Весеннее обострение

Глава 40

Баттермилк взмахнула крыльями, а Копперквик лежал, задыхаясь, в траве с высунутым языком. По его бокам бушевало пятибалльное пламя, а ноги подергивались от раскаленной колющей боли. Попытки Майти Мидж сдержать толпу почти заглушались ревом в ушах Копперквика. В этот момент его мысли путались, и он ничего не мог разобрать.

Вспыхивали лампочки, нескончаемый поток ярких сине-белых вспышек. Над головой кружили летающие репортеры, которых держал на расстоянии Майти Мидж. Кто-то кричал. Слышался плач. Корчась в траве от боли и судорог, Копперквик увидел в метре от себя загадочную кобылу, свернувшуюся в позу зародыша. Баттер Фадж стояла над ней, пытаясь сдержать толпу.

Кто-то вылил ему на голову ведро воды. Потрясенный, промокший, Копперквик брызгался и кашлял. Это было чудесно и как раз то, что ему было нужно. Облизав губы, он почувствовал вкус соли и чего-то, что можно было назвать только металлическим. Его копыта были утыканы раскаленными иглами, а сжимающиеся кишки требовали какой-нибудь пищи. Все еще кашляя, он как-то сумел подтянуть под себя копыта, чтобы сесть.

В палатке пахло плесенью, старой, затхлой парусиной и дезинфицирующим средством, которое, несомненно, распылили, чтобы избавиться от неприятного запаха. Солнечный свет проникал внутрь, желто-оранжевый, сквозь тонкую, изношенную парусину, и приносил с собой нежелательное тепло. И без того не слишком большая, палатка была битком набита пони и одним грифоном, судовым пилигримом, который когда-то был доктором в Эквестрийской гвардии.

Копперквик чувствовал себя лучше, но кобыла, которой было труднее вдвойне, приходила в себя медленно. Грифон положил ее на складной столик и теперь ощупывал шею, пытаясь нащупать пульс большим пальцем-когтем. Баттермилк поставила стальное ведро, наполненное лимонадом, и у Копперквика потекло изо рта.

Почти сразу же он начал пить, пока Баттермилк слетала за другим ведром.

— Не скажешь ли ты, как тебя зовут? — спросил грифон у кобылы с грустным лицом. — Меня зовут Джеффрюс.

— Меня зовут… Содалит, — задыхалась кобыла, ее голос был похож на оползень гравия.

— Что ж, мисс Содалит, вы пережили небольшое чудо. Очень волнующее. Постарайтесь замедлить дыхание, если сможете. Вы заставляете меня волноваться.

— Я не… думаю… я выиграла. — Содалит с трудом повернула голову, чтобы посмотреть на Копперквика, сделала это на мгновение, закрыла глаза, а затем застыла на месте, пока старый грифон измерял ее пульс, сильно прижимая большой палец-коготь к мягкой части ее шеи.

Вернулась Баттермилк, неся еще одно блестящее, запотевшее стальное ведро, наполненное лимонадом. Поставив его на стол, внимательная пегаска достала из ведра стальной ковш, подержала его, чтобы показать доктору, что он там, отпустила его и, приземлившись на усыпанный пони пол, подошла к Копперквику.

Опустив морду в ведро, Копперквик продолжал пить, чередуя жадные глотки с осторожными глотками. Он хотел знать, что случилось. Что произошло? Сейчас он чувствовал себя слабым, как новорожденный, и ему было трудно даже сидеть. Усталость лишала его сил, отнимала жизненную энергию, и сколько бы он ни пил, ему не удавалось унять сухое царапанье в горле.

— Вы оба пробежали восемь километров за пять минут. — Грифон отдернул большой палец. — Не думаю, что мне нужно говорить тебе, насколько это невозможно. Ну, при обычных обстоятельствах. С магией возможно все. А вы вдвоем поделились самой любопытной магией. Привлекается эксперт.

— Это фотофиниш, — сказала Баттер Фадж, ее голос был мягким, твердым и успокаивающим. — Сейчас на него смотрят. Моя интуиция подсказывает мне, что вы оба одновременно пересекли черту.

— Что случилось? — спросила Баттермилк, уголки ее глаз сморщились от беспокойства. — Что произошло и как это возможно? Что мы видели на трассе? Коппер и эта кобыла были в огне.

— Я видел такое в окопах. — Джеффрюс достал ковшик и поднес его к губам Содалит, чтобы обезвоженная кобыла могла пить. — Хотя ничего подобного. Если взять двух эмоциональных земных пони, объединенных одной целью… например, выжить и вернуться домой… случается всякое. Странные вещи происходят. Не знаю, почему это происходит. Магия земных пони не очень хорошо изучена и понятна.

— Я думала, что у нас есть только сила и связь с землей. — Баттер Фадж наклонилась чуть ближе к Содалит, на ее лице появилось любопытство, а затем она повернулась, чтобы посмотреть на Копперквика. — Хотя Коппера нельзя назвать сильным. Он немного мокрая лапша. Что это было?

— Два земных пони, объединенные общим делом? — Джеффрюс терпеливо ждал, пока Содалит отхлебывала лимонад из ковша, который он подносил к ее губам. — Вы оба явно хотели победить. Без сомнения, вы оба были эмоциональны. По крайней мере, так мне кажется. Возможно, я ошибаюсь. Не поправляйте меня, продолжайте пить, вы оба.

— У нее есть сын, — сказал Копперквик, с его морды капал лимонад обратно в ведро. — Мы разговаривали друг с другом на трассе. Наверное, ей нужна была победа по той же причине, что и мне. — Закончив говорить, он снова опустил морду в ведро и продолжил пытаться утолить жажду.

— Если у тебя есть сын, то где его отец?

Копперквик, навострив уши, услышал Баттер Фадж совсем в другом — неприятном, страшном — смысле и вспомнил их первую встречу. Подняв голову, он посмотрел на Содалит и увидел на ее лице жесткое, горькое выражение, а также легкую досаду. Как часто она это слышала? Даже не зная обстоятельств, Баттер Фадж, казалось, была готова вынести приговор.

Как ни хотелось ему пить, он все же отвлекся от своей потребности в питье.

Баттермилк теперь смотрела на мать, но ничего не говорила. Майти Мидж, на шее которого висела Эсмеральда, отступил в угол. Его уши то поднимались, то опускались, а выражение лица чередовалось с двумя нечитаемыми. Джеффрюс, не выпуская из лап ковша, принялся изучать свои когти. Баттер Фадж, не обращая внимания на мужа и дочь, не сводила глаз с Содалит, высоко подняв одну бровь. Копперквику не понравилось выражение ее лица, совсем нет. Ни в малейшей степени. Его это очень раздражало, но необходимость сохранять вежливость не позволяла ему ничего сказать.

По крайней мере, не сейчас, не в данный момент.

Содалит подняла голову, и с ее подбородка капнул лимонад. Уши ее затряслись, а в глазах вспыхнул гнев, похожий на яростные раскаты грома. На мгновение Копперквик подумал, не сказать ли ему что-нибудь, но потом передумал: Баттер Фадж заслуживала того, что должно было произойти дальше.

— Его отец… который совершенно не был… моим… мужем… — Легкий бок кобылы тяжело вздымался при каждом вдохе, а щеки дергались, неприятно искажая лицо. — Он там… на этом… кладбище. — Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, затем другой, третий. Когда она заговорила снова, ее сбивающийся голос несколько раз надломился. — Он давал обещания… Я была влюблена… Я хотела, чтобы он любил меня… Он записался в солдаты… Я по глупости сделала… Я по глупости сделала его прощание незабываемым… Я надеялась, что он женится на мне перед отъездом… Он сделал предложение… Но потом он уехал.

Копперквик увидел, что выражение лица Баттер Фаджа смягчилось.

— Что случилось, если можно спросить? — В голосе Баттер Фадж не было слышно твердости.

— Несчастный случай на тренировке. — Гнев Содалит рассеялся и сменился печалью. — Столкновение в воздухе. Флит никогда не любил слушать… или чтобы ему говорили, что делать. — Кобыла отвернулась, глаза ее сузились, и она оттолкнула одним копытом ковш, с трудом поднимаясь в сидячее положение.

Джеффрюс опустил ковшик обратно в ведро, а затем помог печальной кобыле сесть.

— Я не могу платить по счетам… Я даже не могу сохранить работу… Пони постоянно говорят мне, что я должна быть лучшей матерью, и отправляют меня домой. Другие говорят мне, что я сама навлекла на себя это. Поскольку мы с Флитом так и не поженились, я даже не получаю вдовьей пенсии. Я пыталась… Я умоляла их об этом, но они мне наотрез отказали. Мне нужны деньги, чтобы уехать отсюда.

Протянув ногу, Содалит взяла черпак из ведра, поднесла его к губам, откинула голову назад и одним глотком опустошила его. Облизывая губы, Копперквик раздумывал, что бы такое сказать, но что можно было сказать? Его собственная ситуация потребовала бы слишком много объяснений, а если бы он что-то сказал, то опасался, что это прозвучит покровительственно.

— Мне надоело, что все пони говорят мне, что я плохая мать, раз пытаюсь работать… Если я не буду работать, я не смогу платить за квартиру, оплачивать счета и покупать продукты. Зато много предложений о замужестве, чтобы помочь мне решить мою "проблему". Пфа! Большинство этих предложений исходит от жеребцов, достаточно старых, чтобы быть моими отцами. Как будто все они собрались вместе и придумали тайный план, как довести меня до отчаяния, чтобы я сдалась и сказала "да" одному из них. Но я этого не сделаю.

— Возможно, именно так они и поступают. И кобылы тоже. Все они решают, что для тебя лучше.

Уши Копперквика затряслись от шока, и он был не один. В полном изумлении он уставился на Баттер Фадж, с трудом веря в то, что она только что сказала. Баттермилк тоже уставилась на свою мать, и Майти Мидж тоже. Пегасу на мгновение стало стыдно, он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но потом переключил все свое внимание на Эсмеральду, которая дремала в своей переноске.

— Значит, я не сумасшедшая? — Содалит окинула Баттер Фадж бесстрастным взглядом.

— Возможно, я и сама виновата в этом, — призналась Баттер Фадж. — Многие из нас рассуждают о том, как все должно быть. Большинство из нас склонно думать, что мы знаем все лучше всех. Недавно моя дочь открыла мне глаза. Я настолько сосредоточена на том, как все должно быть, что иногда не замечаю, как все происходит на самом деле.

— Муми… — Глаза Баттермилк немного дрогнули, а затем, вздохнув и выдохнув, маленькая пегаска сняла очки и потерла глаза передней ногой.

— Мне нужно подышать воздухом, — объявила Баттер Фадж, ее голос стал хриплым. — Этот запах плесени меня достал. Я буду снаружи.

Не успели ее отговорить, как крепкая кобыла вышла из палатки, а ее дочь, Баттермилк, продолжала тереть глаза передней ногой. Копперквик хотел что-то сказать, что угодно, но, похоже, у него заплетался язык. Поморщившись и сверкнув глазами, Майти Мидж унесся вслед за женой, прихватив с собой маленькую Эсмеральду.

— Продолжайте пить, — сказал Джеффрюс, когда Майти Мидж выскользнул из полога палатки.

Все фотографии на столе поражали воображение. Копперквик увидел себя и Содалит, они оба пылали и практически левитировали над финишной чертой. Нос к носу, было ясно, что они пересекли финишную черту вместе. Вторая камера, снимавшая под другим углом, подтвердила это, а верхняя камера на воздушном шаре, хотя и без увеличения, показала, что они с Содалит двигались как одно целое, оставляя за собой световые шлейфы.

— Победителя определить невозможно.

Говорила старая морщинистая кобыла с кривыми очками для чтения на носу, и звали ее Тулип Твирлс. Единорог, она обладала магией, позволяющей почти оживлять фотографии, заставляя изображения на них проступать, чтобы можно было различить глубину. Тулип была фотографом-криминалистом, что бы это ни было, и являлась местным экспертом по фотографии.

— Для меня очевидно, что ваша общая магия хотела, чтобы вы оба победили вместе, хотя я уверена, что позже об этом будут спорить. Комиссия Дерби нечиста на копыто, скажу я вам, и есть вероятность, что вы оба уйдете ни с чем, так как победитель не может быть определен. Или они могут обвинить вас в жульничестве из-за спонтанно возникшего магического события.

— Спонтанное стечение обстоятельств — странный оборот речи, — заметил Копперквик.

Тулип Твирлс уставилась в свои кривые очки, выражение ее лица было изможденным, а на лице и шее выступили капельки пота:

— Я не могу придумать лучшего способа сказать это. — Пожилая кобыла вздохнула, положила одну переднюю ногу на стол, а затем добавила: — Комиссия по проведению Дерби уже объявила все ставки недействительными, так что если у вас были ставки на исход скачек, они были обнулены. Без явного победителя нет никакой возможности обналичить эти ставки.

— Это просто грязно. — Содалит скрестила передние ноги на груди, и ее губы сжались в угрюмую гримасу. Через мгновение губы разжались, она поморщилась и добавила: — Последние деньги, которые у меня были, я заплатила за вход. Я должна была сообразить. Я была дурой, когда играла в азартные игры. Со всеми этими пахарями, я думала, что у меня есть надежда.

— Да… — Тулип сильно растянула это слово, почти до стона. — Так бывает. Ни в чем нельзя быть уверенным.

— А что, если один из нас уступит другому, чтобы один из нас…

— Нет! — Содалит подняла копыто, прерывая Копперквика. — Я не позволю этому случиться. Это не победа. Я не смогу с этим жить.

Немного удрученный, Копперквик ссутулился, так ничего и не добившись, хотя и старался. Старая кобыла посмотрела на него, потом на Содалит, а затем снова опустила глаза к фотографиям на складном столике, стоявшем в центре заплесневелой палатки. Ему было больно осознавать, что он приложил столько усилий, но ничего не добился. Конечно, он одержал своеобразную победу, участвовал в чудесном проявлении магии, но это было слабое утешение.

Он устал, изможден, голоден — нет, он был ненасытен. Все его мышцы болели и раздражающе подергивались, и он никак не мог их контролировать. Спина словно горела, а все четыре ноги были словно раздавлены. Его стрелки вздулись — и ради чего, собственно? Ничья без выплат.

— Уступка не сработает. — Тулип Твирл складывала фотографии друг на друга, а затем засовывала их в папку. — Уступка не предусмотрена. Никаких юридических тонкостей. Никогда раньше не было ничьей. Никогда. По крайней мере, не в этом районе. Комиссия по дерби этого округа старается максимально упростить ситуацию и добавляет положения только после того, как что-то произошло. Иначе все погрязнет в бюрократии, а это плохо. Пони будут постоянно пытаться оспорить правила, чтобы получить преимущество.

Содалит вздохнула и ответила:

— В этом есть смысл. Но мне это все равно не нравится.

— Как… как можно использовать уступку? — Копперквик наблюдал, как старая кобыла убирает папку с фотографиями в сумку. — Я не понимаю, как это может быть плохо.

— Более быстрый и способный пони может уступить фавориту толпы, у которого больше шансов, и тогда они оба могут поделить банк. Если уступка не предусмотрена, этого можно избежать. — Тулип Твирл продела холщовый ремешок в латунную пряжку своей сумки и застегнула клапан. — Я должна пойти и заверить их у нотариуса в качестве доказательства. Извините.

— Спасибо, — сказал Копперквик, хотя и не был уверен, за что он ее благодарит.

Последние слова перед уходом старой кобылы были сказаны Содалит:

— Я умираю от голода.