No Cronica: Сага о ведьмачке
Цена профессионализма. Ч2
Его привели под самый вечер. Малиноглазый, бирюзово шерстный, в нестиранной рясе, с обычной сумкой на боку, подпоясанный простой бечевкой. Холлоу встретила его сидящим недалеко у дома сотника:
— Я не виноват! — буквально накинулся он на ведьмачку. – Не виноватый я!
— Успокойся , — ловко увернулась Холлоу. Пораздумав секунды две, она перехватила пегаса и несколько раз отрезвляюще шлепнула по щекам.
— Знаете, вот это вот сейчас было вообще не обязательно, — обиженно сказал пегас, как-то сразу придя в себя.
— Но ведь сработало же. Ты у нас?..
— Брутал. Брутал-Перверт Лео Хоук, семинарист и начинающий хорнитолог.
Холлоу вздернула бровь:
— Хорни… толог? Это что за дичь, пивасик-ананасик?
— Наука о взаимосвязи длинных и продолговатых предметов в наших жизнях. К примеру, я неплохо могу рассказать о фаллических символах в культуре единорогов, — гордо выпятил грудь семинарист. – Собственно, я самый первый ученый в этой области.
— А… ага, — глубокомысленно протянула ведьмачка. – А в эту историю как вляпался?
— Ужас, — сник начинающий хорнитолог, — Врагу не пожелаешь: летел как-то с друзьями через поле, обратно в семинарию. Ночь застала, не хотели под звездами ночевать, так видим: жилище маленькое, одинокое. Стучимся, открывает карга, страшная шо…
Семинарист поперхнулся, скользнув взглядом по шраму ведьмачки. Та криво ухмыльнулась.
— … в общем, страшная, что старая портовая шлюха Бабушка Слатти из Тротингема.
— Один вопрос. Откуда ты знаешь старуху Слатти из Тротингема?
— У меня был с ней один… контакт. Исключительно в научных целях! Не смотрите на меня так, я изучал её возможности стимуляции простаты длинным продолговатым лобным предметом… я… в общем… — вконец поник испытатель длинных продолговатых предметов.
Холлоу негромко кашлянула:
— Кхм, сахарок? Давай ближе к делу.
— Конечно! В общем, открывает старуха и говорит: «Вам чего, крылья с задницами?». А я ей: «Мы – будущие светлые умы Эквестрии, призванные уничтожить мрак невежества и предрассудков! Дайте попить, а то кушать хочется, что переночевать негде». Старуха такая: «Не дам, машите отсюда, а то порхают всякие, а потом у Великой и Могучей Трюкси повозки с овсом пропадают!». Сильная, зар-р-раза, едва дверью ногу не отбила, которую успел я в проем вставить…
— Я правильно понимаю: вы почти вломились к местной одинокой старушке?
— Стесняюсь спросить, вам когда-нибудь клещей из фланок выковыривать приходилось? После ночевки на улице? – ядовито спросил усевшийся семинарист, но тут же сник: — Хотя, вообще, в чем-то вы правы, однако я все же буду настаивать, что этичность подобного решения зависит от точки зрения… впрочем, неважно. Пустила она нас переночевать, положила меня в сарайчике. Ну, я – пегас науки, поэтому решил изучить перед сном вкусовые качества местных зерновых культур семейства овсовых…
— Ты спер её мешок с овсом.
— Это уже частности! И вообще, иногда стоит поступаться определенными этическими пережитками во имя… Ладно-ладно, молчу, не смотрите на меня так! Короче, лежу, овес дегустирую, а тут дверь со скрипом открывается, мерзким таким… и бабка эта входит. И смотрит на меня взглядом странным, остекленевшим. Ну, я ей такой: «Бабуська милая, вы только не сердитесь, сие дело было совершенно исключительно на благо…» и вдруг понимаю, что не слушает. Вместо этого как прыгнет на меня, что кошка! Я увернулся, да на улицу – там топор с дровами лежали…
— Ты что, хотел её топором приложить?
— Не смотрите на меня, будто на тварь – это так-то самозащита была! Да и не топором, всего лишь поленом потяжелее! Хотя, всё равно не успел: на улице кошелка таки запрыгнула мне на спину и… и… и началось!
Несчастный право имеющий глубоко задышал, пытаясь успокоиться. Получилось.
— В общем, полетели мы, — продолжил он уже более ровно: — я не поэт, но пони научного ума, поэтому не смогу рассказать, насколько было прекрасным то, что видел в ту ночь. Помню только дикую усталость и наслаждение, в какой-то момент я смог отрезвить себя, выскользнуть из-под неё и взобраться уже к ней на спину. И вот уже я, крылатый, лечу на старой единорожке, молотя по ней прихваченным по пути поленом…
— Значит, ты все-таки её избил.
— Я переволновался! В общем, мы приземлились в поле, смотрю: а бабка-то и не бабка уже вовсе, а кобылка молодая, да потная… Я уж первым делом подумал, что это полено так подействовало: нужно было бы в семинарии опыты провести, да с большим числом участниц, чтобы исключить погрешность – да потом понял, что ведьма, как есть ведьма!
— Угу. И что было дальше?
— А что дальше… Вернулся. Но не в дом, а сразу в Кантерлот. Только отыскали меня. Привели номадами и сказали: «Либо служишь три дня погребальную, либо погребальную отслужат уже по тебе!». Крылья мне подрезали, с-сволочи…
Холлоу внимательно осмотрела жеребца с головы до ног: обычный студиоз-раздолбай, на вид чуть старше её, хотя может и младше, которому не повезло попасть в историю. Что ж, ей и не в таких условиях приходилось работать .
— Ладно, чего уж там, вставай, пивасик, — протянула она ногу семинаристу. – Сотник меня нанял для подстраховки. Живы будем, не помрем.
Семинарист принял копыто. Но взгляд его по-прежнему оставался кислым.
Церковь Луны, деревянная, почерневшая сильнее чем обычно, поросшая зеленым мхом, с двумя конусообразными куполами и обломками третьего, уныло дожидалась своих гостей. Было видно, что в ней уже давно не справляли никаких служений и матерящемуся совсем не по-семинаристски Бруталу пришлось самому зажигать свечи почти перед каждым образом. Гроб же стоял посередине, напротив самого алтаря.
Холлоу подошла поближе к телу: то лежало, как живое, лишь только неестественная бледность заливала голубоватую шерсть. Холлоу принюхалась: запаха разложения как такового не чувствовалось, однако было что-то другое, неуловимое, похожее на остатки духов на основе сирени и… крыжовника?
Холлоу прикоснулась к медальону: тот дрожал так, что в пору в зад совать.
Немного подумав, ведьмачка закрыла глаза, фокусируясь на звуках мертвой.
Бух.
Ведьмачка зашевелила губами, отсчитывая время.
Бух.
Бух.
Холлоу открыла глаза и поднялась к алтарю:
— Долго ты ещё?
— Сейчас, сейчас, — пробормотал Брутал, очерчивая вокруг алтаря мелом круг пошире. Почему-то неожиданно для Холлоу, вполне рабочий, по крайней мере те святые письмена у контура, которые ведьмачка смогла узнать, были нанесены без единой ошибки.
— Мое небольшое усовершенствование, — отмахнулся Брутал на вопрос напарницы. – Что-нибудь узнали?
— Её сердце бьется. Слабо, примерно раз в четыре секунды.
— Значит, она жива?
— Как сказать… будь она ведьмаком, я бы сказала, что это летаргия: в таком состоянии мы способны днями сохранять силы. Но обычные пони… тут несколько вариантов. Я бы поставила, что она, или её оболочка, либо проклята, либо одержима демоном. Самый простой метод решения подобных проблем: отрубить трупу голову пока он «неактивен», сжечь сердце и вбить в анус осиновый кол с серебряным наконечником. Чтоб наверняка.
— Нет!.. – дернулся Брутал, но тут же собрался: — Нет! Сие есть грязное надругательство над телом, и мы прибегнем к этому лишь в самом исключительном случае!
— Пивасик, мое дело предложить: это самый верный способ упокоить почти любую тварь.
— Милсдарыня ведьмачка, мне кажется, что это самый верный способ упокоить кого угодно!
— Ну, не скажи, против Её Светлости подобное точно не поможет. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Брутал что-то проворчал об опытах и сказал уже более внятно:
— Давайте вы будете просто стоять со мной в круге и не мешать. Если что-то пойдет не так…
— … я вытащу наши задницы, — зевнула Холлоу. – Ладно, ладно, пивасик, хочешь работать – работай, мне-то что…
Закончив с кругом, верун принялся расставлять дополнительные свечи (их все равно принесли целыми связками): на полу, у икон, рядом с гробом…
— Света, нужно больше света! – бормотал семинарист с каждой новой свечкой. – Осветить всю церковь, чтобы видно было, как днем. Эх, я бы ещё и трубку зажег бы, да нельзя, нельзя в храме…
Холлоу чихнула. Трубку нельзя, зато ладан и прочие «благовоняния» – сколько угодно, и, проклятье, от того пука трав, что запалил семинарист, ведьмачка начинала понемногу дуреть. А ещё ей постоянно чудился запах анаши…
Встав у алтаря, семинарист откашлялся и принялся читать экзорцизм. Причем не открывая книгу, по памяти:
Caput meretrix, asinus et irrumabo, fucking, gallus culus ...
Rukoblud, defricatus urina, culus, scortum et vile naturale eius debent
Gloria part wanker fucking naturale eius debent
Sad, cunnus, proinde omnis pax cum
Commixtio homosexualis, culus, cattellus mandala
Ano est, naturale eius debent, primo confudit et cinaede
Cunnus, dick, inciso scroto per... irrumabo!
Холлоу откашлялась. Часть слов она не поняла, но все равно было интересно.
Свет от множества расставленных свечей сыграл с семинаристом злую шутку: вверху только мрак стал как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой.
А потом Трюкси приподняла голову…
Не открывая глаз, она слепо пошарила ногой и вылезла из гроба. Споткнулась и едва не приложилась носом о прогнившие доски, а затем начала безмолвно шататься по церкви, неведомым и мистическим образом не задевая свечи. Подошла к очерченному кругу, остановилась, будто не в силах или не желая преодолеть святой барьер. Одуревшая Холлоу посмотрела на семинариста: тот потел, как на экзамене.
При первой заре всё кончилось: Великая и Не Упокоенная Трюкси залезла обратно в гроб, на прощание громко хлопнув крышкой.
На второй день Холлоу обошла весь хутор, пока семинарист завалился спать: в одной хате её даже неосмотрительно попытались накормить, из двух – выгнать. Она кое-как перезнакомилась почти со всеми и опросила, скольких смогла:
— Ведьма – она и есть ведьма, — убеждал ведьмачку кузнец, пока его жена несла Холлоу горшок с картошкой и салом. — Помню, брала и доставала шляпы из кроликов!
— Может, кроликов из шляпы?
Кузнец задумался.
— Может, — наконец сказал он, — но, тогда бы мы не называли её «ведьма». А! Еще видел, как вареники ела, и без копыт! Сами в рот прыгали!
— Дурень! — не выдержала жена и погрозила ухватом. — Она ж единорог!
Однако разговорить попервой удалось далеко не всех – многие побаивались сотника, да и взгляд Холлоу доверия не внушал. А потому ведьмачка, посовещавшись с Крохой, дождалась вечера: на закате все начали стекаться на кухню.
Впрочем, кухней то место называлось условно, так как было двором, где уселись кто на лавки, кто под лавкой – где только можно было сыскать удобное место. Пришли все: кузнец, овчар, погонщик, свинопас и даже Асантэ с парой номадов, пусть те и держались особняком.
Холлоу уселась вместе с остальными на вольном воздухе перед порогом. Поварихи, земнопони в очипках, вышли из дверей, неся огромный котел, куда принялись ссыпать вареники, галушки. Каждый вынул из укромных мест деревянную ложку, спичку, номады достали ножи. Как только все немного насытились, Холлоу навострила уши:
— А что ж такое, правда ли, что госпожа Трюкси зналась с нечистью? – лениво спросил молоденький пегас-овчар, науськанный до того ведьмачкой.
— Дочь сотника? – зевнул давешний кузнец. – Да ведьма она, говорю же, ве-е-едьма. На Символе Солнца поклясться могу!
— Угомонись, заклепочник, — лениво сказал Морнингстар, один из немногих постоянных солдат на хуторе. – Не дело это, дурно говорить о хозяине, да и кончилось всё со смертью…
Но кузнец не угомонился. Час назад он смог улучить момент и пролезть в винный погреб за ключником, а потому его душа желала высказаться:
— Не буду молчать! Потому как чаровала при мне! Нужно было хозяину её в Кантерлот послать, да, скажите честно: кто колдунью, чародейку али ещё какую-то ведьмачку замуж возьмет?!
Холлоу вздернула бровь, но промолчала.
— А как ты узнаешь, что единорожка – и магичка? – продолжал допрашиваться овчар. – Вон, дядька Айрон Хувс, твоя жена ж тоже единорожка?
— Да это просто. Когда кобыла старая – то ведьма, — разухабисто махнул копытом кузнец, за что сразу же получил от “ведьмы” по морде поварешкой. – Но вообще, есть всякие методы, по ним в семинарии колдуны принимают…
— Чушь то все, — вмешался ещё один солдат-единорог, постарше. – Каждый может стать магиком, да только почто оно надо? Головы честным пони дурить? Рог этот, что второй уд, только во лбу – мог бы, так и избавился, а то как стукнут, то будто оскопили!
— А все же, милсдари хорошие, что сидят за ужином, почему считаете дочь сотника ведьмой, — наконец вмешалась сама Холлоу. – Было ли, что она вам зло какое-то плохое делала?
Милсдари хорошие замялись.
— Было… всякое, — неохотно сказал наконец Морнингстар.
— Угу, — вторил ему свинопас. – Помните Кинки?
— Угу, помним, — закивала большая часть собрания. – Помним беднягу Кинки…
— А кто есть Кинки? – с интересом спросил овчар.
Поднялся гул. Каждый хотел рассказать про беднягу Кинки, да только Морнингстар обвел всех суровым взглядом и проронил, будто палицей приложил:
— Я расскажу про Кинки. Был у нас псарь, лет семь назад, ещё до того, как ты к нам в овчары прибился. Хороший псарь, годков столько же, как тебе сейчас. Глаза красные, шерсть – желтая…
— И вовсе не красные! – возмущенно вклинилась одна из старых поварих. – Что ты бедняге Глаза Тирана приписываешь, да и шерсть была вовсе не желтая, а синяя…
— Брешешь, старая кляча, — подключился кузнец. – Не синяя, а зеленая, как лист!
Морнингстар насупил брови, и все сразу сникли. Тогда старый солдат в упор посмотрел на повариху:
— Еще раз перебьешь, так хвост твой задеру, при всех по петле ляпасов надаю – нехорошо будет.
И продолжил:
— Был у нас псарь Кинки. Хороший псарь, крылатый. Зайца на лету ловил, всех собак с закрытыми глазами мог узнать. Нынешний псарь тоже хороший, да против Кинки – в лучшем случае собачий депутат против Её Сиятельства. Так вот, был он дружен с тогда ещё молодой госпожой – одного возраста были. Смотрел на неё, любовался, как мимо пройдет – начинает собак по кличкам путать, охальник молодой. А она и рада: дай, говорит, Великая и Могучая Трюкси на тебя копытце положит да фокус покажет. А тот в ответ: и копытце положи, и сама взбирайся! Она и рада, уезжала на нем в поле, а возвращались оба потные, выдохшиеся, особенно Кинки. Стал псарь понемногу чахнуть, а раз заходит бабка Потейто на псарню и видит: лишь ведро, да горка пепла – и та понемногу разлетается от ветра из одинокого окна. Пропал бедняга Кинки, не иначе как в золу рассыпался.
Закончив рассказ, Морнингстар самодовольно оглянулся на принявшихся совершать Символ Солнца соседей, достал трубку и принялся набивать табаком. Сами соседи, подбодренные историей, стали наперебой рассказывать о Великой и Могущественной Трюкси: одного смогла напугать, волшебным образом притворившись скирдом сена, другому нос подожгла из рога радужными огоньками, у третьего стащила «для фокусов» шапку с трубкой, у нескольких кобыл сделала так, что вроде глянешь на них – гривы нет, а как щупать начнешь, то есть. А на кузнеца, особо нелюбимого, такой сильный сглаз навела, что тот раз пять пытался войти хату через стену думая, что идет в дверь. Правда, на это жена кузнеца ядовито сказала, что если б не нажрался заклепочник в тот день на ночь, то может быть и вошел бы не пятого раза, а всего лишь с третьего.
Наконец, компания опомнилась и принялась собираться: на дворе уже была почти ночь. Однако ведьмачка таки успела зайти к сотнику: тот сидел в своей светлице, почти неподвижно, бледный, словно выбитая из мрамора искусная статуя. Перед ним стояла миска, но вареники в ней были нетронуты. Возможно, скорбящий не ел уже несколько дней…
— А, милсдарыня ведьмачка… — произнес сотник, как только Холлоу закрыла дверь. – С чем пожаловала? Как идет служение?
— Первая ночь прошла… сносно, — сначала уклончиво сказала Холлоу. – Во всяком случае, никто не умер.
— Не умер… — страдальчески сморщился сотник. – Моя Трюкси… моя несчастная Трюкси…
— Ваша дочь, господин сотник…
— Что с ней?
— Она… — Холлоу закашлялась и постаралась говорить как можно тактичнее. В некотором роде, ей было жалко старика: — Она, конечно, вся из себя племенная пони, хорошего роду, тут никто не поспорит, да только…
— Да что, что?.. — на несколько мгновений пробился на щеках сотника недовольный, но все же живой румянец. – Либо говори, либо проваливай, а то мямлить – вообще не профессионально.
Холлоу закатила глаза. Она честно пыталась.
— На хуторе говорят, что ваша дочь – ведьма.
Сотник Луламун вскинул голову так резко и быстро, что другой на месте Холлоу отпрянул. Особенно, когда заметил бы тот гнев, что налил старые, серые глаза:
— Кто говорит? – тихо и неестественно спокойно спросил сотник.
— Пони, — все же смогла уклониться от прямого ответа Холлоу. – И скажу вам, что, похоже, не без причины…
— «Причины»? Я скажу тебе, приблуда, что это за «причины»! Поклеп это и ложь, гнилая, как изо рта Дискорда! Ублюдки всегда завидовали моей Трюкси: и грива у неё красивая самая была, и платья, вот разве что умом не всегда блистала, да только это нормальной родовитой пони и не нужно! Так и стали придумывать, мол, красоту ворует, сглаз наводит – а сами в хату войти не могут, потому что бревна в глазу мешают! Начали слухи пускать, мол, псаря извела, только помяни мое слово: моя Трюкси никого, слышишь, никого и рогом не тронула!
— Может и не тронула, да только лучше бы вам не видеть, что ночью в церкви было…
Но сотник её не слушал. Распаленный, он продолжал:
— Да, бревна, бревна… Этот семинарист ко мне заходил, пытался мямлить что-то… Да только, думал, что не узнаю я, что у него самого рыло в пушку: выперли его из семинарии, так как несколько раз поймали с оккультными текстами! Если б не прямая просьба моей Трюкси, я эту шваль пернатую не то что на порог не пустил, его бы ещё в поле в часе ходьбы от хутора Асантэ прирезал! Так что иди, иди, приблуда! Отрабатывай деньги! Даже ели есть у моей дочки грешок или два – она о своей душе заботилась, хотела изгнать дурное влияние! Поэтому иди, ведьмачка, сделай всё, что требуется! Справишься – награжу, тысячу битсов сверху дам, а провалишь дело…
Сотник поднялся на ноги и Холлоу невольно дрогнула: грозная осанка, свирепое и повелительное выражение лица… да уж, этот пони и впрямь мог отправлять на смерть десятки. И побежать.
— … а провалишь, — тихо и спокойно продолжил сотник. – Лучше тебе не знать, что сделаю. Сразу бросься на свой меч.
Dhat kann eс it fimta,
Ef ec se at fari skotinn
Flein i folki vadha:
Flygr-a hann sva stinnt,
At ec stavdhvigac
At ec hann sionom of sec!
Вторая ночь была сложнее. Холлоу все так же сидела в круге и наблюдала, как семинарист вещает хорошо поставленным голосом. Блестящие рамы, темные образа и знакомый черный гроб… который летал туда-сюда по церкви. Опять же, аккуратно огибая барьер. Великая и Не Упокоенная Трюкси же не потрудилась вылезти из гроба и только щелкала зубами, да выговаривала страшные и неприличные слова.
Потом поднялся ветер и стало слышно, как будто хлопают множество крыльев. Как бились их хозяева в железные оконные рамы, стекла, как скрежетал под когтями металл. Прищурившись, Холлоу обнажила на пол-шишечки меч, но тут свистнуло вдали: то был далекий крик петуха.
Отправив изнуренного семинариста спать, Холлоу решила провести последний день с пользой: найти жилище Трюкси. Одна, без проводников. Это было несложно: одинокая хата стояла с южной стороны от хутора и виднелась издалека.
Войти внутрь было не проблема: кованый замок не устоял перед ведьмачьим мечом. Зайдя, Холлоу принялась деловито перетряхивать скарб «колдуньи», переговариваясь с Маленькой Холлоу:
— Укроп, петрушка, бульба, ромашка, подорожник, белые грибы, опята…
— Как-то негусто для «ведьмы», неправда ли?
— А то. Где полынь, чертополох, темноцвет, мухоморы, бледные поганки, дурман? Этого дерьма лесу навалом – просто, сердито и эффективно… о!
Холлоу подняла несколько цветов на тонком стебельке, с розовыми чашечками:
— Валериана! Ну хоть что-то…
— Медальон не дрожит, сахарок – растение не заговорено. Похоже, просто успокоительное.
— Какое-то сплошное разочарование с этой ведьмой. А как по церкви-то летает…
Холлоу уже собралась было покинуть дом, но кое-что все же привлекло её внимание. Один-единственный синий лепесток с черной полосой, лежащий в темном углу.
— Ты посмотри-ка, — мрачно произнесла Холлоу. – Язвительный Плющ.
— Похоже, наша Великая и Ужасная всё же что-то знала в травничестве. Ну, или была экспериментирующей дурой.
— А может, не она. Сахарок?
— М-м-м?
— Ты помнишь, что говорил сотник? Про семинариста?
— Что его ловили на оккультизме. Я понимаю, к чему ты клонишь. Нужно опросить номадов. Наш Брутал не их клиент, о нем они поболтать смогут.
Лагерь наемников встретил ведьмачку музыкой: играли трое номадов – два скрипача и кобзарь. Перебирая когтями по струнам, грифон пел:
Тёмный, мрачный коридор,
Я на цыпочках, как вор,
Пробираюсь, чуть дыша,
Чтобы не спугнуть
Тех, кто спит уже давно,
Тех, кому не всё равно,
В чью я комнату тайком
Желаю заглянуть,
Чтобы увидеть...
Как бессонница в час ночной
Меняет, необычная, облик твой,
Чьих невольница ты идей?
Зачем тебе охотиться на поней?
Солнце на моей груди,
На него ты погляди,
Что в тебе оно способно
Резко изменить?
Много книжек я читал,
Много фокусов видал,
Свою тайну от меня
Не пытайся скрыть!
Я это видел!
Как бессонница в час ночной
Меняет, необычная, облик твой,
Чьих невольница ты идей?
Зачем тебе охотиться на поней?
Очень жаль, что ты тогда
Нам поверить не смогла,
В то, что старый твой приятель
Не такой, как все!
С оккультистом ты вдвоём,
Не зная ничего о нём.
Что для всех опасен он,
Наплевать тебе!
И ты попала!
К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты, не одну!
Словно куклой и в час ночной
Теперь он может управлять тобой!
Всё происходит, будто в страшном сне.
И находиться здесь опасно мне!
— Кхм-кхм, — вежливо кашлянула Холлоу.
Кобзарь достал фляжку воды, смочил горло и затянул новую песню.
— Кхм-кхм.
— Только! Пинта пива на столе!.. – продолжал драть глотку кобзарь.
— КХМ-КХМ, — в третий раз кашлянула Холлоу. Её профессионализм понемногу начинал сдавать за эти дни, поэтому она подошла поближе и со всей возможной вежливостью взяла певца за горло. – Простите, уважаемый! Мне только спросить!
Скрипки у музыкантов сменились ножами.
— Песня! Откуда эта песня?! Ты придумал её?! – уже трясла грифона за худую птичью шею ведьмачка. – Ты не мог сочинить её просто так!!!
— Нетра, пожалуйста, успокойтесь.
Холлоу, обернулась. За то время, пока она «допрашивала» номада, вокруг них собрался весь табор. Все при ятаганах, палицах, топорах и арбалетах. Впереди стоял Асантэ.
Не отпуская жертву, Холлоу спросила у зеркальца:
— Что будем делать?
— Ты в любой момент можешь достать меч и пошинковать их в капусту.
— Вообще-то нет. Они меня убьют.
— Либо ты их. Пятьдесят на пятьдесят.
— Отпустите Грегора, нетра, — спокойно и дружелюбно произнес Асантэ. – И мы поговорим.
Холлоу подчинилась.
Грегор упал на колени, часто задышал: Холлоу сама не заметила, как перекрыла доступ к кислороду и потому несчастный едва не задохнулся. Отдышавшись, номад бросился к главе клана и спрятался за ним.
— Ну, ну, — похлопал по плечу беднягу Асантэ, — будет тебе, Грегор. Я уверен, нетра Холлоу не хотела тебе навредить…
— Навредить?! – вскинулся йетти. – Возьмачка вредить курокрылому? Скам злится! Скам варить из ведьмчки суп-из-труп по старинному йеттиному рецепту! Скам кормить им курокрылого, пока тот выздоравливает!
— Не… не надо, — курлыкнул Грегор. – Не надо супа-из-трупа…
— Скам говорит: курокрылый глупый! Не разбирается! Суп-из-труп – вкусно и полезно: помогает прятать трупы Асантэ!
Асантэ наконец надоело и он слегка нахмурился: все верно уловили его настроение и принялись быстро рассасываться. Холлоу повезло, что Грегор не был птенцом: детей номады любили. Очень. Своих и чужих. Собственно, первыми и «настоящими» номадами были коттены-аббисинцы, прибывшие таборами из Зебраара. Они же и начали усыновлять местных сирот. При этом о воровстве детей речи вообще не шло: номады как никто ценил родительское право и желание ребенка. И если бы Холлоу вздумала хотя бы обидеть маленького номада, Асантэ бы пришлось отрезать ей ухо. Собственно, одно из самых верных решений предрасположить номадов на разговор: подарить их детям что-нибудь. Пусть и не слишком ценное, конечно.
— Тебе стоит вести себя более спокойно, нетра, — с укором произнес Асантэ, — Будь это другой клан – закончилось бы плохо.
— У меня вторая ночь… немного нервная. Дядь?
— М-м-м?
— Семинарист, Брутал-Перверт Лео Хоук… Он занимался оккультизмом? Это сказал господин Луламун, а ваш Грегор…
Асантэ не стал задавать лишних вопросов:
— Да. Однако то, что пел Грегор не совсем правда. Ты знаешь менестрелей – они любят… приукрасить.
Холлоу не стала спорить: с одним менестрелем она была знакома лично. И точно знала, что какая-та часть в песне – определенно правда.
— Дело в том, что наш семинарист… его и вправду почти выгнали из семинарии за ярое изучение… сомнительных методик. Вернее, решение принималось как раз в тот момент, когда мы нагрянули. Однако он никого вроде не подчинял, да и способен ли пегас на подобное?
Холлоу ответила не сразу.
— Всё серьезно? – приподнял бровь Асантэ.
— Дядь… — ведьмачка устало потерла висок. – Оккультизм… оккультизм – это пока ещё не гоэтия, некромантия и прочая черная магия. Это теория, порог, через который можно заглянуть на ту сторону. И пегасы вполне могут быть ими – есть же среди них планетники-ветрогоны?
— О как. Значит, они неотличимы от единорогов?
— Отличаются, конечно же. Архитектура магии строится совершенно по другим принципам, как шаманство у зебр или алхимия киринов… что не помешает какому-нибудь гению стать крупной проблемой для всей Эквестрии.
Видя, как напрягся Асантэ, Холлоу вздохнула:
— Дядь… я не прошу пока устраивать охоту на ведьм, но… просто будьте осторожней. И держите мечи наточенными. Сегодня третья ночь, назревает… что-то.
Брутал спал. Выдув три пинты пива, он завалился в чей-то сарай и откровенно дрых на сене без задних ног, посапывая и улыбаясь придурковатой улыбкой. Передними же ногами он вцепился в свою сумку – с ней он не расставался вообще никогда.
Холлоу некоторое время смотрела на временного напарника, потом наклонилась и тихо произнесла:
— Аксий.
И начала бесцеремонно выдирать сумку.
Погрузившийся в ещё больший сон семинарист отдавать свои вещи не хотел, но вскоре сдался. Теперь Холлоу смогла взглянуть на них поподробнее.
— Неплохой замочек, — прокомментировала Маленькая Холлоу.
Замочек и вправду был неплохой. Хотя бы потому, что на нем лежало не только благословение от взлома, но и проклятие для воров. А уж чем-чем, а малефикарием нормальные веруны точно не занимались.
Холлоу испустила глубокий вздох, положила копыто на пряжку и… принялась тянуть. Ногу ближе к пясти сразу начало жечь, будто сунули в горячие камни, а вот выше от пясти и до плеча наоборот, принялся разливаться мертвенный холод. Впрочем, вскоре всё прошло: во-первых, потому что ведьмаки неплохо переносили и влияние ба-хионь, пусть и не так хорошо, как ману, а во-вторых, семинарист сам по себе был не самым умелым малефикаром.
Был бы умелым, давно попал бы к инквизиторам.
Сумка распахнулась и первой на землю выпала книга, небольшая, в деревянном переплете, с солнцем посередине. Ничего особенного, обычное Слово Селестино, такая есть у каждого веруна, хотя у семинариста она почти вся пестрила пометками на полях, некоторые псалмы были вычеркнуты или сильно правлены. А вот что посыпалось за ней…
Несведущим пони показось бы, что это тыкала или свечки, и что семинарист любит поиграть с подхвостьем. Только вот…
— Медальон дрожит. Они всё ещё хранят магию, — мрачно резюмировала Маленькая Холлоу.
На полу лежали спиленные единорожьих рога.
— Больной ублюдок… — пораженно вымолвила Холлоу и тут же выхватила меч: больной ублюдок не спал. Он косился на неё малиновым глазом, в котором перемешались страх, какая-та обреченность и, внезапно, убежденность в своей правоте.
Стоило ему чуть-чуть шевельнуться, Холлоу приставила лезвие к шее:
— Вставай, говнюк.
Семинарист подчинился.
— Снимем голову прямо тут? — деловито спросила Холлоу у зеркальца. – Или сначала к господину?
— А может не надо? – жалобно спросил семинарист, хлюпая носом. – Я хороший.
— Лучше помалкивай, пивасик. Услышу что-нибудь похожее на латынь – обрезанным языком не отделаешься.
Внезапно что-то в глазах пегаса вспыхнуло, и он поддался вперед:
— Ну и ладно! Рубите!
Холлоу едва сдержала саму себя, чтобы не исполнить его желание:
— Рубите! – продолжал выпячивать грудь пегас. – Только помните каждый раз, когда будете смотреться в зеркало, что из-за глупых предрассудков погубили невинную душу!
Холлоу поддела кончиком рясу семинариста. Прямо напротив сердца:
— Объяснись.
— Ой, вс…
Холлоу чуть-чуть надавила.
— Ладно-ладно, сейчас объясню! – мгновенно дал заднюю семинарист. – В общем, эти рога я получил добровольно! За немалые деньги, кстати! И вообще, у них потом новые отрастут!
— Что ты чешешь? У поней зубы второй раз не отрастают, а ты говоришь «рог отрастет»!
— Слушайте, вот вы хорнитолог?! – вспылил семинарист. – В смысле, вы изучали чужие рога?! Нет?! А я вот изучал! Достаньте из сумки линейную ленту и замерьте свой причиндал и опытные образцы!
— Пивасик, не беси. И что я должна буду узнать от твоих… замеров?
— То, что ваше сверло в три раза длиннее! И не потому, что рог больше! Просто если ваше волшебное орудие для беспорядков немножко подпилить, чуть больше трети, костяные клетки начнут регенерировать! Нужно только правильно питаться, побольше продуктов с кальцием… Ай, прекратите колоться! Не, ну серьезно! Хотите, проведем эксперимент?! Я вам сейчас рог подрежу, а через месяц он будет как новенький! А если нет, я…
— Поставишь на кон свою анальную девственность?
— Фи, как некультурно. Вообще, я бы просто предложил вам немного денег – я все-таки хороший семинарист. Очень хороший. У меня стипендия.
— Прости, пивасик, но со мной не пройдет. Даже если спилишь под корень, через месяц-полтора будет как новенький.
— А… — загорелись глаза пегаса.
— Нет. Пилить не дам.
— Оу. Жаль.
— Уж точно не мне. Ты нахрена все это затеял?
— Потому что я ученый! – взвился пегас. – Я, может, кафедру хочу!
Холлоу пренебрежительно фыркнула.
— А ещё… — голос семинариста внезапно стал гораздо серьезней. – Ещё все дело в магии. Кончики рогов какое-то время сохраняют активный эфир, и его можно использовать. Представьте, если вырезать из подобного ту же волшебную палочку? Магия станет доступней. Телекинез, волшебная медицина – всё это больше не будет привилегией. А немаги постепенно перестанут бояться и трепетать перед колдунами…
— А ещё из «волшебных палочек» можно сделать неплохое оружие.
— Да, потенциально это… возможно, — не смог не признать очевидного семинарист. – Но я не могу контролировать результаты своих открытий. Но могу поклясться на Святой Книге, что буду настаивать на мирном использовании своих исследований. И сам не причиню вреда. Никому и никогда.
Холлоу колебалась. Она плохо умела планировать будущее, да и было ли это её делом. Но дело было ещё в чем: почему-то она верила, что стоящий перед ней исследователь говорил искренне. Возможно, он был таким же лжецом, как в свое время Лоуд Стар, но сейчас он стоял прямо и смотрел ведьмачке точно в глаза. Это… производило впечатление.
— Если нужно – рубите. Потому что я не отступлюсь от своих исследований.
Холлоу подумала, что он мог бы умолять о пощаде, клясться, что больше не притронется к оккультизму. Выклянчить себе лишний день. Но он не молил, не падал на колени, захлебываясь соплями. Сейчас этот раздолбай был тверд, как никогда. И это подкупало.
— Хрен с тобой, пивасик, — вздохнула Холлоу, вкладывая меч обратно в ножны. — Идем. Солнце уже низко. Но предупреждаю: если ты мне солгал, я найду тебя, семинарист, и уже потом тебя не найдет никто. Поэтому говори сейчас: есть ещё что-то, что я должна знать? Потому что если я выясню, что у тебя есть ещё какие-то тайны…
— Конечно, у меня есть свои тайны! – возмутился хорнитолог. – Или я должен прям всё выложить, как на духу?! Я вообще имею право на личную жизнь?!!
— Если ты любишь жеребцов – мне это не интересно, — на всякий случай уточнила Холлоу. – Я имею в виду тайны, которые угрожают здоровью других. Ты ведь, это, жеребцов насиловать не собираешься?
— Что?! Нет!
— А кобыл?
— Да за кого вы меня принимаете!!!
— Жаль, — печально вздохнула Холлоу. – А за рог?
Семинарист, понявший, куда она клонит, оценивающе смерил взглядом потенциальную награду… и вынужден был признать самому себе, что далеко не все трофеи стоят быть полученными «во имя науки».
Dhat kann ec it ellefta,
Ef ec scal til orosto
Leidha langvini:
Undir randir ec gel,
En their medh riki fara
Heilir hildar til
Heilir hildi fra,
Koma their heilir hvadhan…
Как и две предыдущие ночи, семинарист читал. Но в этот раз его голос подрагивал больше обычного а Холлоу только качала головой, глядя на лежащее у его ног бревно:
— Нахрена тебе полено? – удивленно спросила она час назад, когда они только шли к церкви.
— Слово Селестино это, конечно, хорошо, — пожал плечами верун. – Но дубинка тоже пригодится. На всякий случай. Проверено опытным путем.
И вот сейчас он продолжал читать: листы мелькали один за другим, свечи трепетали в такт и заливали светом всю церковь…
И вот посреди чтения с противным треском лопнула крышка гроба, а Великая и Неупокоенная Трюкси вновь поднялась. Губы её задергались в страшных судоргах и понеслись ответные заклинания. От них в церкви поднялся вихрь, начали одна за одной падать иконы, а на верхушке выбило окна. Несметная орда чудовищ сорвала двери с петель и принялась лезть из каждой щели, оставляя везде глубокие царапины от когтей, скорпионьих хвостов и жал.
Накеры, сколопендроморфы, арахноморфы, гули и альгули, все они носились вокруг барьера, и пока семинарист читал, Холлоу с открытым ртом самым настоящим образом охреневала от происходящей вакханалии.
— Дискорда! – взвыла Великая и Неупокоенная Трюкси. – Введите Дискорда!
И они ввели его, худого, закованного в каменные цепи. И взглянув на ведьмачку и семинариста, Великий Рогатый поднял одну из лап, складывая пальцы для щелчка…
— Да ты, bloede arse, охренела! – наконец не выдержала Холлоу.
Обнажив стальной меч, она, совершенно не стесняясь окружающих её монстров покинула круг, направилась в сторону Трюкси…
И прошла Дискорда насквозь.
Все чудища тут же замерли, но Холлоу было плевать:
— А ну слезай! – потребовала она, подпрыгивая и тыкая самым кончиком меча в гроб: Великая, Неупокоенная и Благоразумная Трюкси, все еще подвывая, заранее воспарила повыше.
— У-у-у!.. Нет!
— Слезай, ghoul y badraigh mal an cuach! Не то хуже будет!
— Ты не смеешь приказывать Великой и Могущественной Трюкси!..
Уловив за спиной движение, Холлоу в доли секунды увернулась: замахнувшийся на неё поленом Брутал по инерции пролетел вперед. Не мешкая, мечница виртуозно перехватила клинок магией за лезвие и как следует долбанула семинаристу по морде эфесом. Затем перехватила оседающее тело и приставила оружие к горлу.
— Нет! Отпусти! Великая и Могущественная Трюкси приказывает! – в ужасе вцепилась в гроб Трюкси.
— Спускайся, перечница! И только попробуй взять на таран!
Спустя пять минут Холлоу устало потирала переносицу, вышагивая взад-вперед. Зареванные Брутал и Трюкси сидели перед ней, обнявшись.
— Поправьте меня, если ошибаюсь, — процедила ведьмачка, пытаясь расставить по местам путанные объяснения парочки. – Вот как все было: Ты, Брутал Перверт Лео Хоук… или все-таки Кинки?
— Б-брутал Перверт… мне же дали другое имя при вступлении в семинарию…
— Хорошо, допустим. Ты, Брутал Перверт Лео… в общем, Брутал, всегда восторгался Трюкси…
— Великой и Могущественной Трюкси, — вякнула дочь сотника Луламуна.
Холлоу вперила в неё такой тяжелый взгляд, что та тут же усохла.
— Ты всегда восторгался Трюкси, которую местные считали ведьмой. Неспроста, кстати: фантомов она делает будь здоров. Ведьмаки иллюзий обычно не видят, а эти даже почти не просвечивают – в какой-то миг я даже подумала было, что это призраки. Подчеркиваю, всего лишь миг.
Великая и Несмертная Трюкси хотела было что-то спросить, но Брутал быстро сунул ей копыто в рот и сам задал вопрос:
— А что нас выдало, если не секрет?
— Да хотя бы Дискорд. Во-первых, я точно знаю, где и в каком состоянии он находится, а во-вторых, как быстро, по-твоему, должна была бы здесь объявиться Её Солнечное Высочество? Молчите? То-то же. Я вообще сомневаюсь, что Отец Лжи стал бы размениваться на фокусницу-самоучку, которую родной отец не сдал на обучение только чтобы повыгоднее выдать замуж. Однако вернемся к тебе, пивасик-ананасик: ты сбежал с хутора, инсценировав смерть. Поступил в семинарию. Успешно отучился. Вернулся, чтобы забрать свою Великую и Любимую, потому что тут её кроме отца никто не любит… напомните, кстати, кто из вас придумал этот великолепный план с церковью?
Влюбленные замялись, а Холлоу обратилась к зеркалу:
— Вообще-то, сахарок, план не так уж плох, — сказало отражение. – Если бы не внезапная переменная в виде нас, все бы скорее выгорело. В буквальном смысле.
— Как раз в стиле наших… фокусников.
Холлоу вздохнула. Ну и что ей делать? Отволочь недомагичку и семинариста к нанимателю?
— Он его убьет, — заметила Маленькая Холлоу.
— Определенно, убьет.
Холлоу задумалась. На кону стоял ее профессионализм.
— Думай хорошенько, сахарок. Правильно или хорошо. Одно из двух.
— Это ведь из-за неё ты решил изучать рога, не так ли? – раздумывая, спросила Холлоу у семинариста.
Брутал замялся. Холлоу поняла без слов.
— Ясно. Но и из-за нее в том числе. Тяжела жизнь артиста: из еды лишь чёрный хлеб с солью — и тот бутафорский… Ладно, хватит. Вот как мы поступим.
Семинарист и фокусница поплотнее прижались к друг другу…
В светлице Луламуна было пусто. Если не считать усталого и разбитого сотника и стоящих перед ним Асантэ и ведьмачки. Положив голову на копыта, он не смотрел на них и как будто состарился за день на десять лет.
— Значит, ты провалилась, — глухо произнес сотник.
Холлоу молчала. Сотник сделал несколько движений ушами и понявший всё Асантэ, поклонившись, вышел из комнаты. Тогда заказчик обратился уже к Холлоу:
— Повтори ещё раз, что там произошло?
— Чего там только не произошло… столько нечисти я не видала за всю жизнь: гули, сколопендроморфы, гроб летал, трах, бабах, тудыть-растудыть, Дискорд… а потом скидыщ – и никого. Только пландерсиды по стенам! – кое-как попыталась пожестикулировать Холлоу. – В общем, вы сами можете сходить, глянуть. Если прорубитесь.
— А семинарист? Что с ним стало?
— Не знаю. Не до того было – сама-то еле выбралась. До последнего читал свои псалмы, не захотел уходить.
— Ясно.
С каждой минутой Холлоу чувствовала себя более и более неловко. Она не хотела врать. Она не любила врать.
— Убирайся.
Холлоу не стала спорить. На плату, закономерно, рассчитывать не приходилось.
Они встретили её, когда она немного отошла от дома сотника. Во главе был Асантэ, как всегда, с легкой и дружелюбной улыбкой. Единственный из окруживших ведьмачку номадов, кто не целился в неё из арбалетов.
— Неужели думала, что сможешь так просто уйти? – показался на пороге дома сотник. – Я мог бы простить провал, но столь откровенную ложь – да ни в жисть. Если уж взялась брехать, милсдарыня ведьмачка, хоть делай это на профессиональном уровне.
Холлоу закусила губу.
— Дядь…
— Прости, нетра, — твердо покачал головой Асантэ. — Но работа есть работа. Думать нужно было раньше. А теперь – бросай мечи.
Холлоу быстро просчитала все возможные варианты: ведьмаки умеют отбивать стрелы, даже несколько, пяток, но два десятка, летящие со всех сторон? От части она уклониться, что-то отразит Защита… но остальные убьют её. Стреляют номады отлично, а Асантэ наверняка взял лучших.
И Холлоу приняла лучшее решение. Потянув из ножен мечи, она вонзила их в землю. Сняла и положила рядом плащ и сумки. Отошла на несколько шагов назад.
— Не делай глупости, нетра, — попросил Асантэ, подходя и забирая вещи. – Прости, что так вышло.
Холлоу не злилась на него. Он вел себя, как профессионал.
Её отвели в тюрьму. Ту самую, частично разрушенную, но все ещё рабочую. И бросили в общую камеру, в которой уже сидело трое заключенных: Холлоу посчитала неудобным спрашивать, за что они здесь. Собственно, она только и сделала, что подошла к окошку и принялась размышлять, что делать дальше.
— Ты смотри, ребзя, это ж кобыла! – ворвался в её мысли прокуренный голос.
Холлоу полу оглянулась: до того играющие в карты заключенные оставили свое дело и вперед вышел пегас. Ведьмачка с раздражением вспомнила семинариста и ей захотелось выщипать крылатому перья.
— Ты гляди, как зыркает, — продолжал уголовник. – Строит из себя недотрогу, а хвостом-то как виляет, виляет-то, сразу видно – в охоте! Вот мы щаз как за него…
Поняв, откуда ей под хвост ветер дует, Холлоу поднялась и обернулась уже полностью. Увидев шрам, пегас как-то резко стушевался.
— Насиловать будешь? – деловито спросила ведьмачка.
— Я-я-я… не-е-е…
— Будешь-будешь, — зловеще произнесла будущая жертва изнасилования, делая мягкий шажок. – Долго, со вкусом, пока окончательно не удовлетворишь свои низменные звериные потребности, мой ненасытный жеребец.
Ненасытный жеребец закашлялся и попятился к скалящимся друзьям.
— Ну, куда ты, кексик? – продолжала хищно подступать к нему насилуемая. – Мое тело готово к твоей похоти. Даже к нетрадиционной.
Холлоу сделала легкий рывок, и отшатнувшийся пегас повалился на задницу, наконец разорвав зрительный контакт.
Его дружки загыгыкали, хотя ухмылки вышли немного кривоватыми.
— Ребзя, помогите!
— А что помагать-то? – ржукнул толстенький земной. – Назвался жеребцом – взбирайся на кобылу!
— Горбатый, мать его!
— Ладно-ладно, сейчас, — успокоился толстяк. – Сейчас порешаем… Значит, ты, это, ведьмачка?
— Ведьмачка.
— А ведьмаки – убивают чудовищ, значит ребята хорошие, правильные. А у тебя… как тя звать?
— Холлоу. Холлоу Найт.
— А у тебя, ведьмачка Холлоу Найт, ещё и яйца побольше, чем у нашего Стилета будут…
— Э… э!..
— Заткнись, — отвесил Стилету затрещину местный авторитет, — Так вот, Холлоу, у тебя яйца больше, чем у него, значит ты – настоящий жеребец, эт значит что мы тебя уважаем и всё такое! А жеребцу с жеребцами спать – это неправильно, не по понятиям это! На воле уважать перестанут!
Холлоу открыла рот. Холлоу закрыла рот. Холлоу молча отобрала подушку Стилета и сердито уселась в углу, бурча под нос и сверля взглядом стену.
Не зная, что делать, она посмотрела в зеркальце – единственное, что ей оставили: — Изнасилуй их, сахарок.
— Как-то это…
— Изнасилуй так, чтобы им понравилось.
Холлоу закатила глаза. Переболтать хитрого уголовника она не могла, опускаться до прямого беспредела – не хотелось. Тогда она пустила поток мыслей в другом направлении и, если быть честным, оно ей не сильно нравилось.
— Сахарок? – окликнула её Кроха Холлоу.
— А?
— Говори уже.
— Что говорить?
— Что хочешь. И не смотри так: я – это ты, сахарок. Я как никто вижу, что тебя грызет. Выплесни это, иначе вконец расклеишься.
— Просто… мы же были созданы, чтобы убивать чудовищ. Не важно, от кого заказ, лишь бы плата по уговору. Без мелочей, что отравляют жизнь, без лишних сомнений. Я должна была сдать их и просто поднять брошенный мне кошелек, а потом отправиться своей дорогой. Но почему… почему тогда я сделала то, что сделала?
— Из зависти.
И видя, что Холлоу не понимает, Маленькая Холлоу продолжила:
— Ты завидовала им, сахарок. Завидовала точно также, как завидовала Найт Глоу и его полосатой семье, как завидовала Батти. Но вместо того, чтобы проклинать, в этот раз ты помогла. Помогла сохранить ту крошечную искорку счастья, которая когда-то угасла в тебе. Я не знаю, поступила ли ты сейчас правильно. Возможно, ты нанесла им ещё больший вред, чем могла, и маленькая теплая искорка разгорится пожаром, который спалит их до костей? Ведь кто знает, что случится с этими двумя на Пути, теперь безродными? Может, их любовь уже через год завянет, он её бросит, от горя она потеряет жеребёнка, или их банально убьют разбойники. Может, лишив сиюминутного счастья, ты обрекла бы их на счастье долгосрочное? Может быть, но я не могу этого знать. Но, что я думаю, что знаю, так это то, что, даже поступив неправильно, ты поступила хорошо.
Слова Крохи успокоили Холлоу и следующие дни она уже не думала об этом. Все её мысли крутились вокруг побега, однако Холлоу была ведьмачкой, а не профессиональной преступницей. Её не учили вскрывать замки шпилькой и делать подкопы ложкой. Да и ложки у нее не было.
Через четыре дня её перевели в одиночку, в которой она провела пять дней. Не то чтобы она успела подружиться с Горбатым, Балбесом и Очком, но те успели рассказать ей немного интересного. К примеру, что сотник любит «забывать» о заключенных – сама тройка уже сидела тут года два. Впрочем, всяко лучше, чем если бы он просто приказал дать веревку. Да и кормят с опозданием тут в худшем случае на два дня.
На пятую ночь Холлоу проснулась от тихого скрежета ключа, поворачиваемого в скважине.
— Эй! – нервно окликнул её кобылий голос. – Эй! Ведьмачка! Ты здесь?!
Холлоу моргнула, рассматривая внезапно знакомое лицо.
— Это она, — шепнула Кроха.
Да, это была она. Та самая пони, из-за которой Холлоу попала в долг к Асантэ. А вместе с ней – Цветик, приволокший броню, мечи и сумки.
— Откуда вы тут взялись, сахарки?
— Ой, ну шо за глупые вопросы, — захихикал торгаш. – Я, как уговаривались, вас жду-жду в Даунволле, а тут внезапно в таверне одна соблазнительница оговаривается, что недавно видела, значит, ведьмачку с довольно приметным шрамом и незабываемым взглядом. А дальше уже дело простое, прийти на хутор да подослать ее с вином, чтобы никто не мешал… ну, что вы там шуршите?
Холлоу и вправду параллельно шуршала в сумке. Медальон был, а вот котелок, сундучок с зельями, экстрактами и травами испарился. А вместе с ними – тубус-тыкало, хранящее последнее доказательство невиновности Найт Глоу.
К горлу Холлоу подступил ком. Она и раньше не тешила себя надеждами о добропорядочности слуг закона, тем более в такой глубинке, но письмо…
— Ну же, милсдарыня, — поторопил Цветик. – Скоро рассвет, стражу вот-вот сменят!
— Да что вы копаетесь?! – яростно вклинилась Рэнт Лав. – Меня тут уже быть не должно! Если б не твой дерьмовый шантаж…
Холлоу остановилась. Всего лишь миг понадобился ей, чтобы вспомнить другую бумагу, адресованную павшему от ее меча наемнику. Короткое движение, и вырубленная пони осела на каменный пол. Два шага – и вот уже тело заняло место в камере, а сама ведьмачка заперла замок. Хихикнувший Цветик вопросов не задавал.
— Мы закончили. Идем. – Даже, если тубус вскроют и найдут завещание Глоу, даже если нашедший сумеет его прочесть… слишком много «даже».
— Не жалей, — посоветовала Кроха. – Кто знает, может этот ублюдок невольно избавил тебя от одной из жизненных проблем? По крайней мере, теперь твоя память – единственная угроза тайне Пятна.
У входа их ждали.
— Асантэ… — ощетинилась клинком Холлоу. Сейчас он был один.
— Нет нужды, нетра, — даже не дрогнул наемник. – Контракт закрыт, мы слишком засиделись в этой стороне, а у нового хозяина, как видите, на вас другие планы, — кивнул он в сторону выстроившегося каравана соплеменников. — Кстати, предложение ещё в силе.
Уезжая прочь вместе с Цветиком в повозке номадов, Холлоу не оглядывалась и не обращалась к Крохе. Впервые в своей жизни она была точно уверенно, что поступила правильно.
Правильно и хорошо.