Жидкая тьма

Апатия

Апатия, когда ты просто оборачиваешься куклой для обстоятельств, поистине ужасное чувство. Но что, если эта апатия владеет тобой? И что, если она — истинная часть тебя.

Эта история рассказывает о слабой и слабовольной пегаске, которая окунулась в Жидкую Тьму, словно по команде чего-то, творящего судьбу.

У всех есть воля. Кто-то способен заявить о своем мнении во всеуслышание, кто-то просто молча придерживается его, кто-то подавляет свое мнение, но старается сохранить силу воли. В ком-то сила воли подавлена некими силами сверху, кто-то подавил в себе волю сам, чтобы не бояться. Но есть и те, у кого просто нет своей воли.
Как это объяснить? Вряд ли можно сказать наверняка. Они словно бы были рождены уже полными апатии ко всему вокруг. Иногда они проявляют какой-то интерес к чему-то или кому-то, но никогда к себе.

Они не любят одиночество. Столь же сильно, как не любят и внимание. Каждый вечер они вздыхают, благодаря высшие силы за то, что прожит еще один день, Каждое утро, щурясь на восход, грустят, что теперь надо прожить еще один день, полный враждебности.
От этого есть лекарство, но оно не вечно. В любой момент оно может дать сбой. Апатия может отступить, если есть, ради кого бороться с ней, ради кого взращивать ростки своей воли. Но в один момент росток может погибнуть и весь мир – снова посереть.
Пегаска Флаттершай угрюмо плелась по вечерним улочкам Понивиля. В ее движениях и выражении лица читалось полное отсутствие желания волочить ноги и делать что-либо вообще. Ей было грустно. Грустно, с большой примесью, выразиться так «никак». Он не чувствовала ничего, кроме полной отрешенности и безразличия к происходящему.

Дня три назад ей пришлось срочно уехать домой – умер её отец, ей нужно было присутствовать на похоронах. Ее мать осталась одна, слабая и прикованная к кровати, едва ли способная пошевелиться, лишь тихо говорить. Флаттершай уговорила кого-то из родственников поприглядывать за той, пока она слетает в Понивиль, чтобы оповестить всех, что она будет периодически возвращаться, вдруг будут переживать из-за ее отсутствия. Но тут ее ошарашили другой новостью – Рэйнбоу Дэш исчезла в неизвестном направлении. Это всем передал Спайк, единственный, кого радужная пегаска предупредила об этом.
Рэйбоу Дэш была для Флаттершай чем-то большим, чем просто другом. Они были вместе с самого детства. Если бы не она, то никогда бы не видать ярких полей и лугов на земле. Никогда бы не попасть в центр пугающих, но столь же ярких событий. Несмотря на случавшиеся разногласия, Рэйнбоу Дэш когда-то словно подарила Флаттершай все цвета мира. А сейчас уже было как-то все равно. Ведь именно ей хотелось рассказать о своем горе, потому что именно она выслушивала все проблемы Флаттершай. Но, уже нет.
Она вернулась домой к матери, как и обещала, через день. День, который прошел серо и пусто от всё еще сдерживаемого внутри бессилия.
Мать пегаски все так же лежала в кровати, ее глаза, которые едва видели, были направлены на дочь. Пегаска осторожно обняла болезненную и уже не молодую кобылку, прошептав, что останется с ней насовсем.
Первым делом пришлось прибраться – много разных вещей было разбросано по всему дому. Старый небольшой домик на самой окраине Клаудстейла уже успел почти полностью выпасть из памяти Флаттершай и теперь она старалась вспомнить, какая комната где находилась.
Ее комната была завалена всяким хламом, видимо, отец устроил в ней склад ненужных вещей, раз дочь улетала жить своей жизнью. Однако ее вещи по-прежнему были здесь. И мягкие игрушки, и плакатики на стенах, и наклейки в виде цветов, расклеенные по всем столикам и шкафам.
Флаттершай села на свою старую кровать, сдвинув с места несколько стопок связанных верёвкой книг. Все было очень пыльным и серым, глаза слезились, дышать было тяжело. Запах сырости и пыли словно бы прожигал себе путь в мозг, чтобы заполнить все мысли.

Она чувствовала себя покинутой. Мыслей о будущем не осталось – она чувствовала, что снова стала такой, какой была в детстве. Безмолвной и беспомощной.
Ее мать была прикована к кровати еще с беременности – ее тело было очень слабым. Точнее ей удавалось вставать и двигаться, но лишь с поддержкой и лишь когда надо было, например, пойти в туалет, только по необходимости.
Отец Флаттершай был очень груб и резок. Соседи часто смотрели на него с опаской, все были уверены в том, что он злодей похуже тиранов-правителей из приключенческих книжек. Часто видели, как он кричал на свою дочь, которая от страха стремилась вжаться в себя, как только можно, тихо пища в знак согласия его крикам. Она, несомненно, боялась его, но при этом не осознавала этого страха. Она считала, что так и должно быть – она должна быть послушной – вся ее жизнь должна идти так, как ей скажет отец. Он очень часто кричал и не давал дочери и шагу ступить без разрешения. Он так же был против дружбы той с ребенком соседей – Рэйнбоу Дэш. Но тогда в дело вступала мать – единственное живое существо, которое могло переубедить его, хоть и была такой же, как и Флаттершай.
Пегаска встала и пошла в комнату, где лежала ее мать.
-Мам, я тут, — тихо сказала она, садясь рядом с кроватью.
Кобылка открыла глаза и посмотрела на дочь. Ее седеющая грива блестела в свете проникающих через занавешенное окно лучах розовеющего закатного солнца. Она едва могла видеть, но, кажется, видеть свою дочь доставляло ей радость, возможно, последнюю из радостей, которые ей еще суждено испытать в жизни.
Флаттершай долго сидела, просто смотря на мать опустошённым взглядом. Ей было как-то всё равно, кто это, она просто чувствовала, что теперь ухаживать за этой больной пони – ее единственная цель. А что потом? Непонятно, кто ей скажет, что дальше?
Пегаска помогла матери поесть, подождала, пока та заснет, потом пошла к себе в комнату. Она хотела лечь спать, но кровать была завалена книгами, убрать которые уже было некуда – нужна была генеральная уборка. Спать хотелось сильнее, чем убираться, поэтому она пошла прилечь в комнату отца.
Многие видели в нем эгоиста при жизни. В глазах окружающих он просто срывал свой гнев на бедной дочке, которая была настолько забита им, что не могла постоять за себя. Но всё это было слегка иначе. Да, она не могла постоять за себя, но не из-за того, что она была забита, а потому что просто не знала, что так можно. А он не умел быть ласковым из-за своей профессии. Бывший военный, тренер новобранцев в лучшее звено пегасов-солдат. К сожалению, свой характер он скрывать не умел, поэтому дома все жили так, как он скажет. Он любил свою жену, по-своему, наверное, как и дочь. Этой любви никто не видел и не чувствовал.
Флаттершай легла поверх заправленной кровати и закрыла глаза. Груз детских воспоминаний висел на ней всю жизнь, просто иногда он лишь чуть отпускал ее. Лишь когда она была с Рэйнбоу Дэш или ухаживала за животными, она чувствовала себя чуточку свободнее. А ведь когда она улетела из дома в Понивиль, куда ее позвала радужная подруга, отец даже не сказал ни слова, даже не посмотрел на нее.
Это был ее первый и единственный акт неповиновения, очень уж ей хотелось пожить на земле, среди трав, рек и животных. Когда через полгода после отлета она прилетела на очередную годовщину свадьбы родителей, отец захлопнул дверь прямо перед ее носом. С тех пор она ни разу не покидала свой домик у леса, чтобы навестить их. Хотя ей было жалко маму, такую ласковую и нежную, такую слабую и безвольную, прямо как она сама.
Весь следующий день она провела рядом с матерью. Та почти всё время спала, лишь иногда просыпаясь, чтобы немного поесть, не осилив даже ложки три-четыре, чтобы дойти до туалета, или чтобы просто посмотреть на дочь. Флаттершай всегда помнила мать именно такой – беспомощной и ветхой. Ее бледно-бледно-желтый мех, казалось, вот-вот осыплется пылью, а столь же побледневшая розоватая грива уже и без того покрылась проседью. Какая же слабая, совершенно не способная жить, не то что для других, но и для себя.
Флаттершай провела копытцем по гриве спящей матери. В детстве пегаска не могла понять, как так возможно, что такие как она или мама тоже пегасы, как и такие как Рэйнбоу Дэш и ее мама. Всё время Флаттершай была уверена, что быть такой как мама – слабой, безвольной – правильно. Что важно подчинение воле другого. Такими они были.

Шли дни, пегаска продолжала ухаживать за всё более и более увядающей кобылкой. Они постоянно молчали, из-за чего оставалось лишь углубиться в мысли, по многу раз переосмысляя свою жизнь.
Раз за разом она переживала в мыслях многие моменты своей жизни и понимала, что все эти моменты связаны одной деталью: она, Флаттершай, всегда безмолвна и смиренна. Когда на нее кричал отец, она просто принимала это как должное, даже когда уже была подростком, и шла выполнять, что бы он ни потребовал – убираться в доме, готовить или просто сидеть в комнате и не высовываться на улицу. Ей приходилось ухаживать за мамой уже с того времени, это отнимало у нее все моральные силы, но она не понимала, что такое состояние, какое было у больной кобылки – не было нормальным.

Надо было и перестилать постель, и кормить, и помогать ходить, и мыть ее. Флаттершай приходилось отдавать всё свое время матери и работе по дому. У нее были куклы, но играла она с ними лишь тогда, когда ей говорили пойти в комнату и поиграть, так же и с единственной подругой, которую отец так не выносил.

И это пошло через всю жизнь пегаски. Она не могла сказать ни слова поперек тому, кто начинал ругать ее, заслуженно или нет. Она вообще не могла никому ничего толком сказать, если дело касалось ее. Она могла лишь молча смотреть на землю, тихо прося прощения и обещая сделать всё так, как ей говорят. Иногда она могла как-то вступиться за животных и за друзей, она могла даже на какие-то мгновения преобразиться, когда случалось нечто по-настоящему угрожающее тем, кого она считала друзьями.
Мимо нее прошло всё, о чем мечтали любые нормальные пегаски. При ее внешности мимо нее проходила и слава красавицы, и внимание парней, и каике-либо шансы воспользоваться этим природным даром. Она просто не могла представить, что сможет сдвинуть свою скромность, словно бы прожженную в нее. То же и с голосом, который вполне мог подарить ей карьеру певицы. Она не умела находиться в центре внимания, она была приучена не уметь этого. А может, она была рождена уже такой безвольной? Она ведь пыталась развить в себе волю, но все это оканчивалось неудачами, все шло не так, как ей хотелось.
В один день мать перестала жевать еду, Флаттершай пришлось делать ей пюре, чтобы хоть как-то покормить. Чувствовалось, что осталось немного, силы слишком стремительно покидали ее.
У Флаттершай было много времени думать. Слишком много, из-за чего что-то начало словно бы «ломаться» в ее голове. В какой-то момент, глядя на мать, прожившую всю жизнь с грубым и суровым мужем, с которым они сошлись очень рано, на эту безвольную, слабую, едва цепляющуюся за жизнь кобылку, она увидела в ней себя. Такую же слабую и безмолвную, лишенную своей воли. Что же будет? Она будет так же лежать в кровати, практически не шевелясь? Казалось, что это все было симптомами одной болезни. Всю жизнь говорят тебе, что делать, и даже когда жить, даже так.
И она перешла ей от матери, всё это безволие и вся эта слабость – это все вина матери.
И момент настал, когда в Флаттершай словно бы сорвался какой-то замочек, удерживающий в ней всё, что копилось всю жизнь. Словно разорвались светлые нити, которыми она сама штопала свои душевные раны и каике-то темные и грубые, толстые нити растянули гнойники обид и разочарований.
-Почему? – сначала шепотом спросила она, когда мать не смогла проглотить смятое почти до состояния жидкости пюре из фруктов, приготовленное пегаской.
— Зачем? – дрожащим голосом продолжила она, роняя чашку и заливая одеяло.
-Это всё твоя вина! Из-за тебя я тряпка! – Резко закричала Флаттершай, вскакивая и злобно глядя на отвечающую непонимающим и виноватым взглядом кобылку.
-Ты родила меня такой! Бесполезной, пустышкой! Слабой, не способной постоять за себя никчемной тварью! Из-за тебя я никогда ничему не научилась, из-за тебя я не нашла никого, с кем бы могла жить! Из-за тебя мною всё время вытирали пол! Я всю жизнь буду одна, у меня не будет никакой семьи, ведь я просто покорная любому слову, не способная отстоять себя мерзкая мокрая от слез тряпка! Всю жизнь я только и делала все так же, как и ты! Так же просто демонстрировала свою слабость! Так же просто давала другим получить всё, что должно было хотеться мне! Из-за тебя я такая!
Голос пегаски звучал очень громко, отдаваясь эхом по почти пустой комнате. Она при каждом выкрике открывала рот как можно шире, чтобы звучать четче. Сейчас она видела в матери что-то, что вызывало в ней рвотные позывы, а не теплую любовь и привязанность, какая была в детстве. Весь вид слабой кобылки заставлял ее представить себя в таком же виде – беспомощной, умирающей, но не способной даже умереть, пока ей не скажут. Она ругала мать всем словами, которые когда-либо слышала за свою жизнь, совершенно не отдавая себе отчета. Ее копытца звонко цокали о облачную плитку, когда она топала. Она кричала и кричала, высказывая всё, что никогда бы не высказала никому. Ее глаза защипало, в горле пересохло, ее зубы заныли, она начинала задыхаться, словно вся злоба, вырывающаяся наружу, разрывала ее, подогревая гнев.
 — Ты омерзительна! Я ненавижу тебя! Мерзкая, слабая тварь! Зачем ты меня вообще родила на свет?
Флаттершай развернулась и выбежала из комнаты, потом на улицу. Она запрокинула голов у и закричала, как никогда. Это не был писк, это был настоящий крик, разрывающий ее, раздирающий ее горло. Шел дождь, видимо нерадивые пегасы заигрались и упустили несколько дождевых облаков, которые и улетели сюда.
Пегаска закашлялась – пара капель попали точно в рот и горло, словно дождь пытался заставить ее замолчать, как и все в жизни. Ведь кому она нужна, когда она говорит что-то? Никому, даже себе.
Ее глаза были похожи на два блюдца, ноги дрожали, крылья нервно дергались, грива растрепалась. Она стояла под дождем, глубоко дыша и периодически крича, словно от боли.
Потом она развернулась, вошла в дом. Она пришла в свою комнату и обессиленно легла на кровать, тут же заснув. Во сне Флаттершай просто видела темноту. Одновременно она видела сон, но всё было черным и густым, всё окружала тьма. И этот сон ей снился уже не в первый раз, с тех пор, как она вернулась домой из Понивиля.
Продрав глаза, пегаска почувствовала, что ей странно тепло. Она встала и на пол упало полотенце. Ее шкурка и грива были сухими и спутавшимися, как после вытирания. Еще на нее был накинут халат, очень теплый и мягкий.
— Мам? – тихо позвала Флаттершай, выходя из комнаты, — где ты?
Она вздрогнула. Ее мать лежала на полу в коридоре, не шевелясь.
-Мам? – она подошла и попыталась поднять ее.
Лицо кобылки было направлено вниз, сама она была холодной и какой-то, словно бы, уменьшившейся. Ее халат был распахнут, верхние застежки сорваны, словно она пыталась ухватить воздуха, начав задыхаться. Но, видимо, ей это не помогло.
— Мам? – Флаттершай задрожала, — Мам, проснись. Пора, — она сглотнула, поворачивая копытцем голову матери к себе, — пора кушать…
Глаза кобылки были широко раскрыты, но жизни в них не было, лишь горесть, страх и стыд.
-Мам! – пегаска не могла поверить в то, что видит, — Мам! Очнись! Мам!
В момент Флаттершай бросило в холодный пот. Осознание произошедшего заставило пегаску завизжать, ее охватило чувство паники, она не знала. Что ей делать.
— Помогите! – Кричала она в пустом коридоре, прижимая мёртвую мать к себе, — Кто-нибудь! Умоляю! На помощь!
Она не могла плакать, это было иное чувство, нежели горесть. Сейчас она еще не до конца осознавала, что делать что-нибудь уже поздно, она думала, что ее еще можно вернуть.
Ее крики услышали соседи и вскоре прибыли врачи. Флаттершай посадили на кресло и почти насильно заставили выпить стакан воды.
— Это должно было произойти, — грустно и успокаивающей сказал ей врач, когда закончил осмотр умершей, — еще на прошлом осмотре, незадолго до смерти Вашего отца я сказал ей, что у нее осталось не более месяца. Так и вышло, практически день в день. Мне очень жаль, но я думал, вы будете более готовы.
— Я не знала, — прошептала пегаска, — она мне не сказала. Мне никто не сказал.
— Мне жаль.
— Нет, это, — она сглотнула, — это я виновата. Я накричала на нее. Я, — она стиснула зубы, пытаясь удержать подкативший к горлу ком, — Я отвратительная. Я просто встала перед ней и обвинила во всех своих бедах. Я была настоящей тряпкой, я ущербная тварь.
Врач вздохнул. Кажется, он не был удивлен словам Флаттершай.
-У нее во внутреннем кармане халата было вот это. Я думаю, Вам стоит взять это.
Он протянул пегаске помятую и засаленную от пота фотокарточку. Картинка была еще черно-белой, поскольку цветных фотографий при рождении Флаттершай еще не было. На ней была Флаттершай, еще совсем маленькая, только родившаяся. Ее держала мама, улыбаясь со слезами на глазах, а рядом стоял отец. И он выглядел счастливейшим пони на свете. Он тоже плакал, смотря на новорожденную как на чудо.
-У твоей матери была серьезная болезнь. Она не могла иметь детей, была очень слабой. Но твой отец очень любил ее, он всегда был с ней ласков, как ни с кем более. В детстве она была на произволе улицы, поэтому он старался следить за каждым ее шагом, в надежде, что правильно построенный режим дня поможет ей оправиться. Когда им сказали, что у них будет ребенок, они были счастливы. Это было опасно и для нее и для ребенка, то есть тебя, она могла не справиться с беременностью на позднем сроке и уж тем более с родами. Но она решила, что ты должна увидеть свет. Роды совсем подкосили ее здоровье. А у тебя была обнаружена предрасположенность к той же болезни, что была у нее. Твой отец не мог с этим смириться, поэтому понадеялся оградить тебя ото всего, в чем видел угрозу. Возможно, в апатии он видел спасение от этой болезни.
Врач вздохнул и начал собирать свою сумку.
— Похороны состоятся послезавтра, — сказал он, — все вопросы организации будут на мне. У Вас есть что-то, чем Вы будете теперь заниматься?
— Мама всегда хотела, чтобы я стала писателем, — прошептала в ответ Флаттершай, давясь слезами.
— Тогда я завтра принесу вам печатную машинку? – он как-то странно улыбнулся очень тонкой улыбкой.
— Да, — кивнула в ответ пегаска.
— Ну, в таком случае, до завтра, — Он еще раз улыбнулся и ушел.

Флаттершай встала и подошла к окну.
Она чувствовала себя пустой. Но ей все еще есть, что делать. Хоть ее родители и умерли, есть кто-то, кто скажет ей, как жить и что делать, так, как она и привыкла.

Не нужно эмоций и своей воли. Тому, кто тебе подскажет – виднее. Так и надо.

Фотография осталась лежать на кресле. Пегаска не увидела одной детали – доктор, ушедший только что и доктор, запечатленный на заднем плане фотографии, видимо, являвшийся акушером, были на одно лицо. Абсолютно. Особенно их роднила улыбка. Тонкая, как стежки нити.
Некоторые не имеют воли. Апатия – единственное их лекарство, единственное, что позволяет им жить. Иногда ростки воли внезапно прорастают, но, стоит им это сделать на сухой и не благодатной почве апатии, как они губят всё, опустошая и свою почву, и всё вокруг.
Но все раны души исправно штопаются грубыми, жёсткими, вызывающими боль фиолетовыми нитями.

И лишь жидкая тьма сочится из ран.