто отвечаю я, — заходила поздороваться.
Кукис заходит в камеру, неубедительно делая вид, что просто прогуливается. Когда она оказывается за моей спиной, я внезапно слышу громкое сопение.
— Эй, ты что, обнюхиваешь меня? — оборачиваюсь я к кобыле.
Её лицо и уши тут же краснеют настолько, что, кажется, в камере становится слегка теплее.
— Э-э-э… ну… у меня насморк, вот.
— Ладно… — я оборачиваюсь к зеркалу и начинаю бриться.
В комнате повисает тяжёлая, неловкая тишина. В зеркале я вижу отражение Кукис Крим, она некоторое время смотрит на меня, встречаясь взглядом с моим отражением, потом отворачивается и направляется к двери.
— Гм… — произносит она, стоя в дверях, и бросает на меня взгляд — а потом выходит, так больше и не сказав ничего.
Качаю головой и продолжаю свои утренние мероприятия.
* * *
Я стою в очереди в столовой между двумя злобно выглядящими грифонами (угодившими в тюрьму за то, что излишне агрессивно толкались на улице) и, ни о чём не думая, перемещаю вдоль прилавка свой пластиковый поднос. Когда поднос доходит до очередного раздатчика, следует взмах половника, и в ячейку на подносе с неаппетитным звуком плюхается кусок или шлепок неаппетитной еды. Жратва, да.
— Пс-ст! Анонимус! — я торопливо оглядываюсь и вижу одну из местных кобылок-раздатчиц, прячущуюся за выступом прилавка. Я подхожу к ней, по дороге роняя свой поднос в бак для отходов.
— Вот, смотри, я принесла то, о чём мы договаривались! — она радостно демонстрирует мешок, полный разнообразной выпечки и закусок. Я протягиваю руку, чтобы вытащить какую-нибудь вкусняшку, но она отдёргивает мешок и обеими ногами прижимает к груди. — Эй, мы же договорились!
— Да, конечно. Давай…
Протягиваю руку, и она прижимается щекой к моей ладони. Я начинаю ласково поглаживать её лицо, пропуская между пальцами короткую мягкую шёрстку. Глаза кобылки закрываются, она начинает издавать тихие счастливые стоны. Немного сдвигаю руку, начинаю почёсывать её затылок и так любимое поняшками местечко за ухом, периодически проводя подушечкой пальца по наружной стороне самого ушка. Постепенно в движениях моих пальцев, описывающих небольшие круги по шёрстке кобылки, появляется ритм; её задняя левая нога начинает дрожать, а когда мой палец находит «ту самую» точку, нога дёргается и стукает копытцем по полу. Стоны становятся басовитее и всё громче, пока я наконец не отдёргиваю руку.
— Почему… ты… остановился?! — задыхающимся голосом произносит она, тяжело дыша. — Так хорошо было!
— Мы не можем долго здесь сидеть, нас же заметят! — отвечаю я. — Давай, я заберу только половину, а остальное в другой раз и тогда поглажу тебя немного подольше?
Сделав несколько глубоких вдохов, кобыла выпрямляется и суёт мне в руки весь мешок.
— Не хочу, чтобы ты считал меня неблагодарной! — торопливо произносит она и убегает на своё рабочее место.
Я слегка удивлён, но решаю не отказываться, раз уж ей пришло в голову продемонстрировать щедрость. Порывшись в мешке, достаю упаковку хлеба с цукатами и высматриваю себе свободное место, чтобы сесть и пожрать. Ловлю на себе несколько любопытных взглядов других заключённых, но, как обычно, не обращаю внимания. Я точно знаю, что ни один из них не попытается ничего предпринять и даже ничего не скажет.
Меня посадили на целый год за драку, одно из самых страшных преступлений в Эквестрии. Ни у кого из остальных зэков нет срока даже в половину от моего, и поэтому я считаюсь среди них крутым и опасным — такая вот у меня своеобразная репутация. Меня боятся, хотя я никогда не мечтал о таком отношении, и в результате мне одиноко и скучно.
Но постепенно я научился находить себе развлечения и даже обмениваться мелкими услугами с персоналом — так что условия жизни в результате у меня вполне приемлемые. Для зэка.
Поднимаю взгляд — многие из сидящих за столами заключённых перешёптываются, поглядывая на меня, но заметив, что я смотрю на них, тут же замолкают. Киваю сам себе и откусываю ещё кусок сладкого хлеба.
— Ты в одиночку не сумеешь всё это съесть! — произносит, судя по голосу, Кукис Крим.
Из-за моей спины появляется светло-коричневая нога и утаскивает коврижку. К тому моменту, как я успеваю обернуться, охранницы уже не видно, лишь мелькнул, исчезая за углом, коричневый хвост. Но это точно она — никто другой во всей тюрьме не ведёт себя со мной столь нагло.
* * *
— Я… никогда такого не делала…
Кобыла с тёмно-фиолетовой шёрсткой и густо-синей гривой, закреплённой двумя заколками, чтобы не лезла в глаза, неуверенно переминается передо мной. Я даже не знаю, как её зовут, и до сего дня ни разу её не видел. Это первый в моём опыте случай, когда незнакомая кобыла сама приходит ко мне, и это слегка напрягает.
— Ну так я же тебя не заставляю, — успокаивающе говорю я, — если ты на самом деле не хочешь, то и не надо.
А с другой стороны, я здесь единственный и уникальный, да к тому же ещё и с самым тяжёлым приговором. Такая очень своеобразная знаменитость — обо мне знают многие.
— Нет-нет, я совсем не об этом. Я не говорила, что не хочу!
Такое впечатление, что в тюрьме все уже знают, чем именно я занимаюсь и на что способен. Мне случалось жить в небольших городках, где слухи распространяются очень быстро, поэтому я не особенно удивлён.
— Что мне сделать, чтобы ты успокоилась?
Разумеется, у такой известности есть свои достоинства, но есть и немалые недостатки.
— Мне стыдно… сказать вслух, — кобыла боязливо улыбнулась и тут же, слегка покраснев, отвела взгляд.
Такие размышления ничего не дают, и я позволяю оборваться цепочке рассуждений, ведущей лишь к ухудшению моего настроения.
— Ты же понимаешь, что если мне не понравится то, о чём ты попросишь, я просто скажу «нет», и ничего из-за этого не случится? Так что пожалуйста, скажи, что у тебя на уме!
Я улыбаюсь, и тепло моей улыбки способно растопить лёд на любой душе… по крайней мере, я на это надеюсь. В конце концов, я уже много дней проспал на твёрдом, словно набитом камнями матрасе, и дополнительный день-другой ничего не решают… Лишь бы не больше, чем день-другой, пожалуйста.
— Ну… ладно… если вы не против… — бормочет кобыла, продолжая переминаться на месте, я уже привык к этим её движениям. Она открывает рот, собираясь что-то произнести, но не издаёт ни звука. Глубоко вдыхает, снова открывает рот и тихо-тихо говорит: — Не могли бы вы… во время этого… произносить моё имя? Тоут Бэг1?
Я фыркаю, переводя невысказанную шутку в простой выдох. В голове всплывает мысль: «Она знает!». Киваю, и лицо кобылки озаряется столь радостной улыбкой, что я просто не могу не улыбнуться в ответ.
— Разумеется, могу, Тоут Бэг, — произношу я, опускаясь на колени и протягивая к ней руки.
Она делает осторожный, нерешительный шажок вперёд. Потом ещё один, и я чувствую тепло её шёрстки под своими ладонями. А потом она словно проваливается, поддаваясь некоему исходящему от меня притяжению, и прижимается ко мне — я в ответ обнимаю её и прижимаю к груди, ощущая, как постепенно расслабляется напряжённое тело поняшки. Опасение в её разуме превращается в желание, желание — в потребность… и её губы, оказавшиеся совсем рядом с моим лицом, издают тихое-тихое:
— …пожалуйста!
Я не хочу заставлять её умолять меня, так что прижимаю уже на всё готовую кобылку покрепче — она издаёт короткий писк — и, проведя ладонью вдоль пушистой спинки, произношу:
— Тоут Бэг…
В ответ кобылка, положившая голову мне на плечо, издаёт тихий писк наслаждения.
Согнув пальцы в «когтистую лапу», я провожу ногтями по её спине, чувствуя, как перед моими пальцами расступается мягкая шёрстка, а ногти скользят по коже. Пони издаёт стон и вцепляется зубами в мой воротник в попытке заглушить звуки собственного восторга.
— Тоут Бэг, — снова произношу я, обнимая её одной рукой, а другую запуская в её гриву, почёсывая кожу под длинными густыми волосами.
Рубашка на моём плече становится ощутимо мокрой от слюны, стекающей изо рта наслаждающейся лаской кобылки, и мне становится даже немного прохладно, но я в течение нескольких минут продолжаю обнимать и почёсывать её, а потом разжимаю объятия — и совершенно расслабленная кобылка практически стекает на пол. На лице её широкая, абсолютно довольная улыбка — приятное зрелище, к слову.
— Ну что, добудешь мне новый матрас?
В ответ раздаётся тихое «У-у-у…». Возможно, это согласие. Возможно, просто подтверждение того, что меня услышали, а может быть, один из тех стонов, что утонули в слюнях, пропитавших мой воротник.
В любом случае, я просто киваю ей и возвращаюсь в свою камеру.
* * *
Я переворачиваюсь на левый бок — некомфортно; на правый — не лучше; в итоге просто лежу на спине и, уставившись в потолок, задумываюсь… собственно, ни о чём. Какие-то бесформенные мысли о том, из чего состоит моя жизнь, что со мной было и что ещё будет, вяло копошатся в моей черепушке. Да, сейчас от меня мало что зависит, и размышлять о будущем почти бесполезно, но мне совершенно нечем заняться. Вот если бы уговорить кого-нибудь принести из библиотеки пару книг… или ещё какое-нибудь дело затеять…
— Анонимус?
— Минт… — я успеваю остановиться, встретившись взглядом со стоящей за дверью Кукис Крим. — Привет!
— Привет! — раздаётся мне в ответ.
Несколько секунд не происходит ничего.
— Привет?
Кукис начинает копаться в кармашках куртки в поисках ключа. Найдя, осторожно вставляет его в дверь и медленно поворачивает. Щелчок открывшегося замка довольно громкий, но не настолько, чтобы его можно было услышать дальше нескольких шагов.
— Что привело тебя ко мне?
— Я хотела тебя кое о чём попросить.
В камере, освещённой лишь луной и звёздами за окном, достаточно темно, но у меня получается разглядеть, что на лице кобылы напряжённое, взволнованное выражение. Я выпрямляюсь, сидя на койке, и освобождаю побольше места — да-да, только и исключительно поэтому я прижался спиной к стене!
— О чём? — неуверенно произношу я.
Кукис Крим принимается расхаживать по камере, нахмурившись и не отрывая взгляда от пола. Затем внезапно останавливается и решительно оборачивается ко мне.
— Я разговаривала с другими кобылами.
— И что?
— И они рассказали мне, что ты… занимался… я даже не знаю, как сказать, но ты ведь понимаешь, о чём я?
Я киваю и вяло пожимаю плечами.
— Это же просто услуга за услугу.
Кукис бросает на меня взгляд и коротко, раздражённо вздыхает.
— Тебе не стоит отдавать себя так дёшево, — заявляет она.
В её голосе звучат какие-то странные нотки, и я не особенно понимаю, следует ли мне сейчас опасаться или радоваться. А задумавшись о смысле её слов, внезапно ощущаю себя какой-то очень странной межпланетной проституткой. Но что ещё страннее, эта мысль почему-то не вызывает особого протеста.
— Твои руки, Анонимус, — её голос звучит глубоко и ласково, — совсем не дешёвые, они могут столько всего…
И внезапно она, наклонившись, поддевает один из моих пальцев губами и втягивает глубоко себе в рот; слегка отклонившись назад, выпускает и проводит по нему языком. На секунду между пальцем и кончиком её языка повисает тонкая ниточка слюны.
Пони делает шаг вперёд, вцепляется зубами в рубашку и, надавив головой, убеждает меня лечь на спину на койке.
— Я сама не уверена, что мне нужнее, — произносит она, с лёгкостью расстёгивая нижнюю пуговицу моей рубашки губами и языком. — Твои руки на моём лице, — расстёгивается следующая пуговица. — На моей спине и бёдрах, — и следующая. — А может быть, — её язык проскальзывает по моей коже по дороге к следующей пуговице, — на моём животе.
Она без малейшего труда справляется с предпоследней пуговицей и приближается к самой последней; её дыхание, которое я слышу и ощущаю кожей груди, горячее и тяжёлое — а самое странное, что и моё дыхание становится таким же. Изо всех сил я удерживаю свои руки прижатыми к простыне, словно боюсь прикосновением помешать ей что-то сделать.
— Мне. Нужно. Всё. Твоё, — её горячее дыхание теперь на моей шее, мои руки дрожат, готовые прикоснуться, схватить, приласкать, на коже выступает пот. — Тело, — завершает свою отрывистую фразу она, и каждое слово до краёв наполнено желанием.
Кажется, мне предстоит долгая и интересная ночь.
Примечание: